Данилин Ефим Льввич. Побег

ЕФИМ ДАНИЛИН

П О Б Е Г

Нетания

2016

Ефим Данилин

Побег

В повести "Побег", составленной на основе воспоминаний бывших лагерников, с которыми автору часто приходилось встречаться во время работы, описывается возможная история студента-еврея Бориса Симкина, арестованного по ложному доносу и сосланного в Норильский лагерь. Рассказывается о его участии в восстании, массовом побеге заключённых из лагеря и их расстреле с самолётов, а также о дальнейших "хождениях по мукам", закончившихся его вторичным побегом, на этот раз в США.

Охраняется законом об авторском праве. Воспроизведение книги или любой ее части каким-либо

способом разрешается с обязательной ссылкой на источник.

No Е. Данилин. Побег Все права принадлежат автору.

Иллюстрации и дизайн обложки выполнены Ритой Гройсман.

Редактор Феликс Мазур Вёрстка - Игорь Мазур

Издательство ABCprint

www.printabc.co.il

НЕТАНИЯ, 2016

Бывшим узникам НОРИЛЬЛАГа посвящается

"Это было весной, зеленеющим маем, Когда тундра надела свой весенний наряд. Мы бежали с тобой от проклятой погони, Нас теперь не догонит пистолета заряд".

Эту песню о побеге заключённых по воркутинской тундре всегда заказывал в маленьком ресторане Бруклина пожилой, невысокого роста человек, звали его Борис Симкин. Ему было немногим за 60, но из-за яркой, почти белой седины, из-за морщинистого лица и сутуловатой походки, он выглядел значительно старше. Когда он улыбался, а это бывало сравнительно редко, даже неопытный человек мог легко определить, что обе челюсти у него вставные, причем сделанные далеко не у лучшего дантиста. Он приходил в ресторанчик на Брайтон-Бич один-два раза в месяц, иногда с несколькими друзьями того же возраста, что и он. Они садились за столик недалеко от эстрады, заказывали бутылку русской водки, какую-нибудь нехитрую закуску: селёдочку, салат, хорошо про-крученное мясное блюдо, и о чем-то тихо, оживлённо беседовали между собой, не мешая окружающим. Но как только певец в плис-совой рубахе и яловых сапогах "а-ля Русс" хриплым, как бы простуженным, голосом начинал исполнять песню политзаклю-чённых, они сразу же отодвигали вилки и стаканы и слушали, причем, так внимательно, как будто слова этой песни звучали для них впервые, хотя наверняка знали их наизусть.

В заказываемом ими репертуаре были и другие лагерные песни: "Я помню тот Ванинский порт", переделанное на тюремный лад популярное танго "Новый год, порядки старые, колючей проволокой наш лагерь обнесён, кругом глядят на нас глаза суровые...", или о том, как со "скрипом колес, спецэтапом идет эшелон из Ростова в сибирские дали". И по тому, как они внимательно слушали, по их напряжённым лицам, можно было легко понять, что для сидящих за столиком это была не только задушевная мелодия, не только простые и грустные слова, а всё когда-то было в их жизни: колючая проволока, лагерные бараки, баланда, крики конвоиров, лай собак. Всё это было пережито ими и никогда не забывалось.

"Садистская империя Главного управления лагерей в 20-м веке покрыла своими кровоточащими раковыми метастазами всю Россию. Именно на принудительном труде полуживых советских рабов вознёсся и некоторое время продержался колосс на глиняных ногах - сталинский СССР. И именно поэтому он внезапно рухнул, как рушились задолго до него рабовладельческие государства Древнего Мира. В фундамент так и не построенного самого справедливого общества на Земле легли костьми десятки миллионов его ни в чём не повинных жертв. Однако, не все молча шли под топор тоталитаризма. По некоторым свидетельствам Хрущёв пошёл на частичную десталинизацию общества, в том числе из-за протестов и восстаний узников ГУЛАГа (Норильское, Воркутинское, Кенгир-ское восстания). Тень ГУЛАГа ещё долгие годы будет стоять над нераскаянной Россией и в 21-м веке - то уходя, то возвращаясь, то угрожая, то назидая".

Дмитрий Клейн, литератор, журналист, США - Денвер

Глава I. НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ СВИДАНИЕ

В то раннее майское утро 1952 года Борис Симкин, дипломник одного из иркутских ВУЗов, проснулся в очень хорошем настроении. В комнате общежития, рассчитанной на троих, он был один. Его друзья Николай Васильев и Пётр Жоржиков, по кличке "Жоржик", ушли на первую лекцию еще раньше. Борис посчитал, что ему, студенту-дипломнику, можно пропускать иногда лекцию, хотя это не поощрялось. Он подошёл к окну, распахнул его. В комнату, пропахшую жаре-ной картошкой и сушившимся бельём, проник свежий воздух с запахом цветущей черёмухи. Стало слышно щебетание птиц.

Борис посмотрел на небо - бирюзово-синее с несущимися куда-то облачками, - оно предвещало хорошую погоду. Симкин повернулся к своей тумбочке и сразу же понял причи-ну своего хорошего настроения. Сегодня, именно сегодня, Маринка, "девушка его мечты" ещё со второго курса, согласи-лась пойти с ним в кино. Маринку, собственно говоря, нельзя было назвать красавицей. Светлые вьющиеся волосы, правиль-ные черты лица, ладная фигурка, были и у других девушек их института. Но у Маринки было задорное выражение лица, какое-то необъяснимое обаяние исходило от неё и, наверно, поэтому вокруг неё всегда были другие студенты и подруги. Несколько раз Борис видел её в компании с курсантами лётного училища, располагавшегося под Иркутском. Сколько раз, бывало, после окончания занятий Борис шёл вслед за ней, стараясь не попасть ей на глаза. Очень быстро он узнал, что она живёт на втором этаже небольшого дома в тихом переулке, недалеко от центра. Иногда он приходил в этот переулок вечерами в надежде, что Маринка выйдет из дома, и ему удастся познакомиться с ней. Бывало так, что она, действи-тельно, выходила в это время из дома, но её уже кто-то ждал, и они, весело разговаривая, куда-то направлялись. Впрочем, на втором курсе Симкину удалось познакомиться с ней. Он только что удачно сдал экзамен по истории ВКП(б). Сдал благодаря конспекту первоисточников, данных ему на время

соседом по комнате Жоржиком. Преподаватель Сидоркин, лысоватый, с одутловатым лицом, ходивший всегда в полувоенном кителе, как у товарища Сталина, в начищенных до блеска сапогах, слушал Симкина очень внимательно. На кителе у Сидоркина было несколько орденских ленточек, но все в институте знали, что Сидоркин никогда не был на фронте, всю войну он провёл где-то за Уралом, на каком-то оборонном заводе.

- Вижу, вижу, студент, что вы читаете первоисточники марксизма-ленинизма. И это совершенно правильно, посколь-ку без глубокого знания трудов товарища Сталина, а также Маркса, Энгельса, Ленина вы не сможете стать специалистом в своей отрасли.

Продолжив это поучительное нравоучение, которое Борис знал ещё со школьной скамьи, Сидоркин встал и прошёлся по аудитории, зорко посматривая, не пользуются ли студенты шпаргалками или конспектами. Борис сделал вид, что слушает очень внимательно замечания о важности марксистской науки и даже покивал головой в знак согласия. Вообще-то, если честно положить руку на сердце, он никогда не понимал, для чего ему, будущему инженеру, знать, за что В.И. Ленин критиковал иудушку Троцкого или в чём заключается "детская болезнь левизны в коммунизме". И если верить Сидоркину, как вообще могли быть сделаны важные открытия в науке, скажем, изобретение паровоза, дизеля и тому подобное, людьми, и не помышлявшими об историческом материализме. Но не будешь же говорить это преподавателю, да ещё в тот момент, когда он держит в руках твою зачётку. Бориса сейчас больше волновало, заставит ли Сидоркин отвечать на второй и третий вопросы или ограничится ответом на первый. К радости Симкина всё обошлось. Он чуть ли не выхватил зачётку из рук преподавателя и вышел из аудитории, услышав за собой:

- Пожалуйста, следующего пригласите!

За дверями аудитории Борис выполнил обычный в таких случаях ритуал: показал стоящим там студентам растопыренными пальцами полученную отметку "хорошо", помог бедолагам вычеркнуть из списка номер своего билета, пояснив, что дополнительных вопросов не было, и, довольный собой, пошёл к выходу. И тут-то, в коридоре, он увидел стоящую у окна Маринку, листавшую "Краткий курс ВКП(б)". В другое время Борис прошёл бы мимо, не решившись подойти к девушке. Но сейчас, после успешной сдачи экзамена, настроение у него было приподнятое.

- Готовишься? - спросил он, указывая на учебник, - могу помочь.

Маринка посмотрела на него, и Борису показалось, что в её глазах появились весёлые искорки:

- Ну и как же ты можешь помочь? Ты что, родственник Сидоркина?

- Я его незаконнорожденный сын от брака с Марлен Дитрих, - гордо заявил Борис. Маринка засмеялась:

- То-то вижу, полная копия! Ну ладно, хорошо тебе язык чесать. Ты сдал, а мне вот ещё учить да учить.

- Как помочь я собирался? - Борис протянул ей тетрадку, - вот, возьми конспекты первоисточников, и почерк отличный, и написано хорошо. Зазубри несколько цитат и вставляй, куда попало. Сидоркину это, как бальзам на душу.

Маринка перелистала несколько страниц:

- И точно, всё разборчиво. Сам писал?

- Обижаешь, - деланно возмутился Борис, - есть у меня время этим заниматься...

Через несколько дней Маринка в перерыве между лекциями подошла к Борису и отдала ему тетрадку.

- Точно, твои конспекты помогли мне, с меня шоколадка. Потом она ещё раз посмотрела на Бориса и вдруг сказала:

- Слушай, не ты ли ходишь за мной по пятам? И у моего дома я тебя видела несколько раз.

Борис почувствовал, что краснеет, причём, как говорится, до корней волос. Но девушка не стала развивать эту тему, и, ещё раз взглянув с каким-то вызовом на Бориса, спросила:

- Когда шоколадку-то принести?

- Да не ем я сладкого, - зачем-то соврал Борис. Хотя, если бы позволяла стипендия, покупал бы конфеты и шоколад хоть каждый день.

- Что же ты хочешь? - Маринка стояла почти рядом и её губы были совсем близко. Борис почувствовал запах её духов, приятных и нежных.

- Хочу пригласить тебя в кино, или в парк, или ещё куда-нибудь, - с затаённой надеждой сказал Борис. Маринка ещё раз взглянула на него: невысокий, с приятными чертами лица парень, в выцветшей гимнастёрке. Старые, но хорошо почи-щенные ботинки, в руках холщовая сумка с учебниками.

- Ты знаешь, - немного помолчав, сказала она, - на этой неделе не получится. Родственники из района приехали, просят Иркутск им показать.

Через несколько дней Борис вновь повторил приглашение, но у Маринки опять нашлись какие-то уважительные причины, из-за которых она будет в ближайшее время занята.

После этого Борис, встречаясь с девушкой на переменах или на общих собраниях, лекциях, только здоровался с ней, и приглашать куда-нибудь уже не решался. Вообще-то, он знал, что, согласно известной песне, "в любви надо действовать смело" и быть настойчивым. Но, вместе с тем, понимал, что между настойчивостью и назойливостью грань незначитель-ная, и назойливость ни к чему хорошему не приведёт.

Но вот вчера, когда он направлялся к центру города, увидел впереди идущую Маринку, причём одну. Догнал, поболтали о будущем распределении, о дипломных проектах, о том, что скоро все разъедутся в разные места. Маринка слушала внима-тельно, и Борис неожиданно для него самого сказал:

- Слушай, пошли завтра в кино! Тарзан! Идёт 9 серия, говорят, такая интересная.

Стояла прекрасная майская погода. Недавно закончились праздники, рабочие снимали лозунги и особенно бережно портреты товарища Сталина и членов Политбюро.

Маринка взяла его за плечи, вытряхнула попавший в туфельку камешек и вдруг сказала:

- Да сходить было бы можно, только там билетов вторую неделю уже нет, сама объявление видела.

- Я достану, - уверенно заявил Борис, изображая из себя человека, который может почти всё. Договорились о встрече на другой день возле кинотеатра, в семь вечера. И Борис сразу же, под предлогом, что ему надо срочно куда-то, чуть ли не бегом направился в центр города.

Над кассой, действительно, висело объявление, что все билеты проданы до такого-то числа. Но Борька всё же постучал в окошечко. В кассе у него была знакомая - Катя, сестра товарища по комнате Кольки Васильева. Симкин и Пётр Жоржиков иногда после стипендии приносили ей шоколадки,

-- та оставляла им билеты на некоторые интересные фильмы. Сейчас Борис больше всего боялся, что она сегодня не работает. Окошко открылось, и Катюшка показала ему жестом, чтобы он зашёл сзади через дверь:

- Чего тебе, Борька? Билеты на Тарзана? И чего ты такой взъерошенный, влюбился что ли?

- Да нет, хочу секретаря комсомольской организации пригласить, чтобы она написала характеристику хорошую.

- Ну-ну, - засмеялась Катюшка, - секретаря, так секретаря, только вот на свадьбу комсомольскую не забудь пригласить. Ну ладно, есть два билета. Правда, крайние места. Будешь брать-то?

Обрадованный Борис сунул кассирше деньги, чмокнул ошарашенную Катюшку в щёку и выскочил из кассы, успев крикнуть: "Шоколадка за мной!"

-- вот сегодня он пойдёт с Маринкой в кино, будет про-вожать её и, может быть, удастся договориться о следующей встрече. В институт Борис пришёл ко второй лекции, выяснил,

не было ли переклички, и, довольный, уселся на своё место. Впрочем, лектора Борис почти не слушал. Несколько раз написал в тетрадке: Маринка! Маринка! Начал обдумывать, что интересного он мог бы ей рассказать. Даже некоторые шутки приготовил.

После звонка Симкин собрал учебники, и уже собирался уйти домой, т.е. прогулять и последнюю лекцию. Но тут к нему подошёл староста группы. Вид у него был явно озабоченный.

- Борька, - сказал он, - тебя срочно к декану.

- Да ведь ещё лекция, - Симкин даже обрадовался, что с чистой совестью можно не ходить на последнее занятие, но староста - "Батя" - так его звали в группе, почему-то крепко взял его за руку и приказным тоном сказал:

- Пошли!

Староста был из той группы студентов, которые отличались от остальных тем, что они уже успели отслужить в армии и даже побывать на фронте в последние годы войны. Не удиви-тельно, что именно его деканат назначил старостой группы.

- В деканат, так в деканат, - пробурчал Борис. - Только что ты меня тащишь? Как будто я не знаю, где он находится.

Несмотря на отсутствие особых грехов - неудовлетворите-льных отметок, частых пропусков, он почувствовал лёгкое беспокойство: "На черта я там понадобился", - размышлял Симкин. Но затем, вспомнив о предстоящем свидании с Маринкой, быстро успокоился.

Когда Борис зашёл в кабинет и поздоровался, декан, Пётр Васильевич, почему-то не ответил на приветствие и несколько секунд внимательно разглядывал его. Нехороший какой-то был этот взгляд.

Борису показалось, что декан смотрит на него с каким-то сочувствием, сожалением и некоторым удивлением.

- Вот это и есть Борис Иосифович Симкин, - обратился Пётр Васильевич к двум сидящим рядом мужчинам. - Студент-дипломник, хорошо учится, активно участвует в

жизни группы, на первом и втором курсе был агитатором, отличный комсомолец!

Борис даже открыл рот от изумления: "Это он-то хороший студент и отличный комсомолец?" Нет, плохим учащимся Борис себя тоже, конечно, не считал, но "передовик", - это, пожалуй, уже слишком. В этом же кабинете, после окончания первого курса, Борис стоял перед деканом и тот говорил ему и ещё нескольким студентам, что стоит вопрос об их отчислении из института.

Дело было так. После сдачи первой летней сессии студенты первого курса были на летней практике по геодезии. Жили в палатках, недалеко от города. Обрадованные тем, что находятся на свободе от лекций, семинаров и т.д., купили вскладчину несколько бутылок водки и, конечно, оприходова-ли их, причём некоторые студенты впервые. Как водится, потянуло на подвиги. Кто-то предложил пойти в соседнюю деревню на танцы. Сказано - сделано. Перед деревней был болотистый ручей. Через него - узенький мостик из двух брёвен, без перил. Позже студенты со смехом вспоминали, как они проходили это препятствие. Кто-то падал с него в самом начале, кто - в середине, а некоторые, в том числе и Борис, сразу не попали на него и вылезли на том берегу, перемазан-ные грязью и тиной. В таком виде они и ворвались в клуб. А там вовсе и не танцы, а колхозное собрание. Какое-то отчётно-перевыборное или посвящённое предстоящим праздникам. С трибуны председатель колхоза уже второй час призывает "мобилизоваться, вдохновиться, выполнить и перевыпол-нить..." В президиуме, за столом, покрытым, как водится, кумачёвой скатертью, сидят несколько передовиков сельского хозяйства. Народ - кто спит, кто о чём-то тихо беседует с сосе-дом, понятно, совсем не о том, как увеличить надои молока. Даже последней малограмотной доярке и без всяких речей понятно: чтобы бурёнки с ввалившимися боками давали больше молока, их надо лучше кормить. И тут врывается человек тридцать грязных, мокрых парней. Колхозные бабы и

девки подняли страшный крик и визг, больше не от страха, а радуясь возможности прервать надоевшее всем собрание. Короче, торжественное мероприятие было полностью сорвано.

А на другой день в палаточный лагерь, где жили студенты, прибыл небольшой, но грозный карательный отряд: зам. ректора института, секретарь партийной организации факультета и, конечно, декан Пётр Васильевич. С ними и сам председатель колхоза, который утром следующего дня позвонил в институт.

Понятное дело, отчислять всех из института, "к чёртовой матери", как того требовал секретарь парторганизации, было невозможно, кого-то и учить надо. Поэтому решено было выявить наиболее отъявленных бузотёров, объявить их зачинщиками и серьёзно наказать. Студенты со скучными лицами сидели и стояли около палаток, а председатель колхоза ходил и показывал пальцем на тех, кого считал наиболее активными или просто не понравились ему. В число последних попал и Борька. Хотя, как ему помнилось, он был далеко не в первых рядах во время вчерашнего набега.

Через два дня в кабинете декан долго скучным голосом читал им нравоучения:

- То, что вы совершили, кладёт пятно на весь институт, и совершенно несовместимо со званием советского студента. Правда, в конце он сменил тон и заявил:

- Ваше счастье, гавнюки, что на собрании не было представителя из города, а не то бы ни вам, ни мне век не

отмазаться от мнения, что это не просто пьяная дурь, а самая настоящая антисоветская вылазка. Впрочем, некоторые, - он взглянул на секретаря парторганизации, который сидел с каменным лицом, с перекатывающимися под скулами желваками, - продолжают настаивать на этом.

Короче, трёх студентов всё же отчислили, Борьке и нескольким другим объявили строгий выговор, и потом ещё их долго разбирали на комсомольском собрании. На втором и

третьем курсах Симкину тоже пришлось побывать в этом кабинете из-за пропусков нескольких занятий и опозданий.

Вот поэтому-то, услышав столь лестную для себя харак-теристику, Борис стоял некоторое время с приоткрытым от удивления ртом.

Сославшись на какое-то неотложное дело, декан вышел, и тут только Борис обратил внимание на двух сидящих в кабинете мужчин. Почему-то они сразу ему чем-то не понравились. Может быть, потому, что сидели развалившись, с хозяйским видом, или потому что один, куривший папиросу, иногда сбрасывал пепел прямо на пол.

Внешне они были совершенно разные. Один невысокий, жилистый, черноволосый, с восточными чертами лица. Борис мысленно окрестил его "Бурятом". Второй - блондин с голубыми глазами. Такими обычно изображали немецких офицеров. И вместе с тем, было у них что-то общее, сходное: то ли манера держаться, а может быть просто одинаковая обувь из хорошей кожи. "Бурят" быстро поднялся, и, не обращаясь к Борису ни на "вы", ни на "ты", голосом человека, привыкшего командовать, заявил: "Студенческий билет покажем!" Блондин тоже поднялся и встал возле двери, как бы загораживая студенту выход из кабинета. "Бурят" тщательно, цепким взглядом сверил фотографию со стоящим перед ним Симкиным и всё таким же тоном приказа заявил:

- Борис Иосифович, - последнее слово он произнёс по слогам с некоторым нажимом, - проедешь с нами!

- Куда? Ку...да? Зачем? За...чем? - ещё больше удивился Симкин.

- Куда, куда, - передразнил его блондин, - в управление НКГБ.

- Зачем? - ещё больше открыл Симкин рот от удивления, - Надолго? У меня сегодня... - он чуть не выпалил, что у него свидание с Маринкой, но спохватился и поправился: - Мне вечером к зачёту надо готовиться.

- Думаю, и 10 лет не пройдёт, как вернёшься, - буркнул светловолосый, но, заметив быстрый взгляд, брошенный на него "Бурятом", растянул губы в некотором подобии улыбки.

- Шучу я, студент, шучу, и давай, шевели броднями. И так полчаса тебя ждали, пока ты на лекции просвещался.

Они вышли в коридор. "Бурят" впереди, а светловолосый сзади, за Борисом. Декан, стоявший у окна, посмотрел на студента долгим взглядом. В этом взгляде Борис теперь уже явственно почувствовал сочувствие и сожаление.

-- маленьком переулке, рядом с институтом, стояла чёрная "эмка". "Бурят" сел за руль, а голубоглазый пару раз дёрнул за дверку с внешней стороны и жестом приказал Борису залезть внутрь.

Глава II. ПРОЩАЙ, СВОБОДА!

В машине Борис ещё раз попытался выяснить, зачем его везут в НКГБ. Но "Бурят" посоветовал ему заткнуть рот и не надоедать.

- Там тебе всё расскажут.

А блондин, подмигнув черноволосому, изобразив улыбку, заявил:

- Может, хотят тебя сделать нашим резидентом в этом, как его, Израиле. Видел кино "Подвиг разведчика"? - и опять подмигнул своему товарищу.

Через некоторое время "эмка" въехала в ворота серого трёхэтажного здания НКГБ. Часовой в синей фуражке отдал честь сидящим в машине. Бориса повели по коридору второго этажа и втолкнули в небольшую комнату. По внешнему виду она чем-то напоминала вещевой склад, правда, тут же находился прибор измерения роста, какие-то таблицы. За столом сидели два сержанта.

- Всё из карманов на стол, - приказал один из них Борису и пододвинул какой-то ящик. Борис торопливо вытащил нес-колько скомканных рублей, на которые он собирался пообедать

-- студенческой столовой, авторучку, расчёску и далеко не первой свежести платок. Другой сержант таким же резким тоном заявил:

- Раздевайся догола!

- Зачем? - удивился Борис, и задал вопрос, который давно уже был у него в голове, и на который он очень боялся получить утвердительный ответ:

- Я арестован, что ли? За что?

- Задержан... пока, - буркнул один из сидевших за столом.

- А вообще, поменьше вопросов задавай, целее будешь.

Затем Бориса заставили несколько раз присесть, нагнуться, тщательно проверили его одежду и бросили её студенту, приказав одеваться.

- Бери вон матрас, вон тот свёрток, и пойдёшь в камеру.

- Зачем? - который раз задал Борис один и тот же вопрос. -

-- же не надолго.

- На голой шконке хочешь валяться? Дело твоё! Конвойный солдат повёл Симкина, подталкивая его в

спину. Беспокойство всё больше и больше охватывало Бориса. Было такое ощущение, как будто в ясную погоду прямо над головой стали собираться тучи, и вот-вот пойдёт проливной дождь. Около одной из дверей конвойный приказал Борису повернуться лицом к стене. Затем прогромыхал затворами и с силой толкнул Симкина в какое-то помещение.

- Любую шконку занимай! Вчера этап был, "гостиница" свободна.

Борис огляделся: два ряда нар вдоль стен. Длинный деревянный стол посередине, две скамьи вдоль него. Окон нет. Под потолком забранная в металлическую решётку яркая лампочка. Борис бросил матрас на нижние нары. На душе было тоскливо, а главное, мучила мысль: "Что будет дальше?

-- когда, наконец, его выпустят из камеры?" Мелькнула в голове мысль о предстоящем вечернем свидании. Не похоже на то, что он скоро будет на свободе. Иначе, зачем давали матрас и поместили в камеру. Борис представил, как через какое-то время Маринка подойдёт к кинотеатру, подождёт немного, а потом уйдёт. Конечно, завтра, послезавтра он объяснит ей, что случилось и почему он не пришёл. Но вряд ли она согласится вновь пойти с ним, если он, получается, уже сразу обманул её.

Из глубины камеры вылез какой-то мужик, которого Симкин вначале не заметил.

- Новенький, с воли? Закурить есть? Борис отрицательно повертел головой: "Не курю".

- Ну и дурак! Запомни, если гебисты будут спрашивать, обязательно говори, что куришь. Может, махорку начнут выдавать. А курево на зоне, это, знаешь, дороже денег.

- Да я же ненадолго, - сказал Борис. - Думаю, завтра поговорят и выпустят, - правда, у самого уверенности в этом уже не было.

- Ну, ну, дай бог, если так. Только, знаешь, я второй срок мотаю. Новое дело сейчас шьют. И что-то не шибко помню, чтобы на свободу отсюда выпускали. Ладно, смотри, скоро баланду принесут. Её по первости даже голодяги не жрут. Отдашь мне, я её с превеликим удовольствием уговорю.

На допрос Бориса вызвали только через три дня. Его ввели

-- небольшую комнату без окон. Два стола, в углу два железных сейфа, табуретки, судя по всему, привинченные к полу. Портрет Ф.Э. Дзержинского на стене. Из-за стола Бориса раз-глядывал мужчина года на три старше Симкина, в гражданс-кой одежде, с комсомольским значком на лацкане добротного пиджака. На вид довольно симпатичный парень. Когда Бориса усадили на табуретку, он, не торопясь, поднялся, достал из сейфа какую-то тонкую папку и быстро просмотрел её.

- Так, Симкин Борис Иосифович, студент, 1929 года рождения.

Затем он закрыл папку и очень внимательно посмотрел на

Бориса. Нет, далеко не добрый был этот взгляд.

- Что же ты, будущий инженер, занимаешься антисоветской пропагандой? Всякие разные анекдоты про партию и правительство рассказываешь! Тебя этому в институте, что ли, учат?

Услышав такое обвинение, Симкин даже обрадовался: явно какая-то ошибка, его с кем-то перепутали. Сейчас всё выяс-нится и освободят. Он так и заявил следователю, что это явное недоразумение.

- Недоразумение, говоришь, а вот тут у меня рапорт в папочке, где чёрным по белому описаны все твои разговор-чики. Петра Васильевича Жоржикова знаешь? Твой сосед по комнате. Вот, смотри, подпись его узнаёшь? - Следователь, не приближая папку к Борису, показал ему лист бумаги.

- Вот, смотри, например, такой анекдотик ты рассказывал? Выходит на арену цирка клоун, как его, "карандаш" с мешком картошки и садится на него. Конферансье спрашивает его:

"Ты что сидишь?" А тот отвечает: "Не я один. Весь Союз на ней сидит".

- Это что же получается, - следователь повысил голос, - что наша партия довела народ до полной нищеты?

- Не говорил я этого, - сказал Борька. - Вы т... гражданин следователь... - сосед по камере уже научил его, как надо говорить, - пригласите сюда Петьку, пусть он повторит то, что написал. Наверняка, какая-то ошибка.

Следователь приподнялся из-за стола и сделал несколько шагов по кабинету.

- Очную ставку хочешь, студент? Да если я с каждым таким разп...ем, как ты, мелкой контрой, интеллигентами сраными буду неделями возиться, мне вас до морковкиного заговенья садить не пересадить! У меня таких дел полный сейф. И опять же, послушай, студент, - заговорил он уже другим тоном, таким, как учитель вразумляет отсталого ученика. - Ну, приглашу я сюда Жоржикова. Он, понятное дело, повторит, что написал. За ложный донос, знаешь ли, тоже есть статья. А ты, понятно, шкуру свою спасая, будешь мычать: "Я не я, и корова не моя". И кому я, по-твоему, должен верить? Сознательному комсомольцу, настоящему советскому гражданину или тебе, мелкому контрику, недоучившемуся, спасающему свою задницу?

Борис сидел, как пришибленный, и не верил своим ушам. Было ощущение, что это не слова, а камни падают на него, пришибая его к земле. "Ну, как доказать этому сидящему напротив человеку, что он, Борька, ни в чём не виноват, никогда Советскую власть не порочил?" За четыре года совместной жизни с Петькой в одной комнате они, конечно, говорили о многом: о девушках, футболе, лекциях, препода-вателях, но никогда о политике. Тут было всё ясно: они родились и живут в самой лучшей стране, где "от Москвы до самых до окраин, человек проходит как хозяин..." и "другой такой страны не знаем, где так вольно дышит человек..." Это там, за границей, рабочих и крестьян притесняют, жизнь у них

тяжёлая, беспросветная. В "Иностранных кинохрониках", которые иногда демонстрировали перед фильмами, обычно показывали какие-нибудь стихийные бедствия, нищих, просящих милостыню, демонстрации негров.

И с чего это Петьке пришло в голову написать на него донос? Всегда вроде бы он был нормальный парень. Списывали друг у друга лекции, отправлялись вместе на танцы, иногда даже менялись пиджаками и обувью, когда ходили на свидания. А на третьем курсе, когда Петька остался без стипендии, так как ухитрился завалить два экзамена, Борька и второй товарищ из их комнаты, делились продуктами, подкармливали Петьку. Симкин, помимо стипендии в 300-400 рублей, получал от родителей ещё небольшую сумму. А Жоржикову переводы никогда не поступали.

-- какой-то момент Борису даже показалось, что сейчас сидящий перед ним человек засмеётся и скажет: "Да шучу я, шучу я, студент. Ошибочка вышла. Ты можешь быть свободен!" Но нет, никакого подобия улыбки на лице следователя не было.

-- этот момент резко зазвонил телефон. Следователь снял трубку, как и положено по уставу, громко отрапортовал:

- Слушаюсь, товарищ старший майор! Есть явиться!

Затем гебист посмотрел на часы, прошёл к сейфу, положил туда папку, закрыл железный шкаф на ключ и вернулся за стол.

- Слушай, студент, внимательно слушай, больше повторять не буду! - следователь закурил папиросу и пустил струйку дыма в лицо Борису. - Реальный срок, как рогами ни крути, тебе так и так светит, на то мы и органы, чтобы реагировать на сигналы честных советских граждан. Но некоторый выбор, небольшой правда, у тебя есть. Вариант первый: на следую-щем допросе пишешь чистосердечное признание, просишь искупить свою вину любым трудом, во всём раскаиваешься. Тут я даже помогу тебе получше написать, чтобы выглядело искреннее. Будет хорошо, если назовёшь несколько студентов

или других знакомых, от которых слышал антисоветские высказывания. Не стану обманывать, в лагерь всё равно поедешь, но на минимальный срок. Будешь норму выполнять - проживёшь. А там, гляди, и амнистия подойдёт. Вернёшься домой через несколько лет. Может, ещё доучиться успеешь. Вариант второй - и дальше из себя будешь строить целку, от всего отказываться. Поверь, есть у нас способы. Не таких раскалывали. Захотим, признаешься, что это ты в 1918 году стрелял в Ленина. Хотя, понятно, тебя и в помине ещё не было. И поедешь ты уже на зону с большим сроком. С отбитыми почками, сломанными рёбрами. Ссать и харкать будешь кровью, а дохлые в лагерях долго не живут. И, как поётся: "И родные не узнают, где могилка твоя". Так что думай, Симкин, хотя чего уж там раздумывать.

Следователь нажал кнопку, вошёл конвойный и повёл Бориса по коридору. С каждым шагом Симкина всё больше охватывал страх, сменившийся настоящим ужасом. Холодный пот побежал по спине. Он сразу же представил лица родите-лей, когда они получат известие об аресте их сына. У отца и так уже был инфаркт, да и у мамы здоровье далеко не железное. Промелькнуло и погасло, как искорка прогоревшего костра, воспоминание о Маринке. Уж её-то он вообще никогда не увидит.

