Аннотация: для детей младшего пенсионного возраста
1
Сказка для детей младшего пенсионного возраста
Глава 1. Сергеевка
- Это не деревня, а ПГТ, поселок городского типа - Сергеевка, Алексеевского района , - уточнил на всякий случай дежурный ОВД и пристально посмотрел на выпавшего в его дежурство субъекта. - Тебе это название ни о чем не говорит?
Субъект отрицательно замахал головой. Он сидел на стуле и с любопытством рассматривал помещение, словно никогда ничего подобного не видел, и не в чем противозаконном никогда замешан не был. Но, не смотря на ясный и открытый взгляд серых глаз, и отсутствие перегара, доверия он не внушал. А вы бы поверили парню лет двадцати, который приперся на рассвете и заявил, что потерялся? Не малое дитя чай. А вот не помнит он ничего, ни как его звать, ни где жил до того, ни родных, ни близких, ни знакомых, т.е совершенно ничего.
- Точно ничего не помнишь? - в который раз вопросил старший лейтенант Алексей Кулагин подавив позыв зевоты. Спать хотелось неимоверно.
- Точно, - кивнул парень, рассматривая дыру в линолеуме на полу. Сквозь дыру были видны видавшие виды доски, которые красили, красили, а потом плюнули и поверх истертой краски бросили линолеум. Дыра размером с фруктовое блюдо имела неровные и обугленные края, словно кто-то пытался разжечь на полу костер, а потом опомнился и передумал. Дежурный проследил за взглядом и вздохнул. История возникновения этой дыры ему была доподлинно известна. Это Михалыч сигарету на дежурстве уронил, и проснулся, когда от дыма уже дышать было нечем.
- А если подумать? Может что помнишь?
Парень промолчал. Он конечно кое-что помнил. Но то, что ему помнилось, никоим образом его появление здесь не могло объяснить. А помнил он, ворону на обочине, страдающую запором. Причем он точно знал, что эта птица ворона. Помнил, что птицы вроде как запором не страдают, но ворона замершая на месте и напряженно уставившаяся перед собой так выглядела. Знал,что между ним и вороной полоса асфальтированной дороги, а он стоит по другую сторону дороги, на противоположенной стороне, на обочине. Помнил, что всегда дороги ведут от одного населенного пункта к другому. Что там за дорогой вон то дерево - береза, а то -сосна, а там тополь. А на нем джинсы, футболка, толстовка, кроссовки. А вот кто он, никаких мыслей вообще. Он знал, что он сам как сущность относится к роду человеческому. Что размножаются люди не почкованием, и родители быть обязаны. Что дети растут, учатся в школах, работают, попутно обзаводятся друзьями и врагами. Но не помнил он ни родителей, ни друзей, ни врагов. И себя в предыдущей жизни не помнил. Ни кто он, ни чем занимался, ни имени, НИЧЕГО. И это ничего его напугало. Ему стало не то, что страшно, а как-то очень неуютно. Холодно было на рассвете. Проезжающих по дороге машин ни в ту, ни в другую сторону не было совсем, поэтому он накинул на голову капюшон толстовки и двинул по обочине налево, в сторону, где за деревьями серел рассвет. И алое зарево восходящего солнца намекало, на начало дня. Дорога привела его до белой таблички с названием Сергеевка, а дальше мимо покосившихся черных от времени изб, до двухэтажного кирпичного здания с синей табличкой с надписью Сергеевский ОВД.. Парень точно знал, что милиция должна помочь, это вроде как в их компетенции, поэтому бодро и без раздумий потянул тяжелую металлическую дверь за большую деревянную ручку. Дверь открылась и тут он познакомился с дежурным Алексеем Кулагиным. Тот в первую очередь поинтересовался, когда он принимал алкоголь, или какие либо таблетки? Потом, не было ли к нему причинено какое-либо физическое воздействие? В частности по голове тяжелым тупым предмето? Получив на это отрицательный ответ, старший лейтенант исследовал голову потеряшки с особой тщательностью, на наличие шишек, гематом, и педикулеза, но ничего не обнаружив, приуныл.
- Тебя точно не били?
- Не помню.
Синяков дежурный не обнаружил, и кроме дырок на джинсах, через которые тот мог простыть в холодное время года, другого ущерба у парня не было.
- А может ты вчера с рокерами приехал? - с надеждой спросил Алексей.- Они тебя тут и забыли?
- Какими рокерами? - с недоумением спросил потеряшка. В его голове возникли само собой названия Рейнбоу, Скорпионс, Назарет, Эйси\Диси. Дип Перпл, И всё. Дальше ничего кроме названий музыкальных групп. Включи ему сейчас что-то из перечисленного и он точно не смог бы опознать, кто это и что играет. В этом он был уверен. А вот откуда он эти названия знает, он опять таки не помнил. На вопрос какие рокеры, лейтенант ответить сразу не смог. Затруднялся описать мотоциклетную шпану, которая без прав и документов, отцепив люльки от папиных мотоциклов сбивается в стаю, и гоняют где непопадя под звуки орущей музыки, доносящейся из магнитофонов, прикрученных проволокой к багажникам.
Но вкратце, в трех нецензурных словах лейтенант таки изложил, кто такие рокеры.
Парень выслушал, и опять отрицательно замахал головой. Не помнил он.
- А дырки у тебя на коленях на штанах откуда? - не поверил ему лейтенант, уж больно ему эта версия с рокерами понравилась, да и одежда на парне сплошь заграничная её подкрепляла, - Когда на моцике падают, да на асфальте крутятся, дырки то и появляются!
- Не помню, - честно ответил потеряшка. И правдивость его слов подтверждали относительно чистые коленки, без ссадин и кровяной корки . Не подходит, подумал лейтенант, и почесал макушку. И видимо он это делал часто - чесал макушку, поскольку в его неполные тридцать лет на макушке царило редколесье. Но чесание видимо помогло, и в голове возникла идея.
- В общем, вот что..., у меня через полчаса пересменка, можешь моему сменщику все рассказать, может он чем поможет...Хотя ты знаешь, - Алексей поднял глаза в потолок, - Я бы тебе посоветовал сходить в продуктовый магазин, до Маринки...Она всех местных знает, глаз наметанный. Может и тебя опознает?
После этих слов, старший лейтенант вроде как забыл о посетителе и занялся чтением каких-то журналов, толстой стопкой украшающих стол.
- Так я могу идти? - спросил парень.
- Можешь, - кивнул старлей, увлеченно читающий журнал, словно это новое произведение Агаты Кристи. А когда посетитель вышел, Алексей с облегчением вздохнул и быстренько записал в журнал, что в его смену происшествий не было. Но громко хлопнувшая секунду назад дверь со скрипом открылась и в проеме возникла соломенная голова потеряшки.Такие у него были волосы, не блондин, не рыжий а скорее светло-русый, соломенный цвет волос.
- А магазин как называется, где Маринка работает?
- Продуктовый, - с удивлением ответил Кулагин.
- Спасибо, - ответил парень, и дверь закрылась на этот раз не громко хлопнув, а тихо скрипнув.
***
Потерянный парень еще некоторое время шел по поселку, с интересом разглядывая окружающие дома. Дома все были сплошь одноэтажными, огороженные заборами из штакетника. Во дворах перед дома росли яблони, с мелкими зелеными яблочками. Иногда вместо яблонь встречалась черемуха, или вишня. Названия деревьев в его голове, как и штакетника на заборах всплывали сами собой, словно он всегда их знал. Так же как и запах березовых дров доносящийся из растопленной бани, опознал тут же. И чем больше он определял из увиденного вокруг, тем больше росла уверенность в душе, что вот сейчас, ещё чуть-чуть, и он внезапно вспомнит, кто он и как здесь оказался. Но озарения не было. Он уже дошел до двухэтажного здания Дом Культуры, в котором видимо был еще и кинотеатра, судя по цилиндрической тумбе с афишей перед зданием - " Пираты ХХ века". Напротив Дома Культуры располагалось скромное одноэтажное здание администрации. Опять таки судя по красному флагу на крыше, и почти сразу потеряшка увидел вывеску, на стоящем чуть поодаль от администрации здания - "Продуктовый магазин".
Проходя свой недолгий путь до центра поселка, как было понятно из стоящих тут зданий - администрация - значит центр, парень пережил некоторые приключения. Он неоднократно был облаян собаками из окруженных заборами домов, окинут недобрыми взглядами старушек, которые кто пропалывал грядки у дома в" позишен намбер ту", кто вешал белье на веревки, кто-то просто поглазел на него из окна, а вот проезжающий мимо мотороллер муравей с усатым и злым водителем за рулем, так запросто обрызгал его водой из грязной лужи. Лужи на асфальте встречались повсеместно, гораздо чаще старушек, и собак. Они были мутные, небольшие, но глубокие. Словно перед недавно прошедшим дождем дорогу кто-то тщательно утюжил с аэроплана. Были такие на заре авиации - аэропланы, когда пилот соответственно рулил, а бомбометчик скидывал вниз мелкие бомбы, по размеру чуть меньше минометных. Как выглядели аэропланы, бомбы и минометы, потеряшка точно знал, словно он это всё когда-то видел. Но вот когда и где? И как? Как всегда - не помнил.
Продуктовый магазин ещё оказался закрыт. На дверях вывеска вещала, что работает магазин с 9:00 до 20:00. Обед с 14:00- 16:00. Но не смотря на закрытые двери, у магазина уже была очередь. Одна бабка, один робкий мужик неопределенного возраста, страдающий запоем, и один дед. Парень пристроился на краю лавочки у магазина, и под строгим взглядом бабули у дверей, всем своим видом давал понять, что на первое место не претендует. Но она ему не верила, и жалась к дверям попутно отгоняя алкаша, " пошел отседа Степашка! Пошел!" Степашка собственно и не рвался, просто маячил неопределенно у дверей показывая как ему хреново. Но артистический свой талант он оттачивал не для пенсионерки у входа, а видимо репетировал для хозяйки магазина. Поскольку из той же вывеске на магазине было понятно, что если спиртное отпускается с 11:00 до 18:00, то в 9 утра опохмелиться было проблематично.
А вскоре магазин открылся и народ хлынул внутрь. Первой была бабулька, следом Степашка, а дед поднялся по ступенькам степенно, подобающе возрасту. Последним зашел парень, и тут же уставился на витрины. затейливо расставленные витыми пирамидками из консервов кильки в томатном соусе, сельди иваси, завтрака туриста из перловки, и сгущенного молока. Но больше привлекли внимание парня, шоколадки "Аленка". Пирамидки из них смотрелись фундаментально, как пачки банкнот в хранилище Швейцарского банка. Красиво, затейливо. Даже геометрически правильно, если разобраться, конечно.
