Давыдов Вадим : другие произведения.

Три дня в феврале

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:

    Сказка для взрослых и не очень. Грустная, но жизнеутверждающая. :-) Все параллели и совпадения, разумеется, случайны. :-)


   Город на юге Германии. Февраль
  
   Звонок был таким... От незнакомого абонента. Или неопознанного... Он давно настроил телефонные мелодии - мобильный жены, мобильный дочери, домашний, некоторые другие... Сто лет уже их не менял. Он вздохнул, достал аппарат, бросил взгляд на внешний экран. +612926331... Что за странный номер, чей это код? И не жду я сейчас никаких звонков, подумал он.
  
   Он вздохнул и раскрыл аппарат:
  
   - Гуревич... - Он уже привык называть фамилию при ответе по телефону, как это было принято здесь.
   - БОрис? - вот так, с ударением на первом слоге, спросил тёплый и близкий женский голос.
   - Да, - он произнёс это слово так, чтобы оно прозвучало как можно нейтральнее для собеседницы, говорящей и по-немецки, и по-английски.
   - Могу я продолжать по-английски?
   - Конечно, - почему-то хрипло проговорил он.
   - Здравствуй, Борис. Это Рэйчел. Рэйчел Паркер.
  
   Его затрясло. Нет, подумал он, это же невозможно. Так не бывает. Так не бывает даже в сказках, даже в глупых женских романах, так не бывает, потому что это невозможно, это сумасшествие, гиль, бред, морок, это просто цистерна лиловой слюны... Но его трясло так, что он едва мог держать в руке телефон.
  
   - Очень смешно, - сказал он голосом, который ему самому показался чужим и тихим, как сквозь тугую вату. - Очень, очень смешно.
  
   Сейчас я закрою аппарат, и всё вернётся на место, подумал он. Я люблю свою семью. Я ненавижу свою жизнь, но они ведь тут ни при чём. Это я ненавижу, не они. У них всё прекрасно. Они даже не догадываются о том, что происходит со мной, и слава Б-гу. Им хорошо здесь, в этой проклятой стране, им уютно и удобно со мной, они привыкли, и я тоже привык, мне тоже удобно и уютно, мне ничего не нужно, у меня всё есть. Абсолютно всё. Даже работа, - отработал и забыл. Город на юге Германии... Я могу тихонечко шлёпать в полное своё удовольствие по клавишам, сидя в кровати по вечерам и выходным. Чего ещё может желать человек в моём положении?! Сейчас. Сейчас я закрою телефон. Раз. Два...
  
   - Это не шутка, Борис. Я понимаю, ты очень удивлён...
   - Удивлён?! Мисс Паркер...
   - Рэйчел.
   - Конечно. Рэйчел. Рэйчел... Как это возможно?!
  
   Она засмеялась. Он увидел её почти наяву, - сидящую в плетёном кресле на веранде дома своей матери в Сиднее, её взгляд, обращённый на мерно колышущийся на горизонте океан, её руку, тонкую руку с трубкой радиотелефона... Увидел, как ветер перебирает её лёгкие волосы, увидел тени стремительно пролетающих облаков на песке... Там лето, подумал он. А здесь... Я просто схожу с ума...
  
   - Разве ты не рад моему звонку?
   - Рад?! Я не думаю, что это подходящее слово. Я... мне кажется, что я умираю. И я не верю...
   - Я прочла твою книгу, Борис. Всё было очень просто. Мне посоветовали хорошее литературное агентство тут, у нас, они перевели текст на английский. Довольно быстро. Твоя книга выходит в мае. Нужно только обсудить некоторые детали.
   - Что?!
   - Ты ведь подарил мне её, не так ли? - он снова увидел, как Рэйчел улыбается.
   - Да. Разумеется. Я просто думал...
   - Твоё письмо тронуло меня. И книга... Я решила, что глупый человек просто не способен написать столько текста. А потом я прочла перевод.
   - И это не показалось тебе глупым?
   - Нет. Не показалось. Иногда наивным и романтическим - да, но не глупым. И мне ещё ни разу не дарили таких необычных подарков. И когда я прочла это, я решила, что не могу пользоваться этим, как своей собственностью. Кроме того, такой эмоциональный заряд может просто испепелить...
   - Ты всё-таки смеёшься надо мной.
   - Нет. На самом деле нет, совершенно. Я просто совсем недавно закончила читать... Мне было интересно. Тебя легко цитировать, Борис. И читать легко и приятно.
   - Я... Спасибо. Спасибо, Рэйчел. Ты даже не знаешь, что значит для меня...
   - Я знаю, Борис. А теперь к делу. Послезавтра я лечу на кинофестиваль в Берлин и привезу бумаги. Ты сможешь приехать в Берлин?
   - Что за вопрос...
   - Чудесно. Я остановлюсь в "Хилтоне" и позвоню тебе, как только буду готова с тобой встретиться. По этому телефону?
   - Да.
   - Ну вот. Обсудим всё при встрече. Увидимся, Борис.
   - Да, Рэйчел. Увидимся. Спасибо...
  
   Он долго смотрел на умолкнувший телефон. Нет, подумал он снова, это просто невозможно. Так не бывает, Г-споди, так не бывает... Что же это делается такое?!.
  
   Он изменился за эти полгода. Полгода уже прошло с того дня, как он набрался... чего он набрался, он даже сам не мог внятно произнести. Смелости? Наглости? Отчаяния? Но он набрался и отправил этот текст Рэйчел. На деревню дедушке. Дедушка Константин Макарыч, забери меня поскорей отсюда... Бред. Нет, он ни на что не надеялся, конечно же. То есть абсолютно. Уговорил себя, что просто подарил ей сказку. Ну, в конце-то концов, имеет же она право на сказку, чёрт возьми?! Этот сопляк, вымотал же ей всю душу, засранец... И я, подумал он. У каждого есть право на сказку...
  
   Но всё-таки он изменился. Стал выглядеть старше, на свой возраст. Сначала перестал есть всякую дрянь, которую жрёт это немецкое быдло вокруг, - все эти чипсы, пиво, гамбургеры, колу, сосиски и стэйки. К тортикам и конфеткам он давно сделался равнодушен... Похудел сначала на полпуда, потом начал ходить в фитнесс-студию, сбросил ещё "червонец". Мышцы приобрели соответствующий тонус, про одышку и странные фантомные боли в костях и суставах, донимавшие его последние года три, и не вспоминалось. Ирина просто нарадоваться не могла... Лицо у него подсохло, сделалось резким каким-то. И глаза...
  
   Нет, нет, он и в мыслях ничего такого не держал. То есть... Ему всегда требовалось пребывать в состоянии лёгкой влюблённости в кого-нибудь. Это помогало ему сочинять и записывать его сказки для взрослых, которые, начав уже стариться, так и не выросли. Как он сам... Это состояние никогда не мешало ему жить, напротив. И не мешало - почти никогда - любить жену, радоваться ей, радоваться её молодости, знать, что она хороша, и не просто так, вообще, хороша, а - для него... И всё было почти замечательно. Никак. Нормально. Пока он не увидел её...
  
   Это был какой-то мистический триллер, с таким странным омонимическим названием... Едва досмотрев его до конца, он ринулся к компьютеру - искать её в Сети. Нашёл. Довольно много всего. И уж он и подумать не мог, что ей так хорошо за тридцать. Не выглядела она так. Но и девочкой не смотрелась при этом. Такая... Настоящая. Живая. Совсем не гламурная, просто грустная молодая женщина. Она старательно улыбалась на множестве фотографий, оставаясь всё равно печальной. Потом были другие ленты, которые он собрал и пересмотрел так внимательно, как никогда ничто другое не смотрел. На неё он смотрел. И он её сочинил...
  
   Вот уж воистину - над вымыслом слезами обольюсь... Как дай вам Б-г любимой быть другим... Чушь собачья, говорил он себе. Мне просто нужна пара моему герою, женщина его размера, ему под стать, именно такая... И текст, столько лет никак не заканчивавшийся и не обретавший форму, выкристаллизовался и лег на бумагу. Впервые за много лет он закончил книгу. По-настоящему закончил, закруглил, закрыл. Ну, оставил, конечно, кое-какие хвостики и ниточки, за которые можно было бы ещё потянуть, и вытянуть что-то... Но так, скорее, по привычке, чем с явным умыслом. Ему казалось, что, отдав её своему герою, он сможет избавиться от того странного чувства, которое заставляло его собирать её портреты по всей Сети. И смотреть в её глаза. Рэйчел... Грустный мой ангел...
  
   Он даже Ирине что-то говорил о ней, настолько она занимала его мысли. Это пугало его так, что ноги делались ватными и немела поясница. Он честно не желал этого, совершенно. Не может быть. Он стегал себя тремя этими словами чуть не до крови. Каждый день. Не - может - быть. Это не про меня. Это никогда не было про меня, не может быть и теперь. Ты что, идиот, придурок, ты что это выдумал, вообще, ты просто охерел, мудак, ты женат двенадцать лет, у тебя такая дочь, всё так хорошо, не смей ничего портить, урод... Ну, пускай даже не так и хорошо, но, по крайней мере, нормально, спокойно... Ясно, что ничего не может быть, но, думая об этом вот так, как ты это делаешь, воображая это себе, - ты же разрушишь всё то, что есть у тебя на самом деле... Зачем?! Это же невозможно. Кто она, - и кто ты?!. Он закрывал глаза, дышал носом и уговаривал себя изо всех сил. Ты же придумал её, она совсем не такая, не может быть такой, это просто смех, да и только. Она же с другой планеты, твердил он себе, она говорит на птичьем языке, который я понимаю, но на котором почти не могу говорить, она ничего не знает о том, чем питается моя душа, зачем всё это?!. Ну, где мне до неё, - она была в Париже, и сам Марсель Марсо ей что-то говорил... Она из мира, куда мне нет и никогда не будет хода, она... Но она была такая живая и печальная, что он никак не мог уговорить себя, как ни пытался. Он смотрел на этого небритого сопляка в нечищеных ботах рядом с ней и мучался, - Г-споди, ну неужели она не видит, Г-споди, ну вразуми же ты её, наконец, ну, пусть хотя бы эта её знаменитая, как не знаю кто, подруга скажет ей... Г-споди... Пусть у неё будет всё хорошо... Г-споди, ну почему же она такая печальная, почему?!.
  
   В какой-то момент он почувствовал, что дальше так не может продолжаться. Это действительно стало просто каким-то наваждением. Нет, ему и сейчас, и раньше нравились звёзды и звёздочки. В конце концов, они ведь и существуют для того, чтобы нравиться людям, чтобы было, на кого посмотреть. Но такого... Это было совсем ни на что не похоже. Это было такое настоящее, - как она. Если бы кто сказал ему совсем недавно ещё, что он на такое способен, - схлопотал бы этот "кто-то" по полной программе. За словом он никогда не лазил в карман, уж такой уродился, и вечно влипал чёрт знает во что из-за своего языка. А тут... Нужно было что-то предпринять.
  
