... Черт! ...Опять завис компьютер! А Она так надеялась закончить все, намеченное на сегодня и даже попросить некого помочь. Все давно ушли, а Она осталась поработать.

- Все, больше не могу! - Она бы наверное даже заплакала, если бы не услышала, что где - то совсем рядом, в соседнем кабинете, возится уборщица, существо любопытное и болтливое.

" Еще мне сплетен не хватало! Будет распускать слухи, что я рыдала на рабочем месте. И начнутся домыслы: а почему плакала? По причине личной или на работе не ладится". На работе как раз все ладилось, хотя вот уже два месяца, как она заметила - все ее замыслы, будто перечеркнутые невидимой рукой, летят в "тар-тара-ры". Все это, конечно, не улучшало настроения. А в личной жизни... Да, в принципе, тоже все наперекосяк. Она как - будто и привыкла к своему одиночеству, но так плохо ей не было давно. Пожалуй, только после далекого развода испытывала она такую чудовищную депрессию. Тогда ей было плохо не потому, что Она грустила от расставания с мужем. Нет, они расстались задолго до развода, Ей было очень жаль бесцельно и бесследно потраченных лет, но тогда Ей было только двадцать три...

С тех пор прошло десять лет. Нельзя сказать, что мужчины обходили Ее вниманием, но особенно настойчивы были те, кто Ей был не нужен. А те, кто был интересен или даже нравился... Мама не зря говорит, что Она везде безнадежно опаздывает. Ведь уже который раз слышала: "Ты дивная, неповторимая... Я схожу с ума, я не знаю, как теперь буду жить, но...". Дальше вариантов было не много - ...... некоторые говорили: "Скажи мне "да", и я брошу все, уйду к тебе, не оглядываясь, мы будем вместе!". О, мужчины, ошибочно считающие себя "сильной половиной человечества"! даже в таких вопросах они бояться принять решение сами: нет же, "ты скажи, ты реши за меня"...

Но Она не говорила, не решала, не настаивала, не звала... Для этого надо было быть жесткой, может быть, даже жестокой, нужно было быть хищницей, а Она... Она была просто умненькой, ласковой и очень верной. Все приятельницы, именно приятельницы, потому, что подругами их нельзя было назвать даже с натяжкой, в "черные" свои дни бежали к ней поплакаться, чтобы пожалела, посоветовала, посопереживала... И Она вытирала слезы, утешала, придумывала всякие совершенно невероятные рецепту исцеления. Например, брала палатку, спальники, отпрашивалась на работе, и уводила "несчастную" куда - нибудь в первородную глушь, где исцеление наступало неожиданно быстро под шелест листьев, мерцание звезд и потрескивание костра.

Когда было плохо Ей, плохо до сердечных болей, до зубовного скрежета, когда леденела от подступающего холода душа - Ей никто не помогал, не жалел, не звонил... Она запиралась дома и... писала стихи. Часть боли переходила в торопливые, небрежные строчки. И опять хотелось жить.

... Но в этот раз все было не так. Она понимала, что Ей необходимо что - то большее. Душа отдыхала в монастыре под Псковом, куда Она ездила каждый год к подруге, но до отпуска оставалось еще почти три месяца... "Мне не выдержать, нет, я больше не могу!". После нескольких попыток оживить упрямый "ящик, компьютер действительно ожил, или, как говорила Ее коллега, "в нем проснулась совесть". Она допечатала страницу, выключила машину, свет, включила охранную систему сигнализации. "Все!".

Решение пришло по дороге домой, пока Она неторопливо брела по знакомым с детства улицам. Ничего не надо придумывать. Раз Ей бывает так легко в монастыре, среди многовековой старины, дивной красоты и святости, значит, нужно поехать в какой - нибудь недалекий городок, где есть монастырь, храмы, где кажется, что остановилось время... В последнее время, в центре внимания прессы - Тихвин, старинный русский город, куда после шестидесятилетнего отсутствия, в Успенский собор Богородицкого монастыря возвращается одна из наиболее почитаемых православных святынь - Тихвинская икона Богоматери. Но это будет через месяц, а сейчас горожане старательно готовятся к великому празднику, приему гостей. Ожидается их великое множество: жители города и области, духовенство, паломники... Это, конечно, будет яркое и незабываемое зрелище, но Она хочет покоя и тишины. Когда - нибудь, потом, надо будет приехать, чтобы приложиться к чудотворному образу, но не сейчас.

