После работы я зашел в небольшой бар, который открылся в прошлом году через дорогу прямо напротив нашего офиса, чтобы выпить кружку пива. Я всегда так делаю по пятницам, правда, чаще всего еще с одним нашим работником, сисадмином Серегой, но в эту пятницу он приболел - а может, опять влип в какую-то личную историю, потому как имел такую особенность - влюбляться быстро, а потом долго распутывать сложные узлы получившихся взаимоотношений. И я чаще всего выслушивал его отчеты о бурном протекании и крутых виражах личной жизни. При этом он всегда бил себя в грудь и говорил, что это самый распоследний раз, что все зло от женщин и что надо успокоиться, найти себе простую скромную любительницу домашнего очага - и заниматься карьерным ростом.
У меня в личной жизни было именно то, о чем Серега мечтал - спокойная жена, почти взрослая дочь, размеренная, без потрясений жизнь. Правда, почему-то это не казалось мне идеалом, но менять я ничего не хотел, потому что достаточно взрослый человек, чтобы понимать, что шило на мыло не меняют. Впрочем, история не об этом.
В эту пятницу получилось так, что я пил свое традиционное пиво в одиночестве. До известного момента.
В баре было довольно много народу, я сидел один за угловым столиком на двоих, пил не торопясь золотистое пиво из красивой кружки, заедал его орешками, курил - к счастью, новейшие западные веяния по запрету курить в барах до нашей страны тогда еще не добрались.
И тут на свободное место сел он.
Старше меня, лет пятидесяти, в хорошем, но несколько мятом костюме, почти лысый, в больших очках в дорогой оправе. Он сел, поставил перед собой стопку с жидкостью, по запаху и цвету похожую на коньяк, блюдце с долькой лимона, обсыпанной сахаром, и задумчиво посмотрел на меня. Потом вздрогнул, встал, и спросил:
- Простите, у Вас свободно?
- Да, - я кивнул, отнюдь не расстроенный тем, что он нарушил мое одиночество. Я считаю себя социальным человеком, и незнакомые люди не вызывают во мне раздражения. Тем более что свободных мест сегодня и впрямь не хватало.
Он снова сел, сделал большой глоток, затем вынул из кармана пачку сигарет. Я не пялился на него, но краем глаза, периферийным зрением, так сказать, заметил, что его руки немного дрожат. И вообще - он производил впечатление человека интеллигентного, но чем-то расстроенного или потрясенного.
- Иван, - вдруг представился он. - Иван Сергеевич, научный работник.
Мне не оставалось ничего иного, как представиться в ответ - и пожать протянутую им руку. Как-то сразу я предположил, что научный работник хочет выговориться, рассказать что-то - и что мне сейчас предстоит выслушать его историю. Возможно, кто-то иной был бы этим недоволен, но не я - я терпимо относился к людям, и, наверное, что-то во мне притягивало людей, часто совершенно далеких от меня и совершенно чужих, рассказывать мне о своих печалях. О радостях рассказывали реже. И я не ошибся. Правда, предположить то, что я услышу, я не мог.
- Вы читали писателя Милонского? - спросил он.
- Увы. Даже фамилия незнакома.
- Милонский. Юрий Степанович, автор романа "День прощения". Один из шедевров русской литературы второй половины 19-го века. Литературоведы ставят его в один ряд с "Войной и миром" и "Преступлением и наказанием"...
- Увы, - повторил я.
В глазах Ивана Сергеевича мелькнуло отчаяние.
- Хорошо. Давайте по другому. Федерация Конкордия? Что вы знаете об этом государстве?
- Конкордия? - я задумался. - Ну, сейчас на карте произошло столько изменений, что, возможно, я не заметил появления еще какого-нибудь государства, они же сейчас как грибы после дождя...
- Появления? Вы говорите, появления? А я Вам скажу - исчезновения!!! Федерация Конкордия, основана на острове в Атлантическом океане, открытом португальцами. Автохтонное, первоначальное население было частично истреблено, частично ассимилировано европейскими поселенцами. К началу 20-го века - крупная индустриально развитая держава, с сильным военно-морским флотом. Участник Первой мировой войны на стороне Антанты и Второй Мировой - в составе антигитлеровской коалиции. Член ядерного клуба, постоянный член Совета Безопасности ООН, население 80 миллионов человек. И исчезла без следа!!!
