Аннотация: Продолжение рассказа "Из жизни аналитиков". Те же герои, тот же Афганистан.
Еще природа праздновала медиану лета, а в воздухе уже появился озоновый привкус грядущей осени. Шел последний год Афганской войны. Кабул словно растворялся в пыльном мареве летнего суховея, хотя, казалось бы, вот он, совсем рядом, со своими шумными базарами, какофонией звуков на улицах и бесчисленными зелеными человечками, снующими со своими игрушечными автоматами по всему городу. Уже месяц вокруг посольства кипит работа: по всему периметру возводится средневековая железобетонная стена - зримый признак нашего скорого ухода. Столица пустеет день ото дня. В микрорайонах, где жили советские специалисты, умолк детский смех, редкие русские женщины с опаской перебегают от одного дукана к другому, скорбно стоят в очереди у огромных тандыров в ожидании свежих лепешек. Привычные звуки большого города разнообразят далекие и близкие взрывы, после которых все на минуту замирает. Еще гремят концерты в роскошном Культурном центре, но известные советские исполнители уже не спешат на встречу со своими оторванными от родины поклонниками. Война не проиграна и это не бегство. Это плановый уход, такой же, каким бывает плановый уход из жизни.
В Информационно-аналитической группе (ИАГ) Представительства тоже изменения. Сверху из Москвы поступают витиеватые указания, суть которых сводится к одному - не врать! Все предшествующие годы пишущая братия направляла в центр победные реляции, перед суммарными итогами которых меркли наши победы во Второй мировой войне. Количество уничтоженных противников уже превышало все население Афганистана. Врали все: от командиров взводов, начальников разведточек ГРУ и опергрупп в провинциях до генералов в Кабуле. Таков был жанр угасающей империи. Немощные старцы в Кремле нуждались не в информации, а в добрых сказках на ночь с непременным счастливым концом. Вот и сидели в этой загадочной стране советские андерсены, гофманы, льюисы кэроллы и даже браться гримм и строчили они сказка за сказкой для постоянных читателей с мутнеющим рассудком. Наконец во главу кремлевского дома престарелых поставили нового завхоза, Михаила Горбачева. Молодо-зелено и пожить хочется и вкусить сластей заморских. Вот и пошел юный Генсек по пути небезызвестного Альхена из "12 стульев" Ильфа и Петрова. И была у того Альхена своя Сашхен - Раиса Максимовна. "Свет не видывал еще такого голубого воришки, как Михаил Сергеевич!" Хоромы начал строить в Форосе да подле Москва-города. В своей богадельне у "старушек" последнее забирал. И называл Альхен все это "Перестройкой" Мирным и добрым был воришкой. Таким война ни к чему. "А ну, вертай все взад!" - крикнул Альхен и зашевелилась армада в сопредельной стороне, и стали паковаться чемоданы, чехлиться пушки и уходить с обжитых мест стада колонистов уже почти породнившихся с аборигенами. Конечно, не хотелось бы оставляемую территорию передавать американцам. Нужна своя власть, верная и надежная, да чтоб задарма наше южное подбрюшье защищала. А как это сделать, если заврались уже вконец. Как сохранить Наджиба и нукеров его от всего империалистического окружения? Повторяю, сохранить, ни копейки не платя за союзную помощь! Только тогда и пошел конструктив. Сказочники разом переквалифицировались в прозаики, а высоколобые аналитики перестали заниматься выдуванием шаров "Бабл гам" и начали препарировать окружающую действительность с использованием банальной логики. И что удивительно - пошло! Заскрипело все, ржавые винты полетели на земь, из праха восстал здравый смысл и стал цементировать народную власть, которую за 9 лет никак не могли поставить на ноги никакими подпорками. Пошли депеши о первых победах без участия 40-й армии. Афганские ассы утюжили базы противника, первые афганские герои прыгали на амбразуры. Трудно поверить, но среди аналитиков царила эйфория. Вот она, настоящая работа, а вот - результаты! А Центр, чем дальше, тем больше признаки здравого мышления проявляет. Полетели в Кабул высокие начальники: Крючков, Шебаршин. Матросов от своих пограничников не вылазит. Было такое ощущение, что мы оживаем, но никто и не мог представить, что это всего лишь последний проблеск сознания перед тем, как Великий Потрясатель Вселенной испустит дух.
Личный состав Информационно-аналитической группы Представительства неизбежность эвакуации воспринял с ликованием. Эвакуации подлежали только члены семьи, но никак не сам мыслительный аппарат. Чредой прокатились прощальные вечера, на которых семьи яйцеголовых в последний раз сидели за одним столом и еще могли контролировать своих кормильцев, которые уже предвкушали прелести холостяцкой жизни. Хочу заметить, что ни до, и не после этой войны я никогда не сталкивался с такими частыми и уютными домашними посиделками. Офицеры дружили семьями, домами, любовницами и самими собою. Походы в гости, приемы, домашние фуршеты и грандиозные попойки были характерной особенностью быта огромной советской колонии в Афганистане.
Можно, конечно, подтрунивать над безобидными аналитиками, сидящими, как канарейки в клетке, за бетонным забором Посольства. Ни тебе - мин-ловушек, ни очереди в грудь, ни даже - скорпиона в кровати. А ведь троих из них уже нет, ушли. Ушли туда, куда уходят солдаты посреди боя. Мало кто знает, что они почти два года работали после вывода наших войск. И также сидели от зари до заката, и также пили и разбивали вдребезги машины, прятались в подвалах от ракет, жали на газ при обстреле из засады. Та же война, только сорочка белая и галстук в тон. А информация все шла и шла под телевизионные фанфары о возвращении всех военнослужащих на родину. И в паре минут езды от них работали оперА, "чирикавшие" со своими подсоветными на чистейших дарИ и пуштУ. Они уже давно были коллеги и друзья, а не оккупанты и коллаборациони?сты. Боже! Ниспошли нам таких же оккупантов, какими мы были сами каких-то 20 с лишним лет назад!
На прощальных домашних посиделках жены делились планами - кому они подсунут своих мужей после своего отъезда. Выходило, что лучшего кандидата, чем я, не сыскать. Готовлю, стираю, больше бутылки выпить не в состоянии, могу водить машину в состоянии крепкого сна. Всех кандидатов на подселение я, конечно, принять не мог, но моего благодетеля, который помог мне попасть из глухой провинции в святая святых Представительства КГБ СССР, на постой взял. В благодарность за оказанную услугу я прозвал его "Папой".
Общаясь с женами сослуживцев, подметил еще одну деталь: мои коллеги в детали аналитической кухни своих жен не пускали. Эрудиция их жен в реалиях афганской войны не распространялась за пределы понятий: душман - плохо, советский солдат - хорошо, даже очень хорошо, если с ним познакомиться ближе. Одна из жен так рассказывала своей товарке о работе мужа: "Душа моя, ты не поверишь! Мой Сережа целыми днями занят одними зайками! И породы у них все разные: ачикЗАИ, гюльЗАИ, баракЗАИ, мамадЗАИ! Супруг вполуха слушавший свою жену, добродушно ухмылялся. Он был самым авторитетным специалистом по пуштунским племенам, названия которых, заканчивались преимущественно на "-заи". Был еще один специалист, некто Вася, но тому вечно не везло.
За великие знания расплачивался он великими печалями. Все ходят туда-сюда и ничего, а, куда бы Вася ни пошел, вечно на мину или фугас нарвется. Сидят, пьют. Бутылка кончается. Вася предлагает свою из машины принести. Ему говорят, мол, сиди, и этой хватит, а он, неугомонный - к машине. Бумс! И Вася лежит, а из ушей кровь на афганскую землю капает. Только мыслителя подлатают, опять сюрприз ловит. И выжил, бродяга, службу свою до двойного календаря довел. Он и по сию пору в главных специалистах по пуштунским племенам числится. Суровый такой, а как найдет в Интернете доклады американских вояк по Афганистану, - смеется, как малый ребенок, будто тем американцам фигу через монитор показывает.
