- Тихон Лукич! - быстро зашептала Лидочка. - Вот вы сказали никого не отпинывать по пропаже людей.
- Ну?
- Вот я и не отпинывала. Да только никто и не звонил! А теперь - полюбуйтесь! Мадама лично заявилась! - Лидочка хихикнула в кулачок, показав Тихону на массивного вида даму в элегантном пальто и меховой шляпе с кокетливыми пёрышками, которые знавали времена и получше. - Не внимает доводам разума. Кричит. Но я всё-всё записала, пока она тут...
- Тихо, - сказал Тихон. Он подошёл поближе к нервной посетительнице, которая видно, не в первый раз рассказывала свою историю. Лидочка услужливо подсунула ему в руку кофе со сливками.
- ...вы не понимаете! Вы просто не хотите меня услышать! Мой сын не мог просто взять и не прийти домой ночевать. Он всё равно предупредил бы меня!
- Сколько лет вашему сыну? - устало спросил полицейский, заметив, что начальство в виде Тихона Лукича изволило расположиться с кофием в непростительной близости от происходящего.
- Моему сыну двадцать шесть!
- Двадцать шесть! - с триумфом произнёс полицейский, краем глаза наблюдая за выражением лица следователя по особо важным делам. - Да не обязан он перед вами отчитываться! У него что, подружки нет?
- А вот это вот не ваше дело!
- Как раз-таки наше. Если мы согласимся принять у вас заявление, то всё-всё подробно расспросим. И много раз поставим вас в неудобное положение.
- Я устала с вами спорить! Найдите мне моего сына! Он на телефон не отвечает! Боря никогда бы не...
Тут Тихона Лукича как вожжой под хвост подхлестнуло. Боря! Это имя проскальзывало в последних "сводках" и не раз. Всегда косвенно, всегда вскользь, но...
- Примите заявление, - строго сказал он полицейскому, поставил недопитое кофе на стойку, и, проходя мимо, негромко добавил: - А потом проводите ко мне. Дело чрезвычайной важности.
Побеседовав с мамой Бори, следователь проводил её, взволнованную, до дверей и заверил, что они обязательно найдут её сына.
- ...это вроде как хобби. Он там из-за девушки.
- Какой девушки?
- Девушка, милая такая. Они в университете вместе учились. Ася её зовут.
- Это его подружка? Я имею в виду, ну вы понимаете...
- Вот уж извините, ничего не могу сказать. Кажется, она ему очень симпатична, но подружка ли - ну, вы понимаете - этого я не знаю. И думаю, что нет, иначе... Знаете, мой Боря не имеет от меня никаких секретов. Если бы у него появилась девушка, то я бы первая об этом узнала. Она была как-то раз у нас дома. У неё васильковые глаза.
...
Улица кружилась, как дервиш, а их лица вращались вокруг огромных снежинок - вокруг каждой в отдельности, но по разным орбитам. Каждая снежинка - огромный мир, такой же призрачный, как фата-моргана. А может, это и не снежинки вовсе, а перья ангелов? Ей казалось, вьюга разбушевалась только для того, чтобы не дать им видеть будущее дальше, чем на два шага вперёд. Но они всё равно шли - хмурый рыцарь с длинным мечом, пристёгнутым к поясу под курткой, ветер раздувал полы её, и она, тоненькая девушка с длинными волосами из-под вязаной шапки. Оба - в снегу и в раздумьях, окутанные ветрами и мрачными предчувствиями.
Трамваи, как назло, встали; выстроились в шеренгу на обледенелых рельсах. "Пускай художник, паразит, другой пейзаж...". На автобусе? На автобусе.
- Стой, - вдруг сказала она и остановилась. - Смотри.
Примерно в десяти метрах, между домами, была стена - кирпичная и когда-то оштукатуренная. Вернее, это была часть стены - всего один пролёт, обрывающийся с обеих сторон. Стена здесь была совершенно не нужна, разве что героически прикрывала собой дыру между пятиэтажками. По какой причине этот "огрызок" до сих пор не снесли, остаётся загадкой. "Обрубыш" напомнил Асе грустного ангела с опущенной ниже плеч головой и растопыренными, как у ночной бабочки, крыльями. Может, того самого, которого пустили на перья? Но ангел - не главное. Главное...
