Владыка Океана
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Из цикла "Записки Проныры". Тоже, значит, про космических пиратов, но жанр - хоррор, мистика))
|
Когда на космодроме Рэдрика объявился нотариус, мы дружно усомнились в том, что чудес не бывает.
Найти на Мейне Князя, по-моему, было не намного проще, чем разыскать пуговицу в метеоритном потоке с помощью лупы и магнита, особенно для человека цивильного. А этот тип ухитрился. Сначала ужасно вежливо попросил посадку, а потом вышел из своего пижонского кораблика с громадным портфелем в руке и спросил у Рэдрика так:
- Уважаемый господин Бешеный, не могли бы вы оказать мне любезность и подсказать, как найти гражданина Шии, его светлость господина Эльма эд Норфстуд ми Альбиара а Феорри ыль Годми-Педжлена и Сальова?
И, что забавно - Рэдрик сразу понял, о ком речь. Во-первых, в его стае под "светлость" подходила только одна живая душа, во-вторых, Князь был действительно шиянин, а в-третьих, он намалевал свое полное имя и титул на броне своей машины. Под шикарно нарисованным родовым гербом, изображающим башню посреди океанских волн.
Князь всегда любил распространяться о своем благородном происхождении. Несмотря на то, что папуля Князя, его светлость с непроизносимым именем, на Мейну прилетел, имея, кроме благородного происхождения, разбитую колымагу класса "Скиталец", два боекомплекта и одни запасные брюки. И все. Потомок древнего и славного рода ведь не обязательно должен быть богатым, правда?
А пекся его папа о древнем и славном имени не меньше, чем сам Князь. Когда решил жениться на маме Князя, чуть из кожи не вывернулся, разыскивая священника-шиянина. Нашел. Так что Князь был самой, что ни на есть, настоящей "светлостью", рожденной в законном браке и унаследовавшей титул. Но никому из жителей Мейны никогда и в голову не пришло бы, что это имеет значение для кого-то на Шие.
Натурально, целая толпа ломанулась его искать, чтобы сообщить. А когда Князь пришел, этот тип чинил политес, поклонился в три этапа и преклонил колено.
Перед нашим другом Князем, у которого был рабочий комбез, протертый на коленях, медальный профиль, лохматая белокурая грива и голубая кровь. Орлам польстило.
А тип тем временем говорит:
- Ваша светлость, - и снова произносит Князево имя без единой запинки, - я имею честь и удовольствие огласить вам завещание вашего троюродного дяди, - и произносит имя втрое длиннее, - изволившего сделать меня своим душеприказчиком и поручившего мне найти после его кончины последнего представителя вашего, ваша светлость, древнейшего и славнейшего рода.
А Князь в это время хлопает светлыми ресницами и соображает, кто такой душеприказчик.
Зато нотариус глазами не хлопал, а достал из этого своего портфеля папку с бумажными документами, пожелтевшими от времени, и даже, вроде бы, листы пергамента там лежали - а еще микрокомпьютер и авторучку. И разразился речью. Мы стояли и внимали, а он вещал про преемственность, верность традициям, отсутствие предрассудков и родовую честь. В том смысле, что судьбе, видимо, было угодно сберечь батюшку Эльма в таком опасном и непростом месте, как Мейна, чтобы его благорожденный отпрыск мог вернуться в свое родовое гнездо, трагически пустующее уже третий месяц как.
Когда он закончил, Уран сказал в виде резюме:
- Князь, это круто, за это, типа, надо выпить, - и Князь кивнул, чуточку, по-моему, ошалело.
Но нотариус не позволил.
- Если его светлость не против, - говорит, - то я попросил бы отложить празднование до того знаменательного момента, как будут подписаны бумаги.
Его светлость был не против, ему и в голову не пришло возражать, так что мы пошли в штаб, чтобы Князь всю эту макулатуру удобно подписал.
Вообще-то, почерк у Князя был не фонтан. Когда человек всю сознательную жизнь пишет исключительно посредством компьютерной клавиатуры, к авторучке ему тяжело приноровиться. И сидел Князь за барной стойкой, вздыхал, скреб затылок и жутко старательно выцарапывал свои каракули на всех этих листах, изрисованных гербами, как лавийские стотысячные купюры. И судя по выражению его лица, когда процедура закончилась, бедняга за это время устал больше, чем за сутки ремонтных работ в открытом космосе.
А закончив этот адский труд, Князь поднял один гербовый лист, помахал им в воздухе перед физиономией нотариуса и спрашивает:
- Уважаемый, а мой дядюшка, часом, не любил шутить? Он вправду мне вот это вот все оставил? Или, парр-рдон, у него изощренное чувство юмора?
И я понимаю, что не верит он в этот абсурд ни грамма, потому что сумма там совершенно нереальная. Но нотариус упаковал половину писанины обратно в портфель и говорит:
- Совершенно верно, ваша светлость. Титул князя, - увольте только меня повторять этот титул, язык заплетается, - фамильный замок на острове Добрых Детей, каковой остров является в последние семьсот шестьдесят три года собственностью ваших предков, а также четыре с половиной миллиона в шиянских бонах и ценных бумагах.
Вокруг зааплодировали. А Князь обмахнулся листом, встал и снова сел. И говорит:
- Это кстати, господа... Мне, понимаете ли, нужно на генераторе защиту заменить... - растерянно так.
Кто-то нервно фыркнул, а Инчи заржал и выдал:
- Да ты новые крылышки купи! С четырех с половиной лимонов, типа, можно себе позволить!
Князь покивал и смотрит на нотариуса вопросительно. И вид у него такой, будто он ждет, что этот пижон со своим портфелем скажет: "Ну все, малыш, спасибо за внимание, свободен", - и свалит. Похоже, всякие острова и замки вместе с нереальными деньжищами никак не могут в голове уместиться - если в последнее время человек заправлялся в долг. Князю с деньгами как-то не очень везло.
Тогда нотариус включает свой компьютер и вызывает на все той же стойке трехмерное изображение этого замка - такой грезы на высокой скале, а под той скалой плещет прибой, а на башнях развеваются синие флаги. Князь с этого дела окончательно потерял чувство реальности происходящего, потому что посмотрел на эту картинку, как невинное дитя - на торт из мороженого, и спрашивает:
- И что же, су-ударь, мне вправду можно туда слетать, а?