Вскоре разъехались жены с малыми детишками. Наши аналитики, было, кинулись на чужих полянах свои делянки столбить, да поздно уже. С госпиталя, если диагноза нет - взашей гнали. Весь женский персонал в цене вырос. Покочевряжелись немножко, плюнули, и давай с сухим остатком любовь крутить.
Как раз в то время съехал ко мне в четырехкомнатную тот Папа-благодетель. Начитан был мужик донЕльзя! Философов по головам знал. Булгакова "Мастер и Маргариту" в трех прочтениях мне втюхивал. Я ему в пику пытался что-то про вирусологию бормотать, а также "про бессилие науки перед тайною Бермуд", но все впустую. От полного отчаяния перед его ученостью даже начал было про соотношения неопределенностей Шредингера рассказывать, так он меня так Омаром Хайямом отхлестал, что я мигом заткнулся и весь обратился в слух. В Афганистане он пробыл столько, сколько я не задерживался ни на одном месте на земле. Папа водил меня по всем злачным местам Кабула. Трущобы, которые мы посещали, могли стать отличной декорацией к английским романам XVIII века. Я скрипел остеохондрозом, совершая с ним намаз в какой-то халупе; по его настоянию целовался с грязными и вонючими типами, которых он величал "светочами афганской мудрости"; гостевал у добродушных хохлушек, подававших борщ с пампушками и вел долгие разговоры с их афганскими мужьями. Вскоре я стал знать об этом народе больше, чем смог узнать, будучи два года на должности советника в провинции Бадахшан.
Некоторое время ко мне в постояльцы набивался еще один мой коллега, Андрюха, прослышавший, какой квас для окрошки я могу затворять. Он еще не знал про мои чебуреки с начинкой из ботвы редиса, о мАнтах с тыквой и бараньих котлетах на косточке. Папа, выслушав устное заявление кандидата на проживание, послал его на ..., добавив, что с таким фингалом в приличные дома и на порог не пускают. У Андрея действительно была обширная фиолетовая отметина с желтыми краями - память о любимой жене, заставшая его в день отъезда в тесной близости с соседкой-секретаршей Представительства. Тогда увалень Андрей направился к аналитику пролетарского происхождения Жорику. Жора был недавним приобретением аналитической группы, состоявшей сплошь из москвичей и единственного беспородного элемента - меня. Жора был хохол-вертолетчик и как его занесло в разведывательное сообщество, никто не знал. Но факт остается фактом. С нами за столом скрипел пером настоящий летчик! По утрам он делал зарядку, в обед - спал, а вечерами совершал часовой моцион. И - ни грамма спиртного! Это было как вызов творческим всему нашему творческом коллективу. Дыша перегаром, старожилы по утрам встречали абстинента дружным приветствием "Труден Жора с пережора!" или: "На подмогу прислан летчик, потому что он - залетчик!" Дальше дежурных гадостей поэтическая фантазия аналитиков не простиралась.
Поначалу мы с Папой жили душа в душу. Он читал мне стихи Лонгфелло, Байрона, Низами и Пастернака. И все - на языке оригинала. Именно тогда я узнал, что Пастернак - вовсе не растение, которое по содержанию легкоусвояемых углеводов и других питательных веществ занимает одно из первых мест среди овощных культур, а хромой мужик, который, разрываясь между женой и Музой, успевал писать оды палачу всех времен народов И.Сталину. "Понятно, - думал я, - почему Пастернака не было в школьной хрестоматии по литературе, - не надо было тирану задницу лизать, был бы русским классиком!"
Так и жили: Вовка читал мне стихи, а я - готовил. Он декламировал поэмы, а я - мыл посуду. Я еще много что делал под его поэтическое сопровождение. Когда я однажды драил унитаз, он даже запел, да так, что мне пришлось задержаться возле чистого фаянса, чтобы не спугнуть Карузу.
Я бы и дальше наслаждался проявлениями его многогранных дарований, но как-то, не поставив меня в известность, он пришел домой с прекрасной незнакомкой. Встречая их в прихожей, кроме дежурного "здрасьте" я не мог выдавить ни слова. Папа был галантен и утробно ворковал со своей спутницей, периодически осыпая поцелуями ее тонкие пальчики. Я, было, тоже потянулся взлобызнуть, но был оттеснен плоским папиным задом в пространство между кухонным столом и плитой. Наконец, когда я появился с подносом в гостиной, нареченный отец соизволил представить хозяина дома небесному созданию, наказав мне величать ее Мамой. Обрести после стольких лет сиротства Маму, которая моложе тебя на пять лет, - это ли ни счастье! Я путался в догадках - где мой постоялец мог ее откопать? Ну не в "сухом же остатке", что достался соломенным вдовцам из аналитической группы! Лена, а так звали нашу гостью, служила (именно служила) переводчиком в Представительстве. Она была потомственной казачкой, с присущей только им гордой осанкой, густыми, вороного крыла волосами, прибранными в плотный гребень на затылке и алыми губами. Губами, которые нестерпимо хотелось жевать и жевать, стуча зубами о ее манящей влагой белые коралловые рифы. Вот, пока я так с гастрономических позиций размышлял о достоинствах своей гостьи, Вовка-отец включил свой хлебальник на полную и с завыванием начал декламировать кого-то из столпов иранской поэзии. Мы с Ленкой, уважительно косясь на чтеца, обсасывали бараньи ребрышки, пили контрабандное красное вино и периодически постреливали друг на друга испытывающими взглядами. Папу это насторожило. Он бросил кпоэзию и включил двухкассетник. Но было уже поздно. На первом же танце с Мамой, нас так "кортнуло", что у меня внезапно развился Эдипов комплекс, а после второго - я почувствовал неземную дрожь на два пальца ниже пупочной чакры.
После отъезда Лены я впервые не помыл посуду. Трижды просверленный насквозь всепроникающим взглядом Папы, я упал на диван и предался невеселым размышлениям о сути любви, греховных помыслах и телесной усладе. Там, в далекой Москве, меня третий год ждала Дульсинея, любви которой, вопреки неоднократным предупреждениям грозного секретаря парткома, я добивался долгих три года. Я сознавал свою порочную сущность, как сознавал ее великий писатель Л.Толстой, гоняясь, как собачонка, по Ясной поляне за сочными дворовыми девками. Уже потом, остыв от соприкосновения с молодой плотью, литературный гений садился за "Крейцерову сонату", где нудно жевал горькую жвачку человеческой нравственности. Иной был Пушкин, великий проказник и скандалист. Он слал своей НаталИ нежные письма с подробными описанием барских бесчинств над покорными крестьянками на сеновалах, в конюшне и в других не менее романтических местах. Я не считал себе гением, поэтому моя совесть была неспокойной. Промаявшись ночь, к утру был составлен зарок и вчерне подготовлено письмо прекрасной Дульсинее. Но изгнанный по утру Сатана, уже к обеду явился в обличье Лены в наш рабочий кабинет. Дальше все пошло прахом. Письмо Дульсинеи лежало недописанным уже две недели, пока я, сгорая от стыда, писал своею плотью черную главу драмы собственной жизни. Папа, обещая пристрелить, съехал к Жорке, который уже успел выгнать Андрюху за обжорство и плохой запах изо рта. Но и там обиженный Папа долго не задержался, так как вертолетчику была совершенно пофиг вся эта поэзия, а едока на халяву терпеть он долго не мог.
Между тем, уже вся колония судачила о новом романе. Не знал о нем лишь наш генерал. Члены колонии все же были людьми совестливыми и не хотели своими наветами испортить карьеру молодому повесе. Но и мне молчание генерала обернулось боком.