- Видишь?
Она вглядывалась в это смутное, едва проступающее лбом, скулами... Снег мельтешил, лез в глаза, и вдруг - опять!
Медвежонок... Одно слово. Коротко, как короткое замыкание. Так называл её Боря.
- У него губы шевелятся! Ну, Вася, ты видишь?
- Похоже на лицо. Такое огромное, во всю стену, что я его не сразу заметил.
- Это же Боря, - сказала Ася.
Вася промолчал.
- Он пытается нам что-то сказать... - она, как загипнотизированная, стала приближаться к стене. Рыцарь пошёл следом; его меч, казалось, волочился по снегу, оставляя длинную царапину на лице города.
- Понимаешь, его никто-никто не нарисовал, - продолжала она. - Это лицо как бы пытается выдавить камни изнутри. Проступить сквозь них.
- Может, кто-то его и нарисовал, - подложил Вася маленькую гирьку сомнения на другую чашу весов. - Но да, ты права, похож на Борю. Два глаза, рот. Нос посередине. Всё, как у Бори.
- Вася!
- Ну?
- Как ты можешь?
Вася повернул её к себе лицом, обнял за плечи.
- Мы сейчас думаем о нём, - сказал он, - поэтому он нам везде и мерещится. Представляешь, мне даже показалось, что он сказал "медвежонок". Он так называл тебя, помнишь? Но ведь это же полный бред...
- Я тоже слышала! - в её глазах отражались перья ангела, а ресницы покрылись инеем.
Вася вздохнул.
- Пошли скорее, холодно ведь.
Ася ещё раз оглянулась на лицо, которое так хотело проступить в стене. Сейчас вдруг оно показалось ей чужим, одним из многих лиц на старых стенах города.
- Мама его звонила, - призналась она, когда они стояли у покрытого изморозью окна автобуса. - А я не ответила. Испугалась. Что я ей скажу? Ваш сын исчез?
...
Она уже не была уверена в том, что тогда, зимой, видела Борю. "Медвежонок" мог прошептать и Вася, он всегда был не прочь подшутить над ней. К тому же потом она приходила к этой стене несколько раз, но чудо не повторилось.
Дни стояли тёплые, даже жаркие, но ночью всё ещё было прохладно. В одну из таких ночей ей приснился кошмар. На металлической койке, выдвинутой из стены, лежал человек, накрытый простынёй. На месте глаз - два кровавых развода. Она очень боялась узнать, кто это. Можно было уйти и остаться в неведении. Но ведь человек не зря. Повинуясь логике сна, она приблизилась к изголовью. Оставалось сделать последний шаг...
Это был он. Боря. Он не мог видеть, не дышал, но был жив. Встал с лежанки, закутался в простыню, как в тогу, и взял Асю за руку. Его рука, большая и твёрдая, обожгла холодом.
Боря долго вёл её - сначала по коридору с облупившейся от сырости краской на стенах и тревожно дребезжащими лампами дневного света в проржавевших светильниках, потом по заброшенной шахте, одной из таких, по которым плутали они с ним летом после первого курса, по тёмной улице, на которой не было ни души. Остановились около стены. Той самой. Боря не мог говорить и молча стоял, как привидение, но Ася поняла: чтобы лицо проступило, ей нужно нарисовать его.
Целый день она вспоминала свой сон. Вечером, когда стемнело, достала рюкзак с баллончиками и несколько минут сидела перед ним на полу. Получится ли передать характерные Борины черты? Может, надо было подключить к этому делу Васю с его художественным чутьём? Последнюю мысль она отмела сразу. Не хватало ещё, чтобы он снова становился свидетелем её психоза.
Среди вороха фотографий, беспорядочно сваленных в нижний ящик стола, ни одной Бориной. Его странички в социальных сетях закрыты и уже давно. Попросить фотографию у его матушки? Исключено. Большей глупости нельзя себе и вообразить.
