Аннотация: ...в комнату вползали тени, наполняя пространство и внедряясь незаметно в сознание...
Фантомы романтики
Сквозь не занавешенные окна в комнату вползали тени, наполняя пространство и внедряясь незаметно в сознание мягкой романтичной печалью вечера, горизонт был охвачен пожаром, в него, как в болото, упало раскалившееся за день солнце; медленно остывая, оно погружалось в волны безбрежной дали, бросая последние красно-рыжие взгляды на уходящий день, золотя всё своими лучами, заглядывая в дома и квартиры, и расписывая их стены; далёкий колокольный звон мягко растворялся в пространстве, лёгкое воздушное течение овеивало изнурённые дневным зноем ландшафты, ласкало остывающие крыши; затихали шумы дневной жизни, уступая своё властвование сладким, томительным вечерним звукам, заполнявшим эфир вместе со своими неотлучными рыцарями - тенями; чарующая печаль заката разливалась дальше, плавно заключала в свои объятия природу, дома и жителей, пленяя даже перемещающихся с большой скоростью водителей быстроходных болидов.
Кому не знакома сладкая истома тихого летнего вечера, ведь даже самый заскорузлый душой битюг чуть отмякнет в такой час и выйдет на улицу, чтобы покурить на воздухе, и проникнется он этим порывом, сам того не замечая и не понимая, что в этот миг, даже в нём, в человеке с твёрдой душой промелькнула искорка сентиментальности.
А грусть вечера, одевшись в поэтические наряды, будет неспешно продолжать охватывать эфир, как божественная охотница она набросит тончайшую сеть сумерек на уставшую за день жизнь и вот уже начинают представать перед взором в лёгкой сероватой мгле её сказочные владения...
Лишь только огненный шар утонет в пучине горизонта, деревья и стоящие, будто одинокие странники дома, начнут закутываться в туманные плащи и надевать шляпу тонущего в сумерках неба, и всё это будет сопровождать быстрый, шуршащий аккомпанемент крыльев летучих мышей; а чуть поодаль от человеческих обиталищ, на почерневших от пролитых сумерками красок полях, начнёт глухо разносится, в пробудившемся торжественном молчании крик коростеля, он незаметно подчёркнёт, что вокруг царит великая грусть, - грусть, которая наполняет сердце восхищением, заставляя забыть дневные заботы и осознать, что в смысле мирового существования заключено намного больше, чем наша жизнь; внемля этим настроениям, разум начнёт наполняться множеством не успевающих чётко вырисовываться мыслей, и все они похожи, и все они спутаны, и все они связаны одной приятной и томительно-красивой энергией - радостью.
И грудь начнёт дышать вольней и пробежит по жилам трепет...
Невольно пробудится в своей обители лентяй, впавший в сладкое забвенье, увидит он, омываемый волнами чуть откатившегося сна, причудливые портреты теней на стенах и на мольберте потолка, а так же поблёскивание, льющиеся от атрибутов одеяния миротворного гения, и потянувшись в приятной истоме, он, провалившийся в сон с угрюмой маской на лице улыбнётся; нежащееся в нём удовольствие поддержит монотонное тиканье часов, которое привнесёт в атмосферу комнаты вековой давности фантом - старую няню, с заботой и нежностью укрывающую тихонечко его, дремлющего, пледом, но это тончайшее ощущение будет столь тонко и столь зыбко, словно звук лесного цветка-колокольчика и всё же от него повеет уютом; старый фантом в этот миг станет настолько реальным, что лентяю захочется его обнять и выразить любовь к нему, поцеловав в морщинистую щёку, подчеркнув тем самым признание, ему - няне, которая так преданно ухаживает за ним, неслышно перемещаясь по комнате; а взгляд, брошенный за окно, уловит затухающие краски вечера, так красиво окрасившие мир и которые в миг переполняют душу ощущением беззаботности, радости, любви.