   Он честно пытался. Он искал её чёрточки в жене. И даже находил, - мимические морщинки у рта, складочки на шее, какое-то подобие жеста, взгляда, поворот головы... Но это помогало так мало, что ему становилось только хуже. Он провожал взглядами всех женщин, похожих на неё хоть чем-нибудь, хоть цветом волос... Это было просто непереносимо, наконец. Он решил вышибить клин клином. Нашёл в Сети какое-то эскорт-агентство, долго выбирал среди девушек, - таких, на неё удивительно похожих, выбрал, разрешил себе это, - это просто лекарство такое, думал он, я же не хочу никого мучить, и себя тоже, себя, быть может, в первую очередь. Деньги... Деньги - говно. Особенно когда их нет... И остановился. Понял, что не поможет. Дело ведь было не в том, что он хотел её. Хотел, конечно. Ещё бы. Она была такая... Но...
  
   Вся беда была в том, что он хотел её не один раз и не десять. И не сто. Он хотел её навсегда. Рядом с собой. Или себя рядом с ней, - неважно. Он хотел, чтобы она не грустила так. Он понимал, что он тут ни при чём, никто ни при чём, что это внутри - не снаружи, что внешние обстоятельства так мало могут изменить что-либо, что, даже сделавшись каким-нибудь чудом совершенной копией своего героя со всеми его героическими доблестями и прелестями, он окажется всё равно совершенно ни при чём... Но его корёжило и ломало так, что он потерял всякий покой, который так любил и лелеял все эти годы.
  
   И он решился. Нет, он красиво всё это перед Ириной так обставил... Типа, я ей письмо напишу, вот, дескать, ваш светлый образ, вся херня, короче, гламурчики должны на это клевать... Ирина помогла ему написать это письмо. Ей тоже хотелось, чтобы у него получилось в жизни хоть что-нибудь, кроме болтовни, потому что... Он просто добавил туда один-единственный абзац, о котором Ирина ничего не знала. И послал файл. И вот...
  
   Он снова раскрыл телефон и позвонил своему приятелю, домашнему немецкому доктору, который по знакомству иногда подкидывал ему денёк-другой больничного. Он никогда не злоупотреблял этим - максимум дней десять в году...
  
   - Привет, Олежка.
   - О, Борик! Привет. Давно не звонил... Как дела?
   - Спасибо, херово. Прикрой меня на неделю. С двенадцатого.
   - Что случилось?
   - А что?
   - Да голос у тебя... Ты что, в прорубь свалился?
   - Вроде того. У меня с книжкой кое-что намечается, Олег. Мне нужно в Берлин на беседу.
  
   Олегу он тоже дал это прочесть. Ну, Олег... Тот ещё литературный критик. Хороший мужик, очень неглупый, упорный, пробивной, - вон, немецким доктором стал, не столь уж многим это удаётся. А начиналось всё точно так же, как и у него - с эмигрантской общаги... Но не критик. Нет. Никак. Ему он плёл что-то про переговоры с двумя-тремя российскими издательствами. Переговоры, вернее, попытки переговоров, и в самом деле состоялись. Понятно, чем они закончились, но щёки он понадувал какое-то время. Так что в курсе был Олег, в курсе... Не о Рэйчел, конечно. Я идиот, это ясно, но в местный филиал Кащенко мне почему-то не хочется, подумал он. Во всяком случае, пока...
  
   - Ух! Ну, поздравляю, ты...
   - Рано поздравлять. Пока всё это писями по воде виляно ещё. Но поговорить надо.
   - С двенадцатого. В лучшем виде, Борик. С тебя экземпляр с автографом и ящик вина, французского. Ты знаешь, какое мы с Галочкой любим?
   - Знаю. Спасибо.
   - Спасибо многовато будет. А вот ящик - в самый раз.
   - Замётано. Когда я вернусь. Пока, дружище.
   - Ага, Борик. Ни пуха...
  
   Когда я вернусь... А когда я вернусь?!.
  
   Он набрал номер мобильного телефона Ирины:
  
   - Ну, лапа... Ты сидишь?
   - А что? Нет...
   - Сядь, лапа.
   - Что такое, Боричек?!
   - Сядь.
   - Сижу. Боричек... Что...
   - Мне только что позвонила Рэйчел Паркер.
   - Кто?!
   - Ирочка. Соберись, лапа.
   - Это... Ты... ты что... Ты серьёзно?!
   - Да.
   - Боже, Боже... Боричек... Неужели... Боричек, я так... Я рада за тебя, Боричек...
  
   А вот это ты напрасно, усмехнулся он. И ему стало так жалко жену, Анечку и себя, что он чуть не взвыл.
  
   Он пересказал разговор - как мог, старательно опустив эмоции. Он никого не желал обманывать, да и ведь ничего не было... И не будет, подумал он. Ничего не может быть. Это же просто смешно... А, так ты уже всё решил, хмыкнул он. Смотри-ка, какой быстрый... Кто-то тебе обещал что-нибудь?! А ну, успокойся, мудак...
  
   - Ты же поедешь?
   - Конечно, лапа. Конечно.
   - Боричек...
   - Что?
   - Я тебя ужасно люблю. Ты самый лучший Боричек на свете.
   - И я тебя люблю, мартышка.
  
   Это правда, подумал он. Я же её так люблю... Я всегда знал, что настоящий мужчина - это тот, кто любит только двух женщин: свою мать и мать своих детей. А если так случается, что детей у тебя несколько, и матери у них - совершенно разные женщины? Как тогда? Г-споди, содрогнулся он, что за бред лезет мне в голову, какие женщины, какие дети?! Иринка... Он дёрнул кадыком, провёл по горлу рукой:
  
   - Я выезжаю завтра. Сейчас пробегусь по магазинам, куплю кое-что. В парикмахерскую заскочу... Ты когда домой?
   - Скоро. К твоему приходу уже буду.
   - Ну, пока, мартышка.
   - Давай, Боричек, смотри, осторожно езди...
   - Нормально всё. Пока, - он захлопнул аппарат с таким треском, что сам вздрогнул.
  
   Когда он приехал, Ирина и в самом деле была уже дома. Он вошёл, поцеловал её в щёку сухими губами. Он уже был не здесь. И не сейчас... Ирина поняла это мгновенно, но промолчала. Она не могла ничего знать, он был в этом абсолютно уверен. Только чувствовать... Интересно, она чувствует что-то или нет, отстранённо подумал он, рассматривая Ирину. И если да, то что? А сам я что чувствую?
  
   - Постригли тебя классно. Есть будешь?
   - Нет. Поздно, да и колотит меня всего, как вентилятор со сломанной лопастью.
   - Ну, перестань. Ещё ничего не понятно...
   - Так поэтому. Анька спит?
   - Легла. Как ты поедешь? Только не на машине, ладно?
   - Только на машине, Ирочка.
   - Боричек...
   - Что?
   - Ты так разговариваешь...
   - Как?
   - Ужасно.
   - Ирочка, ну не надо...
   - Ты хочешь уйти?
   - Ириша, в чём дело?! Куда уйти?! К кому уйти?! Что ты городишь-то, на ночь глядя?!
   - Вот. К кому... К ней.
   - К кому - "к ней"?!
   - К ней. Ты знаешь.
   - Ирочка. Ты соображаешь, что ты несёшь?!
   - Да. Гораздо лучше, чем ты думаешь.
   - Нет. Явно не соображаешь.
   - Давай-давай. Произноси заклинания. Ты думаешь, я не вижу, что с тобой творится?! Ты стал совершенно чужим за эти полгода. Совершенно, просто напрочь чужим. Ты Аньку совсем забросил, орёшь на неё постоянно. Меня хватаешь за все места, а глаза отводишь, она у тебя в глазах всё время...
   - Ириша, да ты что...
   - Ничего. Чем она тебя так приворожила, что ты в ней нашёл, ты можешь сказать?! Ну, она блондинка, и глазки у неё синенькие, так что, что с того?! Я тоже могу подкраситься, и линзы надеть, что за проблема... Ножки, фигурка... Что, настолько я хуже? Ты что, думаешь, я дура?!. Полный диск её фотографиями набил... Бегаешь, качаешься, щуришься, всё на своего героя хочешь стать похожим... Зубами скрипишь по ночам, как вурдалак... - Ирина всхлипнула. Она никогда не плакала при нём, он чуть не упал со стула, когда увидел её слёзы и услышал этот всхлип. Они так спокойно и ровно жили всегда, у неё даже повода не было толком ни разу заплакать, промелькнуло у него в голове. - Знаешь что... Ты поезжай, Боря. Трахни её и успокойся. Вот.
   - Можешь меня выслушать? - тихо спросил он, откидываясь на стуле и складывая на груди руки.
   - Не знаю, - зло ответила Ирина, доставая бумажный платок. - Смотря что...
   - Я не собираюсь оправдываться. Я попытаюсь объяснить, если позволишь.
   - Что объяснить?!
   - Что происходит. Я сам не до конца понимаю, Ириша. Я попробую объяснить это тебе... и себе заодно.
   - Как ты можешь... Двенадцать лет... Самое лучшее время... Ты столько всего сделал для меня... Ты меня до себя вытянул, столько труда положил... Анька... Ты что? Всё это кинуть хочешь теперь, псу под хвост?!
   - Прекрати истерику, - поморщился он. - Что ты себе накрутила, а?! Ну, я выдумал героиню, ну, немножко в неё влюбился, чтобы мой герой, которого я играю, правдоподобно всё делал и говорил... Актёры проживают десятки жизней на сцене и перед камерами. Целуются, обнимаются, влюбляются... Это так... Я тоже ощущаю себя актёром, когда я пишу... Я влюбляюсь, я умираю вместе с моими героями... Что в этом такого?
   - Но она позвонила.
   - И что?! Я же тебе рассказал всё! Это бизнес...
   - Нет. Это не бизнес. О каких деньгах идёт речь, ты знаешь?!
   - Нет.
   - Ну, хоть порядок?!
   - Да слёзы это, не деньги, Ириша, даже если тираж...
  
   Он прикусил язык, но было поздно. Он уже сказал это лишнее, что не должен был говорить. Ему надо было сказать - миллион, сценарий в работе, батальные панорамы, эпическое полотно, касса, как у "Титаника"... Она бы поверила. Не от жадности, нет, дело не в деньгах, просто ради такого - можно и нужно потерпеть, побыть одной, повздыхать, улыбаясь, ожидая возвращения любимого супруга, увешанного "Оскарами" и "Пальмовыми ветвями"...
  
