Портвешком я побаловался впервые в шестом классе. Мы тогда на день рождения всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи (сокращённо - ВЛКСМ) для комсомольского же актива в сводном концерте сцену из какой-то героической пьесы представляли. Мы - это актёры детской студии при Печорском народном театре. Драматический кружок, понимаешь. Отрывок был связан с Гражданской войной начала 20-го века. Уточнил специально, имея в виду, что нынешняя молодёжь, воспитанная на учебниках истории от заупокойного мистера Сороса, гораздо лучше знает подробности войны между Севером и Югом в США в середине 19-го века, нежели историю становления СССР пятьдесят с лишним лет спустя.
Помню, в выбранном режиссёром отрывке имелась знаковая фраза: "Огородами-огородами, и - к Котовскому..." Жаль, произносил её не мой герой. А то бы я сыграл! Ух, как бы сыграл - ни одному Качалову, ни одной Валентине Сперантовой так не суметь!
Впрочем, не станем спешить с целью угодить в депо раньше тепловоза - изложу историю по порядку.
На пятом или на шестом году моего обучения в общеобразовательной школе - точнее сказать не могу, поскольку память сохраняет даты не очень точно - нам, ещё пионерам, пришлось столкнуться с драматическим искусством, как никогда, близко. В классе, куда определила меня прорушливая проказница-Фортуна, училось невероятно много артистов на квадратный метр площади. И вовсе не потому, что классный кабинет у нас обладал небольшими размерами, а в одноклассниках моих повсеместно дремал великий трагик или комик, просто почти половина мальчишек, повинуясь веяньям местной моды, посещала театральный кружок при доме культуры речников, где руководили всем театральным процессом корифеи из уже помянутого ранее Печорского народного театра.
В слове "корифеи" я не вложил ни грамма иронии. В самом деле - первым главным режиссёром народного театра служила настоящая профессиональная актриса, уроженка Харькова, Любовь Владимировна Агабалян, осуждённая по пресловутой 58-ой статье в 1946-ом году, а после окончания срока оставшаяся в нашем северном краю, сначала на поселении, а потом и по доброй воле.
Подбор актёров - дело тонкое, начинать его следует, как говорят, с младых ногтей кандидатов в будущие Мочаловы и Щепкины. Вот и записывали в детскую студию большое количество ребят с тем, дабы, отсеяв бесперспективных, выявить настоящие таланты. В первый набор попала большая часть мальчишек из нашего класса.
Посещали мы студию аж три раза в неделю. Режиссёр хотел видеть нас чаще, да не получалось, поскольку в те почти легендарные времена торжества социализма школьников "окружали заботой" по самые ноздри. Будто в стихотворении Агнии Барто - "а мне ещё и петь охота...", однако с поправкой на гендерную принадлежность: авиамодельный и шахматный кружки, секция вольной борьбы, детско-юношеская лыжная школа... Тут уж очередь, если доходила до того, чтоб делать уроки, то исключительно после ужина. Да, чуть не забыл - а ещё игра в баскетбол по вторникам и четверкам - с шести до семи утра, пока спортзал в школе не занят. Вот и считайте!
Лишь вспомню сей период своего детства, удивляюсь - как же мы всё успевали? Впрочем, через месяц-другой половина секций оказалась отсеянной, и не только в моём расписании. Словно бы само собой всё получилось: глядь, а ты уже половину недели совершенно свободен для игр во дворе с пацанами. Но театральной студии мы оставались верными довольно долго, она занимала нас больше двух лет, а кое-кто из класса даже пошёл по этой линии, связав жизнь с театром и театрализованными представлениями.
Но вернусь к сборному концерту, венчающему городскую комсомольскую конференцию. Впервые нам, актёрам детской студии, предстояло выступить на большой публике - почти триста человек в главном концертном зале местного ДК Речников. Юным актёрам и в малом зале на сто пятьдесят зрителей треволнений хватило б за глаза, а тут - три сотни совсем взрослых людей! Мандраж бил, несмотря на увещевания заведующего постановочной частью народного театра. Ничего даже эта прекрасная женщина достаточно зрелого возраста не могла поделать с нахлынувшим на юных актёров волнением.
Труппа нервничала, и нервозность атмосферы усугубляло следующее обстоятельство: из-за кулис можно было разглядеть жаркую рампу, в свете которой предстояло воплощать режиссёрские идеи без малейшей поддержки со стороны взрослых артистов - их в пьесе попросту не наблюдалось, а будка суфлёра на клубной сцене отсутствовала в принципе.
Впрочем, меня лично сие обстоятельство не слишком пугало, поскольку в уста моему герою автор вложил всего три слова: "А как пойдём?" Имелся в виду способ достижения отряда Котовского. Уж, данные-то слова я произнесу громко и со значением при любой публике. Так мне казалось. О нордическом же спокойствии остальных участников сцены из спектакля можно рассуждать лишь с изрядной долей иронии. Текста у них куда как больше, и слова от волнения могли запросто заблудиться в глубинах памяти.
Помните, я уже говорил, мол, ключевой в означенной сцене была знаковая фраза: "Огородами-огородами, и - к Котовскому..." Поначалу - во время репетиций - я жалел, что её произносит не мой герой, но чем ближе к премьере, тем всё явственней становилось - и хорошо, коли так: чем меньше связанного текста запоминать, тем меньше спрос, если вдруг накосячишь в приступе неконтролируемого синдрома отличника.
