Аннотация: Психологическое изнасилование иногда кончается убийством. Даже если один из партнеров всё же кончил. писано вместе и с подачи леди Мор
Vs.
Я - я пытаюсь стать чем-то невозможным. Одновременным и совершенным, как Бог. Насильником и жертвой. Единицей и нулем. Живым и мёртвым. Deathwisher "Deusexmachina"
- Я больше не могу... На самом деле никто не знает пределов, после которых сломается. - Я больше не могу... Эти слова - мантра. Когда их произносишь, понимаешь, до чего же жалко это звучит. Самое неприятное, что ты сможешь намного больше просто из упрямства. А стоило сдаться в самом начале. - Кажется, я схожу с ума... Мерный стук капель превратился в молот. Гвоздь за гвоздем, раз за разом, уже много часов, все глубже и глубже. Можешь пытаться обмануть себя, но рассудок такой же ясный, как всегда. Я ерзаю - бесцельно, просто, чтобы не слышать чертов звук, я бьюсь о стену, чтобы отвлечь себя болью. Костяшки пальцев ударяются о камень, приводя в чувство, но не спасая. Я изо всех сил спрашиваю себя, что я могу сделать, чтобы победить, но ответ - не панацея. Ничего.
Любой из нас слишком неосмотрительно оставляет следы и не думает о том, что кто-то пройдет по тем же самым отпечаткам. Скрупулезно поднимет каждую крупинку оброненных невзначай слов. Вдохнет их, как кокаин, и подберется к душе ближе, чем это мог бы сделать дьявол. Люди легко терпят боль, переходя с одного уровня на другой, ведь к боли можно привыкнуть, как к рутине, к повседневным обязанностям или сексу с нелюбимым мужчиной. Самое страшное - это вовсе не боль, вас пичкают сказочками для детей. - Просто посмотри на себя. Он ни разу до меня не дотронулся, не ударил, даже не повысил голоса, не приближаясь ни на шаг. К боли в затекших руках можно привыкнуть, к бессилию - никогда. Я не помню, когда мы это начали, - может, полгода назад, а может, вчера, время потеряло значение. Он разложил каждую строку на бессмысленные слова, слова - на бездушные буквы, превратил мои эмоции в разбросанный конструктор. Но я знала, что не уйду. - Ты не можешь никуда уйти. Мы должны добраться до самого конца. Раньше я не знала, что такое испытывать ненависть, мне казалось, что это очередное преувеличение, вроде любви, которую никак нельзя поймать. Но стоит только об этом задуматься, как теряешь невинность. Ненависть - это наркотик, ей упиваешься, впитывая все больше и больше черноты, пока она не начинает сочиться из глаз, проникать в голос, разносить по всему телу будоражащий яд. Моя ненависть наполняла комнату черным дымом, от нее становилось трудно дышать. - Если ты убьешь меня, ты проиграешь. Если ты уйдешь, ты проиграешь. Если ты решишь сдохнуть, ты проиграешь.
Вся трагедия человеческой жизни заключается в том, что люди - подавляющее их большинство - не могут реализовать свои мечты и желания. Нет, даже не так. Дай-ка я сформулирую поточнее. Первое само по себе ясно - желаешь золотые горы, а получаешь кучу дерьма. Это хрестоматийный пример, фактически мотивация, с которой пролилась первая кровь... Каин, Авель, царь Эдип. Кого-то любят, кого-то нет. У кого-то "мерин" за сотню тысяч зелёных, у кого-то - грязная канава и пустая бутылка палёной водки. Нет, вся трагедия в том, что мы рождаемся и выходим в свет, как древние индусы, - с самого первого крика длань кого-то (Бога, общества - ты меня об этом спрашиваешь?) накладывает на твой лоб несмываемую кастовую печать. Печать, которая проходит гноящимся сигаретным ожогом через каждое мгновение и поступок так называемого существования. И всё, чем ты занимаешься в последующие скучные и невыносимо долгие годы, - это соответствуешь имиджу. У кого-то имидж бомжа, у кого-то - богатого режиссера, у кого-то имидж инженера или, скажем, интеллектуала.
В какой-то момент, начинает казаться, что имидж и есть жизнь.