   - Вот видишь, - вздохнула Ирина. - Я же понимаю всё...
   - Что ты понимаешь?
   - Ты неудачник, Боричек. У тебя так ужасно не получается ничего... Я знаю, это я во всём виновата. Все эти годы... Я просто съела тебя, и ты устал. Ты выдохся. Ты столько всего для меня сделал, столько отдал мне, я столько взяла, я стала в миллион раз умнее, взрослее, глубже, а ты...
   - А я опустился и измельчал, - он усмехнулся. - Конечно. Ты знаешь язык...
   - Да какой там язык...
   - Ты знаешь язык, - упрямо повторил он. - Ты внутри, ты общаешься, плохо ли, хорошо ли, с интеллектуальной элитой. Университет есть университет, хотя бы просто атмосфера, воздух этот, даже если ничего больше... Тебе нелегко даётся всё это, но ты упорная, ты карабкаешься, и это правильно. Это здорово. Это только так и должно быть. А я...
   - Это ты. Если бы не ты...
   - Наверное. Даже наверняка. Но я-то, я сам... Я никто. И буду никем всегда. Это чужая страна, мне все и всё здесь чужое. Мне тут удобно, сытно и уютно, но людей этих я не вижу, не чувствую...
   - А каких ты чувствуешь? Тех? В России?
   - Нет. Тоже нет... Я не знаю.
   - Ты же просто не общаешься ни с кем. Вообще ни с кем, ты закрылся, забился в футляр, ты носишься со своим одиночеством, ты...
   - Да. Это верно. Общение - это труд, а я ленив. Я не хочу. Мне скучно, потому что я не хочу, и я не хочу, потому что мне скучно. И эта работа, которую я ненавижу... Я устал, это правда. Наверное, во мне и было совсем немного того, что двигает, заставляет вертеться и добиваться чего-то. Вряд ли ты можешь винить себя в этом. Во всяком случае, не только себя. Что выросло, то выросло, как говорит мой герой, - он усмехнулся. - А что касается Рэйчел...
   - Вот. Рэйчел, - Ирина провела рукой по лбу. - Рэйчел, блин...
   - Ириша. Престань. Ну, пожалуйста. У неё миллион фанатов, каждый день объясняющихся ей в любви, сотни мужчин вокруг, богатых, успешных, здоровых и приятных во всех отношениях, готовых носить её на руках всю жизнь...
   - Но она позвонила тебе.
   - Чёрт! Она позвонила, потому что ей захотелось развлечься. Я её позабавил своим опусом, понимаешь?! Просто она актриса, у неё организация, наверное, весьма тонкая, она, вероятно, ещё и незлой человек, ей захотелось сделать мне приятное, сказать какие-то слова...
   - Да. Для этого она летит сюда.
   - Она летит на Берлиналле. Не ко мне. Ты что, вообще?!
   - Она тебя просто высосет до капли и выкинет. Ты же знаешь. Я тоже такая. Все тётки одинаковые. А уж актрисы... Им надо сто жизней прожить, где же их взять-то?! Дело даже не в том, переспите вы с ней или нет... Мне это неважно... то есть важно, но не главное это, Боричек. Если это просто так, без отношений, мне не жалко. Правда, я серьёзно. Если бы так ужасно в неё не втрескался, я бы ни за что не стала всего этого говорить. А так...
   - Ириша, достаточно в нашей семье фантазёров без тебя.
   - Не надо вот только заклинаний, ладно?! - Ирина посмотрела на него из-под руки и вздохнула. - Я же всё вижу. Это колдовство какое-то... Ну, ладно бы, кто-то настоящий, какая-нибудь живая тётка, хоть кто, ладно, но это... Ты же сам всегда говорил... Помнишь, когда мы обсуждали, что у Аглаи с её парнем, ты так прямо бесновался, кричал, - если бы они побыли друг с другом хоть неделю, что это за роман путём взаимной переписки, пятый класс, вторая четверть...
   - Я не кричал... Да. Это невозможно. И у нас всё будет нормально, Ирочка. Я съезжу в Берлин, подпишу бумаги, попробую поговорить насчёт кино, если будет хоть какой-нибудь повод... Это мой последний шанс, понимаешь, лапа? Больше такого не будет. Никогда в жизни. Понимаешь?
   - Понимаю. Только с Анечкой сам будешь разговаривать. Я даже не собираюсь...
   - О чём разговаривать?! Ириша, ничего нет. Ничего не может быть и не будет...
   - Заклинания.
   - Да прекрати ты, в конце концов! - рявкнул он. Никогда он так не повышал на неё голос... Да что такое со мной, а?!.
  
   В глазах Ирины промелькнул испуг:
  
   - Вот. Уже орать на меня принялся. Всё, как по-писаному... Я, кстати, ещё и моложе её, между прочим...
   - Ириша. Даже если бы я что-то хотел... У меня нет ни одного шанса. Ни единого. Посмотри на меня...
   - Я каждый день на тебя смотрю. Я сначала радовалась, когда ты... Когда ты написал это проклятое письмо. Ты ожил, заулыбался, стал со мной по-другому совсем... Я думала, это для меня, а это для неё всё, вот как оказалось... Я знала, что так будет.
   - Зачем помогала тогда? - он прищурился.
   - Зачем, зачем, - передразнила его Ирина. - Затем. Потому что я тоже виновата в том, что с тобой творится... Я думала, ты это выплеснешь просто... А ты ждал всё это время.
   - Глупости какие. Ничего я не ждал.
   - Ждал, Боричек. Ждал. Себе-то не ври... Ждал. И она позвонила.
   - Нам с ней даже не о чем разговаривать. Да я и язык-то знаю с грехом пополам, так что, даже если и было бы, о чём, то не на чем. Успокойся, Ириша. Пожалуйста. Я приеду через три дня...
   - Одно меня утешает. Когда другие тётки будут хвастаться любовницами своих мужей, я всегда буду знать, что наша всех круче.
   - Ну, всё. Надоело, - он поднялся. - Я не могу и не хочу ничего обсуждать в таком тоне. Иди, ложись, я ещё поработаю немного.
   - Да, поработаешь, - усмехнулась Ирина. - Будешь на фотки её пялиться полночи. Иди ты спи тоже, Б-га ради, не буду я тебя вообще трогать... Можешь хоть вон на диване лечь, если уж на то пошло... Конечно, двенадцать лет на одну и ту же тётку всё время таращиться... Кто хочешь взвоет... Даже христосик, вроде тебя...
   - Наверное, я действительно лягу на диване. - А ведь это первый раз за все годы, подумал он, чувствуя, как наливаются ноги и поясница ватной слабостью. - А то настроение твоё мне просто совершенно не нравится. Я всё-таки поработаю, а потом махну граммов двести и лягу спать...
   - Спокойной ночи, Боричек, - вздохнула Ирина и тоже встала.
  
   Она долго возилась ещё, прежде чем легла и окончательно затихла. Он сидел, уставясь в экран компьютера. Не работал, конечно. Какая, к чертям собачьим, работа... И думать ни о чём не мог. Читал какую-то муть, новости, сетевые сплетни... Все эти годы, думал он. Все эти годы. Как такое может вообще произойти с человеком?! Столько всего вместе прожито, сделано, перечувствовано. Анька... Потом эмиграция... И вот - я ничего больше не хочу с ней. Ни жить с нею рядом, ни любить её. Мне даже видеть её тяжело. И писал я всё это время, как одержимый, только для того, чтобы она не трогала меня. Ни днём, ни ночью... Неужели я смогу от неё уйти? Просто взять и уйти - в никуда, в пустоту? Рэйчел... Б-же мой, что за чепуха. Хоть бы два слова связать в разговоре с ней. Зачем она позвонила, зачем?! Ей просто нужна ещё одна роль. Они все такие... Все? Или всё-таки есть ещё и другие? Какие? Б-же, подумал он с тоской. Б-же, зачем?!.
  
   Утром он разбудил Аню сам, сказал, что отвезёт её в школу на машине. Дочь обрадовалась, - она любила, когда он её возил, хотя и делал он это крайне редко, потому что считал баловством. Строгий папаша, блин. Лучше б действительно занимался её воспитанием, подумал он, вместо того, чтобы дрочить на голливудских красоток, писатель, мать твою, инженер человеческих душ...
  
   Анюта ускакала вприпрыжку вниз, к машине, а он замешкался в дверях - с сумкой на роликах, всё никак не мог её ухватить половчее.
  
   - Прощаться не будем? - спросила Ирина, прислонившись к стене в коридоре и зябко кутаясь в тёплый байковый халат. - Ты же сразу поедешь?
   - Я не собираюсь с тобой прощаться, - преувеличенно ровным тоном сказал он. - Я позвоню, как только устроюсь в Берлине, потом - когда поговорю... с ней. Переночую и поеду назад. Мне в понедельник на работу.
   - А сегодня-завтра? Олега попросил?
   - Конечно.
  
   У меня же всё есть, с ужасом подумал он. Всё есть, как когда-то в Совке. Даже больничный по просьбе трудящихся. Хотя я ведь это и не застал практически... Что я такое делаю, зачем?! Я ничего не делаю, оборвал он себя. Абсолютно ничего. Я еду подписать контракт с издательством, или что там, и вернусь назад. Сразу же вернусь назад, чёрт возьми. Немедленно. Только поговорю с ней...
  
   - Давай буську, Боричек.
   - Пока, - он улыбнулся и поцеловал Ирину куда-то между губой и носом. - Пока, лапа. Не скучай.
   - Вот ещё, - она передёрнула плечами. - Не дождёшься. Пока.
  
   Он ещё пожал её плечо и закрыл за собой дверь.
  
   Он высадил Анюту возле школы, вышел из машины, достал из багажника ранец, помог ей надеть, поправил шапочку и шарф:
  
   - Я еду в командировку.
   - На сколько?
   - На два-три дня. Как получится. Маму не обижай, хорошо?
  
   Анюта кивнула:
  
   - Да-а. А ты мне что-нибудь привезёшь?
   - У меня не будет ни секунды времени на магазины. Но если увижу что-нибудь интересное, то куплю.
   - Ладно. Папа, чу-у-ус-с...
   - Пока, пока...
  
   Она даже не знает другой жизни, подумал он. Только эта. Питер она даже не может помнить. А я? Того города, который я любил, давно нет. Потому что все уехали, умерли, занялись разными гешефтами. Исчезли. Свалили в Москву. Больше ничего нет, и не будет уже. Ирина и Анька. Больше ничего. Интересно, а Аньку я люблю или просто привык, что она моя дочь? Как странно это звучит - моя дочь. Никакая она не моя, она человек, ей скоро двенадцать, совсем большая уже... Красотка. А что она? Она меня любит, интересно? Что она чувствует, когда я беру её за руку, когда обнимаю перед сном и желаю спокойной ночи? Нужен ли я ей? Именно я? И зачем?
  
   Он сел за руль, захлопнул дверцу, огляделся. Вот это - единственное, что у меня по-настоящему есть, подумал он, усмехнувшись. Моя тачка. Моя пушка. Моя бимка...
  
   Это на самом деле была его любимая игрушка. Он купил её сразу, как только начал работать. Скоро два года тому... Все деньги, которые были выручены за две двухкомнатные квартиры на Лиговском проспекте, потратил. Через одного из пациентов Олега, чей родственник трудился на заводе БМВ. С сорокапроцентной скидкой. Одну из последних "пятёрок" прежнего, ещё не зализанного по-дамски, модельного ряда. Новую. Девочку. Настоящую боевую подругу. Он столько лет о ней мечтал... О настоящей машине. Не нужны были ему ни квартиры, ни дома, ни счета, - ничего. Только вот эта иллюзия свободы. Он никуда и не ездил-то на ней. Ну, почти... Ему достаточно было знать, что он может прыгнуть в любой момент за руль и помчаться, куда глаза глядят, под мерный басовитый рокот двухсотсильного шестицилиндрового дизеля. Светлая мягкая кожа, автомат-стептроник, навигация, телефон, стереосистема на шестнадцать динамиков, видео, заводская тонировка, электрические шторки. Все дела... Ирина была в шоке от этой идеи. Но поддалась. Он всегда умел уговаривать... Не только её. Себя. В основном.
  
