Эта деревня обычно никак не называлась. Очень редко у неё появлялись путники, которым было бы нужно какое-нибудь слово, чтобы отличить её от многих других деревень. Случайный путник мог бы подумать, что это и не деревня вовсе, а хутор. Она как будто состояла из одного большого дома, прямоугольником окаймляющего внутренний двор с бедным полем ржи. На самом деле в этом доме было множество топившихся по-чёрному комнат, в каждой из которых жила одна семья. Хотя многие комнаты соединялись с собой дверями, но пользовались ими больше зимой, чтобы общаться с соплеменниками, не выходя на мороз. Чаще ходили сразу наружу. "Улицей" это не назовёшь: кругом - сплошной лес. Даже ближайшая речушка - довольно далеко. Жители поговаривали, что их погнали от реки давным-давно.
Кто же жил в этом одиноком доме-деревне? Племя лис. Собственно, это были люди, походившие на этих животных только жёлто-рыжими волосами и небольшим ростом. Но они рассказывали, что произошли от одного хитрого лиса. Почти все их сказки были про то как он кого-нибудь обманывал или про то, как их человек превращался в лиса. Да и правда думали, что их мужчины (а иногда и особо хитрые женщины) могут превращаться в лис. Об этом говорили детям, и мальчики ждали, когда же они станут настоящими охотниками, чтобы тоже превращаться. Лисы у них были везде - на брёвнах домов в виде резьбы, на полу в комнатах или на шее на верёвочке в виде фигурок, в заговорах, которые произносили когда отправляли мужчин на охоту, сеяли и собирали рожь, гнали хвори и мышей или желали хорошую погоду. Когда к деревне подходили лисы из чащи, им кланялись и угощали их, и всегда давали затрещины детям, которые пытались кинуть камень в гостя.
Те, кто чаще охотился, и те кто чаще занимался рожью, слегка посмеивались друг над другом и спорили, кто кормит племя больше. Это и правда было сложновато сказать, потому что они недостаточно хорошо умели выращивать рожь и вообще были далеки от чудес, о которых сбивчиво рассказывали те, кто бывал у реки. У той реки, например, вождь и шаман купили себе настоящие железные ножи - остальные пользовались каменными. Они редко ходили к чужакам, да и к другим племенам лис - только когда надо было отдавать мальчиков в жёны или брать мальчиков мужьями.
К охоте там приобщали с самых малых лет. Дети помогали плести силки, иногда им поручали ловить мышей, учили стрелять из маленьких луков. Однако мальчики с нетерпением ждали, когда же им покажут настоящую охоту, заберут куда-то в лес надолго и выведут уже взрослыми.
А особенно ждал этого один паренёк, которого пока что звали Ранёшний. Поджарый, долговязый для своих лет и своего племени. Многие дети с опаской поглядывали на лес, другие осторожно забредали и вскоре возвращались. Их Ранёшний обзывал трусами, особенно тех кто вернулся. Сам он однажды попросту встал утром и пошёл в чащу - в том направлении, куда каждый год уводили подростков, чтобы они стали взрослыми. Каменный нож был у Ранёшнего наготове (в дороге он не раз подумал, что надо было стащить у шамана железный - всё равно лежит без дела). И походкой он подражал крадущимся охотникам, не понимая, как на самом деле надо красться. И так заплутал, что искали его всю ночь, и нашли утром голодного и холодного.
Но Ранёшний не сдался и вскоре опять сбежал в лес. В тот раз подготовился получше - взял котомку с хлебом и мясом, плед чтобы спать и даже бурдюк с бузинной настойкой ему не по возрасту - слышал, она согревает. Конечно, и тогда он много раз пожалел, что подготовился как-то не так, но этот поход оказался удачнее - он всё же нашёл в чаще какую-то большую хижину. Из которой вышел его дядька Посвист (он всегда и уводил детей делаться взрослыми), схватил мальчонку, хорошенько отлупил и уволок за ухо домой. С тех пор Ранёшний часто горбился, морща нос и огрызался на всех пуще прежнего. И стал ждать возраста ещё больше.
А годы текли, и этот день настал. Ранёшнему исполнилось двенадцать лет, и дядя забрал его и сверстников в лес. И на самого Ранёшнего то и дело поглядывал, подозревал. И отвёл он детей в тот самый дом. А наш лазутчик-то весь трепетал, входя, думал - ух, что-то там будет! А ничего особенного и не было. Как тот же их дом-деревня, только меньше, и куче мальчишек велено в одной комнате спать.