Я надеюсь, что ты понимаешь, о чем я толкую.
Я ведь не просто так распинаюсь.
Сухость во рту начинает меня раздражать. Чертова боль скапливается где-то у горла. Впивается в связки.
Что?
Я трепло?
Ну, конечно же. Конечно. Хочешь, я расскажу кое-что ещё? У меня в запасе много историй, а у нас обоих - целая вечность впереди. Вечность. Ты только вдумайся в это слово. Вечность - это время, когда ты теряешь его ощущение, когда прошлое сливается с настоящим и будущим в один темный и слепой поток. Несегментированная боль и слепота. Вечность - это темнота. И метрономный стук капель.
- В классификации архетипов Юнга существует такая любопытная штука, как Тень. По сути дела, Тень - это скопище наших страхов, темная сторона нашего сознания... - говорю я лекторским тоном, сдерживая дрожь от озноба. - Классической интерпретацией Тени в литературе считается "Доктор Джекил и Мистер Хайд". Мистер Хайд... Как тебе такое? Кстати, слово "хайд" имеет ещё одно значение, кроме "прятаться" - оно так же означает "шкура". Или, преобразованное в "hideous" - ужасный. Да-да. При чем тут имидж?
Нет ответа. Почему бы тебе не сказать что-нибудь, а? Ведь я могу подумать, что остался один. Ты считаешь, что молчаливой ненависти хватит, чтобы сместить шарики в моём мозгу? Можешь не беспокоиться на счёт этого. Ты не можешь победить, потому что смерть не бывает победой.
- Тень всё-таки вовсе не что-то ужасное, закодированное в темную первобытную память. Что может быть естественнее низменных инстинктов, естественнее животного? В самом деле, скажи - что выберет человек: скучного, серого и обыденного доктора Джекила или дикого, всесильного, несущего разрушение и пьянящую смерть мистера Хайда? Мистера Хайда, которому наплевать на весь этот жалкий мир и жалких, хрупких, тупых людишек, которые только и ждут, чтобы их перемололи в кровавую кашу? Праздный вопрос, можешь не отвечать. У большинства людей не хватает смелости слиться со своей Тенью, а тех, кто сумели, боятся до сих пор, презирают, лепят из них пластмассовых чудищ. Всё мировое искусство дрочит на концепцию Тени, пытается выставить её как нечто богомерзкое, опасное, лживое - из-за страха перед таящейся в человеке силой. Но в этом пуританском порицании отчетливо видна сублимация, злобный онанизм Пигмалиона на каменную Галатею... Не зря же священники инквизиции перед тем как убить, насиловали так называемых "ведьм"... Ты, как и все, страстно желаешь стать тем, чем хочешь - великая трагедия человечества, да, а стать ты хочешь именно Тенью. Докажи обратное. Опровергни меня.
Ты записываешь за мной? Наверное, нет, но разговор продолжается.
Зачем я это делаю? Думаю, хочу свести её с ума.
- Есть ещё одна интересная история. Когда я думаю о ней, то мгновенно возбуждаюсь. Да-да, прямо как сейчас. Если хочешь, дотронься и проверь - колом стоит. Но ты ведь этого делать не будешь, да?.. Пока не время.
Лучше я расскажу тебе о старинной русской пытке. Может, история не совсем подходит к теме разговора, но мне нравится. Если какая-то девушка совершала нечто, что заслуживало смерти, смерть эта была... совершенной. Многие говорят, что современный мир полон зверства, которого не было раньше, но мы-то знаем, что это не совсем так. Влагалище несчастной намазывали соком или мёдом, девушку связывали и относили в лес. Знаешь, раньше в девственных русских лесах муравейники достигали высоты человеческого роста. Муравьев злили, вороша в муравейнике палкой и приводя насекомых в бешенство. А потом... Потом девушку сажали на муравейник. Правильно, пиздой сажали. Привлечённые запахом сладкого и разъяренные действиями людей муравьи облепляли жертву. И как кульминация - заползали внутрь. А от диких конвульсий связанного тела муравьи злились ещё больше и начинали кусать. Начинали есть жертву...Подумай об этом. Тысячи крохотных ножек бегут по внутренней стороне слизистой, тысячи челюстей впиваются в податливую, нежную мякоть, девушка кричит, вывернутые руки в исступлении царапают полог из опилок, она извивается, но прекратить этот половой акт с дикой природой не может. Похотливая сука мать-Природа трахала людей на протяжении миллионов лет... Правда, это забавная ирония жизни - получить оргазм от самой смерти? Кончать в то время, как тебя терзают, пожирают заживо?
