Жил-был царь, и был у него падчерик... Ой, то есть пасынок.
Нет, лучше уж давайте по порядку.
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и звали того царя Леонид. Хороший был царь, справный. Коль приходила война, воевал - сбирал рати и вел их в поход самолично. Шатров да челяди с собой не брал, спал вместе с воинами на сырой земле и из котла из одного кашу ел. За чужими спинами в бою не прятался, с мечом управлялся умело, но лишней жестокости не допускал, врагов поверженных зря не казнил, а уж казнил, так кубков из их голов не делал. Коня своего боевого любил, но кровью его не поил, это все брехня и пропаганда вражеская. Вот что подковы у того коня были железные, то правда, да ведь какой же конь без подков? А уж потопчет если кого, так это не от свирепости, а от неразберихи в сражении. Зато потом царь самолично коню шкуру чистил и отмывал подковы от крови. Конь у него белый был, и чтобы по уши в крови быть - это не дело.
И к доле бранной относился царь без фанатизма, мир охотно заключал, если на хороших условиях. Ну, если уж нарушат вороги договор, не спускал, карал страшно, но если соблюдали, был милостив. А мирной жизнью он не тяготился, поборами не притеснял, хозяйство всяческое развивал да поощрял науку с поэзией. Мечта, а не царь!
Только ангелами живые люди не бывают. Был у царя изъян. По-человечески совсем пустяковый, а для царей - как знать...
Совсем был царь Леонид равнодушен к вопросам продолжения рода. Сперва не женился, ходил в холостых, а как достали бояре да начали на каждом заседании Боярской Думы цареву личную жизнь обсуждать, да как посольства иноземные стали портретами царевен-королевен заваливать - женился, можно сказать, абы на ком. Совсем не по царскому обычаю вдову за себя взял, да с ребенком. Была она не царского роду вовсе, хотя и не худородна, да и собой нехороша, худая-тощая, с глазами томными да с неприличной привычкой стихи сочинять. Они ведь так и познакомились - на поетическом вечере у боярыни Собакиной.
Вдова была дама хворая, да вскорости и померла. Погоревал царь, сколько положено, а и стал жить по-прежнему, даже еще лучше. Ведь у него теперь был пасынок. Начнут бояре ворчать, что, мол, род царский пресекается, царь тут же в истерику: "Ах ты, песий сын! Видать, ты на наследника на моего злоумышляешь! Сейчас прикажу палачей позвать, крюками острыми тебя за печень подвесить, пытать огнем и водой, пока не сознаешься!" И так это у него натурально выходило, что не приходилось даже никого тащить в острог да ломать кости на дыбе. Сами бояре в ноги падали и умоляли о милости.
Так время и шло. Царь Леонид жил - не тужил, любимым занятиям предавался. А меж тем его пасынок-царевич подрастал, и стал царь его учить потихоньку - и охотничьим премудростям, и государственным делам, и ратному делу. Только вот не все эти науки давались царевичу Алексею. На коне-то он быстро скакать научился, а зверей не стрелял, говорил - жалко. В экономике легко разобрался, у любого купца мог запросто отчетность проверить, а как наказать уличенного, начинал вилять да отказываться. И стратегию да тактику быстро освоил, но с живыми людьми насмерть биться не хотел. Раз в учебном бою попал случайно супротивнику своему мечом по уху, да не сильно, лишь чуть-чуть кожу надорвал... А увидел кровь - чуть не расплакался. Стал его царь Леонид стыдить: как же это - будущий воин, а боится крови, будто девица. "Не боюсь!" - сказал в ответ царевич, выхватил кинжал да самого себя по ладони - рраз! И так себя глубоко поранил, что аж косточка в разрезе белеется, а уж крови было - целая лужа. Испугался царь, кликнул лекарей, чтобы завязали руку царевичу да лекарств каких дали, если надобно. А сам сел думу думать. Он бы своему наследнику позволил в стороне от войн расти, да бояре заругают. Ведь, выходит, не на кого государство оставить. Но с другой стороны - а что тут надумаешь? Ладно, может, перерастет еще.
Но не перерос царевич. Сторонился ратных дел по-прежнему да все больше по библиотекам сидел, изучал науки всяческие. А в ночи лунные уходил из дворца, вроде как красотами любоваться. Поговаривать стали, что он оборотень, что покойная царица не от человека его родила, вот и зовет его натура истинная прочь от человеческого жилья. Людям-то, известное дело, лишь бы языки чесать. И ладно бы еще находили бы в округе задранных людей или скот, так ведь нет. А все равно болтали всякое.
