Делаверн Хельга : другие произведения.

Живая ртуть

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Старшеклассники Никита и Лиля влюблены друг в друга, но боятся признаться: каждый уверен, что его чувства невзаимны. И тогда Лиля решает спровоцировать Никиту на ревность... Примечания автора: Повесть состоит из 14 глав + 1 в виде альтернативной концовки Новая глава каждый день По референсам: "Вам и не снилось" и "В моей смерти прошу винить Клаву К."
  Глава первая
  Полка памяти
  
  Я врач. По призванию и принуждению. Нет, я люблю свою работу, особенно мне нравится в ней элемент "русской рулетки": никогда не знаешь, что тебе скажет следующий пациент. Будет ли он вежлив, как предыдущий, честен, поблагодарит и назовёт тебя "врачом от бога", или скажет, что ты восемь лет просиживал штаны в университете, окрестит шарлатаном, потому что твой план лечения не работает (и это никак не связано с тем, что пациент ему не следует), и, припомнив, что ты существуешь на его налоги, нажалуется главврачу.
  Поводов для жалоб хватает. Ты улыбаешься. Ты не улыбаешься. Ты говоришь громко. Ты говоришь тихо. Дышишь, в конце концов. А некоторым портишь карму: нарушаешь баланс их энергетического поля одним взглядом. Я не шучу: у меня была пациентка, которая ушла с моего приёма в истерике, потому что я ей там что-то сломал, на энергетическом уровне; хорошо, что только сломал, а не высосал несколько лет жизни и не забрал себе: коллеги рассказывали, что и такие приходят, но я, к счастью, с ними пока не встречался.
  Любовью к медицине меня заразила мать. В юности она хотела стать врачом, да не сложилось. Знаете, как бывает? Познакомилась с моим отцом, влюбилась, забеременела и дальше по накатанной: мечту пришлось отложить на добрый десяток лет, но, когда я вырос, точнее, достиг того возраста, в котором выбирают дело всей жизни, мама достала свою юношескую мечту с полки памяти, стряхнула с неё пыль и с гордым видом вручила мне, а я, обуреваемый страстным желанием спасать людей, её взял. К тому же меня подкупал факт, что врач - профессия уважаемая и хорошо оплачиваемая, что немало важно, когда ты мужчина - будущий муж и отец.
  Но то был конец далёких восьмидесятых: меньше, чем через пять лет, от Советского Союза останутся лишь воспоминания, ещё через десять - врач станет профессией благородной и не благодарной, и сейчас, спустя пятнадцать лет после окончания школы, я прятал глаза от бывших одноклассников. Они смотрели на меня с сочувствием, кто-то усмехался, но каждый считал своим долгом подскочить ко мне со спины и спросить, каково это - жить на зарплату врача. Я улыбался. Мне нечего было им ответить. Их насмешки не трогали меня, слегка раздражали, но не трогали, я жалел только, что Вовка Комаров - мой школьный друг, с которым мы потом вместе учились в меде, - не придёт на встречу выпускников: его жена родила третьего сына, и Вовка с головой погрузился в заботу о младенце.
  Я пил дешёвое шампанское из пластмассового стаканчика и разглядывал украшенный актовый зал: шарики, ленточки, цветы (если бы не шарики, я решил бы, что мы собрались на чьих-то похоронах), когда мне на плечо легла рука:
  - Находиться в верхней одежде в помещении - дурной тон, - сообщил звонкий женский голос. - Узнал?
  Я обернулся. За моей спиной улыбалась светловолосая женщина.
  - Света?
  - Угадал, Смирнов!
  Я кивнул. Света училась в параллельном классе и была первой красавицей школы, парни даже дышать боялись лишний раз, когда она проходила мимо, и я до сих пор удивляюсь, как сам не попал под её чары. Но время не щадит никого: мельком взглянув на Свету, я увидел у неё ожирение, проблемы с щитовидной железой и повышенный тестостерон.
  Я отвернулся и прилип губами к стакану. Иногда наша работа играет против нас.
  Света пристроилась рядом со мной.
  - Почему ты в пальто? Замёрз? - я пожал плечами. Не говорить же ей, что я пришёл сюда напиться во второй раз в жизни и слинять сразу, как только алкоголь подберётся к моей нервной системе. - Плохая была затея встречаться осенью, да? Я слышала, ты врач?
  - Врач.
  - Женат?
  - Нет.
  - И не был?
  - И не был.
  - Детей тоже нет?
  - Нет.
  Света хмыкнула.
  - Странно. Она говорила, что ты хочешь семью.
  Пузырьки шампанского предательски били в нос. Я молчал и ждал, когда Света сменит тему, но она её лишь продолжила:
  - Ты знаешь, а она не придёт.
  - Кто не придёт?
  - Ой, - Света закатила глаза, - не притворяйся.
  Я не притворялся. Я потратил много лет на то, чтобы забыть её, но мозг как назло помнил всё: глаза, улыбку, изрезанные бумагой пальцы. Даже запах проклятого табака он впитал, как старая тряпка. Я не забыл, но спрятал её образ на той же полке, на какой моя мать хранила мечту о медицине, и не достал бы его ни при каких обстоятельствах, но он свалился с полки сам, когда мне позвонил Рома и рассказал о встрече выпускников.
  - Кроме Вовы Комарова, не знаю, помнишь ты его или нет, я ни с кем не общаюсь, оттого никого не помню.
  Я встретил её через пару лет после выпускного около своего дома. Контраст между нами был потрясающий: конец февраля, она стоит в огромной пушистой шубе и хлопает глазами, и я - в осенней куртке и дырявых ботинках - голодный спешу домой после учёбы. Она поинтересовалась моими делами, кажется, поинтересовалась искренне, но, получив от меня в ответ несколько сухих фраз, грустно улыбнулась, пожелала мне удачи и ушла. Больше я её не видел, чему был рад: как говорится, с глаз долой - из сердца вон?
  Света хихикнула.
  - Но её-то ты должен помнить.
  Я помнил.
  Не хотел, но всё же помнил...
   
