Даосов Денис Дмитриевич : другие произведения.

Пурга

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Правая створка Триптиха

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПРАВАЯ СТВОРКА.
  
   ПУРГА.
  
  
  
  
  
  
  
  - Сколько будет трижды три?
  - Девять.
  Раздался сухой выстрел и Николай упал.
  - Сколько будет трижды три? - снова спросил детина, перезаряжая.
  - Три, - сказал Киса машинально, глядя на лежавшего в луже крови Николая.
  Детина поднял ружье стволом к щеке и толкнул дверь.
   Киса и Степан прошли в широкие, белым крашенные створы, устремляясь на яркий свет в открывшемся пространстве.
  - Немного выше среднего, - сказал Киса.
  - Что?
  - Выражение такое. Способ. Потом расскажу.
  Взяв брата за рукав, Киса потянул его вправо, туда, где меж двух огромных тяжело зашторенных окон, вокруг стола со свечами и закусками разговаривали люди в парадной форме. Единственный штатский, высокий красавец в строгом белом костюме с бабочкой приветливо махнул рукой, приглашая. Он с аппетитом и торопясь жевал что-то красное, освобождая рот для слов, покуда Киса и Степан подходили к столу.
  - Николая убили, - вполголоса сказал Степан Кисе.
  - Приветствую, - радостно улыбнулся белый. - Приветствую. О чем речь. Как доехали? Выстрелы? Пароли? Подходите, угощайтесь. Давно с поезда?
   Все военные как по команде уставились на новоприбывших.
  - Я-я... - протянул было Степан, но высокий и слушать не стал.
  - Наверное, тряска ужасная? - спросил он. - Всегда так. Павел Петрович! - обратился он к седому полковнику, - взгляните, прошу вас. Ну, не молодцы?
   Полковник и так смотрел во все глаза.
  - И как это вы угадали, что не девять? - вопрошал штатский. - Да и то верно. При чем здесь девять, ведь про три спрашивают, не так ли?
   Тут он прервался, отвернулся быстро к столу, аккуратно снял с блюда бутерброд с красной рыбой. Совершенно не испачкав ни рук, ни губ, он уложил его полностью в рот; плавно, корпусом повернулся обратно.
  - Трижды три! - громко и четко сказал седой полковник.
  Он ждал ответа, не отворачиваясь.
  - Не говори, - шепнул Степан Кисе. - Ловушка.
  - Пошел вон, мерзавец! Как стоишь!? - звонко и четко произнес Киса.
  Полковник, а за ним и все военные отвернулись к столу.
  - Что будем делать, вот вопрос, - сказал быстро белый, закончив жевать.
  - Да-а, - протянул Киса, оглядываясь вокруг, - ни одной.
  - Кого ни одной? - спросил Степан.
  - Умник тоже, - процедил Киса. - Девки ни одной.
  - А, - сказал Степан. - А что ты там говорил про выше среднего?
   Лежавший за дверью Николай поднялся над полом не меняя позы, превратился в белый шар, и, беззвучно взорвавшись, исчез. Где-то в другом месте он превратился в снеговое облако и обрушился хлопьями вниз.
  
  "НЕМНОГО ВЫШЕ СРЕДНЕГО"
  
   Высоко прошелестев по верхушкам сосен пронесся одинокий порыв ветра.
   Внизу, в наступающих сумерках, было тихо. Плотный подлесок, зеленый, с корявыми сучьями. Было немного сыро, пахло вечерней свежестью.
   Они шли уже четвертый день и теперь расположились на ночлег, выбрав для привала опушку невдалеке от просеки с врытым на обочине столбом. На столбе было видно нарисованную когда-то цифру.
   Один из них, взяв походный чайник, отправился за водой к ручью. Извилистый и тихий ручей был наполнен мягкой черной водой.
   За все дни пути они почти не разговаривали, понимая друг друга без слов. Общая цель, любовь к природе их окружавшей, ко всем этим лесам, холмам и небу, под которым лежал их путь, делали слова лишним и ненужными.
   Когда Степан вернулся с чайником, огонь уже занимался, потрескивая и клубясь кусками серого дыма. Скоро совсем стемнело, и яркий свет костра выхватывал из темноты две фигуры в одинаковых рубашках и составленные спиной к спине рюкзаки. В круг света попадала скатерть с разложенной дорожной едой, спальные мешки на сухой от нападавших иголок земле и сваленный в кучу запас дерева на ночь. Дождей не было давно, и палатку не ставили.
  - Понимаешь, это было как видение, как снег на голову, как удар по лицу, как сатори.
  Киса начал говорить неожиданно, будто продолжал то, что до этой поры говорил и говорил себе.
  Степан не удивился. Он поправил было мыском ноги вылетевший из костра тлеющий кусок, но тот не захотел ложиться как надо и откатился еще дальше. Киса встал, потянулся и посмотрел вверх. Потом нагнулся, поднял с земли кусок и кинул его в огонь, чтобы не дымил.
  Чем еще заниматься, сидя вечером у костра, как не вести неторопливую беседу обо всем на свете.
  - Помнишь ту старуху, которую я перевел через улицу, она еще сказала, что выполнит любое мое желание.
  Кен собирался распроститься с Майклом и хотел оставить о себе максимально хорошее впечатление. Он научился этому приему у одного старика при крепости, в обществе которого вынужденно провел немало полезных дней.
  Он хотел и пошутить, выказав, насколько он любит Майкла, и напомнить о прожитых вместе славных днях, и показать этими произнесенными словами, что доверяет ему. Ведь до этого Кен не говорил, о чем шептался со старухой, скрывшись в ее хижине, похожей на вигвам индейцев Сиу.
  Майкл все это время знал, что у Кена есть от него пусть маленькая, но тайна. Он не придавал этому значения, не позволяя малейшему намеку недоверия помешать их общему делу.
   Кен улыбнулся.
  - Помнишь ту старуху, которую я перевел через улицу, - сказал он. - Когда она обещала мне это... Я бы, кстати, не стал с ней связываться, да вдруг стало интересно, каким же будет мое самое сокровенное желание... И когда мы подходили к другой стороне дороги, я уже точно знал, что попрошу. Только тогда я еще думал, что старуха все врет, делай на это скидку...
  Он замолчал.
  - Ну, и?... - спросил Майкл.
  - Я подумал, что неплохо было бы, чтобы каждый раз, когда я бывал с женщиной, в небесах гремел гром. Ну, ты понимаешь, во время самого момента... Немного пафоса, немного юмора. Потрясающий успех. Ты не представляешь себе, как я угадал. Ни одного промаха, ни одной стрелы мимо цели. Троих женщин мне просто пришлось убить. Чтобы они отстали. А по крайней мере семь из них сейчас находятся в разной степени активности погони за нами. Некоторые считали, что я мессия, некоторые просто боялись, одна поняла, что я не такой как все, но никого это не оставило равнодушным. Немного выше среднего.
  - Ты большой художник внутри, я всегда это знал, - сказал Майкл.
  У него заболело колено.
  
  - А-а, - сказал Степан, - теперь все ясно.
  Военные, кажется, располагались в вист. Двое прапорщиков принесли уютный зеленый ломбер, расставляли стулья, седой полковник просматривал колоды, которые одну за одной вынимал из крокодилового портфеля.
  
   Слева в согнутой позе сидел азиат, своим видом доказывая гипотезу о рае, наступающем там, где его пожелаешь. Доходящая в своем блаженстве до бессмысленности улыбка растягивала его рот.
   - Идеальное место, - сказал Марк.
   Марк поставил поклажу к стене пещеры. Подошел Марк.
   - Капуста где? - спросил он, проталкивая слова через рот, в котором, стуча, шевелились мятные леденцы.
   Марк вынул из своего кармана пачку денег и, пересчитав, отдал.
   Марк, не торопясь, вышел из пещеры, на ходу поддев ногой камешек. Эхо стука было громче, чем должно было быть.
   Спешить не хотелось.
   - По меньшей мере здесь нет тех, кто снаружи, - как бы спрашивая, сказал Марк.
  - Хорошее начало, - сказал он и тут же подумал - о, господи - потому что увидел, как Марк достает из желтого рюкзака переносной телевизор и растягивает антенну. Да он же просто предложит смотреть полуфинал Европы! Так промахнуться. Видимо, что-то случилось с нервами. Он припомнил сумму, отданную Марку.
  Теперь предстояло отделаться от этого типа. Иногда они могут умереть от одного удачно сказанного слова.
  