Никому царевич зла не делал, а житья ему во дворце не стало. Уж и сам он стал людей сторониться, от дворца все дальше уходил, да и набрел однажды в лесу на овраг - до того глубокий, что аж дна не видно. Не овраг, а пропасть бездонная! Обойти бы его стороной, да как будто кто-то зовет откуда-то с самого дна. Может, и эхо, только голос до того чарующий, как такому противиться? Стал царевич спускаться, чтобы посмотреть, кто же его кличет так жалобно... да и сорвался. Долго ль, коротко лежал без памяти, про то неведомо, а очнулся, глянул на себя - и закричал бы от ужаса, если бы смог. Потому что увидел: тело его все переломано, кожа прорвана осколками костей, и земля вокруг аж черная от крови. И стоит над ним огромный белый волк, а из глаз его текут крупные слезы.
Но что странно, никакой царевич боли не чувствовал, и в разбитой голове мысли были ясные. Захотел он у волка спросить, отчего тот так горько плачет, да не смог - только пена кровавая на губах запузырилась. Однако волк его, похоже, и без слов понял и ответил человеческим голосом: "Слишком рано ты, царевич Алексей, ко мне вернулся. Если б ты еще немного во дворце пожил да царем следующим сделался, ты бы многих людей и зверей спас - научил бы их жить, не убивая друг друга. А теперь и не знаю, что делать. Было у меня живой воды немного - одна капелька, потому-то ты теперь и жив. Но чтобы совсем тебя к жизни вернуть и все раны вылечить, нужно много мертвой и живой воды. А пойти я за ней не могу - если уйду, съедят тебя звери неразумные, человеческому языку не обученные".
Облизал царевич с губ запекшуюся кровь и прошептал чуть слышно: "Чую я, погибель близкая рядом ходит, а подойти не может. Видно, та капелька живой воды не пускает. Не хочу вот так остаться, ни живым, ни мертвым. Отнеси меня к источникам воды живой и мертвой - пусть все кости наружу торчат, хуже мне уже не сделается".
Повздыхал волк да и согласился. Так и сяк примеривался - все не мог понять, как ему царевича нести, когда он как кукла тряпичная, но в конце концов взвалил себе на спину, и отправились они в дальний путь.
Между тем во дворце прознали, что пропал царевич с концами. Никогда он раньше не исчезал более чем на два дня. Видно, где-то встретил свою злую судьбу.
Царь загоревал, а бояре пуще прежнего к нему пристают: "Не на кого тебе, батюшка, государство оставить, надобно тебе жениться да наследником обзавестись". Тот сперва серчал - какие наследники, когда такое горе приключилось? Но прошел месяц, два, и сил уже ругаться не осталось.
Только и желания жениться не прибавилось.
И пошли тогда бояре на хитрость. Стали всяких девушек приглашать из соседних стран да из заморских. Приезжали разные королевны, у одной парик - что у бабки Пелагеи перина, у другой на голове колпак выше трона, с каждой мамки да няньки, да слуг несчитано. Государству-то столько гостей - одно разорение, и отослал их царь домой с подарками. И что интересно, ни одна на него зла не затаила.
Раз султан один аж целую толпу прислал - гарем по-ихнему. Все в прозрачных шароварах, просто срам. Стали они перед царем танцы плясать, животами трясти да руками водить - царь уж и не знал, куда глаза девать. Да случилась во дворце одна боярышня, ближнего боярина Бориса дочка, пошептала потихоньку на ушко кое-какие премудрости. Царь подумал да и сделал, как ему присоветовали: объявил по танцам состязание. Девушки султановы постарались-вырядились, все кругом браслетами обвешались, а одежку выбрали - одно название. Ну, а наши-то пришли в широких сарафанах до самых пяток. Царь велел всей челяди выйти, а ближним боярам глаза закрыть да на нос шапки надвинуть. Нечего, мол, нашим девушкам перед чужими мужчинами позориться. Ну, а перед самим царем - это не позор. Кто-то же должен судить состязание?
Да, гаремные постарались, затрясли монистами-браслетами и заизвивались, как змея в жаркий день. Только наши тоже не лыком шиты - как пошли танцевать-кружиться, как взметнулись у них сарафаны до самых подмышек... Засмеялся царь, присудил ничью и велел всем выдать на приданое да найти женихов по сердцу.
