Дембо Кирилл Александрович : другие произведения.

Инверсия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Инверсия настигла его. И тогда, оглядевшись последний раз, он шагнул в темный проем к метнувшейся на него из угла смутной фигуре с чем-то длинным и тонким в руках, навстречу слабой боли в правом боку и внезапной горечи на губах, шагнул к опрокинувшейся на него бескрайней серой равнине, которую стремительно заволакивала мгла. Навстречу своему завершению.
  
  Инверсия
  
   Приезжий с обратным билетом в кармане заблудился среди зеленых улочек городского предместья. Навстречу не попадалось прохожих, только собаки лениво глядели вслед незнакомцу через решетку оград. Водная гладь блестела в просветах между деревьями. Он в третий раз вышел на песчаный берег с черными пятнами потухших костров и понял, что озером ему в начале казалась цепь небольших прудов, почти одинаковых в своей пасторальной безмятежности, как были одинаковыми приветливые домики в тени разросшихся яблонь, сады с клумбами и аккуратными грядками у задней стены, непроницаемые взгляды бездельниц-собак. Теперь он мог найти дорогу, и единственное, чего он не понимал, каким ветром могло занести в такой милый, словно выпавший из времени уголок того, к кому он сейчас направлялся.
   Он толкнул калитку, следя, чтобы движение было в меру небрежным, и зная, что так уже не получится, потому что естественность не выносит контроля, а привычка к нему, оказывается, никуда не исчезла за несколько лет, и вновь проснулся голос, старавшийся, как и он сам, быть непринужденным и жестким, но трусливый и заискивающий. И этот голос говорил, так, ты открываешь калитку, придержи, чтобы не хлопнула за спиной, шагай твердо, но не слишком быстро, я знаю, как ты мечтаешь, чтобы я замолчал, но тебе не выключить меня даже под гипнозом, потому что иначе ты не умеешь, вот кузнечик стрекочет у твоих ног, и крона вяза очень красива, вечер ясный и теплый, но тебе не отвлечься, не отвлечься, просто соберись и будь естественным, смотри, мы уже у крыльца, а никого не видно. За домом, кажется, голоса - значит, есть еще кто-то, она вас
  представит, все как-будто нарочно, ты еще мальчиком не выносил, когда она знакомила тебя с другими людьми, хотя они часто становились ближе, чем она сама, ты их словно записывал в союзники, даже если вы больше не встречались, осталось еще раз повернуть за угол, и убери, наконец, эту дурацкую усмешку.
   За домом участок продолжался неожиданно далеко, с небольшим понижением к темнеющим метрах в двадцати зарослям ракиты, за которыми снова мерцало разбитое водное зеркало. Голос еще произнес несколько бессвязных замечаний и вдруг умолк. Потому что голоса звучат только до и после, а теперь перед ним в плетеном кресле под ветвями старого вяза сидела седая дама, глядя на него любезно и рассеянно, как-будто он ошибся дверью, оторвав незнакомых людей от интересной беседы. Но он успел заметить, как сильно она сдала за эти годы, какой бесформенной грудой расплылось ее закутанное в плед тело, странно контрастируя с высохшим и заострившимся лицом; и может быть, впервые в жизни он ощутил жалость, означавшую победу, понятную им обоим.
   - Здравствуй, - сказала она, улыбнувшись одной стороной лица, - ты быстро приехал. Познакомьтесь, это мой сын.
   Собеседница пожилой дамы строго кивнула, не оставив возможности зачислить себя в союзники, которые теперь, наверное, больше не требовались. Он пробормотал приветствие ее странному желтому плащу, мельком взглянул в лицо, вполне человеческое, даже миловидное, если бы только она позволила разглядеть его получше, и снова повернулся к матери. Его поразила эта однобокая улыбка, и еще больше - звук ее голоса, вполне ясный, но неуловимо чужой, словно запись с неправильной скоростью.
   - А еще у меня плохо действует левая рука, и хожу я теперь с палочкой. - Она старалась говорить четко, но что-то мешало, слова плохо подчинялась ей, как ему плохо подчинялся тот голос внутри головы. - И, как ты успел заметить, речь у меня, как у пьяницы субботним вечером. Мы как раз сейчас этим занимаемся... Спасибо, дорогая, наверное, на сегодня достаточно. - Обратилась она к женщине в желтом плаще. Та молча кивнула и стала убирать с маленького столика возле кресел книги и тетради. Там же лежал маленький диктофон.
   - Они восстанавливают мне речь. - Пояснила мать, когда он уселся в освободившееся кресло. - Теперь я говорю почти нормально, но, знаешь, самое плохое не здесь, - она коснулась пальцами губ. - Хуже всего - там, в мозгу. Забываю некоторые слова. Частичное поражение речевых центров, мне сказали, это частое следствие.
   - Почему ты не сообщила мне сразу?
   - Потому что не умела говорить. Не хотелось, чтобы ты приехал, когда я еще не была готова. Теперь самое время. А то будет слишком поздно.
   Матери не хотелось, чтобы он видел ее беспомощной. С бескровным лицом, немой и неподвижной, с позорной трубочкой катетера, невидимой под простынями. Скорее всего, она даже не сказала, что у нее есть сын, согласившись получать помощь только от незнакомых людей.
   Он потер висок и снова поднял глаза. Она больше не красит волосы. Асимметрия лица, чужая спотыкающаяся речь, седые старушечьи пряди и тишина у него в голове, потому что ее маленький наместник, всю жизнь притворявшийся лучшим советчиком, понял, что хозяйка проиграла войну, и тихо растворился, уйдя тайными ходами подсознания. Голос замолк навсегда.
   Сейчас она должна была изучать его из-под прикрытых глаз, отыскивая слабую деталь, маленькую трещинку в образе, и его ладони стали бы липкими, губы разъехались в усмешке, и слова ядовитой струйкой зашелестели бы изнутри, заставляя чуть подрагивать язык за лихорадочно сжатыми зубами. Но ему сиделось спокойно, и только листья вяза шептали над головой. И он видел, что мать смотрит вдаль, и губы ее чуть шевелятся, словно она просто повторяет про себя заданный докторшей урок. Так, скорее всего, и было.
   Она повернулась к нему
   - Дай... - Она запнулась и с досадой щелкнула пальцами. - Черт, неужели не ясно?! ... Сигарету, слава богу!
   - Ты уверена, что тебе можно?
   - Я уверена, что если человек забывает слова, которыми пользовался каждый день по многу раз, то он и так зажился на свете. Я тебя пригласила не для советов о здоровье. Мне надо сосредоточиться. Для этого мне надо курить... У меня вся левая сторона в тяжелом таком, сером тумане. Приходится нырять туда, выискивать то, что нужно, потом ловить следующее, нанизывать их, как этот... beads, beads...