  
  
   @@@@@
  
  
  
   Шурик шел из школы, сбежав с последнего урока. Была поздняя весна - время, опасное рецидивами лютых холодов. Климат здесь не баловал жителей теплыми деньками, в году их набиралось от силы несколько. Вот и сегодня, с утра ярко и радостно светило солнце, а к обеду на северо-западе быстро собрались снеговые тучи и опять устроили мощную атаку на город. Ветер дул Шурику в лицо и мешал нести тяжелый портфель, разбухший от набранных заданий.
   На углу красного кирпичного дома женщина мазала набранным в ладонь снегом маленького мальчика, совсем укутанного. Она брала с поверхности возле тротуарного дерева чистый белый слой и втирала его мягкими круговыми движениями в оранжевое личико.
   Ух ты, подумал Шурик, проходя мимо и заворачивая к себе во двор. Вот это да! С таких это лет, и сегодняшним... Что-то из мальчика вырастет. Алкоголик. Мутант.
   Он поздоровался с кленом, растущим во дворе, отсалютовав свободной от портфеля рукой. Клену было не до того, со всегдашней его аллергией на весенние перемены. Он едва заметил мелькнувшего как болид подростка в расхлябаном коричневом пальто.
   Пальто Шурик донашивал последние деньки, слава тебе господи. Обещал Бабуле. От огромной, как казалось Шурику в детстве, семьи, теперь остались только они вдвоем. Искателем Шурик пока не стал, все раздумывал, а Бабуля из грозной хозяйки домашней крепости превратилась в тихую скорбящую старушку.
   Шурик поклялся на библии доносить пальто за брата.
   Аккуратно открыв и закрыв дверь, Шурик тихо, чтобы не видеть Бабулиных слез, прошел через гостиную в свою комнату. Бабуля стояла на коленях в углу гостиной, у лампадки, и молилась. Рядом с сияющей иконой Деда, на приклеенной к стене картинке были изображены в полный рост три богатыря - ушедшие в путешествие братья. На фоне леса Киса и Степан улыбались во весь рот по краям, а в центре, на месте Николая, темнел пятном размытый силуэт. С тех пор, как потемнел Николай, Бабуля стала плоха здоровьем, не то что раньше.
  В своей комнате Шурик долго стоял и смотрел в окно на меняющееся небо. Потом он сел за стол, раскрыл азбуку и принялся вникать. На завтра в школе намечалась контрольная по множествам, но ему было интересно и так, без контрольной.
  
   Мело, мело по всей земле, и это было скучно. Кекс отошел от окна и почесал себе спину.
   - Скучно без водки, - процитировал он.
   Надька навела длинную стеклянную трубку на пластилинового ковбоя, стоявшего на каминной полке. Фф-ух. Стрела (стержень от шариковой ручки с иголкой на конце и поролоновым кружком вместо поршня) с мягким стуком вошла ковбою в грудь, и тот завалился за часы.
   - С-сука-а-а, - простонал за умирающего ковбоя Кекс.
  Заверещал дверной звонок и Кекс пошел открывать.
  Надька перегнулась через валик и стала смотреть под кровать, ища новую стрелу.
  - Кто там? - процитировал Кекс в замочную скважину.
  - Назначено, - сказал голос Шурика.
  - Принес? - спросил Кекс тихо, про себя и открыл дверь.
  - Я принес, - сообщил Шурик и показал сверток с наркотиками.
  - Слушай цитату, - сказал Кекс. - "У нас все схвачено!" Как?
  - Как никак, - сказал Шурик, снимая белое и мокрое от снега пальто. - Где? А то тает быстро.
   - Давай на стол. Сколько лет?
   - Прошлый год, октябрь, - сказал Шурик. - Потапыч дал, с мясокомбината. У него морозильник здоровый такой, на три секции...
   - Знаю.
   Они прошли в комнату, где из-под кровати синел и двигался джинсовый Надькин зад.
   - Вылезай, - сказал Кекс и смахнул все со стола широким жестом. - Тащиться будем.
   Снег из развернутой газеты высыпали на полированную поверхность стола, и сразу из-под белой рыхлой горки медленно потек блестящий плоский ручеек.
   - Быстренько, быстренько, - приговаривал Кекс, втирая в руку с закатанной до локтя рубашкой сразу полторы дозы. - Быстренько, о-о-о!
   У Надьки, как всегда после белого, раскраснелись щеки, и затуманился взгляд. Она сидела на стуле, чуть съехав вниз и вытянув ноги. Шурик радостно смотрел на них во все глаза, но заговорить не решался.
   Комната внезапно взорвалась ярким светом. Это, хотя метель за окнами еще шла, неожиданно на секунду из грязно-белой пелены выпрыгнуло солнце.
  - Ух, ты! - сказал Кекс щурясь от зайчика в зеркале прикроватного трюмо.
  - Ну, - нетерпеливо сказал Шурик, вытащил из кармана монету и положил ее на стол. - Давайте же.
  - Ладно, - сказал Кекс лениво. - Раз втёрлись.
  
   "МОНЕТА"
  
  - Монета, - начал Кекс, поставив руки локтями на стол и положив подбородок на ладони, - это квинтэссенция понятий современного человека об окружающем его мире. Яркий, емкий и многогранный символ всего, что существует, всего, что есть.
   Монета это выражение денег. Абстрактный символ абстрактного. Деньги, вещь присущая только человеку, и другим существам совершенно непонятная. Ничто, фикция, а поди ты, одновременно со своей иллюзорностью реально улучшает условия физического существования. Путем приобретения предметов высокого искусства, например. Или джакузи.
   Затем. Сделана из металла, имеющего химическое выражение в молекулярной формуле, то есть, видимо человеческому глазу ограничивает некоторый бесконечный конгломерат молекул, которые сами по себе ограничивают конгломерат чего-то там, чего нам уже не видно чего. Я имею в виду, является ступенью, границей в бесконечном потоке переходов из простого в сложное, из одной системы видения и осмысления мира в другую. Я имею в виду фракталы.
  Монета, являясь реальным отпечатком некоей платоновской идеи, в любой другой системе интерпретаций, кроме нашей, превращается в просто железный кружок.
   Монета имеет две стороны и скрытую третью сторону, которую обычно не учитывают, ребро. Она философское описание происходящего, жребий, знак фортуны. А ребро это скрытый подтекст реальности, катализатор, наблюдатель или бог, присутствие неизвестного и непонятного в любом жребии.
   Монета - символ дуализма. Если представить себе, что одна сторона монеты - это "да", а другая сторона - "нет", то становится понятно, что "да" и "нет" это одно и то же, просто с разных сторон. Кстати, ребро здесь играет роль "может быть". То же самое можно привинтить к "хорошо" и "плохо", да и вообще к любой кажущейся противоположности.
   Еще монета - олицетворяет соотношение явного и тайного. Изменчивый номинал того, что, казалось бы, лежит на поверхности и легко доступно - это решка, и неизменная внутренняя суть, всегда один и тот же герб, знак принадлежности к тому, что за границей слов - это орел.
   Сущность и личность человека полностью отражена в монете...
   На этом Кекс выдохся и замолчал, закрыв глаза.
   Помолчали.
   - А ты? - сказал Шурик Надьке. - Ну же.
   Он пододвинул монету по столу в ее сторону.
   - Желтая, - сонно сказала Надька. - И блестит.
  
   В дверь снова позвонили.
   Надька протерла глаза и посмотрела в лужу на столе. В луже отражалось окно, а в окне небо. Снег перестал, и облака запринимали формы.
   - Успели, - сказал Шурик. - Здорово было. Кого там черт несет?
   - Вытри, - сказал Кекс, - чтобы никто не видел. Я пойду открою.
  
  
  
  
  
   @@@@@
  
  
  
  На светлой кухне за полукруглым столом сидели двое. Начинал свистеть чайник, пахло свежестью и хлебом, на столе стояли чашки и большая ваза с чайными угощениями. Когда Степан вошел, Артур поджигал печенье, держа зажигалку под наклоном. У Валеры был такой вид, как будто он говорил что-то, но замолчал с моим появлением. Наверное, запрещал Артуру поджигать печенье.
  - Давайте в картишки, - сказал Степан.
  - Угу, - сказал Артур, вертя зажигалку. - Угу.
  Валера сдал засаленные карты.
  - На все, - сказал Степан и положил свою рубашкой вверх. - Мне одну и втемную.
  - Круто, - сказал Валера и начал потеть.
  Артур положил печенье в рот и неторопливо захрустел, перемалывая его зубами.
  - Восемнадцать, - сказал Валера. - Открывай!
  Степан открыл.
  - Перебор! - сказал радостно Валера. - Ту-ту!
  - Какой перебор! - сказал Артур, даже выронив изо рта крошку. - Двадцать два не перебор, это "золотое", это чистая победа.
  - Точно! - сказал Степан.
   Валера всплыл над столом белым шаром и беззвучно взорвался, где-то далеко выпав первым снегом.
   - Сволочь, - сказал Артур, утираясь рукавом. От белого шара при взрыве брызнуло какой-то легкой пеной. - Всегда был гадом.
  - Вдвоем не интересно, - сказал Степан. - Давай трепаться.
  - Давай, - сказал Артур. - Про костры я всегда готов.
  