  Глава вторая
  Красивый мальчик
  
  Мы сидели на первом этаже, возле раздевалки, и болтали о всякой ерунде. Вернее, болтал Рома Краснов - новенький, а мы с Вовкой слушали, как замечательно он провёл лето с родителями где-то в горах. Его отец археолог, поэтому они переезжают с места на место и нигде не задерживаются дольше, чем на год. Рома пошутил, что если бы аттестаты выдавали после каждого переезда, то его коллекцией можно было бы обклеить целый дом. Вовка поправил очки и поинтересовался, каково это - не знать, где проснёшься завтра, а я, сжимая в руках книгу по биологии, которую достала по знакомству мать, смотрел на Вовку и думал, испытывает ли он сейчас то же, что я - зависть.
  Рома был высоким и, полагаю, красивым. Мужчины не отмечают черты лица других мужчин, хотя они, как и женщины, сравнивают себя друг с другом, но по другим критериями: рост и сила, и по обоим параметрам я проигрывал Роме всухую, несмотря на то, что занимался спортом с детства. У него, в отличие от меня, была хорошо развита мускулатура, и я не понимал, как он достиг такого результата, просто ковыряясь в земле вместе с отцом. Зато я точно знал, что если Рома снимет рубашку, то в обморок попадают все девчонки, даже уборщица баба Нина не устоит на ногах, а если рубашку сниму я, то все слепые в округе вмиг прозреют и вновь ослепнут: их ослепит белизна моей кожи, а грохотом костей я проведу их всех через дорогу.
  Вовка сложил руки на желейном животе и восхитился выдержкой нашего нового одноклассника, уточнив, что нескончаемые перемещения свели бы его с ума.
  - Я как мох, - сказал Вова, - меня где посадили, я там и сижу.
  Рома, улыбнувшись, кивнул. Внезапная тишина смутила его, и он, поднимаясь с пятки на носок, нависал надо мной, как сухое дерево, которое вот-вот сломается и рухнет. Он говорил без малого десять минут, и теперь, когда у Вовки закончились вопросы, Рома покачивался и растягивал губы в вежливой улыбке, делая вид, что не считает наше общество скучным.
  - Куда думаете поступать? - наконец спросил он, не дождавшись ни продолжения, ни смены темы о его путешествиях по стране. - Я хочу попробовать в медицинский.
  Мои губы дёрнулись, словно меня пробил паралич. На прошлом уроке биологии Рома не решил ни одной задачи по генетике, путал рецессивные и доминантные признаки белых и бурых кроликов и при этом думает стать врачом.
  Я возмущался, но вслух своё возмущение не высказал.
  - Тоже, - отозвался Вовка. - В хирургию хочу.
  - Если не поступишь, - развеселился Рома, - можешь стать мясником. Какая разница, где резать мясо - в больнице или в магазине.
  Я покосился на Вовку, но он и бровью не повёл, а Рома, поджав губы, уже не скрывал разочарования и пялился по сторонам в поисках знакомых людей, к которым можно было бы от нас слинять.
  - Вон, - протянул Вовка, - твоя бежит.
  Впопыхах я раскрыл книгу на случайной странице и так близко прижался к ней носом, что при должном упорстве размазал бы им чернила.
  Рома обернулся.
  И я знаю, что он там увидел.
  Он увидел, как Она сбегает по ступенькам на высоченных каблуках, которые, в общем-то, запрещали носить в школе. Но для неё не существовало правил, ей прощали то, за что других давно бы выгнали, и всякий раз, видя, как Она надевает туфли, я вздыхал: она не берегла свои ноги, не понимала, к каким последствиям её любовь к каблукам приведёт в будущем, а меня Она не слушала.
  - Привет!
  Я прилип носом к напечатанным буквам и буркнул в ответ, заплевав страницу.
  - Доброе утро, - кивнул Вовка.
  - Спасибо ещё раз, что помог мне с радио, - Она обратилась к Роме, - не представляю, что бы я делала без тебя.
  Я выглянул из-за учебника.
  Рома выпрямился, выкатив вперёд широкую грудь.
  - Никаких проблем! Когда мы жили в Астрахани, я часами ковырялся с ого-го какой техникой! Радио по сравнению с ней пустяк, дело на пару секунд. Обращайся, если оно вновь затарахтит. Я с радостью тебе помогу, - Она коснулась его плеча, сжала, и наверняка почувствовала железяки, именуемые у нормальных людей мышцами.
  - Зайдёшь потом в актовый зал? Проверишь остальные?
  - Конечно.
  - Спасибо. Тогда до встречи?
  - До встречи!
  Я скрылся за книгой, когда Она, бросив на меня хмурый взгляд, побежала дальше по коридору, а Рома наклонился к нам и прошептал:
  - Как её зовут? Я забыл.
  - Лиля, - ответил Вовка.
  - Лиля, - повторил Рома, - как цветок. А у вас с ней что, любовь? - он расплылся в хитрой улыбке.
  Я захлопнул книгу.
  - Нет!
  - А почему Вова...
  - Вова пошутил. Он любит пошутить. Я на собрание! Поболтаем после! - я схватил портфель и рванул к кабинету истории, пробираясь через толпу галдящей малышни.
  Школьные собрания - отдельная пытка для учащихся, придуманная дьяволом: полчаса рассуждений о вечном и прекрасном, похвала активистов и взывания к совести хулиганов. Хвалили одних и тех же. Ругали, впрочем, тоже.
  Опустив глаза, я влетел в кабинет.
  Лиля перебирала бумажки, не обращая внимания на приходящих.
  - Привет, - я сел рядом с ней.
  - Виделись уже.
  Я положил на парту толстенный учебник по алгебре и пару тетрадей: часть домашнего задания я делал на собраниях, не потому что не успевал дома, а потому что нужно было чем-то заткнуть эту дыру молчания. Я не знал, о чём говорить с Лилей. Нет, не так. Я знал, о чём говорить: у меня имелась куча разнообразных историй - от грустных до весёлых, и мешок вопросов, как у любознательного пятилетнего ребёнка, но также я знал, что Лиля не будет со мной говорить. Предел нашего разговора - две-три фразы, а один раз мы поздоровались и молчали все полчаса.
  - Этот ваш новенький, Рома, - начала Лиля и я напрягся, - такой красивый. И так хорошо разбирается в технике.
  - Он дурак, - выпалил я, - и учится на тройки. Он не поступит в медицинский, как хочет.
  Лиля закатила глаза.
  - Главное, что ты поступишь.
  - Да, поступлю, - я оторвался от алгебры. - Выучусь, стану хорошим врачом. Буду много зарабатывать, чтобы моя жена и ребёнок ни в чём не нуждались.
  Она не отреагировала на мои слова. В прошлый раз я имел неосторожность сравнить её с моей будущей женой, но она посмотрела на меня как на болвана: или не поняла намёка, или я ей противен. И, судя по её поведению, второй вариант ближе к истине.
  Когда она тихо выругалась, я отвлёкся от примеров во второй раз.
  Лиля резала бумагой пальцы. Постоянно. Резала и не обрабатывала рану. В лучшем случае она облизывала царапину, что, разумеется, было неэффективно и небезопасно, о чём я неоднократно упоминал.
  - Нужно обработать, - сказал я, а голос дрожал. Я действительно переживал за её здоровье: нескончаемые порезы, каблуки, курение, будь оно не ладно. Она убивала себя добровольно, с хохотом, а ужас и паника охватывали меня. - Грязь попадёт, начнётся заражение крови...
  Лиля откинулась на спинку стула:
  - Какой же ты занудный! Занудный и душный, как город перед первым...
  
  *
  -...майским дождём! - девочки засмеялись. Лиля прикурила сигарету. - Не кури - будет рак лёгких. Не носи сумку на плече - сколиоз. Царапина - гангрена. Каблуки - варикоз. Вот вы знаете, что такое варикоз?
  Света задумалась.
  - Кажется, это что-то связанное с венами.
  Они стояли за домом напротив школы, где Лиля курила после уроков, если утром успевала вытащить пару сигарет из отцовской пачки.
  - Он переживает за тебя, - добавила Лена.
  - Переживает он, как же, - Лиля выплюнула дым. - Вы видели новенького из их класса?
  - Ах, новенький! - Света помахала рукой у лица, будто ей не хватало воздуха. - Красив как греческий бог! А ты что, Лилька, решила променять свою душную зануду на новенького?
  - Нет. Сегодня я попробовала вывести его на ревность: сказала, что новенький красивый и у него "золотые руки", починил радио.
  - А что с радио? - спросила Лена.
  - Ой, да ничего с ним не случилось. Я просто вытащила провода.
  - И что, и что? - захихикала Света. - Что сказал Смирнов? Приревновал?
  - Нет. На собрании я слушала, что новенький дурак, а после он вместе с ним прискакал в актовый зал. Можно подумать, он что-то в этом понимает.
  - А что там понимать, если ты всего лишь провода вытащила.
  - А если бы оно в самом деле сломалось?
  Света и Лена переглянулись.
  - Ты дура, Лилька, - покачала головой Лена.
  - Он избегает меня. Когда мы выходим из кабинета после собрания, он бежит как ошпаренный, словно ему стыдно идти рядом со мной. Видимо, боится, что кто-то заметит. Даже не здоровается, когда пересекаемся в коридоре.
  - Так скажи ему, - ответила Света.
  - Что сказать?
  - Подойди к нему и скажи: Смирнов! Нет-нет-нет, - она обратилась к Лене, - в такой ответственный момент лучше по имени, - Света вновь повернулась к Лиле, - подойди и скажи: Никита! Ты знаешь, я такая дура! - Лена прыснула от смеха. - Я люблю тебя с восьмого класса! Я обожаю твои несмешные шутки и с восторгом наблюдаю, как ты решаешь задачки по алгебре! Так давай же будем любить друг друга, пока смерть не разлучит нас!
  Лиля потушила сигарету.
  - Лучше бы не говорила вам ничего, ей-богу.
  - А что? Какая разница, кто признается первым - ты или он.
  - Он не признается, он покрутит пальцем у виска.
  Света положила руки на талию.
  - Да откуда ты знаешь, как оно будет?
  - Любил бы - давно бы признался, - прошептала Лиля.
  - Да как тебе признаться? - хмыкнула Лена. - Ты всем своим видом говоришь, чтобы он к тебе на пушечный выстрел не подходил. Надо быть мягче, спокойнее.
  - Хотя бы не закатывай глаза, когда он говорит с тобой.
  - Точно-точно, - согласилась Лена. - А то закатит глаза, губы скривит, а потом удивляется, почему он избегает её.
  - Зато потом, лет через пятнадцать, встретит его красивого, богатого, женатого и будет страдать: "Саша, ты помнишь наши встречи?" [1] - Света упала в руки Лены, но тут же поднялась и закричала. - Смирнов! Иди к нам, Смирнов! - старшеклассник, возвращающийся из школы, обернулся, вжал голову в плечи и прибавил шаг.
  - Ты напугала его, - сказала Лиля.
  - Почему я? Он от тебя бегает, а не от меня. Давай, Лилька, закатывай глаза.
  Девочки засмеялись и направились к дому. Душный город готовился к первому майскому дождю.
  
  [1] - романс "Саша"
   