Бабулька, вопреки ожиданию, не скупила половину содержимого магазина, а купила две булки хлеба, пачку соли, и десять коробков спичек. Сначала решила, что это всё, а потом опомнилась, и взяла десять килограмм сахара по 78 копеек за кило. Степашка безрезультатно помаялся перед ледяными глазами продавщицы, и пропал. А сурьезный дед, почему-то уступил очередь парню. Парень сразу в лоб спросил худую и какую-то озлобленную на жизнь продавщицу - не знает ли она его? На что продавщица фыркнула, как лошадь отгоняющая овода. И грубо заявила:
- Отвали! Должна я что ли помнить всяких!
И тут же утратив интерес к парню, уставилась на деда, как потенциального следующего покупателя.
- Чего тебе Агдамыч? Как всегда?
Дед крякнул, а потом покосившись на парня сказал:
- Света, чего ты? Помоги человеку, не видишь не в себе он...
- Чего я ему должна помогать? Он мне сват? Брат? - вспылила продавщица, - Если он меня не помнит как звать, с этой путает... Это мне тут все по жизни должны! Вот ты Агдамыч, уже пятнадцать рублей должен! А знаешь сколько вас таких?!
- Светик, да брось ты... - начал говорить умиротворяюще Агдамы, - Ты что ли не знаешь? С пенсии до копейки отдам!
- Да не в тебе вопрос! А в этом! - фыркнула Света. - Приперся! Не знаю ли я его? Я что последняя прошмандовка в Сергеевке, что всяких бичей знать должна?!
Продавщица окатила старика огненным всепожирающим взглядом, от которого толовая шашка бы всенепременно бы задымилась и тут же жахнула, даже без детонатора. А потом шлепнула по прилавку плавленым сырком "Дружба" и тут же стукнула извлеченной из ящика бутылкой зеленого стекла с надписью " портвейн Агдам". А следом достав из под прилавка толстую общую тетрадь в клеточку, сделала в ней авторучкой запись.
- Спасибо, - тихо произнес старик, опуская в тряпичную самошитую сумку сырок, и бутылку. В пустой на взгляд сумке, что-то звякнуло. Дед внезапно как-то поник и скукожился. Даже кажется стал сантиметров на десять ниже чем был.
А дед внезапно, вместо того, чтобы тихо уйти, вдруг ухватил за локоть незнакомого парня:
- Пойдем со мной, сынок. Я тебе помогу...
***
-Ну как сынок? Полегчало? - вопросил дед, когда парень опрокинул в себя полный граненый стакан портвейна.
- Еще не понял, - честно ответил парень, отдавая стакан старику.
- Это где же тебя так угораздило, - покачав головой, произнес Агдамыч, наливая себе в опорожненный стакан заветного напитка.
- Не знаю я, - ответил парень, чувствуй как тяжелый сладкий напиток распространяется по телу вязкой хмельной истомой.
- А что ты знаешь то? Что ты знаешь? - спросил дед, мелко хлебнув из стакана, словно это не вино было, а горячий чай, и протягивая парню кусочек отрезанного перочинным ножом плавленого сырка, чтобы закусил. Тот зжевал похожий на пластилин сырок и ответил:
- Знаю, что это азербайджанский портвейн Агдам, восемнадцать градусов, ценой в два рубля шестьдесят копеек...
- Не густо...., - прошамкал беззубым ртом Агдамыч, - А кто ты? Откуда? Правда не помнишь?
- Правда, - кивнул парень потяжелевшей головой.
- Это что ты такое вчера пил?
- Не знаю. Мне кажется не пил...
- А братьев Сироткиных не знаешь?
- Не знаю. А кто они такие ?
- Да халявщики, эти Сироткины...Где чего умыкнуть, да пропить, - с неприязнью отмахнулся Агдамыч.- Они видишь ли, недели две назад летающую тарелку нашли, и сдали городским дурачкам, как люминий...Вся слободка две недели пьет! Шутка ли! Две тонны люминия!
Парню стало неуютно, он никак не думал о себе в таком контексте, что он даже как-то не придал внимание на едкую зависть, которая сочилась из каждого слова старика про братьев Сироткиных.
- Вы думаете я с неё? С летающей тарелки? - настороженно спросил парень.
Но дед не ответил, прихлебнул вина из стакана, а потом выдержав паузу, сказал..
- Нет конечно, если бы ты был с тарелки, сейчас бы у Сироткиных валялся.. - хмыкнул Агдамыч, прихлебывая из стакана, и опровергая собственную версию появления потеряшки.
- А откуда я по вашему?
- А может ты из Сорокино? - с сомнением, произнес дед, допивая стакан, и заедая его кусочком сыра.
- Это где?
- Да недалеко отсюда, - уклончиво ответил старик, пряча глаза, - Только одно паря....Некоторые туда уходят, но ещё никто и никогда оттуда не возвращался...
- Почему?
- Болеют там..., сумрачно произнес Агдамыч, наливая в порожний стакан грамм сто и протягивая незнакомому парню. Старик почему-то оглянулся, перед тем, как продолжить разговор, хотя в сквере на лавочке, где они сидели не было ни единого прохожего. Люди ходили, и даже автомобили проезжали, по центральной улице Ленина, где стоял памятник с кепкой в руках, а вот в сквере за памятником никого кроме них не было.
- Чем болеют? Эпидемия что ли? - спросил парень, принимая стакан с портвейном от деда.
- Можно сказать, эпидемия... , - задумчиво ответил старик, пожевав губами. - Они там понимаешь, сначала заикаться начинают, когда говорят...А потом, когда заикание проходит, говорить начинаю не своими голосами...И живут не так, и думают не так... Словно это уже не они, а другие...
- Какие другие?
- Люди другие, а может и не люди уже..., - с осуждением ответил дед, словно парень виноват, что не понял, не догадался сразу. - Вот потому и смысла возвращаться нет, что это не они...
- Не они, а кто?
- А я почем знаю! - огрызнулся старик, - Ты пей давай! Вчера уже одного у гаражей убили!
- За что убили?
- Да как ты, стакан семафорил, задерживал! - зло ответил дел, неприязненно смотря на собутыльника.
- Хорошо, не буду..., - отозвался потеряшка и опрокинул стакан залпом.
- Эх! Молодёжь! Вино хлебаешь, как водяру! Куда торопишься? Это же вкус понять не успеешь? Смысл понять не успеешь! Лишь бы нажраться! - с осуждением вымолвил Агдамыч, глядя на опустившийся при глоте кадык парня.
- А откуда вы все это про Сорокино знаете, если оттуда никто не возвращался? - с сомнение произнес потеряшка, уставившись на Агдамыча, словно уличая его во вранье.
- Люди говорят...
- Они откуда знают?
- Оттуда, - рявкнул дед, забирая из рук парня пустой стакан, - Цветик-семицветик слыхал?
- Сказка вроде такая, - икнув, ответил потеряшка.
- Кому сказка, а кому жисть, - ответствовал старик, наливая свою порцию, и опрокидывая бутылку вертикально, чтобы вытекло все, без остатка. В итоге порция оказалась несколько больше, чем было налито собутыльнику.
- Когда Машка его нашла, она душа чистая, неразумная, пожелала, чтобы всем нам в Сергеевке жилось хорошо, все мы были довольны. Мы так, благодаря ей и живем. Всем всего хватает. Грех жаловаться! Но вот потом она дурочка, отдала цветочек Семену, а тот Надьке своей. А Надька дура, пожелала, чтобы мы жили у моря. А река Сережка, возьми и разлейся до самого горизонта! Чем сука не море! Ни тебе связи с большой землей, ни продуктов, ни почты. После Надьку цветок получил Андрюха, брат ейный, он денег пожелал...Ну, там завертелось... Только бабка Аксинья, что ворожбой промышляет, да сводничает, про Сорокино узнать захотела. Вот ей ответ и был дан. На том лепестки и кончились.... Жалко конечно, - произнес Агдамыч, мелкими глотками допивая стакан и думая о чем-то своем, о потаенном, словно он один точно знал, как распорядится последним лепестком и желанием.
- Так что же мне делать? Как узнать кто я? - спросил парень, уставившись на Агдамыча, как на пророка.
- Ну..., - протянул Агдамыч, - Если ты до сих пор не оклемался, то даже не знаю, как память вернешь. Цветик-семицветик ты вряд ли найдешь, а дорогу в Сорокино показать могу...
Глава 2. Сорокино.
Путь в деревню Сорокино, который указал парню Агдамович,( по его утверждению он же Иван Адамович), оказался прост до безобразия, но извилист, как поросячий хвост. Он пролегал по рыбацкой тропинке вдоль берега реки Сергеевки. Существовал и обычная автомобильная грунтовая дорога, но она шла между болот, и потому изрядно петляла ещё больше , накручивая семьдесят верст с гаком. А вдоль реки по тропе два часа, не более. Это опять-таки по уверению Адамовича.
Тропинка вдоль неширокой, но полноводной речки поросшей густым камышом и вплотную подступающей к воде ивой, была помечена то там, то сям пустыми консервными банками из под кильки в томате и зеленого горошка. Банки были не все пустые, как отметил про себя шагающий по тропинке потеряшка, а кое-какие с землей, где видимо содержались черви, приглашенные на рыбалку. И опять таки парень это знал, знал, что на зеленый горошек хорошо клюет язь, и на кузнечика хорошо клюет, а на ракушку может и карп взять, и окунь не откажется. Но вот воспоминаний откуда он это знает, не было никаких, словно ему, его чистому от памяти разуму, просто кто-то зачитал, записал знания без привязки к его жизни, его личному опыту. Можно, точнее наверное надо было бы огорчиться по этому поводу, но эмоции отсутствовали. Он просто внутренне констатировал факты, как некая безликая ЭВМ. И всё...Словно зарубку на дереве поставил, или там отдельный факт в ящичек положил, с надеждой авось пригодится. Но всё же некие физиологические потребности начинали о себе напоминать. Как-то пустой желудок...Потеряшка вдруг вспомнил вкус кильки в томате и завтрак туриста , где был неопознанный рыбный фарш и перловка. Впрочем, он не отказался бы сейчас и от кабачковой икры с горбушкой хлеба. Зажаренной такой, хрустящей горбушкой натертой чесноком с солью. Блин.....От блинов горячих пышущих жаром, истекающими сливочным маслом, он бы наверняка тоже не отказался....И чем дальше он шел, тем больше его терзал голод, и начинали одолевать сомнения. А правильно ли он идет? И зачем ему это Сорокино? А вдруг он не оттуда? Надо ли ему туда? И сколько ещё идти точно? Ведь два часа это не расстояние, а время. ... Попутно бренное тело начали одолевать насекомые. Было такое ощущение, что комары голодали лет сто, и парень первая и единственная их надежда. Потеряшка сорвал веточку ивы, отгоняя от лица ненасытных насекомых, и размышлял...