И нотариус тут же извлек из своего безразмерного чемодана лоцию на фирменной дискетке с Князевым гербом и протянул эту дискетку с низким поклоном, да еще предложил проверить прямо сейчас, знаком ли его светлости этот маршрут...
Короче говоря, эта сказка про Золушку длилась почти до самого вечера, а вечером нотариус улетел. Оставил Князю жирную пачку денег на дорожные расходы и сказал на прощанье, что преданные вассалы в том замке на острове аж ножками сучат, как желают видеть своего драгоценного господина, ибо без него замок мертв.
Князь чуточку опомнился, только когда нотариус слился с горизонта. И первым делом, натурально, пригласил народ выпить - и напоил ребят до потери гравитации в течение часа. Но сам, как ни странно, надрался не до полной невменяемости, потому что поймал Тама-Нго и попросил очень еще здраво:
- Тама-Нго, друг мой, вы не могли бы пару слов мне сказать о... как это говорится... о моем непредсказуемом будущем?
А Тама-Нго, который все это время как-то так помалкивал и держался в сторонке, отнесся очень серьезно, хотя вообще-то гадать по жизни терпеть не мог. Взял Князя за руки, посмотрел - и говорит грустно:
- Ты, Рожденный Для Власти - Дитя Великой Соленой Воды, тебе от нее не сбежать. Темен твой путь, и куда бы ты ни пошел - потеряешь в муках и боли часть себя самого. Изменить это ты не сможешь, но, если отважно и обдуманно пойдешь вперед, то эта часть, возможно, будет невелика.
Князь окончательно протрезвел.
- Дорогой мой, - говорит, - погодите. Как это, позвольте узнать, "часть себя"? Кусок тела, что ли?
Тама-Нго его по голове погладил и говорит:
- Может быть.
Утешил.
Князь передернулся и говорит упавшим голосом:
- Печально... А с какого места?
Тама-Нго пожал плечами и выдал, что этого его духи сказать не могут, ибо возможны варианты. И тогда Князь тряхнул челкой и говорит:
- Вероятно, вы правы. Но чтоб я струсил - это черта с два.
И на следующий день улетел на Шию.
Месяц о нем не было ни слуху, ни духу. Улетая, Князь кому-то сболтнул о Тама-Нговом предсказании, и теперь ребята делали ужасные предположения. Говорили, что на Шие, вроде бы, до сих пор узаконено гильотинирование, так что Князь мог и голову потерять в самом буквальном смысле. Мало ли, что наш брат-пират мог отколоть на исторической родине. Говорили даже, что потеря могла прийтись, каким-нибудь кошмарным образом, страшно сказать, на что, и теперь Князь друзьям ни за какие коврижки писать не будет. Говорили, что четыре с половиной лимона - это слабая компенсация за одни мысли на эти темы. Короче, много чего говорили. Но пару месяцев спустя Князь объявился собственной персоной.
Мало сказать, что звездолет у него теперь был шикарен - он был обалденно шикарен. Шиянская машина, сделанная, похоже, по индивидуальному проекту, прекрасная, как дракон из чистого серебра, и совершенная, как Млечный Путь. Приземлился божественно - асы рыдали.
А на броне вытравлен герб, так что ни с кем не перепутаешь - и все аж дыхание затаили, когда Князь выходил. Но друг наш выглядел еще шикарнее, чем звездолет, загорел и казался совершенно целым. К тому же за ним выпорхнула девушка совершенно ангельской внешности, вся одетая в бриллианты и голубые шелка - в пропорции примерно один к одному. И народ решил, что предсказание не сбылось. Даже когда Князя все тискали, никто почти ничего не заметил.
Седина в белокурых волосах в глаза не бросается, знаете ли. Только когда он с нами пил, уже в штабе, руки у него оказались на виду, так что скрыть ничего не вышло.
Ну да. У него на правой руке теперь не было безымянного пальца. Вот по это место. И обручальное кольцо он носил на среднем, хотя это и не по обычаю на Шие.
Насчет того, что у него там в родовом имении приключилось, к нему не только мы с Тама-Нго - вся компания Рэдрика пристала. И он не отбрыкивался долго.
- Имейте же терпение, господа, - говорит. - Зачем я сюда летел, как вы полагаете? Во-первых, мне самому хочется, чтобы вы узнали, чего это стоит - неожиданные сокровища на голову. Во-вторых, мне совершенно необходимо сказать спасибо вам, Тама-Нго - за предсказание. А в-третьих, позвольте представить вас моей жене, господа! Летиция. Мой ангел-хранитель. Если бы не она, мы бы нынче не беседовали...
...О да, государи мои, если бы не моя драгоценная девочка, ваш покорный слуга не рассказывал бы вам нынче странных историй! Но все, полагаю, нужно излагать по порядку. В подобные вещи и без лишней путаницы сложно поверить.
Но вы же меня знаете, не так ли? Вся Мейна... ну, пусть не вся, но Юго-западный сектор, знает: то, что говорит Князь - документ. Непререкаемая истина. Поэтому все же постарайтесь поверить, друзья мои, хоть история эта и звучит довольно неправдоподобно. Истина, знаете ли, иногда чуднее любого вымысла, не я первый это сказал... Да, Ци, дитя мое?
Ну так вот, начнем с того, как я туда прилетел, к себе на родину.
Цивилизованный мир, господа, преестественный барр-рдак. Редкостный идиотизм, и что особенно забавно, называется это порядком и законом. Закон и порядок, не угодно ли? Ну да. Выпендреж и ломание, никак не более.
Сначала меня затормозили на таможне. Какие-то задрыги жизни в штанах с лампасами все в моих крыльях вверх дном перевернули, лазали во все углы всякими детекторами или там датчиками, как это у них зовется - вели себя, как стадо дорвавшихся обезьян, а я должен был это терпеть. Вежливый грабеж! Нет, обращались они корректно, "пожалуйте сюда, ваша светлость" да "позвольте взглянуть, ваша светлость", но конфисковали блок лаконских сигарет, - смешно, право, - штурмовой бластер, батареи к нему и пылесос. Говоря при этом:
- Вы должны нас извинить, ваша светлость, но наркотики, тяжелое оружие и приспособления для сексуальных извращений к ввозу на Шию запрещены.
