На привычных берегах
Журнал "Самиздат":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь]
|
|
|
|
Аннотация:
3 место на конкурсе РД-7 (2012). Рассказ опубликован в журнале "Порог-АК" (Кировоград; N 16 за 2012 год) Страница Лободы Адриана
|
Хорошо в Малеванцах зимой. Зимней ночью мириад звезд над головой, тихо, изредка снег заскрипит под ногами, то добрый путник в шинок идёт, а куда же еще доброму человеку идти, на ночь глядя. Днём не бывает этой удивительной тишины, когда скрип снега на полверсты слыхать, днём жизнь кипит, тут порося режут, там бабы галдят, в кузне железо звенит. Пройдёшь мимо кузни, жаром обдаст из дверей. Кузнец смотрит сурово... если погреться, пожалуй, лучше в шинок. Вечером все дела позади, даже у баб голоса тише делаются, старики и дети на завалинках собираются. Как стемнеет, их парубки с девчатами сменят. Ну а взрослому казаку вечерком и в шинок не грех заглянуть.
А утром, когда деревенские петушки пробуют голос, а рассветные тени так нежно ложатся на белый снег... вот утром в Малеванцах не всем хорошо.
Вот и Петру Полуботку не очень. Всю ночь с парнями гулял. И никто не упрекнёт, со службы ведь вернулся, спустя год. Наскоро слепленный из молодых казаков эскадрон гусар, где он служит, на зимовку по домам распускают, у кого дом есть. Остальные в местечке на квартиры идут. Вторую зиму Петр в родное село возвращается. Батько, когда в форме увидел, сплюнул молча, но хоть чёрта не поминал полчаса, как в прошлый раз, и с петухом-фраськом не сравнивал. Обидно тогда было, честное слово... Петр и сам рад форму скинуть. Молодые казаки панибратствуют, угощают в шинке на перебор. Девчата только о Петре и судачат. Ходят своими стайками, румяные от мороза, другого с такого похмелья встретят, высмеют, так что мало не покажется, а ему лишь улыбаются белозубо, каждая поздоровается ласково.
А он то что, ну повоевал с турком чуть. То ли дело батько. За морем-океаном, в Америках, воевал. Когда граф Орлов, авантюрист, опальный ныне фаворит императрицы, собрал из оставшихся без дела казаков расформированной Сечи отряд, и отправился в Америку добровольцем, за её независимость от аглицкой короны сражаться, батько одним из первых к нему пошёл. Вернувшись, и в Петербурге мог жить припеваючи, герб себе взять из шляхетских, как модно стало, но не захотел.
Ох уж эти девчата... в снежки игру затеяли. Сейчас, какая посмелей, и в него зарядит, случайно, дескать. Петр так бы всех гурьбой в снежок и завалил. Но у каждой отец да брат. А село то не чужое. Сердце кольнуло чувство вины. У Янки ни отца, ни брата. У Марии Негровны тоже, но с ней как-то проще всё, да и не девкой она ему досталась.
А Янка.... Смотрит всё время, и молчит. Лишь шепнула что ждала, и что косу отрастила, почти как была. Косе этой, между прочим, далеко до прежней. Да что же он, обещал ей что-то?.. Как узнала, что Петр с Марией Негровной балует, то взгляд совсем больной стал, как у суки, у которой щенков отобрали... или у птицы с подбитым крылом.
Вот зараза... ведь всю ночь пил, чтоб забыть этот взгляд.
Что же ему, на отцовской работнице жениться теперь?.. Когда любая дивчина на селе согласится, только позови. Куры засмеют. Да и не нагулялся он еще. Рука легла на рукоять шашки, которую Петр от донцов привёз, вот она, самая верная подруга казака.
Полуботки к казацкой старшине принадлежат, и хозяйство у них зажиточное. Но работница сначала была одна. Янка, сиротка, выросла вместе с Петром. За косичку дергал её в детстве. Воспитали как свою, не обижали.
