Десятова Зоя Николаевна : другие произведения.

"Цена любви"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мои рассказы "Цена любви" и другие дают представление о современной жизни в Алтайском крае. В рассказах показываю эмоциональный настрой героев, психологию человеческих отношений. И поступки людей оцениваю именно с этой позиции, отображая не саму жизнь, а отношение к жизни. Рассказы, возможно, до некоторой степени смелы и откровенны, но это вовсе не та смелость, идущая по краю вседозволенности. Приглашаю на свою страничку.
  ЦЕНА ЛЮБВИ. РАССКАЗ. ЗОЯ ДЕСЯТОВА
  
  Даже под вечер солнце не устает посылать свои огненные лучи на землю, до такой степени нагревает ее, что плавится асфальт. Здесь, в Сибири, суровая снежная зима и знойное, засушливое лето. Я чудом втискиваюсь в переполненный трамвай. Проход настолько плотно забит людьми, рюкзаками, ведрами, что некуда поставить ноги. Еду в то время, когда люди, проведя выходной день на даче, возвращаются домой. При виде дачников, держащих в руках цветы, вспыхивает досада на мою подругу Ларису, а не на этих усталых, измученных непосильным трудом и смертельной жарой стариков и старух. Пенсионеры, я понимаю, из-за своей нищеты вынуждены через силу работать на клочке земли. Но Лариса - врач, и после дежурств, операций, приемов в поликлинике, ежедневно, пока стоит эта невыносимая жара, ездит поливать свой огород - делянку земли в три сотки, гордо именуемую садом! Назначенный на сегодня отдых в ресторане чуть было не срывается из-за ее грядок. Поход был запланирован заранее и отменить его уже невозможно: не часто есть лишние деньги, не всегда можно отправить сына к маме, не каждый день бывают выходные. С тяжелым сердцем одна еду к открытию ресторана, чтобы занять место. От неприятных мыслей, от жаркой духоты, чувствую себя бесконечно уставшей. На спине, руках и ногах появляется липкая влага, она пропитывает легкую, прозрачную ткань блузки. В тесноте не могу дотянуться платком до мокрого, пылающего лица, убрать выступивший пот, который пощипывает кожу. На остановке " Центральная гостиница " вываливаюсь из трамвая и в нерешительности останавливаюсь: одной еще не приходилось идти в ресторан! Эта Лариса использует меня, как глупую девчонку. Однако, легкое колебание ветерка сушит влажную кожу. Исчезли и жаркие, потные, противные тела, облеплявшие меня в трамвае со всех сторон. Однако, вспоминаю о предстоящем задании, которое должна сделать одна и встряхиваюсь, собираюсь, как перед прыжком, ускоряю шаг. Вот и мраморные ступени ресторана, огромные, под козырьком, двойные двери, блестящие на солнце массивные медные ручки, стекло и зеркала. Перед входом бабульки продают цветы, которые искрятся от росы или воды, переливаются всеми известными красками, свежесрезанные, они еще благоухают, не поддаваясь солнечному зною. * * * Осторожно тяну на себя ручку одной двери, другой, третьей... Ни одна из них не поддается моим усилиям! Сквозь стекло вижу свое отражение в зеркалах фойе, швейцара. Шаг, другой, танцую на площадке - ведь одна из дверей должна открываться! Мне не хочется, так не хочется привлекать к себе чье-то внимание, проскользнуть бы серой мышкой, да сесть в уголок... Бабки-цветочницы, кажется, наблюдают за мной. Этот неподвижный воздух, эта иссушающая, безумная жара, эти ненавистные, бездушные двери --все настроено против меня! И тогда я сдаюсь. Громко стучу, бью их, пинаю, жажду попасть в закрытый для меня эдем! Сквозь стекло вижу, с какой неохотой седовласый швейцар поднимает свое большое, грузное тело, подходит и распахивает передо мной дверь.- Куда торопишься? - громко спрашивает он, показывая власть, и я вижу его острый, презрительный взгляд.- Пять часов уже есть... - лепечу в растерянности я. И тут же злюсь на себя. Кто он такой? Почему я должна отчитываться и унижаться перед ним? Стою тут, как школьница перед грозным директором! Пытаюсь пройти мимо швейцара, но толстяк неожиданно проворно прижимает меня в проеме дверей своим большим животом. Я так близко вижу его крупный нос, остро ощущаю кислый запах его тела. Меня начинает трясти от возмущения, вседозволенности этого человека, его невозмутимой наглости... От растерянности не знаю, что сказать. Уколоть бы точным, метким словом, поставить это ничтожество на место... Но об этом, видимо, говорит, мой взгляд, выказавший отвращение, потому, что он понял это, неожиданно разозлился и закричал:- Видали мы вас, знаем, зачем сюда шляетесь! Ишь, ногами заскала, видать совсем терпежу нету! Ошпаренная словами, ничего не вижу, не соображаю, проскакиваю внутрь помещения. Ведь не хотела же идти одна, не хотела! И вообще больше никогда не пойду! Я предчувствовала неприятность, но не ожидала такой степени безжалостного, циничного, откровенного издевательства и хамства! Пелена злых слез заволакивает глаза, внутри сжимается невидимый, горький ком, лицо полыхает пламенем, но я прохожу дальше.