- Вот как? - говорю. - Очень любопытно. А не расскажете ли вы мне, любезный, как можно извратиться с пылесосом? У меня в сем направлении скудная фантазия.
Но этот сумасшедший в лампасах ухмыльнулся и говорит:
- Если вы, ваша светлость, к вашей чести не знаете об этом, то вам, вероятно, и ни к чему.
Ладно, думаю. Ваши местные забавы мне, действительно, ни к чему. И вы, господин хороший, теперь сможете на просторе забавляться с моим пылесосом сами, как вам любо. Я же со всяким быдлом по пустяшным поводам в пререкания не вступаю и объясняться не намерен. Обкуритесь, застрелитесь и упылесосьтесь в доску, думая при этом любую чушь - я препятствовать не могу.
После того, как меня выпустили эти пристукнутые, я был изрядно зол, но счел, что уже свободен. Что теперь-то от меня отстанут. Документы у меня в шикарном порядке, ни с кем не спорю, законопослушен до офонарения, заранее согласен с любой блажью... Только оказалось, что цивилизованному миру этого мало.
У них там нарисовался еще и санитарный контроль.
И эти горе-медики меня два часа мурыжили в какой-то штуке, вроде барокамеры, утыкали всего электродами на липучках. Изучали, будто я, пардон, разумный помидор, а они такой впервые видят. Потом выпустили и заставили заполнить анкету из трехсот вопросов. Не могу себе представить, господа, какой звезданутый их придумывал, но, придумывая, он, полагаю, основательно поразвлёкся. Меня больше всего очаровали два: "Любите ли вы запах зеленых чернил?" и "Снится ли вам металлическая посуда?"
Потом компьютер выдал распечатку результата, и там значилось, что моя прабабка, возможно, страдала мигренями, но это, как будто, мой единственный серьезный недостаток. И на том они меня все-таки выпустили.
Мои те крылья, где обмотка у генератора была пробита, помните? - поставили в шикарный ангар в столичном космопорте. Я в приступе законопослушности дернулся немедленно заплатить наличными, но холуй в белом мундире объявил, что и так давно заплачено. И еще - пока меня все эти так называемые наземные службы доводили до белого каления, кто-то дал моим, видите ли, преданным слугам и вассалам телеграмму, что князь, мол, прибыл - так что, когда вся эта утомительная хрень закончилась, меня уже ждали.
Признаться, я думал, что за мной на лимузине приедут, как обычно показывают в кино. Но прилетела авиетка в моих гербах, изящная игрушка баснословной цены. Когда я ее увидал, сообразил, что мне и вправду придется лететь на остров, господа, на милый остров с чудным названием - остров Добрых Детей. Ах, тогда сердце мое замерло от восхищения - ибо я осознал до конца сей факт и проникся.
Всем известно: каждый шиянин мечтает жить на острове, засыпать и слышать, как шумит прибой за окнами. Блаженнейшая мечта, господа. Меня всю жизнь тянуло к воде; милейший Тама-Нго верно сказал, что море у меня в крови - очень хотелось всегда хоть суррогатов, хоть чего-нибудь похожего. Я даже смонтировал у себя в каюте стену с прелестной движущейся голограммой: берег океана, прибой, позеленевшие камни, брызги разбивающихся валов, да... Поэтому я просто поражался про себя, что мои родители никогда не распространялись об острове Добрых Детей. Хотя наша линия в роду всегда была самая бедная, а ветвей на нашем родословном древе немеряно - так что с чего бы бедным родственникам трепаться о невероятных и недостижимых богатствах... Папенька у меня отличный был, храбрый и гордый, никогда в чужих карманах денег не считал, но кое-что о предках рассказывал, бывало. И при всем этом на родовую легенду о замке на острове всего разок и намекнул, когда ваш покорный слуга еще пешком под стол ходил. Про Владыку Океана, верного вассала Морского Дьявола. Но маменька тогда сразу на него зашикала, мол, Эрик, тише-тише, Эльм еще маленький - и папенька мне пообещал, что остальное доскажет после. А после не успел, разбился на Серпенте, на посадке, как вам известно.
А моя бедная маменька, я думаю, не все знала. Или решила оберечь мою детскую невинность. Так или иначе, меня никто не просветил, а очень зря. Я эту сказочку о Морском Дьяволе с замком никак не связал тогда, потому что от всей этой возни с таможней, с врачами и с лучезарными мечтами о прекрасном будущем у меня совсем выветрилось из головы довольно-таки все же мрачненькое предсказание Тама-Нго. Я слишком радовался и, полагаю, вел себя весьма неумно.
Итак, я подошел поближе, а из авиетки выбрался импозантный господинчик в черном костюме с золотыми галунами, пожилой, но не дряхлый еще старик, плотный, и сразу заметно, что силенка пока есть. Улыбался, отвесил этакий утонченнейший церемониальный поклон - и отмахнул дверцу в сторону.
- Я счастлив вас видеть, ваша светлость, - говорит. - Я - ваш управляющий, Митч, к вашим услугам. Ах, я легко узнал бы вас в любой толпе, вы вылитый ваш прадед, у вас в точности такой тип лица, как у аристократов древности...
- Здравствуйте, - говорю. - О, как круто, что я дома.
И тут же сообразил, что ответил на его изысканную речь не особенно изысканно. Что надо следить за языком, право, а то пиратское арго просачивается само собой. Не годится, думаю, давать волю привычке в присутствии слуг - еще сорвется потом в порядочном обществе. Но Митча мое "круто" нимало не шокировало, он только снова улыбнулся, показал целый сервиз фарфоровых зубов у себя во рту, и говорит:
- Я счастлив, что вы радуетесь.