  Глава третья
  Второгодник
  
  Я не знал, что именно Лиля вкладывает в понятия "занудный" и "душный". Мои шутки ей не нравились: помню, рассказал ей как-то забавную историю, а она посмотрела на меня серьёзно и сказала: "Никита, это не смешно". Я расстроился, хотя улыбался как дурачок: "Да? А я думал, ты улыбнёшься". Конечно же, она не улыбалась. Не улыбалась конкретно мне: всем остальным Лиля раздаривала улыбки, будто у неё был их нескончаемый запас. Если я хотел удивить её интересным фактом, например, из биологии, с которой она не ладила даже в рамках школьной программы, то в лучшем случае она игнорировала меня. В худшем - я попадал в глупые ситуации и чувствовал себя болваном, как в тот день, когда пришёл на собрание и первым делом спросил, знает ли она, чем половой процесс отличается от полового размножения. Лиля похлопала по спине сидящего перед ней парня и поинтересовалась, знает ли он ответ на мой вопрос. Он развернулся, сказал, что не знает и попросил её рассказать. Она хмыкнула, бросив краткое: "А сейчас нас Никита всех просветит". Помнится, в тот момент я покраснел до кончиков ушей. Поэтому, насмотревшись за неделю на поведение Ромы, я решил воспользоваться его тактикой.
  Рома действовал по принципу "отношусь к другим так, как они относятся ко мне", и на следующее собрание я пришёл с твёрдым намерением игнорировать Лилю также, как она долгое время игнорирует меня. Но я понимал, что не смогу себя контролировать, если окажусь рядом с ней и, чтобы подстраховаться, позвал на собрание Вовку, который неохотно, но согласился.
  Впервые я зашёл в кабинет с открытым взглядом, не пряча глаза, и развалился (это я тоже подсмотрел у Ромы) за последней партой третьего ряда; Вовка, извиняясь, протиснулся в класс боком и поковылял ко мне. Лиля, с которой нас разделял лишь проход и один стол, сперва не шелохнулась, но спустя пару минут собрала вещи и переместилась на парту вперёд, где сидел Серёжа - второгодник из нашей параллели.
  - Привет. Ты не против? - услышал я.
  Серёжа помотал головой, и Лиля опустилась на соседний стул.
  Я посмотрел на Вовку: он пожал плечами. Злость, бурлившая во мне, точно лава в проснувшемся вулкане, поднялась, но тут же опустилась. О чём она будет говорить с активистом-второгодником Серёжей? Активист-второгодник, даже звучит нелепо. Но он что-то шепнул Лиле, она ответила, и у них, вопреки всякой логике, завязался диалог.
  - О чём они говорят? - тихо возмутился я. - Какие у них могут быть общие темы для разговора?
  - Подойди и спроси, - лениво отозвался Вовка, - кто знает, может, они что-то интересное обсуждают? Присоединишься.
  Я понял, что мой план не сработал и методика Ромы мне не подходит, когда сверлил взглядом спину хихикающей Лили. Видимо, Серёжа действительно рассказывал ей что-то интересное: иногда она забывалась и смеялась в голос, а моя пытка, как выяснилось чуть позже, только началась.
  Как я уже говорил, на собраниях хвалили и ругали одних и тех же: хвалили, например, нас с Лилей, ругали - Серёжу и ещё пару-тройку человек, но сегодня, как ни странно, Лиля очутилась во втором списке. Более того, на собрание заявилась "шмель" - их классная руководительница Шмелёва, - чтобы прилюдно отчитать свою ученицу за грозившую той двойку по химии в четверти. Кстати говоря, прокручивая этот момент в голове после собрания, я задумался, как поступил бы сам, если бы не притащил с собой Вовку. Нашёл бы нужные слова, чтобы поддержать Лилю, или промолчал бы?
  Серёжа выслушал обвинительную речь Шмелёвой в адрес трясущейся и едва сдерживающей слёзы Лили, хлопнул ладонью по столу и встал:
  - Позвольте с вами не согласиться, Анна Евгеньевна!
  Тишина, нарушаемая редким шуршанием бумажек, стала мёртвой. Все взгляды устремились на Серёжу.
  - Ковалёв, сядь на место, - процедила сквозь зубы Шмелёва.
  - Нет, не сяду, - он выбрался из-за парты, - не сяду, Анна Евгеньевна! Вы - учитель! Вы сеете доброе, прекрасное, вечное в наших неразумных умах, и вы, и ваш труд, бесспорно, заслуживают уважения. Но кто дал вам право говорить о Лилии гадости из-за какой-то там двойки по химии? Разве оценки делают человека хорошим или плохим? Ответьте, Анна Евгеньевна! Оценки решают, каким она будет работником? Женой? Матерью? Не оценки Лили Брик вдохновляли Маяковского, а её, - Серёжа поднял вверх указательный палец и произнёс по слогам, - ИН-ТЕЛ-ЛЕКТ! А интеллект и оценки между собой никак не связаны, Анна Евгеньевна!
  С застывшим восхищением в глазах Лиля обернулась на меня.
  - Что за чушь он несёт, - пробормотал я, наклонившись к Вовке, и взялся за учебник.
  Самое время дописать домашнюю работу.
  
  *
  - Нет, ты слышал, что он сказал? Видите ли, оценки ничего не значат!
  Мы сидели на первом этаже, отдельно от многочисленных кучек одноклассников и ребят из параллели, обсуждающих поведение Серёжи на собрании. Сдаётся мне, что Лиля растрепала всем о случившемся быстрее, чем Шмелёва добралась до кабинета директора.
  - А я согласен с ним, - ответил, к моему удивлению, Вовка, - оценки ничего не значат. Вот Альберт Эйнштейн, к примеру, вообще имел двойку по математике и ничего. Она не помешала ему стать великим учёным.
  - Не было у Эйнштейна двойки по математике, - огрызнулся я, - да и где Лилька, а где Альберт Эйнштейн...Этот Серёжа сравнил её с Лилей Брик. Он хоть знает, что Брик не обладала, - я запнулся, - высокими моральными качествами?
  - Он назвал Брик только из-за имени, а не потому, что считает её такой же проституткой. Я уверен, знай он других Лиль, назвал бы другую. Ты сам-то хоть одну знаешь?
  Я ухмыльнулся. Постыдное слово, не поминаемое мной всуе, вырисовало яркий образ Сонечки Мармеладовой, который я тщетно пытался выбросить из головы.
  - Зачем ты вообще припёрся со мной на собрание? - возмутился я.
  - Напоминаю, что это было твоё желание, а не моё. Не пытайся сделать меня виноватым в том, что она познакомилась с второгодником. Не получится, Смирнов.
  - Я всего лишь хотел проучить её, - я сбавил тон, - раз я зануда, то пусть сидит одна.
  Вовка кивнул.
  - А по итогу в луже сидишь ты и булькаешь.
  Рома, спрыгнувший с трёх последних ступенек, подлетел к раздевалке и влез между мной и Вовкой.
  - Что там происходит на ваших собраниях? - с горящими глазами спросил он. - Вся школа обсуждает какого-то Серёжу и его возможное отчисление! Что за Серёжа?
  Вовка хрюкнул.
  - Второгодник, - фыркнул я, - сказал, что ум не зависит от оценок. Или оценки от ума. Я не запомнил, что он говорил. Чушь какую-то нёс.
  Рома развёл руками.
  - Тебя взбесило, что он равнодушен к оценкам?
  Меня взбесило, что к нему осталась неравнодушна Лиля, а виноват в этом я.
  - Да.
  Рома мельком глянул на Вовку и улыбнулся.
  - Я понял, - сказал Рома. - Смотрели вчерашний матч?
   
  Глава четвёртая
  Ревнивая девчонка
  
  - Вы видели лицо Шмелёвой, когда Лилька сказала, что будет поступать в педагогический? - хихикнула Света, когда они спрятались за домом после уроков. - По-моему, она испугалась, что в класс ворвётся Серёжа и закричит, что Маяковского вдохновлял интеллект Лили Брик. Я слышала, что "шмель" подняла вопрос об его отчислении. А вообще он молодец, этот Серёжа, заступился за тебя, в отличие от Смирнова. Смирнов наверняка бы поддержал "шмеля" и ещё парочку гадостей от себя добавил.
  - Вы говорите о Никите, как о каком-то чудовище, - сказала Лена.
  - Мы говорим о том, что видим.
  - Знаете, - влезла в их разговор Лиля, - а я благодарна Шмелёвой. За то, что она отговорила меня от медицинского.
  - Ах, да! - всплеснула руками Света. - Ты же в медицинский собиралась вслед за Смирновым!
  - Как бездомная собака, - Лиля покачала головой, копошась в сумке, - кто позвал, за тем и пошла. Надо же быть такой дурой.
  - Влюблённой дурой, - поправила Света.
  - Меня и на секунду не посетила мысль, что я не сдам экзамены, не поступлю в мед, представляете? Вот, правда, - она выпрямилась, перестав рыться в сумке, - как я готовилась бы к биологии и химии? Белые кролики, бурые кролики, - Лиля вернулась к поискам сигарет, - что будет, если поместить кроликов в сероводород...
  Света засмеялась.
  - Думаю, Смирнов объяснил бы тебе, что случится с кроликами, которых поместили в сероводород.
  - Он помог бы тебе с подготовкой к экзаменам, - кивнула Лена.
  - Ага, помог бы, - насупилась Лиля, - как в прошлом году на контрольной по химии, когда я просила его объяснить задачу, а он отмахнулся от меня, сказал, чтобы я от него отстала, и обсуждал её решение с тобой. До сих пор не понимаю, почему, когда он перешёл в параллельный класс, то тащил с собой меня, а не тебя. На собрания он, видите ли, ходить не хотел.
  - Между прочим, он опечалился, что ты передумала насчёт медицинского, - сказала Света.
  - Он не звал меня в медицинский. Он хотел, чтобы я перешла вместе с ним в параллельный класс, чтобы он на собрания не ходил. Лучше бы Лену позвал: было бы с кем обсуждать задачки про кроликов. В медицинский я собиралась после разговора с ним, он не предлагал.
  - Погодите-ка, - Света вытянула губы, - ты что, ревнуешь Смирнова? - Лиля молчала. - Ты ревнуешь Смирнова к Ленке?
  - Нет.
  - Да.
  - Нет.
  - Да я вижу, что ревнуешь! - развеселилась Света.
  - Никого я не ревную, - выпалила Лиля, - нет мне никакого дела ни до Смирнова, ни до...,- она запнулась и перевела взгляд с одной девочки на другую, - мне пора, - Лиля закинула сумку на плечо, - у папы сегодня выходной, мне нельзя опаздывать.
  Не попрощавшись с подругами, она выбежала из-за дома и выскочила на перекрёсток, где, трясущимися руками прикурив сигарету, столкнулась с Никитой, возвращающимся из школы.
  Они молча стояли друг напротив друга, и Лиля уже приготовилась спросить, чего он на неё уставился, но не успела: к ним подорвался Серёжа, который вырвал из её рта сигарету, потушил её об асфальт, донёс бычок до ближайшей урны, вернулся к ним и строго сказал Лиле, что "здоровье - невосполнимый ресурс организма, а она так бездарно его тратит", и, нахмурив брови, добавил, что проводит её, чтобы быть уверенным, что она не покурила по дороге.
  Никита, всё также молча, обошёл Лилю и Серёжу и побрёл домой.
   