Кажется, все видят, все знают, что происходит в моей душе. Через силу подхожу к группе официантов, чудятся их насмешливые взгляды, вежливо прошу показать мне столик. Узнав, что нас двое и обе женщины, меня с неохотой усаживают на самое невыгодное, расположенное далеко от центра и танцплощадки, место: дамы пьют мало, дохода от них нет, а места занимают. Наконец, я оказалась за столом! От струящихся с потолка до пола штор веет интимной прохладой. Салфетками пытаюсь охладить пылающие щеки, вытираю лоб. Удушливый кошмар кончился, однако память вновь и вновь возвращает меня к только что пережитому - страшному и непостижимому унижению. Вижу себя со стороны и так ясно, что на миг перестает биться сердце. Сижу, сжавшись, в оцепенении, и не могу расслабиться! Рядом со мной пододвигают стулья. Вижу, как за мой столик садятся двое, мужчина и женщина. Странная, по моим понятиям, пара. Я оглядываю их, с проснувшимся вмиг любопытством, забываю о своих страхах и страданиях. У мужчины, а вернее сказать, у парня, совсем детское, чистое, ясное лицо, темно-синие глаза, смотрящие на мир наивно и удивленно. Его волосы коротко подстрижены. Он высок, тонок, но кажется слабым и бледным, будто травинка, выросшая в теплице без света. Ему не больше двадцати. А вот спутнице его лет тридцать, тридцать пять. Она красива - синие глаза, белокурые волосы, маленький алый рот. Сочетание белого, красного, синего поневоле притягивает взгляд, делает ее яркой. Меня так занимает эта парочка, что я забываю о своих огорчениях... И только сейчас замечаю, что ресторанный зал почти заполнен. Однообразные столы с белыми крахмальными скатертями, поразившие меня своей строгостью, теперь заняты, украшены нарядными дамами и элегантными мужчинами. Время приближается к семи вечера. Все громче смех, говор, звяканье ножей и вилок. Запахи духов, дезодорантов смешивается с запахами пищи... Усиливается движение людского потока: официанты принимают заказы, рассаживают вновь прибывших и это броуновское движение снующих туда-сюда людей, делает жизнь ресторана оживленной и динамичной. К нашему столу подходит официант. Парочка заказывает много жирной и мясной пищи, салаты, фрукты и коньяк. Создается впечатление, что пришли они не есть, а сорить деньгами. Интересно, кто из них будет платить? Ларисы еще нет, я делаю заказ на двоих настолько скромно, что у официанта вытягивается лицо. После часового, неподвижного сидения мое тело, распаренное на жаре, прикрытое легким шифоном, который не впитывает влагу и не греет, начинает замерзать. То жарко, то холодно, да еще вентилятор надсадно скрипит, дует где-то рядом...Вновь чувствую себя невыносимо одинокой и покинутой в этом огромном, холодном зале, полном людей. Какой же сегодня неудачный, колючий, жесткий день! * * * Официант приносит заказ. Соседи почти не разговаривают, но их отношения ровные, доверительные. Они понимают друг друга с полуслова. Кто они, любовники? Неужели этот молоденький, порывистый мужчина - маскирующийся сердцеед?- Давайте, выпьем за знакомство, - неожиданно слышу его высокий, мягкий голос. Не спрашивая разрешения, он наливает коньяк в мою рюмку. Что-то угловатое, незавершенное в его голосе, фигуре... Но большие глаза парня поблескивают такими жадными искрами, что я чувствую - в нем от Дон-Жуана что-то есть. Пытаюсь отказаться от их коньяка... Вспыхивает двойственное чувство: мне вдруг чудится легкий шлейф не прикрытого интереса, который тянется от него ко мне сквозь романтический взгляд, но я не намерена этому верить... Неужели парень так опытен, так искушен в интригах? И в то же время мне не нравится, что он пытается угостить меня с молчаливого согласия "Блондинки", как нищую, у которой нет денег на достойный заказ...хотя так оно и есть. И тут приходит странная мысль: все пустить на самотек. Что мне эти люди, которых вижу в первый и последний раз, что я им? Но... все еще мешкаю. Когда начинает уговаривать "сама", я сдаюсь и мы знакомимся. В ресторане все легко знакомятся! Любопытная для меня пара набрасывается на еду с такой жадностью и аппетитом, что мне тоже хочется есть. От выпитого коньяка, крепкого и терпкого, я согреваюсь. Наконец-то, наступает безмятежное, созерцательное настроение. Ковыряю вилкой надоевшие дома, нарезанные прозрачными ломтиками, огурцы и расслабляюсь. Мне уже все равно, зачем сидят рядом эти двое с жующими челюстями. Это они подарили мне блаженное состояние: почти мальчишка, с полными темного огня глазами, и женщина, позволяющая оказывать мне знаки внимания. Если они любовники, то она, видимо, уверенная в своей неотразимости, просто позволяет ему немного порезвиться, поиграть, позабавиться... Но мне все равно, мне хорошо, страхи исчезли, улетучились. Уверенность мне придает неподвижный взгляд незрелого мужчины, глубокий, осмелевший, который с восхищением