Следующий день был выходным. Рано утром Она входила в электропоезд на Тихвин, довольная принятым решением.

Городок Ей понравился. Кварталы современных зданий по соседству со старыми. Еще сохранились деревянные дома, украшенные искусной резьбой, старинный Гостиный двор и, конечно, монастырь. Она ходила по его территории, с интересом осматривая монастырские строения, поражаясь и восхищаясь высокохудожественным ансамблем - историко-архитектурным

памятником XV - XVII веков.

В Успенский собор вошла с трепетом. Росписи поражали, передавая не только мастерство, но и духовное богатство художников. Поставила свечи "за здравие" близких. Задумавшись, незаметно вышла за территорию монастыря, а потом, как бы очнувшись, подумала, что надо будет еще вернуться.

Постояла у братской могилы воинов, защищавших Тихвин в годы войны, и отправилась в дом-музей Римского-Корсакова. Взглянув на одноэтажный дом с мезонином, на берегу реки Тихвинки, мысленно перенеслась в век девятнадцатый. Подумала с горечью, что тогда интеллигенция не "тусовалась" в ночных барах. В этом доме отец композитора устраивал литературно музыкальные вечера, концерты, открытые чтения и обсуждения новых произведений. Может быть, мы когда-нибудь и вернемся к тому, что так безнадежно потеряли. Вот ведь в маленьком провинциальном Тихвине открыли концертный зал в здании бывшей полковой церкви. Надо же, здесь когда-то бывали Гаршин, Мордвинов, по Сибирскому тракту проезжали в ссылку декабристы, Достоевский. Здесь бывал академик Лихачев!... Такой маленький город, а какой пласт культуры!

Времени у нее было еще достаточно, и Она решила вернуться в монастырь и сфотографировать что-нибудь на память. Но пошла другой, окружной дорогой, вдоль берега. Монастырская стена казалась монолитом, а ведь Ей прохожий сказал, что где-то есть калитка, через которую можно попасть внутрь.

"Заблудилась..." - с досадой подумала Она, и уже решила вернуться к началу своего пути, как вдруг увидела на берегу худого высокого мужчину в сером, изрядно потрепанном плаще и мятой шляпе.

Он расстелил на траве темный платок и стал раскладывать съестные припасы. Похоже, товарищ собирался перекусить на свежем воздухе. Она бросилась к нему:

- Простите, пожалуйста, что я прерываю, ваше занятие, но я заблудилась, - Она смущенно улыбнулась. - Не могли бы Вы объяснить, где есть дверь, через которую я могла бы пройти на территорию монастыря?

Он внимательно посмотрел на Нее. У него было худое, даже, пожалуй, изможденное лицо, обрамленное русой бородкой. "Чем-то Он похож на Христа" - подумала Она.

Он снял шляпу, и сходство стало еще более ощутимым.

- Вон там, видите, огромный куст черемухи? Вот за ним и есть та самая калитка. Просто Вы еще не дошли немного, а отсюда ее не видно.

- Спасибо Вам огромное. А я, признаться, несколько растерялась. Мне эта стена показалась бесконечной.

- Да, но это только так кажется. А на самом деле у всего есть конец.

Что-то в его голосе заставило Ее внимательно взглянуть на него. В его словах прозвучала затаенная грусть, а в глазах плескалась боль... Кто он? Спившийся интеллигент, религиозный фанатик, или просто психический больной? Еще раз поблагодарив, Она быстро пошла к калитке.

- Сударыня! - Его голос остановил Ее, Она обернулась.

Он стоял все там же, держа в руках мятую шляпу. "Ой! Нужно было дать Ему немного денег, как же я недогадлива".

- Сударыня! Не могу ли я попросить Вас об одном одолжении. Простите, но если Вас это затруднит или я покажусь Вам бесцеремонным... не могли бы Вы одолжить мне один рубль? Правда, я не могу сказать, когда и при каких обстоятельствах я смогу Вам вернуть...