Окрылённый эмоциями, он вскипит энергией, ему захочется крикнуть - дать указание няне, чтобы она приготовила костюм, он собирается сегодня выйти, пройтись; в этот вечер у него прекрасное настроение и прекрасное настолько, что ему хочется петь, ликовать; он, скорее всего, откликнется на приглашение графини, написанное на гербовой бумаге и лежащее сейчас у него на туалетном столике; у графини сегодня вечер, будет много приглашённых гостей и многими из них будут незамужние барышни, представится возможность пофлиртовать, но, если на его несколько отрешённый взгляд откликнется какая-нибудь замужняя красавица, то, он, не задумываясь, удариться в неудержимый, страстный вихрь и с ней: "А что нам, - холостым да не женатым!"
Вечер улыбается, дарит улыбку всему окружающему, и её принимает он, переполняемый предвкушением партии у графини, и сегодняшний закат кажется особенно красивым и даже слышен его шёпот: "Сегодня произойдут приятные перемены, - перемены, которые придадут твоей спокойной, беззаботной жизни новый поворот и поворот этот будет к интересному и романтичному витку событий".
Беззаботное бытиё, лёгкие, красивые, романтические приключения, отсутствие узких рамок законов, занятие какими-нибудь делами лишь тогда, когда у тебя есть на то желание, а если такового нет, то и вообще ничего неделанье, и, конечно же, незнание финансовых проблем - это же и есть счастье; сказочный вечер преподносит тебе всё это сейчас на золотом подносе, и незаметно, исподволь, всплывёт на задворках сознания утопия: желание остановить или хотя бы притормозить уход красного диска за горизонт и вместе с этим хоть ненадолго продлить добрый, упоительный, истомой вибрирующий, поэтично-сказочный, нежно обнимающий, радующий и освобождающий миг жизни.
Романтичные шевеления в сознании уносят мечтателя в иное измерение, в действительно сказочный, нереальный мир, внушая ему лишь чувства-мечты, укутывая ими как явью и освобождая рассудок от тяжёлых оков реальности; почему мир не таков, как этот очаровательный вечер? зачем навыдумывал себе множество сложных, запутанных законов? зачем топит себя? ведь невозможно без тоски внимать, что, как закат средь волн молчанья, мир тонет словно прощальный голос, в глухой бездне времени.
Но, сковывают и отвлекают мысли, пробегающие волны пьянящих потуг-потягушек, а так же приятное, тихое, жующее, урчание, - результат ласкающих ломок расслабления; о, как не хочется пробуждаться, и с острой болью в сердце осознавать, что иллюзии ушли и обнажили каменистую поверхность бытия, словно морской отлив, и послышится вдруг, будто слуховая галлюцинация, погребальный глас, который обряд печальный проводя, оплакивает тебя, - тебя, уже сейчас, в забвенье уносимого...
Застонав, он поднялся с дивана, заскрипевшего своим скелетом и подошёл к окну, остатки меланхоличных, романтических мечтаний сорвались с утёсов его тела, упали и рассыпались в прах, превратившись в несуществующее, оставив после себя лишь лёгкую деформацию в памяти; и оторвав взгляд от затухающего заката, он оглянулся и обвёл комнату взглядом, ища, возможно, няню, но фантом исчез, вместо него действительность, холодной рукой ухватив, опускало на землю размечтавшуюся и полетевшую душу, тонкая игла досады кольнула сердце, и вырвался из груди слабый, умирающий стон, - реальность сдавила горло своими сильными пальцами.
В удушье он подошёл к бару - распахнул его, единственная бутылка, стоящая в нём, от неожиданности вздрогнула, не зная куда спрятаться и застыла в смущении, будто обнажённая девица, - в ней оставалось-то всего грамм пятьдесят бренди.