   "КОСТРОВОЙ"
  
  Первый костер он сделал будучи семилетним мальчиком. До этого он жутко стеснялся своего небольшого роста и субтильной фигуры очкарика. Руки, как он не старался с гантелями, были слабые и нормальных, взрослых дров удержать не могли. Его ровесники вовсю выступали на районных соревнованиях, гордо носили значки отличий на груди, некоторые зарабатывали на юношеские костровые кепки. Подростковые кепки немного отличались цветом, вместо бордовых были темно-алыми, но издалека было и не видно.
  И вот однажды его дядя, сильно влекомый к бутылке крепкого, взял его на рыбалку. Кроме дяди там было еще несколько оторвавшихся от очагов холостяков разного возраста. И в первый же вечер все, кроме Филиппа, уснули в грезах, не дождавшись ужина.
  А на маленького Филю снизошло его первое откровение. Действуя как в тумане, он раскидал наваленные кое-как горе-рыбаками еле дымившиеся сучья и сделал центр из сухих березовых палок, сложенных в аккуратный шалашик. Пока шалашик разгорался от пылающей изнутри пробензиненной газеты, Филя подобрал четыре одинаковые в диаметре еловых полена, не очень сухих, и описал горящий центр правильным квадратом. Потом взял обороненный дядей колун и расколол пополам, и еще раз пополам три сосновых чурбака, которые нашлись под деревом, заботливо укрытые от дождей предыдущими хозяевами стоянки. Чурбаки были совершенно сухие, под отшелушившейся корой видны были космические послания неведомых жучков.
  Из десяти сосновых кусков он сложил двухэтажный пентагон, оперев углы на еловый квадрат, а два оставшихся полена кинул, скрестив, на уголья от шалашика. Потом сел рядом, укрылся плащ-палаткой и стал ждать. Через полчаса стемнело, и темноте проявились ровные алые угли, заключенные в черный квадрат. Над произведением блистало звездное небо. Филипп ошеломленно смотрел на созданный им шедевр и в первый раз в жизни с надеждой и умиротворением думал о будущем.
  Вскоре он на равных участвовал в соревнованиях, а еще погодя потерял к соревновательному духу интерес. Азы дались ему слишком легко и перехода к следующей ступени мастерства пришлось вынуждено дожидаться пару лет, пока эдисоны мешкали с изобретением фонографа. Возможности квадрозаписи существенно расширили диапазон его поисков в изображении красоты, он увлеченно принялся экспериментировать со звуком. Резкий, сухой треск рябинника трехлетней давности или шипящий прибой еловых иголок увлекли его. Неожиданно для себя он оказался одним из пионеров соединения видеоряда со звуковым оформлением. Его огненные симфонии лаконично и в то же время емко отражали основные черты мировоззрения тогдашних молодых людей, он стал популярным файерстилистом.
   В двенадцать он раздался в плечах, в пятнадцать вытянулся и в двадцать два был вполне сформирован, даже самоуверен. Девушки покорялись ему легко и быстро, он стал разборчив. Отметив как-то раз некое очень уж романтическое влияние, оказанное удачно сложенным экспромтом из эвкалипта четвертой давности и круглых веточек полуживого дерева манго на очередную загипнотизированную его торсом нимфоманку, он стал разрабатывать и сексуальную тему. Этот аспект костроведения составил основной смысл его творчества на протяжении многих лет, но в конце концов, благодаря таланту, а может быть, особой настойчивости, которой от него не ожидали, он и здесь стал отличным профессионалом. Заказов на покорение блондинок брюнеток, аравиек, негритянок, цыганок, немок, хромых калек и писаных красавиц было хоть отбавляй. За все время он дал осечку только раз, когда к семи углам в верхнем этаже березового здания, с запахом кориандра и вытрескивавшего мелодию Брамса для покорения одной анонимной восточно-сибирской принцессы, неожиданно для себя прибавил ущербный восьмой. Но, как говорится, исключения лишь подтверждают правила.
   Для себя, то есть, собственно, чтобы покорить понравившуюся ему лично девушку, своим искусством он почти не пользовался. Это факт придавал ему дополнительную силу, а в случае "непреднамеренной" утечки информации привлекал дам сердца посильнее любого запаха и цвета огня.
   Ни разу за всю его долгую жизнь фортуна не изменила ему. В последние свои два двенадцатилетия он неизменно входил в хит-лист Королевства, составляющийся строго анонимно во всемирной сети "Интернет" и имел несколько орденов от правительства. Свой погребальный огонь он сложил на вершине Эвер-Иста и тот имел коэффициент видимости ноль-девять по шкале Эйтера.
   Но до конца своих дней (даже стоя на высокогорной площадке смерти и ожидая, пока огонь разберется с первыми девятью этажами) лучше всего ему помнился момент, когда он сидел возле своего первенца, укрытый звездным небом и плащ-палаткой, и разрывался между тревогой, что неожиданно проснется пьяный дядя-рыболов и ощущением ноющего счастья, исходящего от пламенеющего квадрата с невидимым в ночи дымом.
  
  
  
  
   @@@@@
  
  
  
   На улице бушевала пурга, бил в лицо мокрый и колкий снег. Шурик боролся с ним всю дорогу и не заметил, как добежал до дома.
   - Как дела в школе? - с порога кухни спросила Бабуля.
   - Ничего, - сказал Шурик, снимая мокрую шапку. - Тебе помочь?
   - Справлюсь, - Бабуля кряхтя сняла с плиты огромный таз с бельем.
   - Ба, - сказал Шурик войдя и замолчал.
   Бабуля села на скамеечку и вытерла лицо белым полотенцем.
   - Нет, - сказала она. - Нет. И не думай. Не смей! Хочешь меня одну оставить? А зачем мне тогда жить, не подумал?
   Шурик тихо, но уверенно сказал.
   - Должен.
   - Что должен? Что ты можешь знать о том, что и кто должен? А школа?
   - Ну какая школа, Ба, ты же знаешь. Зачем школа, при чем тут школа, кому она нужна. Только время уходит. Время-то уходит, правда?
   Бабуля заплакала. Некоторое время они молчали.
   - Ладно, - не выдержал Шурик. - Еще год. За год школу закончу, а там видно будет. Не плачь, Ба, ну не плачь же...
   - Не могу, - сказала Бабуля и улыбнулась через слезы. - Старая.
   - Не старая, - сказал Шурик. - Вот еще. Мудрая.
   Он погладил по округлому байковому плечу. Над пенным тазом играл в детские свои игры белёсый парок.
   - Кто умножает познания, умножает слезы, - сказала Бабуля уже бодрее.
   - Облегчила бы ношу, - сказал хитрый Шурик. - Поделись наукой, легче же станет. А?
   - Хорошо, - вдруг согласилась Бабуля. - Ты мне - я тебе.
   - Железно, - сказал Шурик. - Год, сто процентов.
  
   "КОМНАТА"
  
   - Дядя твой, дядя Коля, брат Марии, матери твоей, прости господь ее душу... От него я про Комнату узнала, видишь как судьба поворачивается, он-то искателем не был, ненавидел их, ортодокс, одним словом, ученый, так его, он Марию и сбил, отвадил от отца твоего, да и ото всех нас, как вышло... Ну да ты знаешь... Называл он ее, то есть комнату конечно, не Машу, по-своему, по научному... Не то несуществующим центром материй, не то каким-то континумом... Отец твой все усмехался поначалу, да потом прислушиваться стал, как дошло до него, что к чему... Комната... да не в Комнате дело. Ну, представь себе, что ты всего, чего хотел, в этой жизни добился. И желать тебе больше нечего, все-то ты попробовал, все узнал. А сил осталось много, и жить еще хочется, каждое утро хочется жить, что тогда? А вот тогда каждый по-своему. Дядя Коля твой, на что умный был, а не выдержал этого напора, пить стал. Пить - это последнее дело, Шурик, хуже чем лед лизать. Кто начал пить, у того шансов нет. Ни на что... Кроме как умереть, конечно, да что там... И все-то у него было ясно как день, теория строгая, выстроенная. А ведь что... Теория и есть теория. Только воду мутил, бес башковитый...
   - Бабуля, - сказал Шурик.
   - Сколько уж лет Бабуля... Ну, ладно. Рассказать могу, только слова мои все равно правдой не будут. Потому, Шурик, что правда у каждого своя, и понимает каждый все по-своему. Вот ты в школе, что сейчас учишь?
   - Комбинаторику, - сказал Шурик.
   - Что за зверь такой? - удивилась Бабуля. - Комбинации, что ли, составлять? Иль мозаика, как у Ломоносова?
   - Угу.
   - Ох, ладно. Тогда представь. Собираешь ты мозаику из кусочков, собираешь, и вот наконец осталось последний треугольничек положить, и картина замкнется на себя, оживет, превратится в совершенное произведение искусства. Последний штрих, последняя связка и все. А треугольничек подходящий никак не находится, и сделать самому его нельзя, потому что не знаешь ты, какой он точно должен быть. Без него тоже похоже на правду, но только издалека, может быть, а подойдешь и поймешь - не то. Так вот, если этот треугольничек вставить, то совершенство картины перейдет в новое качество, и она станет... Доминирующая реальность, знаешь, что такое? Ну вот ей и станет, доминирующей реальностью.
   - А остальное?
   - Вот. А остальное пропадет. И жизнь, настоящая жизнь, будет уже там, в той мозаике. Понял?
   - Конечно, - сказал Шурик. - Да ведь только в той картине, если она - правдой стала, можно еще картину собрать, другую. А в той еще одну...
   - Умник ты, Шурик, что твой дядя Коля. А ведь талдычу тебе, плохо он кончил... В том то и дело, что у искателей главное не сколько картин кто собрал. Главное в том, что они жить по-другому не умеют. Найдут, снова ищут, найдут, ищут. На то и искатели. Понял теперь?
   - Нет, - сказал Шурик.
   - Балда, - ласково сказала Бабуля. - Смысл здесь в том, что все живут по-разному. И найти Комнату - это не сверхзадача, а просто способ жизни. Не лучше и не хуже других... Для меня - хуже, потому что несчастна получаюсь, одинока. Близкие разбежались по пространствам как жуки из коробки... А мне - страдай.
   - Комната - это недостающий треугольник?
   - Да это пример просто, что бы ты понял. Станешь треугольником называть - только сам себя запутаешь. Называй лучше Комнатой, как привыкли.
   - Как же ее найдешь? - с тоской спросил Шурик.
   - А я не искатель, - сказала Бабуля. - Откуда я знаю?
   Они помолчали.
   - Знаешь, как отец твой братьев учил? - наконец сдалась Бабуля. - Скажу что знаю, раз договорились. Во-первых, поймешь сразу, как найдешь. Если не она - значит не она. И еще. На раз, два, три. Раз - это небо, два - дыхание, а три - равновесие.
   - Я не понимаю, - сказал Шурик.
   - А я тоже, - сказала Бабуля. - Запомнила просто.
   - Небо - это наверное бог, - сказал Шурик.
  
