Аннотация: Нелегко быть военным министром при Павле Первом... И вообще, при дворе Павла нелегко приходилось людям.
Сакнт-Петербург, 11 марта 1801 года.
Часы в гостиной пробили восемь вечера. Граф Кристоф, принимавший у себя в библиотеке старшего брата вместе со старшим же товарищем, графом фон дер Паленом, старался не смотреть на своих гостей. Он прекрасно знал, что от него ждут ответа. И ответа положительного. Но графу Ливену было нечем порадовать главу заговорщиков. Он выбрал нейтральную позицию и намеревался держаться её до конца.
- Ну как, Кристхен, ты решился? Ты с кем? - наконец спросил фон дер Пален.
- А можно, я буду сам по себе? - проговорил Кристоф, пытаясь обратить разговор в шутку.
Карл, очень красиво одетый, в черном камзоле с серебряным шитьем, на каждом пальце - по по перстню, прервал его :
- Нет,Кристхен, нельзя.
- Начнём с того, что я давал присягу... - Кристоф помрачнел, поняв, что уйти от ответа не удастся. Особенно в присутствии старшего брата - человека гневного и жестокого.
- Мы все давали присягу. Но если на престоле безумец... Или ты находишь его действия разумными? - подмигнул ему Пален.
- Нет, но что будет, если он разоблачит всех? - этим вопросом граф Ливен в очередной раз продемонстрировал свою хвалёную предусмотрительность. Карл даже поморщился, услышав его слова.
- Слишком многих придётся хватать и сажать по тюрьмам, - покачал головой граф Петер.
- С него станется, - парировал Кристоф.
- Именно поэтому мы его и свергаем, - улыбнулся его старший товарищ.
- Но я-то тут причем? И ты, Карл, тоже в заговорщиках? - граф растерялся.
- Всё беспокоишься за свою драгоценную карьеру, крошка Кристхен? Понимаю-понимаю. Я в сочувствующих, если хочешь знать. Заговор свершат офицеры моего бывшего полка, - усмехнулся старший из фон Ливенов.
- Беспокоюсь я не за карьеру. Даже не за себя. За жену. Девочке всего пятнадцать лет! - Кристоф тогда вновь почувствовал жар, в голове шумело от прилива крови.
- Если нас... нет, вас всех схватят. И меня... Что тогда? - проговорил он, попытавшись взять себя в руки.
- Ты такой трус, Кристхен, что даже противно. - жёстко отвечал его брат.
Кристоф начал подбирать слова, чтобы достойно поставить на место Карла, но вмешался фон дер Пален, произнеся:
- Не ссорьтесь, мальчики. Раздор в нашем деле ни к чему.
Потом он обратился к младшему из Ливенов:
- Я понимаю причины твоей осторожности, Кристхен. И твою тревогу за будущее милой Дорхен. У меня тоже есть жена и дети. Но я, тем не менее, участвую и даже возглавляю. Ибо знаю - это почти выигранное дело. Вся гвардия на нашей стороне.
Граф, тем не менее, не давал себя так просто уговорить.
- Наследник знает? - спросил он.
Оба его гостя уверенно кивнули.
- И поддерживает? - продолжал допытываться Кристоф.
Ему подтвердили и это.
- А императрица? А наша мать?
На все эти вопросы ему ничего не ответили.
- Карл, - обратился тогда Ливен к старшему брату. - Ты прекрасно знаешь, что наша мать нас обоих проклянёт...
- Не проклянёт, - оборвал тот его. -Когда узнает, ради чего всё это затевалось.
- Ради России! - воскликнул он язвительно.
- Не только ради России, - улыбнулся Пален.
- Мы остзейцы. Со времен Ништадтского мира и ста лет не прошло... - начал он издалека, не дожидаясь вопросов. - Мы служим государям Российским, но не забываем и родину.
- Иными словами, Кристхен, - Карл заговорил прямо, - Не хочешь стать королём Ливонии?
Кристоф схватился за голову. Нет, это был сущий бред. Какие еще короли?! Кто-то из них троих явно был сумасшедшим. А, может быть, и все.
- Во-первых, в Ливонии никогда не было королей, - начал он.
- Будут, - твёрдо произнес Пален.
- Но почему выбор пал на меня?
- Потому что ты Ливен, - Пален отвернулся от него и начал рассматривать гравюру с морским пейзажем , висящую на стене.
- Мы потомки одного из немногих остзейских родов, происходящих от исконных жителей Ливонии, - пояснил Карл.
- Хорошо, но почему тогда я, а не ты? Не понимаю. Карл, ты старше меня...,- проговорил совсем сражённый тем, то ему только поведали, Кристоф.
- Я старше тебя по годам. Не по званию. Не по влиянию. Нужен человек, близкий ко Двору. Это ты, - проговорил Карл, переплетая свои длинные пальцы в замок.
- Тем более, из такого рода. - добавил граф Пален. - Кровь Каупо. Идеальная кандидатура. Решайся и станешь родоначальником династии. А твоей девочке очень пойдет золотая корона... - подтвердил и дополнил слова брата Пален.