Как известно, в разрезе строение генерала мало чем отличается от аналогичного у рядового солдата или матроса. Поэтому я особо не удивился, узнав, что у генерала душа была не менее любвеобильнее моей. Он, будучи страстным футбольным фанатом, обожал неожиданные финты. Под один из таких финтов я и попал.
Прежде, чем рассказать о том, как я попал под "генеральский финт", хотел бы поделиться собственными соображениями относительно генеральского корпуса, как такового. Генералы, как и большинство из нас, принадлежат к виду Homo sapiens, рода Homo семейства гоминид отряда приматов. Почему я написал "большинство из нас", а не все? Да потому, что не хочу обижать тех, кто считает себя креационистом, произошедшим от Адама, переспавшим с собственным ребром. Есть еще и те, кто уверен в собственных инопланетных корнях, поэтому с началом весны или осени они до рези в глазах, высматривают в звездном небе корабли "засланцев", спешащих прибрать в свои трюмы внебрачное потомство. Уверяю, все настоящие генералы понимают, что произошли от обезьяны. Иным путь к чистым погонам заказан. Есть, правда один, Рогозин Георгий Георгиевич, тот, что при Ельцине государственной астрологией заведовал и позиционировал себя посланцем небес, но это исключение. До демократической революции был он обыкновенным доцентом, над которым подтрунивали сослуживцы, гнавшие его в магазин за "бухлом" прямо во время медитации.
Генералы - это тончайший срез общества, изучая который под микроскопом, можно судить о здоровье всего социума. Обследование последних лабораторных образцов свидетельствует о крайней степени истощения и старческой деградации пациента. Я мало знаком с армейскими генералами. Шапочно - с Громовым, опосредованно - с Варенниковым, горланил песни про летчиков с Петром Дайнекиным, столовался еще с десятком высших офицеров вооруженных сил. Общее впечатление - хорошее. Может, кто и строил дачки на выведенные из обращения в войсках зеленые купюры, сказать не могу, на их дачах не бывал. Приятное впечатление оставил Лев Рохлин. Совестливый был мужик, но играл свою игру, порой странную и даже запутанную. Гибель его проста и незатейлива, а то, что потом писали - вымысел, основанный на стремлении героизировать его.
Особняком стоят милицейские генералы. Действующих касаться не буду, себе дороже, но по бывшим - потопчусь. Работал с Рушайло и Васильевым, тем, что Абдувалиевич. Оба - оперА от Бога! Помню, как Рушайло, словно падший ангел, в черном плаще и развивающемся белом кашне брал бандитов, захвативших здание. Красив был, чертяка! Лицо Моисея, а талия - как у подростка. Недаром жена моего сослуживца, покинув законного супруга,, переметнулась к Черному Демону. Но какая может быть семейная жизнь с Демоном! Для бабы - одно расстройство. Бросил ее небожитель, как положено, с ребенком и женскими цацками. А потом стал тот Демон министром, завел нукера - Орлова, получили оба израильское гражданство и давай Расею-матушку грабить. И кровушка брызнула и денежки рекой потекли.
Васильев, на моих глазах поседевший, с Чертом не путался, за что и был отправлен в Думу. Конкретный человек. Умеет решать вопросы. Такие - генеральский корпус украшают.
Долго в друзьях бы у генерала Чекмазова. Вот глыбише! Возглавлял когда-то всех подмосковных ментов. Тот же Жеглов, только поматерее. Квадратный такой и дача у него, не дача, а Шанхай: пристройка на пристройке. Весь преступный мир ему по сию пору "Оз!" говорит.
Досужие обыватели негодуют: коррупционеры, мол, они там все! Да, не без греха. Иной генерал (друг мой) и от стодоллоровой купюры прикуривал. Для дела надо было, не для баловства. А какой он плов делал! Стоит со своими без малого двумя метрами роста и в узбекском халате над казаном колдует. Смёл его жиденыш Березовский! Да и как не смести, если кошельком при Ельцине работал. "Кошелек", он любого генерала в землю уроет.
Вот и мой друг Чекмазов говорил: "Проблемы возникнут, - звони. Любую братву мобилизуем!" А ты, читатель, полагаешь, что если с говном бороться, - так только в белом, и чтоб перчатки - как у жокея. Вся оперская работа соткана из компромиссов. Это только правозащитники - бескопромиссные: загнать Россию в каменный век, и никаких разговоров! Помнится, Ленин таким был, да и другие, иже с ним. Порушим тюрьму народов с белыми церквами да малиновым звоном и построим новый Вавилон, чтобы выше неба вздымался!
Жизнь у генералов не сахар. Килограмм макулатуры в день переработать надо, да с картами сверить. А еще ухо от телефона болит. В эпоху первых мобильников - вообще шкурка с правого уха слазила, а потом мозг опухолями прирастал.
Может ли генерал быть демократом? Ответ очевиден - нет, нет и нет! Не говоря о том, что демократия в чистом виде - это как срать пастилой. Среди настоящих генералов либералов не сыщешь! Сплошь диктаторы да держиморды. Это же грубая кожа на теле нашего государства. Ее язычком не проймешь. Не путайте ее с эрогенными зонами. Она для защиты тела придумана, а не для баловства. Уважать эту защиту надобно!
Хорошо, похоже, я не убедил, что профессия генерал - это наказание. И некоторые из моих читателей все же думают, нет уж, хренушки!.. Стану генералом, построю дачку, солдатиков с секаторами на альпийские горки пущу и заживу... Ладно, мечтать не вредно, да и мысли конструктивные. Только прикинь, сможешь ли ты, перед тем как дачку генеральскую закладывать, цистерну спирта выпить? Слабо? Тогда, куда ты суешься!
Умение держать удар, - это визитная карточка генерала. Идет такой, слегка покачиваясь, а в бензобаке у него уже литр, а то и полтора плещется. Так идет ведь не домой, а на службу! И, оставляя тяжелый шлейф испарений, от которых ни всякая секретарша выживает, плюхается в свое широкое кресло. И работает, работает и работает. Спросите прожженных кадровиков, дадут ли они рост непьющему полковнику? Ни в жисть! Потолок роста для всякого абстинента и культуропитейщика - майор-подполковник. До полковника пропустят, если с язвой, а дальше - ни-ни!
Еще одно небольшое отступление от темы. Вот скажите, какая профессия претендует на звание древнейшей? И даже задумываться не будете, - проститутку вспомните! Вот оно, зашоренное мышление. Самые древнии профессии - разведчик и контрразведчик. И первым среди них был Господь Бог! А иначе, как бы он узнал, что две бесстыжие таври, бренча распухшими гениталиями, вкусили от древа добра и зла? А кто, скажите, настучал старику на Адама с Евой? Догадались? Конечно же, завербованный Богом змий-провокатор. Тогда еще Ева и мечтать не могла о престижной профессии проститутки. Кому тогда продаться можно было? Змию? Ну, были, конечно, более или менее подходящие твари: лошади, ишаки всякие... Но денег-то не было! Даже экономистами еще не пахло...
У каждого человека есть тайны. У каждого общества - тоже. Раскрыть эти тайны - задача другого человека, или другого общества. Вся наша История без знания работы спецслужб - ничто! Это только сейчас повелось открывать архивные фонды. Раньше - сжигали. А историки потом начинают гадать: почему это царь иудейский пошел войной на... Короче, историки - такие же выдумщики, каким был Ярослав Гашек, хотя на вид - народ серьезный! Им подавай факты, а они их потом логикой обвяжут. А если на самом деле в поступках Потрясателей Вселенной нет логики? Вот вы, уважаемый, всегда ли голову включаете, когда лезете под юбку к секретарше? А загудеть на неделю на рыбалке, и потом с распухшей рожей приносить домой морского глубоководного окуня... Это как? От избытка интеллекта или по дури все?