Такое же состояние ужаса, тоски, безнадёжности ему пришлось испытать уже в жизни. Во время каникул, после третьего курса, он собрался с друзьями сходить в пещеру под Красноярском. Утром, когда он пришёл с некоторым опозда-нием на автобусную остановку, друзей уже не было. Погода была пасмурная, начинал накрапывать лёгкий дождик. Симкин решил, что компания уехала, не дождавшись его. Когда через пару часов Борис добрался до пещеры, там никого не было. Вход в пещеру выделялся среди светлых известковых скал в виде чёрного зияющего провала. Борис вдруг почувствовал какой-то страх. Всё-таки лезть одному в этот подземный каменный лабиринт было небезопасно. Он знал, что пещера

очень длинная, с разветвлениями, тупиковыми ходами. И всё-таки очень хотелось проникнуть внутрь. Подумав, Борис решил: "Пройду совсем немного и вернусь". Затем наломал охапку веток, чтобы раскладывать их в местах поворотов. Взял

-- руки фонарик. Сумку с бутербродом и бутылкой воды пове-сил на дерево: "Зачем, мол, если пойду недалеко". Луч фона-рика выхватывал из темноты замшелые камни, стены с полостями и трещинами. Борис уже решил возвращаться, как случилось происшествие, которое едва не кончилось для него трагически. Незадачливый спелеолог споткнулся о камень и, чтобы не упасть, вытянул руки вперёд. Фонарик разбился о стенку, послышался звон разбитого стекла, наступила кро-мешная темнота. Ещё не осознав всей опасности положения, Симкин несколько раз попытался включить фонарик. Ничего не получилось, лампочка была разбита. Он повернул назад в сторону предполагаемого выхода, но сразу же наткнулся руками на стену. Сделал ещё несколько осторожных шагов в кромешной темноте - и вновь тупик. И вот тогда-то Бориса охватил страх. Да что там страх - настоящий ужас. Искать его начнут не скоро. Родители ещё вчера уехали на несколько дней

-- гости к родственникам. Друзьям и в голову не придёт, что он пошёл в пещеру один. Борису сразу же представилось, как он будет умирать в этом подземелье от жажды.

Он даже закричал, но кто мог его услышать в пещере? Сколько ползал на четвереньках, пытаясь найти выход, Борис не знал. Ему показалось, что прошла целая вечность. Когда он совсем уже отчаялся и окончательно потерял ориентировку, в каком направлении выход, рука случайно нащупала ветку, которую он раньше бросил. Двигаясь от неё почти на четвереньках и возвращаясь, если упирался в тупик, Симкину удалось найти следующую ветку, а затем и ещё одну. Потом он вдруг почувствовал свежую струю воздуха, проникавшую в пещеру и увидел впереди бледное, светлое пятно.

Не помня себя от радости, он рванулся к выходу. Несколько раз ударился коленкой о камни, но через несколько мгновений

был уже у выхода. Шёл не по-летнему сильный дождь. Небо закрывали тяжёлые тучи, но никогда раньше Симкину не казался таким ярким дневной свет, а деревья и кусты, набухшие от влаги, такими изумрудно-зелёными. Борис поси-дел ещё несколько минут: сердце всё ещё сильно стучало от пережитого ужаса, а затем поднялся и, медленно покачиваясь, как пьяный, направился по тропе к дороге.

Да, в тот раз ему удалось спастись от гибели, он вернулся к жизни. А вот сейчас, когда его ведут по тюремному коридору, кто ему поможет? И впереди у него только лагерь, колючая проволока, баланда и другое. "Прощай, студенческая жизнь, диплом инженера, молодость, да и вообще всё". Вертухай открыл дверь камеры и так сильно толкнул Бориса, что он чуть не упал. Добрался до своих нар, лёг лицом вниз и глухо застонал. Подошёл сосед по камере, перевернул, потрогал и сказал кому-то: "Целый вроде, не били, попугали только".

На следующий допрос Симкина вызвали дня через три. Всё это время он был в какой-то прострации: плохо понимал, что ему говорили сокамерники. Невпопад отвечал на их вопросы, к баланде не притрагивался, съедал только хлеб из пайки, которую приносил вертухай. Иногда он засыпал, и тогда ему казалось, что он не в тюрьме, а просто задремал на лекции в институте, как иногда случалось. Но, раскрыв глаза, видел не сидящих рядом сокурсников, а ярко светившую лампочку, ряды нар, серые стены камеры.

Когда Бориса снова привели на допрос, следователь был в военной форме с погонами лейтенанта. Он уже не казался Симкину симпатичным: плохо выбритый, красноватые глаза, круги под ними. Борис ощутил явный запах перегара.

- Ну что, Симкин Борис Иосифович, подписываем чисто-сердечное признание? - Следователь пристально посмотрел на бывшего студента. Борис отрицательно покачал головой:

- Ни в чём я не виноват, гражданин начальник, никакой антисоветской агитации не вёл, тут какая-то ошибка!

- Так, - тихо произнёс гебэшник, и в голосе прозвучали угрожающие нотки, - в "партизаны" решил поиграть? Сучонок! Но это мы тебе сейчас мигом устроим, не пожалей только.

Что произошло дальше, Симкину не могло присниться даже в страшном сне. Гебэшник, по-видимому, нажал какую-то кнопку, и в кабинет вошёл здоровенный, под два метра ростом, сержант в расстёгнутой гимнастёрке с засученными рукавами.

- Не колется контрик, - раздражённо произнёс лейтенант. - Помоги ему освежить память.

Вертухай, или кем он там числился в штате, легко, как котёнка, приподнял Борьку над табуреткой. Затем без замаха нанёс ему сильный короткий удар в солнечное сплетение. Симкин начал хватать ртом воздух, сознание помутилось. Сержант волоком подтянул его к двери, левую руку засунул в щель дверного проёма. Подошёл следователь с какой-то бумагой в руках и вложил в другую руку студента авторучку.

- Подписывай, сука! - И сделал какой-то знак вертухаю. Тот потянул дверь на себя, и Симкин закричал, ну что там, закричал, заорал от боли. Когда-то, в детских фантазиях, он не раз представлял, что будет молчать на допросах гестапо, как, скажем, Зоя Космодемьянская или молодогвардейцы.

Но это в фантазиях, да и за партизанами была страна, народ. А здесь он был один, и боль была нестерпимая. Авторучка выпала из пальцев.

- Да ладно, - раздражённо сказал начальник в лейтенант-ких погонах, - некогда мне с ним возиться, тут сегодня ещё столько дел, и не с такими шибздиками, как этот.

Сержант вновь подтащил Бориса к столу и посадил его, как припечатал, к табуретке. Следователь вложил в пальцы Бориса авторучку и, сжав их своей рукой, которая у него оказалась очень сильной, заставил Симкина подписаться на нескольких листах. Помахал протоколами в воздухе, чтобы высохли чернила, и удовлетворённо произнёс:

- Всего-то и дел, а ты боялся! И не вздумай на суде заявить, что силой заставили признаться. Тогда уже не пальцы,

-- яйца прижмём, а это, поверь, куда веселее.

-- вновь Бориса повели в камеру. Слабая надежда, которая у него была раньше, что всё обойдётся, пропала. "Прощай, молодость, да что там молодость, вся жизнь потеряна", - размышлял он. Ещё недавно студенческая жизнь, лекции, свидания. А теперь впереди - только мрак, и никакого выхода...

Глава III. СУД СКОРЫЙ - СУД НЕПРАВЫЙ

-- камере людей стало уже больше. Одних куда-то уводили

-- они не возвращались, других приводили, а то и приносили с допросов, нередко в полусознательном состоянии. Потянулись мучительные, тяжёлые дни: заключённые ожидали приезда тройки судей, которые должны окончательно решить их судьбу. Впрочем, опытные сокамерники говорили, что трибу-нал приговоры подписывает, не вникая ни во что, и им вообще до осуждённых нет дела.

Дня через три после допроса Борис впервые попробовал баланду - буроватую жидкость с кусочками свёклы, несвежей капусты, рыбными хрящиками. Пайку хлеба тоже стал съедать, как другие заключённые - подстелив платок, чтобы не пропала ни одна крошка. На прогулку сидящих в камере не выводили. Когда один из них решил спросить у вертухая, почему их не выводят воздуха свежего глотнуть, тот ухмыльнулся и буркнул: "В зоне надышитесь, на лесоповале или других работах".

-- камере были люди, отсидевшие уже один, а то и два срока и вызванные по новым делам. Их рассказы никак не прибавляли настроения. Скорее, наоборот. Один вспоминал, как в "Ангарлаге", когда проходили штольню для вскрытия какой-то узкой горной жилы, заключённого, случайно опроки-нувшего тачку, заставляли подбирать камни руками, избивая прикладами. Другие рассказывали, как в тайшетском лагере бригаду, не выполнившую норму, оставляли ночевать в тайге, в самую лютую стужу. Но особенно запомнились Борису слова одного из зэков. На вид ему можно было дать и семьдесят, и пятьдесят лет. Лицо, как печёное яблоко, лысый, сутулый.

- Везде, братцы, в зоне одно и то же: работа, что еле ноги волочились после смены, пайка скудная, да и ту урки отобрать норовят. Но, не приведи нам бог, братва, попасть в азиатские лагеря. Я на Балхашской стройке с полгода чалился. Шиш бы выжил, если бы на север не перебросили. Там, в этих песках, зимой холодина, ветрюги; весной и осенью ночью углы в

бараках промерзают, а днём жара страшная. Озеро это - Балхаш - огромное. Половина его солёная, другая - с пресной водой. Завод этот - балхашский, медь должен был выплавлять в той части, где гольная соль в воде. Летом такая жара, если за железное что схватишься, руки обжигает. А вот водички попить давали совсем мало - литр, а то и поллитра на день, особенно, когда вертухаям неохота было привозить пресную воду. За смену потом изойдёшь, язык во рту разбухает, слюны

- и той нет. А после отбоя лежишь на нарах, и всё тебе холодные родники чудятся, речки там всякие. За те полгода, что я там был, уже не помню, сколько людей там загнулось. Кто сам помер, а были, что шли на вертухаев, как бы побег показывали, считали, что лучше от пули кончиться, чем в мучениях от жажды подыхать. Сосед у меня был по шконке, здоровый такой мужик, тяжёлый, потел, пожалуй, больше других. Смотрю: приподнялся на нарах, что-то бормочет, глаза какие-то мутные, а потом как завопит на весь барак: "Братва! Там пиво свежее привезли, хватай банки и на двор!" Удержать его не могли, да и кому это надо было... Во дворе его конвой и замочил!

Судебная тройка приехала ещё через несколько дней после последнего допроса Симкина. Заключённых по очереди вводи-ли в отдельную комнату и через несколько минут выводили. Головы у всех поникшие, опущенные. Ясно, что оправдатель-ных приговоров не было. Среди осуждённых промелькнуло знакомое лицо. Симкин узнал его, тот тоже кивнул ему голо-вой - Мишка Шрайбер, учились с ним вместе в школе с восьмого по десятый класс. Даже полгода сидели за одной партой. Толковый был пацан, умница. Задачки по математике щёлкал, как семечки. Ещё, бывало, учитель до конца условия не напишет, а Шрайбер уже руку тянет с ответом. На уроках физики и химии отвечал с такими подробностями, что учителя только рты разевали от удивления: "Где это он всё вычитал, стервец?" Но преподаватели - по истории, биологии его терпеть не могли. За что? За въедливость, дотошность,

длинный язык, желание постоянно задавать вопросы. Так, ещё в восьмом классе, после ноябрьских праздников, Мишка пристал к директору школы, который вёл историю: "Степан Петрович, я вот не пойму лозунг: "Народ и партия едины!" Это что ж получается: народ и партия - разные явления? Выходит, что партия - это не народ? Мы же не говорим, например, земля и пашня едины, или мужчины и люди едины". Класс с интересом следил за этим спором: как выкрутится директор? Но тот и не стал вступать в объяснения, а просто заявил: "Тебе, Шрайбер, не надо думать обо всём этом, тебе надо получше готовиться к урокам, а то с такими знаниями, как у тебя, ты экзамены не сдашь".

Неправда всё это было. Историю Мишка знал так, что в любое время мог без запинки ответить. Когда была, скажем, Куликовская битва или восстание Болотникова. Причём называл не только даты, но и дни, если они упоминались в учебнике.

И ещё другой случай вспомнил Борька. После одного из важнейших постановлений партии и правительства "О безрод-ных космополитах", отрицающих или занижающих роль отечественных учёных, директор вошёл в класс какой-то взъерошенный, задумчивый. Он подошёл к одному из учени-ков, предложил ему открыть учебник истории и прочитать какую-то строчку из учебника. Тот и прочитал, причём громко, как ему указал директор: "В начале 19-го века Россия была отсталой страной". Степан Петрович усадил ученика, а затем тоном римского императора, объявляющего сенату о начале нового похода на варваров, заявил: "Неправда! Читайте так: в начале 19-го века Россия была передовой страной!" Все, даже последние ученики, поняли фальшь этого заявления, но про-молчали: "Да чёрт с ней, с этой Россией 19-го века, когда это было? Тут вот успеть бы на перемене в буфет или погонять мяч во дворе". А Шрайбер опять поднял руку: "Степан Петрович, как можно считать страну передовой, если там процветало ещё крепостное право? Во многих других странах

его уже не было. Да и в России в основном ездили на каретах, повозках, а на Западе уже с 1807 года строили железные дороги?" На этот раз Степан Петрович не промолчал. Он поднял руку, внимательно посмотрел на класс и заявил: "Вся история России и ваш учебник, написаны людьми, преклоняв-шимися перед Западом. Знаю, что будут издаваться новые учебники".

И ещё один случай вспомнился Симкину. На уроке естест-вознания пожилая учительница Марья Ивановна, всё время ходившая в одной и той же старой кофточке и стоптанных туфлях, сказала: "Ребята, сегодня у вас новая тема, которой нет в учебнике, но по ней обязательно будут вопросы на экзаменах: "Генетика и кибернетика - буржуазные лженауки и их критика народным академиком товарищем Лысенко". Ученики прослушали молча, кое-что даже записали в тетрадь, как потребовала учительница, хотя, конечно, никто ничего не понял, что это за лженауки. Поднял руку только один. Кто? Конечно, Шрайбер: "Марья Ивановна, а вы не могли бы подробнее пояснить, что это такое - кибернетика?" Пожилая учительница, которая, понятное дело, и не могла знать ничего больше, чем написано в нескольких листочках, присланных из гороно, посмотрела на зануду чуть ли не с ненавистью. "Кибернетика - это учение буржуазных исследователей, и потому и является неправильным. Только наша наука даёт новые интересные направления, имеющие важное значение для народа!"

Ученики следили за этим спором, главным образом, потому что, чем дольше он будет продолжаться, тем меньше останется времени на опрос. А Мишка всё не унимался: "Марья Ивановна, так что же получается: и законы Ньютона, или, скажем, Бойля-Мариотта, или самого Архимеда, которые никогда не были пролетарскими учёными, неверны и неправильны?" Марья Ивановна встала из-за стола и резким тоном, который ученики никак не ожидали услышать от неё, заявила: "Шрайбер, вон из класса! Скажешь директору, что я

тебя удалила за то, что мешаешь другим заниматься!" И добавила, но уже помягче: "Ох, плохо ты кончишь, Миша, ой, плохо!" И ведь - как в воду глядела старая учительница. После школы Шрайберу удалось поступить только в Сельхозинститут, где совсем не было конкурса. В другие его не принимали.

И вот теперь, когда конвой выводил Мишку, он растопы-ренными пальцами, как когда-то показывал полученные им отметки на экзаменах, трижды ткнул себе в грудь. Всё ясно, пятнадцать лет по приговору суда. За что? Можно было только догадываться. Когда Бориса ввели в зал, где заседал суд, он услышал, что трое сидящих за столом довольно громко обсуждали какую-то Валентину Петровну. "Да б... она самая настоящая", - горячился похожий на кавказца военный: "Муж только неделю, как в командировке, а её уже видели в обнимку с замполитом, с начальником АХЧ, с опером из особого отдела". Двое других членов трибунала то ли возражали, то ли соглашались.

Ещё до суда Симкину говорили, что бесполезно пытаться оправдываться, заявлять, что его силой заставили признать свои "преступления". Будет только хуже. Да и никаких вопросов ему не задавали, сразу прочитали решение суда. Слова судьи долетали до Бориса как сквозь стену: "Именем ... Симкина Бориса Иосифовича ... Согласно статье 58-10 ... 10 лет исправительных лагерей!"

- И давай, тащи скорее следующего, - крикнул один из тройки конвоиру. - Обед скоро, а мы ещё половину дел не рассмотрели!

Последняя призрачная надежда выйти на свободу - да была ли эта надежда? - исчезла полностью. "Когда отбуду срок, - подумал Борис, - мне будет уже тридцать три и кому я тогда стану нужен? Это если вообще дотяну до освобождения".

Глава IV. "СПЕЦЭТАПОМ ИДЁТ ЭШЕЛОН..."

В камере осуждённые ждали отправления на этап. Куда? Оставалось только догадываться. Дня через три Бориса и ещё с десяток заключённых подняли ночью, вывели во двор, заставили присесть на корточки. Сделали перекличку. Каждый должен был, когда его вызывали, сказать свою фамилию, статью и срок. Затем постригли и под конвоем вывели за ворота. После душной камеры воздух показался необычно чистым, свежим. Откуда-то, по-видимому от Ангары, дул про-хладный ветерок. Борис вскоре понял, что ведут их в сторону железнодорожного вокзала. На улице почти никого не было. Редких прохожих конвой заставлял свернуть в ближайший переулок или прижаться к стене. В какой-то миг возникла мысль: "Если бы удалось вдруг вырваться, он уже через минут двадцать мог бы добраться до родной общаги. Приставить к окну лестницу, по которой они поднимались в комнаты после поздних прогулок, и очутиться в той же прежней студенческой жизни. Правда, сейчас в общежитии никого нет - каникулы. Но куда тут вырвешься, когда справа и слева конвойные с автоматами и с собаками на поводках".

Борис вспомнил, как месяца три назад, возвращаясь с позднего свидания, встретил такую же колонну, окружённую конвоирами. Люди шли понурив головы. У некоторых за плечами котомки или узелки в руках. Никакой жалости к ним Симкин тогда не почувствовал: "И чего им надо - ворам, бандитам и прочим врагам нашей власти? Столько ведь в жизни интересного: девушки, спорт, да просто возможность дышать чистым и свежим воздухом. Так нет ведь - грабят, разбойничают, вредят". Мог ли он тогда подумать, что и сам когда-то пойдёт в колонне заключённых.

Их привели к железнодорожному вокзалу, но не завели в него, а по акведуку вывели на дальний путь. Где-то в привокзальном парке играла гармошка, слышался смех девчат и пьяные выкрики парней. "Жизнь продолжается, - мелькнула мысль у Симкина, - но уже без меня..."

Вагоны, к которым подвели заключённых, представляли когда-то обычные плацкартные, рассчитанные на четыре чело-века купе. Сейчас на окнах были сваренные из толстых желез-ных прутьев "намордники", а вход в каждое купе отделялся от узкого прохода для конвоя железными решётками. Всех заста-вили присесть на корточки, сделали перекличку, затем по одному, подгоняя прикладами, направляли в вагоны. В каждое купе заталкивали не меньше двадцати человек. На нижних полках усаживали по 4-5 человек. На самые верхние (багаж-ные) заставляли подниматься ещё по три человека и трое-четверо садились на пол. Но на средних полках устроились с относительными удобствами всего по два человека. Борис, удивлённый такой несправедливостью, приподнялся на локтях и хотел устроиться на средней полке. Но тут же перед ним возникла мордастая физиономия парня с тонко сжатыми губами. На голове кепка-пуговка. Парень раскрыл рот и выдал сначала трёхэтажный мат, затем рявкнул:

- Куда прёшь, фря! Под нары, сука!

Кто-то из его соседей сильно толкнул Бориса ногой, так что он чуть не свалился на сидящих внизу. Разозлившийся бывший студент хотел было сцепиться с обидчиком, но тут же Симкина удержали несколько других зэков:

- Блатные это, урки. Пырнут заточкой, и сам же виноват будешь! Вертухаи всегда за них.

Пришлось Борису примоститься на полу, спиной к решёт-ке. В вагоне перешёптывались: всех интересовало, куда пойдёт поезд - на запад или на восток. Когда вагоны сдвинулись с места, стало ясно: едут в сторону Красноярска или дальше.

- Значит, - сказал кто-то из зэков, - хоть не на Колыму, не в Магадан!

Утром по проходу загрохотали сапоги конвойных. Выводили оправляться. Успел-не успел, на всё полминуты. Потом стали раздавать по осьмушке хлеба, сморщенной брюкве и кружке воды. По дороге останавливались на каких-то станциях, людей выгружали и выводили, а дня через три их

состав загнали на какой-то дальний путь и приказали выхо-дить. Многие сразу определили, что прибыли в Красноярск.

Вновь ночной пеший переход по улицам такого знакомого Борису города: в нём он закончил школу, и в нём жили его родители. На миг представил, что они сейчас делают? Наверно, спят и не знают, что их Бореньку ведут по городу под конвоем. Вспомнилось, как несколько месяцев назад, после зимней сессии, он приехал на каникулы. Причём, как обычно, не сообщая заранее. Обрадованная мама обняла его и сразу же повела за стол. Какой вкусной казалась домашняя еда после студенческой столовки. Впрочем, сейчас, после тюремной баланды, столовские щи и котлеты, где почти не было мяса, были бы настоящими деликатесами.

Вывели их к речному вокзалу. В здание заходить не стали, прошли ещё несколько сот метров вниз по берегу реки. Там, покачиваясь на лёгких волнах, стоял катер с баржой, с борта которого на берег был спущен деревянный трап.

- Всё ясно, братва, - сказал кто-то, - на север погонят, вниз по Енисею. Там лагерь на лагере аж до самого моря.

Вновь сделали проверку и приказали подниматься по трапу. Вдоль него выстроились конвоиры с автоматами наперевес. "Хоть на свежем воздухе буду, - подумал Борис, - всё же лучше, чем в тюремном вагоне".

Но не тут-то было. Посреди палубы баржи чернел открытый люк. В него-то пинками и прикладами конвойные сталкивали людей. Когда дошла очередь Бориса, он поспешил спрыгнуть сам, и чуть не наступил на лежащего зэка. Тот не мог сам отползти и кричал, что сломал ногу. На бедолагу никто не обращал внимания. Борис переступил через сидящих и лежащих людей и добрался до конца трюма. В полутьме рассмотрел жбан с водой, к которому цепью была прикована железная кружка, а ещё дальше половина бочки - параша.

Когда в трюм набили зэков, как говорится, "под завязку", люк закрыли. Потом начали заполнять палубу.

- Этих-то, которые сверху, в ближние лагеря, а нас на самый край земли, - сказал кто-то из заключённых.

Через какое-то время катер дал гудок, баржа дёрнулась, и путешествие началось. Сквозь маленькие зарешеченные окош-ки в трюме некоторым удавалось рассмотреть названия при-брежных селений: Казачинское, Енисейск, Ярцево. Ещё через несколько дней, когда ночи стали заметно короче, определили, что проплыли устье Ангары, Туруханск, Игарку. Почти во всех этих местах катер приставал к берегу. С палубы, как это легко было установить по топоту ног, заключённых сводили на берег.

На седьмой день приплыли в Дудинку. За всё время пути заключённых из трюма ни разу не выводили на палубу. Только один раз в самом начале выдали каждому по буханке хлеба и по две ржавые селёдки. Заключённых подзывали к люку по номерам и совали пайку в руки.

Когда вызвали Бориса: ШК-3823, он рванулся к люку, но ему преградили путь два рослых зэка.

- Не гоношись, мальчик, - с издёвкой растягивая слова, сказал один из них, - мы тебе паечку прямо сюда принесём!

"Блатные, - понял Симкин, - хотят за меня получить". Он рванулся изо всех сил, так что рубашка затрещала, и через мгновение был уже у люка. Уголовники обложили его матом, но Борис уже держал в руках сырой, плохо пропечённый хлеб

-- селёдку. Когда осторожно возвращался на своё место, увидел, что те же блатные придерживают какого-то старичка.

- Ну, куда тебе, дедуля, хлебушек, чем жевать-то будешь? А нам-то он в самую пору!

- Сынки, так ведь с голоду загнусь, - жалобно повторял старик.

- Так и так загнёшься, дедуля, - заявил ему один из блатных.

Бориса удивило: никто из заключённых, в том числе и

бывшие фронтовики, не заступились за старика. Каждый был только сам за себя.

В Дудинке заключённых вывели с баржи и повели на маленькую ж/д станцию. Борис огляделся. Вдали возвышалось

несколько деревянных домов на столбах и отдельные камен-ные здания, а чуть дальше башенные краны порта. Мелькнула мысль: "Когда я вернусь сюда и вернусь ли вообще?"

Зэков усадили в открытые железнодорожные платформы, охрана с пулемётами и автоматами устроилась на возвышаю-щихся площадках. Состав двинулся на восток. Борис, как, наверно, и многие заключённые, впервые увидел тундру.

Рис. 1. Лесотундра осенью

(Фото автора, 1975 г.)

Наверно, если бы ехать не под конвоем, не по этапу, окру-жающий пейзаж казался бы даже привлекательным. Почти ровная местность с редкими рощицами чахлых лиственниц, заросли карликовой берёзки, участки, покрытые белым и желтоватым ягелем, озерки прозрачной воды. А над головой - чистое небо с незаходящим солнцем. Часа через два увидели вдали трубы Норильского завода, из которых валил дым с характерным сернистым запахом, а рядом гору с многочислен-ными отвалами горных выработок.

Глава V. ГОРЛАГ - ЧАСТЬ ГУЛАГА

Лагерь, в который попал Борис, относился к системе большого Горлага (горного лагеря) Норильского ГУЛАГа.

Сам лагерь находился на наибольшем удалении от места работы. Он был построен совсем недавно. Но, конечно, по всем правилам, разработанным для лагерей специалистами ГПУ, НКВД, НКГБ: пять жилых бараков, рассчитанных каждый на 50-70 мест, помещение для охраны, АХЧ, БУР и т.п. По углам территории вышки с вертухаями, вооружёнными пулемётами.

Рис. 2. Норильлаг в 1950-е годы

(Из статьи Дангиза Далиева "Русские лагеря", 1980 г.)

В центре зоны - площадь и перед ней небольшое возвы-шение, с которого начальник лагеря майор Хромов, очень популярно дополняя свою проповедь многочисленными словечками и оборотами из явно не уставной лексики, объяс-нил основные правила:

- Кто выполняет норму, у того пайка побольше, до 700-800 грамм хлеба. Рабочий день 12 часов, включая полчаса на обед. Для саботажников, вредителей и прочей сволочи, наказание вплоть до высшей меры социальной защиты (расстрела). По лагерю перемещаться только строем и в сопровождении конвойных. В случае приближения к колючей проволоке, воротам, ВОХРа открывает огонь на поражение без предупреждения.

Затем Громов пояснил ещё целый ряд правил, которые, впрочем, Симкину были уже и так известны из рассказов зэков во время этапа.

В бараке Борису достались верхние нары. Удобств ника-ких, но после утомительного путешествия в переполненном спецвагоне и в трюме баржи, в которой в последние дни даже парашу не выносили, здесь, в бараке можно было, по крайней мере, вытянуться в полный рост и поворачиваться, когда захочешь. В тот же день на складе мордастый парень и два его помощника - шестёрки, явно из уголовников, выдали рабочую одежду: куртку, брюки, ботинки и шапку с козырьком. Борис обратил внимание, что те из зэков, которые могли сунуть кладовщику несколько папирос, махорку, получали одежду по размеру и поновее. Всем остальным, в том числе и Симкину, доставались куртки, ботинки часто совсем не подходящие по размеру и явно бывшие в употреблении. Тут же, около склада, двое блатарей помогали нашить полоски материи и тушью чётко выводили номер вновь прибывшего.

Бориса распределили в бригаду пожилого зэка, которого другие заключённые называли "Петровичем". Говорили, что он в лагере уже шестнадцатый год.

Рабочий день начинался в семь утра. Бригада, в которую входил Борис, пробивала на склоне горы горизонтальную горную выработку (штольню).

Четверо ломиками, некоторые били кувалдами, поперемен-но делали в забое длинные отверстия (шпуры). Трое других нагружали лопатами тачки неубранной породы и вывозили её

по однорельсовой колее к устью штольни. Ещё двое ставили через определённое расстояние деревянные оклады (крепи). Когда шпуры были пробиты, приходил взрывник из вольнонаёмных, заталкивал в отверстие похожие на колбаски заряды взрывчатки, подсоединял к ним взрыватели, соединял электрическими проводами или бикфордовыми шнурами. Бригада отходила от забоя в небольшую боковую выработку. Гремел взрыв, и порода с грохотом обрушивалась. После этого полагалось бы проветривание, но администрация считала, что зэки и так обойдутся.

Рис. 3. Добыча руд

(Из статьи Дангиза Далиева "Русские лагеря", 1980 г.)

Борису чаще всего приходилось нагружать и вывозить тачку. Уже после нескольких таких ходок спина начинала болеть, уставали руки, а смена, казалось, тянулась бесконечно. Так прошли недели две, и за это время был лишь один выход-ной. Лагерное начальство говорило, что зимой, полярной ночью, при морозах ниже - 40 градусов, мол, наотдыхаетесь. Когда Борис вечером после отбоя закрывал глаза, ему ещё

какое-то время виделась норильская руда: тёмно-серая или чёрная с крапленостью, гнёздами, прожилками золотисто-жёлтыми с розовым оттенком медно-никелевых минералов. Зэки поговаривали, что в этой руде есть платина, золото, серебро и ещё какие-то редкие металлы, но не в виде самородков, а как тонкие примеси. Их выплавляли на заводе, где работали в основном вольнонаёмные.

И эта смена началась, как обычно. Борис первый нагрузил свою тачку и повёз её к выходу из штольни, до которого было метров двести. Он успел пройти совсем немного, когда услышал над головой какой-то треск. Инстинктивно, ещё не поняв, в чём дело, рванулся с тачкой вперёд и успел пробежать несколько метров. Через мгновение за спиной начала обрушиваться кровля выработки, несколько камней ударило по плечам, пяткам. Погасли карбидовые лампочки, сзади поднялось облако пыли. "Обвал! Крепь лопнула! Бригаду завалило", - мелькнуло у него в голове, и он бегом, не выпуская из рук тачки, понёсся к выходу.

- Обвал! Обвал! - заорал он. - Людей завалило! - Продолжал кричать он, как только оказался вне штольни. На миг ему показалось, что сейчас завоет сирена и появятся люди

-- красных касках, которые кинутся спасать оставшихся в забое. Что-то подобное он видел раньше в фильмах про метростроевцев. Но вокруг было тихо, слышался только лязг металла, удары топором по дереву: это в других выработках готовили крепь.

Прошло минут десять, не меньше, которые Борису показались вечностью, пока из будки, стоявшей неподалеку, вышел солдат с автоматом за плечами. Он медленно, как на прогулке, направился к Симкину, что-то дожёвывая на ходу. Белесые глаза, лицо, покрытое веснушками, короткие рыжие усы. Ни дать, ни взять, сельский парень из российской глубинки. Не дойдя до Бориса несколько шагов, он вскинул автомат наизготовку, и рявкнул:

- Что орёшь, падла!? Пасть заткни!

Борис, показывая на устье штольни, пытался рассказать, что там произошло:

- Людей там завалило!

- Не людей, а зэков! Контриков разных, врагов народных, - он так и заявил: "врагов народных", - да хоть бы вас там всех позадавило.

Затем сделал ещё шаг ближе к Борису и приказал:

- А ну, лезь туда, высунешься наружу, сразу пристрелю. Борис поспешил спрятаться в устье штольни, но так, чтобы

видеть, что происходит снаружи. Конвойный всё таким же медленным шагом вернулся в будку, покрутил ручку телефона и что-то сказал. Прошло ещё немало времени, когда внизу на тропинке, поднимающейся к устью штольни, показались два человека. Одного Симкин узнал сразу: горный мастер из вольнонаёмных. Другой из лагерного начальства. Они подо-шли к часовому, и тот что-то пояснил, указывая в сторону штольни.

- Василий Кузьмич, - спросил офицер, когда оба останови-лись у входа в выработку, - эта штольня разведочная? Сколько там до проектной отметки?

- Вчера вечером документировал, оставалось метров восемь пройти.

- Ну, так и чёрт с ней, закрывайте её и начинайте новую! Тут только оба заметили Бориса, стоящего недалеко от них.

- Эй, ты, ШК-3823, а ну сюда, - приказал офицер, - что тут делаешь? Почему не на работе?

Борис пояснил, что он из бригады, которую завалило, и повторил, чувствуя безнадёжность своих слов:

- Людей там завалило, задыхаются.

