Глава 15. История естественная и сверхъестественная
Оставим достойного жалости шевалье дремать на ходу в седельной сумке, обернувшись сурком (таким образом он решил освободить лошадь от лишней нагрузки). Сами же обратимся к судьбе послушника, достойного сочувствия ничуть не менее.
Он спустился в чулан по собственной воле и в здравом уме, отвергнув грубую помощь графских слуг. Первое время он размышлял над неизбежностью страданий и благородством своего поступка, который развязывал руки товарищу. Но вскоре от голода мысли его затуманились. Он принялся бранить себя за слабость, ведь он не пропостился и полсуток. Но скоро и это нехитрое чувство выветрилось из его сознания. Он чувствовал тревогу, духоту, метался по чулану, взвыл в отчаянии - и бросился отсюда прочь, не разбирая пути. Главное, чтобы наружу. На свободу.
Он брёл в темноте наугад, пошатываясь от отсутствия ощущений, которые все словно дружно притупились. Все, кроме голода. Иные люди замечают, что перед обмороком, за минуту - за две, теряют зрение, и слух, и землю под ногами, но мятущийся в ужасе дух побуждает их двигаться, спотыкаться и цепляться за искры сознания, ещё теплящиеся внутри.
Он краем уха слышал впереди шум голосов, улавливал слабую дрожь от шагов, чувствовал живое тепло человеческих тел... Пока способность рассуждать не угасла в нём окончательно.
Тем временем выспавшийся сурок дал лошади выходной и семимильными прыжками нёсся через всходы ячменя, чтоб сократить путь.
Поле закончилось, можно свернуть на объезженную дорогу - ту самую ветку могучего древа по имени Мозельский тракт. Сколько путников ни растекалось по нему мысью, он произрастал незыблемо, сей рукотворный пасынок природы, обласканный придорожными кустиками.
Впереди замаячил привал, и Андре собирался извлечь из помянутых кустиков пользу, но уж очень странным был отдых неведомых путников: расположился он прямо среди дороги, и не под сенью шатра, а у подножки кареты. Она была распряжена, левое заднее колесо обреталось отдельно, но далеко не убежало, потому что путь ему преграждала стоящая на боку повозка. Некогда она была крытой и, верно, служила вместилищем клади, но сейчас не содержала ничего кроме нескольких выпотрошенных мешков.
В пространстве, образуемом углом между каретой и повозкой, в беспорядке валялись несколько кисетов, изломанный немецкий меч и новые револьверы, ещё горячие. Под колёсами нашёлся поцарапанный помандер, судя по всему дамский, конфетница и карманный псалтирь.
Люди отсутствовали.
Убедившись в этом, сурок спокойно кувыркнулся через голову, и шевалье ле Марсо дю Буанор поднялся на ноги и обозрел окрестности. Запах пороха ещё не рассеялся и сбивал с мысли...
Добротная карета, только бедненькая.
Острый слух уловил шевеление за повозкой. С оружием наготове, Андре бесшумно обогнул место кучера и пригнулся под оглоблей.
Прижавшись к деревянному настилу, на земле лежал связанный человек. Без шляпы и шпаги.
Андре опустился рядом на колени и освободил его от кляпа. Это оказался чей-то носовой платок в витиеватом кружеве - Андре не вдавался в подробности и отбросил его в сторону.
Несчастный вытаращил глаза и прошептал: "Изыди". И дёрнулся было, но Андре припёр его к днищу телеги и принялся распутывать узел на руках. Попутно объясняя, что никуда исходить не собирается.
Покуда спасённый растирал руки и ноги, Андре присмотрелся к верёвке, подумал, что пенька, верно, была заказана в Московии, и бережно намотал на локоть столь ценный предмет обихода.
- Всего лишь одна просьба, - резанул ухо немецкий выговор. - Где-то там была фляга. Там, с другой стороны, в мешках.
Андре отыскал флягу, а также кусок солонины и несколько пёрышек лука.
- Вы не будете возражать: я поем вместе с вами? Больше суток маковой росинки во рту не было.
Так завязалось знакомство.
Маттеус служил в гвардии графа Нассау и получил приказ сопровождать, в числе других, принцессу Кристину Дагмару Софию Ангальт-Нассау в паломничество в монастырь Толай. Бедняжка с недавних пор одержима бесом и опасна для самой себя, равно как для других, ведь её одержимость всегда распространяется на свиту - или на любого, кто окажется рядом. Чтобы этот нюанс не усложнял путешествие, гвардейцы решили избрать мишень для демонов. Жребий пал на Маттеуса, его связали, дабы закупорить сей сосуд и не оставить бесу возможности для проявления своей сущности, и погрузили на повозку. Не учли только одно: бес сам себе хозяин, в кого желает - в того и вселяется. А желает - приводит приятелей, и они развлекаются вместе. Так одержимы оказались все гвардейцы, кроме вашего покорного слуги. Они учинили разгром и неизвестно что сотворили бы с беспомощным существом, которому путы мешали проявить храбрость или трусость, если бы их не прогнал какой-то безумец, похожий на сомнамбулу и шедший не разбирая дороги. Почуяв живую плоть, он словно бы пробудился и принялся гоняться за одержимыми. Те сбежали. Маттеусу повезло: о нём просто забыли. Теперь же, когда он найден и освобождён, его заботит местонахождение принцессы.