А потом батько из Америк тех Марию Негровну привез. Девушка как девушка, красивая даже. Только черная с лица. Она рабыней была, а звали её Мэри. Батько её выкупил, припугнув прежнего хозяина. Тот свою рабыню плеткой лупил каждый день, не воспитания ради, а просто нравилось. Батько сразу вольную этой Мэри дал, а куда ей идти? Упросила взять с собой, в чужую страну. Тут батько первым делом её окрестил, по православному обряду. У мамки, как увидала, что за работницу батько в хату привёл, глаза на лоб полезли, крик подняла, мол, седина в бороду - бес в ребро. Бес то почти в прямом смысле, Марию Негровну иначе как чёртом в юбке, в селе тогда не называли. В Малеванцах и иностранцев то с роду не было... ну или с тех самых пор, как Орест Паевский из Крыма горянку привёл, окрестил и в жены взял. А тут чернокожая. И самое удивительное, что-то в ней было, что её только по отчеству называли, а поскольку отчества и сама Мэри не знала, то прозвали Негровной. Что-то, значит, истинно шляхетское. Батько сказал, таких в Америках креолками называют.
На батька где залезешь, там и слезешь. Приструнил сначала мать, потом селян... с селом попроще вышло... впрочем, когда мать поняла, что видов на заморскую панночку у батька действительно нет, то вскоре даже привязалась к новой работнице, также как и к Янке. Янка с Марией Негровной тоже ладила, пыталась её с деревенскими девчатами подружить... до последнего времени. Сейчас смотрят друг на друга, как две волчицы.
Когда Пётр на прошлую зимовку приехал, то Янку с трудом узнал. Расцвела, похорошела до невозможности. Коса стала - одной ладонью не обхватишь, Янка её от роду не стригла. Вот и оскоромился, не удержался от соблазна. А кто бы удержался? Разве что ежели кого на морозе без штанов подержали. Девка то кровь с молоком, и под рукой всегда. Зажал её на сеновале, насильничать даже не пришлось, поломалась, конечно, но для виду больше. Косу её золотую на кулак намотал... в общем, испортил девку. Янка уже тогда, поняв, что он не женится, ходила как в воду опущенная.
Еще и косу-красу её тогда кто-то срезал... позже рассказывала, с подружками с горки катались, когда домой пришла, Мария Негровна ей за спину пальцем тычет и лопочет что-то, глянь, а косы нет.
Но когда прощалась с Петром, шепнула, что будет ждать.
И ведь ждала.
Эх, дрянь утро в Малеванцах.
Мария Негровна в ту зиму еще боялась всего, и языка толком не знала. Пётр её не трогал. А в этот раз... Любопытно же. В селе до сих пор спорят, есть ли у чернокожей хвост, или нет. Пётр теперь точно знает, что нет. Да и не в любопытстве дело, устал он от бирюзовой тоски в Янкином взгляде... а так вроде и показал, вот, не одна ты такая. Не женится же теперь на вас обоих.
Накануне прошлого Рождества еще дело было, месяц с неба пропал. Взял и пропал. Шум по селу поднялся, что это чёрт месяц украл. К хате Полуботков толпа пришла, во главе с кузнецом.
- Выводи чертовку, - стали кричать. Батько вышел, за поясом пистоль, саблю наголо держит.
- Вы заходите сами, гости незваные, - говорит, а сам саблю над головой крутанул так, что та в мерцающий круг превратилась, и взвизгнула в воздухе жалобно, будто кровушки просит. Кузнец не шелохнулся, несколько казаков в толпе давай колья из плетня ломать. Батько смотрел. Запоминал.
Тут месяц снова на небе появился. И священник прибежал, толпу успокоил, сказал, что это лунное затмение. Никто толком не понял, но разошлись. Умный в Малеванцах священник, как попу по званию и положено. Потом беседу в церкви провёл, что никакая Мария Негровна не чертовка, цитату из Библии про эфиопского вельможу прочитал.
Обошлось всё тогда, но батько с кузнецом до сих пор тяжело друг на друга смотрят. А сейчас снова неспокойно, слухи пошли по селу, что чернокожая панночка хоть и не чёрт в юбке, но ведьма, и что она Петра приворожила. Кто их пустил, догадаться несложно... Янка сказала, девки разнесли. Дошли слухи и до батька.
- Петух у нас бегает, всех кур перетоптать хочет. Сегодня на суп его пущу, - сказал тот на днях Петру. Тяжело так сказал. Со смыслом. Петр рот как открыл, так и закрыл. Ну а что тут ответишь?
Ладно, не пойман - не вор. Бабы на то и бабы, чтоб языком трепать. Да и Мария Негровна такая же обычная баба... только чёрная.
А заглянет он в шинок, опохмелится, шинкарь пывовар знатный.
