Аннотация: Северные узоры Судьба женщины - ждать. Долг мужчины - всегда возвращаться.
Судьба женщины - ждать.
Долг мужчины - всегда возвращаться.
- Я буду ждать тебя.
В потаённый фьорд слетелась стая хищных птиц, резные их головы кивали в лад волнам. Раскрашенные крылья трепетали в нетерпении.
Погони.
Битвы.
Крови.
Мужчины смеялись. Уходя на смерть, всегда смеются.
В оскалах зубов Эйнару виделись гримасы последней агонии.
Женщины пёстрой толпой стояли на границе земли и воды. Там, где набегающая волна в сотни ладоней оглаживает острую гальку, превращая в сверкающую драгоценность. Но стоит лишь вынуть её из воды, и волшебство теряет силу - на ладони остаётся невзрачный камень.
Женщины, молодые и старые, красавицы и простушки, казались кровными родственницами. Их лица выражали общее для всех, как для одной, затравленное ожидание. Женское чутьё подсказывало им то, о чём молчали мужчины, и любящие сердца леденил страх несбывшейся ещё потери.
Матери. Жёны. Любимые.
Эйнар стоял наособицу, обратившись лицом к морю, без нужды вглядываясь в узкую извилистую полосу воды, запертую меж отвесными берегами, поросшими тёмным лесом, и дальше - в хмарь, за которой скрывалась граница моря и неба.
Среди этих женщин не было ни одной, которую голос сердца выкликал из домашнего тепла под морось осеннего дождя, провожать его, Эйнара, в битву, из которой они должны вернуться с победой, летящей на крыльях драккаров...
Или не вернуться вовсе.
Та, что подарила ему жизнь, давно спустилась во владения Хель. А, может, душу её призвали из чужеземной страны в поднебесный край, куда уходят мёртвые её народа и улетают по осени птицы.
Да и будь она жива, навряд ли желала б счастья свидетельству своего позора.
Отец вернулся из очередного похода не один. Прежде, чем сойти на берег, он спустился в трюм, и выволок из чрева корабля синеглазую девушку, намотав на кулак русую косу. Говорят, глаза её горели синим холодным огнём ненависти. Добыча битвы.
Имя её звучало диковинно и казалось несвычно для языка, и отец назвал её Бьёрк, берёза. На её родине немало росло белых тонкоствольных деревьев.
Никак не желала она мириться с участью пленницы; не раз и не два звериное чутье пробуждало отца ото сна, и явь встречала его холодным высверком стали в девичьей руке. С десяток раз возвращал он беглянку, перебросив через широкое плечо, укрытое волчьей шкурой.
Разумные соседи качали на это головами, советовали продать непокорную. Отец лишь смеялся в ответ. Не по дикому нраву ульфхеднара пришлись степенные дочери севера.
И настолько полюбилась чужеземка ульфхеднару, что он назвал её женой, а сыну нарёк имя, подарив жизнь и честное рождение.
После родов Бьёрк оставила попытки сбежать. И глаза её не зажигал больше гнев. Жизнь ушла из них прежде, чем перестало биться сердце.
Гордая она, говорят, была. Не снесла неволи. Так сладкоголосые птицы немеют и чахнут, лишившись неба.
У отца было ещё много женщин. Русокосых, синеоких чужеземок. Но не сыскалось среди них второй Бьёрк.
На скалистом прибрежном взгорке, куда Бьёрк уходила высматривать тоскливыми глазами быстрые лодьи сородичей, отец посадил берёзу, слабое, тонкое деревце. Чахлые корни окрепли и пробили камень. Белоствольная тёзка обещала надолго пережить человеческую сестру.
Возвращаясь из походов, отец часто сидел там, слушая шёпот листвы. Добычи по-прежнему было вдосталь, но она не радовала его. Он горстями рассыпал у корней берёзы чеканные запястья, звонкие мониста и развешивал на ветвях шёлковые ткани восточных стран, такие тонкие, что можно протянуть сквозь женское колечко.