Выпитые граммы отвели душившую руку, но и разожгли желание залить эликсиром души разомлевшее от мечтаний сознание, что заставит одеться и пойти на... ох нет, не на вечер к графине, а на бензоколонку и купить там эликсира - магазины все уже закрыты, - как всё банально.
Не мудрствуя он снимает халат и одевает затёртые джинсы и джинсовую жилетку.
На улице его коснулся воздух своим особым, присущим лишь уходящему дню, ароматом, а вечер окутал своей поэтичностью и проводил до увенчанной огнями заправки, где покупается бутылка бренди, а атмосфера современности сбивает романтический настрой; но он - Романтик, а горизонт ещё дышит умирающим светом, его последние немые крики теребят душу, что вновь погружает в приятную меланхолию, и заставляет не дойдя до дома, отвернуть пробку у покупки; ощутить как отпитое из горлышка бежит в центр тела, а вслед за этим что-то изменяется в сознании... после чего Романтик изменяет маршрут, плетётся к границам человеческого жилья, где найдя укромное место на склоне холма, опускается в траву и устремляет взгляд в даль из-за которой ещё чуть выглядывает закат; он практически ни о чём не думает, хотя это кажется невозможным, но у него это получалось или получалось почти: витали в голове какие-то мысли и думы, которые были коротки, неопределённы, несерьёзны, а потому, сменяясь друг другом, тут же забывались, оттого и казалось ему, что он не думает, а лишь наслаждается красивым вечером; вот уже небо чернеет настолько, что в нём зажигаются мириады звёзд; Романтик поднимается и не спеша направляется к своему дому.
Войдя в квартиру, он не включает свет, ему нравится атмосфера ночи, но включает тихонько проигрыватель и выйдя на балкон, всматривается в звёздное небо, слыша слабый, непонятный шум эфира; созерцая неподвижно стоящую рядом с домом, чернеющую на фоне ночного неба сосну, чёрные окна близлежащих домов, затихший дом, в котором сам жил, заснувшего в своей паутине огромного паука, расставившего сеть под крышей чуть поодаль балкона, и наполняется романтизмом и грустью до самых далёких уголков души.
Почему столь прекрасная жизнь не столь прекрасна?
Ах, забудь, забудь, наслаждайся прелестью вечера - нет, уже ночи, повсюду царствует сон...
Погас горизонт и едва слышимый бой часов, донёсшийся от соседей, возвестил, что полночь наступила - повесть ночи началась, и в повисшем молчании замерла суета, загипнотизировав на неподвижность тени, которые замерли на стенах, а тишина эфира легла на сознание мягкой тяжестью, в которую робко проникала музыка.
Стоя на балконе, млея от хмеля и наслаждаясь романтикой тёплой ночи, ему вспомнилось:
И наша жизнь стоит пред нами,
Как призрак, на краю земли
И с нашим веком и друзьями
Бледнеет в сумрачной дали;
"Тютчев", - произнёс он и услышал, как тихо игравший в комнате проигрыватель донёс до него звуки "Адажио" Барбера, и эта минутная встреча в его сознании следов двух гигантов, полоснула по ранимой душе, в его полушариях проделали несколько пассов щупальца невидимого монстра, задев нерв скорби. Подумалось: Тютчев не его современник и это сглаживает, а вот Самуэль Барбер ушёл в 1981 году, не так уж давно и это тревожит, пробуждает боль. Человека не стало, при тебе не стало, а его детище, трогавшее слушателя при жизни автора, оставшись сиротой, и, доносясь сейчас, будто эхо его родителя, продолжает терзать души, - души оставшиеся здесь.
Как это печально, когда уходят безвозвратно великие люди. Почему не дано им жить дольше? Ведь дал же Бог им талант, дар особый, которым далеко не каждый владеет, выделил, значит, Всевышний, некоторых людей из общей массы, так почему не дал им долгих лет?