   Он долетел до Берлина за шесть часов. Рекорд. Он обычно не гонял быстро, - жалел машину и любил спокойно предаваться сочинительству в дороге. А быстрая езда давала слишком много адреналина, и это мешало ему. Обычно. Но не теперь...
  
   Берлин. Февраль
  
   Он выбрал маленький отельчик недалеко от аэропорта Шёнефельд, услужливо подсказанный навигационной системой. Взял номер, поднялся на второй этаж. Маленькая чистенькая комната с широкой кроватью, как две капли воды похожая на тысячи, десятки тысяч таких же... Как ему хотелось когда-то сюда. Европа... Какое всё это говно, подумал он. Ничего нет, нет никакой Европы. Есть одиночество...
  
   Он дошёл пешком до метро, сел в поезд, доехал до Курфюрстендамм, вышел на поверхность. Долго бродил по нарядной улице, среди нарядной толпы... Было довольно тепло для этого времени года, но он даже не думал об этом. Его наполняло чувство странной, неведомой прежде свободы, - словно он решился на что-то, на что прежде решиться никак не осмеливался, словно перешёл какую-то черту, за которой начиналась совсем другая, новая жизнь... А ведь не будет никакой новой жизни, подумал он, почему-то улыбаясь. И старой, кажется, тоже не будет...
  
   Ночью он не спал. Не мучался бессонницей, - просто не спал, хотя и возбуждения никакого особенного не ощущал, - думал, будет гораздо хуже. Не спал так, как будто и не требовалось ему это вовсе. Как будто заразился от своего героя...
  
   Рэйчел позвонила утром.
  
   - Привет, Борис. Ты в Берлине?
   - Да. Как ты себя чувствуешь?
   - Что?
  
   Он испугался, что она его не понимает, заторопился:
  
   - Перелёт. Разница во времени...
   - Ах, это... Я привыкла. Всё в порядке. Спасибо. Давай позавтракаем вместе.
   - Я готов. Где?
   - Здесь, в "Хилтоне". Я заказала гостевой пропуск на твоё имя. В одиннадцать, хорошо?
   - Да.
   - До встречи, Борис.
   - До встречи, Рэйчел...
  
   Вот теперь у него начался настоящий мандраж. Не распускаться, одёрнул он себя. Не смей распускаться, жидовская морда. Спокойно. Делай, что должен, и пусть случится, что суждено... А что я должен делать? И чему суждено случиться? И как это может зависеть от того, делаю я что-нибудь или нет? Вот, вот, вечная, неистребимая рефлексия. Из-за неё ты и просрал всю свою жизнь, мудак. Даже не жил, а так... Тренировался в полном тумане. Ну, хватит. Надо ещё цветы раздобыть где-то. По коням, что ли?
  
   Он вошёл в ресторан и огляделся, - не сразу, но быстро увидел её. Увидел... Он просто знал, на кого смотреть. Молодая, грустная светловолосая женщина во всём чёрном...
  
   Он шагнул к столику, протянул ей цветы:
  
   - Здравствуй, Рэйчел, - и опустился на стул. Почти без сил, как будто кончился завод толкавшей его пружины.
   - Здравствуй... Какая прелесть. Спасибо, - она поднесла букет к лицу и улыбнулась. - Фиалки...
   - Февраль, - он пожал плечами и улыбнулся в ответ.
  
   Она рассматривала его - весьма откровенно и довольно долго. Как и он... И вдруг улыбнулась снова:
  
   - Похо-о-ж... И глаза зелёные.
   - Ну, ещё бы. Предсерийный образец. Бета-версия...
   - Это не так важно, как ты думаешь. Не нужно об этом волноваться...
   - Я всё равно волнуюсь. Но это не диво.
   - Ты ведь не ждал, что я появлюсь?
   - Нет. Я сумасшедший, но не дурак. Но ты появилась. И я счастлив.
   - Уже? - Она укоризненно покачала головой. - Так быстро?
   - Это не быстро, Рэйчел. Прошёл целый год...
   - Да. Конечно. Наверное... Расскажи мне, кто ты, Борис. Я ведь ничего не знаю о тебе.
   - Ты даже не представляешь, до какой степени это скучно, Рэйчел. Сетевой администратор в отделении сберкассы. Я ненавижу эту работу, но доволен ею. Она оставляет мне достаточно времени и сил на сочинительство. А деньги...
   - Я помню. Про десятку на неописуемый разгул... У меня всё это тоже было, Борис.
   - Конечно. Но теперь...
   - Ты думаешь, я стала от этого счастливее?
   - Нет. Ты стала свободнее. У счастья три составляющих, Рэйчел. И я их знаю. Знаю давно... Это любовь, свобода и возможность делать любимое дело. А когда за любимое дело ещё и хорошо платят, - тогда человек начинает осознавать, что он счастлив. Иногда - или довольно часто - мы понимаем, что были счастливы лишь тогда, когда мы несчастны. Всё так просто, на самом деле...
   - Ох, нет. Всё так сложно...
   - Ты всё ещё думаешь о нём.
   - Нет... Столько времени прошло... Ну, почти нет...
   - Да, Рэйчел. Я вижу... Я писал именно об этом. Ты не должна. Он просто глупый маленький мальчик, жадно кусающий по кусочку от каждого яблока, которое видят его глаза. А ты заслуживаешь куда большего...
   - Это так по-мужски...
   - О, нет. Это не мужество, а мальчишество. Мужество в том, чтобы понять, кто твоя женщина, и остановиться.
   - Значит, я не его женщина.
   - Возможно. Я с радостью согласился бы с тобой, но это было бы малодушно.
   - Почему?!
   - Потому что ни ты, ни я не можем этого знать. Но он сам виноват, он сам всё разрушил.
   - А я? Разве я не виновата?
   - Нет. Никто не виноват... Любовь - это мы, Рэйчел. Кто-то запускает в нас этот механизм, но ведь это мы любим. Просто нам кажется, что тот, кто это включил, должен непременно быть рядом и чувствовать то же и так же. И если нет, то мы страдаем... И тысячи поклонников, иногда совершенно реально влюблённых в своих кумиров - явление того же порядка... А ведь всё на самом деле так зыбко. И если объект нашей любви эмоционально не развит, незрел, а мы уже одарили его всеми мыслимыми и немыслимыми добродетелями... Тогда мы пропали, - он осторожно дотронулся до её руки и, увидев, что она не убрала её, а улыбнулась, испытал такую радость, что сам удивился. - Я многое отдал бы, Рэйчел, чтобы ты поняла, наконец, - он ни при чём. Это ты, это твои чувства, а не его, он не должен тебе, а ты ничего не должна ему... Никому не должна. Вы не совпали во времени и пространстве. Но у меня есть, чем утешить тебя, Рэйчел.
   - Вот как?! И чем же?
   - Всевышний - или Природа, назови это, как хочешь - ничего не создаёт в единственном экземпляре. И события, и люди - всё создано или создаётся сериями...
   - Но я свою серию не нашла.
   - Возможно, ты не там искала и ищешь... Не нашла среди мужчин. Но нашла среди женщин... Это тоже немало.
   - Ты имеешь ввиду Мишель?
   - Да. Её в первую очередь. Она здорова? Я слышал какие-то разговоры... Мне не важны подробности, просто да или нет.
   - Почему тебя это интересует?
   - Потому что ты переживаешь.
   - Нет.
   - Вот дрянь...
   - Он не знал.
   - Ну, ещё бы. Он не знал. Он не знал, что бывает, когда у человека, у женщины забирают жизнь. Ещё один вечный мальчик.
   - Он очень талантлив...
   - Он жалкий червяк. Он был и остался бы таким, если бы она не полюбила его, не поделилась с ним своей жизнью и страстью. Она по-настоящему талантлива. Вы обе... А он... И он... он слишком много возомнил о себе.
   - Ты не прав.
   - О, я прав... Вы с ней во многом похожи. Ты тоже, как она... Ты всегда отдаёшь. И на сцене, и в жизни. И они берут, берут с удовольствием, - кто же откажется?! Это же глупо... И этот твой... Он такой же. Ему нужно было зарядиться от тебя. Он болван, он мог бы растянуть это на всю жизнь, брать понемногу, чтобы ты успевала восстановить то, что отдала, потому что у разных людей это по-разному... У некоторых сразу всё есть. И они это сразу выплескивают. В одной роли, в одной книге... А есть такие, кто заряжается снова. Как ты... Ты большая, серьёзная актриса, Рэйчел. Настоящая. Чтобы так жить на экране, как ты... Я восхищаюсь тобой. А эти щенки... Кто вспомнит о них через десятилетие?
   - О нас с Мишель тоже никто не вспомнит, - она усмехнулась. - Потому что через десятилетие нам будет столько лет, что никто не захочет на нас смотреть... Чтобы играть по-настоящему, нужно быть взрослой... А когда становишься взрослой, получается, что так мало времени осталось... Поэтому мы и работаем так, чтобы всё успеть сегодня...
   - Я знаю. Всё равно - вы... А они... Просто ваше отражение, отблеск. Плоские, одномерные... Никакие.
   - Ну, Крис, он, всё же... Ты видел его последнюю работу?
   - Да. Он всего-навсего пользуется тем, что забрал у неё.
   - Ты снова всё упрощаешь, Борис.
   - Я ненавижу сложности.
   - Да, - она улыбнулась. - Я это почувствовала... Мы ведь должны говорить о твоей книге, не так ли? А мы...
   - Мы должны говорить о том, о чём хочется тебе говорить. Хочешь - можем о книге. Я столько раз в моих мыслях говорил с тобой... Мне нужно столько всего сказать тебе. И так нужно слушать тебя, потому что... Неважно. Прости. Мне трудно, я не чувствую этого языка...
   - Нет-нет. Ты удивительно говоришь.
   - Рэйчел...
   - Я слышу твои мысли за твоими словами. Хорошо слышу. А то, что слова не всегда правильно звучат... Это, право, такая мелочь, Борис. Поверь, - она посмотрела ему в глаза, улыбнулась, и он ощутил снова, как сердце пропускает удар. - Так вот, о книге... Почему она не про Россию?
   - Конечно же, про Россию. Про то, как должно быть. Везде, и не только в России. Я думал...
   - Нет, нет, я, конечно же, поняла... Я имела ввиду - почему всё происходит не там?
   - Мне так было легче всё развернуть. Им нужно помочь, Рэйчел. И такая была надежда на Америку... А потом - рухнуло всё. И теперь неизвестно, что будет...
   - Ты поэтому оказался здесь?
   - Я уезжал не сюда. Я бежал оттуда. Ещё до всего... Мне казалось, что лишь в эмиграции я обрету тот самый свободный, не нагруженный злобой дня взгляд, пойму ту меру вещей, что позволит сказать мне всё то, что я хочу и должен сказать. Что я чувствую, что должен сказать. Я думал, что мне не нужно будет заботиться о хлебе насущном, что моя семья получит необходимое, чтобы я мог заниматься сочинительством. Я ведь совсем немного хотел... А вышло - совсем иначе. Я так долго ничего не писал, Рэйчел...
   - Почему?
   - Я просто никого не любил.
   - А жена? Ведь ты женат?
   - Да. Я женат, и мне казалось, что я люблю и любим. Но писать я не мог. Мне даже не хотелось писать. Я так злился на себя, потому что это ведь неправильно. Я ведь уехал, чтобы писать. Но мне было так скучно...
   - А теперь?
   - Ну, теперь... Теперь всё по-другому.
   - Почему?
   - Хочешь, чтобы я сказал это громко и вслух?
   - Да. Очень.
   - Потому что я влюбился, Рэйчел. Влюбился в тебя. Я поэтому подарил тебе эту книгу. Она такая же твоя, как и моя, потому что без тебя её не было бы. Понимаешь?
   - Но ведь это невозможно, Борис. И ты знаешь это, не так ли?
   - Ты ошибаешься, Рэйчел. Во всём виноваты технологии, - он улыбнулся. - Интернет и кино, журналы и фото делают человека таким невероятно близким, что в это едва возможно поверить. Твои фильмы, твои интервью... Ты ведь живая там, Рэйчел. Такая же, как здесь, в этот миг, передо мной... А ты ещё и бываешь так откровенна, что сердце замирает от ужаса. Вот и весь секрет, Рэйчел... Это раньше можно было назвать глупостью. А сейчас... Ведь чтобы влюбиться, нужно совсем немного. Чтобы любить, нужно гораздо больше...
   - Да. И это тоже верно. Но ведь я всё равно не такая...
   - Я знаю, я знаю, Рэйчел. Это неважно. Тот коктейль из гормонов и химикалий, который взбалтывается у нас в голове и в крови, когда мы влюбляемся, не даёт нам увидеть реальность такой, какова она есть. Мы всё видим совсем по-другому тогда... Таким, каким мы хотели бы это иметь. Когда мы влюбляемся, нам не нужны ни алкоголь, ни дурь, потому что и без них у нас в голове полный туман... Не так ли?
   - Да. Наверное... Ты, наверное, снова прав, - она опустила глаза и дотронулась кончиками пальцев до фиалок, уже стоявших в принесённой неслышным вышколенным официантом вазе. - Но ведь любовь не может длиться вечно...
   - Да. Не может. Приходит что-то другое... Или не приходит. Совсем. Никогда. И тогда понимаешь, что - всё. Но... Бывает и по-другому. Я знаю. Я верю...
   - Верить - не знать...
   - Почему ты позвонила мне, Рэйчел? Ведь нет и не будет никакого издательства. Никакой книги... Почему?
   - А вот тут ты ошибся, - она улыбнулась так радостно, что ему на миг показалось, - больше никогда он не увидит её грустной. - Конечно, мы не сразу нашли...
   - Мы?
   - Мишель... Это она уговорила меня. И оказалось, не зря.
   - Вот как...
   - Мы немного поспорили по поводу финала... Ты не считаешь его уж слишком голливудским?
   - Вполне. Но ты же знаешь, я ненавижу всё усложнять. И я уверен, что человек должен получать всё, что заслужил - и награду, и наказание - в этом мире.
   - Почему?
   - Потому что другого нет. Потому что мы умираем один раз и навсегда, Рэйчел.
   - А душа?
   - Души не бывает без тела. Душа, наверное, не умирает, - возможно, она просто покидает нас. В это я могу поверить. Но то, что происходит с нею потом, это вовсе не жизнь. Это настолько не похоже на то, что мы называем жизнью, что нам всё равно, живёт ли наша душа или умирает вместе с нами.
   - Почему ты не написал об этом?
   - У этой мысли совсем не сказочный формат, Рэйчел. А людям нужно рассказывать сказки, чтобы им чуточку легче жилось. И тебе, и мне. Всем. Я так тебе благодарен, - то, что происходит сейчас, то, что я сижу здесь и говорю с тобой, то, что ты слушаешь меня, то, что мы понимаем друг друга - это и есть настоящая сказка. Только это уже не я, а ты сама...
   - Это всё-таки больше Мишель. Без неё я вряд ли решилась бы... Знаешь, она ведь такая... О, Боже, что за глупости я несу, откуда ты можешь знать...
   - Я угадываю, Рэйчел. Говори. Пожалуйста, говори...
   - Было столько совпадений сразу... Ты же знаешь, мы сами не получаем почту, её сортируют в агентстве. И только потом... Это было такое личное письмо, что они не могли не показать мне его. И диск с книгой... Я растерялась. Я ведь даже букв не знаю... Я... Мы многое обсуждаем с Мишель, особенно после её развода... Я сказала ей... Ты ведь не сердишься на меня за это?
   - Конечно же, нет. Наоборот...
   - И она... Она сказала, что это нужно перевести и прочесть. Потому что мы с ней - особенно я - так хорошо знаем, как трудно бывает таланту, настоящему таланту, пробить головой стенку. Сначала мы заказали перевод. Переводчик сказал, что прочёл это за одну ночь, что такого никто, никто уже сто лет не пишет, таких слов уже никто не говорит, но всё такое живое при этом... Мы читали с Мишель вдвоём. Потом я уехала к маме, и читала там ещё раз, и она читала, и Фред, мой брат... Потом позвонила Мишель и сказала, что я обязательно должна тебе позвонить. Потому что... Мне повезло, что есть Мишель. Если бы не она... Там правда всё такое... Только ты, наверное, и мог такое написать...
   - А дальше?
   - А дальше были уже технические детали. Хочешь посмотреть бумаги сейчас?
   - Нет. Сейчас - нет. Не то настроение... Я не помню, кто из русских поэтов сказал эти слова, но это правда, - талантам надо помогать, бездарности пробьются сами.
   - Вот так?
   - Да.
   - Вы, русские, удивительные люди...
   - Я русский, ты, конечно, права. Но русские по крови отказывают мне от дома. Говорят, что я еврей. А я русский, потому что это не подданство и не религия. Это выше и шире. Это просто судьба.
   - Тебе так плохо здесь?
   - Мне плохо везде, Рэйчел. Ад - он ведь внутри. Как и рай... Как всё. И ты тоже это знаешь...
   - Я знаю. А откуда ты знаешь?!
   - Я угадываю. Я сочинитель...
   - Ты и меня сочинил.
   - Ну, это было легко. Стоило лишь подумать о грустном.
   - Но ведь это не я, про меня там нет ни единого слова. Это твоя фантазия...
   - Да. Но разве я ничего не угадал? Совсем ничего?
  