А однажды не вернулся вовсе. Те, кто знал его, на расспросы сына отвечали странно.
"Не захотел".
"Устал".
Эйнар не понимал тогда...
После про самого Эйнара говорили, будто унаследовал он дикий отцовский нрав. Проверить, так ли оно, охотниц не нашлось.
А для него... Одна лишь среди дев ива злата. Тонки руки её, унизанные тяжёлыми запястьями, строен стан, и до колен вьются змеи-косы. Нет в свете краше её, ни в заморской стране, ни в северном краю.
Спору нет, хороша Сигрун. А всё ж всего лучше в ней та красота, что лучится из глаз её, что слышится в тихом голосе, что источает она вся, точно звезда светозарная.
Хороша Сигрун, любимая дочь лендрмана. Да и как не любить, как не беречь в дому сокровище, от крови и плоти своей?
Переборчив степенный лендрман в женихах, славным многими достоинствами слал отказ...
"Сигрун, твоим лишь светом согреться мне..."
Эйнар усмехнулся безумству мечтаний.
Женщины похожи на чаек. Тоскливые их голоса так же относит от берега ветер.
Кто-то из них рыдал. Кто-то молился. Кто-то призывал к мести.
Сигрун, прямая, гордая, под взглядами отца и родни, подошла к Эйнару, стоящему по колено в воде - всех ближе к войне, чем к миру, ближе к смерти, чем к жизни.
Подошла, топя в колючем галечнике искусно выделанные башмачки - отцов подарок, полоща подол нарядного платья из крашеной шерсти.
Смолчал отец, отводя посмурневший взгляд. Смолчала вслед за ним родня.
Сигрун, отцова гордость и отрада, красавица Сигрун с косами что витое золото. Ключи при поясе - надо всем домом хозяйка.
Иное дело теперь, когда близость смерти равняет всех.
Потому-то отец Сигрун и молчал, собрав в горсть курчавую бороду. Думал - потешит дочернюю прихоть. Думал - всё одно Эйнар не вернётся.
Эйнар же молча поклонился девушке. Что теперь его слова? Слова отнесёт ветер, растреплют чужие языки. Для Сигрун - его взгляд, его поступки.
Слова Сигрун были сильнее молитв. В них жила непреклонная вера.
Эйнару не единожды довелось убедиться в этом.
"Я буду ждать тебя".
Эйнара удерживал её далёкий, но близкий голос, когда друзья несли его на чьём-то плаще под косо хлещущим дождём.
Когда они опустили концы плаща, на дощатый пол чьего-то длинного приземистого дома вылился поток кровавой воды.
Поглядев на красную лужу, лекарь с чёрным от бессонницы лицом сказал:
- Этот не жилец. А, впрочем, не всё ли равно...
Ремнями привязав Эйнара к столу, он суровой нитью зашивал его раны.
И было так просто - закрыть глаза и не знать больше боли.
Ночами он выл сквозь сжатые зубы, запечатав рот ладонью. В забытье он видел Сигрун и берёзу во фьорде.
Блёклыми рассветами выносили мертвецов. Чаще умирали ночью, когда каждый оставался со смертью наедине.
Умирали другие, чьи раны казались не так опасны.
Эйнар жил.
Лекарь молча пожал плечами, снимая повязки с когда-то смертельных ран.
И после...
"Я буду ждать тебя".
Вопли раздавленных гребцов и треск горбом вздыбленной под ногами палубы сменился оглушившей подводной тишиной и невмочной тяжестью, когда всё, что осталось на месте погибшего драккара, затянула исполинская воронка. Точно какая-то великанша мешала в морском котле чудовищное варево.
В этом зелье Эйнар столкнулся с чем-то - не разобрать в подводной круговерти: обломком, трупом, живым человеком,- ухватился и оказался на поверхности. Ещё слышался последний стон корабля, отзвучал и потонул в грохоте и вое волн.
Вода мешалась с небом, бурлил, выплёскивая варево, котёл великанши.