Офицер бросил быстрый взгляд на Симкина и повернулся к часовому:

- Сидорчук, давай сюда!

На этот раз конвойный быстрым шагом, совсем не таким, как раньше, подбежал к начальнику.

- Этого, - офицер показал на Бориса, - отведи на верхнюю

штольню. - И, вновь повернувшись к горному мастеру, сквозь зубы процедил:

- Вот ведь нация, везде вывернется!

Часовой, подталкивая Симкина автоматом, повёл его к штольне, находящейся метров на пятьдесят выше.

- Бегом давай. Там бригадир есть. - И ещё раз напоследок толкнул Бориса автоматом.

"Как же, разбежался", - мысленно ответил ему Симкин и не торопясь побрёл вглубь штольни. Через несколько минут он увидел копошившихся в забое людей.

- Бугор где? - спросил он у стоявшего рядом зэка. Тот, не оборачиваясь, ткнул пальцем в сторону забоя.

- Меня в вашу бригаду, я из нижней штольни, из бригады Петровича. Их завалило. - И, не удержавшись, добавил: - И спасать не собираются, погибнут все.

Бугор посмотрел на Симкина:

- Новенький, что ли? С последнего этапа? Так я здесь, почитай, второй срок монтулю, сколько этих обвалов было, не счесть. И ни разу никто заваленных не спасал. Мы для них пыль лагерная. Вся эта гора на наших косточках держится.

И опять Борис начал возить руду из забоя. Наверно, после пережитого волнения, тачка казалась куда более тяжёлой, чем раньше. Симкин шёл и представлял себе, как там, в нижней штольне, умирают под завалами те, с которыми он ещё некоторое время назад был вместе. Наверняка они пытаются пробиться через завал, разгребая руду руками и лопатами, но воздух становится всё более удушливым, а вместо убранных камней сверху обрушиваются новые. Он мог бы быть там, вместе с ними под завалами, если бы случайно не повёз свою тачку первым.

Однообразные, тяжёлые дни, заполненные постоянной каторжной работой, чувством голода и тоской, проходили один за другим. Борис чувствовал, что десяти лет, которые у него впереди, не выдержит: всё-таки он не такой приспособленный

к физическому труду, как те, которые находятся здесь уже несколько лет.

Как-то утром Борис почувствовал, что у него начали кровоточить дёсны. Правда, в столовой стоял бачок с горчай-шим отваром из еловых иголочек: единственное средство от цинги. Кто-то пил этот отвар. Другие говорили, что он помога-ет, как "коту припарки". За головку чеснока или лука, которую иногда получали некоторые заключённые в посылках, отдава-ли три пайки хлеба. Не раз мелькала мысль о побеге, но он казался совершенно нереальным: вокруг охрана, колючая проволока, а за ней бескрайняя тундра. А до "материка"^* несколько тысяч километров.

Впрочем, попытки уйти из лагеря были. Так, в один из дней, когда зэки возвращались с работы, среди них распро-странился слух, что двое из пятого отряда куда-то исчезли. Как им удалось, никто не понимал. Вертухаи, которые вели заклю-чённых, были не просто злые, а какие-то озверевшие. Они постоянно подталкивали заключённых прикладами, а стоило кому-то чуть задержаться, спускали собак. Начкар бегал сам не свой, матерился, лицо у него было серое, землистое. На другой день он вообще не появился: говорили, что он сидит в Б.У.Р.е (лагерном гестапо) - так называли этот отдел заключённые. А ещё через три дня, перед выходом на работу, весь лагерь построили в центре зоны. На небольшой помост, с которого обычно заключённым сообщали какие-то новые положения, порядки, поднялся начальник лагеря - майор Хромов и ещё несколько человек из его окружения.

- Слушайте сюда, падлы, - заявил майор, - тут ваших двое,

- он назвал их номера, - пытались уйти в побег. Далеко не ушли, - начальник лагеря добавил несколько крепких выра-жений, - солдаты догнали их, при задержании, к сожалению, не смогли сдержать собак.

_________________

*"Материком" называли все жители отдалённых районов основную часть страны.

Начальник лагеря торжествующе ухмыльнулся, и стало ясно: никто и не пытался сдерживать собак.

- И не отворачивайте морды, сволочи, - закончил свою речь Хромов, - так будет с каждым, кто попытается освобо-диться досрочно.

Отряд за отрядом медленно провели мимо трактора с санями - основным транспортом в тундре зимой и летом. Двоих зэков, которые лежали на санях, пожалуй, уже трудно было назвать людьми. Они, скорее, напоминали освежёванные туши баранов. Кое-где даже были видны выступающие кости, тела и лица были залиты кровью. Один из несчастных ещё стонал, другой не подавал признаков жизни. Позже выясни-лось, что беглецов вывезли за лагерь и бросили в тундре на съедение песцам, леммингам и прочей живности.

Стояла середина августа, было уже несколько ночных заморозков, и ягель в тундре превратился в живописный ковёр со всеми цветами радуги. Но окружающая красота природы никого не радовала. Бывалые зэки говорили о приближаю-щейся зимней полярной ночи с жесточайшими морозами и снежными бурями.

Но через несколько дней произошли события, которые существенным, коренным образом изменили судьбу бывшего студента, а ныне заключённого ШК-3823 Бориса Иосифовича Симкина. И не только его, но и судьбу сотен других заключён-ных, сидевших в Норильском Горлаге.

Глава VI. "БЕЙ, КРУШИ ВСЁ ПОДРЯД!"

-- этот день, когда возвращались в лагерь после работы, Борису показалось, что некоторые зэки что-то несут под куртками. Они придерживали полы локтями и явно скрывали что-то от конвоя. Симкин даже приоткрыл рот от удивления. Перед воротами лагеря заключённых обычно обыскивали, и за любую найденную железку можно было получить несколько дней кондея (карцера), а то и схлопотать дополнительный срок. И ещё одно обстоятельство показалось Симкину стран-ным: с дальнего объекта к лагерю приближалась ещё одна колонна заключённых.

-- таких случаях конвой всегда подгонял одну группу и задерживал другую, чтобы перед воротами зоны не собралось сразу много арестантов, и можно было беспрепятственно про-извести досмотр. Но в этот раз, несмотря на окрики, матерщи-ну и тычки прикладами, сразу две колонны заключённых одновременно оказались у ворот лагеря. В результате, две шеренги вертухаев с собаками оказались как бы зажатыми между зэками. И в этот момент по чьему-то приказу (Борис даже не понял, кто подал сигнал), у некоторых зэков появи-лись в руках ломики, топоры, обрезки труб, и они накинулись на солдат. Часовые на вышках над воротами видели всё это, но стрелять не могли, так как могли попасть в своих же. Лай собак, крики конвойных и заключённых, выстрелы слились в один сплошной шум. А ещё через секунды под воротами в зону что-то взорвалось, заключённые, подмяв конвоиров, ворвались в лагерь. У некоторых арестантов в руках уже оказались автоматы, отобранные у конвоиров, и они начали стрелять по вышкам и солдатам, бегущим от помещения охраны.

Только значительно позже Симкин узнал, что восстание готовилось уже несколько месяцев. Находились смельчаки, которые, рискуя жизнью, за секунды до взрывов перерезали провода, соединявшие заряды в шпурах, и вытаскивали взрывчатку. Кроме того, удалось договориться с одним из

взрывников - вольнонаёмным, который поставлял восставшим тротил. С ним расплачивались ценностями, которые сохрани-лись у некоторых заключённых. Самодельные гранаты прятали в выработках, куда конвойные не заходили. Ломики и топоры в лагерь не вносили. Они всегда находились в забоях. И вот сейчас всё это было пущено в ход. Площадь зоны уже была покрыта телами раненых и убитых заключённых вперемешку с трупами конвойных.

Борис, который был в полном замешательстве, кинулся к мастерской, чтобы обзавестись какой-нибудь железякой. Дверь, на которой обычно висел амбарный замок, была сорвана, и Симкин быстро нашёл внутри помещения длинный гаечный ключ. Он схватил его и хотел уже выскочить, чтобы присоединиться к восставшим, как вдруг увидел за тряпкой очертание стоявшего там человека. Борис дёрнул занавеску.

Перед ним, прижавшись к стене, с заточкой в руке стоял его давнишний враг - уголовник по кличке "Свищ". Из-за него Борис чуть не погиб неделю назад, причём, самым позорным образом. Произошло это так: в тот день пайки заключённым - 700 грамм хлеба выдали после работы. Борис бережно нёс хлеб, предвкушая, как съест его перед сном, и хоть ночью не будет чувствовать голод. Когда он уже был возле своих нар, кто-то сильно толкнул Бориса в спину, да так, что хлеб выпал из руки. Борис оглянулся. За его спиной находился Свищ, кото-рый поднял хлеб и закричал кому-то в дальний угол барака: "Сивый, не тырь стиры (карты - уголовный жаргон)! Ставлю пайку на кон!"

Разозлившийся Борис догнал уголовника, дёрнул его за робу и, когда тот удивлённо, и, в то же время, нагло посмотрел на него, бывший студент нанёс ему не сильный, но точный удар в подбородок. Свищ свалился на пол. Борис поднял хлеб

-- пошёл к своим нарам. Через секунду блатной догнал Бориса

-- выставил вперёд заточку. Вокруг на шконках сидели заклю-чённые и видели всю эту сцену. Наверно поэтому Свищ не

решился ударить Симкина, и только присвистывая по-блат-ному, выдавил из себя:

- Ну, падла, заказывай клифт деревянный, до утра не доживёшь, замочу!

Борис и сам почувствовал, что, пожалуй, переборщил. Связываться с уголовниками, он знал это по опыту, было опасно. Свои угрозы они часто исполняли. Правда, в том лагере, где находился бывший студент, урок было сравни-тельно немного. В горных забоях их никогда не видели. Они крутились возле кухни, на складах, при бане, и т.д. Борис забрался на нары, съел всю пайку сразу, хотя до этого хотел оставить часть на утро. И решил не спать эту ночь, чтобы быть готовым, если на него нападут. Наверно, где-то час он крепился, но затем усталость взяла своё, и он как будто провалился в какую-то чёрную дыру.

Проснулся Борис от того, что чьи-то сильные руки стащи-ли его с нар, засунули в рот какую-то тряпку и потащили, как мешок, в дальний угол барака, туда, где находились уголов-ники. В бараке было довольно светло, солнце ещё не заходило,

-- у Симкина мелькнула мысль, что видит это всё в последний раз. Затем его приподняли, поставили на колени. Прямо перед собой он увидел группку заключённых, сидевших и стоявших около одного, невысокого роста уголовника. Борька узнал его

- это был пахан - главный в их бараке. На вид ничего крими-нального в его лице не было. Встретишь такого на улице - пройдёшь мимо, не обратив внимания. Но вот глаза - чёрные, немигающие. Его взгляд как бы гипнотизировал Бориса.

- Ты что же, фраерок, наших пацанов правильных заби-жаешь? - Слова он произносил медленно, с расстановкой, как будто они давались ему с трудом. - Видишь, оголодал хлопчик, у тебя хлебушка немного попросил, а ты его за это кулаком в харю.

Сидевшие рядом с паханом заржали: толстомордый, упитанный Свищ меньше всего походил на голодающего.

- И кто тебе позволил на нас, воров, кидаться? Ладно, против власти идёте, так это нас не колышет, а против братвы нельзя. Что скажешь?

"Поиздеваться решили, - промелькнула у Бориса мысль, - сразу не убили, судилище устраивают".

- Выдерните у него тряпку, только если базлать начнёт, сразу пёрышком пощекочите!

У Бориса давно уже по спине тёк холодный пот, и он не мог сдержать нервную дрожь.

- Не по понятиям это, - с трудом выговорил Симкин, - я за эту пайку смену горбатился.

На нарах снова загоготали:

- Смотри-ка, братва, что знает. Так ведь понятие для нас, воров, написано, а не для мужиков и сук. Знаешь, что мы с тобой сейчас сделаем? Опустим и замочим!

Этого позора Борис боялся больше всего. "Эх, удалось бы вырваться хоть на секунду, вцепился бы в глотку кому-нибудь, рвал бы зубами, а там пускай кончают". Он рванулся изо всех сил, но куда там. Держали его крепко.

- Слушай, а не оскоромимся мы, если опустим? Он же, вроде, иудей, - с явной издёвкой спросил кто-то из сидевших около пахана.

- Вот ты, "Сивый", ты же, вроде, из этих, поповских, мастак в церковных делах. Что думаешь?

- Так он мастак по церковному рыжевью и доскам^*, - со смехом заявил другой зэк.

Борька отчаянно вырывался, но помощи ждать было неоткуда. Свои, так сказать, политические, с ворами предпочи-тали не связываться, а вертухаи в бараке ночью не появлялись.

- Да ты не трясись, фраерок, - продолжил пахан, - мы тебя со всем почтением отымеем. Был Абрашкой, станешь Машкой или Дашкой, и полетишь прямо в рай чёрной пташкой.

Веселье в блатном углу ещё более усилилось. Надо полагать,

________________

* рыжевьё - золото (жаргон); доски - иконы

рифмованный слоган главного блатного показался уголов-никам ужас как остроумным.

А пахан, явно любуясь своим красноречием, заявил:

- Ну, братва, становись в очередь, кто первый? Ты, Свищ? Ты, вроде, у нас как обиженный? - На нарах вновь загоготали. "Обиженными" в лагерях называли опущенных, изнасилован-ных.

Борьку начали заваливать вниз лицом на нары. Кто-то пытался стянуть брюки. Спасение пришло неожиданно, причём, совсем не с той стороны, откуда Борис надеялся его получить. От группы окружавших пахана отделился невысо-кий коренастый парень с многочисленными татуировками на руках и груди. Он подошёл к Симкину, повернул его голову к свету и вдруг спросил:

- Слушай, ты в Красноярске на Каландарашвили жил? Тебя Борькой зовут?

Мало уже что понимавший бывший студент покивал головой, и когда у него изо рта выдернули тряпку, выдохнул:

- Да, жил.

Зэк, спросивший его имя, поднял руку:

- Всё, братва, кончай, кина не будет! Это пацан правиль-ный. Евонные батяня и маманя, когда я по второй ходке зону топтал, мою мамку, почитай, от смерти спасли: хавку ей подкидывали, колёса всякие доставали.

Теперь и Борька узнал своего спасителя. Это был Лёвка, сын квартирной хозяйки, у которой они жили, когда Симкин заканчивал школу.

Хилая, всегда болезненная, старушонка часто вспоминала своего сына Лёвочку, который ещё до войны спутался с плохой компанией, и эти-то его товарищи подставили Лёву как главного. "А уж такой хороший мальчик был, когда малень-кий. Ласковый, добрый. Бывало, подойдёт и гладит, когда я заболею".

Лёвка появился в доме неожиданно, говорил, что вышел по амнистии. Ночью он обычно где-то пропадал. Днём отсыпался,

а вечерами предпочитал сидеть на скамеечке с гитарой в руках. Дворовые пацаны, в том числе и Борька, всегда крути-лись вокруг него. Лёвка рассказывал им о воровском братстве, разных делах, как брали банки и сберкассы.

Борьке, например, запомнилась история о том, как там, в "хате" (камере) был лихой танцор-чечёточник. Он взбирался на стол, покрытый газетой, лихо бацал чечётку с выходом, а потом показывал всем газету, которая оставалась совершенно целой.

В другой вечер он рассказал о том, как им в камеру поместили какого-то толстого фраера из торгашей. По ночам тот храпел так, что другие не могли уснуть, и тогда зэки придумали развлечение: по очереди подкрадывались и броса-ли ему в открытый рот костяшки домино. Торгаш вскакивал, хлопал глазами, а воры ржали под одеялами на своих шконках. Лёвка очень образно показывал, как всё это было, и пацаны захлёбывались от смеха. Одна из популярных песен, сопрово-ждавшаяся бренчанием на гитаре, была, например, такая:

Помню ту ночку холодную, зимнюю, Мчались на санках вдвоём.

Лишь фонари по углам затемнённые Тускло сверкали огнём.

Помню, подъехали к дому высокому, Стулья, диваны, шкафы.

Денежный ящик смотрел вызывающе Прямо на нас с высоты...

И дальше в песнях говорилось, как вскрыли сейф, "где лежали деньги советские ровными пачками" и т.п.

Однажды, когда все пацаны собрались около Лёвки, и он закончил очередные куплеты "Гоп со смыком - это буду я", в конце улицы показался пошатывающийся мужик.

- Смотри: фраер, видать зарплату получил! А что, пацаны, слабо взять его на гоп-стоп?! Гляди, так и бабки на мороженое дома просить не надо будет!

Ребятня, считая что это просто весёлая игра, поднялись вслед за Лёвкой и направились к прохожему. Борька, конечно, тоже увязался за ними. Но когда прошли несколько шагов, Лёвка вдруг обернулся, схватил Симкина за рубашку и сильно толкнул его в сторону дома:

- Домой иди, Борька, ты не из нашей колоды. Понял?! Симкин тогда обиделся, но потом узнал, что нескольких

пацанов, ходивших с Лёвкой, как они говорили, "на дело", забрали "легавые". Трое постарше получили вполне реальные сроки, а остальные отделались тем, что их взяли на учёт в детской комнате милиции. Потом Лёвка куда-то исчез. Говорили, что опять арестован за грабёж.

И вот теперь он стоял перед Симкиным. Возмужавший, заматеревший. Уголовники тихо роптали, но возразить Лёвке никто не решался: было ясно, что он здесь в авторитете. После недолгих переговоров с паханом, Лёвка вновь подошёл к Симкину и заявил:

- Порешили так. Этот фраерок ткнул Свища в харю. Пусть

-- он врежет ему по морде. На том всё. Мужики и так шепчутся, что мы творим беспредел. Как бы бузу не учинили.

Явно недовольный таким приговором Свищ, поддёрнув брюки, подошёл к Симкину. Какое-то время они смотрели в глаза друг другу. Потом уголовник картинно, широко раз-махнулся, но в последнее мгновение бывший студент, слегка присев, наклонил голову. В боксе (Симкин раньше занимался им во дворце пионеров) этот приём называется "нырок". Кулак уголовника с силой воткнулся в стойку нары. Кругом опять заржали, но на этот раз уже над Свищом.

- Ну, ты даёшь, - сказал кто-то ему, - ни пайку взять на гоп-стоп не можешь, ни клешнями махать.

Лёвка быстро оттолкнул Симкина в глубь барака:

- Лезь к себе на нары, и не бойся никого. Понял?

Борис на ватных ногах, с трудом передвигая их, добрался до своего места. Всё тело била нервная дрожь, по спине тёк холодный пот. Лежавшие рядом заключённые либо спали,

либо делали вид, что спят. Только один, ближайший сосед по койке, прошептал:

- Думали, всё, кранты тебе! Сунут нож под ребро или подушкой задушат.

После этой ночи он ещё несколько раз встречался со Свищом в бараке. Тот, растопырив пальцы, делал вид, что собирается ткнуть Борису в глаза, либо вытаскивал заточку, показывая жестом, что перережет ему горло.

И вот теперь этот подонок стоял перед Симкиным, прижав-шись спиной к стене. Сквозь приоткрытую дверь в мастерс-ской были слышны выстрелы и крики восставших. Свищ вытянул вперёд руку с заточкой и очень тихо бормотал:

- Канай отсюда, падла, канай! Поднимешь хипишь, замочу! Борису вспомнилась сценка из детства. Тогда они с

пацанами загнали в угол между стеной дома и крепким забором жирную, облезшую крысу, которых немало шныряло у них во дворе. Деваться ей было некуда, и она угрожающе вытягивала шею, шипела, делая вид, что сейчас бросится на пацанов. Так продолжалось некоторое время, пока кто-то метким броском не угодил обломком кирпича зверьку прямо в голову. Крыса пискнула и вытянулась. Дворовый пёс Журбан потащил крысу куда-то за сарай.

Борька чуть подвинулся к Свищу, и когда тот выдвинул вперёд заточку, ударил его носком ботинка под колено. Уголовник склонился, схватился за ушибленное место, и в этот момент бывший студент со всей силы опустил ему на голову тяжёлый гаечный ключ. Раздался звук, похожий на треск лопающегося арбуза. Свищ начал медленно сползать по стенке, затем упал вниз лицом. Через несколько секунд изо рта полилась струйка крови.

"Убил, человека убил", - мелькнула у Бориса мысль. Когда-то раньше, до ареста, такое событие привело бы его в ужас. Но сейчас, когда он столько насмотрелся, никаких особых эмоций этот поступок у него не вызвал.

"Да и не человек это, а сволочь приблатнённая! Из-за него чуть меня не угробили", - опять же мысленно "утешил" он себя. И ещё раз ударил Свища по голове, хотя необходимости в этом уже не было. Уголовник был мёртв.

Схватив выпавшую из его рук заточку и наскоро вытерев о тряпку гаечный ключ, Симкин выбежал во двор. В разных местах лежали трупы людей, в основном заключённых, но немало было и убитых конвойных. Выстрелы и крики были слышны из дальнего угла зоны, где с вышки продолжал строчить из пулемёта охранник. Другим местом сражения было помещение начальства. Там, вероятно, забаррикадирова-лись майор Хромов и другие офицеры из лагеря. Симкин на секунду остановился в нерешительности, не зная куда бежать.

Он понимал, что со своими железяками вряд ли поможет восставшим.

В эту минуту под вышкой, с которой стрелял автоматчик, раздался взрыв. Вероятно, кто-то из лагерников сумел про-браться в мёртвую зону, прикрепить к одной из опор заряд тротила и поджечь бикфордов шнур. Вышка осела, наклони-лась, восставшие опрокинули её. В воздухе замелькали руки зэков, добивавшие солдата. Держался только барак начальства. Однако нескольким заключённым удалось завести гусеничный трактор, стоявший около склада, закрыть его кабину мешками с песком и на нём двинуться прямо на помещение, где находилось начальство.

Трактор протаранил непрочные стены здания. Выскочив-шие офицеры были застрелены зэками, которые уже имели в руках автоматы и карабины.

Выстрелы и крики начали постепенно стихать, и в эту минуту восставшие услышали голос из мегафона:

- Друзья, товарищи, внимание!

Сразу стало тихо. Такое обращение к заключённым лагер-ники здесь не слышали ни разу. Обычно лагерное начальство начинало своё выступление со слов: "граждане заключённые", или "граждане осужденные", а то "слушайте сюда, падлы!"

Все посмотрели на возвышение, откуда раздавался голос. Там с мегафоном в руках стоял высокий седой заключённый, у которого даже за время пребывания в лагере сохранились следы явной военной выправки. Симкин вспомнил: об этом человеке говорили, что он бывший полковник или, может, даже генерал Красной Армии. В действительности, обстоятельства сложились таким образом. В 1944 году, во время одного из так называемых "десяти сталинских ударов", он несколько изменил, по сравнению с планом Генерального штаба, направление предписанного ему удара по немцам. Полковник не погнал свою группу прямо на кинжальный огонь из дзотов, перед которыми вдобавок находилось ещё и минное поле, а совершил некоторый обходный маневр и ударил во фланг врагу. Сколько солдатских жизней он спас, об этом члены трибунала не говорили. А вот за проявленную самостоятельность, из-за которой полк на несколько минут позже включился в общее наступление фронта, его разжаловали в солдаты и отправили в штрафной батальон. В нём он довоевал до конца войны, чудом оставшись живым, и даже не был ранен. Но и после Победы о нём не забыли. Не в привычках главнокомандующего было забывать тех, кто хоть как-то осмеливался отступать от его приказов.

Бывшего полковника по одной из страшных статей 58-1Б - чуть не расстреляли. Спасли его только многочисленные ордена, прежние заслуги и, главное, заступничество одного из очень высоких чинов Красной Армии. Смертную казнь заменили 25-летним лагерным сроком.

- Товарищи, - вновь повторил этот человек, - я предста-витель подпольного комитета, организовавшего это восста-ние. Нами разработан план побега и дальнейших действий. Этот план будет доложен тем, кто уйдёт с нами. Сейчас первое: прошерстите весь лагерь. Спрятавшихся вертухаев, стукачей и блатных кончайте на месте. Нужно, чтобы в соседних лагерях подольше не узнали о нашем восстании. Второе - сейчас у склада члены комитета делят оставшиеся

продукты. Не будьте скотами: не подходите по второму разу. Не до списков. Те, кто пойдут с нами, минут через двадцать соберитесь у ворот. Никого не принуждаем. Кто хочет, может оставаться. Будете валить всё на подпольный комитет. Сигнал к выходу - удары по рельсам.

Заключённые разбежались по лагерю, чтобы собрать вещи и получить продукты. Попутно проверяли укромные уголки, где могли спрятаться те, о которых сказал бывший полковник. Борьке, как многим другим, собирать практически было нечего. Его клетчатая рубашка, брюки и старые ботинки, в которых его когда-то забрали прямо из деканата, пришли в полную негодность.

Когда он один из первых подбегал к воротам, увидел, как несколько заключённых тащили одного - маленького роста, с многочисленными татуировками на груди и руках. Борька узнал - это был пахан их барака. Куда делась его властность, твёрдость, красноречие!.. Уголовник визжал, извивался, царапался и чем-то напоминал нашкодившего пацана, которого взрослые собираются наказать. Борька увидел, как заключённые подтащили пахана к сортиру и начали заталкивать его вниз головой в выгребную яму. Блатной извивался, цеплялся за доски туалета, но после нескольких ударов по рукам, раздался какой-то чавкающий звук, и ноги пахана скрылись в толчке. Мелькнула мысль о Лёвке, но Симкин сразу же забыл о нём.

Глава VII. "МЫ БЕЖАЛИ С ТОБОЙ..."

Примерно через полчаса из ворот лагеря вышла колонна заключённых, человек 100-150 и направилась на запад.

Когда прошли метров двести, бывший полковник поднялся на небольшой камень. Сейчас его хорошо было слышно и без мегафона:

- Товарищи, докладываю план дальнейших действий. Мы идём на Дудинку. До неё около 100 километров. Там попыта-емся захватить иностранное судно и на нём уйдём за границу. Подальше от берегов нашей благословенной Родины, за кото-рую воевали, и которая нас предала. Задача: дойти до Дудинки как можно скорей, пока там не узнали о нашем восстании и не подтянули дополнительные войска. Вопросы есть?

Заключённые молчали. Потом кто-то выкрикнул:

- Так ведь пошлют пару самолётиков с бомбами. Потопят корабль, и получим мы полную свободу... на дне моря!

Бывший полковник мельком взглянул на говорившего. Ответ был готов быстро, по-видимому, этот вопрос обсуждался раньше комитетом:

- Корабль мы захватим вместе с матросами и капитаном. Они станут заложниками. Сразу же обратимся по рации ко всем, кто нас услышит, что просим политического убежища. Потопить иностранное судно не просто: может быть междуна-родный скандал. Хотя, - выступавший несколько замешкался,

- может и всякое случиться. Но другого выхода у нас нет. Примерно десяток людей вышли из колонны и, опустив

голову, поплелись назад в лагерь. Однако остальные пошли за командиром в другую сторону.

Тяжёлые были эти первые часы свободы. Все понимали, что основные трудности ещё впереди. Воодушевление, при-поднятое настроение, охватившее заключённых во время восстания, когда хотелось бить, крушить всё подряд, ослабе-вало. А сейчас все чувствовали только усталость. Тусклое солнце зависло над горизонтом, как бы подглядывая за колонной. Дул лёгкий свежий ветерок, было очень тихо, если

не считать надоедливый, занудный писк комаров. Они сплош-ной тучей вились над колонной, покрывали одежду чуть ли не сплошным слоем, впивались во все открытые места. Раньше в лагере комары не так доставали людей: в горные выработки они не проникали, в помещениях их быстро уничтожали. Сейчас же, в открытой тундре, эти кровопийцы были хозяе-вами. Люди поспешно, у кого были какие-то рубашки, бельё, завязывали головы, оставляя только щёлки для глаз. Руки засовывали в карманы курток.

Кто-то, видно из бывалых, придумал: наломал ветки карликовой берёзы, сделал из них подобие веника, завязав вверху, и надел на голову. Помогало: комары жужжали, вились, но вовнутрь не лезли. Наверно, забавно было бы смотреть со стороны на колонну "веникоголовых" людей, двигавшихся по тундре, и кто-то пошутил:

- А что, братва, если в таком виде ворвёмся в Дудинку, то и стрелять не придётся. Все от страха разбегутся.

С каждым часом, с каждым пройденным километром усталость становилась всё сильнее: до этого заключённые отработали тяжёлую смену в горных выработках. К усталости примешивалось желание спать и голод. Во время дележа продуктов Симкину, как и другим, досталось только примерно треть булки хлеба, сморщенный полугнилой вилок капусты и две пригоршни перловой крупы. Заключённые спотыкались, некоторые засыпали на ходу и падали.

Примерно в 3-4 часа ночи, остановившись в небольшой лиственничной рощице, бывший полковник объявил:

- Привал на 3 часа.

Симкин, как и другие, начал ломать ветки, чтобы под-стелить их под себя. Спать на таком заманчивом, казавшимся приятном, ковре ягеля, было нельзя: с глубины 10-20 см начиналась многолетняя мерзлота. Полежишь на такой "постели" несколько часов и можно застудиться на всю жизнь.

Через несколько минут все зэки спали. Борька ещё подумал: "Если за нами пошлют погоню, то могут

перестрелять всех как куропаток". Выстоять в боевом охранении ни у кого не было сил. Через какое-то время Борьку толкнули в бок:

- Команда была, подъём! Идти надо.

За первые сутки после восстания прошли, наверное, кило-метров 40-50. По всем расчётам, заключённые к вечеру следую-щего дня должны были подойти к Дудинке и в предутренние часы начать атаку. И вот наступил следующий день.

Заключённые упорно шли на запад. К обеду вновь остано-вились на отдых минут на двадцать. Кругом безлюдная тундра с небольшими озерками и лужицами чистой воды, в которых отражалось голубое небо. Симкин доел свою пайку хлеба, пожевал сухого зерна, и вдруг ему показалось, что с запада слышен какой-то шум. Остальные зэки тоже стали поднимать головы, вглядываться в небо. Так и есть, отчётливо стали видны две быстро приближающиеся точки и звук моторов.

- Воздух! - раздалась чья-то команда, - рассредоточиться! Но прятаться было негде: вокруг только мелкие и крупные

валуны камней и ни одного дерева.

- Миги! - сказал кто-то из зэков, стоявших возле Симкина. - Сейчас листовки начнут разбрасывать. Сдавайтесь, мол, ребята. Давай, бросайте, а то до ветру не с чем сходить!

Самолёты сделали небольшой круг и прошли так низко над колонной, что Борьке даже показалось лицо лётчика знакомым. "Не тот ли это курсант авиаучилища, с которым я как-то сцепился на танцах в соседнем институте?"

Летун тогда был изрядно пьян и начал буквально оттаски-вать девушку, с которой Борис танцевал. Пришлось выйти во двор, чтобы разобраться, но драка не получилась. Курсант был сильно подвыпившим и после лёгкого удара Симкина сел на землю.

Самолёты вновь развернулись и пошли в сторону зэков. Нет, листовки не полетели. Вместо них все услышали отчётливо пулемётные очереди. Среди зэков появились раненые и убитые.

- Сволочи! Что делаете? - закричал кто-то, - меня так немцы гоняли под Смоленском! А теперь вы добиваете!

- Эх, мне бы сюда мою зениточку! Я бы вам показал, сталинские соколы!

Зэки разбежались по тундре, пытаясь найти хоть какое-то убежище, а самолёты легко их нагоняли и расстреливали на бреющем полёте.

Симкин увидел недалеко от себя огромный, слегка накло-нившийся валун. Под ним была ниша, в которую Борька и поспешил залезть. Ещё через секунду к нему прижался какой-то зэк, больше места не было. А шум мотора, казалось, раздался прямо над камнем. Пули выбивали осколки камней, полетели искры. Сосед Симкина вдруг вскрикнул и застонал. Пулемётная очередь всё-таки попала в него. За время восста-ния Борис не раз видел убитых и раненых. Но так, чтобы рядом, вплотную, находился человек, из которого уходит жизнь, такого не было. Глаза несчастного заволокло туманом. Какое-то время он хрипло дышал, затем дёрнулся и затих. Лицо стало бледным, как будто сделано из воска.