  
  
  
  
  
  
   @@@@@@
  
  
   Они поехали на слабый свет, и это оказалось огромной лесной поляной, затянутой туманным светом луны.
   - Ничего еще не потеряно, мой друг, - сказал герцог своему конному сопровождающему. - Мы еще утрем нос этим шакалам из свиты сэра Арчибальда.
   Он спешился, картинно топнул ногой и закурил сигарету.
   - Неандертальцы. Не-ан-дер-тальцы. Кругом одно и то же. Приходится жалеть, что человек наделен обонянием.
   Задумавшись, он не заметил, что уже рассвело, выпала роса, и ординарец вместе с Россинантом куда-то пропал. Теперь Степану уже всерьез захотелось заплакать. Усилием воли он заставил себя трезво размышлять и вскоре не выдержал и уснул.
  Ординарец в это время уже лежал под осинами мертвый. Не успел он сам заблудиться, как его растерзали свирепые собаки, водившиеся в этих краях в изобилии и когда-то давным-давно одичавшие до визга.
   Проснулся герцог кем-то другим в захолустном мире с пасмурным небом, тараканами на кухонной стене и чем-то определенно гадким, витавшем в воздухе.
  Он побрился, сделал себе яичницу и пошел на работу. Морозный обжигающий ветер дул в лицо, похоже, собиралась пурга. Отличные ботинки я себе купил, подумал он, радоваться - не нарадоваться.
  
  Киса, потерявший Степана в мире костров, развлекался.
  У Кисы была форма. Он не мог появиться в ней на улице, потому что форма принадлежала ранее офицеру запрещенной ныне армии экстремально-анархического толка, брату жены шурина матери его знакомого.
   Киса давно хотел заполучить эту форму, но ждал, пока родственник знакомого напугается возможных репрессий настолько, что постарается сбыть ее, не в силах выбросить на помойку хорошую, добротную вещь. При неотвратимо последовавшей передаче формы в свое пользование Киса даже выторговал несколько бутылок спирта, за риск, для тщательного сокрытия своей жадности по отношению к предмету вожделения.
  Киса очень любил ночью, закрыв жалюзи и шторы и поставив на атас своих верных сексуальных прислужниц, прогуливаться по паркету своего жилища в трескающих на шаге сапогах, гордой темно-синей фуражке на голове, чисто выбритый и застегнутый по уставу. На ходу он тыкал руками в стены, указывая стратегические направления будущих атак.
  
  
  
   @@@@@
  
  
  
   - Чайник ты, Тимофей, и больше никто, - сказала Надька.
   - Ну, мы-то ладно, - сказал Кекс. - Наркоманы. А вот ты, Шурик, кем хочешь стать? По настоящему, без космонавтов, а?
   Шурик засомневался, говорить или нет. Слишком серьезно все это, слишком сокровенная тема. Но юность взяла вверх, и он сдался.
   - Я как братья хочу, - тихо сказал он. - Путешествовать. Я маленький был, они меня не взяли. А я хотел. И сейчас хочу. Искать. Они там, а я здесь.
   Шурику показалось, что он косноязычен, что его не понимают, и он добавил еще тише.
   - Хочу Комнату найти.
   - Ко-омнату, - протянула Надька. - Ого. А ты что, из этих?
   Тут же получила от Кекса по голени.
   - Дура, - еще добавил Кекс.
   - Да ничего, - мягко сказал Шурик. - Мы же друзья.
  Он помолчал.
   - Бабуля у нас из семьи искателей. Раньше замуж рано отдавали, разрешения не спрашивали, вот ее и выдали за одного. Я теперь с ней один живу. Мужчины все ушли Комнату искать, отец сразу погиб, или пропал где-то, про деда я вообще ничего не знаю, Бабуля ничего не говорит, икона правда сияет, но что это значит, непонятно. А братья... Вы и сами знаете.
   - А мама? - спросила притихшая Надька.
   Кекс выразительно на нее посмотрел.
   - Мама от нас ушла, - сказал Шурик. - Не захотела с искателями жить. Единственная в семье, насколько я знаю. - В словах Шурика проскользнула нотка гордости за мать. - Мне, говорит, ваша джизнь опостылела, хочу нормально жить. И уехала в один день. Отца, правда, уже не было, ушел. Но на стенке, на портрете, еще светел был. Значит, мог знать. Может и знал.
   Шурик поднял глаза и посмотрел, сначала на Кекса, потом на Надьку, не смеются ли. Не смеялись, и он сказал.
   - Хочу братьев найти. И Комнату.
   - Ты трепись про это поменьше, - сказал Кекс. - Окрысятся.
   - Да кому надо. У всех своя жизнь, свои дела.
   - Все равно, - сказал Кекс. - Времена нынче смутные, даже мы таримся, хотя тоже никому не мешаем.
   - Как же, - сказала Надька. - Не мешаем. А кодекс? Десять лет с конфискацией всего, что есть, не хочешь?
   - Кодекс дело формальное, - сказал Кекс. - А вот у джизненных противники серьезные. Реальные противники, не остановятся перед... Да, ладно. Что это мы о грустном? Я ведь так сказал, в смысле, аккуратней надо быть. Всем.
   - Паранойя, - сказала Надька.
  - Ух, ты, - оживился Шурик. - Паранойя, точно. Тема какая! Сейчас бы снегу...
  - Ладно, - добрым не к месту голосом проговорил Кекс. - Ладно.
   - А вот Тимка и принесет, - сощурилась Надька. - Да, Тим? Я знаю, у тебя было в холодильнике.
   - На день рождения ведь, - насупился Чайник.
   - Ладно, - разошелся Кекс, - ладно, ладно. Ладно. Ладно-ладно-ладно.
  
   "ПАРАНОЙЯ"
  