А перед глазами периодически возникали видения макарон по-флотски, гуляша с гречкой, котлеты с картошкой пюре. Так ностальгируя по пище, он прошел наверное пару километров по тропе мимо редких рыбаков, пока не наткнулся на последнего рыбака. Последнего, он так для себя решил скорее всего потому, что дальше тропа становилась почти не видна, и людей с удочками далее не наблюдалось. Рыбак сидел на маленькой кособокой табуретке в растянутых на коленях трико, и землистого цвета майке. На прохожего рыбак не обратил ни малейшего внимания, комары его почему-то не тревожили. А рыбак как завороженный смотрел на большой красный поплавок, неподвижно замерший на водной глади.
- Извините, вы не скажете - до Сорокино далеко? - приспичило узнать о расстоянии парню. Уклончивые ответы Агдамыча его не устраивали, и он решил таки уточнить, пользуясь случаем.
- Далеко, - отозвался рыбак, не поворачивая головы.
И тут поплавок внезапно ожил и дернулся, круги от него мигом разошлись по воде.
- До ночи дойти успею? - спросил парень.
Рыбак вопрос игнорировал. Вопрос завис над рекой. Камыш промолчал. Ивы не ответили. Поплавок же подумал, подумал, и вдруг, безоглядно нырнул, пропав в толще зеленой и мутной воды. Рыбак отчаянно ухватил удилище и потянул вверх, сам поднимаясь с табуретки. Бамбуковое трехсоставное удилище крякнуло, и попыталось согнуться. Леска, уходящая в воду, натянулась как тетива на луке.
- И! И!И! - издал короткие звуки рыбак пятясь и поднимая двумя руками согнутое в дугу удилище.
И старания его увенчались успехом. Из воды на воздух у самого берега появилась большая рыбья голова, размером с среднюю собачью. Голова открыла рот, показывая крючок зацепленный за нижнюю губу, глотнула воздух, и рывком ушла в глубину, перетягивая удилище, поборов рыбака. Из воды на миг показался хвост, размером с ладошку взрослого человека. Хвост ударил по воде, подняв редкие но крупные брызги. Леска тихо, с грустным звуком лопнула. Удилище с хрустом распрямилось, а рыбак от неожиданности сел попой на зеленую траву.
- Так вы говорите недалеко до Сорокино идти? - попытался уточнить парень. Остро выступающий из худой шеи кадык рыбака дернулся, словно он проглотил незримый кляп, мешающий речи, и на парня обрушился поток информации. Парень узнал о сексуальной связи рыбака с ним и его близкими родственниками, как далеко ему идти, и кто он по ориентации. Далее последовали обещания нанести ему тяжкие телесные повреждения, и душевные травмы .... Разговор явно не клеился.
- Ладно. Пойду я, - сказал потеряшка, и поспешил уйти по едва угадываемой тропинке, опасаясь , что поток слов, извергаемых изнутри рыбка его похоронит. Пройдя уже приличное расстояние парень всё ещё слышал громкие но невнятные угрозы
***
Пройдя ещё примерно пару километров, парень наткнулся на груду мусора, словно какой-то невидимый мусоровоз на антигравитационной тяге, устал летать, и высыпал мусор на берегу, что было крайне неожиданно. Неожиданным был не мусор, а то каким образом он сюда попал. Учитывая, что никаких подъездных путей и дорог для транспорта не существовало. А самым неожиданным в груде мусора, был предмет венчающий её вершину. Это была толстая книга в красном переплете. Разбухший от влаги русско-еврейский словарь.
Он лежал поверх пивной бутылки, а большей частью покоился на старых предметах верхней одежды, смешанных с синтетическими обрезками материалов и строительным мусором, обрезками ДСП, пластиковой окантовки, и лентами жалюзи..
Парень нагнулся к ярко красной обложке и откинул её, чтобы лицезреть титульную страницу. Титульная страница была с пятнами черной плесени, молниями рваных трещин , желтыми разводами от воды, и пометками домашних мух. Страница была полупрозрачна из-за намокшей половины, так, что часть текста обратной стороны на ней проступала, но главное видно было следующее:
Русско-Еврейский ( идиш) словарь содержал около сорока тысяч слов, был по редакцией бла-бла-бла. Словарь содержал очерк об идиш, был вторым стереотипном изданием, и пожалуй самое для потеряшки главное - был издан в Москве. Хотя, хрен с ней с Москвой. Был издан в 1989 году! Вот, что пожалуй, был самое главное. Парень находился если не в оном году, то где-то рядом.
По крайней мере если не место нахождения парня, то его время нахождения становилось примерно известно. Смущал один момент, словарь был пухлый и следовательно не дешевый. Если энциклопедический словарь издания 1985 года стоил более двадцати рублей, то этот стоил если даже половину предыдущего, то всё равно было непонятно. Что за тип потратил энную сумму, а потом вдруг выбросил эту книгу? В существование такого человеческого экземпляра верилось с трудом. Хм, - только и мог промолвить про себя парень, и продолжил свой путь.
Путь вскоре закончился. Прошло около часа, когда впереди стал виден мост. Бревенчатый мост, нависший над узкой рекой, с железным ржавым основанием и густо вбитыми в речное дно рельсами. У моста на трубе виднелась какая-то жестяная продолговатая табличка. Содержание её было парню неведомо, поскольку табличка была надписью обращена к водителю, едущему по грунтовой дороге со стороны Сергеевки и пересекающему мост.
Потеряшка поднялся по крутой насыпи перед мостом и ознакомился с надписью на некогда белой, а ныне ржавой табличке, с облупившейся краской, где всё ещё угадывалась надпись - д.Сорокино. Слава богу! Вышел! - обрадовался парень, поскольку уже там совсем рядом, на том берегу, в сотне метров, были видны черные от времени, покосившиеся срубы домов.
***
Судя по ассортименту растительности, произрастающей на огороде у первого появившегося на горизонте дома, в деревне особым спросом пользовались либо лопухи, с широкими, просто таки гигантскими листьями, либо крапива. Густые заросли крапивы, изрядно превышали средний человеческий рост. Метра три навскидку - определил парень.
В целом, первый попавшийся заросший участок, производил впечатление не жилого, и бревенчатый покосившийся дом за ним наверняка давно был заброшен. Да и с деревней что-то не так, с беспокойством подумал парень. Не кудахтали куры, даже вдалеке, собаки не лаяли. Никто не горланил песни, не заводил трактор, не ворчал на проклятых алкашей, не скрипел дверями и калитками. Одним словом не было никаких звуков человеческой деятельности. Над Сорокино тишина висела как незримое проклятие. Тишины в деревне не могло быть по определению. Ладно там куры. Ладно там трактора, бензопилы, мотоциклы, и ворчливые жены. Но деревня без собак, что брачная ночь без невесты. Что-то здесь было явно не в порядке, это нервировало, или по крайне мере настораживало. Хоть вот, подойдя до первого участка, а вернее плетня огорода перед домом, парень увидел повисшего на плетне старче, опершегося на верхний хлыст локтями, в старом рваном ватнике с самокруткой "козья ножка" во рту. Самосадный табак тлеющий в закрученной "козьей ножке" источал за версту непередаваемый аромат. Помятое лицо деда при приближении, а особенно красный с прожилками нос, должны были дополнить запах табака запахом перегара, но не дополнили.
- И тебе не хворать, - отозвался дед, выпустив изо рта клубы дыма.
- Это деревня Сорокино? - попытался начать разговор потеряшка, обдумывая, как бы всё изложить правильно.
- Ну, - однозначно отозвался дед, и вынув из рта ножку сплюнул через левое плечо .
- А я потерялся, ...,- выпалил парень, разом решив изложить всё как есть, - был в Сергеевке, но не помню откуда я, мне посоветовали к вам сходить, может я из Сорокина...Вы меня случайно не знаете?
- А чего в драных штанах шлындаешь? Заштопать нет ни девки, ни мамки, ни бабки? Однозначно шарамыга, - сурово констатировал дед, и затушив "козью ножку" о продольный хлыст плетня, бросил окурок в сторону парня. Судя по наличью окурков на земле по эту сторону изгороди, старик стоял тут регулярно, курил регулярно, и делал это последние лет сто как минимум.
- А что же мне теперь делать? - растерянно спросил парень, не столько у деда, сколько у самого себя.
- Спроси у бабок, они каждую прошмандовку в деревне знают, - брезгливо отозвался дед, и развернувшись от изгороди заковылял к дому, сильно хромая на левую ногу. Отчего потертый кирзовый сапог на ноге чавкал, словно чего-то со смаком жевал.
В животе у парня заурчало. Желудок кажется сжался до размеров детского кулачка и настойчиво требовал пищи издавая непотребные звуки. "Спросить бы у деда кусок хлеба, - с тоской подумал юноша, но как-то было неудобно, тот и так его шарамыгой обозвал. А вопрос о хлебе насущном, старика бы в этом мнении полностью утвердил.
- А у каких бабок нужно спросить? - запоздало крикнул потеряшка, когда дед уже достиг входной двери дома. Старик неопределенно махнул рукой в сторону поселка, и толкнув дверь, которая беззвучно открылась, нырнул в дом.
***
В полной , гнетущей тишине потеряшка, под аккомпанемент урчания живота и чавкающие звуки собственных кроссовок, дошел до соседнего дома. Сердце замирало в предчувствии недоброго. Он никак не мог понять, что именно, помимо тишины, его беспокоит, пока не обернулся, и не увидел, что на грунтовой, раскисшей от дождей дороге единственные следы- следы его кроссовок. Никто по дороге не ходил, и возможно не ходил давно. Поэтому соседний дом с зарослями крапивы в палисаднике неумолимо должен был оказаться заброшен, так же как и последующие. Он уже не очень верил себе, и начинал сомневаться, а был ли дед у забора, или ему померещилось? Как вдруг к своему облегчению заметил сохнущее на веревке белье у последующего, третье по счету дома, и уже бодрее зачавкал ногами в его сторону..
***
Над развешенным на веревке бельем виднелась голова в черном платке с аляпистыми ярко-красными розами. Из-за большой серой простыни самого тела было не видно, но оно что-то привычно бубнило себе под нос, а над веревкой периодически появлялись кисти рук, расправляющие простынь... Подойдя ближе парень даже расслышал, что говорило тело.
- Мама Чоли...мама Чоли...Дура! Дура эта Изаура! Слушать старших надо! Ан нет! Кобениться! Вся нынче молодежь такая, - с укоризной вздохнула хозяйка голоса, - ничего не знают, а туда же..