- Бред какой-то, - усмехнулся Кристоф. - Что ж, вы хотите отделиться от Империи?
- Сначала мы образовываем королевство. Добиваемся автономии. Далее - посмотрим, - ответил ему Карл.
- Это что же, как поляки? - Кристоф попытался собрать мысли воедино. - Карл, ты же сам подавлял их восстание.
- Нет, мы не будем совершать их ошибок. Мы сыграем на преданности престолу. Упрочим влияние. Будем добиваться всё большей автономии. Твоя мать и так уж некоторого добилась, - бесстрастно произнес Пален.
- Матушка?! - с ужасом воскликнул младший фон Ливен.
- Да, - отвечал его брат. - Хотя бы того, что в генерал-губернаторы нынче назначают местных. И сохранились консистории. И мы, остзейцы, сохранили за собой свои земли - их не раздали всяким Кутайсовым по прихоти государя. И многое другое, по мелочи. Например, сохранение лютеранства как основной религии нашего края. А то Екатерина-матушка в Риге православный собор строить собиралась.
- Этого всего добилась наша мать? - Кристоф сам не верил в то, что говорили ему.
- Не только. И мать твоей жены тоже постаралась в своё время... - задумчиво проговорил Пален. - Ну что, ты теперь с нами?
- Постойте. Как вы хотите это осуществить? - Кристоф поглядел искусителю прямо в глаза.
- Всё просто, - ответил Петер. - Мы убираем Бесноватого. На престол восходит Александр. Я становлюсь его правой рукой. И подвожу его к мысли об автономии Ливонии. Мол, мы должны быть сами по себе. И нам нужен король, а также статус королевства - не края, не губернии. Voilà. Тебя коронуют в Домском соборе...
В глазах Палена не было безумия. Чувствовалось, что он всё прекрасно продумал. "Нереально", - подумал Кристоф. Но на этом свете всё реально. Ведь стал же сам Кристоф в 22 года военным министром, перескочив через три звания - из подполковника в генерал-майоры. С чем чёрт не шутит, может быть, он и вправду станет королём когда-нибудь?
- Подождите, - проговорил он слабым голосом.
- Мы и так уже две недели ждём, - возмутился Карл фон Ливен. - А ты нас всё завтраками кормишь. Имей совесть, брат.
- Замолчи, - оборвал его Пален. - Пусть скажет, что собирается сказать.
Кристоф закрыл глаза. Ему стало опять плохо, похоже, снова поднялся сильный жар. Мысли путались. Вспомнилось - четыре года назад, где-то на пыльных военных дорогах, увязалась за ним какая-то оборванная старуха, цыганка, кажется, а может, и не цыганка: "Погадаю-погадаю, всю правду расскажу". "Отвяжись, мать", - со смешком сказал его брат Фрицхен. - "Денег нет". Кристоф брезгливо одёрнул грязную руку нищенки со своего рукава, кинул ей пару монет, оставшихся в кармане. "На тебе вижу два царских венца", - выпалила старуха, подобрав деньги. "А над тобой", - она указала на Фридриха. - "Скоро крест поставят". Тогда они посмеялись - скупцам такие гадалки всегда предрекают несчастья, а тем, кто рассщедрится им на милостыню - все блага земные и небесные. Но эта бродячая "пифия" оказалась права, и над Фрицхеном действительно "поставили крест" в том же году. "Может быть, она была права и в отношении меня?" - подумал в полубреду Кристоф.
Вспомнилось и другое. Он, молоденький флигель-адъютант, сопровождал в 1793 году изгнанного наследника французского престола, брата убиенного короля, в Митаву. Герцог и разговорился с ним, спросив, между прочим, какой у юного поручика герб. Кристоф описал. "Так у вас тоже есть fleur de lys?" - проговорил изгнанник. - "А знаете, что это указывает на королевскую кровь? Только те, чьи предки не были рабами и низкорожденными, имеют право на fleur de lys в гербе. Возможно, мы с вами ровня". Кристоф тогда не воспринял слова герцога д'Артуа всерьёз. Так, праздная болтовня. Нынче граф вытянул перед собой тонкую длинную руку, посмотрел на переплетения синих жил на внешней стороне ладони и на запястье. Королевская кровь, говорите? На память пришла и легенда о родоначальнике всех Ливенов, некоем ливе Каупо, первым из своего народа крестившемся от Тевтонских рыцарей и воевавшем против своих же соплеменников-язычников. О нём написано в "Хрониках" Генриха Ливонского, а развалины его замка, прозываемого Трейденом по-немецки, Турайдой - по-латышски, до сих пор виднеются с холмов близ Кремона. Его называли "старейшиной", "вождём", "князем", а иногда и попросту "королём"... Неужели Пален прав? И они, фон Ливены, потомки Каупо по женской линии, имеют все права на несуществующий престол королевства Ливонского?
- Вот что, - сказал он вслух, чувствуя, как перед глазами всё чернеет. - Делайте с ним, что хотите. Я ничего не знаю. Я вообще болею и, мне кажется, сегодня всё заново начнётся...