Она порылась в сумочке и протянула Ему десятку.

- Нет, нет, это очень много. Просто мне на завтрак не хватает рубля. Видите ли, я сегодня еще не завтракал.

Она достала мелочь, Он сделал несколько шагов к ней, и Она положила монеты Ему в руку, которая поразила Ее соей формой, длинными, трепетными пальцами. "Он, наверно, был музыкантом в прошлой жизни, или художником" - подумала Она, исчезая за буйно разросшимся кустом.

Он.

Когда было тепло, Он всегда приходил на это место, садился, ел, если было что. Для Него не существовало понятий: завтрак, обед, ужин. Чаще всего Он ел один раз в день, а потом просто сидел и смотрел. Глядя на Него издали, можно было предположить, что Он задумался. Но это было не так. Он просто смотрел, как искрится, переливается серебристыми бликами вода в Тихвинке, как буйно разрослись кусты и деревья на берегу, видел, как летают птицы, ползают жуки... Иногда Он закрывал глаза и, может быть, даже дремал под шум листвы и шуршание воды о галечный берег. А может быть, и не дремал, а просто был частью этого чудного мира, как листок, как травинка, как божья коровка...

Прошло уже почти три года, как Он появился здесь, у монастыря. Вот так же сидел, смотрел куда-то. Что Он видел, или хотел увидеть? Когда стало холодно, братья привели Его к себе, дали теплую одежду, теплый угол и еду и предложили работу по силам.

- Что ты умеешь делать? - спросили Его.

- Не знаю. Ничего.

Но делал все, что говорили: носил доски, убирал территорию, чистил снег... Но как только наступала весна, Он уходил и жил за стеной, здесь, на берегу. Он не просил милостыню, туристы и верующие, посещавшие монастырь сами давали Ему немного денег. А Ему и не надо было много. Зачем? Кусок хлеба, яйцо, иногда - пакет кефира или плавленый сырок...

Он и сам не знал, как очутился здесь. Сейчас, вряд ли, даже очень хорошо знакомые люди смогли бы узнать в нем талантливого, преуспевающего художника. Несколько лет назад, а точнее, пять лет тому назад, Он был хорошо известен в богемных кругах Санкт - Петербурга. Его хвалили, о Нем писали, Его покупали, с успехом прошли несколько выставок... Он неоднократно бывал за границей. Дрезден был Его любимым городом после Петербурга, конечно. Он был счастливо женат, имел сына... и обожал свою семью, им было хорошо вместе. Может быть, кто-то злой, бессердечный позавидовал их счастью? Иначе, как можно объяснить то, что случилось?

В их маленькой двухкомнатной квартирке было совсем мало места, и поэтому Он снял старый дом в Зеленогорске под мастерскую. Чаще всего Он приезжал вечером домой: хватал на руки сына, целовал жену, и, голодный, как волк, набрасывался на еду, с полным ртом пытаясь рассказать жене о том, что успел сделать за день. Иногда, когда особо хорошо работалось, или был срочный заказ, Он оставался ночевать в мастерской. Старый дом по ночам стонал, охал, шуршал своими особенными шорохами, и Ему иногда становилось не по себе. Он представлял себе дом стариком, скрюченным от радикулита и ревматизма, и еще думал, что дом жалуется Ему на свои недуги.

Однажды Он не приезжал целую неделю. Он писал, писал целыми днями, иногда захватывая и часть ночи, благо, ночи были белые, и света хватало. Он звонил жене, убеждался, что все у них в порядке и снова писал, писал... Но вот вечером у дома остановилось такси... Он выглянул в окно - жена, в светлой широкополой шляпе и легком сарафане, вышла из машины и протянула руку, помогая выбраться сынишке. Он бросился на встречу.

- Боже мой! Как же вы решились?

- Мы просто очень, очень соскучились по папе. Правда, сынок?

Жена, зная, что Он живет здесь впроголодь, привезла Ему всяких разных вкусностей; призывно запахло купатами, которые она жарила на плитке. Он очень любил мясо в разных видах, но готовить ленился и пробавлялся яичницей, да вермишелью быстрого приготовления. Жаль было тратить драгоценное время на приготовление еды. Поужинали. Он немного повозился с сыном, а потом сказал:

- Уже поздно, вам пора собираться.