Ах, дорогие мои, как мне сейчас хочется сказать, что Митч мне сходу не понравился! Но не могу позволить себе солгать друзьям: я в те минуты обожал истово весь мир божий, и на Митча в его фарфоровых зубах, галунах и желтых перчатках тоже смотрел с обожанием, как ни прискорбно. Я, видите ли, умиленно думал, что вот, мол, старый слуга из родового гнезда встречает меня. Улыбается и ведет себя корректно и чинно. Отлично воспитан, не подает виду, что слышит мои словесные перлы, не возмущается моим прошлым и не пытается учить меня манерам. О, какой славный мужик, думал я. Возможно, он объяснит мне, что к чему в моем замке, и - в далекой перспективе - поспособствует разобраться в светской жизни.
И, разумеется, ровно ни в чем я его не подозревал.
Так вот, он мне открыл дверцу, чтоб я сел, а потом залез сам и пилоту дал "добро" взлетать. Первый раз, господа, меня кто-то вез, даже чудно как-то было, почти страшновато, что штурвал в чужих руках. Или, возможно, я нервничал из-за своего отнюдь не блестящего воспитания и опасался, что меня плохо примут. Но Митч меня отвлекал - рассказами о том, как идут мои дела. Финансовые, не изволите ли?!
О да, он изрядно говорил о деньгах. Что куда вложено, что дает прибыль, сколько - тут я и узнал про верфь и, разумеется, не смог удержаться от расспросов. Спросил, нельзя ли заказать машину по личному проекту - а Митч так красиво расписал мои права, что я едва не прослезился. О том, что мне пришлют каталог оборудования, о том, что их конструкторское бюро в любую минуту в моем распоряжении, Боже мой, о том, что у моих ног едва ли не вся шиянская индустрия.
Он был чертовски хваткий тип и, вероятно, сходу сообразил, чем меня можно очаровать окончательно.
- Ваша светлость, - говорит, - ваш покойный дядюшка, князь Эдмонд, не особенно благоволил этому способу вложения капитала, но если вы захотите продолжать сотрудничать с этой компанией, с вами будет рад в любое время побеседовать ее президент...
Ах, кто б не захотел! Я улегся на сиденье спиной и размечтался. Общение с техникой всегда у меня удавалось, как вы знаете, господа. Я свою старую машину вылизывал до зеркального блеска и апгрейдил за свои гроши - и, полагаю, получалось неплохо, даже при всей скромности средств. А теперь я собирался развернуться вовсю, во весь свой неординарный инженерный талант. О, вы не поверите, как я намеревался развлекаться своим мейнским опытом! Мне представлялись уже реализованными самые безумные идеи, на которые у меня никогда не хватало...
Впрочем, оставим это.
Итак, господа, пока мне в розовом сиянии мечты представлялся переворот шиянского кораблестроения, я пропускал мимо ушей всю Митчеву болтовню. И вдруг сообразил, что он про кого-то там говорит "ваша невеста". Меня как будто по лбу огрело кирпичом - даже оглушило на минуту.
- Су-ударь! - говорю. - О чем вы толкуете, какая невеста, очнитесь! Об этом мы, как будто, не договаривались!
В ответ он забрал у меня папку с документами, вынул один, развернул и сует мне под нос. А там черным по белому написано, что по древним родовым законам отпрыски нашего благородного дома должны жениться до совершеннолетия, иначе закон может усомниться в их имущественных правах. А совершеннолетие - это двадцать пять. А двадцать пять мне стукнет через три недели. Я только головой помотал - это я то ли не прочел раньше, то ли упустил из виду. А Митч говорит:
- Ваши верные люди, ваша светлость, обо всем позаботились. Мы знаем, когда вы родились. Все будет совершенно законно и по обычаям. Девица - из древнего славного рода, родители ее благословили, она дала согласие, так что вам не придется в спешке выбирать кого попало. Свадьба состоится через две недели, после полнолуния. Все уже готово.
Как вы полагаете, намного ли легче в подобной ситуации от того, что у них все уже готово?!
- Но позвольте, - говорю, - я же не имею чести знать эту барышню! Как же я на ней женюсь? А если это, пардон, уродина какая-нибудь?!
Митч опять все осветил своим набором зубов и говорит:
- Ну что вы, ваша светлость! Госпожа Летиция молода, мила, образованна. Она вам понравится.
Ну да, думаю. Она мне понравится. Полага-аю... Вот уж о чем никогда не думал, не гадал и во сне не видел! Некие посторонние выбирают мне жену! На всю жизнь! С брачным контрактом! По рукам и ногам! С петлей на шее! О, какая внешность может быть, какой характер у этой дамы - после будешь всю жизнь рыдать от одного вида корсажа в магазине на витрине...
Боже милосердный, думал я, какой ужас!
А Митч, полагаю, сообразил и тут, и говорит так вкрадчиво:
- Да не волнуйтесь вы так, ваша светлость. Это брак династический, по обычаю - а если что, барышень на Шие много! В сущности, вас это мало к чему обязывает, верность-то больше ценится у дам, знаете ли...
И гаденько захихикал.
Это должно было меня утешить. Должно. Но не утешило. Мне отчего-то стало почти противно. Мало того, думаю, что этот старый сводник нашел мне жену - он что ж, еще собирается поставлять мне любовниц?! Орр-ригинально они тут живут... Ну уж нет, если мне понадобится свечка рядом с постелью, я не стану звать лакея, а принесу канделябр.
И больше я к этому разговору решил не возвращаться пока. А под нами уже был океан.
Ах, государи мои, как же это было прекрасно!
О, эта безбрежная водная гладь, это зеленое и голубое живое стекло, все в солнечных зайчиках, все в сиянии лучей, все движется, качается... Все дышит... Я откинул фонарь - а ветер соленый, как поцелуй, пахнет йодом, свежий, сырой... я упивался им.
Я не мастер рассказывать, увы. Если бы я мог, то рассказал бы, как холодеет душа, как перехватывает дыхание и слезы наворачиваются на глаза, как весь мир становится раем... Нет, я не смею спорить, Простор есть Простор. Но с океаном космосу не равняться. Простор - пустой, мертвый, ледяной, а океан - живая стихия, чистая прелесть, светящаяся вся насквозь, и с авиетки видно, как в нем медузы качаются, как там стайки рыб ходят на глубине... Нет, друзья мои, это неописуемо!
Во мне проснулся истинный князь Шии. Для шиянина океан - восхитительнейшая из красот Вселенной. И я обо всем забыл, смотрел, смотрел, не отрываясь - пока из этого чуда, из этого зеленого, солнечного, соленого чуда не появились мои милые скалы, а на них замок с моими флагами на башнях. И я боялся дышать - ибо боялся, что сейчас проснусь.