- Здравствуйте! - успел открыть рот потеряшка, и не успел опомниться как оказался за столом, а перед его носом возникла эмалированная миска с кашей. Так уверила его бабушка. Каша была на кашу, как знал её парень была не похожа, а скорее на отходы жизнедеятельности крупного рогатого скота. Что-то зеленое, из которого явно топорщились стебли лопуха, и листья крапивы. Разум возражал, против принятия, но желудок победил. Варево выло безвкусное, не соленое, ни сладкое, но съедобное. И парень употребив добрую половину миски, вдруг обнаружил, что на другой стороне стола, напротив сидит не бабушка Агафья, а уже две бабушки. Чем-то неуловимо похожие друг на друга и в то же время совершенно разные. Обе смотрят на него и разговаривают друг с другом:
- Он пустой. Ты разве не заметила?
- И что? Это не помеха...
- Может сфотканный?
- Вряд ли...
- Вы это о чем? - с интересом вопросил парень, пытаясь вникнуть в чужой разговор.
- Да я вот сестре говорю, - ответила вновь появившаяся бабушка, - Что перец горький.
- Горький левомицетин, - возразила Агафья, - А перец острый!
- Острый нож у булочника! - парировала сестра Агафьи.
- А ты как думаешь молодой человек? Может рассудишь нас?
У парня внезапно в голове появилась гениальная на его взгляд идея, и он тут же попытался её озвучить:
- П-п-п-ри, - с трудом выжал он из себя. Язык почему-то отказывался ему повиноваться, - у-у-у-пот-пот-пот- потреблении п-п-перца, мы о-о-ощ-щу-щу-щаем, не горечь, а ж-ж-ж-ж-же-ние. П-п-п-по-э-э-этому его лучше н-н-называть его жгучим.
- А ты говорила не подействует! - торжествующе сказала бабушка Агафья, посмотрев на сестру. Та пожала плечами и растаяла в воздухе, словно и не было её.
***
Когда парень пришел в себя, он всё понял. Он понял почему земля круглая, а вода мокрая, почему так устроен мир, и почему люди несчастны. Но он уже не был человеком, он был познавшим. Познавшим, что не стоит заботиться о завтрашнем дне, достаточно на каждый день своей заботы. Не надо желать большего, чем ты можешь съесть. Не надо трудиться больше, чем нужно для твоего пропитания. Надо быть как птицы небесные, которые не сеют, не жнут. Бог увидит твою нужду и даст тебе, что тебе действительно нужно. И жизнь дана тебе с единственной целью, чтобы ты любил этот мир, восторгался его красотой и совершенством каждый день. И каждый день радовался новому дню и возможности ему радоваться. И в этом смысл жизни. Жизни которая вдруг стала неимоверно длинной, осмысленной, и полной радости бытия. И все в этом новом существовании ХОРОШО. ВСЁ! Кроме одного ... он так и не знал кто он и откуда. Но это было мелочи. Зачем они сущности, познавшей замысел Бога?
Глава 3. Фотограф.
Узкий зеленый листик житняка согнулся от прозрачной тяжелой капли расы, скатившейся на самый край, но никак не падающей вниз. Капля сверкала как драгоценный бриллиант в лучах восходящего солнца, и переливалась всеми цветами радуги. И судьба капли была неясна. То ли сорвется она вниз, под действием сил гравитации, то ли высохнет, испарится под лучами горячего восходящего солнца. Меж тем маленький серый паучок, времени зря не терял. Он залез по согнувшемуся в дугу листку, спустился, выпустив из брюшка паутину. Раскачавшись как на качелях долетел до острого края листа, там где сверкала капля, закрепил паутину на листе, и прыгнул к основанию, соединяя дугу крепкой нитью. Плел он сеть неспешно, но расчетливо, без единого лишнего движения, поэтому получалось довольно быстро. Поскольку на обед и перекуры паучок не уходил.
Парень , лежал на боку на земле и смотрел за работой паучка. Ему было интересно. Ему все было интересно. Вот пришли они с бабкой Агафьей, и возможно её сестрой, которая то появлялась, то пропадала, собирать землянику на поляну в лес. А тут столько всего...И мухи летают, и бабочки, и комаров-певцов целый оркестр, и мошки мелкой темные тучи кружат. А птички в траве и небе пою на разные голоса, заслушаешься. И так хорошо....Так все правильно, все гармонично, целесообразно устроен этот мир, что не хотелось ничего делать. Просто лежать и смотреть на него...На мир, на поляну, на красные крапинки земляники, усеявшие изумрудную поляну в лесу. И все было понятно, и правильно. Всё, кроме него...Он сам для себя был непонятен и неправилен. Кто он? Зачем он? Приставая с расспросами, к приютившей его Агафье, он смог выяснить только некоторые моменты. Одним из первых вопросов был: Что значит сфотканный?
Агафья вопросу удивилась, словно не обсуждала его при парне с сестрой, словно он не слышал, или не должен был слышать. И ответила весьма туманно и неопределенно. Конечно, она могла бы сказать правду, если бы знала её, но правда , как девка на сносях - скучна и никому не интересна. Поэтому любое мало-мальски интересное событие обрастает невероятными подробностями и превращается в байку. Вот Агафья и поведала парнишке ту сплетню, что стала мифом. Ведь именно то, что он попал на камеру Мишке-фотографу, самым логичным образом объясняло, его полную потерю памяти.
А миф гласил, что появился однажды в городе Алексеевка Миша-фотограф. Откуда он взялся, и где жил до этого было совершенно неизвестно, но как фотограф он зарекомендовал себя сразу. Красиво получались люди на карточках, четко. И люди стали ходить делать фото на паспорт не к криворукому Петьке в Дом пионеров, а к Мише в ателье Динамо, что рядом с городским парком. И на свадьбы Мишу стали звать, и на похороны, и в местную газету Вечёрку, пригласили работать.
Городок Алексеевка был небольшой, тысяч пятьдесят населения, поэтому практически каждый несчастный случай, или там происшествие, быстро становилось достоянием общественности. Кто-то под поезд попал, кого-то машина сбила, кто-то в тюрьму сел. Были и те, которые сгинули навсегда и безвозвратно. В принципе ничего удивительного, кругом леса и болота. Грибники, рыбаки и охотники изредка пропадали. И на Мишу-фотографа никто не грешил, до одного случая. Пока не объявился один из пропавших без вести. С головой у пропавшего было не ахти. Не помнил он ничего. Ни где был две недели, ни что делал все это время. Ни имени своего, ни фамилии не помнил. Где жил не помнил. Родных и близких не признавал. Лишь одно было доподлинно известно, что последнее место, где его видели, это на свадьбе в кафе Заречном. А там Миша-фотограф само собой был. Вот этот мужчина одним из гостей той свадьбы и оказался. И как выяснилось с головой у мужика было плохо не только по жизни, но и на Мишкином групповом фото гостей - лицо вышло мутное, не опознать. Хотя все остальные фейсы нормальные, в резкости. А там ещё пару подобных эпизодов с пропажей людей и мутными лицами на фото всплыли, и всё. Картинка сложилась. Жители города сразу заметили, что с кем случались неприятности - везде люди не в резкости. Причем фотографии были сделаны до того, как эти неприятности с людьми произошли. Слух про дурной глаз Мишки-фотографа, райцентр обошел за два дня.
Потом говорили, что к Мишке перестали ходить люди в ателье, и звать его перестали. Уволили его из ателье, и из газеты попросили. Следом прошел слух, что Мишка от безнадеги спился и уехал. А другие же утверждали, что он сначала уехал из города, и уже там спился. Непонятно, где там, но там.... Но это уже совсем другая история. Впрочем, все это было мифом. Правда была другой.
Правда по имени "Михаил", никуда не уехала, так же как ниоткуда не приезжала, а была исконно рождена в городе Алексеевка, в железнодорожной больнице. Мальчик был хилый, и слабого здоровья. Учился мальчик Миша в местной же школе номер пять, но поскольку чаще болел, чем учился, то и закончил школу без особых успехов. Рост была среднего, вида невзрачного. Ничем особым не выделялся и не отличался, и не занимался ничем примечательным. Пока в его жизни не произошло одно событие. Ему было лет десять, когда муж его тетки - Эрих Евгеньевич подарил ему фотоаппарат "Смена". Вот тут всё и закрутилось. И хоть практически все первые фото были крайне низкого качества, Миша оказался парнем упертым и целеустремленным. Его захватила сама магия процесса. Когда в ванночке с проявителем, на листке бумаги, как бы из небытия вдруг появляется сюжет, который он запечатлел. Удачные фото он хранил дома, а плохие выкидывал. И никому из одноклассников своими редкими успехами и не хвастался. Не было у него среди одноклассников друзей, как и друзей вообще. Да и врагов он не нажил. А по окончанию восьмого класса, он уехал в область учиться в ПТУ, где и отучился на фотографа.
Остальное да, почти соответствовало истине. Вернулся. Стал работать в ателье, и в газету пригласили. Только вот после инцидента с пропавшими он никуда не уезжал. Устроился сторожем в Леспромхозе, где работал посменно, в свободное время бродил по лесам с камерой, в поисках красивых мест, и видов, а по выходным дням ездил в областной центр, и там на центральной площади сидел на лавочке в ожидании клиентов. Бегать по учреждениям не то чтобы возраст не позволял, хотя было на тот момент Мишке-фотографу уже за пятьдесят, а во избежание групповых снимков. ...Фотографию он, в противовес слухам, не забросил, поскольку в свой "дурной-глаз" Михаил Дмитриевич Шахов не верил. А верил он в хорошо поставленный свет, правильно выбранную экспозицию, и качественную японскую оптику. Фотошоп считал от лукавого, для бездарей, которые изначально не понимают, как снимать, а потом пытаются это исправить.
И хоть он в свой "дурной глаз" не верил, но все же было нечто, некие сомнения терзали его, но он боялся признаться в них даже самому себе. А в то раннее утро, когда безымянный парень лежал на поляне земляники, Михаил Дмитриевич восседал на унитазе и задумчиво рассматривал прорехи в семейных трусах, спущенных до колен.
"- Надо бы новых пару штук купить, а эти выкинуть," - с тоской подумал Михаил. Представляя, что в таких вот трусах будет как-то стыдно перед патологоанатомом оказаться. Не то, чтобы Михаил Дмитриевич предчувствовал скорое свое появление на столе патанатома, но он уже два раза катался на буханке "скорой помощи", и не факт, что третий раз, не окажется последней поездкой. И опять таки он , как большинство обывателей, имел весьма смутное, мифическое представление о работниках морга. И ни сном, ни духом, не ведал, что патанатом своих клиентов не раздевает, и иногда даже не он разделывает. На самом деле это делают санитары, а санитарам глубоко наплевать не только на нижнее белье пациентов, да и на сами тела. И не потому, что они такие бездушные скоты, а просто работа такая с мертвыми. На всех сочувствия не напасешься.