сторожит каждое мое движение. Я вижу в нем безумное, затаенное, томительное желание... И купаюсь в этом, околдовавшем меня, взгляде. Вдруг чувствую в нем поддержку и опору. Пережитое уже не кажется таким гнетущим. Когда чужой коньяк выпит, а музыканты вынесли инструменты на эстраду, появляется Лариса. Высокая, сохранившая девичью фигуру, далеко не красавица - рыжеволосая и близорукая, в легком костюме она выглядит, однако, элегантной, светской дамой. Я уже не злюсь на нее, спокойно приветствую, знакомлю с соседями. Лара не может не заметить скудность нашего заказа по сравнению с роскошным ужином соседей и притворно удивляется, что я мало взяла. Лицемерка, мы всегда мало заказываем... К счастью приносят свежеобжаренную курицу, с запахом чеснока и уксуса, и я набрасываюсь на еду. В зале идет всеобщая трапеза. После горячительных напитков разговор становится громче, смех дам призывнее, сигаретный дым окутывает сидящих за столами людей, делает обстановку более интимной. Лариса рассказывает, почему задержалась в саду, а сама сквозь очки быстрым взглядом маленьких серых глаз внимательно просматривает окружающие нас столы. Ее, конечно же, интересуют мужчины. Голова поворачивается вправо, влево, я прослеживаю ее взгляд и тоже начинаю изучать окружение. Рядом мужчин почти нет, лишь женщины и девушки. У окна вот только столик занят военными. Офицеры галантные кавалеры и танцуют неплохо. Я показываю Ларе на них глазами. Она понятливо кивает. Недалеко от нас еще двое интересных, интеллигентных мужчин, но с ними совсем еще юные девочки, однако, они могут быть просто соседями по столу. Ровно в девятнадцать часов начинает играть вокально-инструментальный ансамбль. Танцевать выходят всего две-три пары. Я с удовольствием доедаю курицу, соседи перешли на десерт. Лариса ест и пьет неохотно, с неодобрением наблюдает за отяжелевшей от еды и питья соседкой, за пареньком, бросавшим на меня смущенные взгляды... Такое соседство ее не устраивает, но привыкшая использовать то, что под рукой, она предлагает заканчивать ужин и приглашает всех на танец. "Блондинка" наотрез отказывается, я же, только что обретшая душевный покой, вообще ничего не хочу менять. Мне тепло, хорошо, уютно... Но Лара встает, я неохотно повинуюсь, юнец тоже идет с нами танцевать. Ну что ж, какой - никакой, а кавалер на авантюрной, непредсказуемой танцплощадке. Под звуки зажигательной музыки Лариса преображается. Гибкая, кошачья фигура ее извивается страстно и призывно, она сверкает медью очков и рыжих волос, показывает, что ей весело, что она в ударе! Бешеный ритм подстегивает и меня. Я тоже стараюсь изо всех сил, насколько могу после ужина. Становится жарко, наконец - то я окончательно согрелась. Парень пляшет, используя движения робота, потом вдруг падает на пол, в образовавшийся круг и крутится вначале на согнутых ногах, а потом и на спине. Не ожидая такой прыти, мы с Ларой отскакиваем, не зная, как это расценить, но окружающие аплодируют ему, и мы улыбаемся глупой юности. Играют первое танго и к нашему столику направляется один из замеченных нами офицеров. Я внутренне напрягаюсь, готовлюсь к возможному приглашению, но он останавливается перед "Блондинкой". Улыбаясь, та грузно опирается на его руку и уходит танцевать. Не успеваю оценить обстановку, как парнишка уже стоит за моей спиной, приглашая меня. Юнец в расчет не входил, но музыка звучит так призывно, так хочется танцевать, а кавалера все равно нет, что я соглашаюсь! Ах, как грустно, сжимающее сердце танго! Паренек обнимает меня так пылко и одновременно целомудренно, нежно, так еле ощутимы невесомые объятия его рук, мимолетное касание щеки. Осторожные, угловатые движения, однако, тонко соответствуют ритму танца. Благоговейно, точно богиню или царицу несет он меня в волнах музыки, звенящей в крови, трепетной и призывной. Чувствую, как осторожно, все сильнее притягивается к моему его гибкое, невесомое тело. Мимо скользят пары танцующих, оркестранты - все мелькает, как во сне... Беспокойный огонь пробегает по моей разгоряченной крови. Ох, как глубоко вздыхает мой партнер! Мы льнет друг к другу, разжигаем желание, не ощущая ни времени, ни пространства. Дрожащими губами касается он моих глаз, щек, а потом и губ. Я чувствую его чистое, юное горячее дыхание, закрываю глаза и отдаюсь пылающим губам... Парень весь горит, трепещет, его трепет передается мне, отрава входит в кровь и... я хочу его! Мелодии меняются, а мы все не можем разорвать объятий, не можем справиться с волнением в крови, стать холодными и рассудительными. Глаза паренька блестят, блуждают, он прячет их за опущенными веками. Сколько времени проходит, час, два? Не знаю. Мы очнулись, когда был объявлен перерыв. Значит, полвечера пролетело, как единый миг! За столом руки парня все еще дрожат. Совершенно по-новому смотрю на него, любуюсь молодостью и красотой. Я готова встать и уйти с ним хоть на край света! * * * Сердито сверкнув очками, Лариса предлагает мне проветриться. В душном зале, среди занятых собой людей, я плетусь за нею, как побитая собака, которая знает, что провинилась. Да я знаю, что напрасно потратила время на юнца. Он, как пустое семя, не может дать ростков последующих отношений - серьезных и жизненных. Но смогу ли я объяснить ей, что до сих пор вижу его взгляд, который остался во мне и сияет сейчас изнутри лучистым, радостным светом! Что в эти часы я с жадностью впитываю в себя каждую каплю горячего, неподдельного, искреннего отношения к себе! И не желаю давать отчета за свои поступки. Эти мысли придают мне силы. Я готова дать отпор подруге.