Романтик прошёл в комнату к столу, стоящему у французского окна и накарябал на листке бумаги, пару строк; этим летом пошёл третий год, как он писал свой опус и только что зафиксированная мысль, легла на бумагу в начале третьей страницы, - не велика была продуктивность, и он это прекрасно понимал, но оправдывался перед собой тем, что хочет описывать лишь прекрасное время, которое, по его мнению, бывает в природе только летом.
Богатой фантазией он не обладает, к сожалению, следовательно, может описать только то, что видит своими глазами, как художник, которому нужна натура или натурщица; естественно, когда закончилось прошлое лето, то закончилась и его литературная работа, он отложил её до следующего сезона, так было уже два раза и выходило по странице в год; но вот опять настало лето и вновь идёт работа над опусом, которая движется по несколько строк в неделю, а бывает так что не продвинется и на слово.
Непонятная истома всё чаще и чаще сковывала его сознание и внезапно начинающая витать в голове мысль, замирала в высшей или низшей точке, словно поршень в двигателе внутреннего сгорания, если бы мотор лишили маховика; а в качестве маховика Романтик использовал ночь и алкоголь, и в те дни, когда к нему приходило вдохновение, он не щадил себя, стараясь извлечь максимум пользы из этого; в такие моменты он мог провести в бодрствовании всю ночь и выпить целую бутылку бренди, водки или коньяка, будоража своё сознание, и нагоняя на себя сентиментальность, которая истончала нервы и вытягивала соки души, оставляя взамен две-три строчки на бумаге; но он не ставил себе цель написать литературное произведение или какой-либо трактат, ночная тишина и погружённый в сон окружающий мир пьянили его своей растёкшейся и замершей расслабленностью; в ночные часы его голова особенно наполнялась романтикой, сознание позволяло унестись в облака грёз, душа становились мягче, чувствительней, словно радиоприёмник, который ночью гораздо лучше ловит слабые радиостанции, и улетучивалась неудовлетворённость, злоба, отчаяние, терзавшие днём.
Коньяк, по правде сказать, был упомянут лишь для красного словца, он не мог позволить его себе: куда ему, живущему на социальную помощь в размере 450-ти марок.
Три года назад он даже мысли не мог допустить, что опустится когда-нибудь до уровня человека получающего социальную помощь, но это время пришло, и он смирился, - смирился же он когда-то с пособием по безработице, на которое, если не имеешь долгов, можно довольно сносно жить, вот если бы его платили постоянно.
Не мог он объяснить почему не хотел работать, - не хотел и всё; и, вроде бы, не из-за лени, как думал сам, и не потому что страдал каким-то недугом; просто не мог, не лежала душа к имеющимся и доступным для него работам, а какой-то интересной работы, - работы по душе, - не находилось; да и не знал он, какая бы работа понравилась ему, словно сидел в нём некий зверь и грыз его, вызывая от одной только мысли о работе лёгкую тошноту; правда, ему хотелось, порой, что-то предпринять; попытаться изменить образ мышления; попробовать себя на неком поприще; но, стоило задуматься над проблемой пробудившей в нём эту активность, как сразу же наталкивался он на что-то неведомое и непонятное, которое иногда пробовал осмыслить, истолковать, и настолько бывало, углублялся в раздумья, так напрягал свой рассудок, что начинал чувствовать слабое головокружение и даже лёгкое замирание сердца будто проваливался на пару секунд в невесомость; на короткий миг это пугало Романтика, и глубоко вздохнув и передёрнув плечами, сбрасывал он с себя бремя задумчивости, вливаясь вновь в привычное русло обыденности, а обыденная жизнь его заключалась в сидении дома, в "употреблении", которое приводило опять же к богатым мечтам и задумчивости, и эффект углубления и падения повторялся и повторялся.
Иногда, в особо красивый день Романтик выходил из своего однокомнатного апартамента погулять по окрестностям, стараясь бродить там, где встреча с людьми была маловероятна.