После мыслей о смене трусов, Михаил Дмитриевич вспомнил о том первом случае, когда ....словом, когда некую странность он сам обнаружил на своем фото. Снимал он тогда выпускной 10А класс во второй школе. Было это в Мае месяца 1983 года. Всего в классе был сорок один ученик. Фотографируя каждого персонально, он делал пометку в блокноте, где записывал фамилию и инициалы, чтобы при распечатке общего фото класса, каждого подписать на виньетке. А потом сделал одно общее фото класса на ступеньках перед входом в школу. Девочки нарядные. С бантами и в белых фартуках. Парни все в костюмах. Кое-кто даже при галстуке. Хорошее вышло фото. Только вот на общем этом фото у входа, оказалось вдруг сорок два человека, а не сорок один. Он сначала не придал этому значения. Ну, мало ли? Может из параллельного класса кто-то вышел на перемене и рядом встал. Причем этот кто-то был смазан, видимо двигался, и на фото не получился. Хотя Миша сделал три или четыре контрольных кадра. На всех было размытый девичий силуэт. Впрочем, денег с этого размытого силуэта Миша брать не планировал, поэтому особо и не парился. Вышло, так вышло. Тем более, что общее фото с подписанными фамилиями учеников и преподавателей школы, удалось на славу. Комар носа не подточит! Миша был доволен своей работой, и даже слегка горд. С победоносным видом он предъявил стопку фотографий классному руководителю. Она была довольна.
- Ой! Андрей Мельченко какой улыбчивый получился! Леночка, просто прелесть! Как Мальвина! А Игорь Сабанин просто вылитый молодой Александр Блок! Вы Михаил помните фото молодого Блока? Недавно же школу закончили? - спросила Галина Сергеевна у прыщавого фотографа. - Помните?
- Да, - кивнул Миша и зарделся от смущения. Дело в том, что он только закончил ПТУ и снятые им нынче десятиклассники были его одногодками. Он ещё немного постоял, послушал восторженные отзывы, которые длились не долго. Хотя в монологе учительницы о своих любимых учениках, столько было наигранности и фальши, что его тянуло обернуться и посмотреть, не на сцене ли он театра ? И нет ли там сзади ещё зрителей?
Затем Галина Сергеевна увидела общее фото у входа в школу и изменилась в лице. Как писал Федор Михайлович Достоевский, лицо у неё стало "опрокинутое". Причем опрокинулось лицо не сразу, а когда учительница русского языка и литературы всмотрелась в размытый силуэт слева, с края, в последнем ряду.
- Быть этого не может! - громко прошептала она.
На фото была Галя Малышкина. Она училась именно в этом классе. Но зимой 1982 года Галина сломала ногу и в школу какое-то время не ходила. И так случилось, что на ногу в гипсе, кроме распоротого по голенищу валенка ничего не налазило. Вот она в теплых, но скользких валенках, собралась в поликлинику ехать на рентген, чтобы уже значит гипс снять. В тот несчастливый день на остановке у музыкальной школы собралось уже довольно много народа. И когда пыльный, густо пахнущий выхлопными газами, горчичного цвета автобус марки ЛиАЗ-677 с шумом, словно горбатый кит рассекающий океан подплыл к остановке, народ хлынул к нему навстречу. Все торопились оказаться поближе дверям. Ведь всегда был шанс не влезть, и остаться ждать следующий, который приедет бог знает когда. Вот эта толпа и увлекла Галю вперед, а тут перед самым автобусом накатанная колея грязного льда. Галина поскользнулась, упала, и заехала прямо под грязное брюхо автобуса. Автобус подпрыгнул как на кочке. Широкое заднее колесо прошлось по голове и груди девочки.
На похороны пришли всем классом, тогда ещё девятым "А" классом. Галя лежала в красном гробу в белом свадебном платье, и в фате. Такой её и запомнили....А теперь вот она на фото. И то, что Миша-фотограф принял на размытом изображении, за развязавшиеся на голове банты, это была фата...Та самая белая фата.
Эту историю классная руководительница всё в той же театральной манере поведала молодому парнишке, фотографу. Тот промолчал. Потом скомкано извинился непонятно за что, и ушел. Но осадок на душе остался. Да, и потом он ещё иногда замечал размытые лица на групповых фото, но старался о причинах их возникновения не думать. Ведь по отдельности, когда делал портреты, всё фото удавались без исключения, не было ни одного дефектного.
Закончив, с оправлениями естественных потребностей, Михаил Дмитриевич поднялся с унитаза, в полной решимости прям сегодня же пойти в магазин и приобрести не пару, а штук пять шесть новых труселей.
Еще журчала вода в бачке унитаза, когда Михаил уже сполоснув руки, зажег конфорку на плите, и водрузил на неё латунную индийскую кофеварку. Кофе он предпочитал исключительно варить, считая растворимые аналоги жалкой подделкой. Дождавшись пока пенка над горловиной поднялась, три раза. Он вдруг вспомнил, что не скинул на компьютер позавчерашние фото. Вечером пришел уставший, и оставил кофр в прихожей. А вчера был сутки на смене. теперь было, интересно, что получилось. Не то, чтобы он не просматривал кадры на камере, опосля. Но полный размер лучше было смотреть на мониторе, чем на маленьком окошке аппарата. С чашечкой кофе в руке, громко хлопая шлепанцами по полу, Михаил проследовал до прихожей, подхватил кофр и зашел с ним в комнату. Надо сказать, что жил последнее время Миша-фотограф один. Вот не удосужился он завести семью, как и авторитета не нажил. Под сраку лет, а всё Миша. Так бывает, когда человек в сфере услуг. И дело не том, что его не уважали как специалиста, отнюдь. Хороших отзывах о его профессионализме было хоть отбавляй. Но с одной стороны он никому из людей не начальник, а с другой стороны - для каждого заказчика вроде обслуги. Поэтому максимум, как его называло подрастающее поколение - дядя Миша. С женщинами было все сложнее... Пока были деньги, а зарабатывал он иногда очень неплохо, то женщины были. Но связать свою судьбу, пусть с денежным, но сереньким невидным мужичком, проживающим в однокомнатной хрущевке никто не спешил. Так и не сложилось все по настоящему...Хотя красотки были...И они остались в его памяти, и на его фото, хранящиеся в альбомах в шкафу. Фото, где передан нежный бархат молодой кожи, изгиб тонкого стана, тяжелые полновесные окружности грудей, и бедер, и буквально осязаем аромат женского тела. Снимки эти Михаил Дмитриевич никому и никогда не показывал. Во-первых, дело это было слишком личное. А во-вторых, за них и загреметь по статье за порнографию можно было, в те далекие времена молодости...
-" Вот может потому, что красотки, ничего и не вышло" - сокрушенно подумал Михаил Дмитриевич, который в глубине души понимал, что выбери он себе пусть не красавицу, но приятную, миловидную девушку с хорошим характером, всё бы и сложилось. Ведь он не пьющий, работящий, то что в основном таким простым девушкам и надо...
Но душа требовала красоты. Красоты постоянно. Он выкадровывал её из окружающего мира, оставляя за рамками грязь, мусор, жестокость и злобу. Следя за тем, чтобы в кадр не вошло ничего лишнего. Создавая на фото свой мир. Сказочный, где-то по детски наивный. Но совершенный мир красоты. Размывая длиннофокусным объективом неприятный, ничего не значащий фон. Вот и позавчера снимая на камеру яблоко в саду, он максимально размыл фон, чтобы не было видно, что сзади висит и сохнет белье на веревке, а солнышко искрилось в бриллиантовой капле росы на румяной щечке яблока.
Михаил подключил камеру к компьютеру, и скидывая фото на жесткий диск, вспомнил как делал в молодости. Вот помнится снимал молодую мамашу на тогда ещё черно-белое фото. Не было софитов, не было отражателей, даже вспышки у него не было. Он просто подвел её к окну, с облупившейся некогда белой краской на раме. Сзади на стене облезлые отваливающиеся обои. Но её лицо светилось от любви и счастья, собственным внутренним светом, ведь она смотрела на своё дитя. И на фото только её лицо и получилось, а не убогий интерьер. Так и должно было быть. Только так....
Рассматривая последние трофеи после вылазки на природу, Михаил Дмитриевич, практически сразу, без раздумий, большую часть фото отправлял в корзину, поскольку ничего примечательного или выдающегося не находил. Снимки были неплохие, но и только. Не было в них изюминки. То, ради чего этот кадр можно было сохранить. Что хотелось бы рассматривать, что притягивало бы взгляд. Исключительности в них не было. Настроения, в них не было. Хотя, если честно. Настроения не было у само автора снимков. Не отпускающие почечные колики , могли испортить настроение кому угодно. Дмитрич знал, что в его случае помогает только горячая ванна, ношпа тут бессильна. Но лезть в ванну не спешил. Это он предпочитал делать вечером, перед сном, чтобы получить максимальное расслабление и полноценно выспаться. А тут он наконец добрался до удачного на его взгляд снимка, который можно было оставить.
- А это ещё что? - спросил Михаил сам у себя, и отхлебнув кофе из кружки, поставил её на блюдце. На комичном фото, где на площадке зеленого листа черной смородины две гусеницы поднялись на дыбы друг перед другом в верхнем углу кадра оказалось белое пятно. Откуда оно взялось? Когда снимал, его не видел. И правда. На втором кадре его уже нет. И на третьем нет. Но положение у гусениц сменилось, одна из них уже опустилась на лист, и нет той напряженной ситуации, словно гусеницы собрались выяснять отношения. Дмитрич вернулся к первому фото назад. Если бы он пользовался фотошопом, всего то делов было залить мешающее пятно нейтральным зеленым фоном. Но тут дело принципа. Кадр должен быть идеален без всякого мухляжа. Михаил прихлебнул остывшее кофе из кружки и увеличил кадр.
- Твою мать!
Невольно воскликнул он, рассмотрев что это. Это белое размытое пятно в кадре явно было чьим-то лицом.
Глава 4. Красный маяк.