- А ты знаешь, кто этот парень? - сразу начинает она. Я передергиваю плечами, настораживаюсь, чувствую, что за этим кроется неприятность. Ехидство, с каким был задан вопрос, означает, что меня сейчас унизят, но я не дам себя в обиду ...ни себя, ни его! Я настроена не верить ни единому слову!- Он - сопливый солдатик и служит в третьем военном городке. На службе у него одни неприятности: то ли солдаты обижают, то ли командиру не понравился. Мать из Барнаула приехала разбираться. Как видишь, я все знаю! Мое самолюбие задето. Неужели этот парень - бесправный солдат, который в жару парится в кирзовых сапогах, а зимой мерзнет в холодной шинели? Да, в районе, где я живу, есть военный городок. Из окон видно, как их, бедных, муштруют на площади, как подпрыгивают зимой у ворот дежурные, согревают дыханием замерзающие руки, приплясывают, хлопают себя по плечам руками, пытаясь согреться. Для меня они все на одно лицо. Лариса с удовольствием наблюдает за произведенным эффектом.- Особенно на танцплощадке хорошо смотрелись - одному двадцать, другой под тридцать. Она еще и издевается надо мной, я вдруг чувствую себя уязвленной, сердце учащенно бьется, вновь вспыхивает лицо. Вдобавок ко всему вижу своего обидчика - швейцара. Он только что принес из бара водку пьяным мужикам, и получив чаевые, униженно кланялся. При наклоне его жирная спина так плотно натягивала ткань форменного пиджака, что казалось, вот-вот лопнет по швам. Он видится мне мерзким, жалким и убогим. Вспыхивает злость на него, на Ларису, на весь бессмысленный мир... Такое ощущение, что меня обокрали, обманули и продолжают обманывать. Злость придает силы и я почти что кричу:- Перед кем тут мне хорошо выглядеть? Может, перед этим?.. - киваю в сторону обидчика, который, озираясь по сторонам, подсчитывает добычу, - он перед входом знаешь как меня унижал?!- Да успокойся, ты! Надо подумать, что сделать, чтоб не остаться одним.- Обзывал, как хотел! - не слушаю ее я.- Приглашал меня художник, правда, маленький такой, щуплый...Их тут двое. Второй здоровый такой, видный! Твоя задача - познакомиться с ним! Начинаю понимать, что мы не слышим друг друга. Наши интересы не совпали, и теперь каждая озабочена и живет своими проблемами. Я никак не вписываюсь в планы Лары, ее длительное отсутствие позволило играть мне по своему сценарию, по своим правилам. Старше меня на десять лет, она уверена в том, что я сделала глупость и сейчас пытается исправить ошибку. В зеркале вновь вижу свое расстроенное лицо. Лариса дает последние наставления. Чтобы успокоить ее, киваю головой. Мне надоели пустые разговоры, знаю, что при необходимости сделаю по-своему. При входе в зал сталкиваемся с парнем, который, схватив девчонку за волосы, тащит ее к выходу. Искаженное, бледное лицо ее застыло в неестественной маске, согнутая фигура еле-еле передвигает ногами, но она не кричит, не сопротивляется, не зовет на помощь... За ними бежит еще одна девица и возбужденно вещает:- Все нормально!.. Все спокойно!.. Я немею от этой сцены. Где охранники, где тот, кто разберется, кто поможет ей? Почему такое возможно и все воспринимают это как в порядке вещей, так естественно и равнодушно?- Пойдем, сами разберутся... - тянет меня Лара. * * * Наш столик почти убран. Возле "Блондинки" сидит все тот же блестящий офицер и шепчет ей что-то на ухо. Она улыбается, но качает головой, будто не соглашается. Солдатик с напряжением наблюдает за ними. Увидев меня, он не сменил своего положения, но лицо его просияло. Сколько детской непосредственности, нежности и вместе с тем почтительной скромности вижу в его глазах! Сажусь, улыбаюсь... однако, он чувствует, что мне не по себе! Лицо его, отражавшее малейшие оттенки чувств, вдруг тоже омрачается. Он вопросительно кивает, будто спрашивает, что случилось, пододвигается ближе, берет со своей половины стола самое большое яблоко и с чарующей нежностью молча протягивает мне. Красноречивые движения, страстное, горячее участие так трогают меня, что, кусая яблоко, я чуть не плачу. Солдатик сидит рядом, гладит мою руку нервными, дрожащими пальцами и я ощущаю ненавязчивое участие, вновь чувствую успокоение и силу, исходящую от него. Как тонко он чувствует чужую боль! Тонкокожий! Ему не только в армии - в жизни придется трудно... впрочем, как и мне. Военный встает и уходит. "Блондинка", проследив взглядом его уход, подзывает официанта, рассчитывается, поворачивается к сыну и коротко бросает:- Нам пора! Солдатик нагибается к моей руке, склоняет прекрасную голову, прикладывает мою ладонь к своим губам... Я замираю.