- Ты с ума сошел, мы останемся ночевать.

- Нет, милая, у меня еще уйма работы.

- Но мы не будем тебе мешать, мы будем сидеть тихо - тихо, как мышки, правда, сынок?

- Ура! Я буду спать на этом диване! Папа, а здесь мыши есть?

- Не знаю, возможно и есть. Нет - нет, давайте собираться, дня через два я приеду совсем. Ну, не совсем, а надолго...

Жена с грустью посмотрела на Него:

- Ты знаешь, иногда мне кажется, что ты меня не любишь.

- Ты же знаешь, что это не так. Очень люблю. Я не видел тебя неделю, и не смогу работать, если ты будешь рядом.

- Все равно, ты любишь меня меньше, чем свои работы!

- Нет, пойми меня: ты - это навсегда! Даже если мы состаримся, все равно ты будешь со мной - пусть поседевшая, постаревшая, но любимая и желанная, а это ... талант... вдохновенье... это же так быстротечно. Вот есть сейчас, и вдруг - раз! - и нет ничего. Не обижайся, пойми меня. Ведь ты всегда меня понимала...

Она улыбнулась сквозь слезы.

- А на чем мы уедем, ведь все электрички ушли?

- Ну, это не проблема, - повеселевшим голосом сказал Он, направляясь к выходу.

Через пять минут Он остановил машину. За рулем сидел паренек лет семнадцати.

- Довезешь до Питера?

- Пятьсот рублей.

Жена поцеловала Его на прощание, погрустневший малыш оживился, узнав, что они снова поедут кататься на машине, и помахал отцу рукой.

- Пока, папа, приезжай скорее!

- Счастливо!

Начал накрапывать дождь, через десять минут превратившийся в ливень.

... В милицейском протоколе было написано: "В связи с плохими погодными условиями, водитель не справился с управлением..."

Они погибли сразу, а этот пацан, водитель, отделался двумя ребрами и сломанной рукой.

Что с ним было? А что, действительно? Этому нет названия. Он плакал, бился головой о стену и кричал: "Я! Я - убийца! Это я убил их!". Теща, почерневшая от горя, и тоже, видимо, мало что понимавшая, вдруг неожиданно поверила в то, что это Он убил ее дочь и внука, хотя ее убеждали, что это - дорожное происшествие, а Он, ее зять, был далеко оттуда. Но после похорон она ему сказала: "Чтоб ноги твоей в моем доме не было!".

Первую неделю Он не уходил с кладбища ни днем, ни ночью. Сидел там, пугая сторожей, и, шепча пересохшими губами: "Простите меня, простите меня...". Мама, вдова известного искусствоведа, слегла. Но были еще друзья, знакомые, которые пытались увезти Его с кладбища, но Он вырывался, кусался, царапался... Тогда приехала машина с санитарами, и Его увезли в психиатрическую больницу. Он хотел убежать, разбил стекло, но Его связали и стали колоть снотворным.

Когда Он приходил в себя, доктор пытался беседовать с Ним, взывать к рассудку, говорил, что сочувствует и понимает, как велика утрата, но ведь еще есть мама, она больна и нуждается в нем... Он, не отвечая, отворачивался к стене. Ведь они не знали, они все ничего не знали, а она мертва и уже не расскажет, что это Он выставил их из старого дома, который приютил его, приютил бы и их; защитил бы от того, что произошло... А Он, Он выгнал их на улицу, под дождь, доверил их жизни глупому, неумелому мальчишке! Но дом знал все, он был последним их прибежищем, он помнил их голоса, улыбки...

Через два месяца, когда Его выписали, Он отправился туда, надеясь, что там сохранилось что-то: запах ее духов, носовой платок или игрушка сына... Ничего не было. мыши съели даже застывший на сковороде жир.

Ничего не осталось от них, зато повсюду - на стенах, на полу - были картины, картины, картины... Их старый дом сберег, они живы, а самых дорогих Ему людей больше нет в живых... Это он виноват, старый дом; он, скорее всего, только притворялся добрым стариком, а на самом деле был злым волшебником, ведь это он заставлял Его работать день и ночь, он научил Его отослать их...