Да ещё вот, когда все осмотрели, расположились, и Ранёшний успел нахмуриться, что его так обманули, ничего волшебного не показали, дядя Посвист сказал этак бегло, будто вспомнил забытое, что в дверь одну маленькую ходить нельзя. А Ранёшний было бросил взгляд на дверь, да и опустил его. Как-то скучно - просто сказали не заходить, да кто же помешает? Может, там хранится зерно, которое не должно отсыреть? И Ранёшний почти назло решил не смотреть за дверью.
И вот он со сверстниками стал жить в этом доме. Иногда через него ходили взрослые охотники - отдыхали, говорили, шутили и ругались, играли в камни, свежевали и солили добычу, посмеивались над детьми или наоборот ободряли их... А Посвист каждый день, с утра до вечера, до поры, когда уже невозможно держаться на ногах и чуть дальше, водил детей по лесу и рассказывал, как надо охотиться. Говорил, что подходить к добыче надо с подветренной стороны, чтобы не учуяли, говорил, как понимать хотя бы даже чуть примятую траву, едва заметные запахи, едва слышимые шумы... Ранёшний конечно же всегда рвался вперёд, распугивая всю добычу, а однажды чуть не попался на рога оленя.
- Торопыга!
- Торопыга! - кричали ему другие дети.
- Торопыга... - с тихой усмешкой повторял дядя.
Посвист то и дело рассказывал, почему они любят лис, кроме как потому что те были их предками. От лис их племя переняло свою хитрость и осторожность, говорил дядя. А ещё лисы мышей ловят, чтоб те не грызли людям зерно. Посмеивался тогда дядя над теми, кто сеял - вот, те гордятся, что кормят всех хлебом, а помогают-то в том охотничьи собратья. А когда лис видели среди деревьев воочию, Посвист велел детям с почтением замирать перед прапрадедушкой и внимательно следить за походкой, за настороженными взглядами и принюхами зверя - перенимать, вбирать. Если кому-то случалось спугнуть прапрадедушку, то это всегда бывал Ранёшний.
Когда вечерами возвращались в дом, Ранёшний был слишком измотан, чтобы заглядывать в запретную дверь. Конечно, немного сил нужно, чтобы подойти и открыть, но с одной стороны Ранёшний думал "Там нет ничего интересного", а с другой - "А если есть интересное, но это же волшебные приключения, для которых нужны силы". И не открывал. А в те редкие дни, когда дети не слишком утомлялись по возвращению, или когда возвращались в дом в середине дня, мешало то одно, то другое. Иной раз слишком толпились взрослые охотники - не прошмыгнёшь. Другой раз дети затеят какую-нибудь игру. И как тут не поиграть, особенно если в игре можно показать себя, особенно когда на охоте не очень-то показал из-за торопливости. Один раз, лёжа усталым и глядя на дверь, Ранёшний думал со злостью:
"Это дядя намеренно таким скучным голосом её запретил, чтобы мне не хотелось её открывать!"
Одно утро началось с того, как Посвист в очередной раз натаскивал мальчишек в стрельбе. И Ранёшний подумал, что имеет полное право сбежать. Он и так был лучшим в этом деле. По крайней мере, когда речь идёт о первой стреле. Всеми последующими он мазал похлеще сверстников. Но уж за первую считал себя лучшим, тем более дядя говорил: "В охоте на зайца только первая стрела бьёт".
И когда все сосредоточились - собрались смеяться над стрельбой неуклёжего Ботелки, Ранёшний покрался назад. Пригодились уроки лисьей походки. Вот теперь, когда дом стоял пустым, и запретная дверь из скучной вдруг стала волшебной, всё было так же загадочно, как когда Ранёшний нашёл дом в дерзновенном походе. Даже постоять перед дверью захотелось - а то что же, он просто так возьмёт её и откроет? Но торопыга решил - чего теперь медлить - и распахнул её!..
Что увидел - сразу ударило по глазам резким впечатлением, а потом малец колебался - всё-таки скучно или волшебно? За дверью была крохотная комнатка с маленьким окошком. И стоял в ней лишь истукан-лис - огромный, и весь изрезанный - не то рисунком шерсти, не то большой вязью знаков каких-то. И казалось - готов был прыгнуть, вот убеждали глаза ранёшнего - уже двигался лис, хотя поглядеть - и просто чурбан стоячий. А глаза-то живые, голубые, и вообще раскрашен как живой, хотя дерево щербатое, старое-старое. Ранёшний уж чуть сам на себя не злился, сам себя костерил мысленно:
"Да нет здесь ничего волшебного, деревяшка деревяшкой!"