Митч мне не мешал. Его было вообще не слышно. Это мне импонировало, я решил, что он человек с совестью и тактом, несмотря на частности.
Мой пилот опустил авиетку на хорошенькую стоянку: плиты не бетонные, а из тесаного камня, обсаженные вокруг кустами в розовых цветах и серебристыми тополями. И вид оттуда открывался на солнечный океан, на пирс с маяком и на дорожку, выложенную камешками и ведущую прямо к замку мимо маленькой часовни.
Часовня показалась мне исключительно мила: с ликом Отца-Солнца, сияющим ярким золотом на остром шпиле, со стенами в изразцах, как в чешуе: черной, зеленой и синей. С первого взгляда легко понять, что моряки в этом очаровательном местечке много сотен лет молились благим небесам о попутном ветре и скором возвращении домой. Общий вид навеял мне мысли о бренности и преемственности, о превратностях и чудесах истории, о памяти и набожности... Я едва не прослезился, господа. Я не устоял и подошел поближе.
Часовню окружала решетка из чугунных копий, перевитых золочеными змейками и драконами, а за решеткой располагалось, вероятно, кладбище. Я увидел тесаные каменные плиты, лежащие рядами, как обычно устраивают монументы на могилах, и спросил Митча:
- И что же, почтеннейший, моих предков хоронили прямо здесь, на острове, не так ли? Всех?
Митч в ответ улыбнулся, говорит:
- Конечно, ваша светлость. Фамильная усыпальница.
- Мой бедный дядя тоже тут лежит? - спрашиваю.
Кивает.
И тут во мне окончательно проснулись родственные чувства. Государи мои, мне стало жаль его до слез, бедного одинокого старика, который умер здесь, в уединенном замке, пережив жену, не сумев, увы, обзавестись детьми... Я представил, как он, умирая в окружении лишь преданных слуг, вспомнил о нищем мальчишке из побочной ветви, - и снова чуть не расплакался от высших чувств. Бедняга отнесся ко мне, как к сыну, думаю. Надлежит стать ему сыном. Надо сходить к могиле. Положить цветы на этот скорбный камень. Постоять, помолчать... помолиться...
- Митч, - говорю, - я желал бы взглянуть на дядюшкину могилку.
И тут он будто слегка замялся. Не то, чтобы смутился, а как-то растерялся, что ли... Но говорит:
- Ладно, ваша светлость, пойдемте.
Я не понял. Я полагал, что он должен обрадоваться тому, как я свято блюду традиции. И отчего бы мне и не помянуть моего несчастного родственника, а? Но Митч как-то похолодел и увял, если вы понимаете, о чем я толкую, а лицо у него сделалось как будто даже брезгливое.
Но воротца отпер, и мы вошли на кладбище.
На этом кладбище не было цветов, могилы покрывал лишь дерн, и букетов никто не клал. Скудно и скупо, а оттого еще более печально. И одинаковые плиты лежали рядком, как койки в казарме. И на плитах я не нашел ни гербов, ни титулов, ни имен. На каждой вырезано лишь две строчки - даты рождения и смерти и слова "Доброе дитя". И все.
Признаться, мне сделалось как-то не по себе, чтоб не сказать больше. А если откровенно, господа, то я просто офигел, до такой степени это показалось мне диким.
А Митч между тем подвел меня к последней могиле. С первого взгляда очевидно, что плита еще не выцвела и дождями не вымылась. А на плите все то же самое. "Доброе дитя" и даты. И если верить тем датам, бедный мой дядюшка опочил вовсе не дряхлым старичком, как я с чего-то решил, а всего лишь тридцати восьми лет от роду. Совсем молодым мужчиной - мой папенька был старше, когда разбился.
- Боже мой, - говорю, - Митч, как он мог покинуть бренный мир таким молодым? Злосчастная судьба?
Митч секунду странно на меня смотрел, будто не понимает чего-то, а потом буркнул, с некоторой даже неохотой:
- Сердце.
- А почему, позвольте узнать, - говорю, - на могилах нет имен?
Митч пожал плечами и говорит, будто через силу:
- Древний родовой закон.
- И у жен не пишут имен? - спрашиваю. - И у детей?
- Да, - говорит. Уже с некоторым нажимом и раздражением. - Ни у кого не пишут. Так принято, ваша светлость. Это ведется уже более семи веков и не требует оправданий.
- Мне не нравится, - говорю.
Митч смолчал, но я не слеп, я заметил, что ему тоже не нравится. Но не эти странные похоронные обряды и не анонимность эта, будто тут похоронены жалкие бродяжки, забывшие родство, а не владетельные князья - именно мое любопытство не нравится. И рассказывать, что к чему, он мне вовсе не рвется, чтобы не сказать больше.
- Ваша светлость, - говорит, - ваше желание обо все узнать весьма похвально, но, полагаю, у вас будет достаточно времени. В замке уже сервируют обед к вашему прибытию. Госпожа Летиция будет присутствовать.
У меня слегка испортилось настроение. Я не люблю чего-то не понимать, и чувствовать, как от меня что-то скрывают, я тоже не люблю. Но спорить я не стал. К чему?
В случае чего, решил нажать на него потом. А спешка потребна при ловле блох.
И мы покинули кладбище - причем Митч едва ли не побежал вперед меня, будто ему неприятно там оставаться. Я тоже немножко ускорил шаги, иду, а сам думаю, с чего это господин управляющий так чудно себя ведет. О нет, моего дядюшку он не любил! Если к человеку хорошо относишься, не будешь смотреть на его последний приют, пардон, как на раздавленную букашку. Не любил. Почему?
И за что ему ко мне хорошо относиться в таком случае? Неужели они не ладили из-за денег? Может, его дядя обсчитал или наоборот? Или хуже - тут задета чья-то честь? Но какое же тогда между нами будет доверие?
У меня голова пошла кругом от сих печальных мыслей. Но тут ворота в крепостной стене поднялись, - там, между прочим, стояла видеокамера, по последнему слову техники, несмотря на всю древность этих стен, - и мы вошли во внутренний двор.