   Тимофей: Это потому, что не видно того, что сзади. Оборачиваешься - а там уже снова перед. А что сзади - непонятно. Хорошо, если все как надо. А вот, смотрите, например. Там, где не видно - что-то страшное. Ну, кто чего боится. Пустота, высота, монстры или там жуки... Тянут лапы, сейчас будут скрести. Ух. Оборачиваешься, непроизвольно, от животного ужаса - впереди чисто, а жуки снова сзади. И вот уже непонятно: то ли кажется, то ли кто-то вправду легонько касается сухой веточкой затылка. Я как-то раз видел в журнале "Наука и смерть". Муравей, увеличенный в десять тысяч раз. Кто увидит - гарантированно умрет. А у кого он окажется за спиной в слепой зоне - паранойя обеспечена.
   Кекс: Как же, ага. А другие видят, что у него за спиной нет ничего, капюшон только. Я вот кино смотрел. Там одним чудикам казалось, что их все время подслушивают, и существует мировой заговор. Называлось все - "Паранойя". А оказалось, что действительно. И подслушивают и заговор, и менты переодетые за каждой дверью стоят...
   Тимофей: А он им не верит, что ничего нет, только капюшон. Он-то знает, что там жуки...
   Надька: Да проще всего. Это когда вышла и не помнишь, выключила плиту с чаем или нет. Возвращаешься, смотришь - выключила. А на улице снова не помнишь. Снова возвращаешься и так далее. А паранойя - это когда плюнула и на десятый раз уже не возвращаешься. Мол, будь что будет. Пусть вода выкипает, бомба взрывается, все равно дверь не заперла, и воры все вынесут. Вот так вот. Идешь в гости, а в голове паранойя.
   Шурик: Да это игрушки какие-то вы говорите, а не паранойя. Менты за дверью, бомбы, фильмы...
   Тимофей: Жуки...
   Шурик: Это все не сразу, а постепенно, понемногу, когда понимаешь что ответа на вопрос - кто я? - не существует, что жизнь не имеет никакого смысла кроме самой себя, что возможно все на свете, что никаких границ нет и цвет - от красного до фиолетового - лишь отрезок бесконечной вереницы цветов. Со звуком - та же история, а запах мы вообще не можем даже классифицировать, привязать к какой-нибудь масштабной линии...
   Тимофей: Жуки ориентируются по запаху. У них нюх в тысячи раз лучше, чем у собак. А у собак - в тысячи раз лучше, чем у человека. Жуки могут...
   Шурик: Когда понимаешь, что все, о чем ты думал, о чем ты вообще мог думать - просто капля в океане всех мыслей, которые существуют, и мысли начинают не приходить в виде фраз или рисунков в голове, а всплывать из неведомых глубин непонятными бесформенными кусками, отголосками предчувствий, когда начинает казаться, что выходишь на новый, следующий уровень, этаж существования...
   Тимофей: Жуки.
   Шурик: И черный, черный и чуждый организм поселился в твоей голове. Он питается тобой, твоими страхами и чувством привязанности к чему-нибудь, и любовью, и гневом. Он ест все, что ты производишь, оставляя лишь семена, чтобы было из чего расти новым радостям и страхам.
   Уловить его влияние невозможно, потому что он - это и есть ты. Он заставляет тебя так думать и чувствовать, потому что хочет есть. Он ест и ест, и ест... А в это время ты думаешь, что живешь, что все что с тобой случается - плод твоих усилий или движение фатума. А он продолжает производить себе свою пищу и снова ест и ест, и ест... А когда ты умираешь, продолжая думать, что ты это ты, борясь изо всех сил со своей смертью или смирившись, устав от борьбы или не заметив факта смерти в пылу очередной битвы, он, черный, переселяется в следующую жертву - невинного ни в чем ребенка или прозревшего сумасшедшего. Потому как срок жизни его неизмеримо больше человеческого. Вот она паранойя. Все время знать, что ты, каким бы расчудесным и индивидуальным ты себя не ощущал - всего лишь курица, несущая эмоциональные пищевые яйца, склад, захваченный в плен и усердно используемый в неведомой войне, рабочий холодильник, всегда готовый выдать очередную порцию скорби или обожания. Осознавать свою подчиненность чужому организму и совершенную неспособность изменить эту реальность. Паразиты сознания, вот она - настоящая паранойя.
  
  
  
  
   @@@@@
  
  
  
  Эти три друга. Механики. Механик Аккурат, механик Тщатель и механик-заправщик Скурпулёз. Тщатель был ленив, всегда грязен и трезв, заправщик светел лицом, а Аккурата редко можно было застать на работе.
  Начальником колонки служил толстый человек-гамбургер по имени Правило, с ударением на первом слог. За глаза ему ставили ударение на второй, а если сильно доставал кого, то и на третий. Это, правда, случалось редко, потому что народ подобрался все не злой, и все привыкли к кусочкам еды, облепившим как мухи тело гамбургера и его красную рубашку.
  Я работал там целый сентябрь. На мне был весь ресторан, я и повар, я и официант, и уборщица, и все остальное. Место было глухое, на окраине забытого богом городка, хотя природа очень красивая, особенно я люблю осень. И никакой пыли.
  В день было не более десятка клиентов, и в основном мы занимались производственными отношениями. Я пытался уговорить Тщателя вымыть руки перед едой, толстяк ел и разыскивал Аккурата, Аккурат не хотел работать, а Скурпулёз был доволен и услужлив как Конфуций.
  Хорошая была джизнь и хорошее, надо сказать, было место, пока его не облюбовали 'озлы. Это Тщатель их так прозвал, он любит читать и писать, хотя не скажешь что умный. Обычные люди, на первый взгляд, 'озлы не 'озлы, но открыл-то их точно я, потому что первый 'озел прокололся во время еды. Это был обычный мужик в пиджаке, он спешил, но небольшая поломка (Скурпулез во время заправки поцарапал гвоздем подфарник, а Тщатель предложил его заменить) заставила его выпить чашку чая (он пожелал чая) и съесть что-нибудь. Чай, я помню, был очень горячий, то есть действительно очень горячий, кипяток, пар валил, разве что не булькал. А мужик выпил его за три больших глотка. Такое было впечатление, что он все напутал и думал, что находится в пустыне, где воды за километр не достать.
  
  
  
  
   @@@@@
  
  
  
  Тимофей ушел.
   - Зануда, - сказала Надька. - Это же надо так замыкать на теориях. Эгоцентрик проклятый. У меня от него голова разболелась. Это что у нас, трещать - теперь предназначение человека?
   - Я думаю, - задумчиво сказал Шурик, - что предназначение человека в том, чтобы сиять. Сиять собственным светом...
  - Во-во, - сказала Надька. - И никого не трогать при этом. Не доставать теориями. Сияй себе тихонько в углу. Только без лекций. О значении своего "Я" в природе мироздания. Задолбал меня Тимоха.
  - Не можешь сиять - светись! - процитировал Кекс.
  - Да-а, - протянула Надька. - А не можешь светиться - тлей.
  Шурику это было просто.
  - Гори, - сказал он. - Между сиять и светиться "гори" пропустили. Сиять, гореть, светиться, тлеть.
  - А не можешь тлеть... - задумался на секунду Кекс, но Надька успела за него.
  - Иди за дровами!
  - Точно.
  - Пошел за дровами, ишак вонючий!
  Они засмеялись.
  - Еще бывает штын, - сказал Шурик. Ему тоже было весело.
  - Штын - это когда носки воняют, - сказал Кекс.
  - Точно, - сказала Надька. - Носки не причем.
  - Я не говорил носки, - сказал Шурик, оправдываясь. - Я сказал штын. Это палка такая, тоже горит. В костре, допустим.
  
   "КОСТЕР"
  
  - Костер, - сказала Надька. - Костер. Это просто круто. Это такой разноцветный сияющий шар. Он переливается всеми цветами, нет, не всеми, а только какие нравятся. В нем нет ничего отрицательного. Он сияет, и от него становится даже тепло.
   - Тепло - от радуги, - сказала Света.
   - Вообще молчи, - сказал Кекс. - Радугу я видел. У нас. Никакого тепла от нее быть не может. Это просто спектр в воздухе. Стоит таким треугольником, нацеленным в солнце. Красиво конечно, но костер...
   - Где это ты радугу видел? - спросила Надька.
   - Еще салют, - сказал Шурик.
  - Костер, - сказал мечтательно Кекс, - он живой, поэтому греет. Это как любовь человеческая, плотская. Тепло, даже горячо. Языки...
  - Языки? Какие еще языки? - возмутилась Надька. - С ума посходили. И откуда ты вообще все это прешь? Из глюков своих опять? И этот еще... Салютчик! Нет у нас ни костров, ни салютов, ни радуги. Хоть лопни.
  - Радугу я видел, - сказал Кекс. - Лично. В Пятигорске, мне тогда шесть лет было. Поехали мы с мамой...
  - Заткнись, - сказала Надька. - Своим враньем весь смысл испортил. Никакой жизни от вашего вранья.
  - Я конечно не знаю, - сказал Шурик. - Но по-моему, и костер и салют, и даже радуга - это все один смысловой объект, одного типа явления. Но так как постигаем мы их все равно лишь умозрительно, личные интерпретации каждого могут быть чуть-чуть различны.
  - Ну-у, - сказала Света. - Завел шарманку, вагант фигов, школяр. Этого мы, на, не понимаем, на, ты гравицапу давай, на...
  - Языки... - сказал мечтательно Кекс.
  Ничего не знаем, подумал Шурик. Вот братья...
  
  
  
  
   @@@@@
  
  
  
   - Сколько будет трижды три? - крикнул охранник издалека. Степан и Киса неспешно подошли к оцинкованной двери, обычной на вид, двустворчатой, разве что более широкой, чем принято. Степан в упор разглядывал парня. У того оказалась наглая рожа в угрях, а глаз дергался.
   - Ну! - парень напрягся. - Давайте же! Немые?
   Он переступил, а вернее, перепрыгнул с ноги на ногу.
   - Никакой джизни нет от тупиц, - парень расстегнул поясную кобуру.
   - Три, - без всякой интонации сказал Киса.
   Степан внимательно смотрел.
   Стражник дверей улыбнулся во весь рот.
   - О`К!
   Он начал разбухать прямо с середины тела, там, где висел пистолет, постепенно стал толстым и воздушным. Мягко оттолкнулся от земли и полетел как тяжеленный воздушный шар, уносимый легким ветром. Взорвался он метрах в семи от братьев, метнув во все стороны радужные хлопья.
   Вдвоем они отодвинули тяжелую дверь. Внутри был полумрак. По периметру помещения тянулась стойка, как в баре, с рядом высоких стульев перед ней. Напротив каждого стула располагались круглые как иллюминаторы окна, занавешенные тряпками. Сквозь некоторые из них пробивался свет, другие чернели на фоне серых стен.
   Киса отодвинул ближайшую тряпку.
  