   - Бисер.
   - Да, бисер. Бисер. Сигарета. Сигарета. Не обращай внимания.
   Он перегнулся через столик, давая ей прикурить. Она глубоко затянулась, и тут же закашлялась глухим стариковским кашлем, обдав его запястье дымом и капельками слюны. - Прости. Прийдется осторожно. Как слишком горячий чай - Она засмеялась, и ее смех был похож на ее кашель.
   - А ты все так же один? Я смотрю на твои рукава. Ни одна женщина не выпустила бы тебя из дому с такими манжетами.
   Он пожал плечами.
   - Один. Наверное, это наследственное.
   - Возможно. И что же - ходишь к проституткам?
   Ее неистребимое стремление смутить собеседника осталось в правой стороне, чувствуя себя в полной готовности, и он почти обрадовался этому.
   - В сексуальной сфере у меня все в порядке, если ты это имела в виду.
   Она хитро прищурилась
   - Брось. Мне-то можешь не врать. Здесь не может не быть проблем. Если у человека все в порядке с этим, значит он сам не в порядке... Слишком много противоречий собираются в одной точке. Тем более, что секс чаще всего - занятие для двоих, и каждый со своими внутренними конфликтами... Или ты еще веришь в сказки о гармонии?
   - Ты хочешь, чтобы я ответил? - Ей не удастся его разозлить. - Я верю, что наши противоречия и конфликты - всего лишь составные части гармонии более высокого порядка. Иногда мне становится страшно, когда я думаю, что нам не вырваться за пределы этой неведомой гармонии, как бы мы не старались... Но у нас не получится спора, потому что с моей стороны это сейчас было бы...
   - Жестоко?
   - Скорее, глупо... Хотя, ты права, я имел в виду именно это.
   - Ну, спасибо. Вообще-то, я не собиралась спорить. Я просто тяну время. - С обезоруживающей простотой призналась она. - И одновременно тренируюсь. Мне же надо разрабатывать речь, а поговорить не с кем. У докторов своя методика, и они сами выбирают темы. Они стараются. А мне скучно. Я теперь часто говорю сама с собой, или с разными предметами. С посудой, с одеждой. Но вещи почти так же доброжелательны, как врачи.
   - А соседи?
   - Они тоже очень... участливы. Ты не поверишь, но я здесь на хорошем счету. Ко мне часто заходят, беспокоятся... предлагают помощь.
   - Короче, ты задыхаешься среди добрейших собеседников.
   - Ты забыл, я еще разговариваю с собой. Знаешь, от нечего делать я как-то стала анализировать свои речевые ошибки и пришла к интересным выводам. Получается, что когда я не могу найти нужное слово, с языка у меня слетают его заменители. Особенно, когда я говорю сама с собой, потому что других я стесняюсь, и просто молча копаюсь в памяти, пока не буду уверена, что нашла нужное. Когда я одна, я более раскована, и могу квали..классифицировать неправильные подстановки. Чаще всего они бывают двух видов - близкие по смыслу и близкие по звучанию... То есть, вместо слова, например, “миска”, я могу произнести “тарелка”, или даже “plate”, а могу - “киска”. Это можно сравнить с библиотекой, где одну и ту же книгу можно искать по разным каталогам, скажем, по алфавитному или тематическому. В обоих случаях я делаю одну и ту же ошибку - выбираю книгу, которая в каталоге записана рядом с нужной. Понимаешь? Но что самое интересное, бывает, у меня вырывается нечто совершенно не имеющее видимой связи с тем, что я хотела сказать. А мне кажется, связь обязательно должна существовать, то есть, должен быть еще один каталог, или даже бесконечное количество каталогов, где слова объединены по иным принципам... По временному, по частоте употребления, по степени эмоционального воздействия, еще черт знает по чему. Я даже выписывала такие необъяснимые подстановки и думала провести нечто вроде кластерного анализа, я же когда-то этим занималась, но ничего не получилось, да и мозги устают теперь быстро. Я пыталась поделиться своими домыслами с врачами, но этим логопедам такие вещи не интересны... Как и тебе, впрочем.
   Они помолчали, и в затянувшейся паузе ему вдруг показалось, что их беседа напоминает его недавние блуждания среди обманчивых проблесков воды; что мать пытается вывести разговор на нужную тропу и боится сделать это, как он сегодня боялся найти ее дом, ведь он прошел мимо не один раз, прежде чем толкнуть калитку - об этом успел шепнуть ему голос незадолго перед тем, как навсегда сгинуть.
   Солнце скрылось за соснами на дальней, обрывистой стороне пруда. Сигаретный дым слоями висел в неподвижном воздухе, смешиваясь со сладковатым ароматом неведомых вечерних цветов. Мать поправила плед и задумчиво произнесла:
   - Я сейчас как раз думаю, что твоя... тирада о мировой гармонии, из которой нет выхода, может быть неким знаком. Я собиралась рассказать одну историю, которую тебе трудно будет истолковать с точки зрения гармоничной целостности мира. - она говорила медленно, тщательно подбирая ускользающие слова, и ее речь была правильной, как у хорошо знающего язык иностранца. - Мне трудно начать, и я предвижу твое... твой...
   - Скептицизм?
   - Да. Если не хуже. Но тебе не удастся просто отмахнуться от нее. Как от очередной байки страдающих мистическим сладострастием неврастеников. Я хочу рассказать о твоем отце.
   Она снова замолчала, и он успел подумать, что в этот момент рушится последняя легенда, связанная для него с образом матери - миф о ее неколебимой и абсолютной честности, обратной стороне присущего ей презрения к людям.
   - Я никогда не рассказывала тебе о нем и прерывала оправданные вопросы отговорками, заявляя, что почти не знала его, и что он умер еще до твоего рождения. Это было правдой, за которой можно скрыть все, что угодно. Поэтому ты не вправе считать меня лгуньей, - продолжала она, угадав его мысли. - Но у тебя есть право знать больше. Можешь воспринять это как мой прощальный жест.