Ответственно заявляю: все последние войны в Новейшей Российской Истории начинались либо с бодуна, либо после баньки с девками. Был такой Глава Администрации Президента Николай Егоров. Колоритная фигура. Ни одного заседания без крестного знамения не начинал, а на каждом заседании - по батюшке, а то и по два. Совестливый был. Бога почитал, но водку жрал немилосердно! Захотелось ему в Истории след оставить. Позвал он "пластилинового генерала", да бывшего геофизика из семитов и говорит им, так мол и так, стонет земля русская, басурмане бесчинствуют. А ему пластилиновый генерал: - Честью клянусь, матушку-родину из беды вызволю. Любил тот замполит пожарный по каждому поводу честью бросаться. Геофизик тоже, почесывая бородку, озаботился, как Егорова завалить, чтобы сродственников к трону борискиному продвинуть. В общем, долго молебен все вместе служили, после вздрогнули, за девками послали, - да в баньку! Геофизик тот умный мужик был, не в пример союзникам-славянам. Стал он Егорову гонцов каждый день слать, да не просто так, не с пустыми руками, а с авоськами полными хмельных напитков. Гонцы все, как на подбор, калиброванные арийцы, родословная от Даждьбога концы берет. А тут - очередной поворот Истории! Закончилась эпоха авосек и началась эпоха полиэтиленовых пакетов, ну тех, что поначалу в стиральной машинке стирали. Короче, когда войну спланировали, бухло уже в полиэтиленовых пакетах Егорову приносили. Войну, конечно, просрали. Про Майкопскую бригаду что-нибудь слыхали? То-то! Вот она, трагедия и фарс в одном флаконе! А Егоров вскорости помер. Совесть, наверное, замучила. Пытался было в губернаторы переквалифицироваться, да обломилось. Верный друг помешал. Был у Егорова в друзьяках теневой фигурант, тот, что в администрацию его выдвинул. Собрал фигурант у себя в кабинете прокуроров, да прочих государевых лиц и при всех сказал: "Уймись, сука, и бюллетени липовые сожги, иначе прибью, чем породил!" Числился тот достойный человек и в моих друзьях. После этого опальному главе ничего не оставалось, как собороваться. Геофизик с бородкой свое дело сделал, подбросил семя свое в сановное кресло. Гонцы с авоськами генералами стали, а тот, что на разливе был - чуть из подполковника в генерал-полковники ни обратился. Вот теперь и поищите в этой истории логику!
Возвращаюсь к афганским воспоминаниям, где очередным действующим лицом станет настоящий русский генерал.
Война и любовь неразделимы. Ветераны могут подтвердить: военно-полевые романы по степени накала страстей порой превосходят мирные аналоги. Собственно, сама любовь - это борьба и даже война, если хотите, и никто в ней без боя не сдается. А если кто уступает сразу, так только проститутки. Они, конечно, тоже на войне не лишние, но каждый воин, даже если он и субтильный аналитик, мечтал пережить волшебный взрыв высоких чувств.
Я был вброшен в пучину любовных страстей не по своей воле. Конечно, и мне грезились амурные подвиги и ко мне приходили сны, полные волшебных томлений, но классическое советское воспитание сдерживало порывы молодого организма. Сдерживало до тех пор, пока Папа опрометчиво ни привел к нам Лену. Если это назвать насилием, то я ему с радостью отдался. Одновременно избавился и от досаждающей моему самолюбию клички "неудачник".
В каждом сообществе свой этикет. В военном - негласным протоколом или, если хотите, кодексом чести, предусматривалось обязательное наличие женщины, которую хотя бы украдкой можно было продемонстрировать своим "боевым" товарищам. До определенного времени мне нечего было показывать в качестве вещественного доказательства собственной полноценности. Бывая в шумных компаниях, я, проснувшись к исходу ночи от приступа "сушняка", с завистью наблюдал суету бесплотных тел в призрачном свете раннего утра. Одалиски в прозрачных одеждах, а то и без, беззвучно влетали в ванную комнату и, выпорхнув из нее, попадали в объятия своих повелителей, выводящих басами любовные воркования. Мне же оставалось перевернуться на другой бок и, вызвав образ своей Дульсинеи, предаваться пустопорожнему медитированию.
Всполох любви, отбросив по углам тени прошлого, осветил мою целомудренную жизнь вечно хмельного аналитика искрящимися красками давно забытых чувств. Проводив Папу к Андрюхе, я все свободное от анализов время проводил с юной переводчицей. Мы уезжали в самые глухие места Кабула, где, сидя на открытой веранде над рекой Кабулкой, вдыхали ароматы гниющих речных нечистот. Спрятаться от смрада афганской столицы не было никакой возможности. Взявшись за руки, мы прыгали через веселые ручейки средневековой канализации, обходили стороной "кактусовые" плантации в центре города, где стар и млад справляли свои большие и малые потребности на "свежем" воздухе, оставляя после себя нерукотворные кучки суккуле?нтов. Более или менее приемлемые условия для отправления любовных церемоний были в новых микрорайонах, но там легко можно было попасть под всевидящее око отдела собственной безопасности. Конечно, они знали все и вся, но прилюдное исполнение роли Ромео и Джульетты считалось нарушением протокола и каралось досрочным откомандированием. Да и мрачный Папа, жаждущий реванша, тенью отца Гамлета мелькавший то тут, то там, мог испортить всю прелесть военно-полевой любви.
Изредка влюбленные посещали Советский культурный центр, а однажды удостоились чести побывать в эпицентре афгано-грузинской дружбы. В Культурный центр постоянно приезжали творческие коллективы из союзных республик. Роман с Леной совпал с декадой грузинской культуры. Нашим гидом был обаятельный армянин Гагик. Он, работник посольства, был завсегдатаем Центра и, проникшись к нашим чувствам, подбирал нам культурную программу. Обычно на вопрос, - что новенького в Доме дружбы, он ворчливо отшучивался, мол, что интересного можно ожидать от этих азербайджанцев или: не пойдете же вы, в самом деле, на концерт домбры с симфоническим оркестром! Зато на выставку армянской живописи водил нас два раза, причем оба - в один день. Еще Гагик любил грузин, хотя и относился к ним настороженно. Потом уж, в Союзе рассказал, как добрые грузинские артисты напоили его чачей и в приступе гостеприимства уложили его бездыханное тело рядом с соотечественницей. Гагик с содроганием вспоминал, что первое ощущение после пробуждения повергло его в культурологический шок. Он держал руку на груди, обрамленной густой шерстью!
Перед знакомством с грузинской делегацией Гагик проинструктировал, как следует держать себя с коварными горцами, но я лишь заслышав многоголосие грузинского хора, мгновенно забыл все наставления и отдался на волю русско-грузинской дружбы. Мы с Леной были в эпицентре внимания. Нам пели, нам декламировали стихи, нас усаживали за восхитительный стол, нам наливали молодое сладковатое вино и... я поплыл! Очнулся, только тогда, когда Лена начала тормошить меня за рукав: "Уходим, сейчас же уходим отсюда", - настойчиво просила она, - "Ты посмотри, на кого я похожа!". Действительно, моя подруга напоминала бронзовую фигуру "Женщины с веслом", отполированную в наиболее выразительных местах сотнями поклонников, только вместо блеска очищенного от патины металла, ее белая блузка была заляпана отпечатками лап мастеров культуры.