   Её лицо вдруг сделалось в одно неуловимое мгновение серым, некрасивым, таким несчастным... Он испугался, что больше никогда не захочет видеть его. Если оно может становиться таким, то зачем... Нет. Именно в это мгновение он понял. Понял, что сделает всё, лишь бы оно никогда больше не становилось таким...
  
   - Рэйчел?! Что с тобой, Рэйчел?! Мой ангел...
   - Ты столько всего угадал, Господи Иисусе, столько всего... - хрипло проговорила она, вцепившись в столик побелевшими костяшками пальцев. Ему почудилось, что она вот-вот упадёт. - Как это тебе удалось, я, наверное, никогда не пойму... Увези меня отсюда... Куда-нибудь... Мне всё равно...
  
   Ну, вот, подумал он. Вот это и началось... Значит, скоро всё закончится. Теперь уже совсем скоро... Он поднялся, шагнул к ней, взял за руку, - крепко, по-настоящему крепко, потянул к себе, поднимая почти насильно:
  
   - Идём, Рэйчел. Я увезу тебя. Идём, я помогу тебе собраться...
  
   Дорога. Февраль
  
   - Куда мы едем? - спросила она, когда он выехал на автобан.
   - В Прагу, - он улыбнулся.
   - Ну, конечно, - вздохнула она и посмотрела в боковое стекло. - Конечно. Я могла бы и сама догадаться... Это твоя машина?
   - Да.
   - Дорогая игрушка.
   - Я пижон.
   - Нет.
   - Конечно, нет. Это просто субститут дома, Рэйчел. У русского еврея нет дома. Нет земли. Нет ничего. Только повозка, бричка, колесница, вагончик. Автомобиль. Инструмент для овеществления свободы, которую можно лишь так ощутить, - когда наматываешь на колёса сотни километров асфальта за одну ночь.
   - Здорово. Почему не "корвет" или "порше"? Дело ведь не в сумме...
   - Нет. Я сочинитель... Скорость - ничто, движение - всё. Тут, внутри, даже двигателя не слышно. Ничто не мешает мне думать.
   - Ты такой русский, - снова вздохнула она.
   - Откуда ты знаешь?
   - Ох, знаю... Если бы ты не был русским, ты потратил бы эти деньги совсем иначе. А ты... Ты даже меня выдумал русской, чтобы проще было влюбиться в меня...
   - Это не для простоты, Рэйчел. Это не имеет ничего общего с простотой... Так было правильно, и всё. А ты и в самом деле очень похожа на русскую. Только русские могут так грустить о неведомом и несбыточном...
   - Это не неведомое, - она усмехнулась. - Я ходила к психоаналитикам, знаешь ли. Так что мне всё вполне ведомо... А грусть...
   - Красота вовсе не обязательно должна всегда сиять от счастья. Красота тоже имеет право быть грустной.
   - Боже, что ты за динозавр ужасный...
   - Что выросло, то выросло, Рэйчел. Ничего, что я цитирую сам себя?
   - Нет. Ничего. Мне нравится.
   - Ты хотела бы сыграть её?
   - Я сыграю её, Борис. Мне даже не нужно играть, я её проживу... Обещаю.
   - Это в самом деле возможно?
   - Да. Немного затушевать передержки и пафос, изменить пару имён и названий... Нет ничего проще, чем превратить твою книгу в кино...
  
   Она улыбнулась. Она так и не дотронулась до меня ни разу сама, с горечью подумал он... Она повела плечами, словно ей сделалось зябко, хотя в машине было тепло:
  
   - Ты не мог бы остановиться? Я ужасно проголодалась...
   - Да. Конечно. И мне следует заправиться...
  
   Он свернул на заправку, остановился перед рестораном. Помог Рэйчел выбраться из машины, прошёл вместе с ней внутрь, усадил за столик, подал меню... Она быстро пробежала буклет глазами, отложила в сторону и посмотрела на него:
  
   - Я хочу, чтобы ты взглянул на бумаги, Борис.
   - Сейчас?
   - Да. Именно сейчас.
   - Хорошо.
  
   Она раскрыла сумочку и достала довольно увесистый конверт. Вытащив из него свёрнутые пополам листы, развернула и подвинула их к нему:
  
   - Прочти это внимательно, пожалуйста.
  
   Он улыбнулся, достал ручку из внутреннего кармана плаща и, перевернув последний и предпоследний листки, молча и размашисто расписался.
  