В карете её нет, подтвердил Андре. И рассказал свою историю.
Восстановив немного силы, они обшарили все окрестности в поисках обоих пропавших одновременно, но редкая поросль и первые всходы - плохое укрытие для человека. Тем более такого рослого, как Гервасий или принцесса Кристина.
Соратники по несчастью повздыхали, поозирались, сообща вернули на законное место колесо, потом подоспела Красотка, вернув невзначай одного из коней, увязавшегося за прелестницей. Затем следовал небольшой спор, впрягать ли их или сначала обследовать местность далее на юг и на восток. Первостепенность поисков победила, и патруль двинулся к тракту.
Никогда ещё пейзаж не казался настолько бескрайним и до такой степени скудным. Потому что на нём отсутствовали оживляющие полотно фигурки людей...
Стаффаж обнаружился несколькими милями южнее - у одинокого дерева на обочине. Вопреки всем инстинктам, ни паломница, ни послушник не издавали ни звука, но в упорном молчании, объясняемом не иначе как дьявольскою природой, продолжали свои занятия. Занятие принцессы состояло в том, чтобы сидеть на суку, занятие Гервасия - в тщетных попытках до него допрыгнуть или вскарабкаться.
Если бы мимо шёл странствующий учёный муж, как в древности, он непременно заметил бы, что картина сия являет циничную метафору нового времени, ибо вот так же первое сословие пытается дотянуться до привилегий, отнятых сословием вторым.
Но философов на горизонте не наблюдалось, а двое благородных всадников имели склад ума скорее практический, нежели философский. Они предпочли думать о том, как с наименьшею потерей для себя укротить обезумевшие созданья. Не сомневайтесь в доблести дворян, о критик по ту сторону страницы, но согласитесь: если вас всего лишь двое, а силы ваших двоих противников многократно превосходят ваши, требуется подкрепление. А если оное недоступно, приходится поразмыслить, как же без оного обойтись.
Но природа сама дала подсказку страждущим. Повинуясь охотничьему инстинкту, Гервасий своими бросками встряхивал дерево. Он колебаний столь частых и сильных будущая добыча не сможет удержаться на ветке, сиди в ней хоть тысяча бесов. И Кристина Дагмара София не удержалась. Гервасий оказался придавлен к земле - дамой не тучной, но воистину гренадёрского роста, коим могла гордиться наряду с достославными Гизами и Габсбургами. Принцесса же простёрлась на послушнике, не менее беспомощная и укрощённая падением.
Вот так избыток качества не помогает, но вредит - это полезно бы помнить тем, кто склонен к различного рода излишествам.
Но, повторяем, философов в этом краю не водилось, и высказать мораль вновь было некому.
Практицизм же нашёптывал: можно брать.
Кристину Ангальт-Нассау препроводили в карету, забили дверцу, начертали мелом крестики по всей поверхности кареты и сунули в окошечко псалтирь.
Гервасия сложно было куда-либо препроводить: он раскачивал карету и грозил перевернуть повозку, которая второго падения навряд ли выдержит...
Но тут Андре прищёлкнул пальцами: ценная московитская пенька сослужит службу! С помощью этой верёвки послушника впрягли в карету, а к облучку прицепили оглобли повозки. Уставших и обескураженных лошадей поберегли, оседлав их сами. Так воскрешённый кортеж приобрёл свиту - по всаднику справа и слева - и выглядел гораздо более торжественно, чем если бы впрягли всех цугом.
Поезд весело прыгал по ухабам, отзываясь скрипом рам и слабым стоном за шёлковой занавеской. С немецкой стороны посвистывала плеть, с французской - насвистывалась мелодия. У Андре на душе было легко и светло. Беглецы не пугали его, Маттеус же вздрагивал на каждый шорох. Франконец пытался отвлечь саксонца шутками и почти преуспел. Несмотря на тревожный взгляд, Маттеус разговорился. Он бесхитростно льстил Андре, восхищаясь его выдержкой и хладнокровием.
- Ты (они очень скоро по-дружески перешли на "ты") как будто бы каждый день наблюдаешь живых мертвецов и одержимых.
- Ну почему же как будто, - хмыкнул Андре. - Первых - нечасто, врать не буду. А вот среди последних я живу...
Маттеус ошарашено воззрился на спутника, затем взгляд голубых его глаз выдал судорожную работу мысли:
- Хотя... я вроде бы читал, что некоторые звери оживляют своих детёнышей... Кажется, ласки... или сурки... Ты читал "Естественную историю"?
Настала очередь шевалье выразить взглядом всё смятение души.
- Да я тоже не из таких, - рассмеялся Маттеус. - Но у деда на чердаке завалялся отрывок, а зимы у нас долгие. Какая-нибудь глупость да стрельнёт.