  Глава пятая
  Сердце из ртути
  
  На следующее собрание я опять собирался идти с Вовкой: предложить, правда, не успел - от сей затеи меня отговорил Рома. Сам того не желая, я посвятил его в подробности своих отношений с Лилей.
  - Так, - Рома подбежал к раздевалке, около которой я топтался, - я всё выяснил. Твоя Лиля сидит во втором ряду, так что смело можешь идти на собрание один и не бояться, что она упорхнула за парту к Серёже. Будь жёстче, - он похлопал меня по спине, заметив мою кислую мину на лице, - наглее. Девчонки любят хулиганов.
  Я сопротивлялся, поэтому Рома схватил меня за рюкзак и, развернув, толкнул, а, когда я обернулся, показал сжатый кулак и крикнул мне вслед: "Жёстче!".
  Я плёлся по коридору, представляя, как будучи "жёстче и наглее", вышибаю с ноги дверь, заваливаюсь в класс и с неприличным видом пристаю к присутствующим. Игнорирую Лилю. Спорю с учителем. Как превращаюсь в хулигана.
  Мне не нравилось предложение Ромы, развязное поведение противоречило моей природе, и чем ближе я подходил к кабинету, тем больше думал, как не споткнуться на входе и на потеху Лиле не прочесать носом половину класса.
  Я залетел, как "Восток-1" и рванул к последней парте, где Лиля уже вовсю занималась любимым делом - перебирала поток бумажек; её сумка, которую она вешала на крючок своего стола, стояла на моём стуле.
  - Сумку убери, - сказал я голосом самого настоящего хулигана. Жёстким и наглым, как советовал Рома.
  - Нет, - ответила Лиля, не поднимая на меня глаз.
  Признаюсь честно, я не знаю, что мной двигало в тот момент, но я взял её сумку и кинул на её половину. Лиля опешила.
  - А чего ты сюда сел? И где твой дружок, с которым ты теперь сидишь на собраниях?
  Я улыбнулся.
  - Обиделась?
  - Нет.
  - Обиделась, - моя улыбка стала шире.
  - Не обиделась, но сиди теперь, с кем хочешь!
  - Обиделась, - повторил я в третий раз и, пялясь в тетрадку, стукнул её по пальцам своими пальцами. Хотел слегка стукнуть, но по итогу лишь коснулся и замер. Синусы и косинусы из примера запрыгали перед глазами, вытянулись в единую линию, лишившись биоэлектрической активности. Тогда я не догадывался, что это случайное прикосновение будет волнительнее первого поцелуя и ярче первого секса. Лиля не отдёрнула руку и я слушал собственное сердцебиение. - Вовка сам пришёл, я не звал его.
  Она не отреагировала на мою последнюю фразу, но сказала в ответ что-то другое. Затем о чём-то спросила, пошутила, и я, впервые за те два года, что мы сидим вместе на собраниях, закрыл несделанную домашнюю работу и разлёгся на парте так, чтобы мне было хорошо её видно и слышно: Лиля рассказывала одну историю за другой.
  - Представь, что сердце человека это ртуть, - сказал я, когда Лиля замолчала и пауза затянулась. - Когда человек любит, то его сердце, то есть ртуть, образует связи и...
  Лиля засмеялась.
  - В твоём случае ртуть ничего не образует. Она мёртвая. Ты же бессердечный.
  - Ты тоже.
  Выждав несколько минут, но, так и не дождавшись больше от Лили ни слова, я вернулся к заданиям, хотя соображал уже туго.
  - Как бы ты отреагировал, если бы тебе девушка в любви призналась?
  Протёкшая ручка капнула чернилами на график функций.
  Я посмотрел на Лилю.
  - Я бы обалдел, - мои губы расползлись в улыбке. Лиля кивнула и отвернулась, а я прикусил язык.
  Вообще там было другое слово. Благодаря соседям, играющим по вечерам в домино у дома, я знал немало ругательств и иногда употреблял их в разговоре с друзьями, но всё же старался контролировать свою речь: с Лилей держать себя в руках не получалось. Она возмущалась, и её возмущение раззадоривало меня ещё сильнее, особенно, когда она говорила, что будет бить меня по губам за каждый мат, вырвавшийся из моего рта. Зачастую я просто не мог остановиться: всё закончилось, когда Лиля перестала заострять на этом внимание.
  После собрания она попросила Серёжу задержаться на пару минут. Я копошился в портфеле: то один учебник выну, то другой - как мог тянул время, пока Лиля, пыхтя, выжидала, когда я уйду.
  - Смирнов, - наконец сказала она, - ты на урок не опоздаешь?
  Я выскочил из класса.
  
  *
  Рома грыз яблоко, а Вовка листал книжку, когда я подсел к ним в столовой.
  - Она призналась в любви...
  - Вот! - Рома обратился к Вовке. - Я же говорил, что мой план сработает!
  -...Серёже.
  Рома поперхнулся, а Вовка, стянув очки, уставился на меня.
  - Какому Серёже? - спросил Рома. - То есть, что значит "она призналась в любви Серёже"?
  Я пересказал им события сегодняшнего собрания.
  Это миф, что парни не обсуждают подобные вопросы. Обсуждают, но редко вдаются в подробности, как девочки.
  - Подожди, - Рома размахивал огрызком, - она спросила тебя, как ты отреагируешь, если тебе девчонка в любви признается, а потом призналась Серёже? Не тебе, а Серёже?
  - Да.
  - Спросила тебя, а призналась другому?
  - Да.
  - По-моему, она дура, - Рома повернулся к Вовке. - Ты так не считаешь?
  Вовка покачал головой.
  - Я не понимаю, зачем она это делает.
  - Ну и ладно! Ну и пусть! - Рома кинул огрызок в мусорное ведро. - В мед поступишь, знаешь, сколько у тебя таких Лилек будет? Ух! Одна другой лучше!
  - Пожалуй, он прав, - согласился Вовка.
  - Надо думать об учёбе, - я достал учебник, - скоро экзамены.
  - Слушайте, а пойдёмте вечером на танцы? - воскликнул Рома.
  - На танцы? - переспросил я.
  - Да. Учёба, - он забрал у меня учебник, - это, конечно, хорошо. Но и развлекаться нужно. Почему бы не посвятить один вечер не биологии, а весёлой музыке?
   
  Глава шестая
  Интерес
  
  - У тебя в голове что?
  - Что?
  Света присела на корточки и подпёрла лицо руками.
  - Лиль, ты дура?
  - Да не признавалась я ему в любви. Я пригласила его на танцы, на которые он не придёт.
  - Ты обсуждала любовь со Смирновым, а на танцы позвала Серёжу. Скажешь ей что-нибудь? - Света посмотрела на Лену.
  - Нет, - ответила она, - не хочу. Я устала. Я устала слушать её бесконечное нытьё о том, что Никита её не любит, хотя она делает всё возможное, чтобы он её возненавидел. Он не заслуживает такого отношения. Никто не заслуживает. До завтра, - Лена сквозь зубы попрощалась с подругами и направилась к перекрёстку.
  
  *
  Мы договорились встретиться в шесть, и у меня было три часа на то, чтобы убедить маму, что сегодняшние танцы не скажутся в дальнейшем на моём поступлении. Я надеялся, что она согласится, когда узнает, что на них пойдёт Вовка: наши матери дружили, и моей маме он определённо импонировал, в отличие от Ромы. Но про Рому ей никто не собирался говорить. К тому же танцы пройдут в школе, что также должно сыграть мне на руку: поводов для волнения у матери не будет - никакого алкоголя и драк с незнакомцами.
  Я мчался домой, репетируя шёпотом речь для матери, когда на перекрёсток выскочила Лена.
  Я замер. Она тоже.
  - Привет, - тихо сказала Лена.
  - Привет, - я попятился назад. Мы проучились в одном классе два года, и я считал Лену, если не другом, то добрым товарищем. Но она дружила с Лилей, и сегодня я почему-то ждал подвох от нашей встречи, почему-то не считал её случайной.
  - Как дела?
  - Хорошо. Твои?
  - Тоже, - она кивнула. - Ты домой?
  - Да.
  Я шагнул вперёд, и мы сравнялись.
  Лена улыбнулась:
  - Как твоя биология? Ваш учитель, правда, сильнее нашего, как говорят?
  - Да. Он преподавал в университете и...
  Лена задавала всё новые и новые вопросы, интересовалась моими увлечениями, хотя и так всё обо мне знала, смеялась над моими шутками, шутила в ответ; я расслабился: впервые за долгое время я не волновался и не подбирал слова, и за нашим, хочу отметить, увлекательным диалогом даже не заметил, как пересёк три соседние улицы и проводил Лену до дома.
   