   - Ты сумасшедший, - вздохнула она после недолгого молчания. - А если я продала тебя в рабство?
   - Чтобы держать меня в рабстве, тебе придётся быть всегда рядом, Рэйчел.
   - Ты сумасшедший русский. Типичный причём.
   - Странно, если бы было иначе, - он пожал плечами и улыбнулся снова.
   - Ты даже не хочешь узнать, о чём речь?
   - Мне всё равно. Возможно, я захочу - потом, когда-нибудь. А может, и потом не захочу... Не знаю, Рэйчел. На самом деле есть только здесь и сейчас. И ничего больше.
   - Ладно. Тогда я сама скажу... Исключительные права на английские переводы и все публикации принадлежат "Харпер и Коллинз". Английские переводы должны выходить раньше всех остальных. Ты получаешь обычные авторские проценты. Права на экранизацию всего, что ты написал и напишешь, принадлежат Мишель и мне на двадцать пять лет...
  
   Он выслушал это совершенно спокойно. И понял, что ему и впрямь всё равно. Так всё равно, что даже не передать словами... И улыбнулся:
  
   - Почему только на двадцать пять?
   - О Господи... Ты действительно сумасшедший...
   - Я пока ничего больше не написал, Рэйчел. То есть, ничего не закончил... И неизвестно, закончу ли... А эту книгу... Мы уже обсуждали, что это подарок. Подарок тебе. И не нужно больше об этом, хорошо?
   - Если всё получится... Должно получиться... Это большие деньги, Борис. Очень большие...
   - Мы больше не будем об этом.
  
   Голос его так отчётливо лязгнул металлом, что она вздрогнула и посмотрела на него с некоторой опаской:
  
   - И таким ты можешь быть?
   - Могу. Если меня долго гнуть в одну сторону, я распрямляюсь.
   - Я это учту, - она улыбнулась. - Закажи мне что-нибудь поесть, ради Бога.
   - Что?
   - Какой-нибудь салат, рыбу... Всё равно. А я пока схожу... как это там у тебя... попудрить носик.
  
   Он остался, а она ушла в туалет. Убедившись, что он не может её видеть, она достала телефон и набрала номер своей ужасно знаменитой, как не знаю кто, подруги:
  
   - Привет, солнышко.
   - Привет, котёнок. Ты где?
   - С ним.
   - Где с ним?!
   - На пути в Прагу. Посмотрим натуру... Остановились заправиться и подкрепиться. Меня подкрепить... Он всё подписал, Мишель. Даже не взглянув на условия. Подмахнул, не глядя. Таким жестом...
   - Но ты сказала?
   - Зачем мне его обманывать? Сказала. Он даже не повёл бровью. Ему всё равно.
   - Он же нищий... Ну...
   - Ему всё равно, Мишель, - она улыбнулась. - Он такой динозавр, это просто немыслимо, солнышко... Кто его растил, какие сказки ему рассказывали, что он читал, как выжил такой, Господи Боже, Мишель... Он такой ребёнок...
   - У тебя уже был ребёнок.
   - О, нет... Это другое совсем... Он не здесь, не отсюда... Из позапрошлого века... Или раньше... Я даже не знаю... И смотрит так... Вдаль - внутрь - на меня...
   - Как ты с ним разговариваешь?
   - По-английски, солнышко. Он невозможно говорит, акцент, и всё такое, и фразы строит ну просто кощунственно. Но... Так никто не разговаривает, Мишель... Каждое слово... Просто каждое слово...
   - Какой он?
   - Мимо пройдешь - не заметишь, - она опять улыбнулась. - Обычный. Немного смешной... Но этот взгляд... Я его не отдам никому, Мишель.
   - Ты спятила, котёнок.
   - Плевать. Пусть кто-нибудь позвонит в посольство в Праге. Я прилечу с ним. Тогда ты сама увидишь...
   - Я всё сделаю, Рэйчел. Не волнуйся. И ты делай, что считаешь нужным... Ты имеешь право быть счастливой. Все имеют, а ты - ты, может быть, больше других...
   - Мишель... Солнышко...
   - Пока, котёнок.
   - Увидимся, Мишель...
  
   Она вернулась к столику, на котором уже стояла еда. Он поднялся, отодвинул ей стул, помог усесться:
  
   - Дозвонилась? Всё в порядке?
   - Какой проницательный, - она усмехнулась. - Да. В порядке. Ты что, не голоден?
   - Я ем тебя глазами, - пошутил он, и ей пришлось напрячься, чтобы осознать эту фразу, видимо, какую-то русскую цитату.
  
   Он взял и себе что-то, но так и не притронулся к тарелке. Сидел и смотрел, как она ест. Г-споди, думал он. Г-споди, ведь это же сон. Ведь так не бывает. Она - здесь. Со мной... Живая. Такая живая... Я могу взять её за руку. Могу даже, наверное, поцеловать... Что это Ты делаешь, Г-споди? Решил побаловать меня напоследок? Хочешь забрать мою жизнь, отдать ей? Давай. Делай, как знаешь... Только Аньку с Ириной не обижай. Потому что тогда я Тебе там такое устрою... Понял?!.
  
   Потом они ехали снова. Довольно долго, и она задремала, прислонив голову к боковой стойке кузова. Он ехал и смотрел на неё. Ему ничего больше и не нужно было. Просто вот так на неё смотреть...
  
   И, убедившись, что она дремлет, он выключил музыку и набрал номер домашнего телефона.
  
   Это же несправедливо, сердито подумал он. Ну почему обязательно у меня всё должно быть непременно так плохо?! Тысячи людей разводятся, снова женятся и выходят замуж, рожают детей, живут в своё удовольствие, сохраняя с прежними семьями нормальные отношения... Каждый имеет право на ошибку. И право исправить ошибку. Теперь, когда мир так сложен и пёстр, именно теперь, когда так тяжело разобраться, где настоящее, а где подделка, иллюзия, где настоящая любовь, а где лишь желание - иногда обоюдное - принять за настоящую любовь простую симпатию друг к другу, а то и вообще страх перед собственным одиночеством... Но кто-то должен отвечать за ошибки, это тоже правда. И кто-то должен делать это по гамбургскому счёту... Вот только почему именно я? А вдруг... Вдруг это вообще никакая не ошибка? Вдруг так бывает - какие-то люди встречаются навсегда, а какие-то - только на время?
  
   Ирина сняла трубку на втором гудке:
  
   - Боричек? Где ты, у тебя всё в порядке?
   - Да. А вы?
   - Что с нами может случиться... Всё нормально. Где ты?
   - Еду.
   - Куда?
   - Тут... Недалеко.
   - Боричек... Она... она с тобой?
   - Да. Она не слышит.
   - Ты...
   - Нет. Я не знаю, что будет, Ирина... - Первый раз за все годы он назвал так жену - полным именем. За всё время - впервые. - Что бы ни было, я вас очень люблю. Обеих.
   - Ты что задумал, Боричек?! Боричек...
   - Я хочу попрощаться.
  
   Ирина молчала, - минуту, не меньше, наверняка. Он услышал её вздох:
  
   - Вот. Я так и знала. Ну, спасибо... По крайней мере, честно.
   - Я больше не нужен тебе, Ирина. И я больше не могу с тобой. Поэтому.
   - А с Анькой?!
   - С ней я буду. В любом случае. Если ты только не захочешь мешать...
   - Ты всегда... Г-споди, Боричек, ты же сам говорил всегда, - мы семья...
   - Мы больше не семья, Ирина. Мне ужасно жаль, но это так.
   - Ты решил по телефону. Потому что боишься в глаза...
   - Нет. Не в этом дело. Я просто могу не успеть...
   - Что?! Что такое?! Тебе плохо?!
   - Ну... Нет. Не хочу врать, нет. Не плохо. Я просто очень странно чувствую себя... Я не знаю, что это. Я не знаю, что будет. Поэтому я должен сказать. Я тебя отпускаю, Ирина. Ты не должна делать вид, что хочешь всё сохранить. Потому что нечего хранить, потому что тебе будет легче без этого... Без меня. Мне не жаль ничего, что я сделал. Всё было правильно... Мне нужно просто закончить эту главу, как и тебе. И если ты ещё этого не поняла, то поймёшь очень скоро. Это правда, и ты это знаешь, ведь так?
   - Я тебя ненавижу.
   - Нет. Это не так. Просто ты не ожидала, что я на это способен. О деньгах не думай. Бумаги я перешлю... Их будет достаточно теперь. А то и много даже...
   - Г-споди, какие деньги...
   - Я бы раньше это сделал, но я боялся. А теперь не боюсь. И дело не в Рэйчел. Просто у нас с тобой всё кончилось, Ирина. Мне жаль...
   - Это у тебя кончилось. А у меня...
   - А у тебя кончилось ещё раньше. Просто ты не хотела замечать. А, заметив, не смела поверить... Ты же знаешь себя, правда? Я ведь научил тебя слушать себя, ты просто жалела меня всё это время. Не нужно больше. Теперь ты сможешь, наконец, жить своей собственной жизнью. Как ты и хотела всегда, чтобы не нужно было принимать меня в расчёт, думать обо мне. Тебе это всегда было трудно. Никто не виноват, просто ты такая... Ничего. У меня всё в порядке.
   - Г-споди... Сама... Своими руками... И что дальше?
   - Я же сказал - я не знаю. Есть только здесь и сейчас. Это всё, что я знаю...
   - Но Анька же...
   - Она где?
   - Здесь.
   - Дай ей трубку.
   - Что ты ей скажешь?!
   - Секрет, - он улыбнулся. И жёстко сказал: - Дай ей трубку. Сейчас же.
  
   Он услышал в динамике шорохи, треск, а потом - несмелый, тихий голос дочери:
  
   - Папа?
   - Привет, малышунька, - он проглотил комок в горле. И заставил себя продолжать: - Я уезжаю. Очень далеко и, вероятно, очень надолго.
   - На сколько?
   - Не знаю. Надолго. Это связано с моей книгой. Но не только... Мы с мамой не будем больше жить вместе.
   - Почему?
   - Потому что мы больше не любим друг друга. Но мы оба, и мама, и я, очень любим тебя. Что бы ни случилось, мы любим тебя и всегда будем тебя любить. Потому что ты наша дочка. Ты лучше и красивее всех на свете, малышунька. Я тебя очень люблю. Ты слышишь меня?
   - Слышу...
   - Никто не виноват в том, что случилось. Никто, слышишь? Хорошенько запомни это. Никто не виноват, потому что никто не бывает виноват. Это просто случается. Иногда. Не со всеми, но случается. Я думал, я верил, что с нами такое не может и не должно случиться. Но я оказался не прав. Но никто не виноват, малышунька. Ты - самая лучшая на свете. И ты - самая главная для меня на свете. Запомни это хорошенько. Что бы ни случилось, это всегда будет так. Слышишь?
   - Папа... Когда ты приедешь?
   - Не знаю. Приеду. Я буду звонить и писать. Тебе и для тебя. Потому что я очень сильно тебя люблю.
   - А мама?
   - Ты будешь с мамой. Потому что девочке нельзя жить без мамы. А я буду с тобой, как только и столько, сколько будет получаться. Не знаю, сколько и как, но я буду с тобой. Всегда, моя малышунька. Запомни. Запомнишь?
   - А у тебя... Это будет другая жена? Как мама, только другая?
   - Жена - это очень серьёзное слово. Другая женщина, да. Возможно.
   - Та, которая на фотографиях? Про которую в твоей книжке?
   - Да.
   - А она разве настоящая?
   - Да. Настоящая.
   - Ты её любишь, да?
   - Я очень люблю тебя, малышунька. Это самое важное. Если всё будет... - он замешкался, подбирая нужное слово. - Если всё будет как-нибудь дальше, мы поговорим об этом ещё много раз. Ты станешь взрослее, и научишься многое понимать. Просто сейчас я не могу объяснить тебе всего. Но ты запомни... запомни три главные вещи. Я тебя люблю. Это первое. Никто не виноват. Это второе. И мы обязательно встретимся. Это третье. Поцелуй маму и слушайся её, потому что она твоя мама и она очень-очень хорошая. Пока, малышунька...
  
   И, продолжая глядеть на ленту асфальта, стремительно убегающую вниз, под капот, он изо всех сил надавил на кнопку отбоя.
  
   - Какой странный язык... - тихо проговорила, не открывая глаз, она. Он вздрогнул. - Ты звонил домой?
   - Да.
   - Что ты сказал?
   - То, что был должен сказать. Правду.
   - Какую правду?
   - Что я не вернусь.
   - Ты решил?
   - Да. Я мужчина, мне нужно решать. Даже такое... Тоже решать нужно мне. Что бы ни было, Рэйчел... Ты не виновата. Никто не виноват. Просто это случилось. Со мной...
   - Я не хочу об этом сейчас. Поговорим в другой раз, если будет повод... Я устала...
   - Ты спи, Рэйчел. Я разбужу тебя перед Прагой.
  
   Прага. Февраль
  
   Было уже шесть вечера, когда они, оставив машину на платной стоянке на вокзале Масарика, вышли на Виноградскую.
  
   - А теперь куда? - улыбаясь и глядя на него снизу вверх, спросила она. Ему было приятно, что она смотрит на него снизу вверх. Это было просто так здорово...
   - Давай мы сыграем в такую игру... Я буду показывать тебе город, а ты попробуешь угадать, как называется место и к какому оно эпизоду...
   - Отличная мысль. Ты в самом деле так хорошо здесь всё знаешь?
   - О, нет... Я жил здесь когда-то целых два дня. И влюбился в этот город навечно. Это город моей мечты... Я знаю, немного, но вполне достаточно. А чего я не знаю, то я угадаю, Рэйчел. Я - сочинитель...
   - Идём.
  
   И она взяла его за руку. Совсем легко, буквально кончиками пальцев... И вдруг, - обеими руками - за локоть, и прижалась щекой к плечу. И так пошла рядом с ним... Всё будет, подумал он. Очень спокойно подумал, - всё, наверное, будет...
  
   Они долго бродили по улицам. Часа три, никак не меньше. И столько переговорили всего... Ему уже казалось, что он с ней всегда был. Что не было никого никогда... И она угадывала. Синагогу угадала... Она читала, читала, она всё читала и помнит, счастливо подумал он.
  
   - Ты знаешь, какой завтра день?
   - Да. Ровно полгода, как я получила твоё письмо.
   - Вот как... А я о другом, вообще-то...
   - Я знаю. Я понимаю тебя... Ты стал говорить заметно лучше.
   - Ты просто привыкла.
   - И это тоже. Но ты вырос, я слышу, я же профессионал... Но этого недостаточно. Я была не права, когда сказала, что это мелочь. Это всё же важно... Тебе нужно учить английский, Борис.
   - Зачем? Бытовым я владею как-то, а писать... Я же русский, Рэйчел. Я пишу и думаю по-русски. Истории известны лишь два имени... Лишь два человека писали по-английски так же хорошо, как на родном языке. Хорошо, как по-русски, хотя всё равно по-другому. Это были, как ни странно это опять, именно русские... Набоков и Бродский. Русский дворянин и русский еврей, зачем-то - не знаю, зачем - ставший католиком...
   - Ну, вот. Ты посмотри, что творится... Это же свинство, Борис. Ты просто не смеешь так чудовищно излагать свои мысли. Ты обязан учить язык. Ты столько всего должен сказать... Это же просто инструмент...
   - Это не просто инструмент, Рэйчел. Это инструмент, определяющий строй мысли, систему образов, набор метафор... Это как жизнь. Как конь и всадник, как самурай и его меч... Я далек от того, чтобы считать русский язык идеальным инструментом. Он не первый, не единственный и не лучший... Тяжело говорить, например, по-русски о том, как двое занимаются любовью. Получается либо скабрезность, сальность, либо ведро лиловой слюны.
   - Тяжело на любом языке.
   - Но на русском почему-то особенно. Только у Пушкина это почти совсем получилось, в одном-единственном сонете... Но он же был гений. Не я. Просто такой инструмент. Не для этого предназначен. Но другого нет и не будет, я знаю...
   - Боже, Боже, - вздохнула она. - Боже, что ты за чудище... Откуда ты взялся, такой!? Мне, наверное, придётся выучить русский...
   - Зачем?!
   - Чтобы слушать всё это так, как я должна это слушать... Как это на самом деле звучит... Я умная, у меня получится...
   - Лучше убей меня сразу, Рэйчел, - серьёзно сказал он.
  
   Она засмеялась. Так звонко...
  
   - Странно. Твоя книга, в общем, весёлая, не смотря ни на что. Такая... Вперёд и вверх. А ты... Ты грустный, на самом деле.
   - Первый Закон термодинамики, - он усмехнулся. - Все настоящие лицедеи - великие печальники, Рэйчел. Чаплин... И ты.
   - Ох, ну ты и...
   - Тебе столько ещё нужно сыграть, Рэйчел, - вздохнул он и посмотрел на неё.
   - Одну роль я уже знаю, - она улыбнулась. - А ещё?
   - Лет сто назад я бы не задержался с ответом. А сейчас... Я не знаю. Другая жизнь, и женщины стали другими...
   - Жизнь другая, да. Это так. А вот женщины... Женщины остались такими же, Борис. Хотят того же, и мечтают о том же. Уж я-то знаю.
   - Тогда это мне нравится. Я постараюсь не забыть об этом, когда буду писать дальше... Давай поедим где-нибудь.
   - Где?
   - Всё равно. Где угодно. В Праге так замечательно кормят. Главное, чтобы глаза не сделались больше желудка...
  
   Перекусили в "У Раднице", потом постояли на Карловом мосту, посмотрели на волшебно подсвеченный Град, и Вышеград на другой стороне реки...
  
   - Как здорово, - вздохнула она. - Действительно, как мечта...
   - Ты не была здесь раньше?
   - Нет. Я вообще мало бывала в Европе, всё больше на киношных тусовках, а вот так... Нет, никогда. Сначала было не до путешествий. А потом не было времени... Спасибо.
   - Рэйчел...
   - Чудесная экскурсия. Правда, - и она снова взяла его обеими руками за локоть. Это был такое прикосновение, за которое он был на что угодно готов...
   - Ты устала?
   - Немного. А ты?
   - Ну... Я не чувствую, - он улыбнулся.
   - Давай найдем гостиницу.
   - Хорошо.
  
   Он уже знал, в какой отель они поедут. Он вывел машину из гаража, проехал буквально метров триста и заехал в арку здания гостиницы.
  
   Портье посмотрел на их паспортА на стойке бюро, - они, не сговариваясь, выложили их одновременно, посмотрели друг на друга и улыбнулись почти одинаково. Два паспорта рядом, русский и австралийский. Портье поднял на них глаза:
  
   - Один номер? Вместе, раздельно?
   - Вместе, - сказала она.
  
   И, снова взяв его обеими руками за локоть, прижалась щекой к его плечу.
  
   Ну и дела, подумал портье. Где-то я её видел... Классная тёлка. Актриса, что ли? Только чего грустная такая? А этот... Русский... И чего она в нём нашла-то?
  
   И молча протянул им ключи со стеклянной профессиональной улыбкой.
  
   Первый раз он поцеловал её в лифте. Сперва осторожно, едва, в полкасания. Потом смелее. Ещё... Это было так странно... Впервые, за много лет, - другая женщина. Не Ирина. Совсем другая. Но не чужая, нет. Его... По тому, как шевельнулись её губы, её язык в ответ, понял, - его. Его...
  
   Как это странно, подумал он. Странно и... Другая женщина... Другая... Нет. Не другая. Просто моя. Вот... Неужели?!.
  
   Они так и вошли в номер, не разнимая ни губ, ни рук... Какое счастье, что я уже не мальчишка, подумал он. Я никуда не спешу. Я не собираюсь никуда спешить. Мне не нужно никуда торопиться, потому что это случилось уже. Вот так... С ней... Я...
  
   ... и, когда пальцы их сплелись в замок, а ладони - её прохладные и его горячие, как огонь - соприкоснулись, слились, она услышала его шёпот...
  
   - Возьми мою жизнь, Рэйчел... Она твоя... Тебе нужно, мой ангел, возьми...
  
   Он почувствовал, как она вздрогнула. И ещё раз, и ещё... И когда он хотел отстраниться, - не позволила, удержала. Руками, коленями сжала его, прижала к себе:
  
   - Можно... Всё можно, всё-всё, всё что хочешь, мой мальчик... Я хочу, я возьму, я возьму всё твоё... Моё, моё, никому не отдам...
  
   И чтобы так долго, так сильно, так пронизывающе остро - он просто не знал, что так может быть у него. Так долго, - казалось, это не кончится никогда. Но кончилось. Потому что всё на свете когда-нибудь кончается, подумал он. Потом подумал, - потому что тогда он думать не мог совершенно...
  
   - А любовью ты точно так занимаешься, - тихо сказала она, улыбаясь и всё ещё прижимаясь к нему. - Точно так...
   - Как?
   - Как я себе представляла...
   - Теперь ты меня сочинила...
   - Нет. Я тебя угадала...
   - Как жаль, что на самом деле так быстро всё происходит...
   - Хочешь, чтобы я тебя похвалила?
   - Хочу.
   - Как она называла его... Как это будет по-русски, скажи?
   - По-английски это так не звучит, абсолютно...
   - Я знаю, как по-английски. Скажи мне по-русски.
  
   Он сказал, а она, глядя на его губы, повторила, тоже по-русски:
  
   - Ящерка... - и поцеловала его в глаза. - Вот ты и вылечил меня... Вылечил, вылечил... Как ты сумел?!
  
   Он только чудом не дал себе заплакать. Он знал...
  
   Она уснула, не отпуская его. А он боялся спать. Боялся, что не проснётся. Боялся не того, что не проснётся - что не проснётся, а она испугается, и такое начнётся, и будет испорчено всё...
  
   Но уснул. Всё же уснул. Человек же...
  
   Проснулся он оттого, что почувствовал, как она целует его лицо и её горячие слёзы падают ему на лоб и на щёки. Он открыл глаза и встретился с ней взглядом, в котором был такой непередаваемый ужас, что он сам испугался:
  
   - Что случилось, мой ангел?!.
   - Господи, Боже, - простонала она. - Ящерка, прости меня, Боже, что же я натворила...
   - Рэйчел...
   - Сходи... К зеркалу... В зеркало посмотри...
  
   Он спокойно встал и направился в ванную. Темно ещё было. Включил свет. И посмотрел... Сначала даже не понял. А когда понял, то улыбнулся. И неумело присвистнул. Он даже свистеть не умел...
  