Но пора вводить основное действующее лицо - генерала. Как известно, генерал является украшением не только любого произведения литературы и кинематографии, но и всякой свадебной церемонии. Генерал в моей любовной истории появился внезапно. Высокий, статный, немного обрюзгший, но все же настоящий, не свадебный и не паркетный. Владимир Палыч умел брать на себя ответственность за самые трудные и рисковые операции. Он был грозен и строг. Добиться его одобрения стоило больше, чем получить медаль "За боевые заслуги". Но, как и каждый генерал, Палыч оставался человеком. Не ведая о вспыхнувшем между мною и Леной романе, он не мог оставаться равнодушным к юности и красоте настоящей казачки. В коридоре посольства он неизменно встречал переводчицу парочкой комплиментов, брал ее на ответственные встречи с афганским руководством. Поэтому не было ничего удивительного в том, что однажды он позвонил Лене и коротко сообщил, что выделил ей на предстоящий праздник ящик красного сухого вина. Решения высшего руководства исполнялись незамедлительно. Поэтому к вечеру того же дня аналитики, которых я оповестил о предстоящей дармовой выпивке, готовились нагрянуть в гости к моей подруге. Чтобы предстоящий вечер остался незабываемым событием, меня еще до конца работы отрядили накрывать стол. Надо сказать, что подавляющее большинство красивых женщин, а уж тем более образованных, да со знанием иностранных языков, ничего не смыслят в кулинарии. Поэтому кухня была отдана в мое распоряжение. Чтобы не стоять у плиты, я решил запечь баранину в духовке, дабы освободившееся время посвятить общению с подругой. Уже вся квартира наполнилась ароматами восточной кухни, уже утомленные долгими поцелуями мы просто смотрели друг другу в глаза, когда раздался долгожданный звонок. "Принесли!" - радостно воскликнула Лена и бросилась к двери. Я, было, тоже поспешил в прихожую, но знакомый густой бас пригвоздил меня к паркету. Генерал что-то гудел, шелестел целлофаном цветочного букета, а я уже лежал под кроватью, разгребая себе место между предметами дамского туалета.
Итак, я лежал под массивной кованной кроватью афганского производства. Судя по обилию пыли и разбросанным непарным носкам, иных любовников в этом убежище давно уже не было. Генеральские полуботинки то приближались, то удалялись, обдавая незадачливого влюбленного запахом гуталина. На Палыча явно снизошло лирическое настроение и он, как последний студент, нес околесицу о погоде, ценах на "тигровый глаз" в дуканах; вспомнил, когда в последний раз был в Большом Театре, потом похвастался знакомством с Лаймой Вайкуле и даже с горечью в голосе посетовал на трудности генеральской жизни. В общем, вел себя как бегемот на первом свидании с морской свинкой. Притомившись, я не без интереса наблюдал за вальсирующим перемещением поскрипывающих полуботинок вслед за ускользающими домашними тапочками. При их сближении во мне тут же вскипала ревность, отчего так и хотелось гордо и громко залаять из своего убежища. До готовности баранины в духовом шкафу оставалось не более десяти минут. Вновь в прихожей прозвучал звонок. Тапочки метнулись к двери, а полуботинки, сморщившись в мысках, на цыпочках удалились на кухню.
- Головоногий с тобой? - услышал я знакомый папин голос. В прихожей шуршал целлофан очередного букета. Судя по шарканью домашних тапочек, моя Лена находилась в замешательстве. Настойчивый ухажер пер напролом. Послышался "чмок" неудавшегося поцелуя и новые грязные ругательства в адрес "головоногого". Полуботинки в кухне оживились. Проскрипев в направлении запад-восток и обратно, они сделали полуоборот и решительно направились в комнату. Неудачливый аналитик в прихожей пообещал набить морду "этой грязной свинье". Я давилась со смеху, в то время, как строевое поскрипывание генеральских ботинок уже слышалось в районе входной двери.
- Что вы себе позволяете, майор! - прогремел генеральский набат, - Я тебе, чернильная душа, покажу грязную свинью. Испуганная хозяйка, теряя тапочки, влетела в комнату. Захваченный разворачивающимся сюжетом, я удобно положил под голову старого плюшевого мишку и приготовился к развязке. Недавний мой благодетель, квартирант и знаток восточной поэзии нервно блеял, уронив букет на пол. Лена, не выдержав напряжения, на всякий случай взрыднула. "Вон отсюда!" - прозвучало генеральское напутствие и дверь распахнулась. Еще были слышны жалкие оправдания бедного Папы, когда на предсмертные звуки невинного агнца грянул завершающий аккорд генеральского проклятия. Дверь захлопнулась.
Хозяин полуботинок, которые совершали челночные перемещения из угла в угол, разразился длинной тирадой о падении нравов, маменькиных сынках и сопливых офицерах, наводнивших Кабул. Бедная Лена сидела на краю моего убежища и тряслась от страха. Я, намереваясь ее успокоить, мягко погладил девичьи ножки из-под кровати. Раздался дикий визг! Расстроенная казачка, забывшая в эти драматические минуты о моем существовании, вспорхнула от страха на матрац. Я, испугавшись не меньше ее, спрятался за плюшевого мишку. Пятки генеральских ботинок, скрипя в носках, шли вверх, приближая момент, когда лицо любимого начальника должно было поравняться с моим. Напрягая все свои способности, я безуспешно пытался превратиться в пыль. Палыч уже сопел на уровне верхней кромки моего убежища, как в дверь вновь позвонили. Несчастная Лена от отчаяния залилась горькими слезами, боясь спустить ноги с кровати. Генерал, не разгибаясь, бросился в кухню. Из дверей в прихожей появилась физиономия в фашисткой каске и больших очках с затемнением.
- Старый пердун бухло передал? - вежливо поинтересовался начальник аналитической группы. К его вопросу мысленно присоединились еще четыре забавные рожицы, уставившиеся на хозяйку квартиры, которая зашлась истерическим хохотом. В комнату влетел "старый пердун". При всем трагизме моего положения, я не выдержал и заржал навзрыд из-под кровати. Я так смеялся, что не заметил, что над сценой зависла пауза, а действующие лица застыли в немом удивлении. Весь в пыли, по собачьи перебирая "лапами", я появился перед обездвиженной труппой. Загремели финальные аккорды. Генерал грохотал, будто готовился расколоться надвое. Подголоски из аналитиков вежливо повизгивали, теснясь к выходу.
Занавес. Все участники, включая генерала, изъявляли полный восторг от случившегося. Баранина была уже готова и актеры, бурно обсуждая свое участие в нечаянном водевиле, откупоривали бутылки с красным вином.
Счастливая развязка и последовавший за ним ужин с бараниной, красным вином и генералом, длились не долго. Так и должно быть. Ощущение счастья - это лишь вспышка в долгой чреде серых будней. Палыч в застолье был столь же органичен, сколь уместен генерал в своих генеральских чертогах. Торопыги-аналитики вынуждены были чуть ли ни по десятку минут сидеть с поднятыми бокалами, выслушивая бесхитростные, но глубоко содержательные тосты своего начальника. В другой бы раз они бы за это время сожрали всего барана и выпили весь ящик вина, а тут сидели, будто революционные солдаты и матросы, внемлющие своему вождю, беснующемуся на трибуне. Да и генерал ни мало расчувствовался. Хозяйка цвела, и было отчего: компания совсем неглупых ребячливых офицеров, легендарный Палыч и его букет на окне, шкодливый охальник, со своей рукой на ее колене. Вот оно бабье счастье! Лови, родная, миг! Когда такое повторится.
Вскоре генерал откланялся и в сопровождении молодежи прошествовал до прихожей, где, сотворив строгий вид, сделал заявление: "Что б это было в последний раз!" Обуреваемые чертями офицеры, торжественно поклялись насчет последнего раза. Стоило командиру покинуть "гостеприимный" дом, долго сдерживаемое веселье весенним половодьем затопило однокомнатную квартиру. Когда запасы вина иссякли, было принято коллективное решение продолжить торжество на Сашкиной вилле. Сашка, один из лучших аналитиков принципиально жил на границе с "духовым" районом в роскошном одноэтажном особняке. С ним жили две собаки и кот. Как он справлялся в одиночку с этим хозяйством, понять было трудно. Но в его апартаментах всегда было прибрано, уютно и сытно.
Лена, понимая, что ее милые гости в ближайшее время могут превратиться в пьяных демонов, разумно отказалась от продолжения банкета. Мне, виновнику недавнего переполоха, до жути хотелось разрядиться в кругу друзей, поэтому, изобразив томное выражение на лице, я дважды повторил дежурные слова сожаления по поводу безвременного расставания с любимой. Феодосьевич, напялив на голову немецкую каску, вывел отряд в направлении готовящегося ко сну неприятеля. "Духов" район встретил нас нестройной собачьей перекличкой и редкой перебранкой афганских жен, спорящих за право разделить ложе с уставшим от боев с неверными супругом.
Быстро накрыли стол, дополнив остывшую баранью ногу спелыми овощами и зеленью. Потекла глицериновая струя застывшей в морозильнике монгольской водки. Компания офицеров, обсуждая уходящий день, принялась добирать градус. Когда застольное общение приобрело характер Броуновского движения, в резную дверь ввалился пьяный Папа. Он в течение пяти минут требовал тишины и внимания для зачтения важного сообщения. Когда, десяток свинячьих глаз, наконец, саккомодировались на его печальной физиономии, нежданный гость сообщил присутствующим, что он вызывает меня на дуэль. Хмельная компания, быстро потеряв интерес к заявителю, посоветовала быстренько "пристрелить этого мерзавца" и возвращаться к столу, чтобы достойно провести панихиду. Папа с изрядной долей рисовки выдернул широкое блюдо из-под овощей, которые обреченно покатились по столу, водрузил на него "Парабеллум" с неестественно длинным стволом и его антипод - револьвер "Бульдог" и протянул этот натюрморт мне. Андрюха, принявший на правах квартиранта Папу, тут же вызвался быть его секундантом. Жора, который недавно его выгнал, попросился в секунданты ко мне. Я предложил стреляться штатными Макаровыми, но мой противник выбрал "Парабеллум". Втроем вышил во двор. Жорка, который только недавно сменил образ жизни спартанца на привычный советской интеллигенции образ кающегося алкоголика, дойдя до двери, забыл, зачем он шел и вернулся в компанию, которую только-только развезло на хоровое пение. Андрюха, стоило ему нюхнуть свежего воздуха, прислонился к стене и тут же уснул. Меня мучили первые позывы тошноты. В южном закатном небе цвета индиго отчетливо светили две луны. Напротив меня маячили два силуэта с двумя "Парабеллумами". Я поинтересовался у одного из них, чьим он будет секундантом. Папа резко меня одернул, потребовав, чтобы я прекратил паясничать. Потом, запрокинув голову, влил из литровой бутылки остатки монгольской водки в свою глотку и размахнулся, чтобы отправить стеклянную тару к мирно спящим душманам. Я попросил его не тревожить противника и передать мне бутылку. Дуэлянт, посчитав, что его визави захотелось насладиться последним глотком, немедленно исполнил просьбу. Мне вдруг стало необычайно весело. Изловчившись, я подбросил монгольский подарок, выхватил из-за пояса заржавевший "Макарыч" и, на ходу передергивая затвор, почти не целясь, произвел вытрел. Конфетти из стеклянных осколков еще летел к земле, когда тело Андрюхи начало отделяться от стены. Папа мгновенно понял, что ему сегодня предстоит исполнить роль несчастного Пушкина. Я уже разворачивался к нему, чтобы поинтересоваться о целесообразности продолжения дуэли, как тело спящего Андрея рухнуло оземь. И вслед за этим грянул оглушительный взрыв! Нас обдало волной теплого воздуха и запахом пыли. Метрах в двухстах разорвалась ракета. Дуэлянты еще стояли, когда толпа аналитиков высыпала из двери. "Мужики, клять вас во все дыры, нельзя ли потише!" - возмутился Жорка, прищемив дверью немецкую каску своего начальника. "Да, действительно, - добавил выползающий начальник, - все уже спят, а вы расшумелись как на базаре! Пошли в дом, еще одна непочатая осталась!" Подхватив спящего Андрея, дуэлянты вернулись к столу.
Хотелось бы дать некоторые разъяснения к описанному эпизоду. Я действительно попал в летящую бутылку. Это не такой уж хитрый номер. Два года тренировки в Файзабаде не прошли даром. Там этого добра мы расколотили не мало. Еще очень эффектно стрелять через зеркало, обернувшись спиной к мишени. При небольшой тренировке можно легко гасить свечи. В нарушении распространенного заблуждения относительно возможностей пьяного стрелка, сообщу, что, если у такого стрелка имеются соответствующие навыки, его трезвый соперник обречен на поражение. В чем тут фишка, не знаю, но помню, что при стрельбе под мухой возникает отчетливое ощущение, что мишень - твоя, а выстрел будет безупречен.
Как-то после той дуэли все покатилось под гору. И не то, чтобы эта рядовая "бытовуха" оставила след в проспиртованных душах ее участников, Нет, она всего лишь скрасила рутину кабульских будней. Мы также сидели с утра до позднего вечера в посольстве, привычно засыпали под далекие автоматные очереди, может, пить стали ожесточеннее... а, может, и нет. Но что-то стало с хрустом ломаться в каждом из нас.
Даже в далеком Кабуле с экранов некогда родного телевидения поплыла вязкая патока Перестройки. "Новое мЫшление" уже резало слух, но инерция неприязни к партии великих геронтологов только набирала силу. Сегодня мои ровесники, словно волшебную сказку, пересказывают воспоминания о мифической стране равенства и справедливости, но не мы ли в те годы угорали над анекдотами про Политбюро, не наши ли рожи кривились гримасами, когда любимый Генсек нес "сиськи-масиськи" с высоких трибун, а кто из нас не держал фигу в кармане? Кто не читал Булгаковскую "Мастер и Маргарита" с одной лишь мыслью: "Вот вам всем, козлам! До завтрака утру жопу "Целиной" а после ужина - "Возрождением". Да, мы все жаждали очищения, свежего бурлящего потока перемен. Даже за веревочку дернули... оказалось - не ту! Смыло нас вместе со старым г###ном в одну общую историческую канализацию!
Помню, сидели мы как-то с другом Борькой, с которым однажды под ракету вместе попали. Смотрели телевизор, а там под Бетховена кадры показывают: бегут детишки с цветами к Гитлеру, а он, такой веселый, одну девочку на руки берет, потом - тот же сюжет, но со Сталиным. У меня кулаки сжимаются. Обернулся к другу за эмоциональной поддержкой, а у того слеза на глазах дрожит. "Что делают! Что творят, суки!" - скрипит сквозь зубы друг. Я ему - свои комментарии текущего момента, мол, тираны все такие! Эрудитом я тогда был, книжек с картинками много читал. А Борька - Да пошел ты на ...! Недоносок долбанный! Сентиментальный был у меня друг, с политикой не дружил, весь какой-то несовременный! Тоже мне воин! Потом, в 93-м слезы лил, когда командовал группой "Вымпела", прорывающейся к Белому Дому. Ни одного защитника Верховного Совета не тронули, а скольких спасли! И слезы?! Не по-мужски! Как таких сентиментальных только в спецподразделения берут? А еще он был балкарцем, сыном народа, высланного Сталиным вглубь России. С чего это он на защиту тирана встал? Должно, здорово его тогда взрывом ракеты контузило. И уж совсем удивительно - стал тот Борька генералом, последним, наверное "народным генералом" нашей родины. Генералом, который с автоматом в руках защищал мирных людей в последней войне. Вот так вот - ни в чем толком не разбирался, а генералом стал! Все мы тогда немножко наивными были. Не знали даже, что настоящий национальный лидер должен детей не на руки брать, а в пузико целовать! Сталину как раз этого и не хватало до полного величия.
Помню, как я радовался железной поступи Свободы, что шла на нас, осыпая лепестками "Огонька", "АиФ", под сладкоголосый хор молодых Познеров, Политковских... Все мне тогда нравились, даже телевизионный ведущий Димочка Захаров, очень похожий на чешскую куклу-марионетку Гурвинека. Надышавшись испарениями Свободы, я даже голос возвысил! Вступил в полемику со своим начальником Феодосьевичем, дескать верной дорогой идем, ноГА В НОгу! А тот видит, что за мной правда и крыть ему нечем, так он, ретроград этакий, своей фашистской каской мне в харю заехал. А, когда я своими мыслями с любимым генералом поделился, - был отправлен на три буквы причем без права возвращения.
И что поразительно, - стоило мне отряхнуть с себя оковы тоталитаризма, тут же пошли благостные мысли о собственном благополучии. Стал и так и сяк прикидывать, как прикуплю землицы, списанный в посольстве "Фордик" на родину привезу. Закрою глаза и вижу: катим мы с Дульсинеей на своей машине от одного магазина "Березка" к другому. И везде нам рады и расступаются с почтением "ломки" да "наперсточники". Только чую, не на все денег хватит, тех, что ратным трудом заработал. Больше надо! Много больше! Чтобы и Дульсинею горностаем украсить, да и Ленку, любовь мою афганскую не забыть.
Не удержусь от нового отступления. Помните у Стругацких "Понедельник начинается в субботу"? Кто там был главным героем, тем, по кому равняться нам сегодня? Думаете, - Сашка Привалов?! А вот и нет! КАДАВР! Кадавр, которого вырастил профессор Выбегалло! Вот наш идеал! И не сметь спорить! Я старше по званию!
Разгар перестройки совпал с началом деградации моей личности. Из Союза, минуя таможню, прилетело выражение: "Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша". Мне оно показалось забавным и, примерив на себя, я нашел, что мне оно весьма к лицу. Крыша ехала у всех. Даже партийный актив, словно безнадежный больной перед соборованием, открыл глаза и удивленно посмотрел по сторонам, - где это я? И что вы тут все собрались? А мы по-прежнему раз в месяц шли на партийные собрания, отсиживали службу, на которой парторг безуспешно пытался примирить ветшающее, но по-прежнему всепобеждающее учение с клоунадой текущего дня. Мы единогласно голосовали, принимали резолюцию в поддержку смелым новаторским предложениям Егора Кузьмича Лигачева, членили на цитаты мастера разговорного жанра Горбачева, с энтузиазмом обрисовывали новые контуры социализма с человеческим лицом. По всему чувствовалось, что мы обретали неизвестную доселе свободу. На партсобраниях звучали крамольные вопросы, - когда, наконец, отменят сухой закон? Душманы - наши враги или друзья? Разрядка - это начало конца или конец начала?
Перестройка отозвалась массовым дезертирством в войсках союзников. Даже самые верные наши друзья начали понимать, что их все равно предадут и остается надеяться только на себя. В результате произошло неожиданное: власть укрепилась. И не только укрепилась, но и начала наносить ощутимые удары по врагу. Мы, естественно, приписали победы себе, своим мудрым советам, которые мы по-прежнему безвозмездно раздавали афганцам.
Все вдруг заговорили о национальном примирении. Советские силовые ведомства один за другим начали слать гонцов к наиболее успешным полевым командирам. Первым среди них считался Ахмад-шах Масуд. Я ему давно симпатизировал, еще с того момента, когда он с небольшим отрядом захватил в Бадахшане волость Курон-о-Мунджан, где располагались самые богатейшие залежи лазурита. Много сказано о продажных советских генералах, отправлявших забитыми до отказа бортами изумруды и самоцветы в Союз. Только где этим генералам было добывать те самоцветы, если все копии на севере были под контролем Масуда, а на юге - хватало других полевых командиров, которые хрен бы отдали лакомый кусочек "советам". Именно Масуд на своей территории построил "социализм с человеческим лицом". На подконтрольных ему территориях была такая "социалка", о какой мы в своей суверенной демократии и мечтать не можем!
Я еще по инерции препарировал окружающую обстановку, ежедневно сдавая свои анализы для отправки в инстанции, тихо волочился за Леной, которая с грустью сознавала, что из её военного романа ничего, кроме неприятностей не получится. Настал момент, когда она задала давно ожидаемый вопрос: "Ты на мне женишься или нет?" Я изошелся потоками велеречивых объяснений, заверений и даже аналогий из античной истории, после чего был изгнан; не с позором, но с сожалением. Папа ликовал! Он сделал несколько попыток рейдерских захватов некогда принадлежавшей мне "территории любви", но потерпел очередное поражение от ее нового кавалера, который, может, и не был силен в анализе и восточной поэзии, но имел кулаки с половину его головы.
Не могу сказать, что я не испытывал борьбы мотивов. Любить двух женщин тяжело, но можно. Как показывает практики моих подсоветных, можно любить и трех, имея в запасе еще одну, но для этого надо принять Ислам. Может показаться забавным, но выбор спутницы жизни был определен по самому идиотскому критерию. Я самозабвенно любил велосипед. Моя Дульсинея в Союзе любила его немногим меньше меня, а Лена обожала машины, причем импортного производства. Поэтому нет ничего удивительного, что через год после возвращения домой, вдоволь накатавшись на велосипеде, я родил дочь! А что, - почти как в Библии.
Потеря душевных ориентиров пагубно сказалась на психике. Пропал сон, вечерами случались галлюцинации. Видимо, давала себя знать старая травма, полученная еще в Файзабаде. Начало прогрессировать косоглазие, от которого я избавился лишь через несколько лет. Наверное, я испытывал те же душевные метания, что и мой любимый актер Савелий Крамаров, страдавший теми же комплексами и тем же недугом. Был бы я евреем, - непременно свалил бы в Израиль, но мое хохляцкое происхождение могло гарантировать теплый прием лишь в Киеве, но он в то время был всего лишь рядовой столицей союзного государства.
Генерал, заметивший перемены в поведении своего подчиненного, порекомендовал бросить пить и принимать на ночь пустырник. У него и без того были проблемы с кадрами, и терять перспективного аналитика он не хотел. Помню, как, поделившись с ним своими эмиграционными настроениями, я был посажен в его "Мерседес", в котором Палыч, сидя за рулем, демонстрировал мне пустующие хоромы, которые я мог в любой момент занять. Но меня рвало в московскую коммуналку! Однако мои душевные терзания не стали помехой в моем первом опыте на ниве перестроечного бизнеса.
Советский Союз уходил. Уходил навсегда. Несметное количество следов его присутствия оставалось в Афганистане. Это не только остовы военной техники, но и плотины, заводы, институты и библиотеки. А еще - предметы быта, которыми пользовались тысячи моих соотечественников. Моя четырехкомнатная квартира была заставлена изящной резной мебелью и бытовой техникой. На все это богатство положил глаз мой юный сосед-пуштун. У него каким-то непостижимым образом сочетались сентиментальность и железная хватка восточного купца. По мере ослабления нашего присутствия в Афганистане, Гульхан, так звали моего афганского друга, все чаще и чаще посещал мою квартиру. Я кормил его русскими пельменями, он - приглашал на плов и манты с зеленью. Мы вместе смотрели индийские фильмы, роняя скупые мужские слезы. Он читал Достоевского и пытался выдавить из меня комментарии к его бессмертным произведениям, но я лишь мычал, с трудом вспоминая тяжелое детство с "Преступлением и наказанием" в руках. Гульхан патологически боялся Ахмад-шаха Масуда. Этого полевого командира боялись все пуштуны, но моего друга одно упоминание имени северного правителя приводило в трепет. "Если придет этот демон, - пророчествовал Гульхан, - я свалю в Америку!" "А почему не в Советский Союз?" - спрашивал я. "Потому, что Союза скоро не станет!" Я покрывался мурашками, но продолжал допытываться до сути его предсказаний. Гульхан,ссылался на историю, опыт которой показывал, что всяк, пришедший с оружием в его страну, уходил в историческое небытие. При этом пророк придирчиво осматривал мою мебель, ковры и два телевизора. Настоящие пророки не лишены практической сметки. Наконец, от молодого пуштуна последовало прямое предложение, от которого я не смог отказаться, тем более, что оно было подано под соусом нерушимой советско-афганской дружбы.
Предложение Гульхана, с учетом его содержания, выглядело изящной арабской вязью, исполненной на дверях общественного туалета. Трансформировать обыденный для гражданина СССР акт хищения социалистической собственности в проявление жертвенной гуманности и символ нерушимой дружбы двух народов мог только он. За неделю до сделки мой афганский друг с дрожью в голосе рассказывал о ставших ему известными фактах варварского уничтожения казенного имущества работниками хозслужб советской колонии. Он описывал пылающие костры из персидских ковров, танковые колонны, под траками которых разлетаются в щепы диваны и кресла, разбивающиеся о скалы холодильники "Саратов", сброшенные из армейских вертолетов. Конечно, я не верил ни единому слову, но его непревзойденное актерское мастерство, с которым он доводил до катарсиса своего единственного зрителя, постепенно разлагало мои нравственные устои.
В те последние месяцы войны я не мог не замечать озабоченные лица своих соотечественников, снующих по дуканам с завернутыми в скатерти пишущими машинками, редкими для отечественного делопроизводства шредерами и упаковками степлеров. А что или кого могли охранять наши солдаты в выжженных добела гимнастерках, полукругом выстроившиеся у входа в дукан, можно было только догадываться. Оцепление снималось, стоило из него выйти раскрасневшимся офицерам, рассовывающим по карманам чеки Внешпосылторга.
Я предвижу возражения ветеранов, но все же стою на своем: торговля казенным имуществом и трофеями существовала, - это факт! В каком объеме - не берусь судить, но я был также грешен, как и тысячи моих сограждан. Я был очевидец и участник. Каяться? Нет уж, только после вас, господин Абрамович! Вам за меня стыдно, господин Невзлин? Тогда сотрите кровь со своих рук и отмойте грехи в вашей Микве. Человек порочен по своей сути и при первом, оброненном кем-то слове "свобода" отдается во власть дремлющих в нем инстинктов. Можете возразить, а как же Запад? Там свобода и никто не ворует! Да вот так, попробуйте там своровать! Система запретов и защиты безупречна. Только на Западе горят наши воры в законе, только там садят русских миллионеров. А вспомните натурный эксперимент - катастрофа в Новом Орлеане. Стоило ослабнуть охранительной системе и тысячи мародеров и сотни банд наводнили несчастный город.
Теперь представьте наших солдат и офицеров, обуглившихся в пустынях и горах Афганистана. Военных, денежное содержание которых на порядок уступало аналогичному наших специалистов и советников. Или вы читали про войны без трофеев, про войны, где накрахмаленные и набриолиненных солдаты разят противника букетами ландышей и хризантем? Абсурд. Если я не убедил вас, то спорьте с ветераном настоящей войны Борисом Васильевым, который устами своих героев сказал: "Война есть одно из величайших кощунств над человеком и природой". Вы мне еще жития святых припомните! Блажен, кто верует. Прочитал недавно: во время строительства нашей атомной кузницы "Арзамаса-16" в Сарове был найден потайной ход между женским и мужским монастырями, где божьи овцы обоего пола могли беспрепятственно совершать ритуальные акты в уютных десятиметровых кельях. Довольно?
Теперь я со спокойной совестью могу вернуться к рассказу о своем грехопадении. Прежде чем ангелы меня покинули, я провел ряд пробных продаж личного имущества: сдал в дуканы, ставшие уже ненужными, старый плед и вышитую крестиком подушку, продал ракетки для бадминтона и настольного тенниса, но венцом продаж стал набор фотокамер, объективов и принадлежностей к ним. И если после реализации основной части оборудования я смог приобрести лишь семидиапазонный приемник "Сони", то один лишь объектив МТО-1000 с окуляром и треногой, через который я наблюдал комету Галлея, потянул на музыкальный центр. Вначале дуканщик никак не мог сообразить, что за хрень была принесена ему на продажу, но когда, собрав телескоп, я направил его на окна соседнего дома, хозяин магазина мгновенно сообразил и в предвкушение всех прелестей бытовой астрономии зацокал языком.
Уже сотрудники хозяйственных подразделений ходили по домам, подвергая ревизии оставшиеся предметы домашнего интерьера, когда под сладкие песни Гульхана я сдался. Мой сосед был в восторге. Немедленно был приглашен его отец, какой-то там академик из их академии. Он долго и придирчиво осматривал мебель, тыкая костлявым пальцем в прокуренные отверстия в обивке, открывал и закрывал шкафы, заглянул в холодильник и молча удалился. Следом пришла его жена, которая сделала обзорную экскурсию и спросила по-английски, не намерен ли я продать всю квартиру. Я, весь пунцовый от стыда, с трудом подбирая слова, проблеял о семье мифического рабочего, которого народная власть намерена поселить в квартире после моего отъезда. Пассаж о рабочей семье привел афганскую женщину в веселое расположение духа и она, потрепав смоляные вихры своего отпрыска, покинула нас. Потея и заикаясь, я сообщил соседу о времени прихода комиссии по имуществу, на что он ответил, что мне не стоит беспокоиться, надо лишь передать ему ключи от квартиры. Рано утром, уходя на службу, я так и сделал. Когда, вернувшись поздно вечером, я зашел в свои милый дом, мои ноги подкосились и я готов был упасть на затянутый толстым слоем пыли пол. Моей квартиры не было! Для полноты декорации мизансцены "в гостях у алкоголика" не хватало самой малости: паутины по углам, окурков на полу и битых бутылок на кухне. Вся мебель была на месте. Но это была не моя мебель! Седые ветераны-калеки: диваны и кресла со сломанными ножками, протертыми до пружин обивками; разнокалиберные стулья с источенной жучками или термитами древесиной. Но что больше всего поражало - инвентарные номера! Те самые номера - они были у меня переписаны в блокноте - исполненные половой краской, которая каким-то фантастическим образом не только высохла, но и покрылась паутиной трещин. Мой сосед, стоявший за мной просто сиял!
Моему горю не было предела! А эта пыль! Откуда она взялась и почему ее так много. Гульхан охотно поделился секретом. Он заставил наемного уборщика пропылесосить пару десятков квартир, принадлежавших его семье, а потом, включив чистящий агрегат на реверс, равномерно покрыл столетней пылью мою квартиру. Разметая после его ухода дорожки для прохода к узловым местам своего проживания, я почти поверил в свою нищенскую жизнь, а заодно уверовал в афганский гений, способный найти выход из любой ситуации.
Комиссия, лицезревшая мои пенаты, разве что не крестилась! На лицах ее членов читались ужас и отвращение. Поставив напротив всех инвентарных номеров короткое "списано", хозяйственники удалились, и было слышно, как они, переговариваясь, кляли на чем свет стоит всех безмозглых аналитиков, живущих как последние свиньи.
На деньги от реализации казенной собственности я купил для своей будущей жены английское кашемировое пальто, которое она вначале урезала до спортивной куртки, а потом и вообще забросила не съедение моли. Больше я коммерцией не занимался. И даже в самые трудные времена, будучи уже в солидном чине, мастерил полки и этажерки для соседей, когда мой некогда любимы президент Ельцин низвел царевых слуг до положения нищих.