Был такой колхоз - "Красный маяк". В между прочим, первый колхоз в районе, но о нем мало кто помнил. А в пору восемнадцатого года, там много было сознательных товарищей, которые приняли революцию всей душой, помещика Матвея Васянина раскулачили, и на стропилах амбара подвесили. И первый колхоз организовали вначале тридцатых. Но вот мужское население ушло на фронт в сорок первом, и колхоз захирел. Не вернулся с войны в Красный маяк, практически никто из мужеского населения. Окромя пожалуй одноногого парня, который ввиду отсутствия конкуренции, и стал последним председателем колхоза "Красный маяк". То ли Макар звали одноногого, то ли Степан, председательствовал не долго. Что-то там случилось... Не сложилось у него с семейной жизнью. И он то ли по пьянке в болоте утонул, то ли волки в лесу загрызли. Пропал он. Новые, назначенные сверху, руководители не приживались. Вдовы потихоньку померли, детишки какие были, выросли и разъехались кто куда, и к началу семидесятых годов, колхоз, да и сам поселок перестали существовать. Поля заросли. Дома сгнили и обрушились. Кое-где еще среди зарослей лопуха и крапивы еще можно было усмотреть фундаменты домов. Да о бывшем поселке можно было догадаться по растительности. Яблони росли, рябина, кусты черной смородины, крыжовника, а меж ними земляника. Через деревню протекала небольшая речка Карасу, которая в жаркое лето почти полностью пересыхала и превращалась в ручей. Кругом болота. Лес, в основном ели, березы, кривой, жидкий, на разработку не годный. И дороги до поселка нормальной никогда не было, ямы да ухабы. Одним словом, гиблое, бесперспективное место. И вполне возможно, совсем бы про Красный маяк забыли, ка бы не одна достопримечательность.
Километрах в пятнадцати от поселка речка Карасу при в падении в реку Сергеевку образовывала небольшой водопад. Хотя на настоящий водопад он не тянул, но скальные породы выступавшие из дна, образовывали пороги. И живописный вид падающей бурлящей воды, существовал лишь по весне, и да чуть-чуть в начале лето, пока река была полноводной. И в середине девяностых годов завелась мода, фотографироваться молодоженам на фоне водопада. И поскольку в Алексеевке особых достопримечательностей кроме памятника Ленина и вечного огня не было, место для семейного фото стало настолько популярным, что дорогу до водопада не только накатали, но и насыпали грейдер. И уже позже, в начале двухтысячных, положили асфальт. И Мише-фотографу место было знакомо до зубной боли. Он можно сказать мозоль на пальце заработал, сколько раз приходилось затвор нажимать. Потом он заинтересовался истоками реки Карасу, куда было сложнее добраться, но можно было сделать живописные снимки. И заинтересовался живописными местами, не он один. Заинтересовались рыбаки, черпавшие бреднем карася по ямам вдоль реки на разливе. Заинтересовались охотники, выяснив, что в заброшенном поселке поселились зайцы и косули. Потом рыбаками и охотниками заинтересовались егеря. Которые отлавливали рыбаков и охотников. Потом егерями заинтересовалась полицейские. А полицией прокуратура. Одним словом, в девяностые годы заброшенный и полузабытый Красный маяк, опять стал известен и почти популярен. Жизнь кипела. Но кончилось это тем, что рыба в Карасу совсем вывелась, а оставшиеся в реке лягушки облегченно вздохнули. Охотиться же у Красного маяка могли только лица приближенные к власти. Правда живности, какую пострелять, там тоже почти не осталось. Потом пришло время кладоискателей, которые вместо фундаментов домов нарыли окопы. Ничего ценного не обнаружив кладоискатели, переквалифицировались в металлистов. Но не в тех, которые писают кипятком по Black Sabbath и AC\DC, а в тех, которые ржавые железки сдают в пункты приема на вес. Металлистов и кладоискателей изредка гоняли егеря. Скорее по привычке, чем по закону. В общем, через какое-то время про Красный маяк стали опять забывать. Ходили слухи, что туда для сильных мира сего завезли пятнистых оленей на развод. Но то ли олени не успели развестись, то ли не захотели, не понравился им климат, то ли постреляли их не дав время на раздумья. И охотничье угодье запустело, и закрылось. Зайцы перекрестились, и занялись размножением. Говорили, что у болот, за поселком в начале нулевых ещё можно было встретить диких кабанов, но это скорее из области мифологии.
К двадцатым годам двадцать первого века у Красного маяка можно было встретить лишь грибников по осени, но и тех редко. Вокруг Алексеевки грибы росли везде, и не было особого смысла переться черте знает куда, по заросшей, едва угадывающейся дороге к Красному маяку. И все же туда ездили....Непонятно кто, и непонятно зачем.
Фотограф Шахов и сам себе наверное не мог признаться, что ездит он туда на своей старенькой шохе, не за красивыми лесными пейзажами, а за одиночеством. Словно одиночества не хватало в его одинокой жизни. Хватало. Он иногда хотел напиться и выть на луну от одиночества, и он напивался, но не выл. Хотелось лезть на стенку от одиночества, но он не лез. Он понимал, что найти родную душу в родном городе ему не суждено. А вот сами люди, всё время - не те люди. Не те с которыми бы хотелось поговорить, не те которые бы его поняли, не те, которые бы думали и чувствовали, как он, не те, с которыми бы хотелось прожить жизнь вместе. И вот от присутствия в его жизни постоянно "не тех людей" он уставал. Уставал отвечать на бессмысленные вопросы, поддерживать бессмысленный разговор о политике, экономике и ценах на продукты. Бессмысленные сплетни о жизни знакомых и незнакомых, сотрудников, соседей, жителей города и звезд эстрады. Всё это бессмысленно и бесполезно. Вся эта жизнь проходила неправильно - утекала, как вода сквозь пальцы. И как ты не сжимай пальцы, не тужься. не стремись сохранить драгоценные капли - все пройдет. А тратилась жизнь почти целиком на мелочь и шелуху повседневности. От осознания, что это невозможно исправить на Шахова часто накатывала тоска. Но вот останови его сейчас, ползущего на жигулях шестой модели по узкой ухабистой дороге и спроси в лоб, о чем бы он хотел поговорить? Какую тему для разговора он считает не бессмысленной? Он пожалуй бы растерялся, и не смог ответить. Однажды по молодости, актриса молодежного театра "Синтезис" Лариса Артюхова дала ему почитать книгу Германа Гесса "Степной волк". И когда он отдавал после прочтения, она спросила: Как тебе книга? Он ответил: Степной волк - это я.
И серьезно, без улыбки, посмотрел ей в глаза. Она встретила его взгляд и кивнула: Я тебе верю.
Миша-фотограф ехал сейчас не за одиночеством, или как он внушал себе - удачным снимком. А ехал найти того парня, который случайно попал ему в кадр. Шахов почему-то был уверен, что это был парень, и что он до сих пор, уже третий день бродит где-то без памяти по перерытому кладоискателями Красному маяку. Он даже в уме примерно внутренним взглядом видел несчастное лицо парня, голодного, измученного продрогшего. И внутренне содрогался от жалости к незнакомцу. Совершенно не представляя как ему вернуть память, он почему-то был уверен, что всё устроит. Не знает как, но устроит.
Он так увлеченно крутил руль, петляя по едва заметной дороге, что даже не обратил внимание на следы. Четкие следы протекторов автомобиля проехавшего незадолго до него по заброшенной дороге. Ночью прошел небольшой дождь, и следы и куски грязи вылетающие из под машины, сложно было не заметить, но Михаил Дмитриевич, обратил на них внимание, лишь когда выехал на большое поле, перед самим поселком. Глубокая лужа в яме на дороге было расплескана, и темные полосы от мокрых колес виднелись впереди, по ту сторону лужи. "Странно", - подумал Шахов, объезжая знакомую рытвину по полю, справа, - "Кто это сюда приперся? Опять металлисты что-то ищут?" Впрочем, размышлял он не долго. Проехал до зарослей бывшего колхозного сада, и оставив машину под тенью деревьев, поспешил к тем кустам смородины, где фотографировал гусениц. Нет конечно, он понимал, что ни гусениц, ни парня там не увидеть, но был уверен, что поиски надо начинать от того места, откуда все началось. Как говорилось, танцевать надо от печки.
Кусты он нашел без проблем. А вот дальше ...Дальше он стал бродить вокруг зарослей нарезая круги. Все увеличивая зону поиска. Обошел руины колхозного амбара, где с груды черных трухлявых досок, с фырканьем взлетела стая перепелок. О испуга и неожиданности сердце Шахова на секунду замерло. Прошел мимо обломанной старой березы с сакраментальной надписью на стволе "Макар сука". Фраза навела фотографа на раздумья. Какой именно Макар? В чем он провинился? Чем вызвал такое отношение к своей персоне? Вот нет давно уже на свете того Макара, да и того, кто это написал тоже. А злость осталась на ни в чем не повинной березе...
Потом Шахов стал методично прочесывать останки поселка, заглядывая в нарытые кладоискателями шурфы. Внутренне напрягаясь, поскольку боялся увидеть там тело парня упавшего в яму по неосторожности и свернувшего себе шею. Всё копают, подумал фотограф, рассматривая дно очередной ямы, всё что-то пытаются урвать, вырубить, вывезти, продать. Совсем уже не осталось того поколения, которые хотели посадить, вырастить, преумножить. Сейчас только любят садить печень, строить бизнес, и растить прибыль. Бездумно, безоглядно на будущее поколение. Лишь бы им хватило. Шахов вздохнул, и вышел к реке, где некогда была водяная мельница, а из берега всё ещё торчали рельсы её основания, которые так и не смогли вытащить металлисты. Рельсы были черные от ржавчины, превратившейся в патину. И на них всё еще читалась четкая, выбитая при прокате, надпись : "ЗАВОД ИМЕНИ И.В.СТАЛИНА 1939 г.".
Михаил спустился к реке, сел на рельсу и стал смотреть на медленно текущую речку. На том берегу реки росли ивы. Над одной кроной ивы затеяли разборки воробьи, перепрыгивая с ветки на ветку и о чем-то оживленно чирикая. Яркое солнце отражалось от реки. Лесной воздух напоенный влагой реки и запахом трав впитывался Шаховым как хороший заваренный чай. И сам того не замечая фотограф потихоньку впадал в транс. Когда наносные, поверхностные мысли отпускали, и не думалось ни о чем. Просто дышалось вместе с лесом. Да. Именно может быть ещё за этим ощущением он стремился на плэнер. Чувства единения с природой. Когда вокруг тебя не просто чирикают воробьи и стрекочут кузнечики, шуршат по траве мыши и ящерки, плюхает в реке рыба охотясь за мошкой. Когда весь этот мир перестает существовать отдельно от тебя, как фоновое сопровождение и окружение, а ты сам становишься частью этого мира. И тогда мир перестает тебя воспринимать как внешнюю угрозу, а принимает. И тогда возможно чудо. Михаил поднялся с рельсы, чтобы продолжить свои поиски. Солнце перевалило за полдень. Он уже не был уверен, что пятно это лицо, что лицо обязательно попало в беду. Но дело, есть дело. Надо ещё для очистки совести обойти местность. Надо бы покричать, - подумал фотограф, может кто и отозвался бы. Но кричать в лесу без нужды было глупо. Не хотелось пугать местную живность. И вскоре он похвалил себя, что не стал кричать.