- Хватит уже притворяться! - закричал на него старший брат. - Ты здоров как бык, ты просто изображаешь из себя больного, потому что трус и ничтожество!
Пален подошёл к Кристофу, положил свою широкую ладонь ему на лоб.
- Карл, не надо. Он и вправду... Оставим его. Он всё равно не сможет служить нашему делу в таком состоянии.
... После их ухода граф позвал камердинера Адольфа и приказал пустить себе кровь. "А кровь у меня алая, как и у всех, совсем не голубая. Какой я прирождённый король?", - думал он, глядя, как тёмно-багровые потёки растворяются в тёплой воде. Нет, эта идея с королевством - безумие. Каждый сходит с ума по-своему, а он постарается сохранить здравомыслие, насколько это возможно в нынешних обстоятельствах.
После того, как Адольф перебинтовал ему руку, в кабинет постучалась Дотти.
- Кристхен, с тобой опять нехорошо? - спросила она взволнованно.
- Сейчас лучше, - он слабо, но ободряюще улыбнулся. - А что это у тебя в руках?
- Опять записка из дворца, - вздохнула она. - А зачем приходил граф Пален с твоим братом?
- Они приходили искушать меня, - ответил граф жене. - Но я не поддался. А что в записке? Можешь мне прочесть?
Дотти развернула её, сломала печать и зачитала:
- "Так как все сроки для вашего выздоровления вышли, ваш портфель будет передан тем, кто в силах нести обязанности свои". Ой, что теперь будет?
- Всё, что угодно. - мрачно проговорил граф.
Доротею пробрал холодный пот.
- Пойдём спать, - шепнула она.
- Ты иди, я попозже, - Кристоф перевёл взгляд на часы. Половина двенадцатого. "Сегодня", - пришло ему в голову. - "Всё свершится сегодня ночью". Потом и сам лёг спать в самом угрюмом расположении духа. "Если за мной придут и я не вернусь домой в течение суток, делай вот что", - прошептал он полусонной жене. - "Все бумаги из первого ящика стола брось в камин. А сама быстро выезжай к отцу в Ревель. Под девичьей фамилией. Поняла?" Она в ответ пожала его руку. И так и не выпускала его узкую ладонь из своей, даже когда сон заставил её забыть все тревоги и страхи.
Михайловский замок, ночь на 12 марта 1801 года.
Шарлотта фон Ливен уложила своих воспитанников спать сама. Не все с одинаковым покорством ложились в постель, особенно старшие девочки - Мари и Като, которые потом перешёптывались в своих кроватях, надеясь, что их никто не услышит. Никс и Анна заснули сразу же. Мишель и так спал уже большую часть дня. Он болел уже три дня, вечная напасть маленьких детей - воспаление ушей, всю ночь плакал от дикой боли, которую едва облегчали капли и припарки, предписанные доктором. Нынче боль и температура спали, малыш спал спокойно. Пользуясь затишьем, гувернантка написала записку среднему сыну, который из-за болезни уже почти месяц нигде не бывал. Она не видела Кристофа две с половиной недели, после того, как приехала к нему, застала его в жару и бреду, невестку в слезах, весь дом в беспорядке... Пришлось приводить всё в должный вид и полдня утешать эту девочку, что её "Бонси" (и где она выкопала такое дурацкое прозвище?) не умрёт, что он всегда, с самого детства ужасно переносил жар, и даже обычная простуда сбивает его с ног, и вообще, как сказала ей фрау Шарлотта: "Это мы, женщины, можем терпеть боль с лёгкостью, а мужчинам все болезни даются тяжелее". О Доротее почтенная дама думала довольно часто - девочка выросла без матери, сестра её - такая же девчонка, братья - сущие мальчишки, отец особо не заботится о детях, гувернантку её и ту выслали с конвоем в Пруссию... "Мне придётся заменить ей мать", - вздохнула старшая графиня фон Ливен. - "И ей тоже".
Потом она помолилась за всех, кого знала, за живых и мёртвых. И за покойную - увы, ныне покойную - принцессу Александру, её старшую и любимую воспитанницу, недавно скончавшуюся в родах вместе с ребёнком. "А я всегда говорила - не надо было выдавать её замуж за паписта", - подумала фрау Шарлотта, как и все остзейцы, взрощенная на ненависти к католикам, в 17 веке насильно обращавшим население Ливонии в свою "единственную истинную веру". Александра Павловна стала женой Паладина Венгерского, сына австрийской эрцгерцогини, сразу невзлюбившей новую невестку за то, что та отказалась переходить в католичество. Графиня была уверена - без яда там не обошлось. Саша была ласковой, красивой, нежной девочкой, не сделавшей никому никакого зла, - и вынуждена пасть жертвой интриг, зависти и ненависти! Как её племянница - увы, отравленная самой фрау Шарлоттой. Графиня Ливен пыталась стереть из памяти, как она капала опий в бутылочку с молоком, пыталась оправдать себя фразами "меня заставили", "я была всего лишь исполнительницей" и "там было всего две капли - может быть, Мария скончалась вовсе не от этого". Но не могла изгнать из памяти, что смерть любимой подопечной, равно как и опасная болезнь её среднего сына - некая кара Господа за грех, совершённый ею. "Прости меня, Lieben Herr, если можешь", - проговорила она шёпотом. Затем легла в постель. Заснула не сразу. Да, приближение старости знаменуется тем, что плохо засыпаешь и слишком рано просыпаешься. А ей, Шарлотте-Маргарете фон Ливен, исполнится летом 58 лет. Немало. "Надо составить духовное завещание", - подумала женщина. Завещать ей теперь было много чего. Ещё надо подумать, как разделить земли и капиталы, чтобы все остались довольны...