Нужно было наказать его за вероломство. И Он решил сжечь дом, но сначала вынес во двор все картины и устроил большой и жаркий костер. Соседи увидели, и пожарная машина, и машина с санитарами прибыли одновременно. На этот раз Он пробыл там полгода. Он перестал есть, надеясь, что умрет. Но Его стали кормить насильно. После нескольких курсов лечения, Он стал есть, но никогда и ничего мясного; стал отвечать на вопросы, стал кормить птиц, которые прилетали к окну Его палаты и требовательно стучали клювиками в стекло: "Эй, не слышишь, что ли, давай булки!". Часто прилетала одна птаха, Он давно заметил ее: она была самая смелая и, пожалуй, самая умная. Совсем не боялась Его, крошки осторожно собирала с Его ладони, как будто понимала, что Он не обидит ее. Он решил нарисовать ее, нашел блокнот, карандаш... Но на бумаге появились лишь какие-то кривые линии. И Он понял, что больше рисовать не сможет никогда.

Через полгода Его выписали. Медсестра позвонила маме, та попросила задержать Его, сказала, что сейчас приедет, но Он понял, что говорят о Нем, и... тихо вышел через черный ход. Около полутора лет Он скитался по пригородам, ночевал на вокзальных лавках, какое-то время жил с бомжами, в подвалах, пока одна сердобольная старушка, обложенная чемоданами и баулами, не пригласила Его разделить с ней трапезу.

- Садись, сынок, не побрезгуй, угощайся, чем Бог послал, - и расстелив на вокзальной скамейке салфетку, начала выкладывать яйца, пирожки с рисом.

Он был голоден и робко протянул руку за пирожком. Бабуля окинула Его цепким взглядом.

- Больной какой, или так, бомжуешь?

Он промолчал, но она не отступалась.

- Нехорошо это, бездомным жить. У каждого человека, какой никакой, дом должен быть. Посмотри-ка, у каждой букарахи свой домишко. У кого - норка, у кого - муравейник, а кто и вовсе под листком. Поезжай-ка ты, мил человек, к нам, в Тихвин. У нас монастырь. Всякий люд там собирается. У кого горе какое, у кого что... Каждый своей тропкой к Богу приходит. Поезжай, там тебя не обидят...

Подошел поезд, бабушка засуетилась. Баулов было вдвое больше, чем у нее рук. Он поднял две ее сумки, вошел в вагон, и поезд тронулся.

Он заснул, первый раз заснул так крепко, а проснулся оттого, что кто-то тронул его за плечо.

- Эй, ты живой ли? Чего сидишь, давно приехали! - помятая, не очень трезвая тетка совершала обход вагонов в поисках пустых бутылок.

Никакой бабули и в помине не было, и Он решил, что она ему приснилась. Вышел на перрон, потом направился к монастырю. Никто не подсказывал Ему дороги, он сам знал, куда Ему идти. Пришел и остался. Никто не спрашивал: кто Он и откуда. Просто накормили сразу и сказали: "Хочешь - оставайся". Вот так Он и жил. Не знал, правда, что игумен, человек молодой, но мудрый, решил послать в Санкт - Петербург сообщение с описанием его внешности. Братья возражали: "А если Его ищет милиция? Нехорошо, негоже будет. Во все века в монастырях укрывались беглые...". На что иеромонах ответил: "Нет, братья, на преступника Он не похож. Он похож на очень несчастного человека. Он не от людей бежит, а от себя. Но Бог милостив, он Ему поможет". Так мать узнала, что Он жив.

В этот день Он расположился, как всегда, на своем любимом месте. Деньги совсем кончились, и Его поздний завтрак был скуден, как никогда. В это время появилась девушка. Он удивился. Здесь мало кто ходил. Думал, пройдет мимо, а она направилась к нему. Он уже так давно жил такой жизнью, что безошибочно угадывал в глазах людей, с которыми встречался: жалость, страх, брезгливость, любопытство.