Ей было невыносимо стыдно перед его мамой, в том числе за своё малодушие. Как-то раз, ещё на первом курсе, они с Борей забежали к нему домой - надо было по-быстрому "закинуться" едой, по возможности инкогнито, и убежать, а его мама рано пришла с работы. Боря так радостно познакомил их, что Асе стало ужасно неловко. Она не знала, как ведут себя в таких случаях и по большей части глупо улыбалась и пялилась в наполовину задёрнутые васильковые шторы. Как же давно это было, тысячу лет назад... А в своих недавних мытарствах она разминулась с ней в дверях у Тихона Лукича, следователя угрозыска. Вина сдавила ей грудь, сделала лицо каменным, непроницаемым. Она слишком поспешно отвела взгляд, но успела заметить, как та, бледная, безлицая, потянулась к ней, ища, может быть, сочувствия, слов. Любых слов о нём - её сыне.
Это было одно из самых позорных воспоминаний, которые довлели над ней, стоило закрыть глаза. Чёрствая? Да. Злодейка? Ещё какая. Но смысла не было ни в словах, ни в сочувствии, ни в чём. Как можно высказывать слова сочувствия, когда на тебе основная вина?
Тяжело вздохнув, она достала балаклаву для бега и джинсы побалахонистей. Под покровом ночи, переодевшись в "трудного подростка", добралась до стены. Улицы были совершенно пустынны, в точности, как в её сне. Мистический страх завладел ею. Она стояла лицом к стене, держа в руках баллончики с краской. Её длинная тень от одинокого фонаря, горящего где-то за спиной, была как вырезанный из чёрного картона долговязый человек с загнутыми назад коленками. Ветерок прошёлся по спине, будто погладил и подтолкнул вперёд. Она сосредоточилась, пытаясь вспомнить Борино лицо.
В конце концов, у её друга вполне стандартная внешность, решила она. Два глаза, нос посередине, твёрдый рот, неизменные очки в тонкой оправе, высокий лоб, причёска а-ля Грибоедов - вот вам и Боря, решила она.
К этому времени она успела немного поднатореть в рисовании, к тому же обращала внимание на разные техники, применяемые стритартерами. Между прочим, позаботилась и о трафаретах - взяла с собой газеты и ножницы. Но всё это не сильно помогло, - всё шло из рук вон плохо, - то глаза на разном уровне, то нос непонятный, то рот извилистый, как змея. Подбородок, скулы - эти вообще ни в какие ворота. Она рисовала и исправляла, снова рисовала и снова исправляла.
Промаявшись так какое-то время, отошла от стены, скептически окидывая взглядом своё творение. С горечью констатировала, что художник из неё никакой, и только воображение помогает ей угадывать Борю в какофонии беспомощных линий.
Короткий порыв ветра, дерево за её спиной качнулось, переместив тени на стене, губы Бори шевельнулись, и она услышала тихое, как вздох:
- Спасибо.
Ася почти перестала дышать, желая продлить наваждение, но в конце улицы показались чёрные трафаретные люди - нужно было сматывать удочки!
- Пожалуйста, - ответила она лицу, побросала краски в рюкзак и скрылась в темноте переулков.
Ноги понесли её совсем в другую сторону - сначала она убегала от людей (ей хотелось убегать), а потом просто шла. Шла, пока не поняла, что находится рядом с Бориным домом. Мистический ужас овладел ею с новой силой. Что она здесь делает в пять часов утра? Стоит и смотрит на спящую девятиэтажку, в которой горит всего одно окно?
Во дворе были качели, она села на них, достала газету, ножницы и принялась вырезать буквы из заголовков. Долго. Потом вырезала прямоугольный лист, разложила его на ровной поверхности, разбрызгала по нему белую краску и, пока та не засохла, принялась лепить буквы - одну за другой, прижимая их лопухом. Буквы прыгали, как лягушата, липли к лопуху, а не к бумаге, но наконец у неё получилось: "Ваш сын жив. Просто он пока не может вернуться".
В "жив" буква "ж" была маленькой (другой не нашлось), "И" - огромной, примерно так: "жИ".
Она очень старалась не оставлять отпечатков, потому что знала - скоро этот перемазанный краской газетный розыск окажется в отделении уголовного огрызка. То есть наоборот. Его будут рассматривать вдоль и поперёк, под мелко- и крупноскопами. На вкус, на цвет, товарищей нет, на запах, на зубок. И может быть, как-то вычислят её, дурочку. Но сейчас ей было важно, чтобы один человек, женщина, за васильковыми шторами в горящем окне, стал хоть немного счастливее.
К тому же теперь она знала: про Борю - правда.
|