... В её комнате было очень сыро, от дыхания волнами ходил пар. Неудивительно, что все здесь, в Михайловском замке, болеют, особенно маленькие дети. В зеркалах, запотевших от сырости, можно увидеть причудливые отражения. И основатель этого мрачного чертога видит себя в этих зеркалах удавленником со свёрнутой набекрень шеей... Давеча, за ужином, он говорил о своих предчувствиях прямо. Слишком прямо. Про раскрытую на сцене убийства Цезаря Брутом книгу, которую нашёл на столе Наследника; про злополучные зеркала; про шаги, скрипы и стуки, которые слышит сквозь сон каждую ночь... Неуклюжий толстоватый мальчишка, Ойген фон Вюртемберг, племянник императрицы, вызванный Павлом в Петербург два месяца назад, имел наивность спросить у фрау Шарлотты, что это означают все эти разговоры. Она отвечала резко: "Это не касается ни вас, ни меня". Принц Вюртембергский ей не нравился, особенно в связи с тем, что его, по слухам, государь хотел сделать своим наследником в обход всех своих сыновей. И женить на принцессе Като, которая в открытую насмехалась над неловкостью, застенчивостью и неотёсанностью Ойгена. "Если это случится", - подумала фрау Шарлотта. - "Я попрошу отставки и поеду достраивать Мезоттен". Мезоттен, богатая мыза в Курляндии, была подарена ей не так давно. Графиня там никогда не бывала и наняла итальянского архитектора Кваренги, чтобы тот сделал всё по своему вкусу и в духе последних модных веяний. Она даже не вмешивалась в его работу, только оплачивала по счетам. "Мне нужен дом, в котором можно жить", - таковы были её единственные указания архитектору. Скоро всё будет готово. И она сможет спокойно окончить свои дни в родных краях. Фрау Шарлотта заснула, и ей снились родная мыза Халликст, покойный отец...
Она проснулась от того, что её дверь кто-то открывает. Резко села в постели - даже голова закружилась. Перед ней стоял граф Пален.
- В чём дело? - отрывисто проговорила она.
- Фрау Шарлотта. Государь только что скончался, - проговорил спокойно граф.
- Апоплексическим ударом, - добавил он наскоро, предвидя её расспросы. - Надо бы государыне сообщить.
Женщина встала с постели, выпрямившись во весь свой рост, позволявший ей смотреть графу прямо в глаза. Она поняла, что произошло, по его лицу, по несколько растрёпанному виду, по странному блеску в глазах. И он узнал, что эта старуха его раскусила и отпираться перед ней нынче не имеет смысла.
- Его же убили! - бросила графиня в лицо Палену.
- Конечно, - с ухмылочкой подтвердил он. - Теперь мы избавились от тирана.
Он приблизился к ней с намерением пожать ей руку, но фрау Шарлотта оттолкнула его от себя резким, сильным движением и, наскоро одевшись, вышла из комнаты.
- Куда же вы? Там повсюду часовые! - воскликнул он ей вслед.
- Я знаю свои обязанности, - сухо проронила пожилая дама, не глядя на цареубийцу.
Внизу лестницы и в самом деле стояли солдаты. При виде графини они сомкнули штыки. "Нашли чем напугать", - усмехнулась она про себя.
- Ребята, я графиня Ливен, семнадцать лет служу государыне и иду к ней с докладом о состоянии её больного сына, - проговорила она по-русски. - Пропустите меня.
Штыки разомкнулись. Ей отдали честь и пропустили. Графиня несколько раз натыкалась на препятствия в виде стражи, но ружьями, шпагами и саблями её, жену генерала, мать четырёх офицеров, с ранней юности умеющую управляться с оружием, было не испугать. Судя по количеству находящихся в замке солдат, в перевороте участвовала вся Гвардия. "Что же они с ним сделали?" - подумала фрау Шарлотта. В последнем зале, справа от которого находились двери в покои государыни, а слева - в покои императора, собрался, казалось, целый батальон.
- Дайте дорогу, - спокойно произнесла женщина.
Солдат на карауле заколебался, кто-то сказал: "Это что ещё за баба? Гони её в шею!" и присовокупил что-то матерное.
- Вы не смеете меня задерживать! - возвысила она голос. - Я отвечаю за детей императора и иду с докладом к государыне о великом князе Михаиле, которому нездоровится. Не мешайте мне исполнять мои обязанности!