   Я действительно почти не знала его. Наше знакомство произошло самым банальным образом - на вечеринке, одной из тех, что я стала часто устраивать, когда переехала. От родителей мне осталась огромная квартира. Ты в ней рос, и вряд ли поверишь, но в те времена там бывало весело. Я была молодой, интересной, самостоятельной женщиной, не обремененной... комплексом поиска постоянного спутника. Мои более озабоченные подруги всегда напоминали мне клеща в позе ожидания - был такой рисунок в учебнике биологии. Жажда материнства тоже не была мне знакома. Впрочем, ты испытал это на себе. Наверное, что-то не то с гормонами. Знаешь, очень часто явления, о которых принято говорить только с трепетным придыханием, определяются очень тривиальными вещами... Кажется, я отвлеклась. В общем, я часто приглашала гостей, любила веселые компании и внимание мужчин, в котором не испытывала недостатка, потому что не смотрела на вас как на возможную добычу. Он был на несколько лет младше. Его привел кто-то из моих приятелей. Нас представили, но в суете я сразу же забыла его имя. Несколько раз за столом я ловила его взгляд. Светлые глаза и темные волосы, как у тебя. Ты вообще на него похож. В общем шуме было почти незаметно, что он все время молчит - он никого из собравшихся не знал, не считая того придурка, с которым пришел. Мне казался странным цвет его лица; не то, чтобы бледный, но неуловимо серый. Много времени спустя я поняла, что такой оттенок всегда имеют лица людей, которые скоро умрут. Приглядись, как-нибудь, к лицам прохожих на улице, ты непременно отличишь двух-трех обреченных и сам поймешь, что ошибки быть не может.
   Тогда я не умела этого делать и подумала, что он просто сильно устал. Ну и конечно, я видела, что он украдкой следит за каждым моим движением, именно движением. Мужчина способный оценить грацию жеста стоит особого внимания. Мне хотелось скорее объявить начало танцев. Казалось, они никак не могли наесться, как нищие на благотворительном обеде, но, несмотря на нетерпение, я с удовольствием исполняла роль хозяйки, играя ее для одного зрителя. Все же, когда пришло время, я была уже так заведена, что, отбросив всегдашнюю тактику, сразу подошла к нему. Не помню, о чем мы говорили, медленно кружась среди вальсирующих пар. Когда я смотрела ему в глаза, его зрачки начинали расширяться, словно летели мне навстречу. Наверное, он видел то же самое. Потом он наклонил голову, чуть коснувшись моей щеки, и прошептал: "Я бы отдал десять лет жизни..." Мы сделали еще несколько кругов, прежде чем я шепнула в ответ "Тогда оставайся." Он вздрогнул, но не сбился с такта... Так это все произошло. Он вышел вместе с остальными и вернулся через полчаса. Я ждала его.
   Мать прервала рассказ. Он машинально достал сигареты. Его зачаровал незнакомый образ матери - светской красавицы, легкомысленной и высокомерной, способной зажечься от одного взгляда. Возможно, в ее пересказе эта история выглядела завязкой классического женского романа, но он понимал, что во всей ее странной в своем необоснованном нигилизме жизни это было, скорее всего, единственное светлое переживание, позволившее ему увидеть мать в другом обличии. Так бывает, когда темные стекла метро или ночного автобуса разгладят морщины и смягчат овалы лиц навсегда уставших людей, и в этом нечетком отражении сидящая рядом старуха предстанет вдруг юной девушкой.
   - Что произошло потом? - Спросил он.
   Она молча разглядывала его, склонив голову набок и приподняв плечо, словно птица. Ему показалось, что она не решается продолжать, поскольку все это слишком походило на исповедь, для которой оба они не были готовы. Но он ошибся.
   - Мы расстались утром, договорившись о новой встрече. Первый и последний раз в жизни я по-настоящему ждала кого-то. Я не могла усидеть на месте, слишком мучительно тянулось время. Я съездила в магазин, посетила салон, навела идеальную чистоту в доме, освободила отделения в платяном шкафу и полочку в ванной - как-то само собой разумелось, что он переедет ко мне. Назначенное время прошло, а все часы тикали так размеренно и успокаивающе, словно обещая, что вот-вот, и он позвонит в дверь. Но кроме этого тиканья, которое постепнно стало меня нервировать, ничто не нарушало тишины огромной пустой квартиры. Наступила ночь, я не могла спать, предчувствуя несчастье. Я металась по комнатам, как запертая пантера, и ничего нельзя было узнать, ведь он не оставил ни адреса, ни телефона, я помнила только имя, а о том, чтобы звонить посторонним людям среди ночи и выяснять что-то, страшно было даже думать. Ты упрекаешь меня в недоверии к людям, но ни на минуту я не заподозрила его в обмане. То, что ты склонен называть недоверием, на самом деле означает знание, именно поэтому, когда мы расставались, я точно знала, что он вернется. Но он не пришел.
   - Он погиб?
   - На следующий день я начала выяснять, что случилось. Это оказалось нетрудным... Мой возлюбленный умер от сердечного приступа за три года и восемь месяцев до дня нашей встречи.
   Он вдруг с ужасом понял, что глаза у матери совершенно мутные. Она все также смотрела на него, склонив голову набок, и улыбалась, и за ее улыбкой не было ничего, кроме безумия. Ему стало холодно. Все звуки и движения замерли, кроме ползущего с кончиков пальцев холода и прежнего сладковатого аромата, все явственнее разносившегося в недвижном воздухе. Это левкои. Левкои так пахнут тихими летними вечерами, когда все засыпает, и только бледные ночные бабочки бесшумно скользят с цветка на цветок.
   Мать пошевелилась в своем плетеном кресле, смахнув ладонью капельки росы с плетеного подлокотника, и продолжила:
   - Я побывала на его могиле. И только там, глядя на даты, я все поняла. Он сам назвал цену, и мое согласие означало, что предложение учтено и принято, хотя ни он ни я, конечно, не подозревали о роковом смысле нашего разговора. Не спрашивай, как такое могло получиться. Я знаю только, что он действительно отдал десять лет жизни за одну счастливую ночь, и еще, что с того вечера ему оставалось бы жить чуть больше шести лет... Я иногда думаю, что он на самом деле умер через шесть лет, в каком-то другом мире или измерении. А в другой раз мне кажется, что в ту ночь меня ласкал призрак мертвеца. Если так, то ты и сам наполовину фантом.
   Несколько месяцев после этого я провела в каком-то беспокойном оцепенении. Помню, очень много бродила по улицам, бывала дома только днем. Пустая квартира пугала меня гораздо больше, чем ночные улицы. Удивительно, но я ни разу не подумала о самоубийстве, словно понимала, что смерть не будет означать завершения. Понимаешь, - мать наклонилась к нему, - главным тогда для меня было не чувство утраты, не одиночество и не страх, а странное ощущение незавершенности. Оно до сих пор со мной, только слегка притупилось. А тогда именно оно гнало меня по вечерам из дому на самые темные и глухие улицы, пустыри и в парки, опасные даже днем. Оно заставляло не отвечать на телефон и замирать при звуках дверного звонка, как-будто лишняя встреча, чье-то непрошеное слово или жест могли нарушить течение таинственной работы, которую, как мне казалось, я ощущала вокруг. Но ничего не менялось, это была иллюзия. С той ночи все так и застыло в незаконченности.