   Слева в согнутой позе сидел азиат, всем своим видом доказывая гипотезу о рае, наступающем там, где его пожелаешь. Доходящая в блаженстве до полной бессмысленности улыбка растягивала его рот.
   - Идеальное место, - сказал Марк.
   Марк поставил поклажу к стене пещеры. Подошел Марк.
   - Капуста где? - спросил он, проталкивая слова через рот, в котором, стуча, шевелились мятные леденцы.
   Марк вынул из своего кармана пачку денег и, пересчитав, отдал.
   Марк, не торопясь, вышел из пещеры, на ходу поддев ногой камешек. Эхо стука было громче, чем должно быть.
   Спешить не хотелось.
   - По меньшей мере здесь нет тех, кто снаружи, - как бы спрашивая сказал Марк.
  - Хорошее начало, - сказал он и тут же подумал - о, господи! Так промахнуться. Видимо, что-то случилось с нервами. Он припомнил сумму, отданную Марку.
  Теперь предстояло отделаться от этого типа. Хотя азиаты умирают традиционно трудно.
  
  
   - Это не то, - сказал Киса.
   - Круто, - сказал Степан. - Ты поэт.
   - Это не та комната, - сказал Киса. - Это вообще не Комната.
   - Да уж.
   Степан устало сполз по побеленной стене, положил голову на руки, а руки на колени.
  - Устал.
   Киса сел к стойке и уставился в следующий иллюминатор.
   - Хоть во все смотри, - сказал вяло Степан.
   - И буду, - сказал Киса.
  
  
  
  
   @@@@@
  
  
  
  В дверь снова позвонили.
   Надька протерла глаза и посмотрела в лужу на столе. В луже отражалось окно, а в окне небо. Снег перестал, и облака стали принимать формы.
   - Успели, - сказал Шурик. - Здорово было. Кого там черт несет?
   - Вытри, - сказал Кекс, - чтобы никто не видел. Я пойду открою.
  
   - Но вот выпал снег, и я опять не знаю, кто я, - процитировал Кекс.
   - Старенький, - тихо сказала Надька, глядя на темный свалявшийся порошок. - Свет, смотри, года три, не меньше.
   - Угу.
   Света колупала пальцем засохшую лужицу варенья на столе. Ее глаза тяжело, в три этапа, передвинулись сначала на Кекса, потом на Надьку, потом на целлофановый пакет со снегом.
   Кекс быстро и умело втерся в ногу, почти ничего не просыпав на пол.
   - Кайф, - сказал он. - Не обманул подлец старый.
   - Момент великий, - с иронией сказала Света. - Кто начнет?
   - Надькина очередь.
   - Ладно, - сказала Надька. - Подлец, говоришь?
  
   "ПОДЛЕЦЫ И ГРЕЙТЫ".
  
   Грейты. Кроме них есть еще подлецы, но про них я мало что знаю, я-то не подлец. Я - из великих и мне это ближе. Даже если я ошибаюсь и на самом деле я все-таки подлец... это вряд ли.
   Любой грейт думает, что он самый великий - а я так думаю. Еще одно косвенное определение величия. И хотя чтобы отгородиться от подлецов великие говорят, что каждый велик одинаково, любой настоящий грейт чувствует себя самым что ни на есть. Иначе что он за великий.
   Великих меньше. Конечно, их меньше, а подлецов больше. Подлецов всегда, во все времена бывает больше.
  Среди подлецов есть зомби, это те, кто не соображает, кто он, они действуют повинуясь внешним силам, не задумываясь ни на секунду. Подлецы все хитрые. А самые хитрые из них норовят прикинуться великими. Но разница есть, хотя и не выразимая в словах. Да и что. Слова - орудия подлецов. И кто вылавливает подлецов среди великих - сам подлец, несомненно.
  Подлецы все принадлежат сектам. Это их физическая предрасположенность, не могут быть сами по себе, хоть ты тресни. Или стоят у пивного ларька и мутузят втроем - вчетвером какого-нибудь великого, случайно проходившего мимо, или собираются в церкви и поют красивые псалмы - заслушаешься. А то идут в поход - открывать новые земли. Чего-чего, а заморочек разных и выкрутасов у подлецов хоть отбавляй.
  Подлецы бьют и тиранят своих жен, повышают на них голос, а потом извиняются, чтобы попросить денег. Они считают, что дружить с женщинами ниже достоинства, а живут вместе из стадного чувства и чтобы соседи не засмеяли. Подлецы.
  А каждый грейт - сам по себе, хотя и они вынуждены держаться в обществе. Но общаются они либо практикуя непосредственную выгоду выживания, либо следуя по пути наименьшего сопротивления, не в силах тратиться по мелочам в ущерб величию. Ничто не заставит великого отдать часть своей души, искренне заботясь о ком-то близком. Поэтому он и свободен как челн в безопасном море, а душа его огромна и чиста как парус.
  Подлецы выпускают своих кошек гулять в подъезд, и они там гадят. А нюхают потом это все, и подлецы и великие, но у великих чувства тоньше и им больше неприятно, а подлецам до фонаря, у некоторых из них никакого нюха нет от снега этого года или льда, или водки, а некоторые сами воняют не лучше кошачьего дерьма.
  Грейты люди тихие, им лишние разговоры ни к чему. Слава, почести при народе - они бегут от этого как от огня. А вот подлецы так и норовят выпятить все из себя наружу. Прославиться любой ценой, ценой убийства, ценой потери достоинства, ценой измены - это у них конёк, коронка. Родного отца обложат, не постесняются перед камерой.
  Они размешивают старый снег новым, как будто никто не понимает, что к чему, и продают. А никому не говорят, сволочи. Подлецы.
  Еще подлецы не любят когда их фотографируют или снимают на видео без денег. А кто любит, спросите вы и будете правы. Только грейт никогда не скажет вслух: "Не надо фотографировать, не надо! А то пизды-ы получите или камеру сожгу!". Так не постыдиться и опозориться может только натуральный подлец. Мало-мальский грейт все предусмотрит и не пойдет в то место, где идут съемки. А если и пойдет, то закроет лицо руками, словно зубы болят, и все. Или нужно наклониться и шнурки завязывать, пока все не рассосется и репортеры не уйдут.
  Грейт никогда не опоздает. Пунктуальность у него в венах. Или в генах, заложена. Если случается такое несчастье, то у грейта целый день болит голова, его тошнит и ему плохо. Ответственность. Ответственность за свои поступки - вот что отличает великого от подлеца. Иногда грейт плачет ночью, потому что опоздал на встречу с приятелем в ту осень, девятнадцать лет назад. Подлецам же все равно. Они считают, что можно сказать в трубку: "Щас, иду!" и лечь немного вздремнуть, благо время еще есть. Выйти из дома за три минуты до назначенного свидания и отвлечься на покупку папирос. Хотя знают, подлецы, загодя, что папирос нет. А потом говорят для оправдания: "Как же я на свидание, и без папирос!" Успею, мол, я самый быстрый в мире и симпатичный тоже, опоздаю в самом крайнем случае, подумаешь. Или еще стараются по-честному успеть, бегают из стороны в сторону, ругаются матом, нервничают и все равно опаздывают. Опоздают на целых семь минут и говорят, мол, это ничего, не старт ракеты, между товарищами пять-шесть минут не грех, подождут, мы их ждали ведь. Как-то. Никто не помнит когда, но все равно. Было дело. Просто сейчас тяжелые обстоятельства, полная запара, удержать бы башню, чтоб не взорвалась... Не до аккуратности. Жалкие чучела.
  Подлецы все тупые, а великие умные. Умный человек отличается от тупого по ауре. Если в четвертом слое ауры видны ярко выраженные оранжевые вспышки - человек туп как пробка, не о чем спорить.
   Тупой не знает о том, что он тупой. Потому что не может видеть своей ауры. Он и чужой бы не смог увидеть, даже если бы захотел. Тупость не награда, а участие. Для процесса жизни необходимы все.
  
  
  
  
  
   @@@@@
  
  
  
   - Ну и где здесь небо? - Киса задумчиво курил, пуская дым, стараясь попасть точно по диаметру иллюминатора. Степан внимательно смотрел в свой. Киса видел, как окошко перед Степаном озаряется изнутри желтыми всполохами.
   - Война, что ли? - спросил Киса.
   - Не пойму пока, - сказал Степан. - Дым, ничего не видно. Ты дыши, дыши.
   - А я дышу.
   - Небо - это мы, - сказал Степан. - У тебя красная с черепом есть?
   Киса поглядел на кнопки своего пульта.
   - Угу. Так ты думаешь, это я им темень напустил?
   - Если красную с черепом нажимал, то да. Я один раз нажал случайно, такую игру испортил. Все погибли сразу, а один остался и долго бегал по кругу, кричал, кричал чего-то. Но уже все. Красная - точно гамовер. А мы для них - управляющий принцип, божественное начало.
   Киса встал с кресла и пошел по ряду, находя и выключая на каждом пульте красную кнопку. Экраны гасли один за другим.
   - Получите, - сказал Киса, когда устал.
   - Напрасно ты это, - не отрываясь, сказал Степан. - Глупо. Ты дышишь, но неуравновешен. В таком состоянии все без толку. Только жизни погубил. Равновесия нет.
   - Да пошел ты, - сказал Киса.
  