Шум самолётов и выстрелы то затихали, то вновь при-ближались. Вероятно, они совершали круги, расстреливая каждую группу, а то и одиноких заключённых. Пули цокали о камни, выбивали искры, подымали фонтанчики воды из болота, с глухим чавкающим звуком исчезали в моховом покрове. Сколько продолжался этот ужас, Симкин так и не понял. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем гул моторов окончательно затих. Только тогда Борис вылез из своего укрытия и, пошатываясь, сделал несколько шагов. То, что он увидел, в первый момент вызвало у него удивление: вода в маленьком озерке, примерно 2-3 метра в диаметре, была не хрустально чистой, а красновато-бурой. Почему-то вспом-нилась евангелистская легенда о превращении воды в вино. О ней когда-то рассказывал (как давно это было!) преподаватель Сидоркин на лекции по марксизму-ленинизму. Он привёл эту притчу как отражение вековой мечты духовенства о даровой,

неограниченной выпивке. Сделав ещё шаг, Симкин увидел, что никакого чуда, конечно, нет. Рядом с озерком сидел, наклонив голову и обхватив окровавленными руками грудь, раненый зэк. Время от времени у него изо рта вырывались бурые сгустки, которые попадали в воду, окрашивая её в буро-красный цвет. Ничем ему, конечно, Симкин помочь не мог. Вероятно, у несчастного была прострелена какая-то артерия. Бывший студент сделал ещё несколько шагов. В фильмах про войну и кинохрониках часто показывали поля сражений: сожжённые танки с крестами, опрокинутые орудия, санитарок, перевязы-вающих раненых и вытаскивающих солдат с поля боя. Ничего этого здесь, конечно, не было. Но зрелище было ужасное: в разных местах поляны лежали мёртвые заключённые, чаще всего в одной и той же позе - лицом вниз с руками на затылке. Стонали и кричали раненые. Какой-то бедолага полз к озерку, волоча за собой кровоточащие ноги. Борька направился к камню, вокруг которого собралась небольшая группка уцелевших беглецов - человек 15-20, не больше, причём у некоторых из них были повязки на руках, плечах и других местах. Это всё, что осталось от колонны сбежавших из лагеря. У одного из лежавших на земле Симкин увидел какой-то зажатый в руке предмет. Подошёл ближе: револьвер. Морщась от нежелания прикоснуться к трупу, вытащил оружие из уже холодной ладони. Крутанул барабан: всего три патрона. Сунул оружие в карман и через пару минут подошёл к группе уцелевших заключённых. У их ног лежал бывший полковник - мёртвый.

- Не захотел прятаться. Стрелял из карабина по самолётам до последнего. Но только куда там с винтовкой против истребителя! - выговорил кто-то из стоявших рядом.

- Не скажи, - возразил другой заключённый, - под Вязьмой у нас один сбил "мессер" из карабина, попал ему в топливный бак. Правда, стреляли всем взводом, кто попал, хрен поймёшь. Ну и кинули жребий, кто, мол, отличился? Он

орден получил, а корреспонденты по всему фронту разнесли имя "героя". Борька посмотрел на запад.

- Гостей, что ли, ждёшь? - бросил кто-то из стоящих рядом, - так ты не беспокойся, пополнят боезапас и вернутся.

-- них ведь приказ: стрелять, стрелять и стрелять, пока кто-то ещё живой!

Мысли в голове у Бориса путались, почему-то вдруг сейчас ему стало казаться, что лётчик, лицо которого он увидел, был его одноклассник Витька Сиверцев. Тогда, после окончания школы, многие мечтали попасть в лётное училище. И Борька тоже. Но отец, отводя взгляд в сторону, сказал:

- Не подавай документы, тебя не примут.

- Почему? - удивился тогда Борис.

- Потом поймёшь, - всё так же уклончиво ответил отец.

- А вот Витьку Сиверцева и ещё трёх учеников приняли в лётное училище.

Он не раз потом гулял с Витькой по улицам Красноярска, и Борис замечал, какие восторженные взгляды на его товарища, одетого в лётную форму, бросали девушки. "Да нет, - возразил Симкин сам себе, - салаг вряд ли пошлют на такое задание. Тут стреляли опытные волки, причём, когда они целились в нас, могло быть, что среди убитых были их однополчане, с которыми воевали под Москвой, под Смоленском, Сталин-градом, Берлином". Потом он отогнал от себя все эти мысли. Сейчас его, как и других, волновало: что делать дальше?

На камень с трудом поднялся один из заключённых, вероятно тоже из подпольного комитета. Плечо его было перевязано разорванной рубахой, сквозь которую проступало пятно крови. Говорил с трудом, медленно выговаривая слова:

- Спрашиваете - что делать? Скажу честно, не знаю. Побег не удался. Видно, какая-то сука успела сбегать в соседний лагерь и сообщить о восстании. Ясно одно - идти на Дудинку нельзя. Нас мало и патронов почти нет.

Заключённые молчали. Никто не задавал лишних вопросов.

- Пожалуй, стоит пойти на юг, если удастся добраться до лесов, легче будет прятаться. Потом можно будет попытаться в Игарке захватить какой-нибудь катерок. В общем, там видно будет. Другой вариант, - предложил после некоторого молча-ния комитетчик, - податься на север. Перекантоваться у каких-нибудь эвенков, якутов, если найдём их. Сейчас нужно расходиться небольшими группками по два-три человека. Наши "друзья", - он показал пальцем вверх, - скоро вернутся.

Через пару минут группа заключённых разделилась: кто-то отправился на юг, несколько человек повернули на север.

Борька остановился, так как не знал, куда пойти и увидел стоящего рядом зэка Николая, соседа по нарам.

- Куда? - спросил тот. Борис неопределённо пожал плечами:

- А ты?

- Зацепило меня, сначала вроде ничего, сейчас всё больше болит. Посмотри, что там?

Повернулся спиной к Борису, приспустил штаны. Чуть ниже поясницы, в бедре, входное отверстие. Края рваные, вокруг красное пятно. Выходного отверстия не видно. Небога-тых медицинских знаний Борису хватило, чтобы сделать не-утешительный прогноз: пуля засела глубоко. Если не извлечь, возможно заражение крови, гангрена. Посидели, помолчали. Николай сплюнул:

- Не повезло, так не повезло. Далеко мне не уйти.

Обоим было понятно, что извлечь пулю самим не удастся. Из острых предметов есть только заточка. Чем её про-дезинфицировать? Да и ковыряться в живом теле Борька не сможет. Огляделись по сторонам. Пока тихо, но ясно, что уходить отсюда надо.

- Вот что, - твёрдо сказал Симкин, - идём в Дудинку. Там постараемся пробраться в больницу и заставить кого-нибудь сделать операцию. Или, может, какого-нибудь доктора приведу.

Борис показал Николаю имеющийся у него револьвер.

Оба понимали, что выполнить этот план вряд ли удастся. Первый же местный житель, ну, не первый, так второй постарается сообщить куда надо. Да и в больнице Борис может держать под прицелом только врача. А ведь там будут и медсёстры и ещё кто-нибудь. Но другого выхода не было.

Была ещё одна причина, из-за которой Симкин решил идти в Дудинку. Самая простая, банальная: голод, который всё усиливался. Последнюю горстку сухой крупы Борис сжевал ещё вчера.

Надеяться подстрелить какого-то крупного зверя было бесполезно. Олени - главные обитатели тундры - сейчас далеко на севере. Спасаются от комаров. Вот где-то в октябре-ноябре, в зависимости от погоды, можно будет увидеть тут целые стада, возвращающиеся на юг. Вслед за ними побегут волки - добивать больных, отсталых. За ними песцы - доедать остатки. И самые завершающие это перемещение - куропатки, которым олени будут копытить снег, обнажая кустики карликовой берёзки.

Но сейчас только конец августа и в тундре, кроме мелких грызунов, можно встретить лишь облезлых песцов. Они, пока не побелеют, людей почти не боятся. Но и их-то ещё надо поискать.

Они прошли, наверно, километра три и вновь услышали приближающийся гул самолётов. Удалось спрятаться под лиственницей и даже закидать себя ветками. Истребители сделали круг над тем местом, где они недавно были. Вновь послышались пулемётные очереди: добивали раненых. Затем "миги" повернули на юг, куда ушла большая часть уцелевших зэков. Скоро и оттуда стали слышны выстрелы.

Переждав, пока самолёты окончательно скрылись, беглецы вновь побрели на запад.

Глава VIII. НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Они прошли, наверно, ещё с полчаса, и вдруг оба, как вкопанные, остановились. Потом, не сговариваясь, плюхну-лись на землю. Перед ними у небольшого ручья, выделяв-шегося зелёной полосой кустов, отчётливо, как на ладони, был виден чей-то лагерь. С десяток небольших выцветших зелёных палаток. Ближе к ручью - стол, вероятно из жердей, такие же скамейки. Сверху - тент. На двух рагульках перекладина. На ней кастрюли. Слабый ветерок раздувает затухающий костёр. Недалеко от костра, под тентом - другой стол. На нём разложены камни с подложенными под них бумажками.

- Геологи, - определил Николай, - у солдат палатки другие. Никакого движения, тишина. Людей не видно. Прячась за камнями, короткими перебежками, беглецы стали прибли-жаться к лагерю. Внимательно оглядывались по сторонам: не появятся ли откуда-нибудь люди? Почти все палатки застёг-нуты снаружи, только в одной ветерок колышет брезентовые створки. Но и в ней никакого движения. Оба зэка перегляну-лись: "Неужели повезло? Если лагерь, пусть временно, ненадолго оставлен, в нём можно поживиться продуктами,

одеждой, да ещё мало ли чем полезным".

"Прежде чем что-нибудь делать - хорошенько подумай", - не раз говорил когда-то Симкину отец. К сожалению, это правило бывший студент вспомнил слишком поздно. Они были почти у кострища. Оставалось несколько мгновений, чтобы снять крышку с кастрюли. И в этот момент они услышали характерный лязг взводимого затвора, и кто-то испуганно, но очень громко закричал:

- Стой! Кто такие? Что надо? Не двигаться, стрелять буду! Оба, как подкошенные, рухнули на скамейку. Потом

медленно оглянулись: из палатки с незастёгнутым входом на них смотрело дуло карабина. А через мгновение показался и хозяин его: молодой светловолосый парень в клетчатой рубашке, спортивных брюках, калошах на босу ногу. Лицо заспанное, смотрит испуганно, волосы взлохмачены.

- Кто такие? - повторил он.

Придумывать подходящий ответ не было времени, да он и не понадобился.

- Так, понятно! Беглые зэки. Утром проезжали солдаты и предупредили, что могут появиться. Сказали: стреляйте без предупреждения. Вернутся, сдам вас к чёртовой матери!

"Кретин я, идиот, - обругал себя, конечно, не вслух, Борис,

- ну что бы стоило мне, хотя бы из-за того камня, держать лагерь под прицелом. А Николай пошарил бы в палатках".

Но хорошая мысль, как говорится... Борис быстро прики-нул: "мне, чтобы выхватить револьвер, взвести курок и прицелиться в геолога, нужно одну-две секунды. А вот парень может выстрелить практически сразу. С такого расстояния промахнуться трудно".

Все трое посмотрели по сторонам: не видно ли где-нибудь людей, не слышно ли где-нибудь приближающегося вездехода. Нет, тихо, Только непрекращающийся комариный писк.

Борька с ненавистью посмотрел на парня с карабином. Злился он, правда, больше на себя: "полезли напролом, вот и вляпались".

- Ты это, дырку в рубашке уже проделал?

- Зачем? Для чего? - не понял геолог.

- Медаль получишь, а то и орденок за поимку двух "особо опасных преступников" или тридцать серебряников в карман сунешь.

- А я вас и не ловил, - резонно возразил парень. - Да и что

-- вами дальше делать? Вы же враги народа, вредители. И что вам спокойно не живётся? Фашистов победили, а вы всё не унимаетесь!

Борька промолчал: что говорить с этим "комсомольцем-добровольцем". Но Николай посчитал нужным ответить:

- Дурак ты! Это мы-то враги народа? Вот он студентом был. Друг-иуда, такой же, как ты, ложный донос на него написал. Наверно из-за девчонки. А я... - Николай скрипнул зубами и схватился за бедро, - да что тебе объяснять...

Историю своего товарища Симкин знал. В бараке их нары были рядом. Николай Мезенцев был из так называемых харбин-цев. В двадцатом году его родители с остатками Белой Армии ушли за кордон - в Маньчжурию. Николаю было тогда 7 лет. Родители в боях и, тем более, в карательных операциях не участвовали. Отец - военный врач, мать - сестра милосердия.

В Харбине, - рассказывал тогда Николай, - жили лучше других эмигрантов. Медицинское образование родителей давало возможность подрабатывать частной практикой. Нико-лай вырос, женился, родилась дочь - Дашенька. Благодаря знанию русского, китайского, а ещё и французского языков, которым его обучили родители, Мезенцев сумел устроиться продавцом в одном из больших китайских магазинов. Всё, казалось, наладилось. Но, как незалеченная рана, мучила тоска по России. Николай её почти не помнил, но отец и мать с таким интересом рассказывали о Москве белокаменной, двор-цах и храмах Санкт-Петербурга, показывали сохранившиеся фотографии, с восторгом вспоминали о поездках к морю и другие места.

Где-то в середине 30-х годов в белоэмигрантской среде стали распространяться слухи, что большевистское прави-тельство Советского Союза призывает их вернуться. Тех, кто не участвовал в массовых расстрелах, не служил в контрразведке, преследовать не будут. Дают возможность жить, где захотят.

Только намного позже, когда уже невозможно было что-то изменить, выяснилось, что эти слухи распространяли агенты НКВД с целью выманить эмигрантов из Китая. Родители ехать отказались: здоровье уже не то, да и не было у них веры к Советской власти. Не хотела возвращаться и жена Николая - дочь русских эмигрантов, попавших в Китай ещё до революции.

Но Николай настоял: "пусть хоть Дашенька, а затем и наши внуки будут жить на Родине". Да и надоели эти китайцы с их непривычными для русского человека манерами, традициями.

На вид льстивые, угодливые, они в глубине души ненавидели иностранцев. При удобном случае старались обмануть и унизить эмигрантов. Впрочем, и китайцев можно было понять: их и так, как сельдей в бочке, а тут ещё понаехали всякие, причём, далеко не ангелы.

В одной из первых выезжающих групп набралось человек тридцать, примерно один вагон. Ехали, пели русские песни, радовались - скоро будем на Родине. Когда пересекли первую пограничную станцию и поезд остановился, многие выско-чили из вагона, целовали землю, кричали "Ура!"

Через несколько часов на какой-то маленькой станции вагон с эмигрантами отцепили от основного состава. Выгляну-ли из окон: вокруг солдаты в синих фуражках с карабинами наперевес. У некоторых собаки на поводках. Приказали всем выйти из вагонов с вещами и тут же на станции стали разделять их. Мужчин - молодых и пожилых в одну группу; совсем дряхлых и старух в другую, женщин - отдельно.

- До сих пор в ушах звучит крик и плач Дашеньки, - рассказывал в бараке Николай, - когда какой-то солдат отрывал от меня жену. Больше я их не видел.

Пересадили в другой вагон, но уже с решётками. Привезли в Читу, в тюрьму НКВД, рассадили по камерам. На допросы не вызывали, никаких обвинений не предъявляли. А через нес-колько дней всем приговоры: "десять лет лагерных работ". Первый срок отбывал где-то под Красноярском. Выжил, наверно, только потому, что после нескольких лет работы на лесоповале удалось устроиться медбратом в лагерную больни-цу. Помогло умение ставить уколы, перевязывать раны и другие медицинские навыки, полученные от родителей. В 1949 году из лагеря выпустили со справкой о полном освобождении (срок отбыл полностью). До этого получил два письма от жены - ей удалось устроиться в Красноярске. Как избежала лагеря, не писала: цензура бы всё равно не пропустила такие подробности.

Исхудавший, с подорванным здоровьем, но счастливый от предстоящей встречи с семьёй, на третьей полке общего вагона добрался до Красноярска. Телеграмму заранее не давал: не было ни возможности, ни денег.

Только вышел на привокзальную площадь, подходят двое: патруль. Проверили документы, сверились с каким-то списком и, ни слова не говоря, повезли в НКВД. Называлось оно, правда, НКГБ. Но от перемены вывески ничего не изменилось. Опять камера, нары, пайка. Однако здесь уже через несколько дней повели на допрос. Пожилой капитан - глаза красные, зевает. Полистал какую-то папку и заявляет:

- Гражданин Мезенцев, нам известно, что ты китайский шпион. Специально засланный из-за границы. Давай, называй явки, пароли, связных.

"Как ни тошно было мне тогда, - рассказывал Николай, - но я чуть не рассмеялся. Говорю: да если бы я и был китай-ским шпионом (хотя таким отродясь не был), какие пароли, явки я могу вспомнить после десяти лет лагеря? Слава богу, прессовать не стали: следователь, конечно, и сам понимал, что предъявленные мне обвинения - чушь несусветная. Что-то написал в папке и отпустил в камеру. А потом - новый приговор: ещё десять лет лагеря. Так я и попал в Норильск".

Геолог открыл шторку палатки. Борис насторожился: "может, удастся выхватить револьвер". Но парень быстро вытащил складной стул и уселся на него, вытянув ноги. Потом заявил:

- Вас послушать, так вы все там невиновные, все ни за что сидите. Слышал где-то такие песни.

Симкин промолчал: "ну что доказывать этому комсомоль-цу-добровольцу? Всё равно ничего не поймёт".

Однако Николай посчитал нужным пояснить:

- Ну, не все, конечно. Есть бывшие полицаи, бандеровцы, власовцы, наверно и настоящие шпионы попадаются. Только их не много: власовцев, полицаев обычно кончали на месте. Некоторым, особенно бандеровцам, оуновцам удалось уйти на

запад в американскую зону. Говорят, живут там, не тужат. Немало в лагерях бывших наших пленных. Только в чём их вина? Они, когда в окружение попадали, - сами рассказывали,

- дохлых коней жрали. А фронт перейти - ни сил, ни патронов не хватало. Заметь: никогда в какой бы то ни было войне, начиная с самых древних веков, своих пленных свои же не наказывали. Только у нас такое было. Уголовников, конечно, много, но о них речь не идёт. Так что основной народ в лагере

- такие, как мы: "без вины виноватые".

- Постой, постой, а троцкисты, бухаринцы тоже ни за что сидят? Они же вредители, царскую власть хотят восста-новить!

Николай быстро взглянул на Симкина. Может, хотел сказать: "я этого комсомольца разговорами заболтаю, а ты что-то попытаешься сделать?" Потом повернулся к геологу и спросил:

- Ты когда-нибудь живого троцкиста видел? Разговаривал с ним?

- Чего ради? Откуда? - возмущённо пожал плечами парень.

- А у нас в "Красноярсклаге", когда первый срок отбывал,

их много было - приходилось общаться. Они такие же, как и другие люди. Ты вот сам подумай: зачем им царизм восста-навливать, если многие из них в Гражданскую против белых воевали, а некоторые, знаю, при царе-батюшке на каторгах и ссылках побывали. Один старичок-зэк, которого я в больнице подлечивал, говорил, что лично знал Троцкого. Его сам Ленин ценил. Талантливый был командарм. Награды имел от Совет-ской власти. А врагом его сделали, потому что мнение имел своё, не такое, как у большинства. Считал, например, что коммунизм в одной отдельно взятой стране построить невоз-можно. Нужна мировая революция. Ну, так и что? Спорили бы на партсобраниях, съездах хоть до посинения. Время бы показало, кто прав. Так нет - к ногтю тебя! Впрочем, в истории сплошь и рядом было, что власть имущие тех, кто по-другому думает, не убеждали, а уничтожали. Язычники,

римляне - христиан, католики - протестантов, православные - раскольников. Святая инквизиция что творила: считаешь, что земля вертится вокруг солнца, а не наоборот, как думали раньше - в костёр тебя. Пакостное это создание - человек!

Геолог прихлопнул комара, сидевшего на шее. По-видимому, сидеть молча, в напряжённом ожидании подмоги, было тяжеловато. Наверно, надеялся, что в разговорах время пройдёт быстрее.

- Ладно, а аварии на дорогах, обвалы в шахтах, взрывы при строительстве? А они откуда? Их не было, что ли?

- Были и будут, - согласился Николай, - только не из-за вредительства, а из-за неграмотных начальников. Толковых инженеров в Гражданскую постреляли, многие за границу подались. Кто там из ваших сказал: "каждая кухарка может управлять государством?" Да не каждая повариха щи хорошие сварит - этому учиться надо. А тут государство, фабрики, заводы, предприятия. Вот и назначали руководить производством тех, кто, скажем, шахту от штольни не отличит.

-- уж рассчитать расстояние между крепью - для них китайская грамота. На глазок прикидывали. Понятное дело, разбираться, кто действительно виноват - себе дороже. Куда проще - вали всё на вредительство. Благо и бесплатную силу можно пополнить.

Борис, который думал больше о том, успеет ли он выта-щить револьвер, если появятся люди, тоже стал прислуши-ваться к разговору. Вообще-то, и он до ареста был убеждён, что все беды творят троцкисты и подобные им. В кинофильмах их изображали в виде людей с такими неприятными физиономиями, что оставалось только удивляться: почему нашим доблестным, мужественным, симпатичным чекистам не сразу удавалось разоблачать врагов народа. Зрители - те уже с первых кадров догадывались, кто друг, кто враг.

Впрочем, он быстро забыл своё прежнее мнение. В данный момент его всё больше раздражал запах какого-то вкусного

варева, исходящий от близко расположенной кастрюли. Со вчерашнего дня у обоих беглецов, как говорится, "маковой росинки" во рту не было. В животе бурчало. Через некоторое время Симкин не выдержал:

- Слушай, ты, вертухай наш новоявленный. У нас сегодня наверняка последний день жизни. Солдаты с нами долго возиться не будут. Переломают рёбра и прикончат за холмом.

- Ты к чему это говоришь? - спросил парень с карабином,

- разжалобить, что ли, меня хочешь?

- Да пошёл ты со своей жалостью, - Симкин сплюнул слюну, - я это к тому, дай хоть пожрать последний раз по-человечески. А то, - Борис ткнул пальцем вверх, - с пустым животом скучно являться. Может и там зона...

Грустная получилась какая-то шутка, совсем не смешная. "Комсомолец-доброволец" некоторое время молчал, думал.

Потом нехотя буркнул:

- Жрите, чёрт с вами, там каши немного осталось. Всё равно собираюсь новую варить. Только без фокусов. Ложку одну возьмите, а то мой после вас, вдруг заразные.

Такой вкусной гречки с подливом, с волокнами тушёнки

беглецы не ели со дня ареста. В лагере иногда давали размазню из плохо очищенной перловки или овсянки. Мяса в ней отродясь не было. Вообще-то, зэки поговаривали, что по каким-то неизвестным никому нормам они должны получать хоть сколько-то жиров, белков, углеводов. Однако, если взгля-нуть на розовощёкое, упитанное начальство, мордастых верту-хаев (язвенники, гастритчики не в счёт), обслуживающих уголовников, догадаться, "чья кошка съела мясо", труда не составляло.

Борис уже продумал план дальнейших действий. Через какое-то время он схватится за живот и попросится в сортир: "мол, не гадить же здесь прямо у кухни". Дальше может быть разный расклад: либо геолог не отпустит или может пойти с ним к кустикам с карабином в руках. Там Борису будет легче выхватить револьвер. А дальше - как карта ляжет. Или он успеет выстрелить первым или...

Прошло, наверно, с полчаса. Геолог всё так же сидел на стульчике, не выпуская из рук карабина. Потом неожиданно спросил:

- Ты где учился?

Борис нехотя назвал ВУЗ.

- Слушай, так и я в Иркутске - в Горно-металлургическом. Два года назад кончил. Сейчас от Красноярской экспедиции работаю. Знаешь, где наш главный корпус был?

- На площади Ленина, - нехотя буркнул Симкин, - там недалеко иняз. И медицинский институт.

- Точно, мы туда на танцы ходили. Может, встречались даже?

"Смотри, расчувствовался, - подумал Борис, - радость-то какая - земляка встретил. Век бы тебя не видеть!"

А "комсомолец-доброволец" не унимался:

- Слушай, говорят, это с вашим студентом было: медички ему незаметно палец от мертвяка сунули в карман...

Эту байку Симкин слышал ещё на втором курсе. Студентки мединститута, которые практиковались на трупах, отрезали у мёртвого палец и потихоньку, незаметно положили его в карман какому-то парню. Тот на танцах полез в карман и вытащил... У бедолаги чуть крыша не поехала: решил, что у него пальцы отваливаются. Забавная была история, но Симкин не улыбнулся - не до того. Взглянул на геолога: вот он-то веселился вовсю. Рот аж до ушей.

"Хорошо тебе вечер воспоминаний устраивать, - подумал Симкин, - ты потом будешь кашу с мясом жрать и песни под гитару петь. А нас - солдаты мордовать: если ещё раньше не кончат".

Прошло ещё несколько минут. Борис уже начал хвататься за живот, но тут вдруг геолог встал, поставил карабин вертикально и сказал... Сказал то, что беглецы в глубине души надеялись услышать, однако уверенности, что эти слова будут произнесены, почти не было.

- Вот что, доходяги! Катитесь отсюда к еб...ой матери! Вы меня не видели, и я вас... Если подойдёте ещё раз к лагерю - стреляю без предупреждения!

Повторять дважды ему не пришлось. Николай, дворянин сраный, даже приложил руку к сердцу и слегка поклонился. Поблагодарил, значит. Борька ограничился кивком головы.

Оба зэка поднялись на холм, с которого недавно наблюдали за лагерем, сделали круг и вновь побрели на запад. В этот день они прошли немного, километров около десяти. Николай всё чаще садился отдыхать, хватался за простреленное бедро, стонал. Заночевали в маленькой рощице. Борька почти не спал, посматривал на Николая. Тот иногда хрипел, звал Настю и Дашеньку (жену и дочку), потом начинал что-то быстро гово-рить на непонятном языке - вероятно китайском. Симкин по-щупал его лоб - горит огнём. Утром Николай уже не мог под-няться. Обвёл глазами горизонт, посмотрел на Бориса взглядом, полным тоски и безнадёжности, Борис вспомнил: такой же страдальческий взгляд был у умирающего зэка, с которым вместе лежали под камнем, спасаясь от самолёта. Ещё раз осмотрел рану: из входного отверстия выделяется гной с характерным неприятным запахом. Кожа вокруг раны серая, местами с чёрными пятнами. Покраснения по всему бедру. Явно началась гангрена. "Не жилец", - подумал Борис; по-видимому, понял это и Мезенцев.

- Конец мне, дальше не уйти, - ещё раз посмотрел вокруг

-- продолжил: - просьба есть, даже две. - Говорил медленно, после каждого слова две-три секунды молчания.

- Знаю, у тебя всего три патрона. Не пожалей один, пристрели меня. Я ведь сразу не умру, может, ещё дня три протяну. Ты сидеть со мной не можешь. Не хочу, чтобы меня зверьё грызло живьём. Хватит, намучился в жизни.

Потом вновь с трудом продолжил:

- Ты, Борька, вроде везучий. Если вдруг доберёшься до Красноярска, найди там мою жену и дочь. Адрес запомни... Повтори. Скажешь Насте: до последней минуты жалел, что

уговорил их ехать на Родину. Пусть бережёт Дашеньку. Ну и, конечно, всякие ласковые слова передашь от меня?

Вновь наступила тишина. Борис вытащил револьвер. Через несколько секунд понял, что выстрелить в Николая не сумеет. В вертухая - с превеликим удовольствием. Даже вчера в геолога, наверно, смог бы. А вот в своего, по сути дела случайного попутчика, рука не поворачивается. Понял это, вероятно, и Николай.

- Дай, сам застрелюсь. Отойди только в сторону.

И опять потянулись минуты ожидания. Вокруг - тишина. Когда Борис подумал, что Мезенцев вновь впал в беспамят-ство, грянул выстрел. Да так громко, что Симкин инстинк-тивно присел. Потом оглянулся: Николай лежал на траве, одна рука с револьвером у головы. У виска небольшое круглое отверстие, совсем не такое, как от пулемётной пули с самолёта.

Подошёл поближе, подобрал револьвер, положил в карман. Надо бы похоронить. Но как? Даже если бы была кирка, лом и лопата, могилу в этой чёртовой мерзлоте пришлось бы долбить полдня, а то и дольше. Срезал заточкой дёрн - сантиметров на двадцать. Потыкал в обнажившуюся землю. Куда там? Почти как камень.

Перенёс тело Николая в выкопанное углубление. Потом начал собирать камни и закладывать ими труп товарища. Получился продолговатый холмик. Принёс ещё несколько камней покрупнее и выложил в изголовье крест.

Понимал ведь, что недолго простоит эта могила. Даже если солдаты не найдут, весной, когда начнёт таять снег, камни будут перемещаться по оттаявшей поверхности. Причём даже на почти ровной поверхности. А за годы "расползутся" по тундре на десятки и сотни метров. Но что он мог ещё сделать?

Постояв несколько минут возле холмика, огляделся по сторонам, чтобы запомнить местность. Мало верилось, что когда-то придётся вернуться сюда. Потом, уже не оглядываясь, зашагал туда, откуда чуть слышно раздавались гудки пароходов, - в Дудинку.

Глава IX. ГРАБЁЖ В ДУДИНСКОМ "РАЙПО"

К окраинам Дудинки - большого посёлка и порта при-устьевой части р. Енисей Симкин добрался только через два дня после того, как похоронил Николая. Сказывалась уста-лость и постоянное недоедание. "Не полопаешь - не потопа-ешь", - не раз говорил Борисов отец. Когда это было - в 46-м или 47-м году? Отец тогда вернулся после Японской с погона-ми капитана. А в 41-м уходил на фронт рядовым. Комис-совали из армии из-за болезней, связанных с ранениями. Всё равно, устроился работать - не мог сидеть дома ничего не делая. Не часто, но, бывало, отец надевал военную форму. На кителе два ордена Отечественной войны, три ордена Красной Звезды, с полдюжины медалей. Мать радостная, весёлая надевала своё лучшее, да пожалуй, и единственное крепдешиновое платье. На улице она брала отца под руку, и они вместе с Борькой шли в кино или просто на прогулку.

Некоторые прохожие, чаще всего женщины, останавлива-лись и смотрели им вслед. Немногим тогда выпала редкая удача увидеть своих близких, вернувшихся с фронта живыми и не искалеченными. А вот инвалиды - без рук, на костылях - попадались часто. Некоторые, без обеих ног, передвигались на самодельных площадках на колёсиках, отталкиваясь палками. Позже появились коляски, которые приводились в движение разными рычагами. Одеты были в застиранные гимнастёрки, некоторые в морские бушлаты. Почти у всех ордена "Славы", "Красной Звезды", медали "За Отвагу", "За Боевые Заслуги", "За взятие Кенигсберга", "За оборону Сталинграда" и др. Чаще всего их можно было видеть на базаре или вокруг него: торговали поштучно или связанными в небольшие кучки папи-росами. С пачки "Казбека" получалась прибыль в 1 рубль. Борька тоже как-то попробовал заняться такой торговлей, зара-ботал несколько рублей и решил купить конфеты. Их прода-вала рядом сидящая цыганка с девочкой. Борька уже протянул деньги, как вдруг стоявший рядом парень сказал: "Не бери, видишь, обсосанные". Цыганка что-то закричала и со злостью

взглянула на девочку. Та сидела, опустив глаза. После торговли инвалиды обычно распивали водку, ругались и ссорились между собой. Мишка, моряк из соседского двора, часто потом сидел на какой-нибудь улице, мучаясь с похмелья. Сердоболь-ные прохожие иногда бросали ему в бескозырку смятые рубли, пирожки или хлеб. Мишка никогда не благодарил, но и не отказывался: жил неизвестно на что. Жена, когда он приехал, посмотрела, поплакала, да и уехала к родне в деревню.

А потом, через год-два, инвалидов на улицах приходилось уже видеть редко. Куда исчезали? Непонятно. Некоторые пого-варивали, что сами видели, как инвалидов забирали патруль-ные машины и увозили вроде бы в какие-то специально построенные дома отдыха или даже санатории. Там, опять же по слухам, пострадавших на войне должны были подкормить, подлечить от ран и заодно от алкоголизма, и затем вернуть по домам. Нет, никто не вернулся, в том числе и Мишка-моряк.*

Самые разные воспоминания мелькали в голове Симкина, когда он шёл к Дудинке. Мало думал только о том, что там будет делать, как сумеет попасть на какой-нибудь корабль. Заранее, то есть до того, как он попадёт в порт, ничего нельзя решить. Все возможности определятся на месте.