   Ровненько так. Волос чёрный - волос белый. Волос белый - волос чёрный. Вот это да, подумал он. И улыбнулся снова. И почувствовал, как она прижалась мокрым лицом к его спине.
  
   - Не плачь, мой ангел, - вздохнул он. - Я ведь сам отдал тебе её. Мою жизнь. Не плачь, не плачь, я не могу видеть, как ты плачешь...
   - Зачем ты это сделал, Боже, зачем?! Разве мне нужна твоя жизнь, какое... Ведь это твоя, твоя жизнь... Разве я имею право?!.
   - Раз Он так решил, значит, так правильно, Рэйчел. Ну, и я ведь пока ещё жив, так что всё не так плохо... Ну же, Рэйчел... Я ведь жив... И всё будет в порядке...
  
   Он знал, что это не так. Ну, всё равно, подумал он. Я же только хотел, чтобы она больше никогда не грустила... Как же так, что же это такое?
  
   - Ты столько должен ещё всего сказать... Зачем, зачем ты сделал это, ящерка?!
   - Потому что я люблю тебя, Рэйчел, - он повернулся к ней. - Потому что я должен был. Потому что любовь - это когда отдаёшь, всё отдаёшь, и жизнь, даже не думая, не жалея, не глядя...
   - Нет, - она затрясла головой. - Нет, нет, ты не умрёшь, я не хочу, теперь - нет, ни за что... Твоя дочь, твоя жена... И я, я... Боже, ну почему?!.
  
   Он вздохнул, потушил в ванной свет, взял её за плечи, обнял, всё ещё всхлипывающую, почти насильно привёл обратно в комнату, усадил на кровать, сел рядом. Погладил её ладонью по лицу, улыбнулся:
  
   - Не надо, Рэйчел. Всё ведь совсем не так по-шекспировски трагично, на самом деле. Моя жена... Ей нравится в этой стране. Ей комфортно. У неё нет проблем ни с языком, ни с другим языком, ни с третьим... Она интересная молодая женщина, неглупая, умеет хорошо слушать, у неё множество увлечений и знакомых, она с жадностью впитывает эту жизнь, все её звуки и краски, ей всё интересно и ново... Я задал ей этот вектор когда-то, ещё очень много лет назад, когда она была маленькой наивной девочкой... У нас уже почти взрослая дочь, с которой они, как подружки уже, а будут ещё больше, когда Анна станет старше... А я... Я неудачник. Она тяготится мной, и очень давно. Она просто очень обязательный и порядочный человек. Ей ничего не стоило давно найти себе кого-нибудь, кто куда больше подходит для этой жизни, чем я. Но она чувствует себя обязанной, потому что я немало - действительно немало - сделал для того, чтобы она стала такой, какой стала. Проблема в том, что моя роль в её жизни сыграна, закончена. Я ей больше не нужен. Я мешаю ей, потому что моё присутствие не даёт ей наслаждаться своей женственностью, своей способностью и желанием дарить радость мужчинам. У неё не было никого никогда, кроме меня, а ведь всё хочется испытать и проверить, открыть в себе женщину, разбудить в себе желание и умение получать удовольствие от занятий любовью...
   - И ты... Ты что же, никогда не был... с другой?
   - Не изменял ли я ей? Нет...
   - Не обязательно всегда это измена. А она?
   - Мне приятно думать, что нет. Договор есть договор, мне хочется верить, что она его соблюдала так же, как и я... Но я не знаю. Никто никогда не знает... Можно ручаться лишь за себя самого... Может быть, ты и права... Нет. С тех пор, как женат, - нет... Я не могу разрываться между двумя женщинами. Не так скроен... И свою женщину делить ни с кем не могу. Не могу и не стану... Я для этого слишком ленив, старомоден и прямолинеен. То, что моё - моё. А чужого мне не надо.
   - Но теперь всё вдруг повернулось по-другому, не так ли?
   - Когда есть причина, всё всегда становится по-другому... Я не могу взять на себя смелость сказать, что ничего не осталось. Осталась признательность. Осталась дружба. Многое ещё осталось, Рэйчел, ведь это жизнь... Осталась привычка, бытовая притёртость, понятный страх перед неизвестностью, перед большим плаванием, но... Я больше ничего не могу ей дать. А ей нужно... Нужен следующий этап, новая ступень. А я не могу её туда вытянуть, потому что я не там... Прежде я всегда тянул её к себе. И вытянул. А теперь получается, что я должен передать её кому-то другому. Или другим... Она хочет остаться со мной - по привычке, а мне ведь больше некуда её поднимать. И она винит в этом себя, что на самом деле неверно. Я так был занят тем, что поднимал её, что забыл или не сумел подняться сам дальше, чтобы эта дистанция сохранялась, потому что в нашем союзе я должен вести, а она должна следовать за мной. А поменяться ролями... Нет, не тот случай. Да и я не смогу. Я должен освободить её, отойти. Отпустить её... Я много думал об этом. О том, как сделать это правильно, чтобы не оглушить её, не испугать, а наоборот - освободить. Чтобы моё отсутствие сделало её счастливее, а не беднее. Я не знал... И теперь не уверен, что знаю. Мне некуда было уйти, да и я, признаться, совсем не равнодушен к удобствам, скорее, напротив... Мне тоже было все эти годы удобно с ней. А дочь... Это, пожалуй, самое трудное. Отец - это самый первый мужчина, от которого будущая женщина должна услышать слова любви и восхищения. Не раз и не два... Если он не скажет этих слов, или скажет их неправильно, так, что она не поймёт, не поверит, вся её жизнь может превратиться в унылую повесть разочарований и разбитых надежд. Она будет несчастна, а этого нельзя допускать... Ты же знаешь, как это, - когда у девочки нет отца... - Увидев, как она вздрогнула, он взял её за руку обеими руками. - Нужно найти какой-то выход. Вот... Только если не будет...
  
   Он не сказал - "меня не будет". Никак не мог это произнести, хотел, но не осмеливался. Что-то мешало ему сказать это...
  
   - А разве тебе ничего не нужно?
   - Мне? Конечно, мне нужно. Мне нужно любить. И быть свободным. И маленькая чистая комнатка на чердаке, чтобы писать, с электрической розеткой для моего ноутбука. А больше ничего...
   - Если твоя жена хочет, чтобы ты ушёл... Чтобы такой мужчина, как ты, ушёл... Я не верю. Это невозможно. И ты всё это ей сказал?!
   - Ну, не всё. Многое. Всего я ей не говорил. Всего ведь словами не скажешь... Кроме того, мало понять и сказать, нужно сделать. Нужно доказать, что знание это внутри, а не снаружи. Где взять силы для этого, Рэйчел? И она не знает, что она этого хочет. Такое желание не приходит внезапно, оно зреет, иногда очень долго... Но если оно уже есть, оно придёт. Проступит, проявится... Рано или поздно. И с этим ничего невозможно поделать... Важно, чтобы всё было достойно и честно. А я... Я даже денег не мог никак заработать.
   - Это всё?
   - Нет. Не всё. Она не хочет больше детей... А я не могу настаивать. Не имею права. Она и Анну родила, потому что я её просто заставил. Руки выкрутил... Я был молод, а она была вообще девчонка... Такие вещи нужно делать, пока не опомнишься. Потому что позже всегда найдутся причины не делать. Вообще никогда. А потом... Если не хочет, - значит, не хочет. Может, и правильно это... Теперь. Вот теперь всё. Потому что это и есть всё...
   - А ты?
   - Я боялся. Я нищий...
   - При чём тут это?!.
   - Ну... Всё равно. Ей это было не нужно, она не хотела, ей это мешало бы... Она никогда не хотела. Я знаю.
   - Я хочу.
   - Рэйчел...
   - Тут ты не угадал, ящерка, - она улыбнулась и погладила его по спине. И, положив вдруг голову ему на колени, продолжая смотреть на него и улыбаться, сказала: - У меня всё в полном, абсолютном, совершенном, идеальном порядке. Лучше вообще не бывает. Так что я не просто хочу детей. Я ещё и знаю теперь, от кого я их хочу...
  
   Он долго смотрел ей в глаза. Так, что ей сделалось неуютно, и она пошевелилась, нахмурилась, собираясь что-то сказать... А он закрыл ей рот ладонью и вздохнул:
  
   - Так вот почему я жив до сих пор... А вот, интересно, если бы я угадал...
  
   Она отвела его руку и выпрямилась. Прищурилась, и из-под этого прищура незнакомо сверкнули её глаза:
  
   - Не угадал. И отлично. Так что есть, за что сражаться...
  
   Она вдруг нырнула ему за спину и прижалась к нему всем телом, так, что он почувствовал каждую её клеточку. И, прислонив его голову к себе, прижав ухом к своей щеке, прорычала, словно тигрица, таким изнутри родившимся рыком, что ему стало не по себе... Прорычала, бешено глядя в подсвеченную месяцем сквозь окно темень и тишь:
  
   - Уходи. Убирайся, проклятая тварь. Его жизнь - моя жизнь. Ты ничего не получишь. Вон. Вон, я сказала. Он мой. Слышишь, ты, тварь?!? Я просто раньше не знала. Он - мой, я никому его не отдам. Убирайся!
  
   И тут он увидел. Увидел такое, чему никогда не верил, над чем смеялся всегда... Увидел, как колыхнулись шторы на закрытых окнах, ощутив колебание воздуха от этого шевеления, и увидел, как странная, плотная тень, медленно, словно нехотя, словно думая, проплыла к двери. И скрип-скрежет... Скрип-скрежет, - жуткий такой. Как будто огромными, с дом, чёрными гнилыми зубами. И снова тишина.
  
   Её колотила крупная дрожь, и она продолжала держать его, прижимаясь к нему изо всех сил... И так они просидели, пока не забрезжил мутноватый рассвет. И тогда он улыбнулся:
  
   - С днём святого Валентина...
  
   Она вздохнула. И прошептала, чуть-чуть отстранившись:
  
   - Ну вот, опять голливудский финал... Совсем как ты любишь.
   - Какой же это финал, мой ангел... Мне кажется, это только начало... Наше с тобой... Что бы ни случилось, Рэйчел...
   - Я знаю, ящерка. Знаю. Не говори это слишком часто, а тоя перестану относиться к этому так, как следует... А мне это так необходимо... С тобой. Я с тобой.
   - И я, Рэйчел. Неужели?
   - Молчи, ящерка. Молчи. Молчи... Ты всё ещё скажешь. Всё мне скажешь, ведь я буду слушать тебя...
  
   Город на юге Германии. Другой февраль
  
   - И это как? - Анюта вздохнула и посмотрела насупленно на Ирину. - Это что, получается... У меня теперь сразу и братик, и сестричка есть? Маленькие?
   - Ну... Получается, есть.
   - А ты... А ты меня к ним отпустишь? На них посмотреть? И... и к папе...
   - Отпущу. Конечно...
   - Австралия далеко...
   - На самолёте всё близко, Анечка. Такое время сейчас, - близкое - далеко, а далёкое - близко, - Ирина вздохнула и улыбнулась.
  
   И взяла телефон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   19
  
  
  
  
  
  

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"