Не предвидя такой отпор от старушки, дежурный офицер поклонился и уступил ей дорогу в апартаменты, пробормотав "Excusez-moi, madame..."
Мария Фёдоровна сладко спала, прихрапывая во сне. Графиня потрясла её за плечо легонько.
- Mein Gott, Лотта, как же ты меня напугала! - испуганно пробормотала государыня спросонья. - Что случилось? Беда? С Мишелем?
Она вскочила с постели, растрёпанная, как ведьма.
- Нет, Ваше Величество. Его Высочеству лучше, он спокойно спит.
- Кто-то другой заболел? Из детей? - не унималась Мария, которую охватили самые страшные предчувствия, тем более, лицо её верной служанки, прибежавшей к ней посреди ночи, было торжественным и скорбным.
- Все здоровы, государыня, - отвечала фрау Шарлотта, стараясь не глядеть на неё.
- Ты что-то скрываешь от меня, - прошептала её повелительница. - Иначе зачем бы ты пришла ко мне в пол-третьего ночи?
- Дети здоровы, Ваше Величество, это истинная правда. Вот только Его Величество чувствует себя очень нехорошо, - тихо произнесла пожилая дама.
- Странно, что с ним? Вечером же был здоров? И как это вдруг... - Мария Фёдоровна села на кровати, немного успокоившись. - А доктор был? Что говорит?
Графиня села рядом со своей госпожой и позволила себе такую вольность, как взять её за руку.
- Государя больше нет с нами, - произнесла женщина, опустив глаза.
- Как это нет? Так значит, он... - перед глазами государыни всё плыло. - Он...
- Он скончался, - подтвердила графиня, чуть было не добавив: "И не своей смертью".
- Просите Господа Бога принять усопшего в лоно Своё и благодарите Господа за то, что он вам так многое оставил, - вместо откровений произнесла набожная фрау Шарлотта и первая перекрестилась, начав вслух читать Vater Unser.
Государыня посмотрела на неё расширившимися голубыми глазами и тоже встала на колени перед образами, молясь по-русски, но крестясь так, как крестятся лютеране - всей пятернёй, а не тремя перстами. Она была не в себе, путала слова, а потом, произнеся "Аминь", встала с колен и, вперившись взглядом в погасшие серо-голубые глаза своей служанки, прошептала:
- И что же теперь, я императрица? Надо всем объявить! - и решительным шагом направилась из покоев, даже не удосужившись одеться и причесаться.
- Постойте, Ваше Величество! Там всюду стража! - воскликнула Шарлотта Карловна. - У них ружья заряжены боевыми патронами!
- Лотта, - торжественно воскликнула Мария Фёдоровна, накидывая на себя поданный ею халат. - Ich Will Regieren! Я выйду к Гвардии! Они присягнут мне! Я коронована... О Господи... - простонала она и лишилась чувств.
На шум сбежались все слуги и домочадцы императрицы, и доктор был тут как тут, вместе с ланцетом, которым распорол вену на пухлой белой руке государыни, чтобы привести её в чувства.
Графиня Ливен сама пошла запирать двери, пока все возились над несчастной вдовой, казалось, обезумевшей от потери. За дверью женщина услышала голос великого князя:
- Мама, откройте, - умолял он, перемежая свои слова рыданиями. - Мама, это какая-то ужасная ошибка, этого не должно было случиться.. Откройте мне, кто-нибудь!
- Ваше... - фрау Шарлотта не знала, как теперь называть Александра - "Величеством" или "Высочеством. - Государь. Вашей матери не хорошо. Она без сознания. Не стоит пока с ней видеться...
На её слова ответили рыданием, а потом, судя по голосам, явилась великая княгиня Елизавета и начала что-то тихо, но настойчиво говорить - что именно, графиня не разобрала. Александр Павлович дал себя увести.
Когда государыня наконец-то пришла в чувства, она стала требовать, чтобы её провели к покойному мужу.
- Я должна сама увидеть, что с ним произошло, - твердила она сквозь слёзы. - Мой милый Paulchen, как же так... Ведь не может быть, чтобы так сразу...
Добрая половина её окружения знала, что же на самом деле стряслось с "милым Паульхеном" и не хотела её пускать в спальню мужа, наперебой уговаривая её потерпеть.
- Он убит, - прошептала она. - И вы все знаете об этом. И не смеете меня долее задерживать!
Мария Фёдоровна оттолкнула от себя фрейлин и статс-дам, предлагавших ей питьё, холодное полотенце на лоб, хватающих её за руки и направилась к двери.
- Это невозможно, Ваше Величество, там очень опасно, все вооружены, - отчаялась уговаривать её Шарлотта Карловна, которая и сама чувствовала себя на грани обморока.
- Пусть меня убьют! Пусть! Я должна его видеть! - патетически воскликнула женщина и открыла дверь сама.