Я села и потерла лоб. Если поставить два зеркала друг против друга, в них будет отражаться бесконечный коридор. Мы сидим на маленьких табуретках, сзади что-то капает, у каменной стены стоит разная дрянь, свисают заржавевшие цепи. Свяжи меня. Выпусти меня.
- Знаешь, чего я хочу?
Я хочу выебать его ручкой топора, заставить грызть проклятые цепи, чтобы зубы разламывались, крошились, вываливались изо рта горячей химической пылью. Чтобы он не мог больше говорить, а только шипел, как беззубая змея, тогда его можно было бы водить за собой на веревке. Я смотрела и молчала, представляя, как безжалостно вещающее лицо покрывается ранами, так иногда похожими на трещины, словно облупившаяся краска на бесполой и безмятежной голове манекена. Воображаемые царапины расползались паутиной, как следы на стекле.
Потом я достаю из кармана кривой нож, закатываю рукав и начинаю рисовать кровавые иероглифы - раз уж мы играем в коридор зеркал, стоит исказить отражение. Вспарываемая кожа издает тихий, едва слышный звук. Края порезов сразу разеваются в рыбьей, бестолковой улыбке.
"Сдохни".
Я сжалась в комок, хотя никто меня не трогает, я втискиваюсь сама в себя, хочу превратиться в точку, которая будет все меньше и меньше, а потом пропадет. Моя голова похожа на подушечку для иголок, на которой не осталось ни одного живого места, но он где-то находит нетронутую кожу, чтобы осторожно раздвинуть лес игл, а потом вонзить очередную. Саму боль легко можно стерпеть, ее ожидание - нет.
- Пытаешься убежать? - он смеется.
Я верчу нож и смотрю на то, как течет, а потом сворачивается кровь. Палачи знали, что не стоит требовать всего сразу, это ожесточает. Не стоит торопиться, это просто расточительство. Главное, чтобы жертва вышла на контакт, выбралась из кокона, в котором прячется, чтобы сказала "Нет", чтобы сказала "Сука", чтобы хоть что-то ответила. И тогда они выигрывают.
Я поднимаю глаза наверх, где по балкам ползут ржавые цепи и откуда капает вода цвета железа. В голове гитарные звуки, которые будто стучатся в стены гаража, раскатываясь жужжащим эхом. Я встаю, медленно расстегиваю пуговицы на груди, опираясь на стену, и он напрягается, следя за движениями пальцев.
- Да, я знаю историю про Джекила и Хайда, - я прекрасно представляю, как выглядят бледные пальцы на черном, треугольник вниз от шеи расширяется, словно стрела, и от этого трудно оторваться. - Но важно не то, кто был в начале, а то, кто останется в конце. Каждый хороший ученик должен убивать своего учителя.
- Ты даже сейчас пытаешься мне понравиться, - покачал головой он. - Маленькая тень.
Ладонь сворачивается лодочкой и ныряет в оставшееся тепло между грудей. Рывок - и пуговицы отлетят в разные стороны, но я просто вожу ножом по ключице, блестящая сталь исчезает в вырезе, щекочет, пришивает взгляд. Штрих за штрихом. Кожа покрывается мурашками, как от неожиданного прикосновения мужчины. Он сочно говорит об инквизиторах, которые ловили ведьм и насиловали их, это царапает. Я знаю, что в каждом из нас - дьявол. И я знаю, что когда он описывает каждый их шаг, он говорит обо мне.
Hit me.
Я сползаю вниз, чувствуя спиной холод и шероховатость стены. Волосы цепляются и остаются на ней блестящей сетью, но я не собираюсь ничего поправлять, сев на пол, словно кукла. Край свитера задрался, колени сложены на грязном полу.
Поиграй в меня.