Случалось, размеренность его тихой и скромной жизни нарушалась варварским образом: ведомство, выплачивающее социальную помощь, заставляло выходить на общественные работы с оплатой труда в размере двух марок в час; отработать восемь часов на уборке улиц или кладбища и получить шестнадцать марок, в то время когда мало-мальски уважающая себя уборщица, подрабатывающая "по-чёрному", берёт пятнадцать за час; конечно же это вызывало бурю в его душе, но он шёл и унижался, потому как отказаться нельзя - приостановят выплату несчастного "социала"; но чиновников понять можно, ведь Романтик сидит, так сказать, на их шее: "социал" оплачивает полностью его жильё, выдаёт талоны на приобретение обуви, зимней и летней одежды, оплачивает медицинское страхование и к этому ещё платит 450 марок ежемесячно на руки, правда, телефон, если хочешь, то, за свой счёт, а Романтику он был не нужен.
Но большинство людей стараются иметь работу, чтобы не жить с туго затянутым поясом. Ну и пусть.
Романтику этого скудного пособия хватает; ему хватает на дешёвый душевный эликсир и на такую же еду и хорошо; не тревожьте его, пусть тихо живёт, мечтает, уходит глубоко в задумчивость; он - Романтик - не наркоман, не дебошир, не правонарушитель; он тихо существует, отдав всё, что было у него представляющее хоть какую-то ценность: кредиторы забрали стереоустановку, видеомагнитофон, посудомоечную машину, компьютер, телефонный аппарат имеющий автоответчик и множество функций, кофейный сервиз, не дорогой, но красивый; забрали бы телевизор и старый автомобиль, но не дал закон, не позволяющий конфисковать вещи, являющиеся источником информации, в том числе и официальной, и возможностью быть мобильным, и без которых человек существовать, как бы не может: забрать машину значит снизить вероятность того что этот человек найдёт когда-нибудь работу (общественный транспорт развит лишь в больших городах). И осталось в доме у Романтика то, что было совершенно не ценным для кредиторов, да и вообще: проигрыватель для пластинок, старый двухкассетный магнитофон-чемодан "Sharp 777" (ничего они не понимают, ведь это же теперь реликвия, - хорошо, что не понимают) мебель, старый холодильник и такая же старая стиральная машина; вот на что конфискаторы вообще не взглянули, так это на книги, в Германии это не товар, а Романтику это на руку.
Неожиданно ему вспомнилось: "Надо с ближайшей "получки" отнести туфли сапожнику, каблуки уж совсем стоптались", и тут же: "Оставь ты мирские хлопоты в покое, не до них сейчас".
Он выпил, потом вышел на балкон и глубоко вдохнул ночной воздух; подняв голову, посмотрел на паука с толстым желтоватым брюшком, - это насекомое было единственным живым существом, которое находилось в данный час рядом с ночным романтиком, но оно, как и все остальные обитатели дома и домов соседних, спало, и возможно, как люди, видело сны, и если да, то, что могло сниться ему; вероятно пойманная муха и то, как он припадает к ней со своим, вытягивающим из неё все внутренности, поцелуем?
Бутылка постепенно пустеет и притупляется воображение, и хотя оно пытается создать некие образы, все они тут же рушатся и таят; память мягко немеет, но силится воскресить далёкие воспоминания, которые и в бодром состоянии вспоминаются лишь отрывками, а сейчас и тем более не хотят всплывать; остаётся довольствоваться настоящим: ночью, её тишиной, её воздухом, взирать на близлежащие дома, которые взирают на тебя своими чёрными глазами и прячут в своих недрах спящих обитателей, большинство которых уже через два-три часа ждёт подъём на работу, в основном однообразную, и, следовательно скучную; Романтик же, утомив своё тело, не смотря на нечего неделанье, пойдёт спать, насладившись в конец прелестью тёплой ночи.