И хочет уже хлопнуть дверью со злостью на всё - на взрослых, что зря вокруг скучной двери всё это устроили, на себя - что кажется ему, будто и не скучно это вовсе, хотя скучно, на деревянного лиса - такой-сякой, весь скучный, а глазами так и говорит - не скучный я! Хочет Ранёшний дверью хлопнуть, а не может - все глаза в лиса упёрлись. Но пересилил себя, да и хлопнул! Тут-то его дядя, что у сеней с другим взрослым говорил, и услышал...
Долго и больно Ранёшнего палками лупили на глазах у сверстников. Да с такими хитрыми лицами - как будто сами и ждали, что он ослушается и дверь откроет. Ух и злобу же затаил Ранёшний! И на взрослых, да на всех, и на детей что стояли вокруг - даже на тех, кто не смеялся, а боялся.
А сколько ударов палок дядя затеял по племяннику? Это сосчитать не удалось. Из леса вышел лис. Огромный, как та деревянная фигура, а то и больше. Взрослые сразу и прекратили бить, замерли перед лисом, как будто даже сами - провинившиеся дети. А лис прошёл по-звериному важно, лениво и одинаково оглядывая и детей, и взрослых, подошёл к Ранёшнему и обнюхал его. Так, будто проверяя, не вкусный ли он случайно, или не его ли ребёнок, хоть и не похож. И ушёл. А дядя сказал Ранёшнему, да так, будто ругал:
- Радуйся, что лисий шаман за тебя заступился!
Дни шли, дядя всё больше намекал, что детям скоро надо будет пройти очень сложный и важный обряд. После которого они может ещё не сразу станут взрослыми, то подрастут на палец уж точно. И ещё намекал, что тогда они получат настоящее имена. Не то что их детские - подумаешь, родители подсчитали, сколько до них родилось, или поглядели на мордаху младенца, и прилепили к ребёнку слово. Настоящее-то имя и правда должно говорить, кто таков человек. Вот дядя Посвист громче и гибче всех свистел, потому и зовут Посвистом.
А ещё то и дело намекал, что скорее всего настоящим именем будет прозвище, которое дали сверстники. Осьмого назовут Колобродом, Ботелку - Шумным, Ранёшнего - Торопыгой. И смеялись:
- Родиться торопился, потому и Ранёшний, и жить спешишь, потому и Торопыга!
И огрызался он, и теребил дядю - мол, пусть ему дадут самому себе выбрать имя! А назвался бы он... Прыткий! Да, почти то же, что Торопыга, но звучит лучше! Но дядя только посмеивался.
Обряд должен был состояться со дня на день, когда Посвист разбудил детей раньше прежнего. Стояла полная темень, только дядины очертания мелькали на фоне двери, лишь слегка более синеватой благодаря Луне. Он яростно теребил мальчишек и взбудоражено тараторил:
- Племя волков идёт! Всё жгут, в плен угоняют! Хватайте ножи, луки, бежим к норе! И чтоб тихо!!
Пока все вскакивали и нашаривали оружие, Ранёшний заведённо спросил:
- Мы будем сражаться с людьми-волками?!
- Нет, я же сказал - к норе! - раздражился к дядя. - Нюхать ещё не научились, а туда же!
- Зачем тогда ножи и луки?! - занудил малец, и его костистые пальцы сжались на оружии.
- Чтоб если припрут - хоть что-то вас, долбомышей, спасло, если сильно свезёт.
Ведя ораву через холодный тёмный лес, Посвист вполголоса объяснял:
- Сидите там тихо, ни шороха. У норы несколько ходов, и ежели хоть краем уха заподозрите, что волки вас увидели, учуяли - сразу бегите через другой ход! Волк здоровущий, за вами, лисятами, в узкой норе не угонится, разве только за Ботелкой, - Ботелка насупился, - а уж в лесу - вспоминайте всё чему я учил вас! Живы будете - вместо обряда зачтётся. Только рассыпьтесь! Скучитесь - скорее увидят, да всех сразу!
Нора была такой, что мог пролезть небольшой человек. И дети, уже назревающие взрослые, один за другим нырнули туда. А Посвист ушёл, неслышными, как проглоченными тьмой, шагами.
Долго дети сидели, затаив дыхание. Нет идут ли люди-волки? Но лес снаружи казался таким как прежде, как будто на многие вёрсты и нет никого, как будто совсем недалеко их родная деревня-дом, где всё как обычно, и все мирно спят. И так сидели, пока Ранёшний не заворчал, попыхивая:
- Они же всех перебьют! Пошли выручать наших родителей, сестёр, младших братьев!