Главное - не отводить взгляд. Настоящее бесстыдство встречается редко, чаще всего его приходится имитировать. Каждый раз в такие моменты я думаю о том, кто же такой актер, который идеально исполняет роль негодяя, - хороший актер или все-таки негодяй? Это всегда заводит так, что противостоять невозможно. Я играю с ножом, приоткрывая разрез все шире, и смотрю прямо в глаза. Он многословен и непомерен, - нацеленное в меня дуло, выплевывающее свинец. Но если не можешь достойно ответить, провоцируй.
Play me.
- Хочешь, чтобы я тебя трахнул?
Зачем лишний раз озвучивать то, что и так понятно? Если ты дотронешься до меня, ты продуешь. Если отведешь взгляд, это будет равносильно сдаче. Белые начинают и выигрывают.
Все пути ведут в Рим, учитель.
Внутри ползает тысяча ядовитых сороконожек, они жгут и оставляют красные следы. Они пожирают заживо, в такт его словам. Я поджимаю ноги и смотрю на поцарапанные ботинки, перебирая внутри карты, которыми я могу ударить. В голове множество пощечин, которые еще пригодятся, нужно только подождать. Чем глубже мы погружаемся, тем дальше выход; кто-то из нас не вернется. Он перекладывает ноги - мужчинам сложнее справиться с собой, но это его ничуть не смущает. Мы бесконтактно насилуем друг друга, запихивая сочащиеся похотью конечности прямо в мозг. Вода продолжает капать, и мне кажется, что цепи тоже мокрые и горячие, слабый запах секса, железно-горячий, один из тех, что прилипают к ладоням.
- Великолепный самоконтроль, - губы говорят сами по себе, не спрашивая меня, а потом автоматически выгибаясь в дугу усмешки.
Я касаюсь ими лезвия, на котором осталось немного крови.
Женщины... Всегда стараются обратить свою слабость в силу. Защитный механизм, рассчитанный на то, что при виде беззащитного, ломкого тела на глаза мужчины раз и навсегда упадёт подёрнутая похотью пелена, полностью уничтожая бдительность и всякое подобие разума. Чтобы он превратился в животное, в один большой слепой член, тупой и неудержимый в своем стремлении отведать сладкого куска пиздятины.
Когда она держит оружие, разрисовывая гипсовую кожу бордовыми линиями - я почти готов сдаться. Я вдыхаю тяжёлый, морской запах свернувшейся крови. Если она насилует себя - должен ли я оставаться в стороне или взять её руку в свою, надавить чуть сильнее, чем предписывает сценарий, наблюдая, как сталь проскальзывает, как хищно заглатывают нож края порезов по самую рукоять?
Мне интересно, будет ли она кричать?
Хотя нет, мне интересно - понравится ли мне её крик, когда она осознает, что сама втравила себя в эту игру, когда осознает, что убивает саму себя, а вовсе не меня. Каждым жестом, словом вбивает очередной гвоздь в свой гроб. Молоток крушит не мои кости, а разрывает последние марионеточные струны, соединяющие эту куклу с призрачной - и такой далёкой - реальностью.
Я спрашиваю себя: если мы ходим не по кругу, а по спирали, где же чёртов конец? Цикличная ебля не может длиться бесконечно, кто-то рано или поздно кончит и, отвернувшись к стене, по-свински захрапит.
Выдержи паузу.
Мы можем заниматься этим all night long.
Трахать друг другу мозги, пока один из нас не раскроется глубже, чем распоротый живот, вываливая протухшие кишки души на пыльный пол. Занятие достойное - достойное её извращённого ума, словно созданного для утончённого самоистязания. Разве такие как она (или я) не наслаждаются обугливающейся вокруг окурка коркой зажаренной кожи? И - да - разве она не выбрала правильную тактику в подходящий момент?
Сырой, рыже-ржавый полумрак, белеющее воском, искаженное в похотливой улыбке лицо, скользкий на вид треугольник выреза, спёртый, насыщенный феромонами воздух: её пальцы давят мне на череп, сжимают яйца, и я чувствую, что перестаю себя контролировать. Взгляд не хочет упираться ни во что кроме её обтянутой чёрным нейлоном промежности, мой мозг - он способен только на то, чтобы прокручивать нескончаемую черновую плёнку возможного секса, зажатую в потных ладонях законченного онаниста. Секс, секс, секс. Смерть. Спермотоксикоз.
