Аннотация: Считаешь себя альтруистом? Будь им до конца! И с концом... Моя первая проба пера в прозе. Буду благодарен за оценки, отзывы и дельную критику.
Расслабиться на жестком сидении старого троллейбуса становится легко, если не поспать пару суток. Рогатая машина, которая честным трудом заслужила пропуск в троллейбусный рай еще лет десять назад, дергалась, двери стучали, как кости скелета в деревянном ящике, гудение двигателя напоминало вопль измученной души, неспособной обрести покой и обреченной скитаться по дорогам города в разъедаемом коррозией, провонявшем горелой электропроводкой, мочой, потом и блевотиной, теле.
Июльская жара превратила салон ржавого труженика в духовку. Маленькие окна были предусмотрительно заклинены кусками резиновых трубок, видимо для того, чтобы сберечь температуру, способствующую лучшему прожариванию пассажиров. Люки в потолке не открывались. Я не помню, как оказался на жестком, нагретом солнцем, дерматиновом сидении. Жар искусственной кожи, проник сквозь тонкую ткань летних брюк, обжигая задницу, защищенную лишь тонкой темной синтетикой. К сожалению, трусы остались в раздевалке на работе. Я вспомнил, как стоял под тугими струями чуть теплой воды и подумал о том, как хорошо, что надел сегодня черные брюки.
Домой не хотелось. Качая головой в такт тряске, я думал о том, что нужно позвонить кому-то из друзей, собрать компанию и махнуть в ночной клуб до утра, но в неизбежной перспективе возвращения домой на рассвете, усталым, отравленным алкоголем или чем-то покрепче, было что-то вампирское. А ведь завтра на работу. Может, поехать в гостиницу, или снять квартиру? Я знал, что не усну в нашей кровати. Дорогая, ручной работы, с высокой резной спинкой, она из площадки для игр превратилась в орудие пытки. Я пробовал заснуть на ней после ухода Касси, но не смог. В зеркалах на потолке я отражался, словно ампутированная конечность, которую забыли на операционном столе.
Ее звали Саша, но она всегда представлялась Кассандрой, или Касси. Нежные глаза, кроткие, но способные гореть гневом, божественная фигура и то, что она могла в постели - все это сладко одурманило меня. Она была прекрасна в любое время суток, независимо от наличия макияжа, одежды, настроения и усталости. Вечерний наряд, открывающий загорелое тело настолько, что места для полета фантазии просто не оставалось, простое белое платье, в котором она танцевала на лугу во время нашего последнего пикника - все лишь подчеркивало ее красоту. Но больше всего я любил, когда одежда на ней отсутствовала. В такие моменты глазам открывалось все великолепие ее тела, пальцы, казалось, гудели от прикосновений к теплой коже, губы касались самых сладких тайн. В моменты апогея нашего единения она громко кричала от наслаждения, тем самым окрашивая мои ощущения в невиданные цвета, придавая им неповторимый вкус.
Она была умна. Училась на экономическом факультете университета, но могла безо всякого напряжения беседовать о философии, литературе, тенденциях развития общества, обсуждать мировые проблемы, все, что угодно. Я не мог понять, почему такая девушка выбрала меня. Да, по современным меркам я был непозволительно успешным, но это было результатом везения. Устроился на хорошую работу, был на ней эффективен, получал за это адекватные деньги и многое мог себе позволить.
Когда проходит череда юношеских метаний, мужчина создает семью с той женщиной, которая ему по карману. Женщина же ищет, кому продать свою молодость, причем за максимальную, зачастую спекулятивную, цену. Касси стоила дорого, но для меня это не было проблемой. Я повысил свою эффективность, стал больше работать и не отказывал ей ни в чем. Что угодно, только бы не прекращались наши уютные дискуссии по вечерам, только бы иметь возможность выходить в свет с этой смуглой королевой и чтобы по ночам она была все так же нежна.
Мы прожили вместе чуть больше года, но я не подозревал, что все это время Кассандра не снимала свою кандидатуру с аукциона, который с древних времен является частью отношений мужчины и женщины. Три дня назад молот аукциониста упал на деревянную подставку с криком "Продано!" и она ушла. Осталась лишь записка и пустота в ящике секретера, где раньше лежали мои сбережения.
"Я ухожу. Чао! Касси".
Ровный, четкий почерк записки говорил о том, что она не волновалась. Стоя над листком, я пытался разобраться со своими чувствами. Хотелось разозлиться, но не получалось. Хотелось куда-то идти, ехать, бежать, но зачем? Хотелось отомстить, но причины не было - спрос и предложение, Вася, всего лишь спрос и предложение, ничего личного, ага.
Помню, как опустился в кресло и обвел взглядом комнату. Я удивился тому, как быстро все вокруг изменилось, стало чужим и пугающим. Одного взгляда на кровать было достаточно, чтобы понять, что из ложа любви она превратилась в стол вивисектора и если на нее лечь, зажимы воспоминаний уже не выпустят никогда. Но я все же лег. Ненадолго. Страх и одиночество пронзили грудь, сжали сердце, заставили вскочить. Я не мог оставаться один. Сбежал в ночной клуб.
Там я встретил Касси. Моя любовь, моя королева, моя блистательная звезда сверкала теперь в зоне для особо важных персон, рядом с местным банкиром Вахтангом Беридзе, в окружении охранников, которые в своих пиджаках были похожи на пингивнов-переростков.
Тогда осознание происходящего пришло, как анестезия. Со своими деньгами, Беридзе мог получить любую женщину. Он пришел на аукцион и перебил мою цену. Все чувства исчезли.
Боль затаилась дома. Я не мог есть и пить. Мысли о ней. Я запретил себе спать, наливался кофе, как комар - кровью, потому что сны были тоже о ней. Вот она танцует на лугу, в простом белом платье, а вот мы в ресторане. На мне дорогой костюм, Кассандра в коротком, открытом вечернем платье, на шее золотая цепочка с маленьким бриллиантом, цвет золота оттеняет смуглую кожу, бриллиант в ложбинке между упругих грудей заманивает взгляд все глубже и глубже...
--
Вы посмотрите на него! Василий, как тебе не стыдно?
Оказывается, сморенный тряской и духотой, я успел задремать и снова увидел сон о ней. Не нужно было смотреть, чтобы понять, как на него отреагировало тело - член натянул тонкую ткань брюк, напоминая маленький, готовый к пробуждению, вулкан.
--
Сейчас же уступи место беременной женщине! - снова потребовал голос.
Пока я дремал, троллейбус заполнился людьми. Толпы и давки не было, но все сидячие места были заняты, а рядом со мной стояла не одна беременная женщина, а целых две. Обе молодые, дорого одетые, было не ясно, как они оказались в этой духовке на колесах. Их разговор крутился вокруг того, как бы поплотнее прижать мужчину к ногтю с помощью беременности и последующего рождения ребенка. Внезапно я разозлился на них и уже не видел ничего человеческого в их ярко накрашенных лицах, не умилялся округлыми животами, не проникался сочувствием к страданиям вцепившихся в поручни рук с гелевыми ногтями и окольцованными золотом пальцами. Меня не трогали муки ног, стоящих на тряском полу, опирающихся на тонкие двенадцатисантиметровые "шпильки". Насколько я знаю, беременным женщинам носить высокие каблуки не рекомендуется. Да это и не женщины. Молодые самки, у которых мозгов меньше, чем у их же собственных эмбрионов. Как такое может быть? Не знаю, но уверен, так и есть.
--
Васили, ты собираешься уступать место, или нет? - продолжал настаивать голос и я перевел мутные сонные глаза на его обладательницу.