- Я долго буду помнить этот вечер. Он смотрит на меня, и вместе с лихорадочным блеском, я вижу в его глазах глубокую, затаенную боль. Желаю ему счастья, но мое сердце разрывается. Едва остаемся одни, как меня охватывает чувство пустоты и никчемности... Появляется желание броситься следом, догнать, удержать! Я вскакиваю. Лара хватает за руку. - Не ходи! Смутно сознаю, что она права, но не слушаю, не знаю зачем, бегу вслед...но в фойе уже никого нет. Их стремительный уход похож на бегство, только от кого - от меня или от майора? Каменная, сижу я за столом и лишь долг удерживает меня на месте: когда-то, в одно из первых посещений ресторана, мы с Ларисой поклялись, что никогда, ни при каких обстоятельствах, ни под каким видом не бросим друг друга, пока не доберемся до дома, не убедимся в безопасности другого. Лара покусывает губы, я понимаю, что она нервничает. У нее тоже что-то не ладится. - Где твой друг? - заставляю себя увидеть окружающих, и в первую очередь Лару.- Не знаю, не видать, - она близоруко разглядывает взбесившуюся от музыки толпу. Вечер в самом разгаре, танцуют не только на танцплощадке, но и на подступах к ней. Шум, гам, музыка гремит, как в последний раз, все в угаре, в ударе, всем весело, кроме нас.- Подожди, а вот он, в черном костюме, с бородкой... - видит она.- Но с ним какие-то девки... - Сейчас и этого уведут, - замечает она. - Их было двое, второго уже не видать, тот мне больше нравится, но приглашал танцевать этот... Музыка умолкает. Танцоры расходятся по местам, художник идет мимо нас.- Нам весело! - говорит, будто приказывает, Лара и мы дружно "смеемся". На этот "веселый, беззаботный" смех он, действительно, ловится и подходит к нам.- Над чем смеетесь? - улыбается художник. - Я люблю веселых женщин!- Тогда подсаживайтесь, не пожалеете! В открытую тяну я, пытаюсь удержать приветливостью и гостеприимством. Мне не хочется, чтобы Лара обвинила меня в неудавшемся вечере. Мы сажаем его за стол, пытаемся втянуть в разговор. Лариса картавым, елейным голосом спрашивает кто он, откуда, я тоже подкидываю вопросы. Бедный художник не знает кому отвечать. Вновь гремит музыка. Проходящие на танцплощадку девицы приглашают художника присоединяться. Что бы он ответил или предпринял - неизвестно, так как я, дурачась обнимаю его за шею и говорю, что он занят. Художник отвоеван. Лара продолжает беседу, а я отдаюсь воспоминаниям о только что прошедших событиях. Паренек забрал часть моей души и унес с собой. Я знаю это, чувствую щемящую боль, которую стараюсь загнать поглубже. Мне кажется, я очутилась перед невидимой стеной, о которую разбилось все самое доброе.- А где ваш молодой друг? - слышу голос художника, и очнувшись, настораживаюсь: может, он тоже осуждает меня?- Для меня он слишком молод, - уклончиво отвечаю я. Оказывается, этот человек нашел самый для меня больной вопрос.- Молод? - искренне удивляется он. - А помните Анну Петровну Керн, которой Пушкин посвятил стихотворение:- "Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты..." - Конечно, помним...- Так вот, шестнадцатилетней девочкой ее выдали замуж за пятидесятилетнего генерала. Анна родила ему двоих детей, а потом они развелись. В сорок два года вышла замуж за родственника, стала Виноградовой, он был намного моложе ее. О своем времени она потом писала мемуары. Вот вы улыбаетесь, а глаза печальные... Отчего? Мне совсем не нравится, что он лезет в душу, я перевожу разговор на близкую ему тему - о художниках. И угадываю. Мужчина начинает жаловаться, что много сил отдает преподаванию, что на искусство времени не остается, что жизнь коротка и он не успевает делать то, что хочется, о чем мечтается. Но что-то из картин он может показать. - "Мы все знаем, что искусство не есть истина. Искусство - это ложь, но эта ложь учит нас постигать истину, по крайней мере ту истину, какую мы, люди в состоянии постичь", - Так сказал Пабло Пикассо. А вы знаете, что первая жена у него была русской? Балерина Ольга Хохлова? - наш собеседник уже не останавливается, нам остается только слушать: - Русские женщины всегда нравились в Европе своим особым "русским" шармом. Пикассо был убежден, что женится раз и навсегда, поэтому в брачный контракт вошла статья о том, что их имущество общее, в том числе и картины. В сорок лет Пабло стал отцом. Но у него была горячая испанская кровь. Он любил женщин, любовницами становились даже жены близких друзей. Ольга не выдержала и ушла от него, до смерти юридически оставаясь его женой. Пикассо умер на девяносто втором году. Но печаль трагизма лежит не только в его картинах, но и в судьбах близких ему друзей. В гараже повесилась неофициальная жена - Вальтер, в своей кровати застрелилась последняя жена - Жаклин, отравился внук его и Ольги - Пабло. За наследство до сих пор ведутся юридические баталии... Слушаю неприметного, на первый взгляд, человека и душившие меня слезы, чувство тоски и отчаянья, мысли, что все плохо лишь у меня одной, после его рассказа вдруг покидают меня. ...