Серая каменная кладка, острые углы крыши и узкие окна-бойницы: это не здание, это величественный голем, что создан защищать нас. Ворота открыты, я медленно ступаю вперед, и дыхание мое замирает от взгляда девы Марии, смотрящей на меня с постамента и словно говорящей мне: "Ты обретешь здесь успокоение, дитя мое.."
И я хочу ответить ей, что нет покоя для грешников, и терзания мои будут до самой смерти, и оттого я только чаще буду приходить сюда.. Но дыхание мое снова перехватывает, и я не могу сказать ни слова, и я улыбаюсь, так восторженно-горько, ведь круг греховности и прощения не прервется никогда.
Порыв прохладного воздуха приподнимает мое платье, обнажая колени. Это прихожане выходят, снова намереваясь вернуться к своей грешной жизни, чтобы после снова придти сюда, и снова просить прощения, и снова петь Иисусу и деве Марии, и снова просить прощения... Я отхожу в сторону, я не хочу попадаться на глаза прихожанам: мой грех для них должен быть таен, чтобы не вводить в искушение, ведь грех на виду становится пошлостью и грязью, уже теряя свою греховность.
Женщины, мужчины, дети, молодые и старые, здоровые и больные, богатые и нищие: все они приходят сюда постоянно и каждый из них грешен, и каждый из них молится о прощении, но держит свой самый главный грех в тайне, ведь он их, их собственный, их воплощение души, их сердца.
Ведь что можно сказать о человеке по его добродетели? Что он хочет искупить грех.
А что можно сказать о человеке, зная его грех? ...Всё.
Прихожане уходят, и я спешно поднимаюсь по лестнице, и сердце при каждом шаге стучит так гулко-гулко, и я боюсь, что каждый сейчас услышит его.
Я толкаю тяжелую дверь, одну створку, осторожно, словно я и не я вовсе, а мальчуган-воришка. Высокий сводчатый потолок, кое-где зажжены свечи, и ангелы, и иисус смотрят со стен на меня и молчат. Их взгляды почти проникают внутрь меня, подбираясь к тайному и греховному, и я отворачиваюсь, обнимая себя руками будто мне холодно, прячу себя от ангелов, и спешу к конфесионалу.
А здесь еще один мир внутри мира. И я сажусь, сцепив пальцы в замок и стыдливо опустив глаза. Я слышу его голос, и дыхание снова перехватывает и меня бросает в жар. Молодой священник, ангел во плоти, и между мной и богом сейчас только он, и голос его чист, и я улыбаюсь в предвкушении своего греха и начинаю исповедь.
- Я грешна в своих помыслах и действиях, мелких деяниях и крупных проступках..
Голос мой только набирает силу, но все грехи, что я начинаю перечислять мелочь, бутафория, истинный грех глубже, насыщеннее.. И я говорю, говорю, дрожь из голоса пропадает, иногда я останавливаюсь перевести дыхание и облизать пересохшие от волнения губы с эротизмом, от которого ангелы на стенах церкви закрыли бы лица руками, если видели бы, но не от ужаса, а от стыда за то, что хотели бы смотреть на это снова и снова. И чистый, молодой, полный мужской силы и вместе с тем покорности голос священника еще больше подогревает мой пыл, и в исповеди своей я вспоминаю каждую дурную мысль, каждый косой взгляд на ни в чем не повинных, и исповедь моя все пуще, и голос все страстней, и платье уже оголило бедра..
Я слышу в голосе моего посредника к богу удивление, непонимание, ведь он не видит, что уже делают мои пальцы под платьем, он не видит, как сладко сжимают они полную грудь, отчего и исповедь страстней, и голос звонче, и щеки пылают румянцем.. Ах, он не видит. Но и не должен же священник видеть грех такой чистый и искренний, что более грешно в нем покаяться, чем его совершать.
И голос священника, и мой голос, и стук сердца, и тяжелое дыхание, и движение пальцев под тонкой тканью нижнего белья, - все это видит бог, - мой грех и мою суть. Он смотрит на меня, а я на него смотрю через голос священника, еще такого чистого и молодого, чтобы познать такой грех, и на фоне него грех этот еще более безумен и свят в своем безумии, и в этом узеньком конфессионале я и бог в соитии, где черное и белое сливаются в одно, перетекая друг в друга и зарождая новые и новые пороки и святыни. И он прощает меня, прощает за обнаженные бедра, за пальцы, что так вожделенно ласкают грудь, за стоны, он прощает, потому что любит их, как и всех грешников, он прощает.. Прощает!.. Ах!..
Встревоженный голос священника, он беспокоится, в порядке ли я? А я улыбаюсь и благодарю его, и прощаюсь, ведь грех мой свят, и я приду рассказать о нем снова.
И покинув конфессионал, покинув церковь, я снова смотрю у входа на деву марию, и дева мария на меня, но сейчас это беззвучный разговор двух святых, только для одной святость-это оковы, а для другой- движение.
И я знаю, что вы уже вожделеете найти эту церковь, и девушку в легком платье, вы сейчас хотите быть простым наблюдателем, коим сейчас вы и были так бесстыдно, но.. может быть вам нужно найти свой абсолютный грех?..