***
На рождественской неделе все в селе баню топят. Девушки обычно собираются у одной из своих, чтоб веселей было. Такое событие долго ждут и обсуждают. На этот раз собрались у Полуботков Яна и четыре её подружки, с которыми она колядовать на Сочельник будет.
Попарившись, девушки стали гадать. Самыми верными считаются гадания на Крещение, а самые красочные и девушками любимые - на Ивана Купала, но и сейчас время подходящее. Начали с самого незатейливого, чтобы грёзы девичьи разбудить. По одной выходили в предбанник, закрывали глаза и шептали "суженый ряженый, приди ко мне и дай мне руку". Если почувствует руку мохнатую, жених богатый будет, голую - бедный, шершавую - с тяжелым характером.
Пришёл черед Янки. Девушки хихикали, подшучивая над подругой. Янка стрельнула зелёными глазами через обнаженное белое плечо, колко отшутилась, вышла и прикрыла за собой дверь.
Через минуту раздался отчаянный девичий крик, от которого кровь стыла в жилах. Крик перешел в стон и хрип. Девушки на секунду окаменели от ужаса, потом, сбившись в кучку, и подталкивая друг дружку вперёд, бросились в предбанник.
Янка лежала на полу, зажимая горло под подбородком, алая кровь хлестала сквозь пальцы, изо рта шла розовая пена.
К бане уже бежали Петр с батьком. По крику поняли, девки не с жиру бесятся, а что-то серьезное. Подруги подняли Янку, зажали рану на шее сорочкой, наспех прикрыли девушке срамные места, и отпёрли тяжелый засов. Все четверо испуганно примолкли, глаза на пол лица. Наконец, Орыся, самая бойкая из них, сказала дрожащим голосом:
- Смотрим, а она уже лежит, никого нет, дверь заперта... ведь и оружия никакого тоже нет... как так...
Потерявшую сознание Янку закутали и потащили в хату. Когда девчата вышли, Петр с батьком недоумевающее переглянулись. Петр внимательно осмотрелся.
На полу ничего. В углу несколько березовых и дубовых веников стоят, за них заглянул... сам толком не знал, что искал, может гвоздь какой. Бочонок с горячей водой, уже полупустой. В воде листья шалфея да зверобоя плавают, в воздухе их аромат. В другом углу бочонок поменьше, с праздничной горилкой-выморозком стоял. Для очищения самогонную горилку в бочонке ставили на мороз, чтоб вода вымерзла, лёд выкидывали. Эта уже готова, и кто-то бочонок сюда затащил, Петр и за него заглянул. Там ничего, на дне бочонка тряпка виднеется, кто-то из девчат, растяп, обронил. Вдоль стены лавка, на которой одежду складывают. Одежда у всех девчат чистая, кровь на неё не попала. Под лавкой обувь ставят. Сейчас тут только красные черевики. Должна была Янкина обувь остаться, но у неё таких сроду не было, кто-то из девушек в спешке перепутал.
Засов на двери тяжелый, запирается изнутри. Маленькое круглое окошко, только изнутри открывается, затыкается обрезком полена. Окошко закрыто, Петр открыл его и туда заглянул. Там тоже ничего.
Батько перекрестился. Петр не знал, что и думать. Пошли в дом.
Янка пришла в себя. Белые зубы выбивали лихорадочную дробь.
- Стала гадать, и вдруг шепот над плечом услышала... Марии Негровны шепот, не будет он твоим, говорит... а потом что-то в горло ударило... - выдыхала слова, вместе с розовыми пузырьками в уголке рта, Яна.
Девчата в один голос ахнули.
- Так... Орыся, ты беги за сельским головой. И священником. И знахарку на обратном пути позови, пусть рану глянет. Скорее всего, зашивать придётся, - первым пришел в себя батько. Орыся сорвалась с места.
- Вот коза, оденься нормально, мороз на дворе! И главное, смотри, больше никого, кроме тех, что я сказал! - крикнул ей вслед батько. С досадой махнул рукой.
***
Хотя уже темнело, толпа собралась быстро.
- В прошлый раз испугалась, вернула месяц на небо... а теперь вон что удумала, - шумели бабы. Казаки стояли напряженные, но пока молчали.
- Сжечь ведьму! - чей-то крик хлестанул по нервам.
Толпа колыхнулась, смакуя вкус страха, с послевкусием ненависти в морозном воздухе.