Стража её не пускала, и тогда императрица рухнула на колени в истерике, заклиная открыть дверь, за которой два часа назад свершилось цареубийство. Офицеры умоляли её встать, но она лишь отрицательно мотала головой и говорила: "Откройте, тогда встану". Какой-то лейб-гренадёр подошёл с ней со стаканом воды. Она оттолкнула солдата и выпрямилась. Закричали: "Матушка, не боись, мы все тебя любим!" А графиня продолжала, используя весь свой дар убеждения, уговаривать свою повелительницу вернуться к себе, отдышаться, успокоиться. Шарлотта примерно представляла, что может твориться в этой спальне и в каком виде находится тело государя, и меньше всего ей бы хотелось, чтобы Мария Фёдоровна своими глазами увидела обезображенный труп мужа.
- А потом-то меня к нему пустят? - умоляюще спросила императрица.
Все офицеры поклялись, что да, только надо подождать хотя бы полчаса. Успокоившись, государыня ушла к себе в покои. Графиня подумала, что надо бежать к детям, отвезти их из дворца, где убили их отца, и направилась в покои великих княжон. Поднимаясь по лестнице, она увидела своего среднего сына, при полном параде, при шпаге и Аннинской ленте.
- Кристхен, - прошептала она, словно не веря своим глазам. Внезапное подозрение родилось в её сердце. Он болел и не выезжал никуда почти месяц. И тут вдруг здесь, во дворце. Неужели её сын в эту ночь действовал заодно с Паленом?!
- Mutti, - прошептал он, сам в шоке от встречи с родительницей.
- Ты почему здесь в такое время? - строгим, металлическим тоном проговорила его мать, чувствуя, что сейчас совсем расклеится. Теперь и сын её оказался цареубийцей. Das ist zer schröklich!
- Я всё объясню, - быстро заговорил Кристоф полушёпотом. - Я...
- Мне не нужны твои объяснения, - бросила гневный взгляд на него мать. - Я всё знаю. -
Она начала подниматься по лестнице.
- Что ты знаешь?! - крикнул граф, взбегая вслед за ней.
Мать не оборачивалась и уходила от него всё дальше. Ему захотелось расплакаться, как в детстве, когда она так же наказывала его презрительным молчанием за какие-то проступки. И особенно за ложь. Для него это было хуже любой порки. Вот и сейчас...
- Mutti, - он настиг её, положил руку в белоснежной перчатке ей на плечо. - Послушай, пожалуйста, я и сам...
- Ты убиваешь своего повелителя, а потом оправдываешься передо мной? - она развернулась в гневе и стряхнула его ладонь, как некое гадкое насекомое.
- Мама! - в отчаянии возопил её сын. - Я никого не убивал!
- Не убивал, так позволил другим убить, - бросила она ему, отворачиваясь.
Он встал перед ней на колени и торжественно проговорил:
- Матушка. Я ничего не знал о заговоре. Клянусь всем святым, что есть у меня. До пол-четвёртого ночи я спокойно спал, а потом за мной приехали из дворца и потребовали к великому князю... то есть, к государю. Это правда! Спроси Доротею, она тебе всё подтвердит.
Выглядел он несколько жалко. Сердце фрау Шарлотты смягчилось. "Кристхен же совсем не умеет врать", - вспомнила она. И проговорила:
- Да верю я тебе. Вставай, нечего тут устраивать театр. Мне надо собрать детей и вывезти их отсюда.
... У Кристофа отлегло от сердца. Он вытер надушенным платком холодный пот и отправился к государыне. "Весело же начинается день", - усмехнулся он, как-то успокоившись. А ведь только три часа назад он был уверен, что его отправят не во дворец, а в Петропавловскую крепость...
Дом графа Ливена на Дворцовой Набережной, три часа ночи.
Графу в эту ночь снилась всякая несуразица. Какой-то мрачный застенок, его распинают на пыточном колесе, шепчут: "Признавайся!", и главным палачом оказывается фон дер Пален. Тут его старший товарищ и "змей-искуситель" голосом Адольфа прошептал: "Герр Кристоф... Там просят войти... Я уж и так и эдак... Срочно, говорят. Курьер из дворца, говорят-с", - и граф резко открыл глаза. Слуга тормошил его за плечо, пытаясь разбудить. Дотти тоже проснулась и прошептала, зевая: "Что там, Бонси?" "Плохие новости", - сказал он, запахиваясь в халат. - "Вероятно, в крепость угожу".
Тут же в спальню заглянул курьер и с порога выпалил:
- Ваше Сиятельство, Его Величество немедленно требует вас в Зимний.
- Прямо сейчас? - нахмурился Кристоф. - И почему в Зимний? Государь же в Михайловском?
Глаза у посланника государя были какие-то осоловелые. "Пьян как свинья", - со злостью подумал невыспавшийся граф.
Курьер оглянулся. Увидел худенькую девчонку, свернувшуюся калачиком на правой стороне просторной кровати, и замялся.
- Я не могу здесь говорить, Ваше Сиятельство, - прошептал он, указывая глазами на Дотти.
- Иди сюда, - приказал граф, и курьер сказал ему на ухо:
- Государь очень болен, а великий князь Александр Павлович... то есть, государь послал меня к вам.