Я думал, что во дворе замка, как в крепости, никаких таких вычурностей нет, но ошибся. Посредине двора бил чудесный фонтан с бронзовыми фигурами, которые его украшали еще больше. Я не мог не остановиться, чтобы полюбоваться этим чудом. Никогда ничего подобного не видел, ни по видео, ни на картинках.
Самая сильная и высокая струя, бурля, и пенясь, и сыпля брызги, летела из пасти громадного позолоченного морского змея, и красивого, и страшноватого сразу. Он там, посередине, на две трети в воде, в бассейне, свернулся кольцами, растаращился, разинул клыкастую пасть - и плавники торчали во все стороны, как пародия на крылышки. А вокруг него в воде расположились изваяния играющих деток.
Удивительно живо сделано и натурально на диво, будто и не бронза вовсе, а живые тела. Старый мастер ваял, сразу видно, и большой талант. Очаровательные игры - как всегда малыши играют в воде - и очень много веселого движения. Изображали те статуи и совсем крошек, и детей постарше, и подросточков, лет одиннадцати-двенадцати - но все прехорошенькие, все мальчики и все голенькие.
А дно бассейна не плоское, как бывает обычно, а чем ближе к змею, тем сильнее уходит вниз. Поэтому фигурки детей - кто по колени в воде, кто - по пояс, кто - по грудку, а у некоторых только пальчики ножек под водой. И тут я подошел еще ближе и заметил вещь такую... можно сказать, нехорошую.
Вода-то колеблется, качается, брызги от струи из змеевой пасти, круги - но прозрачная. И если приглядеться, можно рассмотреть, что тела у деток нормальные, человеческие - только выше воды. А в воде они не дети вовсе, а то ли змееныши, то ли еще какие-то рептилии, но уж точно не люди. Ножка, к примеру, у малыша до кромки воды настоящая, человеческая, пухленькая - а под водой кончается лапой какой-то твари, чешуйчатой, с перепонками. Или, к примеру, парнишка в воде по пояс рядом с самой пастью - ладошки подставил под струю и с них вода расплескивается: выше пояса - очаровательный малютка, а ниже - гад в шипах, с хвостом, как у ската, и чешуя от воды позеленела, хотя на воздухе все от позолоты сияет.
Я обернулся к Митчу - а он созерцал фонтан глазками, повлажневшими от умиления, с самой сладкой улыбкой.
- Смотрите, - говорит, - ваша светлость, какая прелестная аллегория! Дети земли, которые становятся детьми океана... как это символично, верно? Как трогательно...
- Это, я полагаю, сделано довольно давно? - говорю.
А Митч в ответ просиял и изрек:
- Седая древность, ваша светлость! Только на сотню лет моложе замка. Покойный господин так любил этот фонтан... ах, если бы вы знали!
И тут я вдруг увидал, что у него слезы на глазах, а улыбка - сплошная горечь. Митч даже достал платочек, утер набежавшую слезку и говорит:
- Как покойный господин любил древности, ваша светлость! Он был таким тонким ценителем, он так восхищался прекрасным... - и я понимаю, что он еле терпит, чтобы не заплакать навзрыд.
Но это было невозможно, господа! У меня едва не зашел ум за разум от тщетных попыток уложить в голову несовместимые факты. Я уже никак не мог понять, что побудило Митча так адски холодно вести себя на кладбище, потому что моего дядюшку он, как видно, не просто любил, а едва ли не боготворил, как старые слуги из романов.
И тогда я решил, что ему, вероятно, просто тяжело между этих могил, где таких особ, как дядя, закапывают по отвратительному обычаю, без имен и особых почестей. Потому могильный камень дядю Митчу вовсе не напоминает, зато фонтан - напоминает совершенно как живого. А потому я решил не распространяться о своем отношении к скульптурам такого рода.
- О да, - говорю. - Удивительно искусная работа. - Я даже снизил тон, я покивал, я делал все, чтобы Митч понял, как я сочувствую. - Аллегория точно жутко интересная. Пойдемте обедать.
Митч вздохнул, снова промокнул глазки, спрятал платочек и кивнул:
- Да, ваша светлость. Конечно.
А слуг, господа, в замке оказалось совсем немного. Митч потом сказал, что всем руководят они с женой, а кроме того есть пилот, садовник, повар с женой, бельевщица, она же прачка, и пара лакеев, которые присматривают за всем оборудованием. Митч говорил, что дядя, мол, не любил, когда по его дому слоняется целая толпа прислуги, поэтому завел вместо толпы холуев хорошее оборудование для уборки, современное - так что домочадцы легко справляются.
Я был согласен с дядей. Я, знаете ли, тоже не люблю, когда непонятно кто путается у меня под руками. Так что мы по дороге в столовую не встретили ни одной живой души, но залы замка содержались, с одной стороны, чистенько и очень уютно, а с другой - сразу бросалось в глаза, что седая древность, как Митч это называет.
Митч много показывал мне разные чудные вещицы, редкости, и объяснял в меру познаний, какой в них смысл. Замок ломился от всякой всячины со дна моря, от ракушек размером не меньше арбуза, только самых замысловатых форм, рогатых таких, крученых, завитых, здесь также хранилось множество кораллов, сушеных звезд, осьминогов, еще каких-то тварей - страшных и забавных сразу... Но кроме всей этой бывшей живности дядя еще коллекционировал произведения искусства.
Я, увы, дилетант в сем предмете. Но насколько я, дилетант, понимаю, мой покойный родственник отлично разбирался в искусстве, полагаю, не хуже, чем я в технике. Все его собрание выглядело прекрасно и как-то особенно печально: и картины, и гобелены, и статуи - все это сладко цепляло за самое сердце. Особенно много у него было статуэток в виде мальчиков, играющих с рыбками или с крабами, мраморных или бронзовых, сильно напоминающих тех, в фонтане - и я начал потихоньку понимать, почему этот остров зовется островом Добрых Детей. И мы еще не дошли до столовой, как я получил еще один повод для занятных раздумий.