Петр надел пояс с ножнами, проверил пальцем лезвие шашки, чтоб успокоится. Вот то, что поляки называют быдлом. Толпа, неуправляемая толпа, где каждый сам себе гетьман, а заодно и судья и палач. Если что пойдет не так, и он кого-то в драке зарубит, эта толпа легко может подпалить дом, вместе с Янкой и матерью.
Священник и сельский голова, сопровождаемые криками, вошли в дом.
- Где ведьма... то есть Мария Негровна? Обыскать надобно для начала, опосля допросить, - изрёк сельский голова. Казак вроде дельный, спокойный... может, обойдётся всё, подумал Петр. Вошли в комнатушку Марии Негровны, вчетвером тут не развернуться, так что вошли сельский голова и батько, Петр со священником заглядывали. Мария Негровна, слыша шум, но толком еще не осознав, что происходит, испуганно сверкала белками больших глаз, бормотала что-то на своём, непонятном, как всегда делала, когда была испугана. И некоторых других случаях тоже, уж Петр знал.
Обыск закончился быстро. В сундуке под кроватью лежала кукла из воска, к ней коса приклеена, едва ли не толще самой куклы. Волос светлый. Петр косу сразу узнал, сердце ёкнуло. Да и остальные сходство куклы с Яной уловили.
Что-то невыразимо жуткое, противоестественное, мерещилось в этом сходстве.
Мария Негровна, как куклу увидела, от ужаса, если не побледнела, так посерела вся, и принялась бормотать что-то монотонное, словно заклинания, подписывая себе окончательный приговор. Сельский голова куклу брать в руки, похоже, боялся, Петр не вытерпел, отпихнул его в сторону, сам взял.
Теперь было чётко видно, сразу под символическим изображением лица, там, где должно быть горло, в кукле торчала иголка.
- Срамь, - сельский голова, на мгновение потеряв всю свою важность, затейливо и длинно выругался. Мария Негровна запоздало закрыла уши ладонями, детским жестом, умоляюще глянула на Петра. Батько проследил её взгляд, и тоже посмотрел на него - как ударил.
Петр молча вышел. Щеки горели. Постоял в темноте. "Петух у нас бегает, всех кур перетоптать хочет...". Невесело, с хрипотцой, засмеялся. И что с того, что он девчат любит мять, жить любит, мясо рвать крепкими зубами, верхом на полном скаку по степи нестись... он расплатится за всё это, в ближайшем же бою. Останется его тело в траве лежать. Война сейчас кончилась, но смерть долго искать не придётся... не в лабаз же теперь идти, вешаться... он, какой никакой, а казак.
Петру вспомнилось, как они татарина в степи окружили, после боя. Тот скалился, скакал вьюном, размахивая кинжалом. Казаки издевательски улюлюкали, передразнивая крики татар, кружили на лошадях вокруг пешего. Наконец степняк упал на колени, перехватил кинжал острием вверх и ударил себя под подбородок. Умирал долго, добили его тогда, чтоб не мучался.
Какая-то подробность укрылась на задворках памяти... рана у того татарина была такая же, как у Янки.
"Обыскать, опосля допросить". Петр пошел в Янкину комнатушку. Впервые в жизни в чужих вещах рылся, да еще и девичьих. Потыкался туда сюда, плюнул в сердцах на это дело, и вышел, красный как рак.
Пошёл на двор, не мог в хате оставаться. Священник и сельский голова пытались успокоить толпу. Петр зашел в предбанник, присел на лавку. Обхватил голову руками и задумался. Сколько горя он в родную хату принёс. Долго так просидел. Наконец, поднял голову.
Что-то изменилось.
Тот же аромат трав воздухе. Те же чьи-то черевики под лавкой, Янка вроде себе такие хотела, только зелёные. Те же банные веники в углу. Бочонки. Тряпица в бочонке с выморозком всплыла.
Когда он садился на лавку, её еще не было на поверхности. Петр подскочил, схватил эту тряпку. Грязная, замасленная, то ли в воске, то ли в чём... поэтому наверно и всплыла. Но почему не сразу? Как она вообще на дно пошла, если на поверхности держится?
***
- Батько, после Рождества будет или свадьба или похороны, так что придётся тебе еще порося резать. Вот и горилка твоя забористая пригодится... - войдя, сказал Петр буднично. В хате уютно пахло свежеиспеченным хлебом, думать о плохом не хотелось.
