Наступил долгожданный праздник. Согласовали с домоуправом место проведения. Лучше, чем большое подвальное помещение, приспособленное в нашем доме под бомбоубежище, было не найти. Утром получили ключи, и жильцы со своими стульями и табуретками все как один пришли в бомбоубе-жище, ведь праздновали пятнадцатилетие Великого Октября.
Вначале была небольшая речь старшей по дому, затем силами жильцов состоялся большой концерт. Звучали стихи о партии, Сталине и Ленине, под гитару кто-то спел несколько популярных романсов. Когда готовился очеред-ной номер, неожиданно на стул взобрался сын дворничихи, шестилетний Се-режка, и громко заявил, что тоже хочет прочитать стихи об Октябре. Мать подбежала к нему и хотела было снять его со стула, но народ посоветовал не мешать Сережке: "Пускай выступает, Петровна".
Тусклая лампочка освещала колоритную фигуру артиста: на стуле стоял шестилетний рыжий мальчишка в коротких штанишках на одной помочи. Ра-достное конопатое лицо отражало всю глубину мысли: он явно перебирал не-сколько тем своего вступления.
Наконец, лоб его напрягся, он вздохнул полной грудью и громким, ра-достным голосом с выражением начал декламировать, чуть выставив руку вперед:
- Кто сказал, что Ленин умер? Я вчера его видал. Без портков, в одной
рубахе пятилетку догонял.
В бомбоубежище наступила такая липкая тишина, что было слышно, как щелкают усами огромные подвальные тараканы. Сережку тоже оглушила тишина, и он, видимо забыв дальнейший текст, стоял, улыбаясь во весь беззу-бый рот, явно ожидая аплодисментов.
Первой опомнилась мать артиста, запричитав: "Сережка, горе мое, ты погубишь меня" и, схватив сына в охапку, убежала к себе в дворницкую.
Сразу задвигались стулья: жильцы, стараясь не смотреть друг на друга, быстро разошлись по квартирам.
Удивительно, но столь яркое выступление Сережки прошло незамечен-ным органами, хотя все знали, что сообщить надо обязательно. А может быть кому надо и сообщили, да органы сами побоялись разносить по району явную антисоветчину, тем более в день празднования Октября. Да и что взять с ху-лиганистого мальчишки, сына запуганной дворничихи? Ни орденов, ни зва-ний, ни занятия квартиры, а тем более подвальной дворницкой это не сулило.
Петровна потом ремнем крепко втолковала сыну цели и задачи велико-го Октября, и вскоре жизнь нашего старинного дома потекла своим чередом.
Первые дни жильцы, встречая Петровну, убирающую с сыном двор, старались быстро проскочить мимо не здороваясь. Но прошла пара недель, и все успокоились.
Сережка рос веселым, смышленым мальчишкой, только излишне воз-будимым, и потому хулиганистым. На месте ему не сиделось, и он постоянно попадал в какие-нибудь истории. Мать его была всегда занята и одна с трудом справлялась с его воспитанием.
Прошло несколько лет. В нашем шпанистом районе, где каждый двор, а то и подворотня, имели свои группировки, Сережка стал своим, а по слухам некоторыми верховодил. В дальнейшем спасло его то, что он легко учился, особенно преуспевая в немецком. Шпана Плющихи редко доучивалась до пя-того класса, он же дошел с приличными оценками до девятого. Общение в классе, природная доброта и стремление к справедливости не позволяли ему стать блатным.
Перед окончанием девятого класса Сережка с несколькими однокласс-никами был приглашен на день рождения к девочке, живущей на Погодинке. Вечер прошел прекрасно, ребята засиделись допоздна, да еще и пошли про-вожать подружек именинницы, живущей около Новодевичьего.
Время было позднее, и, проводив девочек, ребята не заметили, как за-шли на чужую территорию. Их окружила большая ватага Усачевских и почти без толковища напала на них. Усачевские были серьезными пацанами, а тут интеллигенция, да еще с Плющихи.
Ребята из класса активно отбивались, стараясь держаться вместе, но вскоре Усачевские достали ножи и пошла серьезная драка. Мой младший брат, одноклассник Сережки, попавший в ту же передрягу, рассказывал по-том, что Сережка дрался отчаянно. Отняв кастет у нападавшего, он ловко орудовал им и лез в самую гущу драки.
Спасло наших ребят то, что в тесноте свалки главарю Усачевских вон-зили финку в зад, и он завопил так, что драка быстро остановилась. Забрав визжавшего главаря, нападавшие быстро ретировались.
Серьезных увечий, кроме синяков, порезов и изорванной одежды у наших ребят почти не было. На следующий день ребята посмеивались до-вольные, что влупили Усачевским, однако вскоре стало не до смеха.