Признаюсь себе: только теперь, среди ресторанной суеты, среди сменяющихся лиц, вдруг по иному взглянула на свое состояние. А бледный, взволнованный художник был, видимо, доволен, что возбудил интерес сразу у двух женщин.* * *- А вот и я! - сказал подошедший к нашему столу военный, что танцевал с "Блондинкой". С недоумением смотрю, что ему нужно? Лариса называет его Володей и приветливое лицо ее становится восхищенным. Понимаю, ей нравится майор. Не раз замечала удивительную, невероятную способность ее глаз становиться блестящими, даже сияющими, если мужчина Ларисе нравился, и только слепой мог не заметить, насколько они у нее становились притягательными.- А где...остальные? - спрашивает он, выкладывает на стол яблоки, ставит коньяк. О, это становится интересным! Значит, от него тайком сбежала мать моего солдатика. Я молчу, только где-то внутри вспыхивает злорадный огонек. Неприязненно наблюдаю, как упрямо он крутит головой, отыскивая глазами свою "Блондинку". Так тебе, майор, и надо! Если бы не твое вмешательство, они до сих пор, возможно, были здесь. Привык к легким победам! О том, что они ушли, а он может посидеть с нами, щебечет Лара. Лицо майора каменеет, руки замирают, он в ярости оглядывается на свой столик, где никого нет, на обезумевший зал... Я вижу, ему не по себе, однако непробиваемый офицер быстро оценивает обстановку.- А почему бы и не посидеть? - говорит он. За столами пусто, а рядом две женщины, на одну из которых можно явно рассчитывать, и продолжает: - Это армянский коньяк, пять звездочек. О "Блондинке" уже ни слова, быстро справился с ситуацией, как отрезал. Я упорно молчу. Военный разливает коньяк, пододвигает фрукты... Лара сияет, художник рассказывает о каком-то Германе Шлимане, который нашел золото Трои, у которого жена тоже была русской, но не любила его, и только разведясь с ней, Шлиман осуществил свою мечту и нашел клад, который хотел отдать России. Но русские отказались, тогда клад был отдан Германии. Художник говорит и говорит, будто в голове у него магнитофонные записи на любую тему. Сыплются имена, события, даты, которые не успеваю запоминать. Интерес пропадает, его трескотня, пустозвонство начинает надоедать. Явное желание показать свою эрудицию, удивить, ошеломить знаниями, в конце концов дает отрицательный результат, когда хочется просто посидеть, отдохнуть, а не слушать очередную лекцию или техминимум, как на работе. Вновь пью чужой коньяк, не задумываясь уже, хорошо это, или плохо? Закусываю фруктами и под трескотню художника вспоминаю мальчишку. Как тонко он чувствовал мое настроение, боль, снимал напряжение, брал все на себя! Я до сих пор ощущаю на своих губах несмелые поцелуи и продолжаю купаться в ласковых волнах воспоминаний. Ах, мальчишка! Чистый, светлый, целомудренный шлейф окутывает меня, и я далеко уношусь от этого стола, сидящих за ним людей в мир грез и фантазий. Бутылка коньяка быстро делится на четверых. Наш военный встает из-за стола под нашими взглядами и... подойдя ко мне, жеманно склоняет голову, приглашает на танец. Лариса перестает улыбаться, художник разговаривать... Мне, конечно, льстит, что выбирают именно меня...но сердце колет вдруг тоненькой иголочкой - предощущение неприятности.Опять то же танго. Я закрываю глаза, чтобы не видеть тяжеловесную громаду возле себя и отдаваясь звукам ностальгической мелодии, вспоминаю солдатика.- Какие планы на вечер? - раздается грубый, рокочущий бас, заглушающий нежную мелодию. Не приходя в себя, я пожимаю плечами.- Приглашаю тебя в гости. Живу в этой же гостинице, - продолжает офицер, переходя сразу на "ты". - За мной стол, коньяк.Его вежливая, невозмутимая наглость передается и мне:- Так сразу и в гости? - иронизирую я.