Дети зашушукались, но громко подали голос Осьмой, самый умный, и Неждан, самый трусливый:
- Ты постой, Посвист же нам сказал - мы не справимся!
- Да! Там наверное все сами убегут, а мы что же, полезем?!
Ранёшний гулко, низко засопел.
- Да разве же бывают такие трусы!! Вы хотите просидеть здесь, пока наших родных убивают?! Посвист ведь нас учил быть охотниками, мы всё умеем! Зачем ещё, как не убивать волков?!
- Но ведь...
- Опять трусливые слова свои говоришь?!
Осьмой, Неждан и иногда другие ещё пытались возражать, но Ранёшний сразу перебивал их, называл трусами и подлецами, рычал и даже немного царапался. Потом Ранёшний додумался зайти с другого бока:
- Все будут говорить: смотрите - вот храбрые охотники, которые победили волков! И будут нам всё дарить, и рассказывать про нас в других племенах, и ещё потом про нас будут сказки рассказывать!
Ещё немного попререкавшись, в двадцатый раз повторив всё то же и снова укусив Осьмого и ещё кого-то, Ранёшний убедил и увёл всех. В норе остался сидеть только Осьмой, понукаемый трусом, но видя, как все уходят и вот-вот скроются за деревьями, и он догнал их:
- Как же я вас, дураков, оставлю?
Они старались красться по-лисьи, как им говорил Посвист. Поначалу среди многих некоторые ещё шуршали травой и хрустели ветвями, но другие шукали на одного за одним, и скоро все пошли как подобает. И думал Ранёшний:
"Все трусы, а я не боюсь!"
И тем сильнее так думал, чем сильнее боялся. А чего бояться - думал он - кругом тишина, волков не видно. И уж дрогнул, когда увидел, как кто-то движется через чащу - как будто несколько больших человек. Дрогнули и другие. Благо, шумок потонул в хрусте, который издавали идущие.
Дети, покрытые мурашками, уже едва улавливая, сколько шума издают, подбрели поближе, выглянули из-за кустов и деревьев. Да - там шли здоровые люди в волчьих шкурах, с палицами и луками, мужчины с всклокоченными бородами и женщины со страшными лицами. Они вели связанных людей поменьше, светловолосых, в которых дети узнавали своих родичей. Ранёшний тоже увидел маму. Такая напуганная. Молодая и красивая - почему её сына и звали Ранёшним. Злые слёзы появились на его глазах. И не желая быть плачущим ребёнком, он выхватил лук и выстрелил в того, кто вёл маму. Увидев это, Осьмой тихо вскрикнул:
- Стреляйте все!
И стрелы засвистели, и многие - мимо волков, но стрела Ранёшнего угодила в грудь самого ненавистного. Но не убила. Пока все волки с рёвом и улюлюканьем разворачивались и неслись куда-то откуда летели стрелы, этот со сведёнными зубами вырвал стрелу и развернулся точно туда, куда она летела. Его зверское лицо словно кто-то глубоко вырезал в памяти Ранёшнего как ножом по дереву. Какими мерзко-острыми показались эти худые скулы, особенно с похожей на гнездо бурой бородой.
И заметив малейшее движение врага... Ранёшний припустил бежать. Он слышал крики других детей, которых волки ловили или хуже, горькие сетования других соплеменников, кажется даже маму, взрыднувшую: "Зачем!" А ноги несли его, и в мыслях он больно бил себя: "Трус, трус, трус, трус, трус, трус, трус!.."
Всю ночь он крылся, боясь пальцем пошевелить. Иногда он слышал или даже - какая дрожь - видел, как волки рыскали, и даже один раз - как выловили спрятавшегося соплеменника. За одним бугорком Ранёшний пролежал долго, пока не начал замерзать от утренней росы. Тогда-то он и подметил, что давно не видел волков. Стало быть, они уже где-то далеко.
И малец, так и не получивший имя, пошёл искать дом-деревню - вдруг кто-то остался? Он долго плутал, пока не нашёл деревья, знакомые по многим урокам Посвиста. И уже оттуда он смог дойти. Как же просто это было - он аж удивился, как мог заблудиться в свои давние самовольные вылазки.
Но пришёл он на пепелище. Сгорело всё - дом-деревня, рожь, из вещей, фигурок если что и осталось - как найдёшь среди угольков. И никого не было. Никто не вернулся так же, как Ранёшний. И он долго простоял, глядя на былой дом. Пока его лицо не задёргалось в яростной пляске и не прорвалось криком: