История, описанная здесь, случилась сорок пять лет назад... И своего старого друга, участника событий, я встретила спустя тридцать лет, мы славно посидели над пивом и креветками в дорогущем баре, насмешили всех барменов вкупе с официантами воспоминанием юности. И вот я сижу у компа, хохочу над той давней историей и решила сделать её достоянием мировой общественности, Ромка простит.
В 1973 году Романа Викторовича звали просто Ромкой и проживал он по соседству, снимая за смешные деньги угол у бабы Мани. Приходился он ей родственничком (типа, ваша Арина нашей Катерине двоюродная Прасковья), работал у вальцовки в дневное время и учился на металлурга в вечернее. Тогда ещё практиковалось вечернее обучение в высшей школе...
Мы с ним дружили весьма взаимовыгодно: я ему растолковываю математику, физику и прочую высшую алгебру, он мне выполняет исконную мужскую работу (кран починить, розетку поставить, перебрать 7 мешков фасоли и такое прочее).
У бабы Мани была соседка - баба Аня, их дворы разделял хлипкий заборчик с калиткой. Обе старухи, уже тогда 80-летние, были не просто соседками, а подругами юности, прожившими всю жизнь подле друг друга.
Домишко, в котором они обитали, был ещё Юзовской постройки (стенки монастырской кладки, подоконники шириной в метр, пол выстелен великолепными лиственными досками) и всем оный домишко был хорош, но канализации не имел по определению.
Обе старухи, одолеваемые страстью к чистоте и порядку, зажали в кулачках по трояку и отправились в большой универмаг, где купили по ночному горшку с крышкой, весёленького ярко-синего цвета.
И с тех пор вся наша хрущёвская пятиэтажка наблюдала по утрам картину маслом: обе старухи торжественно шествуют к общественному туалету (было такое строение неизвестного архитектора на нашей улице, что тут греха таить... тёплые сортиры у всех поголовно появились, смешно сказать не ранее 1985 года), сливают содержимое своих горшков, затем тщательно моют их (каждая в своём дворе) и не менее торжественно водружают сосуды для просушки на штакетины многострадального забора, разделяющего их дворы.
В то летнее и туманное утро, когда и случилась достопамятная история, я отправилась на рынок, а между тем...(далее со слов Ромки) на заборе сушился только один горшок.
Баба Маня решила снять свой горшок, да не тут-то было: баба Аня предъявила свои права на сосуд:
- Ты куды горшок тянешь? Это мой!
- Как это твой? Это мой горшок!
- Ах, твой?! Ну и получи! - баба Аня со всей дури перекидывает горшок через забор (бац! звук удара по асфальту металлом...)
- Да иди к бесовой матери, не нужен мне твой горшок! - баба Маня перекидывает горшок через забор (бац!).
Проснувшийся после ночной смены Ромка тихо офигевает, две старухи играют в пинг-понг ночным горшком, а слова, которые при этом орут, можно конспектировать, поскольку обе они от трёх матерных слов образуют сказуемое, подлежащее и большую часть глаголов.
Пылая праведным гневом, баба Маня решила предать забвению и анафеме их 80-летнюю дружбу и заколотить к чёртовой матери калитку!
Хлипкий заборчик не выдержал издевательства и рухнул (а ему ничего и не оставалось!) прямо на маленькую бабу Аню.
Баба Маня с перепугу (ой, убила Анчутку!) помчалась со всей прытью своих восьмидесяти лет к телефону-автомату - вызывать скорую... Пока бедная бабка доплелась до своей халупы от того телефона-автомата, пришибленная штакетиной баба Аня выцарапалась из-под забора и встретила врача скорой дрекольем (решив, что подлая Манька вызвала врачей из дурдома).
Офигевший врач, на которого баба Аня кинулась с колуном, вылетел за ворота, как ошпаренный, а напуганная медсестра вызвала ментов, которые не замедлили примчаться на отчаянный призыв о помощи.
Вернувшись с рынка, наблюдаю картину: в бабы Манином дворе из окна точит голый Ромка, точнее он не торчит, а висит вниз головой, свесившись из окна наполовину и ржёт, как конь.
В воротах стоит, заслонившись саквояжем, наш старый врач скорой - Абрам Лейбович, очки у него на лбу, лысина сверкает, и он плачет... от смеха.
Поодаль стоит ментовский УАЗик, один из сержантов лежит мордой на капоте, уткнувшись в локоть руки, а второю рученькой молотит по капоту и уже не смеётся, а воет на одной ноте. Водила ментовозки лежит на сидении машины навзничь и стонет.
А из окон нашей пятиэтажки торчат головы - идёт повальное веселье.
Когда все устаканилось, ко мне пришёл Ромка и поведал остальное. Обе старухи уже в присутствии врачей и ментов устроили разборку, поминая друг другу все грехи, особенно грехи юности, среди которых мы достоверно (уже сидя в пивбаре) вспомнили только два: баба Аня (незамужняя) вменяла в вину бабе Мане (вдове) занятия сексом с законным мужем... Но не на кровати, как все добрые люди, а на сундуке! В прихожей! При отворенной двери!
Но! Что именно в этой самой прихожей делала баба Аня, ставшая свидетельницей сего прискорбного события, так и осталось тайной. Ромка имел неосторожность высказаться, что, мол, баба Аня могла бы и присоединиться, за что едва не был бит по башке разделочной доской. До смертоубийства не дошло по причине Ромкиного бегства в сарай! И второй грех был на бабе Мане, которая ещё до революции отбила у бабы Ани Ромку, который все равно на ней (Мане) не женился, поскольку вернулся к своей Жульке и вообще не был православным.
Можно себе представить, как одуревал не выспавшийся после ночной смены Ромка, который никак не мог врубиться кто его и у кого отбил... и кто такая Жулька и обе бабки тут с какого боку?
А выяснилось на самом деле следующее: "отбитый" бабой Маней Ромка на самом деле оказался горным мастером из Италии (типа, импортный специалист) по имени Ромео и фамилии Кремона. А Жулька оказалась его далёкой невестой по имени Джульетта, к которой он срочно сдёрнул, когда началась октябрьская заварушка (она же Великая Октябрьская революция, если кто не понял).
Весь этот мексиканский сериал мы с Ромкой вспоминали за пивом и, как выяснилось, довольно громко, поскольку официанты ржали вместе с нами, как ненормальные.
Эта милая история кончилась хеппи-ендом: старухи собственноручно починили забор, не дозволив сделать это Ромке, поплакали друг у друга на плече и по вечернему времени нажарили здоровенную сковородку картошки на свежем сале, нарубили салатику из помидор, вытащили мерзавчик с самогоном.
И тёплый коллектив (он же компания) бабки, Ромка, и я накрыли стол под старой грушей, кушали все поставленное на стол и полночи пели песни, настоящие украинские песни с печальным концом.
Честное слово, прямо чую запах нагретого солнцем крыльца, раздавленной травы и обалденных помидоров, только что сорванных с куста. Пахнет ночной фиалкой, стрекочут цикады, жизнь хороша и молодость вечна.
Ромка смеётся, блеснув великолепными зубами, а бабки лукаво косятся нас: и когда свадьба?
Жизнь тогда была удивительно спокойной, сахар был слаще, вода мокрее... ну и далее по списку дурацких высказываний старшего, блин, поколения...