   Меня отрезвила беременность, которую я обнаружила очень поздно; это не удивительно для моего тогдашнего состояния. Я ее не ждала и, тем более, не хотела, хотя и приняла с поразительным спокойствием. Я точно знала, чьего ребенка ношу, но никак не связывала своего утраченного возлюбленного с тем, что росло у меня в утробе. До этого я сделала несколько абортов - всегда терпеть не могла контрацепцию, но теперь у меня не было сил что-либо предпринимать, и я наблюдала за происходящим с усталым безразличием. По крайней мере, на последних месяцах пришлось бросить ночные прогулки... Помню ужасную, нескончаемую боль, чувство унижения и маленькое уродливое существо, в чем-то перемазанное, которое поднесли к моему лицу, когда все кончилось. Я честно попыталась изобразить радость. Это был ты. "От неизвестного отца", как записали в сертификате.
   Я знала, что твое рождение не могло означать завершения, которого я ждала. Тогда мне казалось, что ты просто призван напоминать мне о моем поиске. Потом я стала думать, что твоя жизнь должна иметь особое, самостоятельное значение. Теперь я считаю, что все в равной степени лишено смысла - события той ночи, забравшие его жизнь, перевернувшие мою и давшие жизнь тебе, все наши маленькие жизни, поиски смысла и наивные ожидания завершенности... Если моя история, имеет какое-то значение, то лишь как иллюстрация общей бессмыслицы. Поэтому не жди от меня объяснений.
   - Зачем же ты мне все это рассказала? - Спросил он, чувствуя, как глупо звучат его слова, обращенные к сумасшедшей.
   - Нам надо притворяться, чтобы как-то существовать,. Нам надо искренне притворяться, что мы верим в значение наших поступков. И я, играя свою роль, рассказала тебе об отце. Это был мой долг, ты согласен? Точно также ты, будучи последовательным, должен как-нибудь побывать на его могиле. Напомни завтра, чтобы я написала, как ее найти на старом городском кладбище.
  
   Наутро, когда он уезжал, небо было затянуто тучами. Веяло прохладой, в лужице воды на садовом столике плавали сбитые ночным дождем листья. Мать, выйдя его проводить, сказала, что день будет солнечный, и он поверил ей по привычке. Она стояла на крыльце, обеими руками опираясь на палку, неизменный плед свешивался с плеч, словно крылья летучей мыши, седые волосы были растрепанны с вечера. Обликом она напоминала ушедшего на заслуженный отдых старого пирата. Наверное, они больше не увидятся, ему стало грустно при мысли, что теперь он запомнит ее такой, но это было лучше, чем темная бесформенная фигура с безумными глазами, сидевшая вчера напротив него в сгущавшихся сумерках.
   Он плохо выспался, а выпитый с утра кофе, вместо того, чтобы освежить, оставил во рту неприятный кисловатый привкус. Он возвращался такими же пустынными улицами, мимо доносившегося из окон звона посуды, попрятавшихся в будках собак и стальных проблесков воды между деревьями. В автобусе, который вез его к железнодорожной станции в центре города, он заснул. Сосед толкнул его на конечной остановке. Вокзальная площадь была залита ослепительным солнцем, ему стало жарко, едва он вылез из автобуса, и только отсыревшие сигареты напоминали о пасмурном утре. В запасе у него было несколько часов - он вышел из дома гораздо раньше, чем мог бы, но теперь совершенно не представлял, как занять оставшееся время. Город его детства, почти не изменившийся с тех пор, не пробуждал в нем сентиментальных переживаний. Он купил пива и в поисках тени побрел к парку. Там он выбрал скамейку, сел и откупорил банку, держа ее в вытянутой руке. Близился полдень, в парке почти не было народа, только несколько старичков в теплых не по погоде пальто неторопливо прогуливались по дорожкам в компании таких же деловито-серьезных собак, и в отдалении о чем-то совешалась группа ребятишек, видимо, собиравшихся играть в прятки. Они встали неправильным кругом, и один из малышей, по-очереди тыкая пальчиком в каждого из собравшихся, принялся громко произносить считалку, слова которой так поразили человека на скамейке, что он едва не поперхнулся теплым пивом:
  
   Хочешь видеть что внутри
   Через дырку посмотри
   Через дырку лезет грязь
   Если ты живой - вылазь!
  
   Вместо того, чтобы разбежаться и попрятаться за деревьями, оставив одного посреди поляны, дети опять стали о чем-то спорить - похоже, как всегда, забыли договориться, должен ли водить тот, на кого указал палец при последнем слове считалки, или, напротив, он считается выбывшим из числа претендентов. Затем малыши снова начали пересчитываться, но считалка была уже другая, и он перестал обращать на них внимание, сосредоточившись на возникшем внезапно неопределенном ощущении, вернее, мысли, которую он никак не мог перевести на понятный язык слов или зрительных образов, и мысль эта ускользала, как только ему начинало казаться, что он вот-вот ухватится за один из ее неосязаемых концов. Он почувствовал только, что, на самом деле, этот морок появился не сейчас, а гораздо раньше, еще до странного вечернего разговора с матерью, наверное, когда он бродил между обманчиво тихими прудами городского предместья, с каждым шагом опускаясь, как в аквариум, в незнакомый мир смещенных объектов и их взаимодействий. Ему подумалось, что много лет назад на этой же скамье, возможно, сидела молодая женщина, уставившись невидящим взглядом в окутанное сумерками пространство, и все ее тело заполняло то же томящее и страшное чувство, заставлявшее уличных бродяг держаться подальше от странной ночной незнакомки, а погружавшийся в темноту мир не давал ответа. И под утро она возвращалась в пустую квартиру, где тишину нарушало только размеренное тиканье часов, как издевательское напоминание о навсегда утраченном постоянстве. Теперь она хотела передать это бремя ему, поэтому она вызвала его и рассказала свою бредовую историю. Это не было прощальным жестом или выполнением долга, это было... инфекцией. Проклятием, которое она не захотела унести с собой.
   Он понял, что поднимается со скамейки. Механически проследил, как его рука выкидывает пустую банку в урну. Надо было во что бы то ни стало развеять сгущающийся туман. Он решил еще раз проверить время отправления и вместе с билетом вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. У него по-прежнему оставалось достаточно времени. Возможно, это будет хороший способ. Самое лучшее, если он там ничего не найдет. Если же совпадут имя и даты... то это не будет означать ничего. Под плитою могут лежать останки совершенно постороннего человека, который никак не мог предполагать, что обретет посмертное существование в помутившемся сознании несчастной женщины, потерявшей возлюбленного. А если правильным будет только имя, а год смерти будет тем же, что и год его собственного рождения или более поздний, то велика вероятность, что он действительно посетит могилу своего отца, не выдумала же она все на пустом месте. На пустом месте. Он надеялся, что ему хватит рассудительности, чтобы вовремя прекратить поиски ничего не менявшей правды, потому что, помимо его воли, в памяти уже начали всплывать имена знакомых, которым, в принципе, можно было бы передать для анализа образцы костной ткани, добытые темной ночью, с фонарем и лопатой...