Все бы хорошо, да вот бояре не отставали. И однажды тайком пошел царь к колдунье. Та его по-хорошему встретила и земной поклон отвесила, усадила на лавочку, а сама давай хлопотать да зелье варить. Спрашивает ее царь: "Из чего же ты варево варишь?" А колдунья в ответ: "Надо взять младенчика не старше месяца, выпотрошить заживо, промыть в ручье да нашинковать меленько! Кости можно и не вынимать, они мягонькие, даже на зубах не хрустнут, одни хрящики!" Передернуло царя, а колдунья засмеялась: "Неужели ты по запаху не чуешь, что в котле одно вино, да настойка на травах, да заморские пряности? Или думаешь, я душегубка какая? Крепко же тебя припекло, коль пришел ко мне, в такие штуки веря..."
Извинился царь да попросил прощения. Смилостивилась над ним колдунья, напоила горячим вином и спать уложила. А сама уселась рядом его сонные мысли смотреть.
Утро вечера мудренее. Лишь заря занялась, разбудила колдунья царя да сказала: "Не судьба тебе жениться, венценосный царь. Другое тебе суждено. Да только пасынок твой лишь в день свадьбы твоей воротится. Ну, а ты в этот день встретишь величайшее свое счастье и величайшее горе".
Царь на все был согласен, и на счастье, и на горе, лишь бы пасынок его живой-здоровый вернулся. Подсказала ему ведьма, где невесту искать, и недолго думая поехал царь свататься.
Приезжает со сватьями по указанному адресу, глядь, выходит навстречу девушка - по тогдашним меркам совсем некрасивая. В те далекие времена женщины ценились в теле, чтоб под ними на лавке орехи хрупали, ну, а эта - какая-то былиночка, высокая да тонкая, и ни в лице красок, ни объемов где нужно - посмотреть не на что. Но понравилась она вдруг царю. И подумал он: либо правду колдунья сказала, и тогда все равно не женюсь, либо нет, но тогда придется жениться, так хоть жена мне по сердцу будет. И позвал незнакомку в жены, даже не спросясь, как звать.
Та вздохнула, посмотрела глазами бездонными да и молвила: "Не сиротам с царями тягаться. Раз зовешь, пойду за тебя. Только имени моего до свадьбы не спрашивай".
Царь кивнул и назначил день свадьбы. И велел привести ту девушку во дворец и поселить на женской половине под присмотром мамок-нянек.
А тем временем царевич Алексей с белым волком добрались-таки до дальних мест, где в корнях вековечного дуба било три источника. Много времени у них дорога заняла - у царевича-то в теле целой косточки не было. Как зацепится рукой-ногой за кустик али за корень, так и приходится волку возвращаться да по кусочкам все на новое место переносить. Под конец так и двигались - перебежками: отнесет волк Алешино тело шагов на сто и за руками-ногами возвращается... Только всякому пути конец есть.
Добежал волк до первого источника и бултых тело в воду. Еле отскочить успел, ведь коснись его шкуры брызги, тут бы ему и конец пришел. Но обошлось.
Потом все остальное принес, да туда же, но уже поосторожнее.
Забурлила вода, плеснула, закипела ключом, и все части тела царевича стали срастаться. Кости сами собой под кожу ушли, ребра спрятались, раны затянулись, даже шрама не оставив. Часу не прошло, оказался царевич под водой целешенек, разве что не дышит. Даже руки-ноги стали слушаться, только вот веснушки пропали, хотя с детства всегда были. Да и то сказать, до веснушек ли тут?
Встал волк над источником и позвал царевича. Ведь нельзя живому мертвой воды коснуться. А царевич и не откликается, хорошо ему под водой, спокойно. Долго думал волк - и надумал. Отыскал деревцо помоложе, своим весом нагнул над источником - а царевич увидел, как крона в воде колыхается, да и ухватился бездумно. Волк отпрыгнул, а царевич руки-то разжать и не успел - вынесло его из воды как пробку!
Посмотрели они друг на друга, обождали, пока с царевича вода стекла да лохмотья одежи подсохли, и пошли к другому источнику. Окунулся туда царевич - тут уж звать не пришлось, сам он из воды вынырнул. Ведь вернулось к нему дыхание, и сидеть под водой несподручно стало.