Но в ее глазах ничего этого не было. Только досада на себя и надежда, что Он ей поможет. У нее было приятное лицо. Маленький носик, по-детски пухлые губы, брови вразлет, и глаза... Они были огромные, зеленые, изумрудного какого-то оттенка и очень, очень грустные. И копна волос каштановых с рыжинкой. "Тициановских" - подумал Он. Он объяснил Ей, как найти калитку, но вдруг вспомнил, что Ему не хватает рубля, чтобы купить булочку. И окликнул Ее. Окликнул и попросил рубль, в первый раз испытывая неловкость. Она дала Ему денег и ушла, оставив в Его душе что-то, похожее на сожаление.

Она.

Побродив еще по монастырю, потофотографировав то, что Ей особенно понравилось, Она почувствовала, что проголодалась и подумала, что неплохо было бы найти какое - нибудь кафе и выпить кофе. Вышла из центральных ворот и буквально столкнулась со своим недавним знакомым.

- Позавтракали? - с улыбкой спросила Она.

Он тоже робко улыбнулся.

- Да, спасибо Вам. А вы все посмотрели?

- Не знаю, думаю, что многое. Конечно, лучше осматривать памятники с экскурсоводом. Ведь, как правило, тогда узнаешь много такого, что невозможно увидеть. Специалист помогает, если можно так выразиться, заглянуть в минувшее...

- Да, Вы правы, история православных монастырей - это пример благочестия, подвижничества и необыкновенного мужества. Сколько тяжких испытаний выпало на их долю. Их разрушали, грабили святыни, физически уничтожали монахов и священнослужителей. А они снова возрождались из пепла.

- Как верно Вы сказали, и это еще раз доказывает, что Господь покровительствует им и защищает их, - заметила Она.

- Покровительницей здешнего монастыря, да и самого города почитают икону Тихвинской Богоматери. Вы, наверное, знаете, что она возвращается сюда после долгого отсутствия?

- Да - да, конечно... Об этом сейчас много пишут и говорят.

- Наши братья ждут Чудотворную с нетерпением, ведь она не только оберегала Тихвин, но и укрепляла в людях веру и надежду.

- Я почему-то тоже думаю, что с ее появлением все измениться к лучшему.

- А где Вы еще побывали? В музее Римского-Корсакова были?

- Да, конечно.

Она начала рассказывать, как Ее взволновало посещение музея, какие грустные мысли о сегодняшней интеллигенции пришли в голову. Он согласно кивнул, потом спросил:

- А знаете, когда Римский- Корсаков создавал свою "Снегурочку", именно Тихвинская земля вдохновляла его. Он называл ее настоящим Берендеевым царством.

- Да, здесь действительно очень красиво.

- Я думаю, что здешние места вдохновляли его, когда он сочинял и "Князя Игоря", и "Псковитянку", и "Золотого петушка". А вы любите классическую музыку?

- Я очень люблю Чайковского. Не говоря уже о крупных его произведениях: операх, концертах. Например, такая небольшая вещь, как "Итальянское каприччио", это же настоящий праздник.

Он посмотрел на Нее, широко раскрыв глаза.

- "Итальянское каприччио"? поразительно! Это и моя любимая вещь, и еще "Ромео и Джульетта". Это просто апофеоз любви.

- Да, мне тоже очень нравиться.

- Простите, а чем вы занимаетесь?

Она помолчала немного.

- Работаю днем, а ночью... пишу стихи...

- Стихи о чем?

- Ни о чем и обо всем.

- Это будет большой бестактностью, если я попрошу Вас прочитать мне что - нибудь?

- Ну, почему же?

Она на секунду прикрыла свои изумрудные глаза.

Мне б в августе с тобой не разминуться,

И в сентябре - тобою не болеть,

Мне б в октябре - счастливою проснуться,

А после... После - просто уцелеть.

Нет времени у нас на расставанье,

Печаль свою за пазухой тая,

Напрасно загадала я желанье...

Печаль - моя... И эта боль- моя...

Она замолчала, будто прислушиваясь к чему-то в себе.

- А дальше?

- А дальше не интересно...

- Вам никогда не говорили, что у Вас - лицо Мадонны? Даже не лицо, а глаза.