  Глава седьмая
  Новогодняя ёлка
  
  Когда я согласился на предложение Ромы, то не подумал, что на танцах будет Лиля. Она пришла в актовый зал позже своих подруг и выделялась на их фоне несуразным ярким платьем и странным макияжем, точно упала лицом в мамину косметичку и не умылась после.
  Я не пересекался с ней взглядами, благо Вовка отвлекал меня разговорами в то время, как Рома изображал "короля диско" на танцполе, пока не заиграл медляк, и танцующие не разбрелись на пары. Поймав на себе взгляд Лили, я рванул к выходу с таким ускорением, будто за мной гналась стая голодных собак. Трудно сказать, что спровоцировало мою трусость: то ли я боялся, что приглашу её, то ли испугался, что не приглашу, или меня бросало в дрожь от того, что она пригласит меня, но независимо от причины я знал, что останься я в зале, исход был бы одинаков: Лиля либо сразу высмеяла бы меня на глазах у всех, либо сначала отказала, а потом высмеяла бы.
  Я простоял за дверью десять минут прежде, чем нашёл смелость вернуться в актовый зал, но жизнь - штука ироничная: я сбежал от одного медляка, чтобы попасть на другой. Не раздумывая, я твёрдым шагом подошёл к девочкам и под хихиканье Светы пригласил на танец Лену. Я не видел реакцию Лили, но, полагаю, она смутилась; возможно, даже разозлилась и удрала с танцев после отказов Ромы (он отказался с ней танцевать без объяснения причин) и Вовки (он сослался, что не умеет).
  На следующий день, в школе, они признались, что отказали ей намеренно.
  - Я же говорил, что танцы пойдут тебе на пользу, - Рома красовался перед зеркалом, висящим на первом этаже, - ты попрощался с дурными мыслями и нашёл себе новый объект для обожания. Хотя, как по мне, это жестоко - выбрать её подругу.
  - Лена мой друг.
  - Сегодня друг, а завтра друг оказался вдруг...
  - Чувствую себя негодяем, - сказал Вовка, - по-моему, она ушла в слезах.
  - Ничего, ничего, - ответил Рома, - иногда полезно побыть в шкуре тех, над кем издеваешься. Без обид, приятель, - он глянул на меня и вновь уставился в зеркало. - Думаю, наш маленький сговор послужит ей хорошим уроком.
  - Сговор? - спросил я.
  - Да. Мы с Владимиром сговорились против твоей Лилии.
  - Не понимаю.
  Рома повернулся ко мне.
  - Мы умышленно отказались с ней танцевать. Если бы она над тобой не издевалась, то не ушла бы в слезах. Друзья должны поддерживать друг друга и защищать, верно, Владимир?
  - Да.
  - Теперь она сто раз подумает прежде, чем смеяться над тобой.
  Я хмыкнул.
  - А если она не усвоила ваш урок?
  - Значит, мы его повторим. Пойдём, Владимир, поможешь мне перетаскать учебники из кабинета физики.
  - А я?
  - А ты сиди здесь, Ромео. Я посмотрел расписание твоей Джульетты, она скоро спустится. Проводишь её до дома. Глядишь, ещё пару дней и твои страдания совсем закончатся.
  - Она не пойдёт со мной, - буркнул я.
  - Кто не пойдёт?
  - Лиля.
  Рома отмахнулся:
  - Да я не про неё, про вторую, которая твой друг.
  - Лена, - подсказал Вовка.
  - Пусть будет Лена, - сдался Рома и потащил его к кабинету физики.
  Смотря на спины пританцовывающего Ромки и ковыляющего Вовки, я улыбнулся: в день нашего знакомства я не представлял, что за горой мышц и смазливым лицом может скрываться не только хороший человек, но и настоящий друг. Да, Ромка не обладал академическими знаниями и на уроках биологии неправильно размножал кроликов, но всё, что он делал, - он делал честно, говорил прямо и без прикрас, никому, начиная от учителя и заканчивая заблудившейся первоклашкой, не отказывал в помощи, и на первое место ставил собственную совесть.
  Я открыл учебник: биологические термины казались пустыми и унылыми, не было в них прежней романтики и таинственности, и я задумался, хочу ли я в медицинский, или это исключительно желание матери.
  Спрятав книгу в портфель, я глянул на часы. С минуты на минуту закончится урок, и малышня заполнит первый этаж, разбежится, как муравьи, чей домик хулиганистые мальчишки залили кипятком, и если я не хочу пасть жертвой обезумевших "оживших пупсов из магазина игрушек", то должен слинять подальше от раздевалки до того, как прозвенит звонок.
  - Ты видел её на танцах? - два моих одноклассника кинули вещи на скамейку у противоположной стены. Андрей продолжил. - Разоделась как новогодняя ёлка. Для полного образа не хватало только звезды на макушке.
  - Да я всегда говорил, что она уродина, - ответил Иннокентий, - жаль, её имя с этим словом не рифмуется. Остаётся только "Лилька-страшилка", - он заржал.
  Я перешёл в эту школу три года назад, когда родители получили двухкомнатную квартиру в новой башне. Первые два года я проучился в одном классе с Лилей, а на выпускной год перевёлся в параллельный класс: мама похлопотала, узнав, что учителем биологии станет бывший профессор медицинского университета. Её логикой руководствовались и другие родители, те, чьи дети подумывали связать свою жизнь с медициной, биологией и прочими сопутствующими специальностями, так что наш класс можно назвать почти "узконаправленным". Немудрено, что в нём оказались ребята чуть ли не со всей Москвы, и переводились сюда целыми компаниями, а одиночки, вроде Ромки, к таким компаниям потом прибивались с попеременным успехом. Между собой не дружили, общались в рамках школьной жизни и забывали о существовании друг друга, едва переступив порог школы.
  Я поднялся на ноги.
  - Не называй её так.
  Иннокентий обернулся.
  - Что ты хорохоришься, Смирнов? - ухмыльнулся он. - Сиди, где сидишь, и помалкивай.
  - Я сказал, чтобы ты её не оскорблял.
  - А то что?
  Я заехал ему по носу, он ударил в ответ, - завязалась драка. Парни, плётшиеся от физика, побросали учебники на пол и рванули к нам: Ромка, чтобы присоединиться, а Вовка, чтобы остановить. Мы разошлись, когда вниз спустилась завуч, услышавшая вой малышни: попав на незапланированный гладиаторский бой, они выли и ныли. Завуч увела Иннокентия в кабинет директора и предупредила меня, что в моём случае на первый раз закроет глаза, но если подобное повторится, она не станет меня прикрывать перед руководством.
  - Что случилось? - прошептал Вовка.
  Я вытер рот тыльной стороной ладони и выругался, когда понял, что испачкал манжет рубашки: Иннокентий разбил мне губу.
  - Он назвал её уродиной.
  Шум стих, малышня и старшеклассники разбрелись, кто домой, кто по кабинетам, и я увидел, что всё это время за их спинами стояли девочки.
  - Что, - усмехнулась Лиля, глядя на меня, - пример по алгебре не поделили?
  Вовка перевёл растерянный взгляд с меня на неё и открыл рот, но я не дал ему ответить:
  - Да, - сказал я настолько грубо, насколько смог.
  Она засмеялась и вместе со Светой вышла из школы.
  Лена подсела ко мне и молча погладила меня по плечу. Домой мы возвращались вместе.
   
  Глава восьмая
  Перекрёсток
  
  Я разговаривал с учителем математики, когда Лиля подошла к Вовке. К счастью, наше обсуждение задачи, которую ни я, ни отец не смогли решить, закончилось, я получил нужные объяснения и устремился к ним.
  - Как написал пробный экзамен по биологии, Вов? - спросила она голосом, лишённым какой-либо эмоциональности.
  - Да плохо, Лиль, - Вовка покачал головой, - трояк.
  Я улыбнулся.
  - Да он вообще дурак! - меня распирало от радости, что она стоит рядом с нами.
  Лиля выдержала паузу и спросила:
  - А как в целом проходил ваш экзамен?
  - Да мы...
  - Ой, дай я расскажу! Ты не умеешь рассказывать!
  Лиля подняла на меня глаза:
  - Иногда я забываю, что ты самый умный, - она развернулась на потёртых каблуках и смешалась с толпой одноклассников.
  К собранию её настроение не изменилось: она по-прежнему была тиха и молчалива, будто с неё выкачали все жизненные силы.
  - Реши мне пример, - я пододвинул к ней тетрадь.
  - Сам решай.
  -Ну, реши. Тебе что, сложно?
  Она поджала губы, но решение написала.
  - Так он же лёгкий.
  - Я хотел убедиться, что ты сдашь экзамен.
  Не придумали ещё слов, чтобы описать её взгляд: грустный, жалкий, полный боли, - я видел, как вздымалась её грудь, но не знал, что сидит в ней: злость или отчаянье. Я улыбнулся, и моя улыбка сделала только хуже: я чувствовал - секунда и Лиля разревётся.
  - Лилька! Лилька! - раздалось справа от неё, и мы оба повернулись к источнику звука. Серёжа, которого на неделю отстранили от занятий, повис в окне и протянул Лиле букет ромашек. Видать, срывал их поштучно по пути. Я цокнул языком, когда Серёжа изобразил падение: с первого этажа, как же. Девочки ахнули, но он просунул голову в кабинет и расхохотался. Шутник.
  Лиля посмотрела на меня.
  - Боже, каков идиот, - пробормотал я.
  После уроков на перекрёстке встретились четыре человека, возвращавшихся домой по парам. Лена опустила глаза, словно чувствовала вину перед Лилей, в чьём взгляде боли только прибавилось. Мы с Серёжей кивнули друг другу, и все разошлись по разным сторонам: я с трудом сдерживал желание взять за руку Лену, которую уже вторую неделю провожал домой.
   