К столовой из салона вела предлинная галерея, и вся эта галерея была увешана портретами. Самый последний - самой модерновой манеры, насколько я вообще могу судить обо всей этой живописи, а чем дальше - тем старше и старше. Я так понял, что вижу портреты предков, но на них были только юноши, плюс-минус моего возраста. Ни одного старше, ни одного младше - и все с приятными лицами, с чистыми такими, благородными лицами, государи мои... И, что смешно - в основном, блондины, и почти все чем-то смахивают на меня, с некоторой поправкой на стиль. Разумеется, в древние века лица были вообще-то немного другие, но общий вид, волосы, светлые глаза, нос - все это выглядело на удивление знакомо. Мои братья... ну, положим, двоюродные или троюродные братья. И одеты по большей части в синее и голубое - в родовые цвета, а оттого еще больше друг на друга похожи. Фамильное сходство.
Мне польстило. Я шел и любовался предками. Митч сказал мне, что на том, самом первом портрете изображен покойный дядюшка, но я и без него уж догадался. Митч еще много говорил, какие художники писали эти портреты, когда, все такое - но имен упорно не называл. Художников он помнил, не угодно ли, а предков не помнил!
И это мне тоже напомнило Добрых Детей. Под портретами тоже висели бронзовые таблички с датами без имен. И здешняя дурная анонимность уже начинала меня бесить.
А жен и детей у моих предков будто и не было. От них самих хоть плиты и портреты остались, а их подруги вообще оказались окутаны мраком неизвестности, без всяких пометок, даже самых крохотных. Не топили же их, право...
В самом конце коридора, уже перед самой дверью в столовую, висел последний портрет. И рядом с ним я остановился надолго, потому что человек на этой картине был - совершенно не чета всем прочим.
Во-первых, изображенный был стар. Вернее, лет сорока пяти - пятидесяти, но выглядел обрюзгло и потрепанно. И потом - он отличался, пардон, феноменально противной физиономией. Ну на диво отвратительная, господа, я не шучу - смотреть тяжело. Причем не то чтобы лицо было уродливым или, предположим, исковерканным болезнью - нет, нормальные черты, даже правильные. И мерзкие. Гадчайшая слащавая улыбочка, а взгляд цепкий и холодный, и жестокий, и похотливый, что ли... Но написано с чудесным искусством: он смотрел на меня в упор, глаза в глаза, улыбался - и прикидывал, что сделает со мной, будто я стоял перед ним в цепях, а он - безумный судья или вовсе палач.
О, нет слов передать, как мерзко вспоминать об этом! Никогда я не думал, друзья мои, что меня может так глубоко задеть некое произведение искусства. Раньше мне казалось - ну картина и картина, кто бы ее ни написал, будь он хоть трижды гений. Но нет, ничего подобного, больно сердцу, как от оскорбления, на которое нельзя ответить. Я смотрел на эту улыбающуюся мразь, глаз не мог отвести, и думал, что от таких впечатлений и рождаются сказки о призраках, живущих в портретах.
Митч молитвенно сложил руки и говорит:
- Я рад, что вы остановились здесь, ваша светлость. Это он, вы правы. Родоначальник династии. Это его замок. Вот он, Эдгар олг Маритара бади Халис эд Норфстуд ми Альбиара а Феорри ыль Годми-Педжлена и Сальова, Владыка Океана, - и опускается перед портретом на одно колено.
Мне показалось, он ждал, что и я тут же начну благоговеть изо всех сил. Но я не мог бухнуться на колени перед этим портретом, перед этим мерзавцем, даже если он Владыка Океана - его рожа никого не могла бы обмануть. Мне даже стало мучительно стыдно, что у меня такой родоначальник. Тошно.
- Ладно, - говорю, - Митч, предок - и хорошо. Пойдемте дальше, сделайте милость.
Митч встал, посмотрел на меня укоризненно и открыл дверь в столовую.
Столовая - чуть ли не самая приятная зала в замке, по моему вкусу. Окна громадные, длинные, чуть не от пола, с видом на океан, оттого много солнца, и на позолоченном шелке, которым оббиты стены, на полу, на высоком потолке бродили мерцающие зайчики от волн, от хрусталя и серебра - блики, блики... И пахло, между прочим, очень славно, потому что обед действительно устроили хороший.
Только я на Мейне, признаться, все же привык к сервировке попроще, а здесь уж слишком много вилок-ложек-рюмок-ножиков разложили рядом с каждой тарелкой. Серебряных, конечно, с ручками в виде странных рыб, в аквамариновой чешуе, но... Да... впрочем, и салфетки сложены такими пышными розами, что вытирать что-то салфеткой просто жалко - и смешно от собственного плебейства.
Итак, мы с Митчем вошли в одну дверь, а в другую - чудное виденье.
Ее сопровождали, как говорится, священник и дуэнья, жена Митча, как выяснилось. Коротенькая нелепая тетка - поджатая пожилая плюшка в черном, а поп - этакая жердь с бородой, облачение на нем висело, как на вешалке. Но я не смог их разглядывать особенно: Митч сказал: "Это госпожа Летиция", - и я глупейшим образом на нее уставился. Увидел - и превратился в статую, верите ли, господа - даже моргать не мог.
Потому что Летиция оказалась нереальным существом, государи мои. И потому что я осознал дикий факт: это совершенство - моя невеста. И еще потому, что не мог себе представить, как этот сияющий ангел выйдет замуж за пиратюгу.
Ах, да ведь волос цвета солнечных пятен на золотом прибрежном песке в полдень вообще не бывает на свете, как я полагал доселе. И таких громадных мерцающих очей цвета зеленого моря в золотых ресницах тоже не бывает. И синий шелк этот не тело прикрывал, а сплошной солнечный свет, слегка облеченный в человеческие формы - пардон, дивные формы. И шла она, паря, едва касаясь пола крохотными туфельками, будто у нас на Шие половинная сила тяжести.
Вот только посмотрела она на меня совсем не так, как мне бы хотелось. Будь она очаровательной дурочкой, меня не тронули бы ее капризы, разве что рассмешили бы - но я видел, чуял, что она умна. И она меня просканировала взглядом, оценила и наклеила бирочку.