- Нет, ну что Вы? Самое обычное лицо...

- Да, правда, ведь именно глаза - отражение души человека. Вспомните, на иконах Феофана грека образы страстные, драматичные, мудрые, суровые, порой трагически напряженные. И это все передают глаза. И у Андрея Рублева, и у его учеников... Вам приходилось видеть его иконы?

- Да, конечно.

- Так вот, в его творчестве с необыкновенно художественной силой воплотилась мечта современников о нравственном идеале, его образы утверждают идеи добра, сострадания, согласия и радости. И это все передают глаза.

- Вы очень хорошо разбираетесь в иконописи...

- Я когда-то учился этому. Так вот и у Дионисия, и у Даниила Черного, и у их последователей главный предмет иконописи - божество, но оно предстает в образе прекрасного, возвышенного человека.

- А эта икона, которая возвращается сюда, кто ее написал? - спросила Она. Ей был необыкновенно интересен этот разговор.

- Согласно преданию, она была написана евангелистом Лукой и является современной самой богородице. Ведь он, Святой Лука, стал покровителем художников всех времен и народов. Существует предание, что Божья Матерь явилась святому Луке в великолепном храме, окутанная облаками. На ее руках сидел младенец Христос. Такая икона называется "Одигитрия". В переводе с греческого это называется "Путеводительница".

- Если бы Вы знали, как интересно Вас слушать. Мне следовало бы попросить Вас быть моим гидом по Успенскому собору...

Он вздрогнул.

- Гидом... Вы... меня? Вы шутите или издеваетесь? - и Он оглядел свой непрезентабельный наряд. - Как Вы могли так зло пошутить?

Она вспыхнула и от обиды и от Его нелепых обвинений.

- Это Вы... Как посмели Вы подозревать меня в неискренности? Кто Вы такой, чтобы так говорить о человеке, которого Вы совсем не знаете? И раз уж Вы решились на этот маскарад, то носите свое рубище с достоинством...

- Маскарад? Какой маскарад? О чем это Вы?

- О том, что Вы совсем не тот, за кого себя выдаете. Вовсе Вы не бомж, не нищий, не монах, а просто прячетесь здесь от каких-то житейских невзгод, от неприятностей...

- А неприятности, поверьте, есть у всех, - Он поднял на Нее глаза. - Я не от неприятностей здесь прячусь, а от горя... - и опять невыносимая тоска появилась в Его глазах.

- От горя, - Она замолчала, воспоминания собственных бед вихрем пронеслись в Ее памяти: развод, разрыв с любимым, неприятности на работе, болезни...нет это было не горе... Застарелая боль вдруг железными шипами пронзила Ее сердце: Горе! Ее не родившийся ребенок! Она запрещала себе думать и помнить об этом. И только когда на улице видела рыженькую девочку или мальчика лет десяти, вдруг стрелой пронзала мысль: "Мой мог бы быть таким...", - Поверьте, - глухо сказала Она, - я знаю, что такое горе. От него нельзя ни убежать, ни спрятаться. Оно останется с Вами навсегда, но и обрекать себя на прозябание, на вечную скорбь нельзя. Вам Богом дана жизнь, и Вы должны жить, жить, а не хоронить себя заживо. Ведь Вы не стали монахом, не посвятили себя Богу...

- Я не готов к этому, - хрипло ответил Он.

- Значит, есть еще родные, которым мы необходимы, друзья, работа... Я поняла, что Вы художник...

- Был им. Теперь я никто.

- А Вы пробовали вернуть, то, что потеряли? Не можете рисовать, станьте искусствоведом, поделитесь с другими тем, что знаете... А знаете Вы, очевидно, немало. Стыдно, понимаете, стыдно так жить!

- Не кричите на меня! Вы же тоже ничего не знаете. Есть вещи, которые... о которых невозможно забыть.

- И не забывайте! Кто Вам сказал, что нужно забывать? Наоборот, надо помнить и жить во имя этой памяти, - Она замолчала, смущенная своей горячностью. - Простите меня, я, возможно, не должна была...

- Это Вы меня простите. С чего я взял, что Вы решили посммеяться надо мной. Просто очень давно никто вот так не говорил со мной, и я Вам не поверил.