Мы с Аней учились на одном курсе университета, оба считались аутсайдерами, но по разным причинам: я - потому, что не участвовал в общественной жизни курса, почти целиком состоявшей из пьяных посиделок в общежитии, она - из-за своей внешности. Длинные черные волосы, собранные в хвост, простые кофты, блузки и длинные юбки, купленные на рынке, а не в модном бутике, отсутствие макияжа на некрасивом лице, темные тени под постоянно тревожными глазами не могли обеспечить ей место в ряду наших общих сокурсниц, размалеванных и разодетых на деньги родителей и любовников. Они всегда жестоко травили ее. К третьему курсу Аня превратилась в невзрачный призрак, проскальзывающий вдоль стен в коридорах и не осмеливающийся ни с кем встречаться глазами. Я не сочувствовал ей, порой даже принимал участие в общей травле, внося в грубые издевательства сокурсников элементы ядовитого цинизма.
Мы ни разу не виделись со дня выпуска. Аня практически не изменилась, разве что тени под глазами стали глубже, чуть ниже опустились углы рта. Одежда была все того же стиля и все так же беспокойно метались туда-сюда тревожные глаза.
--
Здравствуй, Аня, - сказал я. - Давно не виделись. Как дела?
--
Все нормально, - бросила она. - Вася, ты вставать собираешься?
--
Конечно, нет, Анечка, - ответил я. - Тем более что уже стою. Частично.
И взглядом пригласил ее взглянуть туда, где никак не хотел успокоиться мой брючный вулкан. Она проследила за направлением моего взгляда и покраснела. Беременные самки тоже взглянули вниз, их глаза сверкнули двусмысленным интересом. Черт, обеим ведь рожать скоро, о чем они думают?
--
Извращенец! - взвизгнула Аня. - Расселся тут, смотришь на беременных женщин и получаешь удовольствие?
--
Вовсе нет, - ответил я со спокойной улыбкой. - Я не вижу здесь беременных женщин. Это, скорее, самки...
Не надо было этого говорить. Перенаселенный досужими пенсионерами троллейбус взорвался воплями негодования. Не по возрасту, активные старушенции рассказали о том, что я рассевшийся интеллигент, извращенец, сексуальный маньяк. Хорошо, что ехать оставалось всего две остановки и, задействовав весь запас цинизма, я продолжал сидеть, мило улыбаясь гневным бабулькам и тихо подгавкивающим дедушкам. Когда пришла пора пробираться к выходу, я встал и что-то тут же ткнулось в ладонь. Это был листок бумаги, который сунула мне одна из беременных самок. Я взглянул на нее. Она подмигнула.
Покинув троллейбус, я глубоко вдохнул. Воздух был горяч, пропитан выхлопными газами, но казался слаще олимпийского нектара. Потом я взглянул на записку. "Позвони мне. Лена". Ниже следовал номер телефона, и можно было с полным основанием утверждать, что он принадлежит самке, сунувшей мне записку. Когда же она успела написать ее? Стоя на "шпильках" в троллейбусе и цепляясь обеими руками за поручни? Вряд ли. Да и почерк ровный. Выходит, она написала ее заранее. И, скорей всего, не одну.
--
Вот же дрянь, - сказал я вслух и полез в нагрудный карман за сигаретами.
--
Сам ты дрянь, - раздалось за спиной.
Я обернулся и увидел Аню.
--
Это я не тебе, - сказал я.
--
Ну да, - оскалилась она, - а кому?
Я показал ей записку.
--
Телефон, - протянула Аня.
--
Это телефон одной из твоих подзащитных из троллейбуса, - сказал я. - В руку сунула, когда я выходил. Как тебе такое?
Она неловко замолчала. Я ждал.
--
За что ты так не любишь людей, Вася? - спросила она через несколько секунд.
Я громко расхохотался, задрав голову к небу.
--
Это, как говорили у нас на факультете, тема для отдельной дискуссии. Я не чувствую себя готовым к ней здесь и сейчас. Но, если ты очень хочешь знать ответ - милости прошу в гости. Здесь недалеко. Выпьем, расслабимся и поболтаем, а то, после рабочего дня, ноги совсем не держат.
--
А твоя жена не будет возражать? - Аня очень любила спорить, но, видимо, опасалась визита в дом к одинокому мужчине.
--
Я не женат, - ответил я и подумал, что она, должно быть, еще девственница. Невзрачная внешность, тяжелый характер - кто на такую полезет?
--
Ну, не жена, так девушка, - буркнула она.
--
И девушки тоже не имеется. Идешь?
Не дожидаясь ответа, я развернулся и ступил на лестницу подземного перехода. Аня догнала меня через мгновение, стараясь идти так, чтобы дымок сигареты не попадал в лицо и на одежду.
--
Я совсем потерял тебя после университета, - в бетонной кишке перехода мои слова звучали гулко. - Что нового в жизни?
Меня не интересовал ответ на этот вопрос, гораздо больше хотелось понять, зачем я пригласил ее домой. После нескольких бессонных ночей, тяжелых рабочих дней и перепалки в троллейбусе, разумнее всего было завалиться спать, но оставаться одному в пустой квартире, богатое убранство которой теперь стало бессмысленным и пугающим, не хотелось. Когда мы подошли к двери квартиры, я уже знал, что Аня за эти годы успела получить второе высшее образование на факультете философии, окончила аспирантуру и сейчас занималась подготовкой диссертации. Жила она все так же, с мамой, в маленькой квартире неподалеку. Ни мужа, ни любовника не было.
Я щелкнул замком, открывая стальную дверь. Пропустив Аню, чуть задержался на пороге, глядя на ее реакцию.
Да, я гордился своей квартирой. Сейчас никто бы не подумал, что это - та самая, обгорелая халупа, купленная у старой алкоголички два года назад. Все здесь было ультра: новое, современное, долговечное. Дорогая отделка, мягкие ковры, строгая, солидная мебель. Диван и мягкие кресла раскрывали объятия, сулили отдых и покой. Техника? Любая! Стиральная и посудомоечная машины, микроволновка, кондиционер, в зале - огромная плазменная панель с домашним кинотеатром, компьютер, уйма мелкой техники - все, что только можно пожелать. Ане было, от чего замереть в коридоре.
--
Ого, - выдохнула она.
Я улыбнулся за ее спиной. Во всей этой роскоши главным было ее происхождение от моих, честным и тяжелым трудом заработанных денег. Этот факт был основной причиной моей гордости.
--
Нравится? - спросил я и указал на мягкое кресло, - присаживайся.
Она села, продолжая таращиться по сторонам. Я нашел пульт от музыкального центра, и комнату заполнила легкая музыка.
--
Отдохни, а я пойду, приготовлю чай.
--
Не нужно, - проблеяла она.
В кухне я щелкнул кнопкой электрического чайника, достал из шкафчика вазу с печеньем. Побросал в чашки чайные пакетики, залил кипятком, поставил их на поднос, где уже стояла сахарница, отнес все это в комнату, на стеклянный столик. Придвинув к нему мягкое кресло, я расположился напротив Ани.
--
Угощайся.
Горячий чай в жару - не лучший напиток, но, за спиной уже еле слышно шипел кондиционер, охлаждая воздух. От крепкого напитка у Ани засверкали глаза, она стала грызть печенье, роняя крошки на кресло и ковер. Я наблюдал за ней, откинувшись в кресле, держа в руках свою чашку.
--
Итак, - я подался вперед, - тебя все еще интересует, почему я не люблю людей?
Ее рот был забит печеньем, она утвердительно кивнула и что-то промычала, стараясь дожевать побыстрее.
--
Анечка, я люблю людей, - сказал я, улыбнувшись.
Она отхлебнула чай.
--
А не скажешь.