  Глава девятая
  Урок литературы
  
  Я залилась такой безбожной краской, что рак на горе присвистнул от зависти.
  - Ирина Анатольевна, здравствуйте. А "медики" сейчас у вас?
  В их классе творилась самая настоящая чехарда с учителями. Сначала для них пригласили какого-то профессора, чтобы он учил их биологии. Потом появился новый учитель алгебры, который переоценил свои силы и под конец учебного года закатил директору истерику, что количество учеников сводит его с ума. Ему пошли навстречу: разделили класс на две группы - как выразился директор, "в качестве эксперимента" - одну половину оставили ему, другую отдали Ирине Анатольевне. И теперь я, сгорая от стыда, стою перед своей учительницей перед расписанием и выпытываю у неё, в какой группе учится Смирнов.
  Ирина Анатольевна улыбнулась.
  - У меня, - протянула она.
  - А Никита Смирнов в вашей группе или в другой?
  - В моей, - её улыбка стала шире. - Поднимайся, он, наверное, уже там.
  Я помчалась к лестнице, сжимая в руках стопку рекомендаций, которые для Смирнова каллиграфическим почерком написала "шмель": ему, как активисту и медалисту, в скором времени предстоит читать речь на последнем звонке.
  Поднимаясь по ступенькам, я проигрывала в голове план предстоящего разговора: улыбнусь, передам бумаги, что-нибудь спрошу - пусть расскажет мне о кроликах и об их будущем потомстве, или пожалуется, какая трудная задачка попалась на контрольной, или, что он единственный из всего класса, кто решил пример, что угодно, лишь бы не замолкал. Я осознала, как незаметно пролетело время: вроде только вчера он перешёл в нашу школу, а уже на следующей неделе мы выпускаемся, и я больше никогда его не увижу. Или увижу, как сказала Светка, лет через пятнадцать красивого и женатого.
  Однако моя решимость провести с ним в классе всю перемену испарилась сразу, как я вошла в кабинет.
  - А вот эту, вот эту ты слышала? - спросил он у Лены, сидевшей рядом с ним на парте, и заиграл на гитаре.
  Я не угадала песню, зато вспомнила, как он осенью притащил гитару на собрание и в грубой форме отказался играть, когда я его об этом попросила: в тот момент он злился так же, как, когда я месяцем ранее снимала с его пиджака белые волоски. "Это кот!" - он дёрнул тогда плечом, словно я была чумной.
  Мы с Леной смотрели друг на друга, не отрывая взгляда. Никита, заметив, что её внимание не сконцентрировано на нём, повернул голову и перестал играть.
  Я посмотрела на него.
  - Шмелёва, - я кинула рекомендации на край стола, часть листов упала на пол, - просила тебе передать.
  Из кабинета я вышла как ни в чём не бывало, но ускорила шаг в коридоре и побежала, когда от женского туалета меня разделяли пару шагов.
  Влетев туда, я закрыла за собой дверь и прижалась затылком к холодной стене. Три года я ждала и верила, что он признается, а вместо признания получила подтверждение своей догадки о том, что он влюблён в Лену.
  "Глаза твои -
  чистый обсидиан,
  дороже мне всех камней".
  Я отрыла в домашней библиотеке книгу о поэзии и наткнулась в ней на смешное название японской стихотворной формы - хайку, и настолько она меня впечатлила, что я попробовала в ней что-нибудь написать, но напутала со слогами и настоящее хайку у меня не вышло. Учительницу литературы мои потуги на поприще поэзии не удовлетворили, Смирнова, впрочем, тоже.
  - Ерунда какая-то, - пробурчал он, когда я показала ему своё хайку, и уткнулся носом в тетрадку - обсидиан чёрный, а чёрных глаз не бывает. Бывают тёмно-карие.
  - Я имела в виду тёмно-карие.
  - А зачем тогда написала про чёрные?
  Я уставилась на него в надежде поймать взгляд его тёмно-карий глаз, но он не повернулся, и смысла моего несостоявшегося хайку тоже не понял.
  
  *
  - Как понять, что это любовь? - я стоял в дверях кухни и наблюдал за отцом, разбирающим какую-то железяку. - Вот ты как понял, что любишь маму?
  Отец, не поднимая на меня глаз, улыбнулся.
  - Любовь это понятие, неподдающееся никакой логике. Её нельзя понять, её можно только почувствовать. А почему ты спрашиваешь? Влюбился?
  Я прислонился к косяку.
  - Я не знаю. Я запутался. В голове так много мыслей, что она превращается в огромную кастрюлю, - я уставился в потолок. - Умом я понимаю, что любви не существует, что то, что мы называем любовью, - всего лишь химия, разброс гормонов, но как эти гормоны контролировать, если я не хочу любить, потому что страдаю от своей любви, не хочу любить, но вынужден?
  Отец отложил отвёртку и навалился грудью на стол.
  - Дополнительные занятия по биологии не пошли тебе на пользу. Ты смотришь на мир через биологические, медицинские, если угодно, термины, но жизнь гораздо проще в одних аспектах и сложнее в других. Всё совсем не так, как описывают в учебниках, поверь. Мы поговорим с тобой, когда я закончу, - он открутил шуруп, - а пока займи свою "кастрюлю" чем-то кроме подготовки к экзаменам, стихи почитай, что ли. А то так и сойти с ума недолго.
  В комнате я схватил с полки первую попавшуюся книгу и завалился на кровать. "Лирическое отступление" под авторством Асеева сулило много строк, как я думал, о "чудных мгновеньях, явлениях её", но, прочитав первые семь стихотворений, разочаровался: не в поэте - в самой сути поэзии, которая, согласно вещаниям учителей литературы, поднимает из наших глубин разнообразные чувства - от любви до ненависти, от удовольствия до боли - находит отклик в любой, даже чёрствой душе, но я оставался равнодушным и, позёвывая, уже собирался закрыть книгу, однако, зачем-то пробежался по первому четверостишью восьмого текста:
  "Нет, ты мне совсем не дорогая;
  Милые такими не бывают...
  Сердце от тоски оберегая,
  Зубы сжав, их молча забывают". [1]
  
  Я захлопнул поэму и прислушался к собственному сердцебиению: отклик, обещанный учителями, найден.
  В тот момент я не догадывался, что через неделю выучу это стихотворение наизусть и пронесу его строчки через всю жизнь.
  
  [1] - цитата из стихотворения Асеева
  
   
  Глава десятая
  Ботанический сад
  
  На экскурсию в Ботанический сад наш класс взяли довеском.
  - Я умру тут от скуки, - простонала Светка и, поменявшись в лице, затрясла меня за руку. - Смотри, смотри, смотри! Это что, его отец?
  Я выглянула из-за спины одноклассника Павлика: к нашей толпе, слабо контролируемой учителем биологии, приближались Смирнов и незнакомый мужчина.
  - Точно отец, - прошептала Светка, рассматривая их с другой стороны, - посмотри, они же одинаковые!
  Я снова выглянула. Никита был чуть ниже ростом, без залысины и морщин, но в целом Светка права: отец и сын одинаковые.
  - Слушай, Лилька, - она продолжала трещать, - Смирнов-то, похоже, в "генетическую лотерею" выиграл. Если он будет так выглядеть через тридцать лет, считай - повезло.
  - Что такое "генетическая лотерея"? - хихикнула я.
  - Это, когда ближе к пенсии сохранились все зубы и часть волос, - гоготнула она в ответ. - Иннокентий сказал.
  Павлик, за чьей спиной мы прятались, обернулся и засопел.
  - Прости, - я похлопала его по плечу и выпрямилась. - Перестань пялиться, увидят же!
  - Ой, Лилька. Смирнов в старости будет занудным и лысым, но всё равно симпатичным.
  - Прекрати, - ответила я, зажимая рот ладонью.
  - А вот и его мама, - сказала Светка, - я видела её вчера в школе.
  Я улыбнулась высокой, худой женщине с тёмными волосами, собранными в пучок. Она стояла чуть поодаль от нас и, встретившись со мной взглядом, отвернулась.
  - Ты не понравишься ей.
  - Почему?
  - Судя по друзьям Смирнова, ей нравятся только те, кто поступает в медицинский. А ты отказалась.
  - Нас сейчас выгонят, - сказала я, опустив подбородок, чтобы не засмеяться.
  - А где Лена?
  А Лена, пока мы представляли, каким Смирнов станет мужчиной, уже о чём-то с ним разговаривала. О чём-то весёлом, видимо: он улыбался во весь рот.
  - Они просто друзья, - приободрила меня Светка.
  - Я знаю.
  Не говорить же ей, что друзей не провожают до дома и не играют им на гитаре на переменах.
  Экскурсии не получилось: профессор не выдержал шуток и болтовни безудержных выпускников, и через полчаса мы разбрелись по Ботаническому саду: кто-то прогуливался, кто-то, как Светка и Иннокентий развлекали одноклассников анекдотами, а я стояла столбом и рассматривала какой-то цветок. Вернее, притворялась, что рассматриваю: мой пустой взгляд проходил мимо него.
  - Красивый, правда?
  Я оглянулась. Справа от меня улыбался отец Смирнова.
  - Да.
  Он спрашивал и спрашивал, даже не помню, о чём мы говорили, но говорили целую вечность, и я удивлялась, как Смирнов похож на отца: не только внешне, но и по манере речи. Про кроликов, к счастью, он не рассказывал.
  - Извините, - сказала я и поплелась к одноклассникам, когда к нам подошёл профессор и отвлёк старшего Смирнова. Я видела, как Никита покрылся испариной, когда понял, что всё это время его отец беседовал со мной.
  
  *
  Первыми, кого я встретила, когда на следующий день вошла в школу были Смирнов и его родители.
  - Здравствуйте, Лиля, - улыбнулся мужчина.
  Я замерла: незаметно проскочить мимо не вышло.
  - Здравствуйте, - кивнула я. Не припоминаю момента, когда назвала ему своё имя. - Привет, - я перевела взгляд на Никиту.
  - Привет, - буркнул он в свойственной ему манере.
  Мужчина взял жену за руку и, предложив поздравить Вову Комарова с последним звонком, потащил сопротивляющуюся женщину в противоположный конец коридора.
  - Я уже лучше говорю? - спросил Никита.
  Его торжественная речь состоит из двух частей: первую - официальную, написанную по рекомендациям Шмелёвой, - мы слышали на репетициях сотни раз, как и речи других медалистов. Смирнов произносил её быстро, порой неразборчиво, потел и бледнел от волнения, но, в отличие от остальных, хотя бы не запинался и не забывал слова.
  "Шмель" заставляла меня присутствовать на репетициях, проходивших на сцене актового зала после уроков, словно в укор: мол, смотри, у тебя был шанс стоять рядом с ними, а ты его упустила. И я то и дело хватала Смирнова за локоть, чтобы устоять на одной ноге в то время, как вторую вынимала из туфли: репетиции иногда длились более часа. "Зачем ты постоянно это делаешь?" - наконец спросил он. "Ноги болят от туфель", - честно призналась я. "Может тебе стул поставить?" - поинтересовался он, а я подумала, как огрею его этим стулом по голове, если он хоть слово скажет Шмелёвой. Но он не сказал, а я больше не снимала туфли на репетициях, лишь каждый раз слушала, как Смирнов бормочет мне в ухо: "Я уже лучше говорю?". На предпоследней репетиции я не выдержала и предложила ему потренироваться дома перед зеркалом, на последней он уже ничего не спрашивал.
  - Лучше.
   
  Глава одиннадцатая
  Признание
  
  Я сдерживалась, как могла, когда Смирнов выступал с заученной частью своей речи, но, когда он с придыханием понёс отсебятину, я потеряла контроль над собой: редкие смешки, на которые девочки реагировали шиканьем, переросли в заливистый хохот. Наверняка он говорил что-то умное и серьёзное: во всяком случае, его растерянный блуждающий взгляд к веселью не располагал. Я смеялась, он нервничал: не запинался, как ребята из параллели, хотя голос дрожал.
  "Шмель" жестом указала мне на выход, за что я была ей только благодарна.
  Выбежав из актового зала и спустившись по ступенькам, на первом этаже я прижалась лбом к перилам: смех превратился в слёзы. Я рыдала от какого-то немыслимого, необъяснимого бессилия и, казалось, выдавливала из себя эти слёзы, эти страдания, точно остатки зубной пасты из опустевшего тюбика.
  Из столовой высунулась уборщица баба Нина.
  - Что с тобой, детка?
  - Всё хорошо, хорошо, - я вытерла глаза.
  - А, - протянула она с полуулыбкой, - понимаю. Грустишь, потому что сегодня прозвенит твой последний звонок?
  - Угу, - я сняла туфли и рванула к двери.
  Я ушла из школы раньше, чем прозвенел мой последний звонок.
  
  *
  О том, что я повела себя как свинья, я знала и без нравоучений Светки.
  - У меня нет слов, чтобы описать весь кошмар происходящего, - сказала она, когда мы встретились вечером, - даже для тебя это было слишком. Представляю, что испытывал Смирнов: его и без того трусило, так ещё и ты ржала над ним как фламандская кобыла.
  - Я не над ним смеялась.
  - Неважно, - отмахнулась Светка, - все решили, что над ним. Куда ты потом пропала?
  - Ушла домой. К чёрту всё, - я закурила.
  Светка закусила губу.
  - Я думаю, тебе нужно извиниться.
  - Перед кем? Перед Смирновым?
  - Да.
  - С какой стати? Я не над ним смеялась, так что извиняться мне не за что.
  - Ты повела себя отвратительно.
  Уж если играть, то отыгрывать до конца.
  - Ты уже говорила.
  Она вздохнула.
  - Ты извини, меня Иннокентий ждёт.
  Я отвернулась и выпустила дым.
  - До свидания.
  После ухода Светки я выкурила ещё две сигареты, доведя себя до тошноты, помутнения и головной боли, и, еле перебирая ногами, побрела к дому Смирнова с единственным желанием: признаться ему в любви.
  Я подобрала нужные слова, чуть ли не поэму в стихах сочинила, но всё оказалось напрасно: у подъезда Смирнов стоял с Леной, и, когда он взял её за руки, я развернулась и ушла.
  
  *
  Лена делилась переживаниями насчёт предстоящих экзаменов - своих и моих - когда я взял её за руки.
  - Ты чего? - улыбнулась она.
  - Хочу...сказать тебе что-то.
  - Что?
  Мой язык не слушался, а мозг будто и вовсе отключился. Я столько раз представлял эту сцену - представлял, как в первый (в идеале и в последний) раз признаюсь девушке в любви, что, столкнувшись с этим наяву, позабыл нужную последовательность действий.
  - Я...я..., - в ушах зазвенел звонкий смех Лили на мою речь, - я люблю тебя, - выпалил я на одном дыхании.
  Лена шагнула назад, и её руки выскользнули из моих.
  - Мы друзья, - сказала она.
  - Да, - кивнул я и тут же осёкся, - то есть, нет. Я люблю тебя, - мой голос по-прежнему звучал неубедительно, хотя я отметил, что признаться повторно проще, чем произнести эти слова в первый раз.
  - Я не люблю тебя. Ты не любишь меня. Мы друзья.
  - Нет, люблю, - настаивал я.
  Лена покачала головой.
  - Даже если и так, то твои чувства невзаимны.
  - Хорошо. Я просто хотел, чтобы ты знала.
  - Мне домой пора...
  - Я провожу.
  - Нет! - отрезала она и добавила уже мягче. - Сейчас нужно экономить каждую минуту. На носу экзамены, сам знаешь. Увидимся на выпускном! - Лена махнула на прощание рукой и, не дожидаясь моего ответа, исчезла на послезакатной улице.
   
  Глава двенадцатая
  Семейная тайна
  
  Ромка пронёс на выпускной странное пойло, гордо именуемое то ли коньяком, то ли портвейном. Огненная жижа, от которой я поначалу отказывался, ударила мне по мозгам до такой степени, что домой меня тащили не менее пьяные Ромка и Вовка, и посреди ночи вручив моё почти безжизненное тело негодующей матери, удрали, пока она всыпала им за компанию.
  - За вами что, никто не следил? - спросила она, и я развёл руками, чудом удерживаясь на ногах. - Как тебе не стыдно, Никита! Ты у нас такой воспитанный, интеллигентный мальчик, медалист, будущий врач, а напился как хулиган из неблагополучной семьи!
  Я усмехнулся.
  - Медалист, будущий врач...Гордость школы, гордость семьи! Хватит! - я сбросил со стола учебники, по которым готовился к экзаменам в институт. - Надоело! Я устал!... быть самым умным, самым воспитанным, самым...а главное ради чего? Ради этого? - я потряс медалью и аттестатом. - Ради поступления в медицинский?
  - Я знала, что этот Рома Краснов тебя испортит. И Вову он тоже испортил. А ведь я просила тебя не общаться с этим мальчиком...
  - Мама, хватит, - я схватился за раскалывающуюся от боли голову, - остановись!
  - Предупреждала, что ничем хорошим ваше общение не закончится. И ещё эта девчонка вскружила тебе голову, да так, что ты ввязался в драку! Уму непостижимо, Никита! Что ты смотришь на меня? Думал, отец не расскажет мне о ней?
  - Мама, я сейчас в окно выпрыгну.
  Она сложила руки на груди.
  - Прыгай. Ты же теперь эгоист, только о себе думаешь.
  Не сводя с неё глаз, я открыл окно.
  - Лилька! - я высунулся в окно. - Лилька!
  - Ты что, совсем рехнулся? - мать рывком затащила меня в комнату, закрыла окно и влепила мне пощёчину. Если не полностью, то на половину я точно отрезвел. - Хочешь прожить всю жизнь, как я? С осознанием, что тебе позволили любить?
  Я потёр щёку, по которой она ударила меня.
  - Я не понимаю.
  - А что тут непонятного? Твой отец никогда меня не любил. Я любила, а он нет. Знаешь, как это унизительно, быть с человеком, которому ты безразличен?
  - Зачем он женился на тебе, если не любил?
  - От безысходности. Та, кого любил он, отказала ему. И девчонка эта, если и будет с тобой, то только от безысходности. И я не хочу для тебя такой же судьбы. Не хочу, чтобы ты страдал также, как страдаю я, - она потёрла виски. - Ложись спать.
  - Мам, я...
  - Никита, ложись, пожалуйста, спать. Я устала не меньше твоего.
  
  *
  Я обернулась. В окне Смирнова горел свет, но там никого не было.
  - Что? - спросил Серёжа.
  - Показалось.
  Он засунул руки в карманы.
  - Так, значит, не любит?
  Я грустно улыбнулась.
  - Не любит.
  - Ну и пусть. Другой полюбит. Что мне сделать, чтобы ты не грустила?
  Я посмотрела на него.
  - Женись на мне.
  Он хмыкнул.
  - Я могу. Когда?
  - Осенью. В октябре.
  - Нет, - ответил Серёжа, - в октябре не получится. Меня в армию заберут. Давай летом? После твоих экзаменов в институт?
  - Давай летом.
  Он приобнял меня за плечи.
  Впервые кто-то провожал меня до дома.
   
  Глава тринадцатая
  Голубка
  
  В огромной пушистой шубе, подаренной Серёжей, я напоминала голубя, о чём неоднократно ему повторяла, а он поправлял - и меня, и шубу: "Не голубь, а голубка". И вот теперь я - "голубка" - переступая с ноги на ногу от кусачего мороза февраля, топчусь у подъезда Смирнова. Сколько прошло? Год? Два? Три?
  Серёжа понимал, что у меня "не стерпелось - не слюбилось" и не навязывался. Он, в общем-то, тоже меня не любил, но ему было проще: его сердце не принадлежало никому, в отличие от моего.
  Я узнала Смирнова сразу, хотя он стал выше, или мне так показалось, потому что я слезла с каблуков, и, увидев его, я поняла, как ёкает сердце.
  - Привет, - я улыбнулась.
  Он остановился.
  - Привет, - нехотя ответил Никита.
  - Как ты? - улыбка не сползала с моего лица. Я рассматривала его с жадностью, как рассматривают человека, чей образ хотят сохранить в памяти, будто чувствовала, что мы больше никогда не увидимся.
  - Хорошо.
  - Поступил в медицинский?
  - Да.
  - Не разочаровался в выбранной профессии?
  - Нет.
  - Я рада, что у тебя всё хорошо.
  - А ты как? - спросил он также, как и отвечал - холодно и из вежливости.
  - Тоже хорошо.
  - Хорошо.
  Заприметив вдалеке Лену, копошившуюся в сумке, я поникла. Лена живёт или, скорее, жила в трёх улицах от Смирнова, и вероятность, что она оказалась здесь случайно, или по пути - нулевая. Они встречаются, возможно, даже поженились в то время, как я ношусь со своей безответной любовью, которую по непонятным причинам не могу вырвать из груди.
  - Удачи тебе...Пока, - грустно улыбнулась я.
  - Пока, - Смирнов залетел в подъезд.
  
  *
  Лена, достав из сумки перчатки, выпрямилась: у подъезда Лиля разговаривала с Никитой; ни с ним, ни с ней Лена не общалась, потому, опустив голову, она развернулась и пошла в обратном направлении. Прогулка до автобусной остановки отменяется: новую пучину жалоб, слёз и признаний от них она не переживёт.
   
  Глава четырнадцатая
  Молча забывают
  
  - Но её-то ты должен помнить. Она ведь после школы за этого Серёжу замуж вышла. Прожили они вместе, правда, недолго. Его убили в девяносто третьем. Какая несчастная судьба - остаться вдовой в столь молодом возрасте, - о жизненной трагедии некогда близкой подруги Света рассказывала будничным голосом. - Она, кстати, в нашей школе работает, представляешь? Учителем стала.
  - Как и хотела.
  Она улыбнулась.
  - А говоришь, что не помнишь, Смирнов. Снимай пальто, - она дёрнула меня за рукав, - спаришься же... За вашей любовью вся школа наблюдала, даже учителя. Жаль, что у вас ничего не получилось.
  - В каком смысле вся школа наблюдала?
  - Так Лилька любила тебя, любила до безумия. Ты разве не знал? Иннокентий! - Света рванула в объятья моего бывшего одноклассника.
  Я залпом допил содержимое пластикового стаканчика, напоминавшее по вкусу то самое пойло с выпускного, и, ни с кем не попрощавшись, покинул школу.
  На этот раз навсегда.
  - Никита?
  На перекрёстке я обернулся.
  Лиля, разряженная как новогодняя ёлка, улыбалась мне.
  Не изменилась.
  Спустя пятнадцать лет она совсем не изменилась ни внешне, ни внутренне: несмотря на прохладную погоду, Лиля была без куртки, а её губы, накрашенные красной помадой, отсвечивали, наверное, за несколько улиц. Из-за них "шмель" гоняла её по школе на каждой перемене, читала лекции о неподобающем поведении и внешнем виде, предупреждала о вреде косметики для кожи. Но Лиля никогда никого не слушала и всё делала по-своему: едва "шмель" скрывалась в коридоре, как Лиля доставала из сумки красную помаду и малевалась ей вновь.
  Однажды она красила губы при мне: я наблюдал за процессом, словно загипнотизированный, у меня даже рот самопроизвольно открылся. Хорошо, что она крикнула: "Смирнов, что ты уставился?" до того, как у меня потекли слюни.
  У меня заныло под ребром.
  То ли сердце шалит, то ли началась невралгия.
  Нужно будет проконсультироваться с коллегами.
  - Мы знакомы?
  Работа с людьми научила меня цинизму, а жизнь подвела к понимаю, что всё, что делается или не делается, - к лучшему.
  - Нет, - она всё ещё улыбалась, хотя в её глазах плескались грусть и непонимание. - Я обозналась, извините.
  Ветер усиливался.
  Я спрятал подбородок в воротник пальто и побрёл по перекрёстку.
  "Зубы сжав, их молча забывают".
  
  Их никогда не забывают...
  
  Глава пятнадцатая
  Молча забывают
  Альтернативная концовка
  
  - Но её-то ты должен помнить. Она ведь после школы за этого Серёжу замуж вышла. Прожили они вместе, правда, недолго. Его убили в девяносто третьем. Какая несчастная судьба - остаться вдовой в столь молодом возрасте, - о жизненной трагедии некогда близкой подруги Света рассказывала будничным голосом. - Она, кстати, в нашей школе работает, представляешь? Учителем стала.
  - Как и хотела.
  Она улыбнулась.
  - А говоришь, что не помнишь, Смирнов. Снимай пальто, - она дёрнула меня за рукав, - спаришься же... За вашей любовью вся школа наблюдала, даже учителя. Жаль, что у вас ничего не получилось.
  - В каком смысле вся школа наблюдала?
  - Так Лилька любила тебя, любила до безумия. Ты разве не знал? Иннокентий! - Света рванула в объятья моего бывшего одноклассника.
  Я залпом допил содержимое пластикового стаканчика, напоминавшее по вкусу то самое пойло с выпускного, и, ни с кем не попрощавшись, покинул школу.
  На этот раз навсегда.
  - Никита?
  На перекрёстке я обернулся.
  Лиля, разряженная как новогодняя ёлка, улыбалась мне.
  Не изменилась.
  Спустя пятнадцать лет она совсем не изменилась ни внешне, ни внутренне: несмотря на прохладную погоду, Лиля была без куртки, а её губы, накрашенные красной помадой, отсвечивали, наверное, за несколько улиц. Из-за них "шмель" гоняла её по школе на каждой перемене, читала лекции о неподобающем поведении и внешнем виде, предупреждала о вреде косметики для кожи. Но Лиля никогда никого не слушала и всё делала по-своему: едва "шмель" скрывалась в коридоре, как Лиля доставала из сумки красную помаду и малевалась ей вновь.
  Однажды она красила губы при мне: я наблюдал за процессом, словно загипнотизированный, у меня даже рот самопроизвольно открылся. Хорошо, что она крикнула: "Смирнов, что ты уставился?" до того, как у меня потекли слюни.
  У меня заныло под ребром.
  То ли сердце шалит, то ли началась невралгия.
  Нужно будет проконсультироваться с коллегами.
  - Мы знакомы?
  Работа с людьми научила меня цинизму, а жизнь подвела к понимаю, что всё, что делается или не делается, - к лучшему.
  - Нет, - она всё ещё улыбалась, хотя в её глазах плескались грусть и непонимание. - Я обозналась, извините.
  Ветер усиливался.
  Я спрятал подбородок в воротник пальто и побрёл по перекрёстку, но, чертыхнувшись, вернулся к школе, когда от подъезда дома меня отделяли всего несколько шагов.
  Лиля, съёжившись, сидела на спинке скамейки.
  Я накинул ей на плечи своё пальто.
  - Замёрзнешь, - я сел рядом с ней, - подхватишь воспаление лёгких.
  - Ты занудный, - сказала она, - и душный.
  Мимо нас пронеслись старшеклассники: девочка, смеясь: "Зануда! Зануда!", убегала от мальчика, прижимающего к груди учебник по биологии за десятый класс.
  Лиля уткнулась носом мне в плечо.
  "Зубы сжав, их молча забывают".
  
  Их никогда не забывают...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"