Шахов остановился в нескольких шагах от большого пня оставшегося от спиленного дерева. И автоматически вскинул фотоаппарат. Это чудо обязательно надо было запечатлеть.
Щелкнул затвор. И чудо записалось в память фотоаппарата. Совенок не смотрел на фотографа, то ли он не хотел видеть его, то ли яркое солнце. То ли задумался о чем-то своем , совином. А может просто ждал ночи, чтобы бесшумным призраком полетать над лесом.
Зачем Шахов взял фотоаппарат, спросите вы? Ведь Михаил Дмитриевич не собирался снимать, а лишь искать потерявшегося человека. Но брать с собой камеру было многолетней привычкой Мишы-фотографа. Как полицейский не идет на операцию без табельного оружия, так Миша-фотограф практически не выходил из дома без фотоаппарата. Не брал камеру, лишь когда шел в магазин за покупками, и заступал на смену сторожем. И вот сегодня сорвавшись и уехав в лес к Красному маяку, он чисто по привычке подхватил свой табельный аппарат. Ощущение тяжести на груди и ремня на шее придавало ему уверенности. Это был щит, которым он прикрывал сердце от внешнего мира.
-Бах! Бах! Бах!
Тишину леса разорвали выстрелы. Совенок выпорхнул из пня и потерялся в кроне деревьев. Шахов вздрогнул всем телом, и от неожиданности присел, одновременно пытаясь втянуть голову в плечи. Сердце бешено забилось в груди.
- Стой! Сука! Стой! - раздались крики, совсем неподалеку от Михаила.
Шум. Треск сухих ветвей под ногами. Кто-то за кем-то гнался, раздвигая кусты.
- Блядь! Я его не вижу!
- Комар! Твою мать! Куда он побежал?
- Да вроде туда..., - прозвучал неуверенный ответ, - Я же шмальнул в него три раза. И кажись зацепил...Точно зацепил!
- И что сука теперь делать?
- Надо искать...Он не мог далеко уйти. Я же его ранил.
- А на фуя? А если он сдохнет? Шаман нам бошки оторвет.
Михаил занервничал. Разговор шел недалеко от него. И он понял, что если эти двое сейчас пойдут искать. Найдут ли они того, кто сбежал - неизвестно, а вот его найдут сразу. Свидетелем конечно быть почетно, но уж больно жизнь у свидетелей короткая. Особенно, если в деле замешан Шаман. Поэтому стараясь не шуметь, довольно быстрым шагом Миша-фотограф двинулся по направлению к своей машине, совершенно забыв, что приезжал сюда кого-то найти и спасти.
До автомобиля он добрался ни кем не замеченный, но вот у самой шестерки, его ждал сюрприз. С водительской стороны у машины сидел незнакомый мужчина в грязных джинсах и синей футболке. Он сидел на земле, прислонившись спиной к водительской дверце, и держался левой рукой за бок, по которому расползалось черное пятно.
- Помоги.... , - прошептал незнакомец.
Миша едва сдержал рвотный позыв, и отвернулся. Он не боялся вида крови, как могло показаться со стороны. Ведь иногда в помощь милиции приходилось снимать место преступления, и трупы не первой свежести. Но очень неприятная внешность была у незнакомца. И это было необъяснимо. Его ни в коем случае не хотелось сфотографировать, а в лучшем случае пристрелить. И это желание не объясняло отсутствие растительности на лице. Отсутствие бровей, ресниц, волос. И ни на намека на щетину на щеках. Хотя черты лица грубые, как у тевтонского рыцаря, скорее мужские, чем женские. Но было нечто, нечто неуловимое, нечто вызывающее отвращение. Может быть белесые глаза, с едва очерченной бледной радужной оболочкой, словно выцветшие на солнце? И черные точки зрачков, как дырки на пуговице. Словом, какой-то нечеловеческий вид у него был, при общих человеческих чертах. Это Шахов уже вспомнил потом, после, пытаясь описать незнакомца. А тогда, он просто пытался на него не смотреть. Отвратителен он был. А совесть говорила, что надо помочь.
Поэтому он помог раненому сесть на заднее сиденье, завел авто, и рванул в районную больницу. И ему совсем было невдомек, что те, двое...увидели как его темно синяя шестерка уезжала от Красного маяка.
- Блядь! Терех! Давай быстрей за ним!
- Не суетись Комар. Знаю я чья это "шоха"...Мишки-фотографа. Найдем...
Глава 5. Три "Т".
Городом же Алексеевкой правили три "Т" - Токарев, Татевосян, и Толкалин. На трех толстяков они не тянули. Если директор пивзавода Р.Татевосян и глава города В.П.Толкалин звание толстяка получили бы заслуженно, то хозяин леспромхоза А.Токарев фигурой был похож на удава, проглотившего кролика. Лицо, руки, ноги худые, а выпирающий на их фоне животик, смотрелся чужеродным элементом. И язык не поворачивался Токарева назвать толстяком. Так...полнеющий с годами дистрофик. Не смотря на не геройскую внешность Токарев по молодости был жилист, нрава буйного, задиристого, и поскольку любил говорить, перед тем как начать драку: Настучу- ка я ему в бубен... И стучал так часто, то автоматически получил кличку Шаман. Хотя ему лично это погоняло не нравилось, и Анатолий Алексеевич тайно мечтал, чтобы его звали как легендарный пистолет - ТТ, то есть Толик Токарев. Но, что случилось, то случилось.. Не всё в этой жизни можно изменить даже имея влияние и деньги. А уж кличку какую по жизни получишь, с той и будешь зону топтать. Впрочем, топтать зону и пребывать в местах не столь отдаленных Анатолию Алексеевичу не доводилось, хоть в судебных делах он фигурировал неоднократно. Но в итоге, оставался на свободе, то в связи с недостаточностью улик, а то и вообще, переходя в категорию свидетеля. Надо ли говорить, что Красный маяк, казавшийся некогда лакомым кусочком, был прихватизирован им целиком и полностью. И на счет пятнистых оленей, было дело. Завозил. На охоту нужных людей приглашал.
А вот Татевосян, был полная противоположность Токарева. Он с детских лет был добродушный толстяк. Его любили все пацаны во дворе, бродячие кошки и собаки, бабушки на лавке, одноклассники, учителя в школе, и даже женщины, в детстве воротившие от него нос, в последствии тоже любили. В интимном смысле Татевосян был если не гигант, то весьма долгоиграющим, что нравилось всем женщинам. И если Токареву не нравилось его кличка "Шаман", то Татевосняу его имя - Рауль. Блин! Он проклинал тот день, когда его отец, заядлый шахматист, решил его назвать именем кубинского шахматиста. Фамилию шахматиста ( Капабланка) из знакомых никто не знал, но на испанское имя реагировали все. Что Рауль умеет играть в шахматы, он скрывал. Умел играть, (отец постарался), но афишировать не любил. А вот рассчитывать свои ходы наперед по жизни он умел. Именно поэтому, в конце восьмидесятых годов закончив сельхоз институт по специальности механизатор сельского хозяйства, и придя на завод простым механиком, очень быстро заменил "Злого чечена". Так в народе звали директора Газдиева Ахмеда, руководившего в то время производством. Пиво "Алексеевское" при "Злом чечене" славилось тогда на всю область. За производством он следил строго, не допуская ни малейших нарушений и отклонений. Но вот парадокс, если стандартное Жигулеское, произведенное по ГОСТУ, ничем особо не выделялось, то разливное было сказка. Не фильтрованное. Мутное. Темное. С золотистым перламутровым отливом. Когда трехлитровая банка доставалось из холодильника, и наливалось в потеющую на глазах кружку, тянулось пиво как густой кисель. Душистое, ароматное, бьющее в нос, и по голове, нравилось и помнилось старым жителям. Жёлтые бочки с пивом стояли по всему городу. И торговали им исключительно женщины кавказского типа с неизбежными косынками на головах. Бочки с пивом обычно появлялись в конце рабочего дня в местах массового скопления народа. Так например у проходной Комсомольского Ремонтно- механического завода, на котором в те времена производили компрессоры, и перематывали электродвигатели, бочка появлялась уже к четырем часам дня. И те страждущие, которым было невмоготу отправляли тех, что помоложе, через забор за пивом. Гонцы летали через забор с трехлитровыми банками в авоськах. А к шести часам вечера выходя из проходной народ опустошал бочку полностью. Кто пил на месте, кто набирал с собой домой.
Но в начале девяностых Ахмет Газдиев вышел на пенсию и уехал на историческую родину в Грозный, его теплое кресло занял Рауль. Рауль Татевосян, помимо ГОСТа и технологии очень хорошо знал арифметику. Он понимал, что увеличить прибыль можно просто увеличив объем. Но при разбавлении пива водой, которая как известно губит людей, уменьшается пена. А это тоже прибыль. Добавление стирального порошка вопрос с пеной решает, но ухудшает вкусовые качества. Вопрос с вкусом решался добавлением соды, а потерянный в результате добавок градус компенсировался техническим спиртом. Народ оставался доволен, а Татевосян радовался за народ. И поэтому пиво никогда не пил, чтобы народ не обделять, а предпочитал простонародную чачу, или на крайний случай коньяк Арарат. Помимо коньяка и чачи Рауль любил женщин, и вот на почве любви к певице ресторана "Жемчужина" Анжелике Мартыненко, он сделал ошибочный ход, и пересекся с Толиком Токаревым. Шаман тоже любил Анжелику, и несколько раньше Рауля, и по этому поводу необоснованно считал её своей. Но так случилось, что Татевосян вдохновленный пением певицы, пригласил её к себе в отдельный кабинет, и красноречиво убедил в своей любви.
Но тут в самый неподходящий момент в ресторан заявился Токарев, и беспардонно ворвался в кабинет с пистолетом ТТ в руке. И дальше дело пошло как в известной песне"Ромашки спрятались, поникли лютики..." Причем ромашка Анжела пыталась спрятаться под диваном, куда кот с трудом мог протиснуться. А лютик Рауля кажись поник навсегда. Так он по крайней мере думал, в тот момент... Но не смотря на опасения Рауля, шаман его не пристрелил, а занялся любимым делом, настучал ему в бубен. Татевосян этого так не оставил. Затаил обиду и поспешил настучать на обидчика своей крыше то есть мэру Василию Петровичу Толкалину. Толкалин пообещал разобраться. Но на самом деле Толкалин крышевал не только Татевосяна, но и Токарева. Не то, чтобы крышевал, но кормился с двух рук. Поэтому не считал разумным влезать в разборки. Он конечно гневно принял сторону Татевосяна, а когда тот ушел, позвонил Токареву и гневно принял сторону Шамана. И в этом был весь Толкалин.