--
Естественно. Ты же не видела, как я отношусь к людям, - я подчеркнул последнее слово.
--
Как это не видела? - удивилась она. - Насмотрелась достаточно. В университете и сегодня, в троллейбусе...
--
А, ты об этом, - протянул я. - Разве эти дамочки в троллейбусе - люди? По мне, так это беременные самки человека. Животные.
--
Ну вот, а говоришь, что любишь людей, - фыркнула она и усмехнулась, пренебрежительно и с превосходством.
--
Ты не поняла, - я был само терпение. - Две беременные самки человека, которых, невесть как, занесло в троллейбус. Ты ведь их сама видела. Как они были одеты? Да у каждой только сумочки стоят столько, сколько я за полгода зарабатываю! Я, конечно, не знаю, как они оказались в общественном транспорте, но могу предположить, что у одной сломался "бентли", а у второй - "порше". Такси они не вызвали, потому, что не знают телефонов, ибо зачем тебе телефон такси, когда есть "бентли" или "порше"? А на маршрутном такси не поехали, потому, что маршрутов не знают. А троллейбус всем знаком с детства...
Она повела головой и нахмурилась.
--
Не понимаю, куда ты клонишь.
--
Сейчас поймешь, - успокоил я. - Продолжим рассуждения. Итак, они в троллейбусе. Я, прожженный мизантроп, не уступаю им места, а, когда встаю, одна из них сует мне написанную заранее бумажку с именем и номером телефона! Зачем?
Ей нечего было сказать. Такое случалось часто: ратующие за высокий уровень общественной культуры, морали и черт его знает, чего еще, люди, всегда умолкают, когда кто-то стаскивает их за хвост с дерева теоретического человеколюбия.
--
Возможны два варианта, - сказал я, не выдержав паузы. - Первый: она рассчитывала, что я позвоню, она получит номер моего телефона, который передаст своему, несомненно, богатому и влиятельному супругу, попутно рассказав о моей бестактности. На следующий после звонка день, на моем пороге будут стоять крепкие ребята, желающие перевоспитать хама. Но этот вариант вряд ли возможен - злости или чего-то подобного в ее взгляде не было. Зато было что-то, что приводит нас ко второму, более вероятному варианту: эта особа рассчитывает развлечься со мной за спиной своего богатого, влиятельного, но, скорее всего, давно утратившего мужскую силу супруга, после того, как новорожденный будет передан в заботливые и хорошо оплаченные руки нянек. Или еще до того...
Аня молчала, отводя глаза.
--
А ведь сколько всего сказано о радости материнства, - я уже не скрывал едкого сарказма, - о высокой миссии матери, о почетной обязанности воспитания из ребенка полноценного члена общества, о том, что ребенок есть плод любви, продолжение своих родителей. Какой любви? Ребенок, в данном случае, это клей, гвоздь, якорь или поводок. Крепежное средство, единственная задача которого - прикрепить к себе богатого мужа, взять его под контроль, упрочить свое положение в его доме. На худой конец, можно получить неплохие алименты, которые позволят мамаше не работать.
--
Откуда ты знаешь, что все именно так? - вспыхнула Аня. - Ты знаешь этих женщин?
--
Нет, - ответил я. - Мне, конечно далеко до седых мудрецов, но я живу с открытыми глазами, на которых нет очков, розовых или салатных - никаких нет. И примеров, подтверждающих мою правоту, очень много. Да, в случае именно этих женщин, я могу быть неправ, но вероятность этого ничтожна.
--
Но ведь она есть, - Аня вцепилась в последнюю фразу.
--
Вероятность невероятного всегда есть, - ответил я. - Но это не меняет порядка вещей. Современные женщины на каждом шагу голосят о своих правах, которые используют для достижения мелочных целей, причем самыми низменными способами.
--
Так что же нужно, чтобы изменить этот порядок вещей? - спросила Аня.