Когда он проснётся и скинет остатки сна, будет уже глубокий полдень; позавтракать и пообедать одновременно, потом поваляться в постели или на балконе с книгой, или просто помечтать, там уже и сказочный вечер окажется не за горами, а за ним и красавица ночь.
Но до этих прохладных и спокойных состояний суток надо ещё дожить, а пока выйти на балкон и устремиться взглядом в даль, увидеть парящую дымку, разостланную вдоль горизонта и окрасившую его в едва голубой цвет; глянуть, как жарит землю раскалившийся до бела шар из глубин синего неба, окутывая всё душной ленивой дремотой, но в то же время, куда не брось свой взор, всюду заметишь какое-то копошение - мирская жизнь вынуждена шевелиться, что-то производить, добывать, а как этого не хочется в жаркий день, воздух которого вязок и наполнен снотворным.
Романтик постелет на балконе одеяло, положит подушку и растянется нагишом в ленивой истоме и, глядя на его полубодрствование и невидимо источающиеся волны лени, замедлят свой ход или же совсем замрут в небесной выси облака, и река, увидев в себе их застывшие отражения, тоже поддастся этому наваждению - замедлит своё течение; порой пробежит лёгкий ветерок и переместит застоявшийся жар, освободит от зноя балкон; улыбнётся чуть дремлющий романтик от нежного прикосновения прохлады: тёплые воздушные ванны - какая прелесть; коротко промелькнёт мысль, что где-то там, за пределами его апартаментов, словно муравьи незнающие покоя, вынуждены работать люди, и как это славно не быть одним из них; в сладкой туманной полудрёме возведёт он себя в ранг исключения и приподнявшись чуть выше ограждения, обведёт взглядом прилегающие территории и обнаружит то тут, то там, разморившихся в сиесте своих, скажем так, коллег, которые так же, как и он, дремлют: кто на надувном матрасе, кто в шезлонге, а кто в гамаке; не подумает Романтик о них ничего, но, взглянув вдаль на нитку шоссе, по которому тянуться грузовики, автобусы, цистерны, вымолвит: "Бедняги".
Разгорячённое тело Романтика, расслабленное ленью, пройдёт в кухню к холодильнику и достанет банку пива; вылив её в высокий стакан, приложится оно с некоторым нетерпением к этому напитку, особо изумительному в жаркий день; от выпитого пива слегка захмелеет сознание и разлёгшееся вновь на балконе тело покинут лёгкие сонливые думы; поднимутся они в высь и упадут в пушистые облака, глянув мирно свысока...
Я упал на облака
Видно всё мне свысока
Всё лежит как на ладони
Облака как будто кони...
... бубнит полудремлющее сознание, глядя на своё тело лежащее на балконе.
Неописуемый восторг смотреть вниз из пушистой, нежной прохлады; при этом выдать сильную мысль-форму, которая остановит облако; наслаждаясь лежать в нём не уплывая вдаль, чтобы быть готовым, если что, спуститься в любой миг вниз на свой балкон; видеть свой дом, такой маленький, меньше спичечного коробка; чуть удивляться тому чего смог достичь.
И вот уж вечереет, тронулись облака и спешит сознание, как спешит солнце уйти за горизонт, домой, в свои апартаменты, в которых тихо, привычно, уютно, а за окном в затенённых местах начинают меркнуть краски, зато доступные солнцу места окрашиваются в желтовато-оранжевый цвет; этот цвет светел но не ярок, он мягок и будто подкрашен печалью, что и отличает его от, казалось бы, похожих красок восходящего солнца; душный вязкий воздух начинает свежеть и наполняться некими ароматами, которые присущи лишь летним вечерам; вскоре солнце скроется за горизонт, ощутимее станут запахи и свежее станет воздух, но холодящей влаги в нём не будет, хоть на пороге ночь уже стоит, а вместе с ней и ночная романтика неслышно подступает. И так каждый раз. Ну, чем не жизнь?!