- Ты о чем? Какие похороны? Выживет твоя Янка, повезло ей, что яремную вену не зацепило... а Марию Негровну властям сдадим, в погребе сидит, - недоуменно ответил тот.
- А я тебе говорю. Или свадьба или похороны, - упрямо повторил Петр.
Горло Янке перевязали, сейчас она лежала одна. Петр, войдя в комнату, встретился с ней взглядом, пожалуй, впервые после приезда. Янка глаза не отвела, и на бледные щеки вернулся румянец.
- Ведьму не сожгут. Нельзя. Ребенок у неё будет. От меня. На каторгу сошлют, там и родит, нашему роду отродье от нечистой силы не надобно, - слова Петр ронял тяжело, как булыжники в воду.
Янка вздрагивала от каждого слова, как от пощечины, осунулась вся, застонала, тихонько завыла, раскачиваясь... внезапно рванулась, скрюченными пальцами сдирая повязку с горла. Петр еле успел остановить.
- Ненавижу её, - выдохнула она, и, наконец, затихла, лишь всхлипывая.
- Но ребенок то не виноват. Не ведьма она. Это я сама подстроила всё. Веди священника, исповедаться хочу. И пусть все слышат, - Янка не говорила, а шептала.
У Петра же в этот момент такой груз с души упал, что он был готов расцеловать Янку.
- Да знаю, что сама. Изо льда сделала? - спросил, не отпуская её руки.
- Как, как догадался?? Да... кусок льда острый заготовила... чтоб удобней держать, в тряпку основание завернула, и на окошке в предбаннике снаружи положила. Когда вышла гадать, достала, ударила себя, и в бочонок с выморозком бросила. Лёд прозрачный, потонул, думала, растает и всё. Тряпицу я собиралась с него снять и в угол бросить, но какое там, так мне больно было... чудом мимо бочонка не промахнулась, хоть и рядышком стояла, - голос Янки уже едва шелестел, как листва на березке подрытой.
- Как догадался, когда лёд растаял, тряпка та всплыла. А коса твоя? Понятно, что куклу ты подкинула... а косу сама себе срезала, но зачем срезала?? Не могла же ты год назад всё это задумать? - Петр уже чувствовал себя сволочью, но хотел понять всё до конца. Ничего, пусть помучается Янка чуток. Милая, глупая Янка.
- Да нет, конечно, глупенький, помнишь, тогда, на сеновале... а потом ведь будто ничего и не было, отшучивался лишь... и всё время только косу мою хвалил. Будто меня больше и похвалить не за что. Вот и срезала в сердцах. Но выкидывать не стала, сохранила. Дура была, - тут Янка почти что улыбнулась.
- Ладно, Янка. Вот и кончай дурить. Про ребенка я обманул. После Рождества свадьба у нас с тобой. Смотри, чтоб до свадьбы всё зажило. Выпороть тебя надо хорошенько, ну это я еще успею, - Петр старался говорить твёрдо.
- Свадьба, у нас? - переспросила Яна дрогнувшим, тонким, почти детским голоском.
- Раз ребенка пожалела, матерью моим детям можешь быть. Весной на Кубань отправимся, там императрица землю казакам дала. Тяжело будет, но вместе справимся, - Петр наконец отпустил Янкины холодные ладошки. Та зябко прижала их к груди.
- А если бы не пожалела? - спросила тихонько.
- Зарубил бы, - только и сказал Петр. Чтобы смягчить ненужную суровость этих правдивых слов, соврал:
- Знал, что пожалеешь. Я же тебя с детства знаю.
***
Хороша зимняя ночь! Девчата с парубками ходят веселыми стайками, колядуют. И Мария Негровна среди них, лишь улыбка и видна в темноте. Янка просила подружек за ней приглядеть, да все и так понимают, что нехорошо на человека два раза напраслину возводить. Не по православному. Тем паче Янку она простила, а это как раз по православному. Девчата между собой шепчутся, слух пошёл, что к Марии Негровне кузнец свататься хочет. Слух слуху рознь, бывают и правдивые.
А самой Янки среди девчат нет, впервые за много зим. Слаба еще, но всю ночь перед иконами молится. Иногда по щеке горячая слеза бежит, это от счастья, незаслуженного, как ей кажется.
Вся Русь в канун Рождества молится, под посеребрёнными лунным светом крестами церквей. И хочется верить в этот час, над ней, над огромным ребёнком, склоняется Бог.
Все вопросы и предложения по работе журнала присылайте Петриенко Павлу.