- Мы же не маленькие дети... И в этом ты прав, прямолинейный майор, ведь именно за этим предложением мы и ходим в ресторан... Но его цепкость, обыденность и приземленность коробит меня. Невесомое прежде тело сковано, страстная музыка не разжигает больше страсти. Тяжесть разливается по телу, ноги становятся чугунными. Я пытаюсь заглянуть в глаза человеку, который сразу приглашает в постель, но ничего там не вижу, кроме холодного, жесткого, серого блеска, от которого становится не по себе. Широкие, крепкие плечи, тяжелый подбородок, властное, словно выкованное из металла, лицо его напоминает вдруг палача из увиденного недавно кинофильма... Чувствую себя человеком, которого ведут на казнь. Инстинктивно отшатываюсь, словно кто толкает в грудь, но мужчина притягивает к себе, и я понимаю, что просто так от него не отделаться. Майор наверняка решил, что на этот раз не промахнется! Танец не приносит того светлого, радостного чувства парения над землей, настроения счастья, взволнованности, что было с мальчишкой. Вечер кажется мне нескончаемо длинным, а майор скучным и неинтересным. В душе я отталкиваю, отторгаю его от себя. Начинаю разглядывать танцующих. Каждая пара занята собой: целуются, разговаривают, стараются исполнить замысловатый танец... Отыскиваю глазами Лару с художником. Она подмигивает мне и вдруг поднимает большой палец вверх - это означает, что мой кавалер очень хорош, идеальный по ее понятиям, мужчина. Я вздыхаю... вдруг приходит мысль передать его Ларисе - он ей явно нравится! В перерыве предлагаю ей своего кавалера. Вначале она не верит тому, что я не хочу быть с майором. Оказывается, он похож на ее покойного мужа - такой же рослый и крупный. Лара недоверчиво смотрит на меня, ей кажется, я набиваю себе цену... но вот в ее глазах вспыхивает странный свет и она внезапно соглашается:- Поговори с ним! И вновь лицом к лицу стою рядом с ним. Меня возмущает холодное, расчетливое внимание ко мне...но ведь и я чувствую к нему то же самое! Каждый из нас ждет искренних чувств от другого, но он, наверное, так же холоден ко мне, как и я к нему. Моя кровь уже отравлена искренним отношением солдатика и бунтует против взрослой лжи и фальши. Я, и правда, не хочу с ним быть! - Володя, а моя подруга тебе нравится? - осторожно начинаю переговоры.- Хорошая женщина. Только рыжих я не люблю, - вдруг добавляет он и я понимаю, что не настолько примитивен, чтобы не понять, к чему клоню. Вопрос исчерпан. Тогда пытаюсь изучить его, найти слабую струнку твердокаменного майора, начинаю задавать вопросы и получать короткие, но четкие ответы. Узнаю, что часто бывает в нашем городе, в свое время закончил высшее военное училище. В школе учился не блестяще, но при поступлении учли первый разряд по лыжам. Ему сорок лет. Танец за танцем узнаю о неизвестном мне человеке что-то новое. Первый испуг проходит. Я вижу перед собой дисциплинированного военного, от которого не будет неожиданностей и криминала. Через полное отрицание, неприятие, испуг, начинаю смотреть на него, как на будущего, возможного друга. Почему я раньше времени решаю, что все будет плохо? С чего взяла, что он может быть грубым и себялюбивым? Обостренное чутье подсказывает, что этот человек неплохо владеет собой. Да и почему все должны иметь такие оголенные, подверженные малейшему воздействию, нервы, как у меня или паренька?...- А вы солдат бьете? - вдруг вспоминаю о том, что солдатика в армии обижают.- Бывает...- А не боитесь, что пожалуются на вас?- Нет, если он сам виноват, то никому не скажет...- А если не виноват?- А почему ты спрашиваешь? Военного настораживают мои вопросы, и я перевожу разговор на другую тему. Разделяя трапезу, танцуя с ним, я как бы молчаливо соглашаюсь на его предложение. Мне надоедают напряженные, бесполезные колебания настроения, лихорадочный поиск выхода, я внутренне устаю бороться с обстоятельствами и сдаюсь. И тут... вдруг подбегает лейтенант, что-то негромко говорит майору и показывает в конец зала на небольшую толпу. Майор бледнеет, приказывает мне сидеть и ждать его за столом, а сам бежит к тому месту, где все больше собирается народ. Встревоженная, гонимая любопытством, я иду следом. Вижу неприглядную картину: На грязном, оплеванном полу корчится военный. Он истекает кровью. Кровь расползается, растекается по холодному, мраморному полу и нет ничего, что может остановить ее.- Надо скорую вызвать, - говорит подбежавший администратор.- Нет! - резко бросает майор. - Мы отведем его в номер. На бледном лице отражается испуг, но приказы он отдает быстро и четко. Военные обматывают голову пострадавшего неизвестно откуда взявшимся бинтом, с трудом поднимают и ведут, почти несут, сквозь испуганную толпу в гостиницу.- Пойдем домой, - с болью говорю я, оказавшейся рядом Ларе. - На сегодня с меня хватит...- Но ты же обещала подождать! - возмущается она.- А я хочу домой!