--
Зачем менять? С ним нужно жить! - я вскочил и прошелся по комнате. - Смазливая морда, красивая грудь, круглая задница и длинные ноги могут обеспечить женщине сытую жизнь в доме богатого мужчины, возможность пользоваться его деньгами, связями, управлять им. В этом нет ничего плохого. Но все это не может обеспечить ей моего места в троллейбусе, даже будь она беременна целым полком! И она должна знать это, понимать и не претендовать на мое сострадание.
И я, с победоносным видом плюхнулся обратно в кресло.
--
Вот оно что, - радостно сказала Аня, - ты просто злишься на богатых женщин...
--
Протестую! - я вскинул руку. - Эти особи - не богатые женщины. Богаты их мужья. Женщина может называться богатой, только если сама заработала свое состояние. Причем не только умением растопыривать ноги, раскрывать рот или раздвигать ягодицы, а еще и трудом. Богатая женщина сама распоряжается своими деньгами, а не получает подачки от мужа, Аня. Чувствуешь разницу?
--
Думаю, что да.
--
Вот. И, если бы передо мной стояла такая женщина, а не размалеванный инкубатор с богатой отделкой, я бы уступил ей место с радостью. Но такие в троллейбусах не ездят, ибо знают телефоны такси и направления "маршруток".
--
Нельзя так, Вася, - беспомощно сказала Аня, - эти две девушки, они ведь тоже люди. Беременным всегда тяжело, независимо от общественного положения.
--
А почему их беременность должна быть моей проблемой? - спросил я. - Только потому, что она видна невооруженным взглядом? Но ведь не я же... э... причина их состояния. Может быть, я не спал трое суток и мне тоже тяжело стоять?
--
Но ведь ты мужчина...
--
Но ведь у нас вроде как равноправие...
--
Да, - согласилась Аня, - но обязанности разные. Мужчина - труженик, защитник и добытчик, женщина - хранительница домашнего очага...
--
Вот и пусть сидят и хранят его, - перебил я. - И в город не выходят.
--
Может, им в женскую консультацию нужно было.
--
По маршруту этого троллейбуса только кожвендиспансер, - снова перебил я, - Аня, твои аргументы неубедительны.
--
Я заметила, - сказала она. - Ты просто зол на таких, как они.
Она была права, хоть и не до конца. Каждый вправе устраивать свою жизнь, как хочет и может. Но общество возвело жизнь таких людей в ранг национальной мечты. Я видел, как смотрела на этих беременных кукол девчушка лет шести, сидящая на коленях матери на сидении напротив. Таких взглядов раньше удостаивались шедевры искусства и статуи богов. Ребенок, восхищенно взирающий на украшенное атрибутами сытой и беззаботной жизни, но безмозглое и порочное божество - вот, что страшно, вот, что злило меня.
--
Ты сказал, что не спал трое суток, - Аня прервала мои затянувшиеся размышления, - почему?
--
От меня ушла девушка, - я впервые сказал это вслух. Слова отдались в голове страшным эхом, заставили вздрогнуть.
Аня потупилась и молчала.
--
Ушла, - повторил я. Эхо одинокого слова было еще страшнее, чем от предыдущей фразы. - А я ведь любил ее! Весь этот дом, все это - для нее.
--
Вы поссорились?
Она не могла спросить ничего другого.
--
Нет, Анечка, - ответил я. - Она просто ушла. К человеку, который одним росчерком пера в чековой книжке, даст ей больше, чем я за год.
--
О...
--
Я не виню ее. Каждый устраивает свою жизнь сам. Что ж, она избрала такой путь...
Я замолчал. Печаль снова поднялась со дна души, таща за собой боль и страх. Аня смотрела на меня с состраданием.
--
Теперь понятно, откуда твоя злость.
--
Разве? - спросил я. - Ты ведь сказала, что я и в университете таким был. И потом, я совсем не злюсь. Проблема в моем романтизме...
--
В романтизме? - ее глаза широко открылись.