Где-то в полдень Симкин вышел к небольшому ручью, петляющему среди болотистой тундры. По обоим берегам его рос кустарник карликовой берёзки. Борис начал искать место, где можно перейти вброд, и вдруг из-под ног с шумом вы-порхнула куропатка. Пролетев метра два, она упала на землю и начала бить по земле крыльями. Борис бросился к ней. Когда он уже хотел схватить её, она вновь взлетела и упала. Голод уже настолько мучил Бориса, что он решил: поймает, ощиплет и съест сырой. В лагере поговаривали, что коренные жители

_________________

^* И до сих пор есть ничем не доказанные, но и никем не опровергнутые предположения, что инвалидов, в первую очередь одиночек из больших городов, убирали по приказу И.В. Сталина, чтобы не портить праздничный вид городов после Победы. Увозили их, конечно, не в дома отдыха. Куда? Вряд ли когда-нибудь правда откроется.

тундры - якуты, ненцы и другие, убив оленя, с удовольствием съедают сырую печень и пьют тёплую кровь. И ничего им не делается. Погоня за "раненой" куропаткой продолжалась ещё метров 30, а затем она, как ни в чём не бывало, взмахнула крыльями и улетела далеко вперёд. Только тогда Борис понял: от гнезда отманивала. Он вернулся и после недолгих поисков нашёл в кустарнике гнездо, а в нём четыре яичка: пёстрые, совсем небольшие, с голубиное. Выпил их, но чувство голода, пожалуй, только усилилось.

К вечеру, когда солнце уже склонилось к горизонту, Симкин добрался до окраины Дудинки. Спрятавшись за камень, он с полчаса наблюдал за обстановкой. Довольно скоро выяснилось, что в переулок, расположенный метрах в ста от крайних домов, время от времени направляются люди, в основном женщины, а затем вновь появляются уже с полными сетками и сумками. Беглец уже готов был напасть на одну из них, отобрать продукты и, спрятавшись где-то недалеко, съесть их. Он, конечно, ясно представил, какой крик подни-мется потом, но терпеть голод уже было невмоготу. Как назло, по одному никто не выходил из магазина. Шли группками, беседуя между собой. Надо полагать, магазин был у них местом встречи - своего рода "клубом по интересам".

Выждав момент, когда улица стала пустынной, он пробрался ещё метров на сто и сразу увидел за углом небольшой магазин с вывеской "Дудинское райпо". А рядом полуразрушенное помещение - склад, сарай или что-то в этом роде. Крыша проломана, дверь висит на петлях. Симкин пробрался внутрь. Старые ящики, железные бочки и ещё какой-то хлам, грязь и вонь, но зато через окно, как на ладони, видна дверь магазина.

"Ворвусь внутрь, покажу продавщице револьвер и наберу продуктов. Оно и лучше, если кто-то в магазине поднимет крик, снаружи не услышат".

Борис уже решил открыть дверь в магазин, но вдруг из другого переулка вывернулись два мужичонка: низкорослые, что-то быстро говорят не по-русски; торопятся, у одного в

Рис. 4. Дудинка в 1950-е и 1990-е годы

(Из книги А. Яшумского "Путешествие в Сибирь", 1991 г.)

руке какой-то свёрток. Симкин пригляделся: якуты, эвенки, ненцы - кто их разберёт. В лагере ему тоже приходилось видеть представителей, так сказать, "малых народов". Было их совсем немного. Привыкшие к мясной пище, свежей рыбе, мало приспособленные к тяжёлому физическому труду, в зоне они долго не выживали. Гибли, как мухи. Уголовники постоян-но издевались над ними, называя всех коренных жителей одним словом - "чурки".

Рис. 5. Оленеводы в тундре

(Фото автора, 1980 г.)

К "прелестям" их пребывания в лагере добавлялись посто-янные избиения вертухаями, поскольку далеко не все дети "малых народов" понимали русский язык. За что они попадали в лагерь? За то, что нередко отказывались сдавать пушнину по низким ценам государственным заготовителям. Предпочитали менять её на спирт у перекупщиков, которых немало было в тундре. Арестовывали их и за воровство со складов, причём, брали они только алкоголь. Наказывали за деятельность в качестве шаманов, пособничестве им. То есть, как в известной присказке: "был бы человек, а статья всегда найдётся". Встречались, и не так мало, осуждённые за "контррево-люционную деятельность". Один из заключённых, местных жителей, рассказал Борису такую историю. Советская власть спаивала аборигенов ничуть не меньше, чем при "проклятом царизме". Правда, делалось это с соблюдением приличий: спирт в фактории, отдалённые посёлки завозили только по праздникам - 7 Ноября, 1 Мая и, конечно, в дни выборов. Чтобы местные жители в них участвовали (без этого их на аркане не затащишь в "красный чум"), им раздавали по две бумажки: одна - избирательный бюллетень, другая на приобретение спирта в магазине. Мало что понимающие аборигены нередко путали и бросали в урну талон на спирт. Потом, когда ошибка выяснялась, поднимали страшный крик, пытались разбить урны, хватали за грудки членов избирательной комиссии.^* Словом, как писали потом в газетах, выборы проходили при "небывалом ликовании и всеобщем энтузиазме народных масс". Местные власти смотрели на это сквозь пальцы: что с них возьмёшь, неразумных "детей природы". Но однажды по факториям и населённым пунктам во время выборов проехался какой-то высокий партийный чин

- то ли из Красноярска, а может из самой Москвы. Увидав, как коренные жители ведут себя на избирательных участках, не

___________________

*Подобную "двухталонную" систему выборов и следующие за ней скандалы автору пришлось наблюдать даже в 1971 году в эвенкийском посёлке Ессей Красноярского края.

разобравшись, в чём дело, сообщил в соответствующие "органы". А тем только намекни. Правила известные: много разоблачённых "заговоров" - значит, хорошо работают. А вот если наоборот - начальство смотрит неодобрительно: "Зря хлеб едите, товарищи чекисты. Забыли, чему вас учит товарищ Сталин: с развитием социализма сопротивление контр-революционных элементов возрастает". В общем, и получали ничего так и не понявшие аборигены по 10-15 лет лагерей, а некоторых даже расстреливали за "контрреволюционную деятельность". Ну, а выборы, как всегда, прошли с большим успехом: за кандидатов было подано 99,9% голосов (кто бы сомневался?). Борису, которому ещё до ареста приходилось вести по распоряжению парткома института агитационную работу среди населения, тоже как-то пришло в голову: почему всегда 99,9%, а не скажем, 97% или все 100%? И кто эти 0,1%, которые голосуют против? Однажды, когда Симкин беседовал с пенсионерами, один старичок ("сморчок-песочник"), отводя глаза в сторону, высказался:

- Молодой человек, вы очень убедительно доказали пре-имущество нашей самой демократической системы выборов перед американской, где многие лишены избирательных прав. Но я, по-видимому, из ума выживаю: думал, что выборы - это означает: из чего-то выбирать. Скажем, предлагаете мне выбрать морковку или репку, что-то одно. А тут получается: три кандидата на три места. Есть у нас какой-нибудь проход-ной балл, избирательный ценз? Я к тому, что если за нашего достойного кандидата, которого вы нам предлагаете, про-голосует только он сам, его жена и, например, любовница - он ведь всё равно пройдёт?

Борька тогда только пожал плечами, и ему показалось, что в глазах "сморчка-песочника" появились какие-то насмешли-вые огоньки. Впрочем, потом он быстро забыл об этом раз-говоре. Не до него было. Уже в лагере Симкину пришлось за-думаться и, например, над следующими вопросами: "Почему в стране, где на каждом углу кричат о "свободе слова и печати",

за некоторые высказывания (даже не в общественных местах, а в тихой компании) можно легко попасть в лагерь. Почему у нас, где "все равны", одни (в основном партийные работники) получают специальные пайки и жрут от пуза. А другие - основная масса народа - видят изобилие продуктов только в фильмах. Таких, скажем, как "Волга-Волга", "Свинарка и пастух" и других..."

...Мужики, спешившие к магазину, поднялись на крыльцо и затарабанили в дверь. Борис хорошо расслышал, как один из них закричал:

- Марья! Открой! Унтайка есть хороший, бисер шибко много. Меняться, однако, на спирт будем!

Дверь приоткрылась, выглянула продавщица - молодая, рослая женщина в халате неопределённого цвета, махнула рукой: "заходите". Лязгнул засов изнутри.

"Всё. Больше ждать нечего. Будут выходить - прорвусь в магазин". Он поднялся на крыльцо и встал около двери. Через несколько минут она открылась, и оба аборигена, довольные, счастливые, вышли. В руках одного бутылка с зелёной этикеткой "Спирт 96®". Не дав продавщице закрыть дверь, Симкин оттолкнул её и оказался в магазине.

- Куда? Куда прёшь? Спасу нет от вас, алкашей! Завтра приходи!

Борис вытащил револьвер и направил на продавщицу:

- Не поднимай хипишь, тётка. Замочу! Если будешь вести себя тихо - подхарчусь и уйду. Мне много не надо. Отойди от прилавка!

Продавщица спокойно уселась на какое-то возвышение. Борису показалось, что она нисколько не испугалась. Сидит молча, смотрит, скорее с любопытством, чем со страхом. Впрочем, не до неё.

Симкин огляделся - небогатый, скажем, ассортимент. Но ему достаточно: на прилавке лоток с хлебом, тут же другой с конфетами - одни "подушечки". На полках стеклянные банки

- консервированные борщи, щи; мешки с мукой, крупой,

какие-то консервы, но явно не тушёнка; бутылки с расти-тельным маслом. Тут же развешаны товары "широкого пользо-вания": брезентовый костюм "рыбака-охотника", болотные сапоги, рюкзаки, накомарники. Неплохой по качеству мужской костюм - такого в городах не найдёшь. Ну и другие хозтовары.

Впрочем, особого желания знакомиться с ассортиментом в магазине у Бориса не было. В два прыжка он очутился около прилавка и схватил булку хлеба. Не выпуская револьвера, впился в неё зубами. Такой хлеб - хорошо пропечённый, с хрустящей корочкой, он не пробовал со дня ареста. Глотал, почти не разжёвывая. Продавщица сидела молча, потом вдруг сказала:

- Ты слышь, мужик, пореже мечи. Кишки заворотятся - загнёшься.

Борис с удивлением поглядел на неё: "Что это она заботится обо мне или просто хлеба жалко?"

Взял горсть конфет и кинул в рот. Сладкого тоже не помнит, когда ел. Утолив слегка голод, Борис снял рюкзак, висевший на стене. Положил туда несколько буханок хлеба, сыпанул прямо из лотка конфеты, наверно, килограмма три, добавил банки с килькой в томатном соусе и несколько коробок спичек. Увидел в выдвинутом ящике деньги. Продав-щица привстала со стула и насторожилась.

- Не боись, много не возьму, - зачем-то сказал ей, как бы оправдываясь, бывший студент. Положил в карман четыре пятидесятирублёвые банкноты и направился к выходу.* Не забыл прихватить и костюм "рыбака-охотника".

- Ну и куды ты теперь? - вдруг спросила женщина, - в тундру подашься, слопаешь, что нахапал и опять прибежишь? Не надейся, больше не обломится.

Борис пожал плечами: "чего ради ему объяснять ей свои планы?" Он уже собрался открыть дверь, как вдруг услышал:

_____________________

*В 1952 году средняя зарплата рабочего составляла 600-700 рублей. Цены были следующие: средний мужской костюм - 400-500 руб., 1 кг говядины - 12-20 руб., масло - 35 руб., молоко - 5 руб., пачка "Казбека" - 4 руб., и т.д.

- Присядь! Я тебе вот что скажу: в порт не суйся. Там сейчас солдат полно. Говорят, лагерь какой-то сбежал. Хотели на корабле уйти.

То, что в порт сразу нельзя соваться, Борис знал и без неё. Но почему продавщица ему говорит об этом? А та продолжила:

- Ты это, дуру свою убери, а то ещё пальнёшь с испугу. И не пыжься - я же вижу, ты не из урок, ты, как вас там зовут, из "политиков". Я тебе вот что присоветую: вверх иди по реке. Там где-то за последними домами катер стоит с баржой - "Енисей". Вчерась собирались уйти на Красноярск, да что-то поломалось у них. Сегодня приходили, сказали, что завтра утром отчаливают. Там тоже, конечно, охрана будет, но поменьше.

Борис слушал, раскрыв рот от удивления. "Неужели эта женщина, которую он только что ограбил, хочет ему помочь? Зачем?" Она поднялась, прошла мимо Симкина к двери. Беглец насторожился: "выскочит, закроет дверь снаружи, и будешь ты, Борька, сидеть здесь, пока солдаты не придут".

Но нет, вернулась на своё место:

- Слушай, тётка, а ты, вроде как, мне помогаешь? Чего ради?

- Не брякни так, "племянничек", коли попадёшься. Просто мужик мой - весной расписались, тоже в лагерь угодил. Васька Устюгов; не встречал?

Борис отрицательно покачал головой:

- Да мы там никого по фамилии и не знаем, у всех - номера. - Он и сам не понял, почему захотелось продолжить разговор. Может потому, что в магазине безопасно, а на улице нарвёшься на кого угодно. - За что сидит?

- За дурость! - отрезала продавщица, - за что вы ещё, мужики, в зону попадаете? Я тогда к родне в Подкаменную ездила. Он подпил и в порт подался. Захотелось ему, видишь ли, иностранной водки попробовать. Отродясь, говорил, кроме самогона и спирта ничего в жизни не пил. В порту приставал к загранморякам, деньги им совал, потом с каким-то, кажись,

шведом, в обнимку ходил, песни вместе пели. Ну, его и прихватили. Нам здесь не только разговаривать с иностран-цами, даже близко к ним нельзя подходить. В общем, за связь с иностранцами. Меня тоже потаскали. Отпустили, пожалуй, потому что все мне знакомы. Они, как караван придёт, спирт у меня ящиками берут. Я им его всегда оставляю. Ладно, взгляну, нет ли кого на улице.

И опять Борис насторожился: "Вдруг всё-таки закроет его снаружи? Нет, не похоже".

- Ты это, Марья, прости, что деньги взял и жратву. Вернуть вряд ли смогу.

- Да ладно, - махнула рукой продавщица, - на спирте наверстаю. Мужик, когда бутылку схватит, не до сдачи ему.

Борис осторожно вышел из магазина, огляделся: аборигены сидели недалеко на траве - глаза мутные. Полбутылки спирта

- как не бывало. На Бориса даже не посмотрели. В сараюшке скинул зэковскую одежду, переоделся в костюм "рыбака-охотника". Переложил револьвер в куртку. Старую одежду сунул в ржавую бочку, туда же бросил и зэковскую шапку с козырьком. Закидал всё хламом. Найдут когда-нибудь. Но где он тогда уже будет?

Катер "Енисей" с баржой Борис увидел почти сразу за последними домами. С баржи спущен трап на берег. На катере тихо, огни не светятся, команда, надо полагать, отсыпается перед далёким походом. Около трапа топчется солдат в зелёной фуражке - пограничник. На плече карабин. Далеко от трапа не отходит, посидит и вновь возвращается. Борис присел на камень и задумался:

"Как попасть на эту баржу? Угнать лодку и попробовать с другой стороны забраться на борт? Нет, не выйдет: часовой сразу заметит, да и лодки у дудинцев прикованы цепями, вёсла куда-то убирают. Значит, путь один: мимо часового по трапу. Что же, надо попытаться".

Симкин надвинул на голову накомарник, поправил рюкзак, и, слегка покачиваясь - вроде бы подвыпивший - направился к

солдату. Тот стоял спокойно. Карабин с плеча не снимал, смотрел настороженно.

- Слушай, земеля, сказали, этот катер утром вверх пойдёт. Мне в Игарку быстро надо. Жена на сносях, вот-вот родит, а я тут загулял. На катер не возьмут, а я бы на барже в трюм залез. Будь другом, пусти.

- Не положено, - буркнул солдат. Борис посмотрел ему в лицо. Видать, кавказец: нос горбинкой, волосы чёрные. Да и говорит с акцентом: "нэ положено".

- Да я не за так, - Борис вынул двести рублей, взятые в магазине, - всё что есть, отдаю.

- Тэбя поймают. А мнэ трибунал, да?

"Что же, придётся, наверно, лодку угонять. Такой шанс упускать нельзя", - решил Симкин и повернулся назад.

- Эй! Что там у тэбя? - кавказец показывал на рюкзак. "Неужели клюёт?" - мелькнула у Симкина мысль.

Вернулся к часовому:

- Хлеб есть, консервы, вот конфеты, если хочешь. На, бери, поешь.

- Так, - часовой оглянулся по сторонам, - дэнги положь на камень. Хлеба давай булку, конфеты, консервы оставь. И давай скорее иды.

Не помня себя от радости, Борис начал подниматься по трапу. И вдруг почувствовал, что за спиной что-то происходит. Оглянулся: "абрэк" снимает с плеча карабин. Уже взвёл затвор.

"Вот б... - мелькнула мысль, - и деньги взял, и пристрелить хочет".

Прыгнул с трапа прямо в воду (по колено было там). Выхватил револьвер и направил его на кавказца. Тот забормо-тал что-то. Карабин опустил.

Борис стоял, не зная, что делать: "Стрелять нельзя. На катере услышат. Да и потом, когда ему на смену придут, всё вокруг перевернут вверх дном, не спрячешься".

Принял другое решение:

- Жить хочешь? - Часовой покивал головой. Выдохнул:

- Не стреляй, дорогой! Мама в Сухуми ждёт.

- Тогда слушай, внимательно слушай: подымешь тревогу, тебе же хуже будет. Скажу, что ты меня за большие деньги пропустил. Как думаешь, что с тобой сделают? А если орать не будешь, проберусь на баржу и сховаюсь там. А если поймают, скажу, что утром залез, когда тебя ещё тут не было. Всё понятно?

Не выпуская револьвер, Борис подошёл к пограничнику, вытащил из нагрудного кармана свои деньги, положил в рюкзак продукты. Одну булку хлеба и банку консервов оставил: "жри, гад!" Вырвал из рук дрожащего от страха часового карабин, вынул обойму - пригодились уроки воен-ного дела, полученные в институте, и направился к трапу.

- Слушай, а мнэ за потерянные патроны всё равно в трибунал, - кавказец жалобно посмотрел на Бориса.

- Ну, ты и рыбку хочешь съесть и на ... сесть! Ладно, я сегодня добрый. Смотри: обойму вот под тот камень положу. Возьмёшь, когда смена придёт. Захочешь сбежать сейчас в Дудинку - пристрелю.

- Мамой клянусь, дарагой. Всё, как сказал, сделаю. Симкин поднялся на палубу, походил между бочками, не

забывая поглядывать на часового. Открыл люк, быстро спустился вниз и сразу же прильнул к окошку. Часовой стоял, потом сел на камень, вскрыл банку консервов и начал есть. Похоже, что тревогу поднимать не собирается.

Прошло несколько часов томительного, напряжённого ожидания. Где-то под утро на катере раздались голоса. Заработал мотор, заскрипела лебёдка: поднимали якорь. Кто-то из команды поднялся на палубу, прошёл в носовую часть, надо полагать, проверил надёжность крепления троса. Вернулся на берег, поднял трап. Что-то сказал часовому. Не слышно было, чтобы тот что-то ответил. Примерно через полчаса катер издал короткий гудок, и баржа заколыхалась на волнах.

Глава X. ПО ЕНИСЕЮ НА "ЕНИСЕЕ"

Берег стал быстро удаляться. Только сейчас Симкин осмот-рел трюм: пустые ящики, несколько бочек, мотки верёвок, пустые бутылки из-под спирта.

"Неужели получилось, неужели плывём? - Симкин облег-чённо вздохнул, - да нет, радоваться рано. Если кацо всё же расколется, пошлют вдогонку катер или по рации передадут приказ пристать к берегу. Но не дурак же он совсем, чтобы себе хуже делать". Борис разложил несколько ящиков, лежанку сделал. Нашёл ржавое ведро под парашу. Лёг на ящики, сунул под голову рюкзак. Несмотря на бессонную ночь, уснуть не мог. Потом усталость взяла своё...

Следующий день и ночь прошли спокойно. Борис съел банку кильки и сообразил, как достать воду: привязал бутылку проволокой и осторожно опустил её через окошко вниз.

Утром проснулся он, когда катер уже приставал к берегу. Сквозь окошко разглядел крупные буквы на каком-то здании: "Игарка". "Ну, всё, приплыл. Значит, кавказец всё же настучал на меня? Но тогда на берегу было бы не меньше взвода солдат".

А они и появились. Правда, всего трое и собака. О чём-то заговорили с командой. Борис расслышал, как кто-то объяснял:

- Да нас в Дудинке шмонали лучше некуда. А потом всю ночь часовой стоял.

- Наше дело маленькое. Приказ есть. С какого-то лагеря

был побег. Должны все суда проверять.

Патруль поднялся на катер. Через какое-то время вернулись на берег. И тут вдруг Борис услышал слова, от которых у него холодный пот потёк по спине:

- Фролов, давай на баржу, проверь всё там. Рекса не бери - там бочки с солярой, нюх потеряет.

"Вот и погулял на свободе! - Симкин вытащил револьвер и пробрался в дальний угол трюма. - Только что это даст? Если пристрелю или просто оглушу солдата, никуда отсюда не деть-ся. Выскочу на палубу и прыгну в воду - повторю "подвиг" Василия Ивановича. Прикончат быстро. Чапай Урал не смог

переплыть, а тут Енисей, до другого берега, ой, как далеко. Если прямо с трапа в тайгу кинуться, - пули или собака догонят. И отсидеться в трюме нельзя: после того, как выстрел услышат, вызовут подмогу. Будут ждать. Под пули вряд ли полезут. А надоест ждать, вполне могут баржу затопить - им она без надобности. В общем, куда ни кинь - везде клин".

Над головой у Симкина по палубе протопали сапоги. Потом открылся люк, и солдат начал спускаться в трюм. Из своего угла Симкин хорошо разглядел его: простоватый на вид парень, наверно, из какой-то глухой деревни. Форма не по размеру - наверняка, первогодок. Да и кого ещё пошлют лазать по трюмам?

"Ну, всё, солдатик. Через пару минут встретимся с тобой лицом к лицу. И тогда это будет "наш последний и решитель-ный бой!" Впрочем, тут больше подойдут слова другой песни: "смело мы в бой пойдём за власть Советов, и, как один, умрём в борьбе за это". Когда-то давно, впервые услышав эти слова, Борис подумал: "А на хрена в бой идти с таким настроением? И кто будет эту самую власть устанавливать, если "все как один умрём"?

Но что это? Солдат, вроде, не собирается лазать по трюму. Пододвинул ящик, уселся, закурил самокрутку. Сидит спокой-но. Иногда постукивает прикладом по полу, чтобы вроде топот сапогов был слышен.

Нет, совсем не дурак солдат-первогодок Фролов. Далеко не дурак! Борису показалось, что он читает его мысли: "Ну, найду там какого беглого. Самое большее - благодарность в приказе отметят. Это если тот или те сопротивления не окажут. А вдруг сунут нож под ребро или, того хуже, пулю схлопочу? Тогда всё - прощай, родимый дом. А и нет никого, только форму порвёшь за ящики. Ещё и на губе насидишься".

Борьку трясла нервная дрожь - да так, что казалось, солдат её может услышать. Но вот, наконец, солдат начал подыматься по трапу. Закрыл за собой люк и крикнул:

- Нет никого, товарищ старшина. Крысы одни - по всем углам шуршат.

"Что же, и за "крыс" тебе спасибо, солдат Фролов. Вряд ли кто ещё захочет перепроверкой заниматься", - подумал Симкин.

Скрип сапог солдат постепенно стал затихать. Надо пола-гать, отправились проверять другие суда. Ещё примерно через полчаса катер с баржой был уже на середине реки. Надпись "Игарка" на здании перестала быть видной.

Для Бориса, наконец-то, после побега из лагеря начались относительно спокойные дни. Спал, сколько хотел, с удоволь-ствием жевал дудинский хлеб с конфетами. Знал, что опасно-сти и проблемы начнутся, когда прибудет в Красноярск - без документов, без крыши над головой; прекрасно понимал, что появиться у родителей или у знакомых ни в коем случае нельзя. Он иногда отчётливо, да так, как будто сам присут-ствовал при этом, представлял себе следующую картину: на столе у какого-нибудь важного начальника лежит список всех сбежавших из лагеря НГЛ 2/13. Против подавляющего боль-шинства фамилий пометки - что-нибудь вроде: "убит, труп опознан". Около других: "найден мёртвым" или "возвращён в лагерь". Но вот есть несколько лиц, которые не входят ни в ту и ни в другую категорию. "Где эти сволочи бродят, - рассуж-дает начальник, - скорее всего, загнулись в тундре или ещё скрываются где-нибудь. Добраться до "материка" у них шансов почти нет. Но и исключать эту возможность нельзя. Следовательно, надо разослать ориентировки и установить наблюдение за родными и знакомыми. Устроить в каждом доме засаду - нереально: сотрудников на это не хватит. В стране тысячи разыскиваемых преступников".

С каждым днём плавания белые полярные ночи станови-лись короче. Постепенно они сменились сумерками, а потом, после Подкаменной Тунгуски, пришла и полная ночная темнота. Через окошки трюма Борис наблюдал заросшие тайгой берега. Иногда проплывали мимо каких-то селений, но катер шёл без остановок - команда, надо полагать, очень торопилась. На восьмой день после начала путешествия вдали показались огни Красноярска. Судя по всему, в порт назна-чения катер с баржой прибудет ночью или ближе к утру.

Рис. 6. Енисей в среднем течении

(Фото Любови Данилиной, 1990 г.)

Перед тем, как сойти на берег, Борис уничтожил следы своего пребывания на барже: раскидал ящики, выкинул за борт пустые консервные банки и ведро-парашу. Одел на спину почти пустой рюкзак и посмотрел в окошко. Катер уже при-швартовался в грузовом порту города. Сразу возникла и первая проблема: "Как сойти на берег незамеченным и выйти на улицу? Перелезать через забор опасно. Да и можно нарваться на охрану".

Решил пойти не скрываясь. Проверил револьвер в кармане и подошёл к проходной порта. Два вахтёра, вероятно из военизированной охраны, посмотрели на него настороженно.

- Мои с "Енисея" давно прошли? Мой пропуск у них остался.

- Да уже минут 15 назад, а ты проспал, что ли?

- Да я с мотором возился. Завтра ремонтировать будем. Скоро опять в рейс, - и, не спрашивая разрешения, шагнул в проходную. Вахтёры ещё раз внимательно посмотрели на него, но пропустили. Надо полагать, у них было распоряжение не пускать без пропусков внутрь порта, а проверять выходящих - для этого есть другие.

Глава XI. БУДЬ ОНИ ВСЕ ПРОКЛЯТЫ!

И вот они, красноярские улицы! Сразу вспомнилось, как в мае его вели ночью под конвоем на баржу. Прошло только около пяти месяцев - сейчас начало сентября, а сколько событий прошло в его жизни: лагерь, побег, раза три чуть не лишился жизни. В Красноярске ему надо, прежде всего, повидаться с мамой. К сожалению, только с ней. В последние дни, ещё в лагере, получил короткое письмо с расплывшимися от слёз буквами. Мама писала: "После получения известия об аресте, отец умер, не дожив трёх дней до своего 55-летия. Упал прямо на улице - инфаркт. Спасти не удалось. А на похоронах никого не было. Ни знакомых, ни от военкомата".

Потом надо найти Мезенцевых - передать им последние слова Николая. Обязательно выяснить, куда направили после распределения "друга-иуду" Петьку Жоржикова, чтобы разо-браться с ним: почему оклеветал его. Нужно также попытаться приобрести поддельные документы. Без них долго не про-бегаешь. И при этом не попадаться легавым и военным патру-лям, найти место для ночлегов, обзавестись тёплой одеждой, так как вот-вот наступит холод. Где доставать продукты, когда кончатся взятые в Дудинке деньги? И сколько ещё сложностей и трудностей предстоит ему, чтобы выжить? Сейчас он в этом городе - не иркутский студент, приехавший на каникулы к родителям, а разыскиваемый "опасный преступник", сбежав-ший из лагеря. Против него вся огромная государственная машина, начиная от сторожей и до высших органов НКГБ.

Остаток ночи Борис провёл в небольшом парке. Почти не спал, прислушивался к каждому шороху. Было ещё довольно тепло, стояло "бабье лето". Когда наступил рассвет, направил-ся к своему дому. Три года назад отцу, как бывшему фронто-вику, выделили большую комнату в коммунальной квартире. Мать была на "седьмом небе" от радости. До этого они, эвакуированные в начале войны с запада, скитались по частным квартирам.

На одной из улиц Симкин увидел вывеску "Баня", почему-то сразу зачесалось всё тело, и сам почувствовал, какой неприятный запах исходит от него. Баня была уже открытой. Какое это, оказывается, наслаждение - мыться в горячей воде, чувствовать, как она приятно обжигает кожу, растираться мочалкой (купленной у банщицы за 1 рубль), отдыхать в тепле, чувствовать себя в безопасности: уж сюда-то милиция точно не заглянет. Жаль только, что чистого белья нет. Его трусы и майка - единственная пара - за время пребывания в лагере пре-вратились в тёмное грязное тряпьё. Одел только трусы и кос-тюм "рыбака-охотника". Тут же, в парикмахерской при бане, побрился, волосы стричь не стал - были совсем короткие.

Ещё примерно через полчаса был уже возле своего дома. Знакомый двор, где после уроков в школе гоняли с ребятами тряпичный мяч. Позже у одного из учеников появился настоя-щий кожаный мяч. Ждали, иногда часами, когда он к ним выйдет. Играли до полной темноты, пока родители не начина-ли кричать из окон: "Домой!"

Рис. 7. Красноярск в 1950-е годы

(Фото Сергея Вилко, 1955 г.)

Очень хотелось забежать в свой подъезд, постучать в зна-комую дверь. Мама, наверняка, дома. Нет, нельзя. Пристроил-

ся на скамейке в углу двора, чтобы увидеть, когда она выйдет. Просидел до темноты, но не дождался. Ночевать отправился в район новостройки. В те послевоенные годы в стране их было много, где в 44-45 годы на строительстве домов работали пленные немцы. Когда их вели по улицам, ребятишки, в том числе и Симкин, бросали в них камни, прохожие посылали им вслед проклятия.

Однажды немец, которому камень угодил в голову, обер-нулся и начал что-то громко кричать, размахивая кулаками. Конвойный солдат изо всех сил ударил его прикладом. Дальше его потащили на руках другие пленные.

А потом вместо немцев появились пленные японцы. К ним народ относился равнодушно, только иногда дети кричали "банзай". У одного из товарищей Симкина отец был началь-ником лагеря военнопленных. У них в доме работал в качестве няньки-прислуги японец. Борька даже иногда пытался говорить с ним.

...Из подъезда дома вышла женщина. Симкин вздрогнул: родное, знакомое лицо. Мама? Но как она изменилась! Может, это не она? Когда в начале года Борис приезжал на зимние каникулы, мама была моложавой, цветущей. Ей никто не давал больше 40, хотя на самом деле было чуть больше 50-ти. Лицо свежее, почти без морщин. Заразительно смеялась, любила поболтать с соседками, почти все с ней здоровались первыми. А сейчас по двору идёт, да что там идёт - ковыляет очень старый человек. Одета в поношенный жакет, который был у неё ещё до войны. На голове серый платок, из-под него выбиваются пряди седых волос.

Мельком взглянула на Бориса - не узнала. Вышла на улицу. Борис пошёл за ней следом. В безлюдном месте тихо, почти шёпотом позвал: "Мама, мамочка!" И... о, чудо! Мама, у кото-рой был плохой слух, которая часто шутила: "когда мне говорят "на", я все слова разбираю, когда говорят "дай", в ушах сразу пробки появляются", услышала Бориса, огляну-лась, остановилась, вглядываясь в него.

Прошло несколько секунд. Потом мама вскрикнула и побежала, спотыкаясь, навстречу.

- Боря, Боренька! Тебя отпустили, да? - Прижалась к сыну мокрым от слёз лицом, начала целовать. - Боренька, сыночек, пошли скорее домой. Ты, наверно, голодный? У меня есть несколько картошек. Сделаю быстро твои любимые драники. Правда, сметаны нет.

У Бориса спазмом перехватило горло. Как ни крепился, не смог сдержать слёз. С тех пор, как перестал быть ребёнком, плакал только второй раз: первый, когда получил в лагере известие о смерти отца, и сейчас. А мать продолжала:

- Ну что ты стоишь? Ты не болен? Вид у тебя нездоровый. Борис с трудом разжал руки матери, заглянул в глаза,

полные слёз и сказал:

- Мама, меня не отпустили, я сбежал. Нельзя мне домой, и нельзя, чтобы нас увидел кто-нибудь вместе. Иначе и тебя упекут в лагерь.

- Боренька, а где же ты будешь жить? Что кушать? - она вновь прижалась к нему, обхватив руками, как будто хотела спрятать его, защитить от кого-то.

- Родная, не беспокойся. Меня приютила одна женщина. Сказала - живи, сколько хочешь. И деньги у меня есть, - вынул из кармана и показал несколько банкнот. Враньё же всё это было, конечно. Ложь. Но святая ложь, не ради выгоды. Понимал: если скажет матери, что ему придётся ночевать неизвестно где, прислушиваясь к каждому шороху, что наверняка придётся голодать, с матерью может случиться то же, что и с отцом. Осторожно поднял на руках её дрожащее сухонькое тело (а раньше она никогда не была склонна к худобе), посадил на скамейку.

- Мамочка! Я буду вон за теми деревьями, а ты принеси мне костюм, свитер, ботинки - те, что подарили на день рождения, пару белья, ну и по мелочи, и две фотографии, зубную щётку, расчёску. Захвати, пожалуйста, папины часы...

Мать горестно всплеснула руками.

- Боренька, да если бы я знала, что ты скоро вернёшься... Продала я их, жить на что-то надо было.

- Не беда, мама, обойдусь. Только ты смотри, чтобы никто не увидел тебя с вещами. Если вдруг спросят, скажешь - продавать на барахолку.

Минут через двадцать она появилась с большой, туго набитой сумкой. Вновь сели на скамейку.

- Как ты живёшь, мама? На что?

- Да мне, сынок, почти ничего и не надо. Продаю то, что отец с фронта привёз. Одна соседка иногда даёт кое-что из еды. Ты знаешь, ту большую комнату, что мы тогда получили,

-- нас отобрали. Живу сейчас в той маленькой, где Иван хромой жил. Со мной сейчас никто не разговаривает, никто не заходит. Я тебе писала - и на похоронах никого не было. Помнишь Фриду - подругу мою? Раньше чуть ли не каждый день приходила, а недавно встретились на улице - на другую сторону перешла, как будто не заметила.

- Мама, а к тебе никто не заходил в последнее время? Про меня не спрашивали?

- Да нет... Ой, вспомнила. Друг твой, Петя Жоржиков, уже два или три раза наведывался. Раньше, после ареста, не появлялся, а последние две недели зачастил. Сказал, что его в Иркутске оставили работать. Комнату дали, маленькую, но в новом доме и даже с телефоном. Сказал, если ты появишься, чтобы я сразу позвонила ему. У него какие-то важные знако-мые есть, могут помочь тебе. А если в Иркутске объявишься, чтоб не стеснялся, сразу заходил к нему. Адрес оставил и телефон. Только, Боря, что-то он мне не понравился. Глазами по сторонам так и зыркал. К соседям по квартире зачем-то зашёл. О чём с ними говорил, я не спрашивала. Я его адрес и телефон принесла, может, пригодятся.

"Вот, гад, - подумал Борис, - следит, значит, за мной". И ещё раз выругал себя за то, что не поменялся курткой и зэковской шапкой с номерами с каким-нибудь убитым. Но не до этого тогда было.

Тяжело было расстаться с матерью, но необходимо. Знакомые могут их увидеть. Ещё раз поцеловал мокрое её лицо, поднялся и пошёл по улице. Успел сказать:

- Не беспокойся, родная, постараюсь посылать тебе весточки.

Через несколько десятков метров оглянулся. Мама сидела на той же скамейке и смотрела ему вслед. Мог ли он тогда знать, что это их последняя встреча?

Пойти сразу к Мезенцевым не захотел. Слишком много женских слёз для одного дня - разве это выдержишь? А то, что жена Николая, когда узнает о его смерти, будет плакать - это совершенно ясно.

Остаток дня просидел в маленьком скверике, подальше от шумных улиц. Раскрыл принесённую мамой сумку. Сверху лежал завёрнутый в бумагу бутерброд с маслом, намазанным очень тонким слоем.

Рано утром, когда солнце только начало всходить, Борис был уже в районе, который назывался "Покровкой". Там где-то находился дом, в котором жили Мезенцевы. Адрес Борис помнил хорошо.

"Покровка" представляла собой деревню на окраине города. Одноэтажные деревянные дома с железными и черепичными крышами. Рядом приусадебные участки, огороды. Невысокие заборы с калитками и воротами, из некоторых труб вьётся дым.

Вот и нужный дом, пожалуй, один из самых маленьких. Борис устроился на скамейке неподалёку, стал наблюдать. Впрочем, ждать пришлось недолго. Калитка открылась, вышла девушка, ничем не примечательная - очень бедно одетая: длинная, ниже колен, заштопанная в некоторых местах юбка, старая кофта, на ногах стоптанные башмаки, явно не женские. Не оглядываясь, быстро заспешила в сторону города.

"Наверно, Даша - дочь Николая", - подумал Борис. Но ему нужна жена Мезенцева. На этот раз ждать пришлось довольно долго. На улице стали появляться люди. На Бориса иногда

поглядывали и быстро проходили мимо. "Сидит себе мужик в брезентухе, с рюкзаком. Наверно, по грибы или орешничать собирается с друзьями. Вот и ждёт их".

Женщина, которую Борис посчитал, скорее всего, женой Николая, вышла из дома ближе к полудню. Повесила на калитку снаружи небольшой замок - значит, в доме больше никого нет. Борис последовал за ней.

Через несколько шагов догнал её. Женщина оглянулась, посмотрела настороженно.

- Анастасия Петровна Мезенцева? - тихо спросил Борис. Женщина вздрогнула, в глазах испуг. Выдохнула:

- Да, я.

Борис некоторое время стоял в замешательстве. Подумал: "А может, не стоит говорить ей о смерти мужа, пускай живёт в надежде, что он вернётся". Потом всё-таки сказал:

- Я знал вашего мужа Николая, он просил кое-что передать вам на словах.

- Где вы его видели, в лагере? Что с ним? Он здоров, жив?

- Мы с ним бежали вместе из лагеря, - и опять Борис не решался сказать всю правду. Но женщина, по-видимому, что-то поняла.

- Да говорите вы скорей, не молчите!

- Он погиб, - Борис внимательно посмотрел на неё. Глаза сухие, но, похоже, вот-вот появятся слёзы.

- Пойдёмте ко мне, расскажите всё подробно - как погиб, где похоронен, всё, всё!

- Анастасия Петровна, мне нельзя к вам, я в розыске. Если нас увидят вместе, вас могут арестовать.

Женщина посмотрела вокруг, махнула рукой:

- Да будь они все прокляты. Надоело бояться. Как в Россию переехали, постоянно живу в страхе. Пойдёмте, тут скорее увидят.

Борис несколько секунд молчал. Потом вымолвил:

- Сделаем так: вы идите одна, если всё в порядке, оставьте калитку открытой. Я приду чуть позже.

Через несколько минут Борис был уже в доме. Маленькая чистая комната, судя по двери, наверно, есть ещё одна или две. На окнах занавески, горшки с цветами. В углу небольшая икона ("Николай Угодник, что ли?").

Наверно с полчаса Борис рассказывал о том, как бежали из лагеря, как их расстреливали с самолётов. Не стал говорить только, как мучился от ранения и умирал Николай. Когда дошёл до момента, где и как он похоронил Мезенцева, Анаста-сия Петровна уже не могла сдержаться. Зарыдала, по-бабьи запричитала - громко, не стесняясь своих слёз. Потом встала на коленях перед иконой, и Борис услышал:

- Господи, упокой его душу, вознагради за все страдания его. Пусть ему у тебя будет хорошо.

Закончила молиться, повернулась к Симкину и спросила:

- За что нам все эти мучения? В чём мы провинились перед властью? В том, что хотели жить на родине?

Борис промолчал. Понятно, что не у него она спрашивала. Да и что он мог сказать: "Не вы одни, нас таких очень много". Только разве от этого будет легче ей? Через несколько минут Борис поднялся, собрался уходить. Мезенцева удержала его:

- Посидите немного. Скоро Дашенька придёт. Расскажете ей об отце, я не смогу. А я пока поесть приготовлю.

Давно Борис не пробовал горячей пищи. С удовольствием ел картошку прямо с кожурой, не отказывался от малосольных огурчиков и репчатого лука. Ел и слушал рассказ Анастасии Петровны. Ей, по-видимому, хотелось выговориться, облег-чить душу:

- Нас, когда после пересечения границы в 35-ом году, разлучили с Колей, я тоже в лагерь попала, как жена "врага

народа", - нас там много таких было. Дашеньку сразу отобрали, в какой-то приют отвезли. Работала в швейном цехе, шили военную форму. Нормы непосильные, пайка маленькая, но вы сами об этом знаете, что об этом рассказывать? Офицерьё приставало, уголовницы со всякими мерзостями лезли. Я ведь тогда молодая, красивая была. - Заметила

брошенный на неё быстрый взгляд Бориса, горестно вздохнула:

- Не верится? Старухой выгляжу? А мне ведь только 40 исполнилось.

- Вы и сейчас красивая женщина, Анастасия Петровна, - сказал Борис. Хотелось, чтобы она услышала что-то приятное.

- Да бросьте вы. Я хоть редко, но иногда в зеркало смот-рюсь. Ладно, не в этом дело... Так вот, не так страшны были голод, непосильный труд. Всё вытерпела. Хуже всего мучила разлука с Дашенькой. День и ночь думала, что с ней, как она. Наверно бы руки на себя наложила, если бы не надежда уви-деть её. Незадолго до войны освободилась. Разыскала дочку в приюте под Читой. Она меня, конечно, не помнила. А я, когда увидала, чуть в обморок не упала. Нерасчёсанная, в каком-то старом платьице, щёки ввалились, и кашляет без перерыва. И другие ребятишки не лучше: забитые, запуганные. Нянечки - как надзирательницы: чуть что, по щекам хлещут. Не пред-ставляете, сколько мне хлопот, трудов, унижений стоило вернуть дочку. И на колени становилась, и плакала. Отдали всё-таки - у меня справка об освобождении была. Поехали с ней в Красноярск. Знала, что там где-то недалеко Николай срок отбывает. Без денег, с больной Дашенькой на руках. Иногда проводницы пускали, а где-то сама в вагон незаметно прохо-дила. Раза два контролёры ловили. Отпускали, что с меня взять было? В Красноярске первое время на вокзале ночевали. Стыдно признаться, даже милостыню иногда просила. И это я-то, из дворянской семьи... Потом, по-видимому, Всевышний сжалился над нами: какая-то старушка приютила в этом доме, чтобы я ей огород обрабатывала и всякое хозяйство вела.

Заметив вопросительный взгляд Бориса, пояснила:

- Она два года назад к дочке на Украину уехала, когда вернётся, не сказала. В 42-ом Дашенька в школу пошла. Она способная, училась отлично. Но недолго: дети узнали, что она дочь врага народа. Били её, издевались: кнопки на стул клали, тетради рвали. Учительница и не думала защищать. Наоборот

- сама иногда оплеухи давала. Забрала её из школы. Всю программу сами прошли. Даже французский язык выучила. Только к чему он ей? В прошлом году удалось устроиться посудомойкой в столовую. Больше никуда не брали. Получает копейки, но хоть покушать дают, когда еда остаётся. Домой приходит - руки красные, опухшие. Девушке скоро 18, а что она видела в жизни? Ни друзей, ни подруг. Ей бы сейчас на танцы бегать, с парнями знакомиться. Не хочет, да и не в чем. Придёт вечером, сидим вдвоём, при лампе керосиновой. Электричество у нас с полгода назад отключили, платить нечем было. Редко когда в кино выберемся, и домой. Вы не поверите, молодой человек, не помню, чтобы когда-нибудь Дашенька смеялась. Раньше надежда была, что вот вернётся Коля, и всё изменится к лучшему. А теперь что ждать? - Анастасия Петровна опять заплакала.

Примерно через час пришла Дашенька. Взглянула на Симкина с удивлением: наверно, гостей в доме у них никогда не бывало. Сейчас Борис хорошо разглядел её: если приодеть, причёску хорошую и другие женские хитрости - вполне бы можно назвать симпатичной девушкой. Узнав о смерти отца, только глубоко вздохнула. Не заплакала. Сидела тихо-тихо.

Погано было на душе у Симкина, когда он вышел на улицу. Настроение - хуже некуда. А тут ещё из какого-то окна репродуктор на всю мощь: "Ой, хорошо в стране Советской жить..." И дальше: "Повсюду жизнь привольна и богата..." Раньше, до ареста, такие песни и у него поднимали настрое-ние. Особенно перед праздниками. А сейчас захотелось взять камень и запустить в окно, откуда звучала бравурная музыка. Да так, чтобы стёкла разлетелись. Сдержался: нельзя, да и чем виноваты живущие в этом доме, если по нескольку раз в день по радио транслируют такие песни.

Глава XII. РАССКАЖИ-КА, "ДРУГ-ИУДА"...

На другой день, к вечеру, Борис был уже в Иркутске. Добрался, как уже несколько раз делал в студенческие годы, чтобы сберечь деньги, на товарняке до станции Иркутск-2. Почти все грузовые составы там останавливались. Оттуда на автобусе - плата мизерная, в город, где когда-то учился в институте, и откуда отправили в лагерь. Смеркалось, начал накрапывать дождик. Место для ночлега определил ещё раньше, когда ехал. Недалеко от вокзала был старый дом, наверно, ещё дореволюционной постройки. Кое-где в окнах есть свет, другие - тёмные: вероятно, дом предназначен на слом, часть жильцов уже выехала. Заранее подобранным железным штырём легко сломал дужку замка на двери, ведущей в подвал. Пробрался туда и при свете зажжённой спички огляделся: пыльно, пахнет мышиным помётом, в разных углах какие-то ящики и коробки. В нескольких был какой-то хлам, в двух других - аккуратно сложенные стопки газет. Ещё раз чиркнул спичкой: "Правда" за 50-51 годы. Бросились в глаза несколько заголовков: "Шахтёры Донбасса встали на трудовую вахту...", "Передовиков сельского хозяйства принимали в Кремле..." Надо полагать, какой-то осторожный жилец не решился использовать газетную бумагу для других нужд.

В лагере Борис слышал разные истории: кто-то завернул селёдку в газету, не обратив внимания, что там находился портрет И.В. Сталина. Другой - того хуже, разрезал такую же газету на листочки и насадил на гвоздь в сортире. Бдительный зловредный сосед донёс в "Органы". Дальше оба подписчика на "Правду" поехали в дальнюю дорогу - бесплатно, да ещё и охрану дали...

Утром Борис переоделся в костюм, принесённый мамой. Старые зэковские ботинки почти развалились. Сунул в ящик с хламом и надел новые. Рюкзак с брезентухой и кое-какой мелочью спрятал здесь же. Если и пропадёт, не велика потеря. Сунул револьвер в карман, осторожно навесил дужку замка на

100

дверь и выбрался на улицу. В ближайшей булочной купил батон, и - гулять, так гулять - плавленый сырок. Запил водой из колонки и направился в район по адресу, где жил "друг сердечный" Петенька Жоржиков ("Жоржик").

Дом нашёл быстро. Первое пришедшее в голову решение - позвонить; если Жоржик откроет, пристрелить его тут же. Потом подумал: "В квартире могут быть другие люди, да и надо бы сначала разобраться, почему состряпал ложный донос на меня". Попросить кого-нибудь позвонить по автомату-телефону и вызвать Петьку на улицу. Сказать, что какая-то девушка хочет с ним поговорить. Тоже не безопасно - он не лыком шит. Может вспомнить, кому давал свой телефон. Решил применить уже проверенный приём: дождаться, когда "друг-иуда" выйдет из дома. Бережёного, как говорится..., а не бережёного конвой стережёт.

Ни в тот день, ни на следующий "Жоржика" не было. Просидев до вечера, Борька возвращался в своё убежище по одной из тихих улиц, слабо освещённой уличными фонарями. До "своего дома" оставалось совсем немного, как вдруг из переулка вышли три человека. Борис остановился, сунул руку в карман за револьвером, потом пригляделся: нет, не милиция

-- не военный патруль. Урки. Остановились метрах в двадцати

-- тоже смотрят на Бориса. Одеты согласно их блатной моде: кепки-пуговки, сапожки в гармошку, брюки чуть на выпуск, рубахи полурасстёгнутые.

Раньше, до ареста, Борис, что греха таить, скорее всего, развернулся бы и постарался убежать. Всё-таки их трое, а он один. Но сейчас, когда у него в кармане револьвер... Да и, может быть, не остановят, пропустят... Нет, не пропустили, загородили дорогу. Сейчас Борис хорошо разглядел их: один постарше и повыше, чем он. На груди татуировка. Другой пониже. Стоит, радостно улыбается: "есть возможность позабавиться". Во рту блеснул поддельный "золотой" зуб - фикса. Их обычно делали из расплющенной и отшлифованной медной монеты - для форса, чтоб, как в той песне про какого-

101

то бандита: "Парень в кепке и зуб золотой". Третий - ещё пацан, лет 14, не больше. Глаза, как у волчонка, смотрит настороженно.

- Ты что же, фраерок, по нашенской улице шастаешь? Пропуск кажи.

- Да так не написано, что это ваша улица, - Борис говорил спокойно, в карман за револьвером не лез.

- Ладно, закурить тогда давай, - это уже "золотозубый" открыл рот. Дохнуло перегаром и ещё чем-то неприятным.

- Не курю, бросил, - Симкин всё ещё надеялся, что удастся обойтись без револьвера.

- Смотри-ка, пацаны, яврейчик не курит и не пьёт...

- И девок не е...т", - в тон татуированному поддакнул "волчонок".

- А тогда на хрена этому фраеру нужен клифт^* шикарный. Как думаете, на две сотни потянет? - татуированный, как бы невзначай, вытащил финку и вновь сунул её за голенище.

- Если не барыге толкнуть, то и три можно взять.

- Смотри, Кеха! Колёса^** у него, падлой буду, по моему размеру. Не подаришь, фраерок? - Это уже пацан влез в разговор. Татуированный вновь вытащил финку:

- Пропуска нет, папирос нет, тогда скидывай всю эту одежонку, сюда давай! Помнишь, как в киношке: "были ваши, стали наши". Да не бзди - в кальсонах скорее добежишь. И яйца не поморозишь.

"Ну, всё, гады, - подумал Борис, чувствуя наступающую ярость, - сейчас вы у меня посмеётесь". Однако заговорил тихо, даже жалобные нотки присовокупил - вроде как перепугался сильнее некуда.

- А может, парни, я вам все денежки отдам? А то, как я без одежды?

- Это ты хорошо надумал. Отдавай башли и беги себе, -

_________________

-- Клифт - пиджак.

-- Колёса - ботинки, блатной жаргон - прим. автора.

102

Борис увидел, как татуированный, нагло подмигнул двум другим блатным.

- Сейчас, где они тут в подкладке зацепились, - Борис выхватил револьвер и уже другим тоном, - ну всё, б...ди, конец вам, мочить буду!

Вся троица захлопала глазами. Фиксатый рот приоткрыл: "Ну, кто бы мог знать, что у этого фраеришки ствол в кармане?" У Бориса даже задрожали пальцы - так ему хотелось разрядить пистолет в эти мерзкие хари. За презри-тельное "яврейчик", за издевательство таких вот уголовников над другими заключёнными в лагере, за то, что сам чуть не погиб от их рук. Нет, нельзя: на выстрел может прибежать милиция. Да и тратить два имевшихся патрона на эту мразь жалко. Стоял, не зная, что делать. И тут вдруг раскрыл рот "волчонок":

- Кеха, да у него волына не настоящая. Пугач детский. Такие видел, цыгане толкают.

- И точно, не настоящий, сейчас проверим, - Симкин изо всей силы впечатал рукоятку револьвера в физиономию "татуированного". Тот взвыл и закрылся руками. Через секунду на пальцах выступила кровь. Двое других попытались бежать. Пацана через секунду и след простыл. А вот "фиксатому", который был, по-видимому, в большем подпи-тии, чем другие, не повезло. Запнулся о камень и растянулся лицом вниз. Пока он, кряхтя, поднимался, Борис в два прыжка очутился около него и носком ботинка, как когда-то в футболе, ударил его между ног.

- У, б..., замочу, - застонал "золотозубый" и начал кататься по земле, зажимая руками ушибленное место. Симкин прыгнул на него, услышал хруст сломанного ребра. Дал несколько пинков, стараясь попасть по почкам. Затем вернулся

-- "татуированному": тот так и стоял, сжимая лицо руками. Кровь текла тонкой струйкой. Борис поставил сзади него ногу и толкнул плечом: классическая подножка. Когда тот упал, ударившись головой, саданул его несколько раз по рёбрам.

103

Потом сплюнул и пошёл дальше. Через несколько метров оглянулся: оба избитые уркаганы корчились на земле.

...Жоржиков появился во дворе только через два дня. "Наверно, вернулся поздно вечером или ночью из какой-нибудь командировки", - подумал Симкин. В первый момент он даже не узнал своего бывшего приятеля. Аккуратно под-стрижен, выбрит гладко, костюм хороший - о таком Жоржиков в студенческие годы даже и мечтать не мог. Ботинки со скрипом. Идёт с высоко поднятой головой, по сторонам не смотрит. Так и чего ему озираться - он же не в розыске, как некоторые. Направляется в сторону парка, за которым возвы-шаются недавно построенные здания.

На одной из аллей Борис почти нагнал Жоржикова. Окликнул:

- Петька! Жоржик!

Тот оглянулся, секунду вглядывался в Симкина: вздрогнул, лицо стало пунцово-красным, схватился руками за сердце - того и гляди, кондрашка хватит. Потом попытался изобразить радостную улыбку. Плохо она у него получилась - гримаса какая-то жалкая. Только рот слегка искривился.

- Борька, ты! Откуда?! Где пропадал?

"Знаешь прекрасно, сука, где я был. И про арест, и про побег. Не случайно ведь к матери приходил", - подумал Симкин, а вслух твёрдо сказал:

- Сядь! Всё расскажу. - И показал рукой на скамейку. Петька оглянулся: вокруг никого. Сбивчиво заговорил:

- Борька, мне сейчас надо срочно в одно место, деньги за путёвку заплатить, в отпуск собираюсь. Ты подожди здесь, я мигом вернусь, в кафе посидим или ко мне домой пойдём.

"Вернёшься, конечно, только с милицией или солдатами", - мелькнула у Бориса мысль. И снова повторил:

- Сядем, некогда мне ждать!

И чуть-чуть вынул руку из кармана, чтобы была видна рукоятка револьвера. Петька сразу опустил голову и покорно

104

сел. Борис устроился рядом. Рука в кармане с револьвером: если что, решил выстрелить в него через одежду.

- Ну ладно, расскажи, где там наши, кого куда распределили? - Меньше всего это интересовало сейчас Бориса. Задал вопрос просто, чтобы успокоить Петьку.

- "Батя" в Улан-Удэ, старшим инженером работает. Колька Васильев в Читу уехал... Да, Маринка твоя сразу после диплома замуж за курсанта-летуна вышла. Всей группой на свадьбе у них гуляли, тебя вспоминали.

Нет, ничего не шевельнулось в душе у Симкина при упоми-нании любимой девушки. Возникло на миг перед глазами её лицо, и сразу забыл о ней. Когда это было? Может, в другой жизни: свидания с ней, несостоявшийся поход в кино...

- Ладно, об этом потом. А сейчас скажи мне, "друг-иуда", почему ты донос на меня накатал, из-за чего я в лагере очутился? И отец инфаркт получил...

- Да что ты, не я это, ничего я не писал... - забормотал Петька.

- Кончай врать! Мне следователь показывал твой донос. С подписью твоей, - и Борис снова показал Петьке револьвер. Тот сжался, оглянулся и горестно сказал:

- Слушай, Борька, заставили меня написать, не хотел я этого делать. Где-то за месяц перед твоим арестом меня вызвали в деканат. Там сидели двое. Меня рассматривают...

- Один похож на бурята, а другой высокий, светлово-лосый? - Жоржик отрицательно покачал головой:

- Нет, один, вроде, на грузина смахивает, а другой - русский. С усиками рыжеватыми. Проверили у меня студен-ческий билет. Потом "кавказец" заявляет: "Всё, Жоржиков, кончилась твоя учёба. Поедешь с нами в Управление, а оттуда прямым этапом на Колыму". Я, понятное дело, рот раскрыл. За что, почему? А "грузин" говорит мне: "Где твой старший брат Иван?" Я отвечаю: "В 1942-ом году пропал без вести. Мы сначала "похоронку" на отца получили, а потом известие, что Иван пропал, пришло". - "И за это время весточки от него не

105

получали?" Я говорю: "Откуда? Хоть у матери спросите". А "грузин" мне говорит: "Не беспокойся, и у неё узнаем. Тоже с тобой вместе в лагерь поедет. Твой брат Иван не пропал без вести. В плен сдался. Сейчас, по нашим данным, в лагере перемещённых у американцев находится. Там из таких предателей, как он, шпионов готовят и к нам засылают". Я говорю: "А я тут причём? Мне в 1942-ом году только тринадцать исполнилось". А "грузин" настаивает: "Знал ты всё, Жоржиков. Не мог ты не получить весточки. Должен был сразу сообщить нам. Вот за это и сядешь - по статье 58/11 за "недоносительство". Вместе с матерью". Ну, думаю, всё, конец мне. Но тут вдруг усатый обращается к "грузину": "Слушай, а может, правда, парень ничего не знал? Не стоит, наверно, ему жизнь ломать. Тем более, что отец погиб на фронте". Я, конечно, обрадовался, может всё обойдётся? "Грузин" раздумывает, вроде как колеблется, а потом заявляет: "Ладно, я сегодня добрый. Сделаем так. Пусть он (на меня показывает) подпишет бумагу, что обязуется сотрудничать с нами. Будет сообщать нам о настроениях студентов, не рас-сказывают ли каких-нибудь антисоветских анекдотов, не собираются ли в какие-нибудь тайные кружки. И когда станет инженером, будет продолжать ту же деятельность". Ладно, думаю: подпишу, пусть только отвяжутся. А усатый мне говорит: "Повезло тебе, Жоржиков: и от лагеря избавился, и станешь выполнять задания государственной важности - помогать нашим "Органам" выявлять скрытых врагов Совет-ской власти. Если будешь хорошо стараться, очень хорошо стараться, мы, может быть, тебя со временем в наше Управление возьмём. Будешь настоящим чекистом".

Я, конечно, понял, что он для красного словца говорит. Теперь из-за брата всю жизнь у них буду на крючке. В общем, подписал бумагу. Что мне оставалось делать? Думаю - всё! Да нет, как бы не так. "Грузин" вдруг говорит: "Раз уж мы дого-ворились, чего тянуть кота за хвост. Вот ты сейчас, Жоржиков, для начала, в качестве, так сказать, первого взноса, расскажи

106

хотя бы о самых близких своих друзьях и подругах: чем дышат, как относятся к решениям партии и правительства. Вот с кем ты в общаге проживаешь?" Я отвечаю: "С Николаем Васильевым и Борисом Симкиным. Колькой они не заинтересовались, а когда твоё имя назвал, сразу насторожились: "Как его отчество? Кто он по национа-льности? Еврей?" Отвечаю: "Вроде еврей, точно не знаю". А усатый говорит: "А надо бы знать, Жоржиков. Евреи наши всё больше сионистами становятся. Мечта у них есть у многих: сбежать из нашей страны и в Палестину уехать. Товарищ Сталин им, гадам, помог своё государство создать - Израиль^*, а они, б..., вместо того, чтобы к социализму примкнуть, в логово империализма скатились. И твой друг Симкин, который, как ты сказал, комсомолец, агитатор группы, почти наверняка через какое-то время станет сионистом. Вредить нашему народу начнёт. Среди евреев много было врагов нашей власти. Лев Бронштейн - кто, по-твоему, по национальности?" Я говорю: "Не знаю, на нашем курсе такого нет". Они засмеялись: "Чему вас только в институте учат? Бронштейн - это Троцкий, чистокровный еврей. Зиновьев, как будет тебе известно, тоже из еврейской семьи. По матери он Апфельбаум. А Каменев - Розенфельд. У Бухарина тоже иудейские корни. Недаром в Швеции, когда он был в эмиграции, жил под именем Мойша - Мойша Долголевский". Так что бери бумагу и пиши рапорт, что Борис Симкин занимается антисоветской пропагандой. Мы тебе продиктуем... Даже несколько анекдотов подкинем - ты их от Симкина слышал".

_____________________

* В ноябре 1947 года ООН приняла решение о разделении подмандатной Палестины на две части: еврейскую и арабскую, что создало реальную предпосылку для создания государства Израиль. Большинство голосов за это решение было во многом обязано тому, что по указанию И.В. Сталина все просоветские страны (а также Белоруссия и Украина, имеющие свои голоса в ООН) проголосовали "за". Конечно, это было сделано И.В. Стали-ным не из-за любви к евреям, а для того, чтобы ослабить роль Британии на Ближнем Востоке. (Прим. автора)

107

- Это про клоуна, который с картошкой пришёл в цирк? - спросил Борис.

- Этот, и ещё другой, - кивнул головой "Жоржик", - про то, что у нас есть "белые", "красные" и "чёрные". Ну, пом-нишь, "красные" - это те, которые пьют красную бормотуху, ходят с красными носами и размахивают красными флагами. "Чёрные" - ездят на чёрных "эмках", кушают чёрную икру и стоят на чёрном мавзолее...

"Нарочно, гад, со всеми подробностями рассказывает, чтобы время потянуть", - подумал Симкин. Посмотрел вокруг

- никого, тихо. Только по шоссе, отделяющем парк от нового района, время от времени проносятся машины.

То, что Петька может выкинуть какой-нибудь фортель, Симкин предполагал. Недаром он какой-то задумчивый, глазами по сторонам шарит. Ожидал, что он начнёт кричать, звать на помощь, если увидит людей. Или даже набросится на бывшего товарища. Но Петька поступил по-другому: сослав-шись на духоту, снял пиджак. Аккуратно встряхнул его и вдруг резко бросил его на голову Симкину. Пока Борис сбрасывал его, "друг-иуда" уже бежал изо всех сил к шоссе, пригибаясь и петляя, по всем правилам военного искусства.

- Стой, падла, застрелю! - Борис кинулся за Петькой. Расстояние между ними было метров 10, но поймать "друга" на мушку не удавалось, мешали деревья. Вот он почти у самой дороги, сделал несколько шагов по ней... Борис уже готов был нажать на курок, как из-за поворота вынесся "студебеккер", нагруженный какими-то ящиками. Раздался громкий визг тормозов, но было поздно. Со всего маху бампер машины врезался в "Жоржика". Удар был настолько сильный, что тот отлетел на несколько метров и стукнулся головой о бордюр. Из кабины выскочил на подножку шофёр - белобрысый парень в гимнастёрке без погон. Взглянул на сбитого им человека, оглянулся по сторонам. Затем быстро сел в кабину и нажал на газ. Через пару секунд машина скрылась за поворотом.

108

"Беги, беги, парень, - мысленно подбодрил его Симкин, - уж я тебя точно не выдам". Сейчас его больше интересовало, какую травму получил "Жоржик". Нельзя, чтобы он очнулся и начал давать показания. Подошёл поближе: нет, ни на кого и никогда Петька не будет писать доносы: вместо головы - сплошное кровавое месиво, руки неестественно вывернуты, не стонет и не шевелится.

Отошёл в сторону и стал наблюдать. Минут через 10-15 на противоположной стороне появилась старушка. Увидела на земле лежащего человека и закричала:

- Убили! Убили кого-то!

Подошло ещё несколько человек, и собралась вскоре небольшая толпа. Кто-то вероятно вызвал милицию и "скорую помощь". Борька видел, как труп "Жоржика" накрыли простынёй и на носилках понесли к машине. Больше стоять не было смысла, при опросе свидетелей ему присутствовать не обязательно.

Подошёл к скамейке, на которой они недавно сидели. Поднял пиджак, в кармане обнаружил свёрток. Вытащил, посмотрел: деньги и, видно, немалые. Сплошь сотенные. Переложил себе в карман и тихо сказал: "Вот за это тебе, Петюня, спасибо. Они мне сейчас очень нужны". Пришла в голову расхожая поговорка: "Собаке - собачья смерть". И ещё другая, не раз слышанная в лагере: "Бог не фраер - всё видит". Правда, при этом некоторые добавляли: "Видит до хрена, но не делает ни ...я".