Будь честным с самим собой - ты проигрываешь.
Вот она, сидит у стены с нарисованной ухмыляющейся физиономией фарфоровой куклы. Куклы, которая требует, что с ней поиграли, чтобы нерадивый хозяин сломал её, а потом горько рыдал над кучкой бесполезной рухляди. Одно прикосновение - и точёная фигура рассыплется на сотни острых осколков, блестящих и белых, как отполированная кость. Рука сжимает нож, с шелестом водит им по маленькой, вздёрнутой груди - лезвием плашмя, только обозначая границы ран. Острие прижимается к бледно-голубой жилке, бьющейся под кожей. Притворяется? Хватит ли ей смелости покончить жизнь самоубийством?
Я не знаю.
Секс.
Пощупать вывернутые, влажные губы, пощекотать их, - то, что мне сейчас надо.
No sex.
Ей надо дойти до точки. Всё просто - поворачивай шуруп, пока не сорвётся резьба. Она ждёт, что я трахну её?
Лукавый взгляд и подёрнутые слюной острые зубы, оголившиеся в натянутой усмешке, говорят - да.
Хорошая актриса...
Seductress.
- Самоконтроль? - Спрашиваю я, покачиваясь на табуретке. Смотрю в пол, на трещины, змеящиеся в плитке. - Нет.
Вспышка.
Хрип. Цепь с хрустом врезается в тонкую прослойку плоти на шее, скользит ржавой слизью в руках. Ногти беспомощно скребут по полу, она дёргается, извивается, скулит, окровавленным червём пытается уползти, но я тяжелее - и я сверху. Удар по лицу, сочные губы взрываются изнутри багровыми нитями. Джинсы сдёрнуты, жёсткое проникновение парализует всякую волю. Цепь натягивается, хрип стихает, судорожные движения ног и рук слабеют. Бледная кожа на заднице, мокрая от ужаса пизда плачет под моими пальцами. Я зарываюсь лицом в её липкие волосы:
- Видишь ли, детка, я могу эякулировать только в совокупности с убийством.
Цепь оставляет уродливые вмятые рубцы.
Вспышка.
Нож прорезает ткань дальше, она играет краями кофты, показывая соблазнительные слайды грудей. Между зубов по-змеиному мелькает кончик языка, веки полуприкрыты, подёргиваются в оргастическом экстазе - накручивает себя, взводит, как курок револьвера. Сучка. Иначе не скажешь. Взять бы за шкирку и как следует приложить красивым личиком об стену, под аккомпанемент всхлипов, сбросить эту спесь и железную уверенность. Со свисающими на кровавой слюне отхаркнутыми зубами, что бы она говорила? Как бы себя вела? Валялась бы у меня в ногах, извиваясь как дворняга с перебитым хребтом... И это было бы лучше. Натурально и естественно. Я сплевываю на пол.
- Мне хочется тебя изнасиловать. Разбить лицо о стену, разрезать на куски и развесить на крючьях. Идеальная картина, место, которое для тебя подходит. Но тогда я проиграю, да? Дурацкие правила.
Длинная кровавая полоса перечёркивает ключицу. Её лицо обращено внутрь себя, она пытается до чего-то докопаться - до гнилых тряпок, которые заменяют нам душу, разум, если можно так сказать. Если она что и найдёт, то гору использованных прокладок. Она думает, что у неё нет души - это не так. Душа есть, просто она чертовски сильно смердит.
- Иногда я хотел бы закрыть глаза и оказаться в другом месте.
- Дома? - Пристальный, презрительный взгляд.
- Нет, - Я хихикаю, это её нервирует - вон как дёргается. - Там нельзя увидеть, как ты себя трахаешь. Ты сама хоть знаешь, что с тобой? Девиантная форма нимфомании? Рефлексия? Чересчур острое ощущение мира? - Мой голос становится выше, писклявее. - Милый, отшлёпай меня. Милый, ударь меня плёткой. Милый, запихни мою голову в духовку, отрежь мою грудь.
Она смеётся, откидывает с лица прилипшие прядки:
- А зачем тогда здесь ты?
Я встаю, отодвигаю табуретку. Цепи позванивают, задевая плечи. Её поза меняется, она выставляет себя напоказ, выгибается кошкой, которая уже чует разлитый в воздухе медный запах победы.
- Чтобы скрасить твоё одиночество.
Присаживаюсь рядом с ней на корточки. Пол ледяной, её волосы поблёскивают в тусклом свете, как слюдяные струны. Я аккуратно беру ломкую руку, забрызганную засохшей кровью, вынимаю из неё нож. Она не сопротивляется, лишь смотрит затуманенным взглядом обдолбанной Мона Лизы. Касаюсь лезвием горла. Рука предательски дрожит, острие рвётся на волю, внутри головы ядовитым облаком нарастаёт желание и истерика, сползает дальше...
- Это ведь так просто. Ты уже сломалась. Шестерёнки заели, разве не чувствуешь?
Она вытягивает оружие из моих пальцев, кончик ножа упирается мне в живот. Снова круг, только теперь нарисованный сталью. Я щурюсь.
- Нет, это ты в дерьме. - Взгляд, обрамлённый остриями ресниц, ползёт вниз, к паху. Ну да. Кто мы такие, чтобы сдерживаться? Если бы не странные законы этой игры, я бы давно сбил целку на ее жопе. - Остроумие, проницательность, мастерство кукольника... - Она поднимает бровь. - Все прах.
У страха есть запах - слабый запах, который издают пересохшие губы, произносящие слишком уверенные слова, чтобы в них можно было поверить. Запах нескольких капель пота, которые впитались в ткань под мышками и, казалось бы, бесследно исчезли, привкус разгоряченной кожи. В холодном воздухе этого чертового подвала запах распространяется, как вирус. Мне кажется, что я - генератор, что мой ужас слишком заметен, а от этого хочется разрезать экран в уродливые лохмотья. Страх и вожделение стучатся внутри, собираются тугими комками, которые все ощутимее с каждым ударом сердца, которые выхаркиваются в убедительные фразы - тем убедительнее, чем меньше в них веришь.
Ты тоже боишься, Мистер Опасная Бритва. Это как русская рулетка.
Я тупо смотрела на руку, которой он берет мою, поднося лезвие так близко, что можно чуть наклониться - и ощутить поцелуй стали, единственно реальное чувство в каменном мешке вне времени. Контраст между тонкими пальцами и его сжатой кистью гипнотизирует, подталкивает переставить белые и черные фигуры, повернуть круг, чтобы низ стал верхом. Дрожь от холода превращается в дрожь от нетерпения. Жажда вампира впиться в незащищенное тело и разорвать его в клочья. Я чувствую, как подрагивают его руки.
Не трогай меня.
Не трогай меня.
Мы меняемся местами, как в старинном водевиле. Две разваливающиеся мумии, соблазняющие друг друга окончательной смертью. Мы смотрим друг другу в глаза, желая, чтобы они показывали кинофильмы ненависти, которые прокручиваются внутри. Скопившееся зло так совершенно, что из него можно отливать черные камни.
У меня остался для тебя последний сюрприз, мистер Джекил.
- Хорошо, - Я напираю на нож, зажатый в двух худых ладонях, не отрывая взгляда от её лица. - Но ты не сможешь. Ты просто слабая маленькая девочка, которая считает, что ее защищает ее жестокость. Ты не представляешь, что делать с трупом. Тебя будет мучить совесть. Тебя поймают, осудят, посадят в тюрьму. Знаешь, что там делают? - Голос снижается до интимного шёпота. - Там...
- Заткнись, - она облизывает губы, не замечая, как кровят вырезанные на коже знаки. Весь мир сошёлся на этом острие, на булавке, что медленно вонзается под ноготь бытия.
- Ты не сможешь. Никогда ... - Лезвие прорезает ткань. - Шах и мат... - Кожу. - Сука, - Плоть.
"- Если ты убьешь меня, ты проиграешь. Если ты уйдешь, ты проиграешь. Если ты решишь сдохнуть, ты проиграешь"
Слово - всё-таки не нож. Последний остановить труднее.