- Это самое настоящее предательство! Лариса смотрит на меня полным негодования взглядом. Я понимаю, ей хочется побыть с ним хотя бы в компании... Она видит, что я убегаю, мне надо бы объяснить, что это не малодушие, не предательство, а давно назревшее решение. Но почему в этой сутолоке, в этой суматохе я должна опять перед ней отчитываться. Наконец, мы на улице. Всезнающий художник на ходу рассказывает, что произошло. Оказывается, подвыпивший военный хотел пригласить на танец молодую девчонку. Та, неизвестно почему, отказалась. Применив силу, он потащил ее на площадку. Девчонка оказалась строптивой. Схватила со стола бутылку и начала бить, не ожидавшего нападения прапорщика по голове до тех пор, пока тот не упал. Еще светло. Очертания домов, предметов, силуэты людей хорошо видны. Темнота еще не вступила в свои права, она только подкрадывается, но на небе уже видны звезды. Я смотрю вверх на подаренную мне, сияющую бриллиантовую россыпь и постепенно все смутное, давящее исчезает, появляется огромное, ни с чем ни сравнимое умиротворение. Воздух еще теплый, но уже очищенный от пыли и зноя, источает пьянящий аромат цветов. Таинственный небосвод призрачно подмигивает мне мириадами миров, напоминает о суетности наших действий и поступков. Лариса еще что-то говорит о моем бегстве, но возникшего радостного настроения не может испортить ни она, ни кто другой. С легким сердцем соглашаюсь я на предложение художника посмотреть изостудию, небольшую выставку его картин. А чем еще можно отпраздновать свое освобождение? Завершить вечер встречей с прекрасным! Своим ключом художник открывает дверь и мы дружно шагаем в храм искусств. В нос бьет запах табака, водки, спертый, тяжелый воздух... Художник включает свет, и где-то посередине огромного зала, на развернутом диване, я вижу людей. При ярких, нагло горящих лампочках, мужчина поспешно вскакивает, наспех обматывает себя простыней, близоруко озирается, подходит, растерянно разглядывает нас. Внезапно злится и начинает кричать:- Твою мать! Напугали! Я думал, кто жену привел...А ну валите отсюда, место занято! На диване перекатывается с бока на бок и дергается так, будто к ней подведен электрический ток, молодая девка. Издавая призывные, сладострастные стоны, она вдруг скидывает с себя простынь... Я понимаю в чем дело и пытаюсь выскочить назад, на площадку, но не могу справиться с захлопнувшейся дверью.- Сан Саныч... Это я пригласил девочек посмотреть студию... - юлит, заискивает перед ним, наш художник. - И водочки с собой прихватил... Упоминание о бутылке было весьма кстати, потому, что толстяк проворчал, чтоб заходили, но ненадолго. Лариса идет на кухню и мне ничего не остается делать, как следовать за ней. Рассыпанная соль, наломанный руками, засыхающий хлеб, грязные кружки на загаженном столе, пустая бутылка из-под водки --все говорит о дурном застолье. Когда волосатый верзила и художник, одетый в черный фрак, наскоро пьют и в те же кружки наливают водку нам, я наотрез оказываюсь и зову Ларису домой. Та отказывается пить, но уходить медлит, будто ждет чего-то. Художник страстно умоляет нас остаться, он все-таки хочет нам что-то показать...начинает говорить об искусстве, о месте художника в жизни общества... Бородатый, разомлев от водки, с достоинством поддакивает... Мое беспокойство нарастает, я ловлю взгляд Лары и кивком головы показываю ей на выход... она прикрывает глаза, вроде соглашается... И вновь раздается голос девки - призывный, истомленный ожиданием! Забывшийся бородач смотрит на нас так, будто впервые видит, и начинает орать:- А ну. вон все отсюда! - глаза вмиг наливаются бешенством. Он хватает художника за горло.- Подожди, Сан Саныч, ты чего? - упрямится тот. И тогда... бородач вдруг размахивается и бьет его по лицу! Щупленький художник только успевает вскрикнуть, как под глазом появляется багровая опухоль. Все происходит настолько быстро, что я не успеваю опомниться, как следует другой, более жесткий удар! Из разбитого носа хлещет кровь. Человек забивается в угол, не произносит больше ни слова. Глаза его широко открыты, в них я вижу такой безумный, безмерный, беспредельный страх, какого никогда в жизни не видела. Я каменею и гипнотически наблюдаю, как с пеной у рта бесится гора мускулов, вымещает на жалком человеческом комочке всю ярость за прерванное удовольствие. Мне становится невыносимо стыдно за рабскую покорность пришибленного существа, которого унизили и растоптали у нас на глазах. Лара дергает меня за руку и мы убегаем. Темнота уже захватила город в плен. Идем осторожно, на ощупь. Наши каблучки стучат так громко, так неуместно призывно и дробно! Появляется, наконец-то, страх. Кажется, кто-то бежит за нами? Может, бородатый? Но вот мой дом, мой подъезд, я в безопасности! Ставлю чай, готовлю салат, жарю лепешку на подсолнечном масле - мне нечем особо кормить гостей. За делами с трудом, но прихожу в себя. Заглядываю в комнату. Лара стоит у окна, смотрит в темноту ночи, туда, где ничего не видно... Плачет? Я вздыхаю. Что же заставляет нас, женщин, бывать в столь сомнительных местах, мужчин - рисковать карьерой, здоровьем, и даже жизнью? Неужели так мизерны и мелки наши цели и так велика цена?! Пьем чай со свежеиспеченным хлебом, я смотрю на заплаканное лицо подруги и решаюсь посмеяться над собой:- Ну что, Лариса Петровна, пойдем еще в ресторан?Но она отвечает совершенно серьезно:- Конечно, пойдем... А куда мы денемся?
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"