Я насторожился. Человек я, конечно, социальный, но сумасшедших не люблю, даже если они и производят впечатление интеллигентных людей.
- Я не очень в географии...- осторожно сказал я.- Да и в истории не очень.
Он посмотрел на меня внимательно - я чуть-чуть похолодел, но некий огонек безумия, без труда различимый за стеклами очков, вдруг погас.
- Послушайте, - сказал он вдруг совершенно спокойно. - Я понимаю, что это звучит безумно, но выслушайте меня, пожалуйста. Потому что я не могу уже больше носить это в себе - и смотреть, как мир не замечает, что у него пропадает история, география, литература, музыка...
Мне не очень хотелось слушать очередного городского сумасшедшего, но пива в кружке было еще слишком много, чтобы я мог торопливо выпить его и уйти, сославшись на спешку. Поэтому я смирился с перспективой потерянного удовольствия и кивнул, сказав как можно более дружелюбно:
- Давайте. Выкладывайте.
И он выложил. Говорил он очень связно, чувствовалось, что необходимость рассказать вызревала в нем давно, а, будучи научным работником, он умел рассказывать последовательно и логично. По-форме. Потому что по существу это был абсолютный бред.
Примерно год назад Иван Сергеевич захотел перечитать одного своего любимого поэта Серебряного века, современника Цветаевой и Волошина. Поэта звали Белгородский, и небольшой томик его стихов стоял на полке, вместе с другими поэтами того времени, которых мой собеседник очень любил. Однако на полке его книжки не оказалось. Иван Сергеевич, являясь человеком очень педантичным, страшно этому факту удивился и спросил у домашних, не взял ли кто этот томик. Домашние - жена, ее мама и сын с невесткой - в один голос сказали, что не только не брали книжки этого поэта, но даже никогда не слышали такой фамилии. И это было самое странное, потому что - ладно сын и невестка, у молодежи другие ценности, но жена Ивана Сергеевича и ее мама были из потомственной петербуржской семьи, и, несмотря на разночинское происхождение, были людьми очень культурными, большими поклонниками русской поэзии, и не читать этого поэта ну никак не могли, а уж тем более не слышать вообще этой фамилии. Потому что, хотя он и не был так знаменит, как Ахматова или Гумилев, - он погиб тридцати лет на Южном фронте, сражаясь в рядах Добровольческой Армии Юга России с большевиками, - его стихи стали классикой русской поэзии Серебряного века. После горбачевской перестройки и гласности Белгородского много издавали, о нем было сделано несколько телепередач, показанных на федеральных телеканалах.
Однако домашние смотрели на Ивана Сергеевича непонимающе и утверждали в один голос, что никогда в жизни не слышали о существовании такого поэта! На каком-то этапе он даже стал кричать на них, не понимая, что происходит - и закончилось все слезами жены и глубокой обидой матушки.
Иван Сергеевич, как научный работник, решил понять, что происходит. Первоначальный расчет - что он откроет последний том Большого Энциклопедического Словаря, вышедшего уже в глубоко посткоммунистические времена, найдет фамилию Белгородский - и ткнет торжествующе в лица домашних соответствующую энциклопедическую статью, этот расчет не оправдался. В БЭС статьи про Белгородского НЕ БЫЛО!!!
Вот это уже был шок. Объяснение могло быть только одно - что в результате каких-то патологических процессов у Ивана Сергеевича появились ошибки в работе головного мозга. На каком-то этапе это даже вызвало у него страх - у одного из его знакомых пару лет произошла немного похожая история: по какой-то причине он стал забывать слова - что, как оказалось, было проявлением злокачественных процессов в коре головного мозга.
Прежде чем буквально бежать в академическую больницу Иван Сергеевич решил проверить фамилию Белгородский через поисковые машины во Всемирной Сети, или Интернете. Естественно, нашлось несколько Белгородских - и даже какой-то поэт-графоман на сайте www.lib.r u - но талантливого поэта начала 20-го века как будто никогда и не существовало.
Как и собирался, он обратился в академическую поликлинику РАН, что на Лесном проспекте, и, не вдаваясь в подробности, попросил сделать ему компьютерную томографию головного мозга, ссылаясь на несуществующие сильные головные боли. К счастью, у него были хорошие знакомые, которые сделали все необходимое в частном порядке, то есть не понадобилось выкладывать бешеных денег, которых эта процедура стоила - и специалисты, к счастью, не обнаружили ничего зловещего.