   Ему стоило поймать такси, но он сделал ошибку, решив добираться на городском автобусе. За те годы, что он здесь не был, город переполз, словно улитка, на новое место, оставив позади старое кладбище, на котором давно уже не разрешалось производить новые захоронения. Маршруты автобусов изменили, справедливо полагаясь на короткую память живых, и от ближайшей остановки можно было либо долго идти пешком по старому извилистому шоссе, мимо подозрительно мертвых складов и обветшавших фабричных корпусов, или же сокращать дорогу через лес. Он выбрал последнее. В лесу пахло сосновой смолой, на зарастающих тропинках лежали пятнистые тени. Он знал, что лес невелик, но все же удивился, обнаружив, что в сущности идет уже по кладбищу, среди серых могильных камней, выступивших из-за деревьев, словно молчаливые лесные разбойники. Наверное, это был самый старый район кладбища, и здесь давно никто не бывал.
   Он вздрогнул и остановился, когда ему явственно послышались голоса. Осторожно продвинувшись еще на несколько шагов, он увидел невдалеке троих людей, стоявших по краям только что вырытой ямы. В кучу свежей земли были воткнуты лопаты, а рядом лежал продолговатый пластиковый мешок, в двух местах перевязанный веревкой. Ему стало страшно, он попятился, но тот, что стоял повернувшись к нему, уже поднял голову. Из под надвинутой шляпы блеснули глаза. Послышался окрик: “Эй, стой!” - и он увидел, как тот перепрыгивает вырытую яму. Остальные обернулись, еще не понимая, в чем дело.
   И тогда он повернулся и побежал, не оглядываясь и не разбирая дороги, по прямой, сквозь заросли густого подлеска. Он мчался, перепрыгивая через корни и лежащие стволы, раздвигая кусты и ветви своим страхом. Его колени словно растворились, воздуха не хватало для ничего не понимающих легких, а сзади были слышны треск сучьев и крики погони. В глаза брызнуло солнце, он уже бежал по пустырю, заросшему кипреем, и внезапно окружившее его розовое озеро окончательно превратило происходящее в кошмар, а реальностью оставались только разрывающая легкие боль и пот, от которого он почти ослеп. За пустырем начиналась дорога, зажатая бетонными заборами. Она уводила к каким-то темным строениям, скорее всего заводским корпусам, высящимся в отдалении. Выбежав на дорогу, он в первый раз оглянулся. Преследователи чуть отстали, но уже наполовину пересекли пустырь, двигаясь решительно и неумолимо, точно зная, что ему не уйти. Он кинулся вверх по дороге, потом свернул в первый открывшийся проход, повернул еще раз, и еще, петляя, как заяц. Пленка, облепившая губы, собиралась комочками в углах рта, он пытался сплюнуть ее на ходу, еще больше сбивая дыхание. Теперь он несся вдоль высокой кирпичной стены, отталкивающе красной, как во сне шизофреника. Стена внезапно оборвалась, и он оказался на ровной площадке, занесенной песком с проплешинами растрескавшегося асфальта. С трех сторон площадка была окружена заборами и стенами зданий. В одной из них чернел глаз арки, полуприкрытый ржавым веком уцелевших ворот. Он бросился туда, пробежал в полутьме несколько метров и чуть не налетел на ровную бетонную стену, перегораживающую проход. Поняв, что заперт, он метнулся обратно к выходу, но снаружи кто-то уже приближался к арке, он ясно слышал, как хрустит песок под медленными шагами. Он успел спрятаться за стальную створу и бессильно сполз по шершавой стене на кучу мусора. Ну вот и все, подумал он почти равнодушно, только сердце билось в самом горле, рождая каждым ударом позывы рвоты. Он даже не встанет им навстречу.
   Шаги замерли у входа в арку. Полосу залитой солнцем площадки, которую он мог видеть из своего угла, пересекла тень. С раннего детства ничто не вызывало в нем такого безотчетного, мертвящего ужаса, как черный силуэт в дверях, заслоняющий свет, лицо, прижавшееся к стеклу снаружи, звук шагов за поворотом. Теперь он смог бы объяснить эту фобию предчувствием гибели. Но его сознание уже вышло за пределы всех объяснений. И тогда страх, покинув разум, заполнил все тело и заставил его вспомнить накопленный бесчисленными поколениями маленьких предков опыт борьбы за выживание. Его рука нашарила что-то в куче мусора, и он встал, сжимая обломок водопроводной трубы, один конец его был острым, как заточенное перо. Ноги сами приняли нужное положение, и когда темная фигура шагнула в проем, заслонив свет, он сделал точный и глубокий выпад, ударив противника сбоку, и тут же отступил назад, держа оружие наготове. Силуэт покачнулся, сделал еще один шаг, и рухнул ничком, с глухим и тяжелым звуком, с каким камень падает на мягкую землю. И в тот же миг он с ужасной отчетливостью понял, что тот, кого он сейчас убил, не был одним из его преследователей. Перед ним лежал в нелепой позе лицом вниз совершенно посторонний человек, из-под туловища медленно расползалось темное пятно, подбираясь к ногам убийцы. Он ни за что бы не прикоснулся к мертвецу, но этого и не требовалось. Несмотря на сумрак, он ясно видел, что убитый одет совсем не так, как те трое. Рядом с откинутой рукой лежала небольшая кожаная сумка, какие вешают на запястье, он сам иногда носит такую. Он чувствовал, как его сотрясает крупная дрожь. Его мутило от запаха крови. Заметив, что все еще держит свое оружие, он отшвырнул его. Потом, осторожно перешагнув лежащее тело выглянул наружу, и тут же спрятался. Те люди стояли метрах в пятидесяти, у дальнего края площадки, все трое, и оживленно переговаривались, обсуждая дальнейшие поиски. Он был по-прежнему заперт, теперь уже в компании с мертвецом. Им прийдется расширить и углубить могилу, должно быть, слишком маленькую для трех тел.
   И тогда он увидел спасение. Возле дальней от ворот бетонной стены, превращавшей проход под аркой в тупик, на асфальте вырисовывался круг канализационного люка, закрытого крышкой. Он заметил его только сейчас, когда глаза привыкли к полутьме. Он снова поднял валявшийся рядом обломок трубы, стараясь не касаться испачканного кровью конца, и подбежал к люку. Крышка поддалась на удивление легко, вывернув полоску дерна, похожую на огромный грязный ноготь. На него пахнуло застоявшейся сыростью. Трубу он отбросил подальше, она откатилась к неподвижной фигуре, лежащей у ворот, и убитый походил теперь на мертвого воина, в последний момент выронившего копье.