Эйнар цеплялся за обломок мачты. Ледяные брызги жалили костровыми искрами; когда волна накрывала с головой, он точно окунался в огонь. Сведённые судорогой пальцы соскальзывали с мокрого дерева; Эйнар казался себе тяжёлым, точно целиком отлитым из металла.
И казалось, вышел предел человеческим силам.
И было так просто - разжать руки и прекратить борьбу.
... А Сигрун будет выходить на угольно-серый берег, как выходила когда-то Бьёрк, вглядываться из-под руки, не выткется ли из тумана израненный ветрами парус, и так же, как она, не дождётся.
Не возвращаются те, кто лежат, опутанные водорослями, на песчаной постели.
Но Сигрун не узнает об этом.
И платье её будет белеть среди сумрачно-зелёных елей, пока время не обратит золото её кос серебром.
Эйнар утерял представление о времени, о верхе и низе. Он глотал то воздух, то жгуче-горькую воду.
Это было похоже на бред, когда в высверке молнии он различил над ярящимся варевом отвесные изломанные скалы. И вечность грёб к недостижимому берегу.
Последняя сильная волна толкнула его в спину.
Не веря собственному рассудку, он выбрел на изрезанный волнами и ветрами берег.
Единственный живой среди обломков и трупов.
Лежал ничком, бездумно загребая в горсти серый песок, и по лицу стекала солёная вода.
И ещё позже.
"Я буду ждать тебя".
Повеяло солёно-пряным запахом моря, ароматом весны в венке о сотне трав.
Сигрун склонилась над ним, обогрев теплом лучистых глаз и, смеясь, сдунула в лицо с ладони пригоршню яблоневых лепестков.
Улыбка её таила усталую печаль.
"Что мне сделать, чтоб ты не грустила?"
"Возвращайся скорей. Каждый день я выхожу на берег к одинокой берёзе. В шелесте её ветвей слышен женский голос. Мы говорим с ней о тебе...
Возвращайся ко мне.
Я жду тебя".
Эйнар вскинулся, выдираясь из смертного оцепенения.
Ресницы смежил иней, снег уже покрыл его саваном.
Он озирался, звал спутников, выкликал имена.
Ответом ему - плач ветра.
Он вновь остался один.
Они всё же победили.
Но какой ценой?
Где они, те, кого называли героями, великими?
Какой в сетях морской великанши, который не оправился от ран...
Не видно ни земли, ни неба, всё укрыла снежная завеса. Снег, хлещет, сечёт, выжигает глаза...
Откуда столько снега?
Небо распорото.
И было так просто - опуститься на белопуховую перину и видеть сны о весне.
Он брёл в слепом белом месиве, переставая понимать, на котором он свете.
Для него не было уже ни тепла, ни холода, ни жизни, ни смерти, ни славы, ни бесчестья.
Только Сигрун. И её обещание.
Ждать.
А значит, он сдержит своё обещание.
Вернуться.
Он шёл, падал, поднимался и шёл дальше. Шёл до тех пор, пока не увидел в мёртвой белизне медовое тепло чьих-то окон.
Сигрун отворила дверь прежде, чем он поднялся на крыльцо.
Пошатнулась навстречу. На лице дрожала улыбка.
Эйнар склонился перед ней, обнял её колени.
- Ты ждала меня. Я вернулся.
Примечания:
Хель - в германо-скандинавской мифологии название мира мёртвых и имя его повелительницы, великанши Хель, дочери Локи.
'Поднебесный край, куда уходят мёртвые её народа и улетают по осени птицы' - ирий, рай славян.
Ульфхеднар - 'волкоголовый', воин-волк. Элитные воины, телохранители и разведчики, по преданиям, умеющие обращаться в волков. В отличие от берсеркеров, умели контролировать боевое безумие. Исчезли к 12 в. н.э.
'Ива злата' - кеннинг, в поэзии скальдов иносказательное обозначение молодой женщины.
Лендрман - главный над земельным округом, должностное лицо, исполняющее судебные, законодательные и военные функции.
'В сетях морской великанши' - богиня Ран, жена и сестра Эгира, своей сетью топит корабли и вылавливает моряков.