  
  
  
   @@@@@
  
  
  
   Все. Одна. В окружении звезд и снега, как и было предсказано. Судьба моя, грех мой. Сиять одной. Я знала это, но знала и то, что такой быть не могу. Какая-то ошибка вкралась в расчеты, когда меня выпускали с божественного конвейера. Неспособность исполнять предназначения. Ушел последний, несмышленый, слабый. На смерть ли, в другую жизнь, на торжество - не знаю. Мой удел теперь смотреть на рисунки и фотографии. Вот он, заветный альбом. Три внука, от Марии, три богатыря. Коленька потемнел сразу, он всегда был неуклюж, неповоротлив, ел больше всех. Отец их, тот всегда был героем, вон как гордо вылупился, аж сияет. С ним на фото, вдалеке, дружки его сумасшедшие, как на подбор, пиджаки черные, кожаные, очки эти... Пижоны.
   Бабуля потянулась перевернуть крашеную кальку, собираясь открыть лик Деда, но так и застыла в нерешительности.
   Не хочу. .. Или не могу? Простить не могу, вот что. Ведь любила тебя больше жизни. Не захотел с собой взять или не смог, так ведь ни знака не оставил, ни записки какой...Почему все мужчины эгоисты? Это что, закон природы? Отомщу, не буду смотреть, не открою. Открою перед самым концом, после того, как священник уйдет. Гляну одним глазком, на фон только, да и пойму, что ты теперь, где.
   Вот Машкин выпуск, сохранилась картинка. Все как у людей, да и Машка сияет, счастливая, молодая, вся жизнь впереди. И люди все хорошие, вот Паша Сергеев, Шура Балабанова, этот тоже, как его... Искателей и нет совсем...Ан нет, потемнел один. Как бишь его? Ни за что бы не подумала. А может, вода попала в альбом, или светом как-то? Нет, точно, искателем заделался. А может, был всегда, только прикидывался, боялся, из института выгонят.
   Шурик. Ох, Шурик... Золото, а не мальчик. Заботливый, умненький. Глаза блестят, пальто Степаново скинул, в форме сфотографировался. Подумал видно о старухе, начистился, погладился.. .
  
  
  
  
   @@@@@
  
  
   Надька, стоя у окна, смотрела на улицу.
   - Хорошо вдвоем.
   Большой и грузный Кекс подошел сзади и обнял ее. Они поцеловались. Кекс, наклонившись, закрыл глаза, его губы путешествовали по ее лицу. Внезапно он понял, что чувствует соль, открыл глаза и увидел, что Надька плачет.
   - Ты что? - удивился Кекс.
   - Живот болит, - плача сказала Надька. Она села на пол и заревела.
  - Давно? - спросил Кекс
   - Отстань.
   - Нет, правда, - сказал Кекс. - Я могу помочь.
   - Никто мне не поможет, - плача, сказала Надька.
   - Глупенькая, - сказал Кекс. - Конечно, никто не поможет, пока ты мне не скажешь, где именно болит, как и, может быть, ты знаешь почему? Ты можешь вспомнить, что ты ела? Мы вчера кальмаров ели, так? У меня ничего не болит...
   Надька так и сидела молча у батареи, поджав ноги и обхватив руками грудь.
   - Вот, - сказал Кекс. - Придумал. Эврика. Тебе надо съесть уголь. Активированный, в таблетках.
   - Какой еще уголь? - спросила Надька. - Совсем что ли?
   - Черные таблетки, - сказал Кекс. - У нас где-то были.
   Он двинулся к аптечке.
   - Я не ем никакие таблетки, ты же знаешь.
   - Да это же уголь. Все едят уголь. Он в таблетках, потому что черный. Чтобы зубы не пачкать. А так у половины людей рот был бы черный. Вот они и едят его в таблетках, а не грызут остывшие костры. Ты не представляешь себе, сколько людей втайне от общества ест уголь. Сидят по углам и хавают в одинаре.
  Надька улыбнулась сквозь слезы.
  - На, ешь, - сказал Кекс. - По таблетке на десять килограммов веса. Тебе пятнадцать штук.
  - Дурак. Это тебе пятнадцать штук, - она по-детски вытерла лицо тыльной стороной руки. - А я совсем не буду.
   Кекс вопросительно посмотрел на нее.
  - Не болит уже, - сказала Надька. - Ну его.
   Кекс поднял ее с пола и легко отнес на диван. Сам пристроился рядом, поглаживая ее по ноге.
   - Пугаешь, - сказал он.
   - Думаешь, это из-за снега? - спросила Надька.
   - Из-за снега? - не понял Кекс. - А-а, нет. Нет, конечно, ты же знаешь, снег не вреднее воды. Маленькие белые кристаллики, пережившие лето. Может, это женские дела? Может ты это... в положении?
   Надька, смеясь, вскочила с кровати.
   - В положении! Ха-ха! Я в положении! Я в оч-чень интересном положении!
   Она склонила голову набок и подошла к Кексу, сощурившись.
   - Мистер, положите меня в интересное положение. Ну положите же, - протянула она как нищенка на вокзале.
  - Сейчас гости придут, - сказал Кекс.
  - Надоели твои гости, - сказала Надька. - Хочу в положе-эние.
   - Мои, интересно, - сказал Кекс. - А снег?
  - Кстати, - сказала Надька. - Видел иностранцев? Вчера мама по телефону... В городе иностранцы, ну, туристы что ли, и вот они вокруг наста трутся и трутся. А вчера, смех, ходили в баню для отмазки и из парилки в сугробы ныряли. Катались там, в снегу, как щенята. И делали вид при этом, что их прет.
   - Азиаты, - сказал Кекс. - Что с них взять.
   - Да нет, - сказала Надька. - Они прикидываются. Думаешь, что, они не знают, что этого года снег не прет? Все они знают. Мне, между прочим, один знакомый моряк рассказывал, что у них там за границей специальные снегохранилища придумали, естественные, в горах. Копают на северных склонах огромные ямищи, и ветер нагоняет за зиму огромные сугробы. Летом, конечно, половина стаивает, а половина не успевает. Представляешь? Говорят, в некоторых ямах до четырех слоев лежит. Представляешь? А тут дураками прикидываются, нынешним давай растираться. Наверное, цены на холодильники хотят сбить.
   - Сказки все это, - сказал Кекс. - У иностранцев другие фишки. Они на памяти замыкают. Видела, все как один с фотоаппаратами. И щелкают, и щелкают. Приезжают будто достопримечательности смотреть, а сами немного посмотрят и непременно - щелк!
   - Ну и что?
   - Как что? Потом по фотографиям прутся. Отложат их лет на десять, и смотрят по одной. Фотографии - не снег, морозильник не нужен, могут хоть сто лет лежать.
   - Ух, ты! - сказала Надька. - Представляешь, столетний снег. В Канта можно превратиться.
   - Фотки мысли не кристаллизуют, - уверенно сказал Кекс. - Им там за границей умных тоже не надо. У фоток что-то другое. Всегда хотел попробовать, да руки не доходили.
   - А у нас фотоаппарат есть?
   В дверь позвонили.
   - Ну вот, - расстроилась Надька. - Поговорить не дадут. Всегда так.
   - Да ладно, - весело сказал Кекс. - Это Тимоха, мысли свои принес. Кристаллизовать. Неопытный и восторженный Тимоха.
   - Да ну его.
  
  
   - Ну, давайте, - сказал Тимофей.
   - У тебя раздражение пошло, - сказал Кекс Надьке, - видишь? Вот здесь, на ноге. Втирай в другое место, не ленись.
   - Все, что является дырой в никуда - это наркотик, - сказал Тимофей. - Костер - дыра в никуда? Еще какая. Универсальная дыра в никуда, чистит видимо и невидимо. То есть, согревает путников и сжигает мусор. Вывод: костер - наркотик. Снег прошлых лет - стимулирует вербальность. Закручивает в воронку мыслеобразов. Вывод: дыра, то есть, наркотик. Женское тело, вернее, место на нем... Ну, это ладно, сейчас не об этом.
   - Фотографии, - засмеялась Надька.
   - Фотографии, картины, телевизор, - серьезно сказал Тимофей. - Все это мощнейшие стимуляторы. Улавливают внимание, заставляют действовать. Окна... Допустим, есть место, где собраны все окна на свете. Этакий огромный зал...
   - Только не надо про Комнату, - томно сказала Надька. - Надоело.
   - Что-то ничего абсолютно на ум не идет, - сказал Кекс, оглянулся. - Вот у нас окно. За окном идет снег. Снег идет сейчас. Он беспонтовый.
   - Да ну вас, - сказал Тимофей. - Тогда я.
  