По дороге к своему убежищу заказал в пельменной две порции с бульоном и со сметаной. Ел и думал о "Жоржике", но - как о двух разных людях. Один - сосед по студенческой общаге, не всегда получавший даже стипендию, какой-то жал-кий, тихий. Имел особое чутьё появляться в комнате, когда Борис и Николай снимали с плиты жареную картошку. Неред-ко просил 1-2 рубля до стипендии. Давали, хотя знали, что не отдаст. Этого "Жоржика" Борису было жаль. А вот другого, прилизанного доносчика - нисколько. Наверное, не только на

109

Симкина писал доносы. Иначе, с чего бы ему, только что получившему диплом жалкому инженеришке, сразу бы выделили отдельную комнату в новом доме, да ещё с телефоном. Наверняка, гебэшники позаботились.

На другой день с утра Симкин решил заняться поиском поддельных документов. И до ареста он знал, что карманники-"щипачи", кравшие у зевак кошельки, обычно оставляли себе только деньги, а документы и портмоне выбрасывали: лишние улики ни к чему. Но некоторые сбывали документы другой группе уголовников, занимавшихся изготовлением поддельных документов. Спрос на них всегда был немалый. Но только где найти этих "специалистов"? Не будешь же ходить и спраши-вать: "Не скажете, где можно купить поддельный паспорт?" Да не каждому его и продадут.

Примерно через час Борис был уже на вещевом рынке - "барахолке", где всегда крутилось много шпаны. Рядом нахо-дился продуктовый рынок. Торговля шла бойкая. Продавали овощи и фрукты со своих огородов, грибы и ягоды, собранные в лесу, кедровые орехи - стаканами или отдельными шишками, проваренными в воде, чтобы очистить от смолы. Кое-где на прилавках посланцев с юга лежали мандарины, апельсины и другие фрукты. Редко, очень редко Борису приходилось их пробовать - разве только в новогодних подарках в послевоен-ные годы. Тут же стояли лотошницы, кричали: "Пирожки с мясом, почти даром! С пылу, с жару - купи пару!" Борис вспомнил, как однажды мама пришла с базара и рассказала, что люди говорили, в пирожках у некоторых были не говядина или баранина, а собачье, кошачье и даже... - тут мама понизила голос - человеческое мясо. На барахолке выбор товара был большой: старая и новая одежда, обувь, шапки. Бойко шла торговля вещами, привезёнными в виде трофеев из Германии: часами, посудой (на некоторых ложках и вилках были видны выбитые знаки свастики), картинами. Борису бросился в глаза солдат-инвалид. Сидел на земле, положив рядом костыль. На расстеленной перед ним газетке лежало

110

несколько орденов и медалей. Люди проходили мимо, стараясь не глядеть на него. Одна бабка даже всплакнула: "Милок, ты же за них кровь проливал, а теперь на водку меняешь". Солдат опустил голову, руки его дрожали. В те годы даже многие уголовники считали, что покупать чужие награды - "западло".

На другой день, когда Борис снова пришёл на базар, он увидел того же солдата. Потом какой-то "фартовый" бросил ему 25 рублей - награды брать не стал. Солдат поднялся, сунул ордена и медали в карман и запрыгал на костыле в "рюмочную".

Между крайними ларьками и забором, на небольшом пустыре, Симкин увидел группу людей. Подошёл поближе - в центре напёрсточник. Предлагает угадать, где находится шарик. Кажется, куда проще. И, действительно, время от вре-мени к нему подходят парни. Выигрывают и, получив от смущённого напёрсточника деньги, уходят. Борис быстро разобрался: это одна и та же кодла. Заманивают других. Один из этих подошёл к Симкину:

- Сыграй, дядя, не боись. Уже вторые полсотни урвал. Борис посмотрел на него. Белобрысый, мордастый, с

синяком под глазом, видно кто-то приложился. Подумал: "Попробовать с ним поговорить? Их компания всё время на барахолке вертится, может, что и подскажут?" Решил прикинуться блатным или хотя бы приблатнённым. Правда, словарный запас, чтобы свободно "ботать по фене", недостаточен. Воры в камере сразу бы раскололи, им горбатого не слепишь. Но перед ним сейчас не пахан какой-нибудь - шпана мелкая.

- За фраера меня держишь? - процедил как можно небрежнее, - тут другая тема образовалась. Отойдём в сторонку, перетереть надо.

Белобрысый удивлённо взглянул на Симкина, но пошёл за ним.

- Ну и чего тебе надо? О чём базар?

111

- "Ксиву" надо. Я в этом городе, можно сказать, проездом. Кореша в зоне остались. Поспособствуешь - в накладе не останешься.

- Чаво, чаво тебе? - окрысился мордастый, - "ксива" это чё? Паспорт что ли? Дак иди к гражданину начальнику, а я без понятия.

- Без понятия, - так нет базара. Что зря порожняк гонять.

Других найду. - Борис повернулся, собрался уходить. Сделал шаг и услышал:

- Дядя, а ты, часом, не "легавый"?

- Ты, "баклан", на киче^* не бывал и зону не топтал. Ниче-го, после второй ходки научишься человека от "ряженого" от-личать. Был бы я "лягавый", ваша кодла уже давно бы на шко-нках парилась. Х...во работаете. За версту фармазонов видно.

Мордастый посмотрел на Симкина настороженно, сооб-ражал медленно (было бы чем думать этому тупорю...) Через несколько секунд сказал:

- Погодь. И мне кое с кем перетереть надо. - Вернулся через несколько минут с другим парнем из "напёрсточной компании".

- Тебе, что ли, "ксива" нужна? Цену знаешь?

Борис, конечно, понятия не имел о стоимости поддельного паспорта. Ответил уклончиво:

- Назови. Везде по-разному.

- Полтора куска. Ещё нам двести пятьдесят за подмогу.

Такие деньги у Бориса имелись. Вместе с "подаренными" ему Петькой и за проданный его пиджак набралось 2500 рублей. Всё же решил поторговаться:

- Куска не хватит? И вам 300?

- Меньше нельзя. Дешевле не отдадут. Деньги вперёд.

"Точно, за дурака меня считают, - подумал Борис, - деньги отдам, и жди потом, пока рак не свистнет". Вслух сказал:

_________________

*Баклан - презрительное название в уголовном мире случайных воришек, неудачливых карманников, гоп-стопников по мелочам. "Кича" - тюрьма. "Ботать по фене" - разговаривать на блатном языке.

112

- Опять за фраера держите. Будет ксива, будут бабки. Только фуфло не возьму, не несите.

"Напёрсточники" отошли в сторону, о чём-то пошептались. Пришедший с мордастым парень взглянул на часы (коман-дирские, такие у отца были).

- Фотку давай. Придёшь сюда к пяти перед закрытием рынка. Только один.

"Нет, с кодлой. И взвод лягавых приведу, - хотел пошутить Борис, но не стал, - вряд ли поймут юмор".

В назначенное время он был на том же месте. Его уже ждали сразу трое. Обошлись без рукопожатий.

- Бабки покажи, - сказал один из них.

- Ксиву покажи, - Борис посмотрел на "напёрсточников". Руку держал в кармане, сжимая револьвер. Троица опять начала перешёптываться.

- Да вы, похоже, "бакланы", бздите. Так я один, а вас кодла.

Мордастый нехотя протянул паспорт. Борис раскрыл его одной рукой. Так, фотокарточка его. Вклеена умело, печать без стыков. Комар носа не подточит. Кто я теперь? Макарян Георгий Вахтангович. Национальность армянин... Да хоть горшком назовите... Год рождения 1926. Сойдёт. Полистал последнюю страницу: прописка в полном порядке - город Кировакан. Надо будет почитать об этом городе... Полез в карман, чтобы отдать деньги.

Поднял голову: двое стоят рядом, а где третий? Почувст-вовал сзади шорох. Не оборачиваясь, лягнул ногой. Кто-то вскрикнул. Оглянулся: один из троицы пристраивается сзади на четвереньки. Всё понятно, приём известный. Двое толкнут, и он свалится на землю. Накинутся, отнимут деньги и паспорт, наверно, продадут документ ещё кому-нибудь.

- Кинуть меня, суки, решили?! - Борис выхватил рево-львер, - а "маслята" получить не хотите? Всем хватит. - Вытащил из кармана несколько мелких банкнот и кинул на землю: - Это вашему умельцу передадите. А вам за "кидалово" хрен в зубы!

113

Ветерок начал раздувать лежащие на земле деньги. Троица стала их подбирать, а Борис бросился бежать в сторону ларьков, где толпился народ. Услышал сзади:

- Куда? Деньги отдай!

Один почти догоняет его. Борис обернулся и ударил ногой в пах. Пока тот корчился, Симкин уже был среди выходящих из базара людей. Кого-то чуть не сбил с ног, кто-то заорал: "Куда прёшь, придурок?" Но Борька через несколько секунд был уже за воротами. Напёрсточников не видно.

"Молодец, Борис Иосифович, - похвалил сам себя, - можешь, когда хочешь". Понятно, что появляться на этой барахолке нельзя, да он и не собирался.

На одной из улиц увидел почтовое отделение. Подумал: "Теперь можно отправить деньги матери". Свой новый пас-порт предъявлять не стал: если за матерью следят (а это почти наверняка, так как он в розыске), смогут легко выйти на Георгия Вахтанговича. И выяснится, что он вовсе не Макарян, а... После побега сообразительность явно улучшилась. Немного потолкался на почте. Увидел мужичка что-то отправлявшего или получавшего.

- Товарищ, выручи, пожалуйста. На бутылку дам. Мне надо срочно деньги отправить, через два часа поезд, а я паспорт в гостинице оставил.

Тот, недолго думая, согласился: "Кто же откажется по-лёгкому деньжат срубить?" Заполнили вместе бланк на 700 рублей. Продиктовал адрес: на извещении о переводе приписывать ничего не стал: мать, наверно, догадается сама. Немного подумал и сказал:

- Давай ещё на этот адрес отправим 400 рублей: Красно-ярск, Покровка, улица Каченская, Мезенцевой А.П. - На этом извещении приписал: "Даше на платье". Расстались с мужичком довольные друг другом. Борис размышлял: "Ну, найдут этого мужичка. Что он может сказать: "Попросил какой-то, я его первый раз вижу". Даже если и приметы его назовёт, не страшно. Попробуй, найди".

114

Глава XIII. ПЕРЕДОВИК ПРОИЗВОДСТВА

Вечером Борис был уже на вокзале. Взял плацкартный билет до станции Тайга, но сошёл в Ачинске: далеко забирать-ся от матери не хотелось. В Ачинске потолкался на привок-зальной площади. Увидел лесовозы, привозившие откуда-то деревянные брусы, фанеру и новенькие шпалы. В столовой, расположенной недалеко, подсел к шофёрам. Спросил:

- Парни, не подскажете, где тут можно подзаработать? Слышал, в леспромхозах хорошо платят. Найду там работу?

Водители оказались словоохотливыми:

- Да полно везде работы. Было бы только желание. - Это Борис знал и без них. Видел много объявлений: "Требуется..., требуется..." Только ему нужно "лечь на дно" в каком-нибудь небольшом населённом пункте, где гебистов и милиции почти нет. Один из шофёров - пожилой, с обветренным лицом, предложил:

- А давай в наш леспромхоз. У нас вольнонаёмные работа-ют, не зэки. Их лагеря в другой стороне. Жизнь вполне сносная: есть общежития для одиночек, в столовой кормят куда лучше, чем в этой рыгаловке, два-три раза в неделю кино привозят. Я сейчас назад возвращаюсь. Ставь нам пиво и поедешь со мной в кабине. Хоть поговорить будет с кем.

Где-то после полудня Борис уже сидел в отделе кадров. Начальница ОК - старушка в очках с дужкой, перевязанной проволочкой, с удивлением взглянула на него. Привыкла к другому контингенту: пропойным, небритым летунам, стран-ствующим по всей стране в поисках наилучшего заработка. Подала список вакантных мест. Борис, почти не задумываясь, выбрал профессию "геодезист". Всё-таки практику по геоде-зии проходил ещё в институте. Правда, добавил, что работал по этой специальности немного. Спросил о зарплате. "Тысяча сто рублей" плюс премиальные и некоторые надбавки".

"Господи, да хоть задарма готов работать, лишь бы была крыша над головой, да еда нормальная". Вслух, конечно, это не сказал, только кивнул головой в знак согласия. С беспо-

115

койством ждал следующих слов кадровички, и они, конечно, прозвучали:

- Трудовая книжка с собой? Давай сюда, пожалуйста. Ответ был продуман заранее. Борис изобразил печаль на

лице, тяжело вздохнул и даже развёл руками:

- Конечно, была. Только в Новосибирске, когда на станцию выходил, её вместе с чемоданом украли. Хорошо, хоть паспорт

-- деньги при себе были. Написал, конечно, заявление в милицию. Обещали вернуть, если найдут, хотя сами не верили в это. Оставил адрес друга, на который могут выслать.

Начальница ОК задумалась. Потом вышла из кабинета, на ходу бросив Симкину:

- С начальником посоветуюсь, что он скажет.

Борис сидел, как на иголках. Через несколько минут начальница ОК вернулась в кабинет и сказала:

- Разрешил. Выпишу вам временную трудовую книжку. А вы отправьте запросы во все места вашей работы: пусть вышлют справки. Я потом вам оформлю новую трудовую книжку.

- Конечно, конечно, - радостно закивал головой Борис, - только вот адрес новый дайте.

Начальница ОК дала Борису анкету, попросила заполнить. "Так, я теперь Макарян Георгий Вахтангович, - написал

Симкин в анкете. Год и место рождения: 1926... Ф.И.О. родителей?" Недолго думая, написал: "Не знаю, воспитывался

-- детдоме (прости ты меня, мамочка, так надо)". Специаль-ность? - геодезист. Последнее место работы? - Ереванское садовое хозяйство. А дальше пошли графы, над которыми и думать не приходилось: "есть ли родственники за границей, где, какие", "пребывали ли на оккупированной территории, в плену, в окружении". Следующий вопрос заставил завол-новаться: "имеете ли судимости, по какой статье, где отбывали срок". Конечно, написал "не имею, не отбывал". Подумал: "Что я, дурак, на себя доносить?" Подписался так, чтобы точно совпадало с росписью на паспорте. Подал анкету

116

начальнице ОК. Та бегло посмотрела и положила в папку. Выглянула из кабинета и крикнула:

- Валюша! Ты куда? В лесопилку? Проводи, пожалуйста, товарища в общежитие. И скажи Поликарпычу, чтобы устроил получше. Он ИТР и, похоже, непьющий.

Как только вышли из управления, Валюша, симпатичная блондиночка, засыпала Бориса вопросами: "Вы откуда? Из Армении? Правда, там всегда тепло и полно фруктов? Надолго к нам и т.д."

Поликарпыч, инвалид без ноги, выдал Борису постельное бельё и предупредил:

- Женщин не водить. После десяти никаких гулянок. Деньги, если много, и ценные вещи можешь отдать мне на хранение. 30 руб. в месяц. У нас контингент непростой, всякие попадаются.

Через пару минут Борис был в комнате: четыре кровати, одна не застеленная - его, тумбочки, в углу за занавеской рукомойник, рядом на столе - чайник на плитке... С удоволь-ствием разлёгся на своей койке: "Неужели получилось? Неужели можно расслабиться? Надолго ли?"

Повернулся на бок и сразу вскочил: "В кармане револьвер, держать в комнате нельзя, могут случайно найти. Надо спрятать где-нибудь на территории". Попросил у коменданта напильник: "Гвозди в ботинке совсем замучили". Вернулся в комнату, набросил на дверь крючок и стал тщательно спили-вать номер на револьвере: "Если его найдут где-то на террито-рии - это полбеды. А вот, если по номеру установят, что оружие числилось за каким-то вертухаем из Норильлага - мне конец. Проверят всех прибывших за последний месяц, сверят с моей фотографией и..." Тщательно протёр револьвер, чтобы устранить отпечатки, завернул в газету и вышел из общежи-тия. Довольно скоро нашёл то, что требовалось. Небольшая полуразвалившаяся кирпичная постройка, наверно, какой-то старый дом, стоявший ещё до создания леспромхоза. Вынул несколько слабо державшихся кирпичей, положил в нишу

117

револьвер и вновь заделал отверстие обломками: "До свида-ния, "верный друг". Дай бог, чтобы ты больше не понадобился".

Походил по территории, нашёл столовую. Действительно, готовят здесь куда лучше, чем в городских забегаловках. Ел с таким аппетитом, что повариха, миловидная женщина лет тридцати с ямочками на щеках, засмеялась:

- Тебя, видно, жена совсем не кормила - вон щёки ввалились. Ничего, у нас отъешься.

- Какая жена, какая жена? - в тон ей возразил Борис (даже какой-то армянский акцент у него появился), - сюда приехал жениться. Говорили, что сибирячки красивые очень. Теперь вижу - это правда.

Женщина слегка покраснела и отошла в глубь кухни. Борис увидел, что она стала подкрашивать губы и приглаживать волосы.

Вечером в комнату ввалились три мужика - соседи по комнате. Увидели Симкина и зашумели:

- Новенький, да, откуда, надолго? Новоселье надо отме-тить. Беги за бутылкой. Или погоди, давай деньги, я сам возьму: у нас в магазине только бормотуха, но мне Зинка даст что-нибудь покрепче.

- Хорошо попросишь, она тебе не только водку даст, - посоветовал один из соседей. Борис протянул 25 рублей и сразу сказал:

- Отметим обязательно, только мне пить нельзя. Печёнка больная, врач сказал - ни грамма.

- Да не слушай ты докторов, они насоветуют... - Однако настаивать не стали: решили, что им больше достанется, и быстро потеряли интерес к Симкину.

На другой день утром Борис после инструктажа получил в конторе буссоль и снаряжение для своей работы. С облегче-нием вздохнул, когда узнал, что нивелир и теодолит использо-вать не надо. Ему нужно было заниматься разметкой участков (делянок) для вырубки леса, или наоборот, для лесопосадок,

118

наносить на карты имеющиеся дороги, отмечать заболочен-ные, каменистые участки. Работа не сложная: привинтил буссоль к треноге, установил её горизонтально с помощью уровня, сориентировал на север с учётом магнитного склоне-ния... А дальше - смотри в тубус и командуй одним или двумя рабочими с топорами и бензопилой - где какое дерево срубить или сделать засечку, чтобы получилась ровная просека. И никто тебя не торопит, хоть через каждые полчаса делай перекуры, ни конвоя с собаками, ни окриков начальников.

Первую неделю Борис после работы почти никуда не выходил, раза два только побывал в библиотеке. Решил почитать что-нибудь про Кировакан. Не дай бог, какого-нибудь "земляка" встретишь. Ещё через несколько дней пригласил в кино повариху - женщину с ямочками, которая явно ему симпатизировала. Выяснилось, что живёт одна с двумя детьми. На вопрос об отце детей улыбкой ответила: "Муж объелся груш". Через какое-то время перебрался к ней жить. Ни на какой законный брак Ольга (так звали повариху) не претендовала. Есть постоянный мужик и ладно. К тому же, вежливый, непьющий, что ещё надо?

Где-то в середине ноября попросил небольшой отпуск - на три дня. Решил съездить в Красноярск, повидать маму. Знал, что это рискованно, но очень хотелось успокоить её.

...Вот знакомый двор и дом. Как и в предыдущий раз, заходить в квартиру не стал - опасно. Подошёл во дворе к девочке лет двенадцати, достал 2 рубля и попросил:

- Веру Ароновну из пятой квартиры знаешь? Позови, пожалуйста, только чтобы никто не слышал. Так надо.

Девчушка с сожалением взглянула на деньги и вдруг заявила:

- Не позову... Она, как это... при... преставилась. Померла, значит, с неделю назад.

У Бориса горло перехватило спазмом. Всё же переспросил:

- Почему? Как это случилось?

119

Девочка посмотрела на него, как взрослая на неразумного ребёнка:

- Не знаешь, от чего люди умирают? От болячек, старости. Вера Ароновна едва ходила. Два раза падала - сама видела.

Борис сунул девочке деньги и медленно пошёл к вокзалу. С трудом сдерживал слёзы, хватался за сердце. Когда ехал в Красноярск, думал, что навестит ещё и Мезенцевых, но сейчас расхотелось - у самого горе. И ей не стоит лишний раз напоминать о смерти мужа.

Наступила весна 1953 года. По радио начали передавать сводки о состоянии здоровья товарища Сталина. 5 марта сообщили, что он умер. Многие в леспромхозе плакали. Борис отнёсся спокойно. Прошло ещё 3 года. Симкин жил всё в том же леспромхозе. Благодаря стараниям Ольги у него даже животик наметился.

В 1956 году Никита Хрущёв прочитал свой "секретный" доклад "о культе личности", который с готовностью сразу же донесли до народа. Кто-то не соглашался, возмущался, другие удивлялись: "неужели такое могло быть?"

"Наверно, и для меня лежит где-то справка о реабили-тации". Один раз всё же пришлось извлечь револьвер. Было это в один из дней конца марта 1954 года. Борис сидел в помещении для геодезистов, обложившись картами и дневниками. Вбежала Валя - та самая блондинка, которая провожала его в первый день в общежитие, и с порога зачастила:

- Вахтанг Гер..., ой, нет, Георгий Вахтангович, вам срочно

-- начальнику.

Борис вытер пот, сразу появившийся на лице. Он очень хорошо помнил тот вызов в деканат в 1952 году, после которого начались его "хождения по мукам". Первой мыслью было сбегать домой, взять кое-какие документы и вещи, и скорее на трассу, где ходят лесовозы. Но сразу передумал: "Если это гебэшники докопались до него, то не стали бы звать к начальству, а арестовали бы прямо в этом помещении". Всё

120

же решил перестраховаться: извлёк из тайника револьвер, крутнул барабан - есть ржавчина, но стрелять можно. С оружием в кармане постучал в дверь начальника леспромхоза. Решил: "Если там "друзья из Органов", - начну стрелять прямо с порога..." Нет, сидят двое, но не те, которых боялся: секретарь парторганизации и председатель профкома. Ну и, конечно, начальник тоже. Вежливо пригласили сесть. Партий-ный секретарь какое-то время смотрел на Бориса и вдруг выдал (чуть ли не тоном Левитана):

- Георгий Вахтангович, вы у нас передовой работник, товарищи о вас отзываются положительно, заявляют что вы "морально устойчив"... У Бориса мелькнула мысль - "Далась им эта формулировка "морально устойчив". Так ведь мораль, она разная: у воров одна, у вас другая". А секретарь парторганизации продолжил:

- Товарищ Макарян, мы хотим вам оказать высокое доверие - предлагаем вступить в ряды нашей коммуни-стической партии. Пока, конечно, только кандидатом в члены КПСС. Мы получили разнарядку на 10 человек. Вы один из самых достойных.

Борис помолчал. Больше всего ему, конечно, хотелось сказать во весь голос: "А не пошли бы вы к такой-то матери! Нужна мне ваша партия, как зайцу стоп-сигнал. К тому же, начнёте копаться в анкете. А мне это нужно?"

Вслух сказал, конечно, другое:

- Спасибо за высокое доверие. Только я считаю, что ещё не готов быть достойным членом нашей партии. К тому же я скоро собираюсь съездить в родную Армению, друзей-знакомых повидать. Вполне возможно, что назад уже не вернусь.

Секретарь парторганизации с сожалением покачал головой, но настаивать не стал. Борис подумал: "А вот если бы узнали, что я еврей - стали бы звать в члены КПСС?"

Прошёл ещё год. У Симкина всё сильнее зрело желание уехать из этой страны - куда угодно, лишь бы подальше. Не

121

мог, да и не хотел простить Советской власти преждевремен-ную смерть родителей, пребывание в лагере, где чуть не погиб, и скрытый, но явно ощущающийся антисемитизм. Кроме того, Борис считал, что не так уж много перемен произошло в стране. Ладно, расстрелян в 1953 году Берия, обвинённый во всех мыслимых и немыслимых грехах, например, в том, что он являлся агентом нескольких иностранных разведок. Мало кто в это верил: с какой стати Берии становиться шпионом, если он и так имел всё, что мог только пожелать? Некоторые догадывались, что это просто была борьба за власть. Вместе с Берией уничтожили н некоторых его сподвижников. Но ведь большинство следователей, которые выбивали у невиновных людей признание об антисоветской деятельности, остались на своих местах, в учреждении, которое из Наркомата Гос-безопасности переименовали в Комитет Госбезопасности (КГБ). Что от этого изменилось? По-прежнему висели лозунги: "Народ и партия едины". О каком единстве можно было говорить, когда партийные чиновники имели отдельное снабжение, специальные поликлиники, путёвки в лучшие санатории, а большинство народа стояли в очередях за многими товарами. Сначала спрашивали: "Кто крайний?", а потом: "Что дают или что выкинули?" Вместо ярлыка "враг народа" появилось новое название - диссиденты. Бывшие лагеря превратились в ИТК (исправительно-трудовые колонии). Но сидели там, в основном, уголовники. Для "политических" были специальные тюрьмы. Правда, надо признать, что стали больше рассказывать анекдотов, причем, не особенно опасаясь, что кто-то услышит. Так, например, когда "притчей во языцех" стала кукуруза, люди шутили, что скоро её будут высаживать за полярным кругом. Смеялись над заявлением генсека: "Коммунизм не за горами, он на горизон-те", - хотя любой старший школьник знал, что горизонт - это воображаемая линия, которая с приближением удаляется.

122

Глава XIV. ПРОПАВШИЙ ТУРИСТ

В 1965 году из Москвы в Восточный Берлин выехала туристская группа - около десятка семейных пар (мужья, в основном, ударники коммунистического труда, передовики производства) и несколько одиноких мужчин и женщин. Руководитель группы - секретарь партийной организации одного из Ачинских заводов. Туристы побывали у рейхстага, у Бранденбургских ворот, в берлинской опере, проехали по Карлмарксштрассе. Когда до отъезда группы оставалось два дня, и экскурсовод Роза Александровна - жена одного из воен-нослужащих, находившихся в Берлине, подошла, как обычно, утром к гостинице, её встретили два крайне озабоченных человека: руководитель группы и турист из комнаты N5. Оба, перебивая друг друга, сообщили нечто ужасное: "пропал турист Гоша Макарян! Вчера он не пришёл на ужин и не явился даже утром. Все вещи вроде на месте". Побледневшая Роза Александровна сразу побежала в комнату, где жил ничем неприметный турист Николай Иванович. В первые дни поездки некоторые женщины пытались с ним познакомиться поближе: приглашали попить чай в номере, прогуляться по улицам. На первый взгляд, в нём не было ничего выдающегося: рядовая внешность, пройдёшь - не обратишь внимания. Правда, всегда подтянутый, аккуратно одетый, хорошо сложенный.

Пожалуй, была только некоторая отличительная черта: любил рассказывать анекдоты, всегда с интересом расспра-шивал туристов, где были, что видели в магазинах, что понравилось. Однако ни с одной из туристок так и не сошёлся. На все приглашения отшучивался и вежливо отказывался. Никто так и не понял, почему именно Николай Иванович так заволновался, когда узнал об исчезновении Макаряна: даже таблетку валидола достал. Потом вместе с экскурсоводом попросил у администратора телефон. Одна из туристок, самая любопытная и немного знавшая немецкий язык, даже ухитрилась подслушать. Скромный Николай Иванович на

123

довольно хорошем немецком языке звонил в полицию, больницы, морги. Затем с Розой Александровной на такси - это надо же, не пожалел скромной валюты, которую им выдавали, куда-то уехал. Вернулись они часа через три, сразу же спросили, не появлялся ли этот "сукин сын" Макарян, и опять куда-то уехали.

Намеченная по окрестностям Берлина экскурсия задержа-лась почти до обеда, пока не прибыл другой экскурсовод. На следующий день пришлось позвонить в Красноярское КГБ: пусть выяснят, не упоминал ли Макарян о каких-нибудь знакомых или родственниках в Берлине, не замечали ли за ним склонностей к загулам, к пьянству. Выясняли и другие под-робности его жизни.

Вскоре в доме у Ольги появился спортивного вида молодой человек и показал красную книжечку. На его вопросы гражданская жена Макаряна с возмущением заявила: "Почти не пил и по бабам не гулял". Тот же товарищ в ОК сначала внимательно изучал анкету Макаряна, затем долго названивал куда-то по междугороднему телефону. И тут стали выясняться неприятные подробности. Некоторые указанные им прежние места работы вообще не существовали в природе. А в Ереванском садовом управлении, где Макарян якобы работал до леспромхоза, такой никогда не числился.

Молодой человек возвратился в Красноярск, захватив с собой анкету Макаряна и заодно его портрет, снятый с доски почёта. Между тем, Красноярское КГБ выяснило, что некий Макарян Г.В. с теми же паспортными данными, что у пропав-шего туриста, продолжает спокойно жить в Кировакане. Ни в какую турпоездку он и не собирался. На допросе в местном управлении КГБ заявил, что в Сибири был только раз в жизни, когда ездил туда в 1952 году "поделиться плодами своего сада". В Иркутске у него случилась крупная неприятность: украли кошелёк с паспортом и немалой суммой денег. Он, конечно, заявил в милицию там. Посмеиваясь, ему посовето-вали поменьше заглядываться на русских девушек и быть

124

внимательным. Но заявление приняли, и дали справку, по которой в Кировакане он и получил новый паспорт.

Когда присланное фото кироваканского Макаряна показали Ольге, она сказала: "Мой Гошенька красивый, а этот какой-то боров". Тут уж пришлось обращаться в столичное КГБ: исчезновение советского туриста, хоть и в нашей зоне, дело нешуточное. Криминогенная обстановка в Восточном Берли-не, несмотря на большое количество советских военнослужа-щих, была далеко не спокойной. Грабежи, разбойные нападе-ния, убийства, происходили, пожалуй, не реже, чем в самом

СССР. "Работали" немецкие уголовники, выпущенные из освобождённых лагерей; не отставала от них и появившаяся "молодая смена" бандитов и воров. Но трупа этого чёртового Макаряна нигде не было найдено, не испарился же он, на самом деле. А через два дня из Москвы на посланный туда запрос пришёл ответ, поразивший некоторых, как гром с ясного неба. По присланной фотографии выяснили, что он был вовсе не Макаряном Г.В., а... А сбежавшим в 1952 году из Норильского лагеря Симкиным Б.И. Он находился в розыске до 1958 года, пока не была получена справка о его реабили-тации. Потом поиски прекратили: "раз невиновен, чего его разыскивать, других дел хватает". На всякий случай показали фотографию его гражданской жене Ольге. Та сразу же опозна-ла своего ненаглядного Гошу. Правда, с удивлением спросила: "Почему он такой худой и снят в профиль и в анфас?"

Последовали наказания. Тихого Николая Ивановича уволи-ли из КГБ за "служебное несоответствие". Розу Александров-ну вызвали в известное учреждение, и далеко не вежливым тоном заявили: "Сколько раз мы вас инструктировали, что задача экскурсовода не только развлекать туристов. Главное, вы должны были следить за их поведением, всегда быть в курсе, куда они ходят без вас, о чём говорят". Несмотря на то, что Роза Александровна со слезами на глазах утверждала, что именно так она и делала, и "не могла же она спать с каждым туристом, чтобы знать, куда они ходят по ночам" (при этом

125

один лейтенант уточнил: "а если не с каждым"), ей объявили строгий выговор по партийной линии и на несколько месяцев отстранили от работы. Особенно досталось одной служащей Красноярского КГБ, которая должным образом не проверила выезжавшего за границу Г.В. Макаряна. Её робкие оправдания: "Это же была поездка не в капиталистическую страну, а в социалистическую. И, кроме того, были отличные характе-ристики", не были приняты во внимание, и она была немед-ленно уволена из "Органов" и из партии по самой "плохой статье". Хотели привлечь и кадровичку за то, что приняла Макаряна без трудовой книжки и не удосужилась послать запрос на прежнее место работы, но её уже не было в живых. Ольга долго ходила с красными от слёз глазами, потом появился новый рабочий, и - сердце успокоилось.

Сам же Макарян Г.В., живой и невредимый, то есть, конечно, Симкин Борис, сидел в это время в тюрьме американ-ской зоны Берлина и ждал ответа на свою просьбу о предо-ставлении ему политического убежища в США, как пострадав-шему без всякой вины от Советской власти. Условия были вполне сносные: камера на четверых, питание приличное - не баланда, книги и журналы - пожалуйста. Борис сразу же попросил себе английские словари и разговорники: не хотел терять зря времени, которого было предостаточно.

