Джеймс достал из кармана платок, выронив при этом журналистское удостоверение. Мужчина вытер пот со лба, стараясь справиться с отдышкой: ох уж эти старые здания, не оборудованные лифтами. Из полуоткрытой двери нужной ему квартиры лились звуки музыки. Глубоко вдохнув, он заглянул в дверь.
- Эй, сеньор Мартинес, это я, Джеймс Доус, - громко сказал репортер, содрогнувшись от своего не мелодичного голоса, - мы договаривались вчера по телефону.
- Да, да, проходите, - сидящий у открытого окна пожилой мужчина отложил виолончель, - я помню о встрече. Просто пока я вас ждал, в голове появилась интересная мысль, и я обязан был дать ей жизнь.
Репортер отпил из стоящей на журнальном столике кружки крепкий ароматный кофе, непроизвольно втянув носом насыщенный аромат напитка.
- Сеньор Мартинес, - Джеймс включил диктофон, - почему именно виолончель?
Старик ненадолго задумался, потирая тонкий нос длинными изящными пальцами, даже в столь преклонном возрасте сохранившие некое изящество.
- Это было так давно, но я помню, как первый раз услышал этот чудесный инструмент. Однажды в детстве отец взял меня по своим делам в столицу. Мне было скучно сидеть в душной приемной и я пошел погулять за дверь. Коридор казался бесконечным: я шел и шел, а он все не кончался. Наконец я добрался до двери, из-за которой раздавалась музыка. В дальнем углу просторного, но довольно темного зала, перед немногочисленными зрителями, сидел музыкант. Я толком не успел его разглядеть, когда вокруг, словно северное сияние, возникла она, Музыка. Остальные впечатления остались в памяти именно как разноцветные мазки, словно с картин импрессионистов. Очнулся я уже на улице, вышагивая рядом с отцом по каменной мостовой. В недоумении я озирался вокруг, не понимая, что происходит. Мой блуждающий взгляд наткнулся на пыльную витрину магазина, со стоящей в ней виолончелью. Совсем как у оставшегося мне неизвестным музыканта. Она и стала моим первым и единственным другом на всю жизнь, - пожилой музыкант с любовью погладил по гладкому боку инструмента, стоящего рядом с креслом...
Рауль сделал глубокий глоток из бутылки с хересом и посмотрел в зеркало. Изнутри на него смотрело бледное осунувшееся лицо, с красными прожилками на носу и усталыми, пожелтевшими глазами. Провел рукой по залысине, уже перешедшей к затылку. Творческий кризис затянулся, а вместе с ним становилось все труднее найти желающих дать ему заработать. Сегодня он дает первый за три месяца концерт и если он пройдет неудачно, то... Думать о том, что будет дальше, решительно не хотелось.
Странно, но в голове, доводя практически до исступления, который день крутилась простая и незатейливая мелодия. Рауль пытался задвинуть её на задворки сознания, чтобы исполнить привычную сюиту Љ 6 Баха. Смычок коснулся струн, выводя с непонятным душевным сопротивлением первые аккорды. Музыкант поднял голову в зал, словно ища поддержки: зрители откровенно скучали, вздыхая. Лишь в самом углу, у двери, Рауль с удивлением заметил только что вошедшую девочку с длинными кудрявыми волосами, с загадочным видом оглядывающуюся по сторонам. У неё был такой знакомый и забавный вид, что музыкант улыбнулся, а потом мысленно махнул рукой и заиграл ту самую, не дающую ему покоя, мелодию. Получив свободу музыка хлынула через него, словно река, прорвавшая плотину. Простая мелодия становилась все сложнее, развиваясь, подобно ребенку по мере взросления: от младенца к подростку. Это был восторг, чистое творчество, наполнившее все пространство искрящимся водопадом образов и красок...
- Эм, сеньор Мартинес, а у вас, случайно не осталось семейных фотографий? Нашим читателям было бы интересно посмотреть на ваших родителей, или вас самих в детстве.
- Да, был семейный альбом, - старик поднялся с кресла, покряхтев, а затем улыбнувшись. - Чего уж, старость - это объективное состояние. Был альбом: мне его передали вместе с остальными вещами моих покойных родителей. Если честно, то я в него ни разу за эти годы не заглянул: ну что на прошлое оглядываться?
Музыкант достал из комода толстый бархатный альбом. Поднял первую страницу и в лучах солнца заиграли бесчисленные пылинки.
- Это моя мать, Франческа. Это вот она с моим отцом, Густаво, у нас в имении. А это, это, - пожилой музыкант глубоко вздохнул, непроизвольно потерев грудь в районе сердца, - это я. Надо же, совсем забыл: маме так нравились мои густые волнистые волосы, что она не давала их подстригать. Сейчас в это сложно поверить, - усмехнулся старик, проведя рукой по лысой голове, - но у меня действительно были такие длинные волосы, что меня иной раз с девочкой путали. Это, конечно, все странно и непонятно. Извините, пожалуйста, но я просто обязан начать играть. Мне это сейчас жизненно необходимо, иначе сведет с ума.
Рауль Мартинес взял в руки верную виолончель и, сев лицом к открытому окну с заходящим за край моря солнцем, стал играть. Первые аккорды поплыли над миром, открывая душу старого музыканта, прощающегося со своим прошлым. Джеймс встал и потихоньку вышел из квартиры, чтобы не мешать. Вытер рукавом непрошеную слезу, вздохнул и внезапно решил позвонить отцу, с которым уже несколько лет не разговаривал.