   Он оперся руками о края колодца и опустился по пояс в отверстие, ноги сразу встали на перекладину лесенки, представлявшей собой две уходящие вниз стальные полосы с приваренными к ним обрезками ржавой арматуры. Он немного спустился и одной рукой с трудом задвинул крышку у себя над головой, моментально погрузившись в непроглядный мрак. Возможно, они не заметят свежий дерн возле крышки, он и сам увидел люк, только привыкнув к полутьме. К тому же, заглянув в створ арки и обнаружив у входа свежий труп, они, скорее всего, испугаются не меньше, чем он сам. Ведь и гнаться за ним их заставлял страх. Сосредоточившись на том, чтобы крепко держаться за каждую перекладину, он старался не думать, о том, что внизу может быть глубокая вода, крысы, разложившийся труп или еще другая жуть, связанная с образом любого подземелья. Неожиданно послышался громкий скрежет, он почувствовал, что перекладина движется вместе с ним, и тут же подошвы больно ударились о дно колодца, а лестница, которую он в последний момент отпустил, стукнула его по темени. Оглушенный, ничего не видящий, с ушибленной головой и нарастающей болью в ноге, которую подвернул при падении, он лежал на мягком сухом дне канализационного люка, и думал о совершенно не подходящих вещах, а именно, о связи человеческого представления о собственном сознании со зрительными ощущениями. Находясь в полной темноте он не мог определить, терялось ли сознание хотя бы на миг, или нет. Потом ему пришла еще более странная идея о том, что он участвует в одной из компьютерных игр-ходилок. Он ушел от одних врагов, подобрал одноразовый меч-кладенец, использовав его не по назначению, затем нырнул в виртуальное подземелье, здесь он найдет хрустальный сосуд с запасной жизнью, расправится еще с парой противников, выйдет наружу и, показав достаточную сноровку, реакцию и способность к комбинаторному мышлению, получит в конце писклявые звуки туша и предложение перейти на следующий уровень.
   Он вспомнил, что в кармане брюк должна быть зажигалка. Маленькое пламя показалось ему полуденным солнцем, он зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, как мал круг оранжевого света, с попавшими в него ладонями, куском бетонной стены, пятном светлого песка и уходящей наискось вверх, в темноту, стойкой сломанной лестницы. Он поднес зажигалку к запястью, вначале ему показалось, что часы остановились при падении, но секундная стрелка исправно карабкалась по циферблату, и оставалось поверить, что с того момента, когда он вошел в лес, прошло меньше часа. Подняв руку с трепещущим огоньком, он увидел по всем четырем сторонам черные пасти тоннелей. Он выбрал самый широкий, где можно было идти согнувшись по сухому пыльному дну, придерживаясь рукой за тянувшуюся вдоль стенки широкую трубу в лохмотьях асбестовой обмотки. Встав, он с облегчением понял, что нога действует, хотя и отдается болью при каждом шаге. Хорошо, что лестница сломалась, отрезав его от погони. Он не смог бы перечислить, во скольких местах у него болит, его снова начала бить дрожь, по-прежнему чудился сладковатый запах крови и казалось, он слышит эхо собственного сиплого дыхания, отражавшегося от бетонных стенок тоннеля, но он все брел в темноту, заливавшую крохотный кружок света. Палец, давивший на рычажок зажигалки, скоро онемел и уже, наверное, не разогнулся бы даже при желании, как у закоченевшего мертвеца. Время для него исчезло, он больше не смотрел на часы, механически передвигая ноги, уставясь на дрожащую луковичку пламени, ставшего от этого почти бесполезным, ведь теперь он не смог бы разглядеть ничего вокруг, но этого и не требовалось, потому что впереди были только стены тоннеля и шероховатая поверхность трубы под левой рукою, чтобы придерживаться за нее, как за перила бесконечного темного моста. Возможно, он ходил по кругу, а может быть, постепенно углублялся в толщу земли, и скоро должны были показаться багровые отсветы адского огня, который ждет его - убийцу и жертву, сына призрака и сумасшедшей. Вот и маленькая желтая звездочка стала медленно удаляться; наверное, рука, сжимавшая зажигалку, отделилась от тела и полетела вперед, во мглу, чтобы успеть подготовить место... Он вздрогнул и остановился, поднеся зажигалку к самым глазам. Сомнений быть не могло - газ кончался. Он стоял и смотрел на тающий огонек, и когда тот наконец потух, он и вправду увидел впереди отсвет, бледный, словно конь у четвертого всадника. Он медленно двинулся вперед, свет становился ярче, уже было видно, что он падает сбоку, ложась белесым пятном на бетонную стену. Он дошел до поворота и свет хлынул ему в лицо. Сделав еще несколько шагов, он опустился на закругленное дно огромной трубы, выходящий на середину открытого склона.
   Он сел, свесив ноги наружу. Перед ним раскинулся широкий заброшенный карьер, поросший все тем же кипреем. Какой удивительно нежный цвет, как все цвета тления. Тысячи розовых цветков затянули поверхность земли, изуродованную городом, который, словно огромный слизняк, переползает с места на место, оставляя после себя липкий след пустырей и бескрайних свалок, где начинается своя, незаметная постороннему взгляду жизнь. Он добрался до пункта назначения, теперь можно просто сидеть здесь, пока все тело не успокоится и не замрет, навечно слившись с тишиной и розовым сиянием смерти. Все произошло так, как должно было произойти, зародившись в странном блуждании среди зеленых улиц и обманчивых проблесков воды, через бредовый разговор с матерью, через детскую считалку, безумную идею поехать на кладбище, погоню, убийство и бесконечный поход во мраке подземелья. И чем бы все это ни закончилось, ничто не нарушит предопределенной гармонии, и все, что ему встретилось - лишь фантомы, призванные вести его к законному завершению. Все цепочки событий можно читать в обратном направлении, где каждое следствие есть причина своей причины, где можно зачать ребенка и потом умереть в прошлом, оставив возлюбленную бродить по ночному городу, а днем слушать тиканье часов, которое осталось бы таким же, если бы они шли в другую сторону; где неизвестный умирает, потому что сцена его тайного погребения будет увидена непрошеным свидетелем, а другого незнакомца неведомые пути приводят к воротам разрушенного здания, и он находит там свою смерть лишь для того, чтобы еще один захваченный этим потоком инверсий человек сидел теперь у выхода из подземелья и следил за крохотными красными паучками, не больше бисерины, beads, деловито снующими у его ног в поисках жертв еще мельче, чем они сами.