Вместе с ним в камере находились ещё три человека. По-русски они не говорили: скорее всего, немцы, но явно не уголовники. Сидел, и сам не мог поверить, что ему без всяких связей, знакомств, без подготовки удалось сбежать на Запад. Поверил в свою удачливость? Шансов, что побег удастся, был один из ста, а вот оказаться не в американской, а в советской тюрьме - все 99%. Сказал же ему Николай, погибший в тундре: "Ты, Борька, везучий". Правда, когда-то отец объяснил ему: "Везёт тем, кто очень хорошо продумывает свои поступ-ки, решения, а потом действует активно, настойчиво. Под лежачий камень вода не течёт". Борька тогда ещё возразил: "Как не течёт, посмотри хотя бы на камни в реке". Отец только

126

похлопал его по плечу: "Я думаю, ты всё понял, сынок". А сейчас всё получилось, по сути дела, случайно, без всякой подготовки. За два дня до отъезда из Берлина Симкин вышел из гостиницы прогуляться перед завтраком. На какой-то пустынной "штрассе" заглянул в маленькое кафе. Никого. Заказал кофе. На душе было мерзко, потому что рядом, в нескольких километрах, совсем другая жизнь - свободный мир, западная зона - можно сказать, основная мечта его после побега. Только "близок локоть, а не укусишь".

Конечно, слышал, что через берлинскую стену, разделяв-шую город на две части, чуть ли не ежедневно сбегают десятки восточных немцев. В американской зоне условия жизни намного лучше. Да и немало семей оказалось разделёнными: часть в восточной зоне, другая - в американ-ской. Какие только способы не применялись: делали проломы, подкопы, преодолевали с помощью верёвочных лестниц и верёвок с крючьями, разрезая колючую проволоку. Даже были попытки перелететь на воздушном шаре.

Рис. 8. Берлинская стена

(Из газеты "Aktion Russ", 2008 г.)

127

Хозяин кафе - немец, далеко не арийской внешности: чернявый, низкорослый, скучал за стойкой. Почему вдруг Борис решился подойти к нему и попросить помощи для побега, он и сам потом долго не мог понять. Как будто кто-то толкнул его в бок. Подошёл к немцу, положил руку ребром на стойку, изобразив стену и пальцами другой руки показал, что перелезает через неё и ткнул себе в грудь, а потом в направлении стены. Хозяин встал и несколько секунд внимательно смотрел на Бориса. Потом спросил: "Юде?" Симкин так и не понял, для чего немец задал этот вопрос: то ли пожалел, что в войну фашисты не убили его, то ли посочувствовал. Не мог он не знать, как относятся к евреям в

СССР. Вновь посмотрел на Симкина и поднял трубку телефона. "Ну, всё! - подумал Борис, - сейчас позвонит в нашу комендатуру или гебэшникам". Решил, если его схватят, будет говорить, что хотел просто расспросить хозяина, как пройти к стене или ещё что-нибудь. Хозяин несколько минут с кем-то говорил. Борис учил немецкий язык в школе и на 1-ом курсе института, но знал только некоторые правила, а разго-варивать не умел. Это и не удивительно: обрусевшие немцы, для которых "дойче" был родным языком, работавшие в школе преподавателями, давно уже сидели в лагерях где-то в Казахстане. Новые учителя и сами разговаривать не умели.

Всё же по некоторым знакомым словам и, пожалуй, больше по интонации, понял, что хозяин звонит не в комендатуру или КГБ. На всякий случай встал у окна, чтобы была видна улица: если вдруг появится солдатская машина, успеет выскочить из кафе и затеряться в переулках. Но вокруг было тихо. Через некоторое время хозяин подошёл к Борису и тихо сказал: "Хойте абенд. Ахт ур хир" (Сегодня вечером в восемь здесь). Если бы Бориса потом спросили, что рассказывал и показывал экскурсовод, он бы ничего не вспомнил. В голове было только одно: прийти в кафе вечером или не надо?

Наконец, решил: "Была, не была, другого шанса уже не будет". За двадцать минут до назначенного времени был уже

128

на условленном месте. Походил вокруг - нет ли где-то патрульной машины. Осторожно заглянул в окно кафе: солдат не видно. Вышли два человека с рюкзаками и с ними хозяин кафе. Тот ткнул в Бориса пальцем: "этот". Незнакомцы показа-ли рукой: "Иди за нами". Симкин понял: не из КГБ. Они бы сразу арестовали. Долго шли по каким-то переулкам. В малень-ком скверике, где не было людей, надели брезентовые плащи с капюшонами и высокие резиновые сапоги. Такую же одежду дали и Борису. Открыли канализационный люк и спустились по лестнице. Пошли по щиколотку по нечистотам, освещая дорогу фонариками. Из-под ног кое-где разбегались крысы. Симкина начало мутить от вони так, что он боялся потерять сознание. Наконец, наверно через полчаса, показавшихся Бори-су вечностью, вновь поднялись по лестнице и открыли люк.

Уже по обилию неоновых реклам, весёлой музыке, звучавшей в барах и ресторанах, и даже по тому, как одеты встречавшиеся люди, Симкин понял: он в западной американ-ской зоне. Молчаливые спутники подвели его к зданию поли-ции и толкнули вперёд: "Туда иди, туда". Забрав "униформу", скрылись в темноте.

В полиции Симкин просидел до утра в "обезьяннике". Утром пришёл человек, говоривший по-русски, но с чуть заметным акцентом. Несколько часов, а потом и на следующий день дотошно расспрашивал: в какой школе учился, как звали директора и некоторых учителей, где институт, в котором Симкин учился, фамилия и имя декана. Попросил даже нари-совать схему улиц в районе, где жил Симкин. Особенно тща-тельно выяснял обстоятельства пребывания в лагере, фамилии начальников и многое другое. Борис понимал, что всё это неспроста. По их мнению, он вполне мог оказаться агентом КГБ, который пытается попасть в США. Не сомневался, что кто-то там, в СССР, обязательно проверит все его показания. Наконец, примерно через месяц, получил ответ: "Въезд в США разрешается". А ещё через несколько дней Борис уже сходил с трапа самолёта в аэропорту города Нью-Йорка.

129

Глава XV. КРУИЗ "КРАСНОЯРСК - ДИКСОН"

Нелёгкими были для Симкина первые месяцы в США. Мыл посуду в кафе, убирал офисы, работал на стройке и прокладке дорог. Однако не раскаивался, что сбежал из СССР, не мучила его ностальгия, знал, что всё, как говорили новые друзья, "устаканится". Так и получилось. Через год удалось устроиться геодезистом-топографом в одну из фирм. Сначала стажёром, а потом получил и самостоятельную работу. Начал неплохо зарабатывать. Женился на девушке из семьи так называемых "субботников", русских крестьян, принявших иудаизм и приехавших в Америку ещё до революции. Купили небольшую квартиру в Бруклине, родился сын, потом дочь.

В 1989 году, в связи с 60-летием, жена подарила Симкину туристическую путёвку в круиз по Енисею от Красноярска до Диксона (и обратно). В город на Енисее прибыли рано утром. Сразу после размещения в гостинице "Огни Красноярска" на набережной города, Борис отправился на прогулку. Дом и двор, в котором жил раньше, не нашёл: стояли стандартные пятиэтажные новые дома. На такси поехал на городское клад-бище, хотел найти могилы отца и матери. Кладбищенский сторож после того, как Борис дал ему 10 рублей^*, быстро отыскал два заросших высокой травой захоронения без ограды и памятников - отца и матери, причём расположенные в разных местах. В бюро ритуальных услуг заказал памятники и ограды. Пообещали сделать быстро, до возвращения Симкина из круиза.

После этого поехал в Покровку, чтобы попытаться найти Мезенцевых, если они там еще живут. Этот район, в отличие от других, почти не изменился. Те же частные деревянные дома с огородами, расположенные вдоль склона реки Качи.

Стучать в знакомую калитку пришлось довольно долго. Вышел мужичонка в трико, галошах на босу ногу.

_________________________

*После денежной реформы 1961 г., когда был обмен 10:1, на эти деньги можно было купить 3-4 бутылки водки.

130

Судя по опухшей физиономии, далеко не член "общества трезвости". Долго ничего не мог понять, но когда Борис показал ему "валюту" (0,5 литра), сразу засуетился, пригласил в дом, сбегал за соседкой - старушкой лет под семьдесят. Она рассказала нечто ужасное: "Дашу где-то в 60-ом году, когда возвращалась вечером с работы, изнасиловали и задушили возле Качинского моста. Анастасия Петровна через несколько месяцев умерла". У Бориса перехватило дыхание. Налил себе полстакана водки и выпил залпом, хотя никогда не отличался склонностью к алкоголю и позволял себе не более двух-трёх "дринков". Приехал в гостиницу настолько расстроенным, что переводчица (она же руководитель группы) спросила: "Мистер Борис, вы заболели?"

На следующее утро комфортабельный теплоход "Антон Чехов", приобретённый в Германии, отчалил от речного вок-зала. Играла музыка, туристы, не переставая, щёлкали затво-рами фотоаппаратов и кинокамер. Большую часть дневного времени Борис проводил на верхней палубе. Смотрел на живописные, заросшие тайгой берега, на приближающиеся посёлки. Смотрел... но "видел" совсем другое: вонючий трюм баржи, в которой его везли на север. Вспоминал своё обратное путешествие после побега. Из глубины памяти всплывали лица некоторых людей, с которыми пришлось встречаться: начальника лагеря майора Хромова, бывшего полковника - одного из главных организаторов восстания (фамилию его Борис так и не узнал), погибшего в тундре Николая Мезенцева, продавщицу дудинского магазина. На миг, как наяву, возникло в памяти лицо Жоржикова - тогда, когда они сидели в последний день в парке Иркутска. Впрочем, о нём иногда думал и раньше: представлял, как бы он сам поступил, если бы его "Органы" прижали так же сильно и угрожали расправой с мамой. Согласился бы стать сексотом? Нет, ни за что. Да и с Жоржиком не всё ясно: неизвестно, точно ли НКГБ знало, что его брат сам сдался в плен и находится в лагере американской зоны. Вполне могло быть, что это один из

131

приёмов НКГБ вербовать тайных доносчиков. Приёмов у них было много: кого-то просто покупали, обещая лучшую зарплату, комнату или квартиру вне очереди. Другим "давили" на сознательность: "Мы вам оказываем высокое доверие, как сознательному гражданину, как комсомольцу, помогать нам выявлять скрытых врагов Советской власти". Если бы "Жоржик" отказался написать донос, его бы из инсти-тута под каким-нибудь предлогом наверняка турнули. А вот посадить в лагерь - это вряд ли. Только в том случае, если бы при обыске нашли письмо от брата, полученное после войны.

На второй день путешествия показалось устье реки Анга-ры. Экскурсовод, молодой парень в модных солнцезащитных очках, рассказал, что эта река когда-то текла в другом направ-лении и впадала в Байкал, но в один из дней повернула своё течение в противоположную сторону и стала притоком Енисея.

"В этом ничего особенного нет. Такие явления нередко происходят в природе^*, - пояснил "очкарик", - но непонятно, как это событие, происходившее сотни тысяч лет назад, могло отразиться и сохраниться в генной памяти людей, которых в те времена и в помине не было. Сама же легенда такая: Ангара когда-то была дочерью Байкала, но в одну "прекрасную ночь" кинулась бежать к красавцу Енисею. Вдогонку ей рассержен-ный Байкал бросил огромный камень ("шаман-камень", который раньше, до строительства ГЭС был виден)".

На пятый день после Туруханска на теплоходе празд-новали пересечение Северного полярного круга. Раздавали шутливые грамоты и памятные подарки.

Борис не пошёл на это мероприятие: ему итак пришлось дважды преодолевать эту условную линию, правда, не по своей воле.

______________________

*Такое явление называется "обезглавливание реки". В результате углубле-ния русел две реки, имеющие общий водораздел, соединяются своими истоками или притоками. Более полноводная река "заставляет" сменить своё течение (Прим. автора).

132

-- Дудинке, где была временная остановка, Симкин попытался найти магазин, в котором когда-то работала продавщица Мария. Очень хотелось поблагодарить её, обнять

-- поцеловать и, возможно, скорее, в шутку, вернуть те 200 рублей, которые он тогда взял. Нет, не повезло: в том месте, где когда-то было дудинское райпо, стояли новые каменные здания. Была мечта даже съездить в Норильск, взглянуть на "свой лагерь". Но в Норильск туристов не повезли: для иностранцев он всё ещё оставался закрытым городом.

На обратном пути к теплоходу не раз подплывали рыбаки-браконьеры. Предлагали икру, осетрину, стерлядку - в обмен на водку и сахар (для изготовления браги).

-- Красноярск вернулись дней через десять. До вылета в Москву - Нью-Йорк оставалось три дня. Намечались экскур-сии "в край причудливых скал" - Красноярский заповедник "Столбы", на Красноярскую ГЭС, посещение оперного театра

-- некоторых музеев.

Симкин решил прогуляться по улице Мира (бывшей Сталина). На одном из зданий увидел вывеску: "... экспеди-ция... Министерство геологии РСФСР". Мелькнула мысль: а что, если попытаться найти того геолога, который в 1952 году отпустил его - не сдал солдатам. Несколько минут постоял в нерешительности, потом всё же вошёл в здание. Спросил у вахтёра, как пройти к начальству и поднялся на второй этаж. Пожилая секретарша сказала: "Начальник экспедиции и глав-ный инженер уехали в Управление, есть только главный геолог Борис Фёдорович". Спросила, по какому делу? Симкин ответил: "По личному". Секретарша зашла в кабинет. Борис слышал, как она сказала: "Какой-то иностранец к вам, говорит: по личному делу". Главный геолог - седой человек, сгорбатив-шийся, сидел за столом, заваленный картами и бумагами и что-то писал. Не поднимая головы, попросил Бориса присесть и продолжал работать. Симкин остановился в нерешительности: наверно, зря тревожил занятого человека.

133

- Я слушаю вас, говорите, пожалуйста, - поторопил его главный геолог.

- У меня необычная просьба, вряд ли вы сможете помочь.- Симкин уже пожалел, что зашёл: сейчас выслушает и разведёт руками. И всё же решился:

- В 1952 году я был заключённым Норильского лагеря. Бежал оттуда и случайно попал на базу геологов. Один из них сначала задержал нас, а потом отпустил, то есть фактически спас меня от расправы. Хотелось бы найти и поблагодарить его, только сам понимаю, что это невозможно. Ни имени, ни фамилии не знаю. Он упомянул только, что работает в Красноярской экспедиции.

Главный инженер прекратил писать и с явным интересом посмотрел на Бориса. Потом спросил:

- А вы могли бы показать место базы на карте?

Борис кивнул головой. Борис Фёдорович поднял трубку телефона:

- Валентина Семёновна, принеси, пожалуйста, карту геоло-гической изученности Дудинского района по состоянию на

1952 - 1953 гг.

Когда нужные материалы были получены, Борис Фёдоро-вич заявил:

- В 1952 году в этом районе работала Янчинская геоло-

гическая партия. Сделаем так: я попрошу, чтобы мне из геофондов Управления доставили её отчёт. В нём должен быть список ИТР, работавших в партии, а иногда бывает даже групповой снимок работников - на фоне какой-нибудь скалы или палаточного лагеря. - Главный геолог взглянул на часы и добавил:

- Я сейчас должен уехать на совещание. Приходите, пожа-луйста, часов в пять. К этому времени отчёт будет здесь.

Когда Борис пришёл в назначенное время, главный геолог уже рассматривал какую-то карту и изрядно потрёпанную книгу.

- В 1952 году в Янчинской партии было пять ИТР.

Начальник - давно на пенсии, в 1952 году ему было за сорок

134

лет, то есть под описание не подходит. Из четырёх оставшихся

- две женщины, они исключаются, один - давно уехал в Читу, остаётся только Рощин В.И. Если это он, вам повезло, если нет

- ничем помочь не смогу. Рощин и сейчас работает в нашем управлении, только в другой экспедиции. Я ему звонил. Сказали, что он на бюллетене. Вот, возьмите этот адрес.

Симкин поблагодарил и хотел уже уходить, но главный геолог его остановил:

- Присядьте, пожалуйста, немного поговорим, - повер-нулся к шкафу, достал из него бутылку коньяка и две рюмки. Выглянул из кабинета и сказал секретарше:

- Ко мне сейчас никого не пускайте, я занят. - Борис Иосифович, - Симкин удивился: откуда геолог знает его имя - вроде, не помнит, чтобы называл себя. - В 50-е годы я тоже находился в лагере, только не в Норильском, а на Колыме. Могу вам сказать, что в 37-53 годы очень многие геологи отбывали срок на зоне. - Заметив вопросительный взгляд Бориса, пояснил:

- Видите ли, специалисты нашей профессии были наибо-лее удобным контингентом для обвинений во вредительстве. Сейчас поясню. Вы, наверно, не раз слышали такое расхожее выражение: "В недрах, скажем, Урала геологи обнаружили месторождение..." Пусть золото или железо - неважно. Так вот, здесь есть один нюанс: на первом этапе, на стадии поиско-вых работ, геологи обнаруживают не "месторождение", то есть не промышленный объект, а только отдельные выходы руд, или признаки их наличия. Для того, чтобы доказать, что это действительно "месторождение", нужны дополнительные дорогостоящие работы: предварительная разведка, детальная и т.д. И вот тут-то кроется благоприятный момент для "Органов". Чтобы обосновать необходимость этих работ, геолог должен сделать прогноз: какие могут быть запасы содержащихся на глубине полезных ископаемых. Причём, малограмотные начальники НКВД требовали чуть ли не точных цифр, которые по поверхностным наблюдениям уста-

135

новить трудно. А дальше вот что: вы даёте прогноз, что возможные запасы объекта, скажем, 1-3 тысячи тонн какого-то металла. Пробурили скважины, прошли горные выработки - оказывается только 200-300 тонн. Следователю "Органов" всё ясно: "вы сознательно направили дорогостоящие работы, то есть народные средства, на разведку неперспективного объек-та". Кто вы после этого? Явный вредитель - троцкист, бухари-нец и т.п. Нет точной статистики, но по своему опыту скажу: из десятков, а то и сотни участков с выходами руд только один оказывается месторождением. А вот другой случай: вы даёте прогноз 100 тонн, оказалось 500-1000 тонн. Думаете, получите благодарность, или дырку просверлите для ордена? Как бы не так: "вы сознательно скрывали месторождение и не давали нашему хозяйству приступить к его освоению". И опять же вы

- враг народа. Борис Иосифович, вы, наверно, слышали, что даже главный открыватель Норильских месторождений Н.Н. Урванцев тоже сидел в Норильлаге заключённым.

Зазвонил телефон. Главный геолог поднял трубку и сказал:

- Я занят, позвоните через полчаса. - Разлили снова коньяк по рюмкам, и он продолжил:

- За что только не сажали геологов? За то, что ваша науч-ная статья перепечатана в каком-то иностранном журнале. Следователю неважно, что там написано. Он в ней ничего не понимает. Его интересует сам факт появления вашей статьи в иностранной печати: "Вы утверждаете, что они её сами пере-печатали? Почему именно её, а не другие? Признавайтесь, как вы её передали за рубеж? Через кого? Кому и т.д.?" Арестовы-вали и за то, если в вашей научной публикации было много ссылок на зарубежных авторов - особенно в периоды развёр-нутой кампании против "безродных космополитов". Вот ещё, последний пример: "Один видный геолог (фамилии не буду называть) опубликовал свою гипотезу, что в Забайкалье в определённые периоды прошли такие мощные геологические процессы, в результате которых более древние породы оказа-

136

лись надвинутыми на молодые. Спросите, что здесь "антисоветского"?

Симкин пожал плечами:

- Не знаю.

Борис Фёдорович улыбнулся:

- Вижу, товарищ, или как вас, господин Симкин, не получился бы из вас хороший следователь. Быстро бы вылетели из "Органов". А вот один "умный" гебэшник раско-пал, что вы таким образом пытаетесь дать рекомендации не проводить поиски месторождений некоторых видов полезных ископаемых, поскольку другой авторитет (вероятно более близкий к верхам власти) считал, что основная концентрация тех же руд - именно в молодых породах^*.

После некоторого молчания главный геолог сказал:

- Я всё-таки полагаю, что "шишки" в НКВД, НКГБ всё понимали: эти обвинения - настоящие мыльные пузыри. Но не препятствовали, а, наоборот, поощряли младших по званию: "Хватайте, сажайте". Причина простая: во все времена рабский труд был самым дешёвым. Если посылать, скажем, обычную геологическую партию, например, из Красноярска в Норильский район, надо её доставить туда и обратно, обеспе-чить снаряжением, нормальным питанием, платить надбавки к зарплате. А вот если геолог и так уже сидит там, в лагере, то достаточно дать ему какой-то минимум еды, чтобы не умер сразу с голоду, расконвоировать его и послать на поиски руд. А он и сам будет стараться вовсю и радоваться, что избавился от общих тяжёлых работ в лагере. Скажу вам, что многие место-рождения слюды, железа, редких металлов к югу от реки Хатанги были обнаружены именно временно отпущенными геологами Норильского лагеря.

_____________________

*Речь идёт о "шарьяжах" - мощных надвигах древних пород на относи-тельно молодые. Наличие их в Забайкалье было впоследствии подтвер-ждено многими геологами, например С.А. Воронцовым и др. (прим. автора)

137

Когда Симкин вышел на улицу, у него было неприятное ощущение не от трёх рюмок коньяка, а от того, что услышал, хотя и раньше уже немало знал о периоде "культа личности".

Рис. 9 Красноярск в 1990-е годы

(Фото Любови Данилиной, 1990 г.)

Через пару часов он был в новой правобережной части города, в районе, который назывался "Черёмушки". В 1952 году здесь была сплошная тайга. Теперь она отступила далеко на юго-восток. На его звонок в дверь некоторое время никто не отвечал. Потом послышалось шарканье ног, кашель, и просту-женный голос спросил:

- Кто там?

Несмотря на то, что прошло почти сорок лет, Борис сразу узнал "того" геолога: те же черты лица, правда, покрытого морщинами. Когда Борис ехал в "Черёмушки", он продумал свой разговор. Но сейчас, слегка растерявшись, чуть не задал вопрос Шуры Балаганова из "12-ти стульев": "Вы меня не узнаёте, товарищ?" Однако, спохватившись, начал по-другому:

138

- Виктор Иванович, в 1952 году вы работали в Янчинской партии?

Рощин кивнул головой:

- Да, а в чём дело?

- А вы не помните: к вам, в палаточный лагерь пришли два беглых зэка? Вы их сначала задержали, а потом отпустили. Посоветовали катиться ко всем...

Рощин наморщил лоб, потёр его рукой, и вдруг на лице появилась улыбка. Хорошая, добрая:

- Так это вы были? Вижу, вам всё-таки удалось спастись? Погодите, с вами ещё товарищ был?

- Он погиб, - коротко ответил Борис. Достал из сумки (захватил по дороге из гостиницы) бутылку дорогого виски и сувенир, купленный в Москве. На круглом срезе оникса позолоченный олень:

- Это вам сувениры на память. И ещё раз большое, большое спасибо!

Рощин отрицательно замотал головой:

- Я за этот поступок "плату" с вас не возьму. Впрочем, если бы кто-то узнал, что я вас отпустил, могли быть у меня большие неприятности. - Взял бутылку, посмотрел на этикетку, продолжил:

- Пройдёмте, разопьём вместе ваше диковинное пойло, поговорим.

Сели за стол. Рощин вытащил из холодильника плавлен-ный сырок и два яблока. Слегка смутился и сказал:

- Сейчас должна жена прийти из магазина, она накроет нам стол. - Выпили по рюмке. Геолог поморщился: - Я больше привык к "столичной", а виски мне чем-то самогон напоминает.

Через полчаса пришла жена геолога - миловидная женщина примерно его лет. С удивлением посмотрела на Бориса, скользнула взглядом по бутылке с иностранной наклейкой.

139

- Знакомься, Лена. Помнишь, я тебе рассказывал, как к нам на базу в 1952 году пришли два зэка. Вот... - Геолог улыбнулся, - один опять явился. Говорит, что очень ему каша понравилась, которую я им тогда скормил.

Рощина засмеялась:

- Я вам что-нибудь получше каши приготовлю.

Симкин вынул из сумки бусы из фиолетового камня (купил

-- Москве для жены) и протянул женщине:

- Елена... примите, пожалуйста, сувенир на память о "беглом каторжнике", спасённым вашим мужем.

Елена взяла в руки бусы, полюбовалась ими и вернула их Борису:

- Это наш сибирский чароит. Везите его в Америку: там

такого камня нет и нигде больше в мире нет.

Сели за стол втроём, и в один из моментов рассказа у геолога появилась какая-то лукавинка в глазах:

- Борис Иосифович, я сейчас вспоминаю, вы, как будто всё время тянули руку к карману. У вас там что-то было?

Борис смутился. Потом всё же ответил, кое что скрыв, конечно:

- У меня там был револьвер... но, поверьте, Виктор Иванович, в вас я стрелять не хотел, в крайнем случае, только

-- ногу. Мне нужно было только, чтобы вы дали нам возможность спокойно уйти.

- Выходит, не только я вас спас, но и вы меня, потому что не решились стрелять.

Когда Борис в прихожей обувал туфли, он сумел незаметно положить бусы и сувенир под лежащую на тумбочке шляпу.

Через пять дней Симкин сидел уже у себя дома в брук-линской квартире. Раскладывал на столе подарки и сувениры жене и детям, в том числе бусы из чароита и оленя на подставке. Купил их повторно в Москве на обратном пути.

140

-- * *

Солист в маленьком ресторане на Брайтон-Бич закончил песню о побеге заключённых из воркутинского лагеря бодрым, жизнеутверждающим припевом:

По тундре, по широкой дороге, Где мчится скорый "Воркута - Ленинград".

Рок-гитарист и ударник закончили мелодию несколькими тактами в усиленном темпе.

Один из сидящих за столом с Симкиным разлил остаток водки по рюмкам. Выпили не чокаясь: "За тех, кто погиб в ГУЛАГе". Им, бывшим лагерникам, находящимся за столом в ресторане, можно сказать, повезло. Они не умерли от каторж-ной работы в лагерях и от голода, их миновали пули надзира-телей. Они не были зарезаны или задушены уголовниками, не засыпаны обвалами в шахтах, не замёрзли в полярные зимы.^* Но кто вернёт им потерянные в лагерях дни и годы жизни, здоровье, подорванное каторжной работой, цингой, тоской по дому, голодом? Кто ответит за их муки и страдания, унижения, слёзы родных и близких? Нет и не будет ответов на эти вопросы.

_____________________

*По данным Красноярского общества "Мемориал" в Норильлаге с 1935 по 1957 гг. погибало 25-35% заключённых ежегодно (Прим. автора).

141

ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА

Предлагаемая читателю небольшая повесть "Побег" не является документальной и, тем более, автобиографической. Мне не пришлось сидеть в лагерях, я не подвергался репрессиям в годы так называемого "культа личности". Однако многие события, описанные в повести, действительно происходили с разными людьми в 1937-1953 годы. Об этих событиях мне рассказывали их участники во время моей работы в геологических экспедициях, начиная с 1956 года. Я не буду называть этих людей, поскольку многих уже нет в живых, а имена других просто не помню. Так, историю "китайского шпиона" (в повести Николай Мезенцев), которого в первый раз стали допрашивать только спустя 10 лет после ареста, я узнал от палеонтолога Геологической экспедиции КГУ. Он же поведал мне о простейшем "способе получения чистосердечного признания", когда подозреваемому прижима-ли левую руку дверью, а в правую вкладывали ручку для подписи. Впрочем, из воспоминаний глубоко уважаемых мною бывших лагерников-писателей: Александра Исаевича Солже-ницына, Варлама Тихоновича Шаламова и многих других известно, что "Органы" применяли и куда более страшные методы дознания. О том, что попавших под обвалы заклю-чённых в горных выработках Норильска почти никогда не спасали, знает любой коренной норильчанин. Про страшные каждодневные мучения из-за недостатка пресной воды при строительстве Балхашского комбината мне рассказали бывшие заключённые балхашского лагеря, когда я приезжал на этот комбинат в 1985 году. Наконец, о самом главном событии - восстании и побеге, произошедшем в одном из норильских лагерей в 1952 году, мне поведали геологи Норильской экспедиции спустя четыре года после этих событий. Они вспоминали, что в то время им выдавали карабины, поскольку самым страшным было тогда встретить в тундре незнакомых людей. Это могли быть уцелевшие от расстрела с самолётов бежавшие заключённые. Они были очень опасны, потому что

142

им нечего было терять. Было известно, что после побега они шли на Дудинку (некоторые утверждали, что на Игарку), чтобы захватить судно и уплыть на нём за границу. Командовал восстанием бывший командир Красной Армии. Я не нашёл в печати подтверждений этого факта. Из материалов красноярского общества "Мемориал" известны сведения о восстании заключённых одного из Норильских лагерей в 1953 году. Там было по-другому: восставшие, в ответ на убийство семи заключённых, забаррикадировались в бараках и отказа-лись выходить на работу. Впрочем, известно, что значительная часть архивов "Органов" до сих пор остаётся недоступной для историков. Есть предположения также, что многие материалы о восстаниях и массовых побегах заключённых, прокатив-шихся по всей стране в 52-54 годы, были уничтожены по приказу Берии.

Во время моей работы в качестве геолога, начиная с 1956 года, мне несколько раз пришлось побывать там, где раньше были лагеря. Стоят (и, наверно, ещё сейчас) покосившиеся сторожевые вышки, ржавеет колючая проволока, зияют тёмны-ми пятнами зарешоченные окна полуразвалившихся бараков. И - тишина. Невольно появляется ощущение, что сейчас откуда-то выйдет надзиратель или появится бледный, качаю-щийся от голода заключённый. На нарах одного из бараков я разобрал выцарапанные инициалы "Б.И.С." В голове мелькнула мысль: "А не мог ли их оставить мне знакомый Борис Симкин, с которым вместе поступили в Иркутский институт в 51-ом году?" На втором курсе он перестал появляться на занятиях: говорили, что Симкин арестован "Органами". Вероятность, что именно он оставил эту надпись, крайне ничтожна. Известно, что в Норильлаге с 1937 по 1956 годы отбывали сроки более 300 тысяч (!) заключённых. И всё же, полностью исключить своё предположение я на захотел. Возможную судьбу этого человека я и попытался отобразить в повести "Побег".

143

И, наконец, что бы там ни говорили некоторые совре-менные историки, не может быть прощения тем высоко-поставленным палачам, которые уничтожили, заморили голодом и непосильной работой, пытками и издевательствами миллионы своих, ни в чём не повинных граждан (уголовники и предатели не в счёт), тех граждан, которые создавали великую страну, отстояли её от фашистской нечисти в 1941-1945 годах и восстанавливали от разрухи в последующие годы. Хочется надеяться, что трагическая история этих людей никогда не исчезнет из памяти человечества.

Ефим Данилин, Израиль, Нетания, 2016

144

СОДЕРЖАНИЕ

Глава I. НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ СВИДАНИЕ 5

Глава II. ПРОЩАЙ, СВОБОДА! 15

Глава III. СУД СКОРЫЙ - СУД НЕПРАВЫЙ 25

Глава IV. "СПЕЦЭТАПОМ ИДЁТ ЭШЕЛОН..." 30

Глава V. ГОРЛАГ - ЧАСТЬ ГУЛАГА 35

Глава VI. "БЕЙ, КРУШИ ВСЁ ПОДРЯД!" 43

Глава VII. "МЫ БЕЖАЛИ С ТОБОЙ..." 54

Глава VIII. НЕЗВАННЫЕ ГОСТИ 62

Глава IX. ГРАБЁЖ В ДУДИНСКОМ "РАЙПО" 73

Глава X. ПО ЕНИСЕЮ НА "ЕНИСЕЕ"...........................86

Глава XI. БУДЬ ОНИ ВСЕ ПРОКЛЯТЫ! 90

Глава XII. РАССКАЖИ-КА, "ДРУГ- ИУДА"... 100

Глава XIII. ПЕРЕДОВИК ПРОИЗВОДСТВА 115

Глава XIV. ПРОПАВШИЙ ТУРИСТ 123

Глава XV. КРУИЗ "КРАСНОЯРСК - ДИКСОН" 130

ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА 142

145

ЕФИМ ДАНИЛИН

ПОБЕГ

PRINT ABC

www.printabc.co.il/ru

Нетания

2016

146

Комментарии: 1, последний от 20/11/2017. © Copyright Данилин Ефим Льввич (lubov49@gmail.com) Размещен: 08/11/2016, изменен: 08/11/2016. 295k. Статистика. Повесть: Проза Иллюстрации/приложения: 9 шт. Скачать FB2		Оценка: *8.004** Ваша оценка:

Данилин Ефим Льввич : другие произведения.

Побег