Подошли они к третьему источнику. "Что же здесь за вода?" - удивился царевич. "Сам не знаю, - ответил волк. - Одни сказывают, что тут вечная молодость, а другие - что сердце поэзии. Ну, а третьи - что лучше сюда не заглядывать, потому что тут мудрость такая, что и жить не захочешь". "Ничего, - засмеялся царевич. - Чему быть, того не миновать. Был я жив, был я мертв, искупался и в мертвой воде, и в живой, искупаюсь и тут, мне уже бояться нечего".
Но едва он коснулся воды одним кончиком пальца, как услышал, как птица поет из ветвей: "Возвращайся, царевич! Царь, твой отчим, уж свадьбу назначил! А невеста его - твоя суженая, но ему она лютая смерть!"
Понял тут царевич, что стал он разуметь язык зверей и птиц, и решил, что с него пока мудрости хватит. Говорят же, что от многого знания многие печали - лишнего ему не надо, и купаться в источнике ни к чему. Все на свете узнать человеческий разум не вынесет, лучше так - помаленечку...
Дал он волку с рук глоток живой воды, чтобы силы к тому вернулись, и пустились они оба в обратный путь.
Долго ль, коротко шли, а пришли ко дворцу накануне царевой свадьбы, в самый-самый последний день. Стража их во дворец не пустила - тут гостей понаехало видимо-невидимо, а какой-то оборванец в лохмотьях к самому царю рвется, да еще то ли с волком белым, то ли с бродячим псом. Так и прогнали их.
Но царевич не унывал - засвистел-закричал по-птичьему, и слетелись к нему все окрестные горлинки да соловьи. Такой шум поднялся - выглянула царева невеста из окна. Как увидела Алексея, за сердце схватилась: он ей сызмальства снился, точь-в-точь такой, только с веснушками. Дождалась она, пока мамки-няньки заснут, прокралась мимо стражи и впустила царевича с волком во дворец.
Удивительное дело - и бледна она была, и худа, а при виде гостей дорогих словно расцвела, и румянец выступил... Только все равно она грустна оставалась. "Верю, - говорит, - что ты мой суженый, только я уже за царя сговорена. Уж на завтра и свадьба назначена, гости съехались, пир готовится да покои царские убирают золотом и шелками. Не хочу я замуж, а приходится. Только род мой проклят, смертью меченый, у меня нет даже имени христианского, так Моревной и кличут". И расплакалась.
"Как же ты за царя согласилась?" - удивился царевич.
"Ну, а что я скажу? Если правду, велят меня сжечь, как ведьму, - зарыдала она еще пуще. - А бежать мне и вовсе некуда. Я бы, может, и отказалась, да почуяла сердцем, что мой суженый мертв - не осталось во мне ни воли, ни разума. Только плакала да ждала - может, как-нибудь обойдется".
Повздыхал Алексей, да делать нечего. В самом деле он мертв был в то время. Да и то сказать - как простой сироте с царем спорить? Может, царь у них и хороший, да ведь это лишь ближние знают, а в народе-то всякое сказывают...
Стал он думать, как быть - пожалел уже, что не прихватил хоть каплю воды из источника мудрости. Ничего ему не придумывалось, а ведь дело к утру, скоро в дверь уже застучат, позовут невесту к царю. Не откроешь - как бы дверь не выломали. Царь-то пасынка признал бы, а вот стража разбираться не станет, как увидит чужих, так на пики и поднимет.
"Эх, - убивался царевич. - Кабы только завтрашний день миновал, я б сумел с царем повидаться и все ему объяснить".
"Да в таком наряде тебя и завтра к царю не пустят, - возразил ему волк. - Дали мы с тобой маху. Надо было платье раздобыть побогаче, хоть украсть. А в таких обносках я и сам бы тебя не пустил".
"У меня тут из одежды только платья свадебные, - прошептала Моревна. - Мне прислали, чтобы я на завтра наряд выбрала".
Стали они эти платья перебирать - тут и сарафаны богатые, самоцветными камнями украшенные, и наряды заморские с декольте и вуалями. Ни камзолов, ни брюк, ни приличной рубахи мужской. Ничего не поделаешь, придется царевичу в женский наряд облачаться.
Отвернулась Моревна да глаза отвела, а царевич лохмотья снял и стал натягивать нижнюю рубашку, тонкую, из чистого шелка. Как скользнула она по телу, словно руки девичьи ласкают - у него аж дыхание перехватило. Покосился он в сторону - не смотрит на него Моревна, ну, а волку до эдаких вещей и дела нет. Подошел бы он к зеркалу, да только не было в комнате зеркал. Но не удержался, огладил прохладный шелк и вздохнул. И решил, что если жив останется, обязательно себе белье из шелка купит и будет тайно под одеждой носить - никто же не увидит.