- Вы сами виноваты в этом.

- Возможно. Только давайте больше не будем ссориться. Мы так хорошо говорили и вдруг... Я обидел Вас. Кстати, Вы так и не ответили на мой вопрос. Кто Вы по профессии? Не адвокат? Если бы вы так страстно защищали своих подзащитных, то наши тюрьмы были бы пусты.

Она засмеялась.

- Нет, я не адвокат, просто, когда я говорю о том, что меня волнует, я всегда начинаю горячиться.

- Это похвально. Значит Вы умеете защищать свои идеалы.

Она взглянула на часы: времени, чтобы выпить кофе, не оставалось. Нужно было идти на вокзал.

- Спасибо вам за интересный рассказ.

- Что Вы, это Вам спасибо.

- А мне-то за что?

- За все. За то, что поговорили со мной, за стихи..., - Он опять смущенно улыбнулся. - И за деньги.

- Оставьте, как Вам не стыдно. Все, мне надо бежать, а то я опоздаю.

- Я бы проводил Вас, но..., - Он с сомнением посмотрел на свой костюм.

- Да нет, не в этом дело, просто я всю дорогу буду бежать, а какой смысл провожать, если не будет возможности поговорить, - Она протянула Ему руку. - Прощайте!

Он.

Ее "Прощайте" прозвучало, как церковный колокол на похоронах. Он чувствовал себя потерянным и несчастным. Снова, почти с отвращением, оглядел свой наряд. Если бы не эти отрепья, Он бы мог проводить Ее. Ну и что, что пришлось бы бежать всю дорогу. Он согласен был бежать... Боже мой! А дома в их квартире и у мамы, масса отличной одежды... Мама... нужно будет непременно позвонить ей.

Как Он был неоправданно жесток. Ведь она - то ни в чем не виновата. Это Он виноват во всем. Даже горе не мог перенести по-мужски. "С достоинством", как сказала бы Она. Какие у Нее глаза! А как они сверкали, когда Она отчитывала Его! Если бы он мог бы нарисовать Ее!

Она.

Электричка подрагивала, готовясь к отправлению. Она сидела у окна. На душе было неспокойно, тревожно. Интересно, почему? Как жаль, что такой человек попал в беду и, наверное, некому Ему помочь... Ведь если бы были близкие, друзья, разве позволили бы они Ему прозябать здесь?

Ему некому помочь - это очевидно. Следовало дать Ему денег. Ведь у меня в сумочке есть пятьсот рублей... Это, конечно, мало, но этих денег хватило бы, чтобы купить что - нибудь из одежды в "сэконд-хэнд", или - чтобы сделать паспорт. А я могла бы уехать на следующей электричке. Она встала, но поезд резко дернувшись, толкнул Ее обратно на сиденье, и пошел резво набирая скорость.

Он.

Он почти бежал. Полы ненавистного плаща мешали Ему, но Он бежал, торопился, и это сейчас было главным делом Его жизни.

- Брат Павел! - запыхавшись, Он обратился к пожилому монаху, который был особенно дорог к Нему.

- Случилось что? - сердобольному старцу были чужды мирские страсти.

- Брат Павел, пожалуйста, дайте мне лист бумаги и карандаш.

- Письмо написать хочешь? Правильно, давно пора, - он выдал Ему бумагу и карандаш, осенил крестным знамением. - Иди с Богом.

Он бежал на берег реки, на свое любимое место, чувствуя знакомое покалывание в кончиках пальцев. Так всегда было, когда Он задумывал новую картину.

Нашел дощечку, разложил лист...

Начал с глаз - грустных и внимательных; брови, маленький носик, по - детски припухлые губы в легкой полуулыбке и копна густых непокорных волос... Она...

Он подумал, что каждая женщина - это прежде всего тайна, она богата и многолика, как сама жизнь. Не всякому дано распознать ее глубоко сокрытый смысл: любовь и нежность, гармонию и величие, жертвенность и чистоту... Но если распознаешь - случится чудо. С Ним это чудо случилось. "Одигитрия, - прошептал Он, - Путеводительница...".