Василий с детства был смышленым мальчиком. Он поддакивал тому, кому надо было поддакивать. Говорил только то, что от него хотели услышать. И закончив десятый класс второй общеобразовательной школы им. 50-летия Октября, из секретарей комсомола школы переместился в райком комсомола. Сделав корочку о заочном окончании института народного хозяйства, райком комсомола поменял на райком партии. И тут бы ему расти и расти, но вот беда Союз развалился и партия перестала быть карьерной лестницей. И тогда Василий Петрович на примере Бориса Николаевича стал резким противником проклятых комуняк, разоривших страну. Он громче всех кричал о бесправии и беспорядках, а сам тем временем за ваучеры приватизировал КРМЗ( тот самый Комсомольский ремонтно-механический завод). Надо ли говорить, что завод ему достался по наследству от тестя, поскольку Василий по молодости правильно и с расчетом женился. Но в виду того, что в производстве Толкалин ничего не смыслил, то быстренько распродал оборудование, рабочих разогнал, а саму территорию завода, и цеха сдал всяким ИП и ТОО в аренду. За аренду платили не так много, как бы хотелось, но всегда можно было напрячь более удачливых бизнесменов, чтобы не жадничали, поделились. И они делились. Правда приходилось закрывать глаза на некоторые вещи. Как например шалости Татевосяна с технологией пива, и внезапными лесными пожарами, в случайно выгодных для Токарева местах. Да и в конечном итоге, не все же на бизнесменах держалось? Есть же ещё бюджет. И как бы на верху его не распиливали, ему все равно чуть-чуть оставалось. Поэтому жил мэр Толкалин бедненько. Трехэтажный дом и территория бывшего завода оформлены были на жену Людмилу. Квартира в Москве принадлежала сыну студенту, учившемуся там же, а у самого Василия ничего кроме служебного автомобиля не было.
Помимо основной деятельности, были у известных в городе три "Т" и свои причуды и забавы. Так Татевосян любил широкие застолья, вкусно и сытно поесть. С большим количеством гостей и соответственно подарков ему любимому. Широта души требовала размаха. А что могло быть лучше, народных гуляний? Очень ему импонировал немецкий Октоберфест. Поэтому с согласия и одобрения администрации, раз в год, а потом и чаще, разбивались палатки. Появлялось неимоверное количество шашлычников и шаурмистов, и центральная площадь буквально заливалась пивом. Ведь в эти дни оно шло по акции, покупаешь литр + литр в подарок. Правда после первой кружке того пива, начинал мучить сушняк, и срочно требовалась вторая кружка, а там и третья. А после четвертой, голова начинала гудеть как церковный колокол. Но для православного человека звон колокола, как призыв на подвиг.
В.П. Толкалин шумных народных гуляний не любил, хоть и вынужден был на них появляться. Поскольку, Татевосян после этих гуляний шедро с ним делился. Толкалин любил тишину. Любил теплое ласковое море, и страны, где его никто не знает. Поэтому Черноморским курортам предпочитал Средиземноморские. Отдыхал на них только летом, чтобы его загар не бросался в глаза и не выделялся на общем фоне. А вот в Таиланд съездил лишь однажды, на новый год. Откуда привез незабываемые впечатления и букет венерических заболеваний. От чего семейное положение треснуло и грозило оставить Василия без дома, завода, и средств к существованию. С трудом, но конфликт Толкалин уладил. И стал жить тихо, по прежнему. Периодически меняя секретаршу, на более молодую. Правда, в народе поговаривали, что как минимум трех из секретарш он осчастливил материнством. Но его никто не осуждал, ведь законная жена мэра и по молодости красотой не блистала, а с годами могла легко без грима сниматься в фильмах ужасов.
Но более всех из трех "Т", деньги, женщин и развлечения любил Токарев, он же Шаман. Шумных оргий и попоек Анатолий не устраивал, если не для нужных людей конечно. Развлечения у него были свои, как он говорил, настоящие, мужские. Любил он пострелять. Отсутствие цели его не напрягало благо, зайцы, лоси, кабаны, куропатки, водились в округе повсеместно. Поэтому еще в начале своей трудовой деятельности, подмял под себя он не только леспромхоз, разок пальнув в воздух для острастки перед носом директора, добровольно отписавшего ему право владения. Но и подмял под себя все лесные хозяйства. И если лесничие именовали вышестоящих начальством, то его называли Хозяином. "Хозяин приедет, надо собирать пацанов, дичь загонять"- говорили они, и всем было понятно кто приедет. Помимо пострелять, Шаман имел слабость к огнестрельному оружию, и хоть с первым своим ружьем Зауэр три кольца выпуска 1924 года , курковка, с понтовой гравировкой, он не расставался, но с той поры приобрел куда более дорогие и престижные ружья Бенелли и Беретта. Турок, как оружейных, так и живых он не жаловал. И к лицам кавказской наружности в целом был неравнодушен. И если бы Рауль в свое время, чуя за Шаманом силу, не приглашал его на свои скромные посиделки, вряд ли бы он отделался лишь синяками на морде. Ходили слухи, что несколько приезжих кавказцев пропали без вести не без помощи Шамана. Хотя достоверной из слухов была лишь одна история.
В деревне Урюпинке, что недалеко от Алексеевки у хозяина сдохла корова. Дело было зимой. Хозяин коровы кое-как вытащил горемычную из сарая, и на улице в мороз, она быстро окоченела и превратилась в недвижимость. Дед видя такое дело, тормознул проезжающий леспромхозовский трактор, тащивший волоком лес, и попросил тракториста оттащить тушу на скотомогильник, за деревней. Тракторист отказался, но за бутылку самогонки изменил своё решение. Отцепил бревна, зацепил тушку тросом и оттащил в указанном направлении. И все были довольны. .
А на утро тракторист вспомнил, что второй трос остался вместе с коровой на скотомогильнике. Ругая себя за забывчивость, помчался на седьмой скорости за тросом. А на свалке ни коровы, ни троса. Лишь видны следы волочения. Вот по этим следам на снегу он и выехал к придорожной кафешке. А там его ждала очередная неожиданность. Троса и коровы не видно. Зато стоял зеленый джип Чероки. Шаман объезжая своё хозяйство остановился там перекусить шашлыком. На глаза высокому начальству, особенно с перегаром, попадать не хотелось, но делать нечего. Тракторист Серега пошел к хозяину узнать за свой трос. Шашлычник пошел в несознанку. Но свидетелем разборок стал хозяин леспромхоза Токарев, который молча вернулся к своему джипу, вытащил случайно найденный им ( как свидельствовало из заявления о сдаче огнестрела в милицию ) пистолет Макарова, и убедил шашлычника пройти внутрь и посмотреть не завалялся ли где там трос? Внутри помещения, к великому удивлению шашлычника Алика, нашелся не только трос, но и частично разделанный труп коровы. В амнезию шашлычника Шаман не поверил, а под дулом пистолета заставил жрать Алика сырое мясо, срезая его с коровы, пока это мясо не полезло из шашлычника из всех отверстий.
Алик тем же днем написал на Шамана заявление в ментовку. Шаман сдал "найденный" им пистолет. На том дело и заглохло. Шашлычник пропал бесследно. То ли сам уехал, то ли Шаман помог, никто так и не знает. Тайга - закон, медведь - прокурор. И об этом деле бы никто ничего не знал, если бы не болтливый тракторист Серега.
Но так случилось, что давеча на охоте загонщики выгнали на Шамана не только лося, но и случайно попавшегося человека. Незнакомец всем не понравился, особенно тем, что был свидетелем несанкционированной охоты, а попросту браконьерства. Не местный. Документов нет. Значит и искать никто не будет. Логично? Его бы тут и закопали. Но незнакомец видимо просек, что дело пахнет керосином и попросил его не убивать. Как в той сказке, мол не стреляй меня Иван-царевич, сказала лягушка, я тебе ещё пригожусь. И взяла и тут же пригодилась. Незнакомец пригодился не в том смысле. Он в лоб сказал Шаману, что знает о его желании стать богатым и может ему в этом помочь. На вопрос Токарева: А не джин ли он случаем? Незнакомец ответил, что не джин, а просто видит некогда закопанные в земле клады. И тут же рассказал и показал где копать. Но каково же было удивление шестерок Токарева, когда они извлекли по указке незнакомца глиняный горшок полный серебряных монет царской чеканки. Богатство не бог весть какое, но сам факт поразил. Потом он указал кое-какие места в черте города. И опять таки не обманул ни разу. Шаман приставил к незнакомцу двух отморозков, недавно откинувшихся с зоны, и велел с него глаз не спускать. Так прошло несколько дней...Колдун, как прозвали про себя незнакомца братки, им порядком поднадоел. Они больше копали, чем ездили с ним по округе. Удивляясь тому, чего и сколько бедный народ умудрился заныкать. И вот на третий день Колдун сказал, что знает про остатки скифского кургана, где есть кое-какое золотишко, и они вывезли его к Красному маяку.
Холм, который им пришлось копать, был старый, оползший от времени, прокопав с полдня, они ничего кроме гнилых деревяшек не нашли. Чем были очень раздосадованы и злы. А тут ещё смирно стоящий колдун попытался сбежать. И сбежал ведь гад!
Комар и Терех были парни битые. Но про тех, кто перед Шаманом провинился, они ничего не слышали. Вернее, не знали, что с такими случается. От догадок волосы на голове шевелиться начинали. Поэтому рысью добежав до оставленного у кургана джипа, рванули вслед за синими жигулями. Ну, если честно, как рванули. Тут на колдобинах можно было всю подвеску разбить. Поэтому поехали по возможности быстро, надеясь лишь на то, что на трассе жигуль по любому догонят.
Глава 6. Наблюдатель.
-Времени почти не осталось, - негромко прозвучало с заднего сиденья автомобиля. Шахов, сидящий за рулем, вздрогнул, но голову не повернул, следя за дорогой. Голос незнакомца здорово контрастировал с его внешностью. Это был неожиданно глубокий густой баритон с бархатной, обволакивающей интонацией. Такой голос был бы находкой для радиопостановок. Он практически гипнотизировал слушателя, ему хотелось верить. Странно, что он не уболтал бандитов его отпустить, - мелькнула мысль.
- Жнецы готовы. Скоро будет жатва.
- Да, - согласно кивнул Михаил, подозревая, что раненый, не только раненый в бок, но ещё и в голову. Уж больно пафосно прозвучала последняя фраза.
- Это точно, скоро сентябрь, комбайны на боевом посту, - ответил фотограф
- Не хочешь мне верить? - с грустью отозвался незнакомец, уловив издевку в голосе Михаила - А у меня нет сил тебя переубеждать. .. Вы признаны очередной ошибкой. Эксперимент будет прекращен.