   Его отвлек нарастающий звук мотора где-то над головой. Он вскочил и автоматически отступил внутрь трубы, словно таракан от яркого света. Шум пронесся мимо, и он понял, что наверху, рядом с карьером проходит шоссе. Надо подняться по склону и остановить машину, она довезет до города. Самое странное, что он еще мог успеть на поезд, если только его туда пустят, не приняв за бездомного, укравшего билет. Впрочем, в кармане еще лежали документы. Он попытался хотя бы немного отчистить одежду и ботинки. Руки были бурыми от ржавчины, и казалось, еще пахли кровью, он навсегда запомнит этот запах, никогда не задумывался, чем пахнет в мясном магазине, где люди ходят вдоль прилавков, выбирая куски.
   Первый же грузовик подобрал его и довез до самого вокзала. Он был благодарен водителю за отсутствие вопросов. Наверное, тому приходилось встречать на бесконечных лентах шоссе людей гораздо более странных. В вокзальном туалете он сумел сделать свой вид почти приличным, только асбестовая пыль так и осталась под ногтями. Там же он, пренебрегая гигиеной, напился воды прямо из под крана - он не смог бы выдавить даже несколько слов, необходимых для покупки лимонада в киоске. В глаза своего отражения он старался не смотреть, боясь встретиться взглядом с убийцей. Пригладив волосы и еще раз внимательно осмотрев одежду, он вышел на платформу, доставая на ходу билет. Рука чуть дрожала, но кондуктор не обратил внимания и молча пропустил его в вагон. Он прошел на свое место, как по подиуму, чувствуя спиной взгляды попутчиков, и огляделся, только усевшись в откидное кресло у окна. Место рядом пустовало. Через проход сидела молодая девушка, элегантная, как манекен, и перелистывала эротический журнал для мужчин, сравнивая себя с потенциальными конкурентками. В следующем ряду расположилось семейство во главе с сыном-подростком, явно стеснявшимся своих тихо переругивающихся родителей. Позади ехала пожилая супружеская пара, оба разгадывали кроссворд; сидевший по другую сторону небритый мужчина внимательно к ним прислушивался, храня на лице снисходительную усмешку всезнайки. Свой большой и грязный рюкзак он, не стесняясь, поставил на соседнее место. Никто не обращал внимания на человека средних лет со слегка затравленным взглядом, хорошо одетого, но со следами грязи на пиджаке, должно быть, где-то споткнулся. И все же ощущение, что все они знают его тайну, не оставляло его, это было началом мании, он откинулся на спинку и закрыл глаза, поклявшись не открывать их все несколько часов пути, и тогда его стали донимать звуки. Из общего гула он бессознательно выделял стук чьих-то каблуков, звяканье металла, слова, прозвучавшие громче обычного. Казалось - сейчас на плечо опустится чужая рука. Ожидание становилось невыносимым, ему пришлось открыть глаза - все оставалось по-прежнему, пассажиры дремали в креслах, за окнами исправно мелькали столбы электропередачи. Равнодушный поезд вез его домой, но и там он будет ждать, ждать лица в окне, силуэта в дверях. Страх лишь однажды смог наполнить его силой, растраченной им для бессмысленного убийства, и отныне страх будет только медленно разъедать его рассудок, ослабленный одиночеством - а ты все так же один, я смотрю на твои рукава - ни одна женщина не выпустит мужа из дома с такими манжетами, мои рукава в крови, и в ржавчине, и в пыли виртуального подземелья (а ты и сам наполовину фантом), но вместо звуков туша я слышу сквозь гул только стук чьих-то каблуков, звяканье металла и слова, прозвучавшие громче обычного, а поезд везет меня на следующий уровень страха, от которого не скроешься, как от преследовавших его таинственных могильщиков, Клото, Лахесис и Атропо, трех богинь судьбы, любящих принимать разные обличия - бандитов на кладбище, красавицы, грациозно разливающей чай, или загнанного в сумрак подворотни человечка со ржавым обрезком водопроводной трубы в руках.
   Он проснулся, когда чужая рука легла ему на плечо.
   - Через пять минут ваша станция. - Над ним стоял кондуктор. - Вы ехали без багажа?
   Рассеянно кивнув, он встал и направился к тамбуру. За темными стеклами проносились разноцветные огни. Через полчаса он окажется дома, а поезд будет также мчаться сквозь ночь, унося его страхи.
  
   Дом встретил его привычным распорядком забот и развлечений, и потрясение прошло быстрее, чем зажил ожог на пальце, замеченный им только дома, быстрее, чем высохла выстиранная одежда, и гораздо раньше, чем он смог в первый раз после возвращения поджарить себе на ужин отбивной свинины. Потрясение прошло, сменившись ощущением, которое он сразу узнал - от него невозможно избавиться, но можно не поддаваться, и тогда оно будет только мерцать на периферии сознания, как желание курить после многих лет воздержания; но ни в коем случае нельзя пытаться утолить его, потому что чувство незавершенности похоже на бесплотный огонек над бездонным болотом. Все произошедшее было просто выпадением из ритма, случайным сбоем, инверсией, подстерегающей всех и каждого, стоит ему только ослабить контроль над реальностью, которая так и стремится распасться и перепутаться в неожиданных сочетаниях, и надо играть в свои игры серьезно, надо искренне притворяться, что веришь в значение своих поступков, чтобы ненароком твой собственный сон, забытый по пробуждении, не оскалился из первой же открытой тобою двери.
   И он играл теперь свои роли вдвое старательнее, они постепенно наполняли его силой, которая должна была понадобиться ему в свое время, и когда однажды раздался звонок, и незнакомый голос в телефонной трубке, какой-то бесполый, начал, как положено, издалека, к нему вернулся не страх, а только тихая грусть, и даже образ матери пришел не из последней их встречи, а из давних-давних времен - мама, стройная и молодая, стоит перед зеркалом, в последний раз оправляя платье, он сидит на полу и любуется ею, оторвавшись от разбросанных игрушек, она внезапно оборачивается, ее платье шелестит, как осенняя листва, “Как я тебе сегодня?” Он молчит и улыбается, она подходит к нему, два танцующих шага, ласково треплет его волосы, “Ладно, малыш, не скучай”. Он как-будто снова чувствует это нежное прикосновение и горечь детского одиночества. А трубка продолжала говорить и говорить, наверное что-то важное.
   - ...только завтра, ровно в двенадцать, и хотя это, в известной мере является нарушением процессуальных норм, мы считаем, что правильнее было бы вас предупредить заранее о том, что, скорее всего, известная доля оставленного покойной имущества, вероятно, часть банковского счета, отойдет к нашей организации. Поймите нас правильно, как и большинство частных социальных служб, мы существуем как раз за счет такого рода пожертвований, позволяющих нам осуществлять заботу об одиноких гражданах, обращающихся к нам за помощью. Однако, если вы сочтете свои права наследника в чем-либо ущемленными, за вами остается право оспорить завещание в судебном порядке не позднее...