- Что?! - граф не почувствовал запаха перегара. - Повтори-ка.
Курьер повторил всё вновь.
- Передай государю, что я скоро явлюсь к нему, - повелительным тоном произнёс граф Кристоф и отпустил фельдъегеря.
После того, как посланец императора покинул спальню графа, Дотти немедленно спросила мужа:
- Ну, что он сказал?
- Чушь какую-то, - проговорил Кристоф как можно беззаботнее, но у него этого не вышло. - Мол, Павел Петрович ныне сильно болен и вместо него теперь Цесаревич, который требует меня в Зимний.
Дотти посмотрела на него широко раскрытыми ярко-зелёными глазами.
- И что всё это значит? - пролепетала она.
- Либо кто-то здесь сошёл с ума, либо это такая проверка на верность, - отстранённо отвечал её муж.
- А вдруг государь и вправду болен, и теперь... - осенило Доротею.
- Может и так, - муж как-то странно посмотрел на неё. Он думал: "А если они решили выступить сегодня? И у них всё получилось?" Эта мысль несколько приободряла его, но он был по натуре пессимистом и предполагал ныне самое худшее - государь пустил ложный слух о своей опасной болезни и об отречении в пользу сына, чтобы вычислить, кто в него поверит, и посадит всех клюнувших на приманку в Шлиссельбург или Петропавловку. Курьер, опять же, какой-то странный... Потом граф вызвал Адольфа, приказал запрягать сани, а сам пошёл одеваться.
- Ты поедешь? - спросила Дотти, казалось, прочитавшая все его сомнения по глазам.
- Что мне ещё остаётся делать? - пожал он плечами и отправился в гардеробную, но с порога вернулся, открыл шторы, посмотрел во двор. Спальня выходила на Большую Миллионную. Четыре шага до Зимнего. Если это ловушка...
- Вот что, - обратился он к жене. - Я иду приводить себя в порядок. А ты последи за всем, что на улице делается. Если кто проедет - сразу же кричи мне.
- Я буду вроде часового? - хитро улыбнулась Дотти.
- Да, вроде того, - он поцеловал её в щёку и пошёл переодеваться.
Дотти, которой самой было интересно, чем же все кончится, раздвинула шторы и прижалась лбом к холодному стеклу. За окном чёрная ночь, позёмка метёт по стылой брусчатке, не видно ни зги. В спальне темно, только ночник горит, освещая смятую постель. По улице никто не ходит. Даже часовой, стоявший на страже близ казарм Преображенского полка, забрался в будку спать. Огни везде погашены. Она сладко зевнула, закуталась в халат... Часы внизу прозвонили четверть часа, полчаса, четыре...
- Ну, что там, Дорхен? Никого? - несколько раз спросил у неё Кристоф.
- Никого. Всё тихо, - отвечала она словно в полусне. Из дрёмы её вывел стук колёс за окном. Девушка встрепенулась и крикнула Кристофу:
- Едет, кто-то едет!
Она вгляделась в проезжавший мимо экипаж. Скромная пароконная тройка; но на запятках - офицеры в гвардейской форме, а внутри кареты, кажется, сидит генерал Уваров. Об этом она и доложила мужу.
Кристоф, при полном параде, немедленно прошёл к Дотти и молча поцеловал её в губы, прошептав: "Прощай. Ты помнишь, что надо делать, если я не вернусь?" Она торжественно кивнула и опять легла спать, думая: "Интересно, а фрау Шарлотту мне утром где навещать - в Зимнем или в Михайловском?" Она не верила, что Кристофа арестуют и посадят в крепость. Почему-то ей казалось, что всё окончится очень хорошо. Так и случилось.
В Зимнем графа провели в покои наследника престола. Александр плакал, вытирая лицо платком, а, увидев Кристофа, кинулся ему на шею без всяких церемоний.
- Граф! Моего отца больше нет... Это ужасно, я не готов к такому, - всхлипывая, проговорил новый государь.
Нынешний государь зарыдал у него на плече, и Кристоф чувствовал себя совершенно неловко. Что говорят в таких случаях? Внезапно Александр Павлович отстранился и произнёс абсолютно другим, деловым тоном:
- Где казаки?
Ливен вспомнил про безумный проект. Задумался. Потом отвечал:
- Должны быть в двадцати переходах от Хивы.
- Верни их назад, - приказал император, и Кристоф здесь же, в кабинете, уселся писать все необходимые рескрипты и приказания.
- Хоть кого-то я спас, - сказал Александр, подписываясь под приказом о прекращении казачьей экспедиции. - А теперь, Кристоф, езжай в Михайловский, найди там свою мать и попытайся вместе с ней успокоить мою.
Кристоф откланялся и вышел из кабинета. После его ухода Александр снова предался слезам. Нет, он действительно не хотел, чтобы так вышло! Он не хочет править, не хочет садиться на трон, обагрённый кровью собственного отца! Ведь Пален говорил - всё будет как в Англии. Отец отречётся, будет признан невменяемым, его отправят спокойно доживать свой век в Гатчину, а он будет править как британский принц-регент... Но нет. И теперь его руки в крови, которую не отмоешь вовек.