В общем и целом, чем ближе подходило время выхода на сцену, тем сильнее паниковали представители детской театральной студии. Я, пожалуй, меньше всех. Ребята дёргались и нервно ходили за кулисами, будто самые настоящие народные артисты перед премьерой, покуривая найденные в гримёрке "бычки", осторожно, в рукав, чтобы никто из взрослых не засёк. В конце концов, не выдержал Толик. У него мама работала в ДК, и по этой причине он считал себя самым продвинутым актёром. Хотя, пожалуй, так оно и обстояло на самом деле. Ведь, впоследствии, мой одноклассник окончил Ленинградский институт культуры, и сейчас служит режиссёром народного театра в Ленобласти. Выходит, имелся у него театральный нюх ещё в те мальчишеские годы.
Как говорится, и когда беда уже была совсем близка Толян взял инициативу в свои руки. Пацаны скинулись - я тоже попал в число заговорщиков, присовокупив свои 37 копеек к концессионным - и купили пузырь портвейна "777", в народе - "три топора" на шестерых. Плюс - каждому по ириске. Я был не в курсе, на какого рода допинг пошли отданные в общую кассу деньги - меня попросту не посвятили, поскольку ваш покорный слуга числился пай-мальчиком. Никогда никого не закладывал, но тут дело особое - вдруг не сдюжу. Меня повязали тем портвейном втёмную - сказали, мол чай на травах из термоса, дескать, выпьешь и успокоишься перед выступлением. Каким образом удалось приобрести спиртное, мне до сих пор неизвестно. Поскольку продавцы советских магазинов в те времена строго пресекали наглые потуги малолеток в приобретении креплёных вин, полагаю, старший брат-комсомол пришёл на помощь в трудную минуту.
Я первым приложился к напитку из термоса. Подозрение, что пацаны нахлобучили меня, словно лоха, не покидало, но я заставил себя выпить полстакана холодного "травяного чая", после чего впал в состояние, близкое к неконтролируемому веселью. Остальные малолетние актёры по очереди выхлебали тонизирующий напиток и успокоились, выйдя на сцену. Но не все. Толик, в соответствии со своим статусом "звезды" начал импровизировать на грани нервного срыва. Он невыносимо долго для всех держал паузу имени Станиславского, этаким, гоголем ходил по сцене, поддёргивая вечно спадающие штаны - атрибут костюма беспризорника и, короче говоря, вносил сумятицу в действие, которое затягивалось наперекор желанием комсомольских передовиков, стремящихся в буфет с пивом и огневым содержимым изо всех своих Корчагинских сил.
Там - в буфете - на праздничных тарелках с голубой каёмкой ждали своих героев бутерброды с икрой, сёмгой и сервелатом из Чухонской земли, салат из натуральных крабов с НАСТОЯЩИМ майонезом, ветчина китайская из длинных двухкилограммовых банок, вываливающаяся из них с непередаваемо красивым чавканьем. А в баре царили армянский звёздный коньяк и шампанское из совхоза "Новый Свет", что в Крыму.
Из-за кулис нашему ведущему актёру, импровизирующему изо всех сил, орали все, кому не лень:
- Сворачивай, нафиг! Давай конец сцены по-бырому! Не выпендривайся!
Но Толян никак не желал успокоиться и завершить действие исторической фразой: "Огородами-огородами, и к Котовскому..." Это именно на мой вопрос из трёх слов он должен был отвечать судьбоносной топографической сентенцией. Я сказал свой текст уже несколько минут назад, а партнёр, будто ничего и не слышал. И вместо отклика на реплику принялся отплясывать цыганочку, озорно подбрасывая босые ноги. Измучил всех до белого каления. И зрителей, и партнёров, и технических работников сцены, и режиссёра, запрягшего в один сводный концерт коня (народный ансамбль танца) и трепетную лань (пионерский драматический кружок).
Комсомольцы нам даже бурные и продолжительные аплодисменты устраивали. Всё без толку. Действие продолжалось стараниями импровизирующего актёра и всё не желало завершаться. С балкона свистели. Но продвинутый Толик считал оглушительный свист невероятным успехом и продолжал своё диковинное лицедейство, которое ввергла в шок не только актёрский состав, но и всех зрителей.
И неизвестно ещё, насколько бы затянулся наш спектакль, если б не громкий крик городского секретаря комсомольской организации, усиленный матюкальником типа мегафон:
Более проникновенного крика о помощи я не слышал потом никогда, за исключением, пожалуй, того момента в Нижневартовском стройотряде, когда начальник РБУ Кобенец будил пришедшую после ночной работы смену душераздирающим криком: "Цемент... ГИБНЕТ!!!"
Да, уж! Гибель цемента и таинственный пожар лесосплавовских складов запали мне в душу одинаково сильно. Мы, молодая актёрская поросль, поднялись мигом и оказались в первых рядах тушителей. Тьфу, чуть не добавил "коммунизма". Хотя, согласитесь, звучит стильно - "тушитель коммунизма". По Фрейду, вообще говоря... Или ещё прекраснее в ужасном контексте - "душитель коммунизма".
Прямо в своих сценических костюмах, в накинутых поверх куртках и валенках мы вместе со всеми делегатами комсомольской конференции мчались по выхолощенному ранними морозами осеннему городу на берег Печоры, где располагались склады лесосплавной организации. А потом скакали рядом с горящими складами под открытым небом, пытаясь раскатать брёвна из штабелей в тщетных попытках приостановить непонятно каким образом возникшее стихийное бедствие. Но куда там! Даже трём пожарным машинам, приехавшим на происшествие, сие оказалось не под силу.
Впрочем, пожар тот помог мне некоторым образом: родители не смогли потом понять, что их возлюбленное чадо не санкционированно приобщилось к алкоголю - поскольку запах гари перебил нутряные ароматы, называемые в среде продвинутой интеллигенции остаточным перегаром.