Помимо всего прочего, пожалуй, следует поблагодарить мое гарнизонное детство за то, что оно дало мне верное понимание смерти. В Москве смерти нет. Никто не умирает, по крайней мере, не делает этого публично. Просто в какой-то момент квартира освобождается.
В воинской части умирали совершенно иначе. В армии есть незамысловатая логика: если что-то имеется, то оно должно работать. Например, у нас имелся военный духовой оркестр. И каждые похороны, будь то гроб с офицером, солдатиком, с чьей-то женой или ребенком, по единственной улице через весь городок мрачно и величественно шагали солдаты в сопровождении оркестра.
И я всегда узнавала эти заунывные, но призывные звуки. Я угадывала эту мелодию с двух нот. Гроб проносили мимо каждого дома.
И вот такой смерти я не боялась. В ней присутствовало что-то благородное, горделивое. Я иногда размышляла, как бы они несли по улице гроб с моим телом. Наверно, солдатам было бы совсем не тяжело.
А в городе этого нет. В городе смерть анонимна и обезличенна. Приезжает труповозка, определяет тело в морг, а потом крематорий. Без изысков, без помпы.
Но с детства я сохранила понимание того, что смерть - это событие. Это что-то важное. И она ощутима, осязаема. Как бы жители больших городов, светские и гражданские, ни бежали от ее символики, смерть приходит в каждый дом.
И мало кто готов достойно ее принять.