... В семь утра Альхен фон Бенкендорф уже находился в Зимнем, после всеобщей присяги, произошедшей не без заминок из-за того, что новый император всё никак не хотел показываться перед Гвардией. Он был у фрау Шарлотты, которая от нервного переутомления едва держалась на ногах и полусидела-полулежала в кресле. Вокруг были маленькие великие княжны и великие князья. Четырёхлетний Никс завороженно глядел на фейерверки за окном, а маленькая его сестрица Аннет, увидев Алекса, пролепетала: "Они все радуются, потому что папа умер, да?" - и в её глазах он заметил не детскую печаль. В восемь утра заглянул Алекс, отправленный вместе с другими флигель-адъютантами нести пост у гроба покойного государя, столкнулся со своим зятем и, сгораемый от любопытства, приступил к расспросам, но граф Ливен процедил сквозь зубы: "Иди, куда шёл", и, бесцеремонно отстранившись, прошёл дальше.
Тело Павла было тщательно загримировано, чтобы скрыть следы борьбы, но всё равно Альхен даже издалека заметил кровоподтёки на левой щеке, синяки на шее - его пытались душить шарфом, а висок, в который был нанесён ставший для Павла смертельным удар, был неуклюже прикрыт шляпой.
"Sic transit gloria mundi", - вспомнилась юному поручику ненавистная ему латынь, которую заставляли зубрить в пансионе L'Abbé Nicole. А потом он подумал: "Интересно, а Кристхен причастен? Надо у Дотти спросить". Затем, стараясь не глядеть на мёртвое тело посреди зала, он подумал о милых прелестях одной камергерской женушки, но настроения мечтать о свидании с сей прелестницей у него не было совершенно. Альхен пытался думать о тех людях, которые сами убивали Павла. Смог бы Алекс убить своего государя вот так? "Он заслужил", - твёрдо решил легкомысленный барон. - "Отлились кошке мышкины слёзки". Ему было простительно так думать в семнадцать лет, со всей присущей "первой" молодости жестокостью и категоричностью. Позже он изменит своё мнение. Но особой жалости к этому "поверженному тирану" не испытывал никогда.
Никакой скорби и траура в Петербурге не чувствовалось ни в этот, ни в последующий дни - все радовались началу новой эпохи так, словно Пасха наступила в этом году раньше срока. Всё, что было строго-настрого запрещено при Павле - круглые шляпы, жилеты, последняя французская мода - появилось опять. Фейерверки, балы и прочие увеселения следовали одно за другим - все будто бы забыли, что после смерти законного монарха полагается траур. Дотти, как и все её окружение, восторгалась молодым и красивым государем и принимала активное участие в развлечениях - на балах начали танцевать прежде запретный и считавшийся развратным вальс, атмосфера в свете приняла совсем иной колорит, чем ранее. Но иногда она вспоминала о том, что пришлось ей пережить с Кристофом этой зимой, и только благодарила Бога, что всё закончилось именно так - и самым благополучным для её семейства образом.
Начинался новый век. Дотти только минуло 15 лет, и всё для неё ещё было впереди. События мартовской ночи стали первой "игрой вокруг трона", в которую она была втянута, и юная графиня рано поняла, что такие игры всегда заканчиваются смертельно. Впрочем, это никогда не отвращало её от участия в них впоследствии.
Новое царствование сулило множество перемен. Пален так рьяно стремился получить полный контроль над молодым государем, что тот по требованию матери отстранил его, приказав уехать навсегда в Курляндию и никогда не показываться в столице. Князь Адам Чарторыйский был вызван своим венценосным другом из Италии, утёр ему слёзы и вскоре вошёл вместе с остальными тремя близкими приятелями Александра в состав "Негласного комитета", готовившего большие перемены в государстве.
Граф Карл фон Ливен летом 1801 года внезапно подал в отставку и уехал с семьёй в имение Зентен, где и жил больше 15 лет. Только младший брат его, Кристоф, догадывался, почему Карл решил уйти, не дожидаясь, пока его снимут. Впрочем, карьеры второстепенных участников заговора никак не пострадали, так что подобный упреждающий маневр со стороны старшего из Ливенов выглядел несколько странно. На вопрос брата, почему он решился оставить блестящую военную карьеру и в 33 года сделаться помещиком, Карл отвечал только: "Я видел дьявола. Когда, Кристхен, ты увидишь его сам, - поступишь как я". Больше от него ничего добиться было нельзя. В деревне, как ни странно, Карл не спился, а вполне успешно занялся хозяйством и строительством, начал читать богословские книги и оказывать благотворительную помощь нуждающимся. Но он не забывал про ливонское дело. Никогда не забывал.
Граф Кристоф сохранил свою должность начальника Военно-Походной канцелярии. Он отлично ладил с новым государем и вскоре из "мальчика на побегушках", каким он был при Павле, превратился в правую руку императора по всем военным вопросам.
Алекс фон Бенкендорф продолжал идти по жизни, смеясь. Но это вскоре ему начало надоедать...