   - Ради бога, - ответил он. Потом, неожиданно для себя спросил: - Это вы учили ее говорить после первого инсульта?
   - Да, - ответила трубка после секунды удивленного замешательства. - В нашей организации работают врачи разного профиля, и в том числе, занимающиеся постклинической реабилитацией. Нами получена лицензия на подобного рода деятельность. У нас работают только высококлассные специалисты.
   - Я знаю, - сказал он. - Спасибо. Организацией похорон тоже занимались вы?
   - Разумеется. Видите ли, в этом моменте вы можете чувствовать вполне оправданную обиду, но последняя воля покойного для нас - высший закон, а ваша мать оставила специальное указание, запрещающее до похорон извещать кого-либо о ее кончине, - голос в трубке вдруг помягчел, оказавшись все же женским. - Понимаете, в нашей работе иногда бывают случаи, когда мы оказываемся как бы на грани морали... И тогда остается только следовать правилам, а они четко говорят, что во всем, касающемся ритуала, мы должны следовать воле усопшего, и пусть даже в чьих-то глазах мы окажемся не правы...
   - Вы все сделали правильно, - ему хотелось быстрее закончить разговор. Записав адрес адвокатской конторы, он повесил трубку.
   На следующий день, когда он приехал утренним поездом, едва успев ко времени, ему еще не мало пришлось выслушать слов о воле усопшей. Сидя в тяжелом кресле обставленного под старину кабинета, он рассеянно скользил взглядом по дубовым панелям и высоким книжным шкафам и встречал такой же рассеянной улыбкой наиболее выразительные пассажи юридических формулировок, чем вызвал молчаливое неодобрение собравшихся. Кроме самого адвоката, походившего на резидента иностранной разведки в своих тонированных, словно стекла лимузина, очках, здесь присутствовали целых три служащих фирмы, с представителем которой он недавно удостоился чести общаться по телефону, а также пожилая чета, державшаяся сконфужено и робко - соседи, получавшие по завещанию, если он правильно понял, садовый инвентарь и рассаду каких-то особо редких цветов. Процедура заняла больше времени, чем он ожидал, и когда он наконец оказался на улице, сжимая кипу бумаг с разноцветными рамками, солнце успело раскалить асфальт и желтые стены домов, и город плыл в послеполуденном зное, совсем как в прошлый раз, и точно также у него оставались несколько свободных часов. Осознав эту схожесть, он купил пива и побрел к парку. Ему надо было разобраться с полученными документами, это следовало сделать еще в конторе, но там он так и не смог сосредоточиться, механически расписавшись на всех положенных строчках, а в ответ на вопрос - имеет ли он какие-либо претензии или замечания, как ему помнилось, рассмеялся и пробормотал “В наследство мне и так досталось слишком много”, завоевав наконец понимание и сочувствие присутствующих, окончательно убедившихся, что сын умершей находится в глубоком шоке.
   Среди бумаг были документы на дом и землю, банковские счета, несколько акций неизвестных ему компаний, свидетельство о смерти и маленькая синяя бумажка, текст ее показался знакомым. Когда он вчитался повнимательнее, ему снова захотелось смеяться, и теперь они возможно оказались бы правы в своем мнении насчет шока. Он пожалел, что не дал себе труда прочитать бумаги раньше, тогда бы он мог узнать у представителей фирмы, каким образом удалось - разумеется, выполняя последнюю волю усопшей - получить разрешение провести похороны на старом, давно закрытом кладбище. Адрес полностью совпадал с тем, что она когда-то дала ему; мать навсегда успокоилась рядом со своим воображаемым возлюбленным, и он не знал, была ли это дань проснувшейся перед смертью сентиментальности, или она просто хотела быть последовательной, желая до конца притворяться, что верит в значение своих поступков.
   Под властью ощущения, что действует по заранее составленной для него схеме, он поднялся со знакомой скамейки и направился к выходу из парка, чтобы поймать такси. У ворот кладбища он отпустил машину, ему хотелось побыть в полном одиночестве. Обратно он мог пройти пешком до автобусной остановки, только не через лес, хотя с тех пор и прошло много времени. Он без труда нашел нужную могилу невдалеке от главной аллеи - две темные плиты в одной ограде, первая старая, вросшая в землю, со стершейся позолотой букв; на второй грудой лежали свежие венки. Облокотившись на ограду, он закурил, спичка громко чиркнула, на миг нарушив подобающую тишину. Для него давно перестала быть важной загадка, находящаяся теперь перед ним; ему хотелось бы только каким-либо образом обрести уверенность, что этот странный, неистовый, ненавидимый и единственно родной человек, чье тело лежит здесь под слоем земли и, наверное, усмехается в деревянную крышку, обрел перед уходом в вечное небытие то завершение, которое безнадежно искал всю жизнь.
   Затушив сигарету он побрел прочь. В город вела одна пустынная дорога, он неторопливо шагал по ней, переступая трещины в старом асфальте. По обочинам цвел все тот же кипрей, теперь казавшийся фиолетовым - возможно, каждый год оттенок бывал разным, или его восприятие с тех пор изменилось. Далекие темные силуэты полуразрушенных зданий постепенно приближались, наконец они обступили одинокого пешехода, дорога повернула под прямым углом, потом распалась на несколько, он прошел еще немного и с удивительным спокойствием понял, что заблудился. Кругом были только высокие бетонные заборы и кирпичные стены. Он двигался наугад, иногда в открывающихся проулках ему мерещились проблески воды, но то были лишь призрачные отголоски старых воспоминаний. Внезапно он почувствовал, что действительно знает это место. Пройдя чуть дальше и повернув, он оказался на залитой солнцем площадке, занесенной песком. Поодаль, в одной из окружавших площадку кирпичных стен чернело отверстие огромной арки, прикрытое половинкой стальных ворот. Он медленно двинулся к нему, песок шуршал под ногами при каждом шаге. У самой арки он остановился, перед ним на асфальте наискось лежала его четкая тень, едва касаясь незримого порога, за которым начиналась темнота. Стараясь разобрать замерцавшую в глубине сознания догадку, он перевел взгляд на свою руку. На запястье болталась его кожаная сумка с полученными недавно бумагами. Инверсия настигла его. И тогда, оглядевшись последний раз, он шагнул в темный проем к метнувшейся на него из угла смутной фигуре с чем-то длинным и тонким в руках, навстречу слабой боли в правом боку и внезапной горечи на губах, шагнул к опрокинувшейся на него бескрайней серой равнине, которую стремительно заволакивала мгла. Навстречу своему завершению.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"