--
В это трудно поверить, правда? - усмехнулся я. - Романтик Вася. Это даже звучит нелепо. Но так и есть. Я думал - мы все сможем, все у нас будет, думал, что всегда смогу удовлетворять ее потребности в деньгах. Но ошибся. Нашелся тот, кто может делать это лучше. Больше денег, высокое общественное положение, выбор в его пользу естественен. Но какой-то кусок меня, который всегда верил в любовь, такую, как в книгах, теперь болит, как гнилой зуб.
--
Вася, это очень грустно, - пробормотала Аня. - Но ведь жизнь продолжается.
Я скривился.
--
Да, продолжается. Поэтому я сижу здесь, с тобой, пью чай и думаю, что будет дальше. Спать боюсь, потому что она снится, делать ничего не могу - не вижу смысла.
--
Всегда можно найти помощь, - сказала Аня. - Вокруг тебя много людей.
--
Людей мало, - пробормотал я. - В основном, двуногие недоразумения.
--
Они могут помочь тебе, - она словно не расслышала моей реплики. - Тебе нужно лишь перестать смотреть на людей свысока. Ведь ты такой же, как они.
Эта фраза взбесила меня. Философ, без пяти минут кандидат наук, а говорит вещи, избитые до пошлости, при этом еще и ведет себя, как героиня какого-нибудь бесконечного телесериала. Считает себя сейчас моей спасительницей. Тоже мне, потертый луч света в темнице!
Я достал сигарету и закурил. Стеклянный столик бесшумно откатился в сторону на маленьких роликах, Аня проводила его взглядом.
--
Значит, они могут помочь? - спросил я тихо и задумчиво.
--
Конечно, - с готовностью кивнула она.
--
Но как? - спросил я. - И откуда они знают, что нужно сделать, чтобы помочь мне?
--
Есть такие люди, - улыбнулась она, - альтруисты. Они делают все для других. Уверена, среди них найдутся желающие помочь тебе.
--
Ты альтруистка? - спросил я.
--
Да, - ответила она.
--
И ты хочешь мне помочь?
--
Ну... да, - сказала Аня неуверенно.
--
И знаешь, как это сделать?
--
Возможно...
--
Я расскажу тебе.
Встав, я одним шагом покрыл расстояние до ее кресла и остановился очень близко, так, что ее колени оказались между моих ног. Теперь лицо Ани было чуть ниже пояса моих брюк, член тут же натянул легкую ткань, чуть не касаясь ее губ. Она не заметила этого, или не хотела замечать.
--
Я боюсь спать, - сказал я горестно, глядя перед собой. - Касси, моя девушка... я купил кровать для нас, очень дорогую. Теперь она пугает меня. Не могу спать в ней один. Если бы ты знала, что мы вытворяли в этой кровати. Она там, в спальне.
И я вскинул правую руку, указывая за спину Ани. Она инстинктивно повернулась, а я быстро дернул вниз молнию на брюках. Член вырвался на свободу и, когда Аня повернулась ко мне, закачался в миллиметре от ее бледных губ.
--
Вася, - прошептала она.
--
Ты не представляешь, что она делала своим ртом, - прошептал я. - Своими губами и языком. Воспоминания об этом лишают меня сил, из-за них я не могу спать. Ты можешь и должна помочь мне прогнать их.
--
Вася, - повторила она чуть громче и попыталась встать с кресла, но не смогла разогнуть колени.
Я опустил левую руку на ее костлявое плечо и надавил вниз, заставляя сесть обратно. Аня опять опустилась в кресло, мой член скользнул по ее подбородку, губам и ткнулся в левую ноздрю. Она отшатнулась.
--
Только не кричи, - прошептал я, - это бесполезно. Звукоизоляция.
Я обхватил ее голову правой рукой и потянул к себе. Член уперся в сжатые губы, она попыталась отвернуться.