Это бы обрадовало его - если бы буквально в тот же день он не обнаружил исчезновения уже не человека, а целого государства - той самой Федерации Конкордия, о которой он сказал мне в начале нашей встречи. Дело в том, что их Институт делал совместную работу с одним конкордийским университетом - что-то очень сложное для моего понимания, но наши получили от конкордийцев щедрый грант, который позволял целой научной группе пережить трудные времена перехода к рынку. И вот, сидя за свои рабочим столом, Иван Сергеевич спросил своего коллегу о каком-то факсе из Конкордии, в котором сообщалась некая ценная информация о ходе исследований параллельной конкордийской группы - и коллега даже не понял его. "Какой еще Конкордии?" спросил он рассеянно, не отрываясь от своих бумаг. Иван Сергеевич начал было закипать - и вдруг, - а он все ж таки был ученый, стоит напомнить еще раз, похолодел от внезапной догадки. Он, без объяснений, бросился к карте мира, которая висела на стене - и никакой Конкордии на ней, конечно, не было!!!
История с исчезнувшим поэтом повторилась один к одному. Никаких следов ни в книгах, ни в Интернете об этом государстве не было, их институт работал с одной немецкой исследовательской лабораторией по схожей тематике - и никто на свете никогда не слышал о существовании целого государства!
Версия о безумии была бы самой разумной в этой ситуации. Иван Сергеевич взял больничный, не выходил неделю на работу, пытаясь понять, что происходит. Самое ужасное было то, что никаких несклеек или пробелов в истории человечества с исчезновением этого государства не было. Например, Германия после поражения Гитлера была разделена не на 4 оккупационные зоны, а на 5, не было англо-конкордийской войны 1830 года, отсутствовал великий конкордийский драматург Абрахаам Сантерс, не было на улицах города конкордийских машин - "корветов" и "бэнджей"...
Последний удар мой собеседник получил сегодня. Когда подошел к книжным полкам и стал проверять знакомые корешки: Толстой, Достоевский, Тургенев, Гончаров... И тут, к своему ужасу - к которому он, правда, внутренне уже подготовился, - он не увидел пятитомного собрания сочинений Юрия Степановича Милонского. Он даже не стал спрашивать у домашних, не взял ли кто-то пять томов в малиновом переплете, на всякий случай только открыл соединение с Интернетом, набрал поисковую службу yandex.ru - и обнаружил, что никаких Юриев Степановичей Милонских поисковая машина не знает. Был только Милонский университет и Венера Милонская (оказывается, существует и такая, наряду с гораздо более знаменитой Милосской) .
Одевшись наспех, Иван Сергеевич вышел на улицу, чувствуя, как мир уплывает из-под ног и разваливается на кусочки, - и вот он тут, передо мной. Со своей стопкой коньяка, к которой он даже не прикоснулся во время своего рассказа.
- Иногда мне кажется, что это какой-то сон! Я вот думал, напиться, быть может, до основания, а когда протрезвею, все окажется на своих местах - книги на полках, государства на картах. И знаете, что самое страшное - что это ведь явно не все. Это только то, что я заметил. Я боюсь заглядывать в свою телефонную книжку, боюсь пролистать энциклопедию, боюсь слушать новости по телевизору - чтобы не обнаружить еще какие-то исчезновения. Иначе я точно сойду с ума.
Сказав это, он залпом выпил свой коньяк и закусил лимонной долькой.
- Вы кажетесь мне человеком разумным, - сказал он.- Что Вы обо всем этом думаете?
- Ну, - осторожно начал я, - Есть, наверное, какие-то объяснения. Я не психолог, но слышал такой термин - ложная память...
- Чушь! Ерунда! Я помню наизусть стихи Белгородского, я помню, как мы проходили в школе "День прощения" Милонского... "Творчество Юрия Милонского и консервативная критика капитализма в России". Ленин, Владимир Ильич: "Он не наш. Но он показывает нам, что Россия больше не может жить так, как она живет". Том не помню. А если где-то на помойке и найти собрание сочинений вождя мирового пролетариата, то этой статьи в соответствующем томе не будет.