Но пора уже было решаться. Глубоко вздохнул царевич и взял белое расшитое платье с глубоким вырезом. Только из-за выреза оно и налезло, хоть и исхудал он изрядно, но застежка на талии не сошлась. Пришлось платье снимать да корсет заморский напяливать, да всем вместе затягивать - аж в глазах потемнело. Но зато потом платье легло как влитое, а что нет груди, так того за кружевами не видно. Продышался царевич Алексей, покружился по комнате - словно вишня в цвету затанцевала. Он бы даже засмеялся от радости, да корсет давил.
А вот туфельки на него не налезли. То есть совсем. Их таких на его ногу штуки три было нужно. Не идти же босиком, голыми ступнями по ступенькам шлепая?
"Ничего, - сказала Моревна. - Тебе очень идет. А с таким декольте кто там будет смотреть на твои ноги? Ступай к царю в одних чулках, этого достаточно".
Натянул Алексей кружевные чулки, закрепил их подвязками, да надел на голову густую вуаль, чтобы ни лица, ни волос отросших не видно было. Обняла его Моревна, подняла вуаль и поцеловала прямо в губы. Да как крикнет: "Отведите меня к царю немедленно". И распахнула дверь, и за ней же и спряталась. Алексей-то даже ахнуть не успел, а уже оказался в коридоре, лицом к лицу с охранниками. И скорее вперед пошел, пока не опомнились. Знал он, где царя искать в такую пору - прямиком в библиотеку отправился.
Царь и вправду там был - книжку читал. Может, для кого и странное занятие накануне свадьбы, но не для него. Повезло все же Алексею с отчимом. Даже в мыслях не было, что не обрадуется царь возвращению наследника.
Леонид невесту и не ждал, но как только увидел в дверях, сразу встал и книжку отложил. И отослал охранников.
Глубоко вздохнул Алексей, молча палец к губам приложил и, дождавшись царева кивка, взял да и откинул вуаль. Ахнул царь беззвучно, еле на ногах устоял.
Потянулся было обнять, но окинул взглядом кружева и не стал. Даже и не засмеялся - только улыбался неудержимо. "Где ж ты был, - говорит. - Хотя нет, все потом расскажешь. А сейчас пойдем скорей решать да невесту спрашивать, что со свадьбой делать".
"Нет, сначала прихвати одежду хоть какую-то, - еле прошептал царевич. - А то я от этого корсета сейчас в обморок упаду".
Ну, потом, конечно, они целую ночь протолковали, а наутро объявил царь Леонид, что вернулся его сын-наследник, и свою невесту царь ему на радостях-то уступает. А раз к свадьбе все готово было, нечего откладывать, чтоб добро не пропадало.
Поворчали бояре и согласились - на все царская воля. Так и свадьбу сыграли. Целых десять дней пировали, там и ночевали, от столов не отходя. Даже волк уже до того наелся, что в свой лес не пошел - так и спал под столом у царевых ног.
А царевич все удивлялся - уж не обманула ли его пичужка у источников? Почему она сказала, что женись на Моревне царь Леонид, то ждала бы его смерть неминучая. Уж и месяц почти на исходе - не нарадуются Алексей на жену, а царь на невестку.
Но однажды при полной луне отчего-то проснулся царевич, а его молодая жена у кровати, а глаза ее темные, страшные. Увидала она, что проснулся, приоткрыла губы - а во рту у нее два длинных клыка! Алексей так и замер, а она его за руку хвать, прокусила жилу и слизнула красным языком кровь. Он уж думал, что опять за ним смерть пришла, только вдруг заулыбалась Моревна, зализала ранку и вздохнула счастливо. "Уж не знаю, что ты сделал, - говорит, - только чую, что мое проклятие развеялось. Словно в жилах у тебя не кровь течет, а вода живая - даже нежить человеком делает. Ничего больше страшного не будет, станем жить с тобой как люди".
Понял Алексей, что произошло. Верно люди говорят - не было бы счастья, да несчастье помогло.
А Моревну с тех пор называли Аленушкой.
Так и стали они жить-поживать. Старый царь Леонид так и не женился, но бояре к нему больше не приставали - привыкли. А уж после него стал царем Алексей. Правил он хорошо, помнил, что такое смерть, и старался, чтоб ни войн, ни бедствий не было.