Раненный в неприличное место главарь попал в больницу. Врачи сооб-щили в милицию, и дело завертелось. В начале следователь вел дело о напа-дении шпаны на учащихся школы, и все вроде бы было хорошо, но потом, видимо, поступила новая директива, и дело переквалифицировали в избиение старшеклассниками рабочей молодежи с нанесением ножевых ран передовику производства.
Из семи ребят, кроме Сережки, почти у каждого были привилегирован-ные родители. И следователь решил, что лучшей кандидатуры чем Сережка на посадку не найти. Тем более за ним еще со старых времен водились мелкие грешки. Состряпали дело, мол школьники просто стояли, и только один Се-режка Фортунатов с финкой напал на рабочую молодежь.
Я ходил на суд, зрелище было тоскливое. Наши ребята давали честные показания, указывая, что у нападавших были ножи и кастеты, но суд явно вел поставленную ему линию защиты рабочей молодежи, и вскоре стало ясно, что Фортунатову не отвертеться.
Сережка вел себя на суде мужественно: по возможности старался все брать на себя, выгораживая товарищей. Он честно признал, что, отобрав кас-тет у Усачевского парня, бил им нападавших. Хотя и отрицал нанесение раны финкой главарю нападавших.
Весьма колоритной была речь здоровенного главаря: "Граждане судьи, прошу учесть, что я потерял кровь".
И Сережке Фортунатову дали почти по максимуму: четыре года. Ребята в классе ходили оглушенные приговором. Некоторые винили себя, что не смогли в суде защитить друга. Но что делать? Власть лучше знает, как бо-роться с хулиганством и бандитизмом.
Сережка сидел на пересылке, как вдруг пришла новая весть: у девочки, к которой ходили на день рождения, отец был знаком с известным москов-ским адвокатом и тот подал на апелляцию. Адвокат оказался со связями и случилось невероятное в то время: через полгода Сережку освободили.
Встречали нашего рыжего героя всем классом. Правда, из школы его исключили, да он не особо и переживал, ведь пора было работать, помогать матери.
Через неделю после освобождения он один отправился на Усачевку, назначив встречу пострадавшему главарю.
Ребята из класса предлагали пойти вместе с ним, но Сережка категори-чески запретил. Местная шпана, узнав о предстоящей встрече предлагала свои услуги, но Сережка ответил: "Все буду решать сам по справедливости".
Вечером он не пришел домой, мать ночевала одна. Утром ребята собра-лись около нашего дома и решали, когда и кому идти на Усачевку, как вдруг на такси въехал на двор пьяненький Фортунатов. Сережка не стал объяснять, что с ним было, только устало сообщил, что теперь никто не будет трогать наших школьников.
Прошел год, счастливый сороковой год. Закончил школу мой брат, я женился, Сережка работал на Каучуке. Мой брат рассказывал, что рыжий влюбился и встречается с девушкой, у которой в тот роковой вечер был с дру-зьями на дне рождения.
И вдруг все рухнуло: началась война. Почему-то никто не удивился, что первым в добровольцы записался Сережка. Мне повезло: в июле направили в артиллерийское училище, и через шесть месяцев я попал в дивизионную ар-тиллерию, где и провоевал почти всю войну.
Сережка же, как обычно, попал в самое пекло первых месяцев войны, сражаясь в кавалерийской дивизии под Вязьмой. Чудом остался жив, даже из-бежал ранений. Хорошее знание немецкого пригодилось ему, и на перефор-мировании он попал в полковую, а затем и в дивизионную разведку.
У моего брата была бронь, и он писал мне, что виделся с Петровной и она показывала ему Сережкино письмо. Из письма следовало, что он получил звание лейтенанта, служба у него спокойная, кормят хорошо и т.п. Петровна рассказала брату, что стала получать офицерский аттестат.
В конце сорок третьего года брат написал, что Петровне пришла похо-ронка: Сережка погиб. А через месяц я узнал от брата, что пришло письмо от Фортунатова с фотографией. Сережка писал, что все замечательно, он немно-го приболел, но теперь все в порядке. На фото у нашего рыжего, теперь уже капитана, вся грудь была в орденах.
Закончилась война, и я вернулся в наш дом, который чудом уцелел во время бомбежек сорок первого года. Фашисты интенсивно бомбили Киевский вокзал и Бородинский мост, и одна пятисоткилограммовая бомба, перелетев Москву-реку попала во двор нашего дома. Глухая стена нашего дома раско-лолось шириной в метр с четвертого по первый этаж, но дом устоял. Вылете-ли все стекла, настежь открылись все двери, осколки стекол пробили обои и мебель. Удивительно, что никто почти не пострадал: часть жильцов была на работе, старики и дети в бомбоубежище, где когда-то выступал Сережка.