Я допил свое пиво и, в общем, собирался уйти. В жизни есть много чудаков, живущих на грани между нормой и безумием, мой собеседник, без сомнения, был одним из них - и на моих глазах эту грань переходил. Помочь я ему ничем не мог.
- А знаете, если верить во все эти книжки про загадочные истории - может быть, Вас просто перебросило в другую реальность...
Он посмотрел мне в глаза.
- Пустое! Это такое объяснение, которое объясняет все - и ничего при этом не объясняет. Можно еще сказать, что какие-то зеленые человечки воруют у нас историю, географию, литературу...
Я кое-как сумел отговориться необходимостью идти, заплатил официантке за свое пиво и орешки и оставил ученого одного. Уходя, я слышал, как он заказывает еще сто грамм коньяка. То есть свой план напиться он решил осуществить.
Я бы напрочь забыл эту историю, если бы через месяц не случилось одно происшествие. По телевизору шло ток-шоу Владимира Соловьева, темой которого была легализация легких наркотиков. Как всегда, был Жириновский, против которого был неизвестный мне политик из Госдумы. Все было весьма предсказуемо, но мы с женой смотрели передачу с интересом, результатом же телефонного голосования было, конечно, общее мнение телезрителей, что наркотики, даже легкие, легализовывать не нужно. Это тоже было вполне предсказуемо. Когда передача закончилась, я сказал жене:
- Странно, что никто не упомянул голландский опыт легализации марихуаны.
- Что? - спросила жена. - Какой опыт?
- Ну, то, что в Голландии легализовали легкие наркотики.
- А где это - Голландия? - спросила жена.
- В Европе...- машинально ответил я и остолбенел.
Все произошло точно так же, как у моего случайного собеседника. Никто никогда не слышал про Голландию, никаких упоминаний об этой стране не было ни в одной книге, Петр Первый никогда не ездил туда, не было голландской рок-группы Shocking blue, не было города Амстердама и даже названия Бенилюкс. А на карте только синий цвет, обозначающий море.
Я стал искать своего собеседника. Нашел этот институт, нашел отдел, про который он упоминал, - но никаких Иванов Сергеевичей там никогда не было. С большим трудом мне удалось договориться - за взятку - чтобы в академической больнице РАН проверили всех пациентов с именами Иван Сергеевич, - компьютеризация, к счастью, до них дошла, - но все Иваны Сергеевичи были не те.
То, что Голландия будет не последней, я не сомневался. Я только не ожидал, что следующим исчезнувшим станет мой бывший одноклассник и друг Виктор Иванов. Я позвонил ему на мобильник, чтобы договориться о поездке на дачу - но механический голос ответил мне, что абонента с таким номером нет. Я позвонил ему на городской - там ответила какая-то женщина, раздраженным голосом сообщившая, что по этому номеру нет никаких Ивановых. Я открыл свою записную книжку - Витькины телефоны я знал наизусть - и, как и предполагал, никакого Виктора Иванова. Я нашел школьные фотографии - там были все, кроме Иванова. Я позвонил Овчинниковой, которая в нашем классе была комсоргом и до сих организовывала все встречи выпускников - на 10, на 15 и на 20 лет после окончания школы, - и спросил ее осторожно, когда она последний раз видела Витьку. Овчинникова недоуменно сообщила мне, что такого не знает. И это было ожидаемо. Я обзвонил других наших - с аналогичным результатом. Его как будто никогда не было.
Теперь то, что схожу с ума, чувствую и я. Где-то краем уха я слышал про гипотезу, что шизофрения может передаваться - не как грипп, а каким-то иным способом. Типа ретрансляции, что ли. В общем, просто иных объяснений я не вижу. Я никому ничего не рассказывал и не рассказываю - кто мне поверит, что существовала какая-то Голландия? А проводить остаток жизни в дурдоме я не хочу. Поэтому я притворяюсь, что все нормально. Что все хорошо. Просто мир стал меньше на одну страну. И на одного моего друга. А еще на одного поэта. Вы про него никогда не слышали, как я понимаю. А он был очень хороший. Жалко, что я наизусть помню только несколько его строчек:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в краю далеком?
Что кинул он в краю родном?
Лермонтов его звали. Михаил Юрьевич Лермонтов. Вы о нем никогда и не слышали, да?