--
Что же ты? Уже не хочешь мне помочь? А как же альтруизм? - я собрал рукой волосы на ее затылке и дернул вниз. - Соси!
--
Ооооо... умф!
Рот Ани открылся от боли, и я тут же втолкнул член в его влажное тепло. Она пыталась отстраниться, упираясь в мои бедра руками, язык быстро крутился под членом, пытаясь вытолкнуть его, но тот был слишком глубоко.
--
Ну же, Аня, - я сжал ее волосы чуть сильнее, - не нужно дергаться. Ты ведь хочешь мне помочь, да? Сожми губы, но не зубы и тяни воздух в себя. Тогда я отпущу волосы.
Она смотрела на меня со страхом и укором. Мне нравился этот взгляд. Ее губы сжались, и члену стало совсем и приятно.
--
Да, - прошептал я, полузакрыв глаза. - Так хорошо.
Обхватив ее голову обеими руками, я стал двигать ее, то приближая, то отдаляя, медленно, наслаждаясь каждым движением.
--
Дыши, - сказал я. - Соразмеряй дыхание с ритмом движений. Это легко.
Временами ее нос касался моего живота, и я замедлял движения, наслаждаясь глубиной рта, несколько раз я почти вынимал член, оставляя в ее губах только кончик, чтобы, через пару секунд снова загнать его на самую глубину.
--
Да, это как раз та помощь, которая была мне так нужна, - прошептал я, - это не просто помощь, это акт орального альтруизма. Как же хорошо!
Возбуждение нарастало, ритм движений ускорялся. Я уже не вынимал члена, наоборот, старался загнать его поглубже. Аня пыхтела, с губ капала слюна, в носу клокотали сопли, но руки, протестующе упиравшиеся в мои бедра, переместились на ягодицы и ритмично сжимали их.
--
Да, Анечка, о, да, - стонал я.
В момент оргазма я пальцами зажал ей нос, крепко прижал голову к животу, так, что ни одного сантиметра моего члена не осталось снаружи. Через миг сладостное, томное и сильное ощущение пронизало все тело, я почувствовал мощь пульсации, с которой мое семя полилось в девственное горло альтруистки. Ее взгляд, помутневший еще в середине орального соития, не изменился, ритмичными глотками она проглотила все, до капли. Я разжал пальцы, она шумно вдохнула.
--
Осталось немного, - я дрожал и еле стоял на ногах. - Тебе нужно высосать остатки...
Еще несколько движений - и член стал терять твердость. Я медленно вынул его, убрал в брюки и, застегнув молнию, отступил от Ани.
--
Спасибо, друг мой, - сказал я с наигранной проникновенностью. - Я никогда не забуду, как ты спасла меня в трудную...
Не дослушав, Аня вскочила с кресла. Через секунду хлопнула входная дверь. Я улыбнулся, подошел к бару и налил себе коньяка. Выпив, вошел в спальню и рухнул на кровать. Страха больше не было. Касси не приснилась.
Разбудил меня сигнал мобильного, но не моего. В гостиной, в кресле лежала забытая Аней сумочка. Я достал из нее телефон и прочел сообщение.
"Забыла у тебя сумку. Зайду завтра в 19. Ок? Аня".
"Ок", - ответил я. Положил телефон в сумку и улыбнулся. Похоже, что альтруизм действительно неплохая штука. Видимо, справившись с первым потрясением, Аня решила, что все прошло не так уж плохо. Что ж, я воспользуюсь ее альтруизмом, пока не подыщу кого-то посимпатичнее.
Я подошел к большому портрету Касси, снял его со стены, вынул из рамы фотографию, порвал ее и пошел в кухню, кремировать останки изображения бывшей возлюбленной. Пепел выбросил в унитаз. Стоя над черными хлопьями, быстро намокающими в воде, достал член и прицелился.
--
Наш ответ буржуйским подстилкам, - торжественно сказал я и, не выдержав, захохотал.