Дома мне рассказали, что в начале сорок пятого Петровне пришла вто-рая похоронка, но в доме уже никто не верил, что с нашем героем могло что-то случиться, да и Петровну убедили, что Сережка жив.
А в начале августа со двора послышался ужасный крик. Выглянув, я увидел лежащую Петровну и двух молодых мужчин в офицерской форме, склонившихся над ней. Сбежались соседи и стали приводить Петровну в чув-ство.
Офицеры-разведчики рассказали, что Сергей Фортунатов погиб в марте сорок пятого во время рейда по тылам фашистов. Майор Фортунатов в это время возглавлял лучшее подразделение дивизионной разведки и, спланиро-вав операцию, сам не обязан был участвовать в ней. Операция прошла успеш-но, были захвачены важнейшие штабные документы немцев, но на обратном пути группа попала под минометный обстрел, и Фортунатов погиб. Разведчи-ки, несмотря на ранения, смогли вынести Сергея в расположение дивизии, где Фортунатов и был торжественно захоронен.
Разведчики попросили жителей дома помянуть Сергея, и вскоре все жи-тели дома собрались в бомбоубежище. Принесли свои стулья, несколько сто-лов и нехитрую еду. Офицеры достали диковинные продукты, от которых давно отвыкли москвичи и спиртное.
На возвышении поставили стул с наградами, рядом сидела Петровна, прижимая к себе увеличенную фотографию сына, привезенную разведчиками. С фотографии на нас смотрел наш Сережка: возмужавший, стройный, только без своей обычной улыбки.
Попросили разведчиков рассказать, как воевал Сережка. Крепко сколо-ченный капитан начал перечислять операции, в которых участвовал, а потом и планировал наш герой. Простое перечисление взятых языков, убитых фа-шистов удивило меня. Десятки успешных операций, сотни захваченных важ-нейших документов впечатляли.
Потом стали поминать соседи. И что удивило: почти всем в свое время Сережка помогал, и всегда бескорыстно. Ходил в магазин, помогал по дому, несколько раз возвращал белье, украденное с чердака местной шпаной. Вы-ступавшие плакали, многие рыдали. Петровна не плакала, она напряженно вслушивалась в слова о сыне, стараясь запомнить их.
Часа через два, прервав соседей, попросил слова молодой лейтенант-разведчик. Все ожидали слов о подвигах Сережки, но он начал совсем другую речь. Сообщил, что Фортунатова дважды представляли к Герою Советского Союза за успешнейшие операции его подразделения, но каждый раз награж-дения обходили его стороной. До Сергея в дивизионной разведке были боль-шие потери, и только он сумел значительно уменьшить их. Армейское руко-водство часто торопило дивизионную разведку, но Фортунатов всеми силами оттягивал начало операций, по возможности стараясь тщательно планировать разведку, щадя людей.
Кроме того, разведчик рассказал, что Сергей не давал в обиду свою раз-ведку и был серьезный инцидент со смершевцами, одного из которых Форту-натов избил. Тогда из разведки считалось не зазорным приносить некоторые личные вещи фашистов. Смершевцы не раз хотели изъять их и попользовать-ся, но Фортунатов не давал, да и фронтовое начальство было не против экс-проприации. В итоге на Фортунатова возбудили дело, грозил штрафбат, но спас его командарм, отменивший приказ.
Разведчики вдруг, как по команде, подошли к Петровне и встали на ко-лени. Капитан сказал, что своей жизнью все разведчики обязаны ее сыну. Петровна обняла их и долго не выпускала.
Потихоньку в словах соседей появились другие нотки: стали говорить о несправедливости, голоде и умерших в тылу, о воровстве местных властей, о настоящих и мнимых героях войны. Самой яркой была речь вдовы жандарм-ского полковника Филипповского, убитого матросами в нашем доме в декаб-ре 1917 г. Вдова сказала всего несколько слов, поразивших всех: "Если, хотя бы треть в наших войсках были такими как наш Сережка, немцы бы и до Минска не дошли".
Я смотрел и не узнавал своих соседей, так разительно и внешне, и в ре-чах, отличавшихся от того памятного празднования пятнадцатилетия Октяб-ря.
Петровна встала, хотела что-то сказать, но не могла, и только выставила на вытянутых руках портрет своего сына.
Удивительно, но вместо боевого капитана я на мгновение увидел улы-бающегося мальчишку в коротких штанишках и услышал его знаменитое вы-ступление:
- Кто сказал, что Ленин умер? Я вчера его видал. Без портков, в одной