  
  
   "ДЕЙСВИЕ, ЧУВСТВО, УМ И ИХ ОТНОШЕНИЯ"
  
   Действие это реальность, это след на плоскости.
   Действие, которое производит Я, всегда или почти всегда окрашено определенным оттенком.
   Основными производителями красок для покраски действий являются аналитический разум и чувства человека.
   Беда не в том, что разум плох и чужероден, а чувства порой неуправляемы, нет. Беда в том, что по отдельности не ум, не чувство практически не существуют.
   Все действия людей окрашены в дичайшие сочетания. Вследствие разнообразия интенсивности чувств и степеней отточенности аналитического разума количество таких сочетаний бесконечно.
   Беда современного Я - неумение разделить разум и чувства друг от друга.
   Если бы человек четко различал, что именно - разум или чувства управляют Я в каждый момент, он бы мог управлять окрашенностью своих действий.
   Это значит, что ум должен понимать, с каким чувством в данный момент действует Я, а чувство должно ощущать, что ум - это только инструмент, который Я иногда вынужден применять, для того чтобы выжить.
  Разум должен быть складным: опасность миновала - инструмент сложен.
  Все это нагромождение бесконечных и бесполезных насадок, слоев краски в виде смесей мыслей и чувств - балласт, порождение разума на холостом ходу (ведь опасности нет), вовремя не засунутого в карман.
  Действия человека должны быть по возможности чисты.
   Из бесконечной суммы чистых, неокрашенных действий состоит вселенная.
  Чувства - это силы природы, двигающие Я по плоскостям жизни, ум - это приспособление, как автомобиль. Надо далеко идти - садимся и едем.
  Далеко еще, спрашивают Мы? Что это за город, спрашивают Мы? Резина у нас зимняя, спрашивают Мы? Нет ответа. Мы не знают кто они, потому что пользуются смесью разума и чувств в каждой оценке своего Я. Все грязное, стекла грязные, обогрева заднего стекла нет, ничего понять нельзя.
  Исключение из обихода бесполезной привычки думать - ключ к пониманию чистого Я.
  Ключ зажигания вставлен. Пол-оборота. Чистота действий - залог.
  
  - Чего залог? - спросил Кекс.
  - Залог чего? - спросила Надька.
  - В человеке все должно быть прекрасно, - сказал Тимофей.
  
  
  
  
  
   @@@@@
  
  
  
  - А чего они?! Я им говорил, говорил... Салют как бабахнет! Кругом огонь, и люди все под три метра. Все орут, кричат, а чего кричат, понять невозможно. Я и ушел... Пока через копии, пока через воздух, пока джизнью занимался... Когда до комнаты дошел, они уже мертвые были. Так и сидели как живые, смотрели в свои окна. Там картинки, а они мертвые, я хотел пальто отдать обратно, да пальто у Бабули...
   Шурик замолчал и посмотрел на стража. Страж был похож на всадника, а сделан был как бы из облака.
   - Пурги не мороси, - сказало облако. - Проходи. Смотри, на ковер не наступай.
   Шурик вошел и закрыл за собой дверь. Салатовый коридор был освещен люминесцентным светом и кончался тупиком. В конце тупика зияла черная дыра диаметром в метр, к дыре шла, чуть сбившись в одном месте, красная ковровая дорожка. Шурик аккуратно двинулся вдоль нее, стараясь не смотреть вниз. Потертый ковер был почти прозрачным, и глубоко снизу раздавалось неспокойное тигриное рычание. Дойдя до дыры, Шурик остановился. Оглянулся по привычке назад и вынужден был тут же наступить в круг, потому что страшный оскаленный зверь уже летел на него в неслышном прыжке.
   Страж похожий на всадника взмыл в небо, полетел выпадать в дальние страны.
  
   На него смотрел отец. Рядом, непонятно на чем, но сидел старец в капюшоне, надвинутом на глаза. Ближе чем за пять метров ничего не было видно, хотя вся чернота вокруг была на удивление прозрачной.
   - Давай быстрей, - сказал отец. - Долго тебя ждать.
   Он был в черной футболке и удивительно молодо выглядел. Даже на взгляд Шурика, который помнил его только по фотографиям. На футболке красовалась ярко-желтая кривая надпись: "Узнаешь родного брата Колю!? О. Бендер".
   - Кто это? - спросил Шурик.
   - Дед, - сказал юный отец. - Это Шурик твой дед, дедушка Миша.
   - Да нет, - сказал Шурик, - кто такой О. Бендер?
   Старик в капюшоне распахнул руки в стороны и стал похож на громадного ворона. Шурику даже послышалось некое "гра!".
   - Давай под крыло. Как ты думаешь, сколько мы ждали, пока ты там раскачивался?
   - А чего ждали-то?
   - Прыгать только по трое можно. Давай, не умничай.
   - А Киса? - спросил Шурик. - А Степан?
   Отец раздвоился. Одна его половина обернулась, идя к крылу, молча спросила глазами: "А это кто ещё?". Вторая продолжала стоять рядом, ничего не говоря.
   Шурик хотел заплакать, но у него не получилось.
   Под крылом было темно и пахло одеколоном.
  - Прыгаем, - гракнул сверху из темноты деда Миша. - Только чур вместе.
  
  
  
  
  
  
   @@@@@
  
  
  - Какой рок!? And roll!? Какая музыка!? Какие слова!? Нет ничего! Поняли? Больше ничего нет! Вперёд! Туда, где не надо думать словами, а слышать - звуками!
   Гостивший уже третий день Чайник хрипло надрывался, ожидая чая.
   - Больше - лишнее слово, - сказал Кекс. - Не паникуй. Распад первой оболочки. Обычное дело.
   Он повернулся к Свете.
   - Этот Чайник - другой мир. И казалось бы, а нет.
   Надька пошла чистить зубы.
   - Куда она? - спросила Света. Света устала и сидела уже еле-еле. Внутри у нее выключился один из последних запасников.
   - Зубы чистить, - сказал Кекс и посмотрел на часы. Часы на его руке прогримасничали сто тридцать семь.
   - Она всегда так. Чистит зубы когда думает, что они грязные.
   - Грязные - лишнее слово, - сказала Света.
   - Да, - согласился Кекс. - Не подходит. Вот если бы она ходила чай заваривать, то подошло бы. Чай. Чайник. Китай - чайник по-английски.
   - Много работы, - сказала Света. - Трудно.
   - Это как относиться.
   - Спортивная ходьба тоже подходит, - сказала Света. - Когда по телевизору.
   - Главное - это распорядок.
  Это вошла Надька.
   - Я теперь Надя. Не Надька. Надоело. Быть. Надями. Я теперь Соня, - сказала Надька. - С чистыми зубами. Кого куснуть?
   Она улыбнулась.
   - Хватит корпеть над смыслами.
   Резко рукой отпихнула штору. В комнату - хлоп - свет.
   - Предлагаю вернуться к распорядкам, - сказала Надька.
   - И к Соням.
   - Сон входит в распорядок. Все сны.
   - Я не против, - сказал Кекс. - Только света много. Солнце, вспышки, салюты. Сказки все это, басни. Можно мне солнечные очки одеть? И кожаный пиджак?
   - Я - за! - сказала Света.
   - Тогда так, чугреники, - сказала Надька. - Раз - всем проснуться! Два - распорядок! Три - тоже распорядок. Мы не должны сереть, иначе лёд лизать - одна дорога. Грёбаный мир! Поэтому я чищу зубы. Свежесть терять нельзя.
   Кекс включил вентилятор, а Света побрызгала в воздух вокруг себя из пульверизатора.
   - Все равно суховато, - сказал задремавший было Чайник. - Я извиняюсь, конечно, у нас разные культурные пласты. Есть Китай и есть все остальное.
   - Я извиняюсь! - крикнула Надька.
   - Куда лезешь, чайник!? - одновременно, не удержавшись от цитаты, крикнул Кекс. - Мне зелёный, тебе, чай, красный!
   - Я извиняюсь, - повторила Надька, - анекдот вспомнила. Мужик заходит в дверь и говорит: "Я извиняюсь, что я извиняюсь, но, извиняюсь, где здесь туалет?"
   Надька рассмеялась. Её намокшие после душа волосы рассыпались по плечам милым веером.
   - Веер - тоже из Китая, - не сдался Чайник.
   - В Китае бабки говорят - сказала Света, - что Жан Жак Руссо, Иван Поддубный, Дон Хуан - Карлос и Чжуань Цзы - это одно и то же. Было одним. Раньше, давно.
   - С бабками всегда так, - многозначительно сказал Кекс. Он сидел за столом и пил коричневое пиво. - То они есть, то их нет.
   - Кто!? - закричал очнувшийся за часами пластилиновый ковбой. Его шляпа упала за плейер, а левой ноги до колена не было. - Кто есть кто!? Кто есть Клинт Иствуд?
   - Ненастоящему - бой, - сказала Света. Ее понемногу начинало отпускать. - Страшно, что в одном и сухость, и холод, в снеге, правда?
   - Всегда так поначалу, - сказала Надька. - Все покупаются на ерунду. Борьба плюсов и минусов, единство противоположностей. А влажности, действительно не помешало бы добавить.
   Она повернулась к Кексу.
   - Добавь на семь.
  - Семь, - повторил Кекс и повернул серебряную ручку. Индикатор зазеленел на семи.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"