Она меня признала качественным экземпляром, вот так, государи мои. Удовлетворительным. И ей это было смешно, а мне - обидно до невозможности. И я ляпнул, как на космодроме:
- Барышня, я - Князь Эльм, - но тут же спохватился, вспомнил, как меня маменька в детстве учила хорошим манерам, и продолжаю более светски: - Счастлив с вами познакомиться, сударыня.
А Летиция усмехнулась и сказала:
- Я рада. У вас интересное лицо, э-э... Эльм. Чистокровка. Но ваша фигура слишком мало напоминает хлюпиков из "золотой молодежи". Где это вас откопали, хотела бы я знать?
Лакей отодвинул ей стул, и она села. А я еще некоторое время стоял - укладывал ее довольно-таки угловатые слова в своем рассудке и пытался совместить их с хорошим тоном.
Она хамила напропалую. Жестоко. Утонченная-то светская дама.
И тогда я говорю:
- Знаете, пташка, я вообще-то с Мейны, - сажусь и ставлю локти на стол. Сгребаю серебро в букет и командую лакею: - Дружок, убери-ка отсюда все это барахло, мне вилок, ложек и ножей вполне хватит по одной штуке, а стакан оставь самый большой. Понял?
У лакея отвисла до пола челюсть, но лишнее он забрал. Митч рядом нервно сглотнул, у ее сопровождающих чуть глаза не повыскакивали - а сама Летиция как расхохочется!
- Так это правда, что ты пират?! Потрясающе, - и хлопает в ладоши.
Я понял, что правильно сделал. Ах, видели бы вы, как у нее потеплели глаза и лицо оттаяло. А я подумал, что раз ей смешно, когда я ей орла Простора строю, так надо и продолжать в том же духе. И говорю, небрежно так:
- Знаешь, Ци, мы с тобой это еще обсудим, но сейчас я жрать хочу, как морской змей. Я последний раз что-то проглотил еще в состоянии искусственного тяготения, так что в настоящий момент, пардон, голодный и опасный для жизни.
Она снова рассмеялась.
- Бедняжка, - говорит. - Только не умирай, не желаю овдоветь так рано, не познав высоких наслаждений нежной страсти! Стэн, положите этому голодающему какой-нибудь еды - хоть тарталетку с икрой - пока он еще жив...
Ничего себе, думаю. Н-но - сдаются ли настоящие пираты?! Засовываю в рот эту штучку с икрой - целиком - и говорю:
- Не беспокойся, малютка, я никак не могу позволить себе умереть в такой момент. А высокие наслаждения нежной страсти ты можешь познать, когда захочешь - только скажи. Хоть прямо сейчас.
Если ей, думаю, наплевать, что кругом полно греющих уши идиотов, то мне и подавно. Смутить меня еще не удавалось ни одному живому существу, хоть изредка носящему юбку.
Но тут я прокололся. Летиция посмотрела на меня насмешливо и говорит:
- Не разгоняйся так, шустренький. Сперва прыгают в воду, а потом плывут - не перепутай.
Ну что должен сделать порядочный человек в данном случае? Привстаю со стула и кланяюсь:
- Прошу прощения, сударыня. Фигню спорол.
Она снова рассмеялась - этакий добрый ангел, сменила гнев на милость. Но тест ее я понял и второй раз на ту же швабру наступать не стал. Принялся есть и болтать. Нес какой-то забавный вздор - про таможню, про полет, потом рассказал, как Диэлни менял свою информационную базу на дрессированного жука, как Огл настраивал дешифратор, чтобы заключить с комарами мирный договор... О, да, не глядя ни на что, трепался напропалую, врал, дурачился - лишь бы она смеялась.
Она смеялась. Сначала. А потом как-то вдруг погрустнела. Перестала есть, принялась вязать узелки на салфетке, свела брови под жестким углом, опустила глаза и замолчала.
Я огорчился и обломался, господа. Я чувствовал себя полным дураком, не способным понять, в чем дело, - ничто не предвещало, - а потому никак не мог придумать, как исправить положение.
- Ци, - говорю, - прости грубияна и невежу. Я, вероятно, снова влез не в ту тональность, не так ли?
А она тряхнула волосами, вздохнула, говорит:
- Нет. Голова заболела, пустяки. Я пойду к себе, - и встает.
Эта пожилая тетка, которая с ней пришла, тоже встала, но священник первый раз за все это время прорезался и подал голос. Довольно козлиный голос для святого человека, сказал бы я, если бы не опасался согрешить:
- Летиция, пожалуйста, задержитесь еще на несколько минут. Вы же знаете о необходимости вашего присутствия.
Она, я полагаю, действительно знала, потому что послушно села обратно. Но когда садилась, на мгновение скорчила гримаску.
Со стола очень быстро убрали, а священник с Митчем встали и в высшей степени торжественно подошли ко мне. У Митча в руках оказалась маленькая бархатная коробочка, он протянул мне ее, а священник сказал:
- Вы, ваша светлость, преломили хлеб в этих стенах. Теперь они принадлежат вам, а вы - им. Примите главный символ вашей власти и вашей благородной и древней крови.
Я взял коробочку и раскрыл.
Да, государи мои. В ней лежал самый восхитительный перстень, какой мне только доводилось видеть. Аквамарин, нежный, зеленый, голубой, как океанская вода, чистейший, на нем вырезан мой герб - башня среди волн - а оправлен в платину, серую, тяжелую... Это была удивительная вещица, мои дорогие. Это была не ювелирная побрякушка, а нечто из сплошного океана, из злого океана, из доброго океана - так это легло на мою душу, а почему - я не умею объяснить.
Митч сказал:
- На правую руку, ваша светлость. На безымянный палец, - и я надел этот перстень на правую руку, на безымянный палец.
Он пришелся точно-точно к руке, как живая часть руки, и моментально нагрелся. Все вокруг заулыбались, я невольно улыбнулся тоже - а Летиция прижала руки к вискам, сказала: "Я должна выйти", - и выскочила из столовой.
И я ничего не успел сказать.
Зато Митч сказал:
- Не принимайте всерьез девичьи капризы, ваша светлость. С барышнями случается - она и сама не знает, отчего капризничает.
Мне не показалось, что она не знает. Не могу похвастаться, увы, что у меня на тот момент была толпа знакомых светских барышень и что мне есть, с чем сравнивать - но я знал достаточно женщин, чтобы почувствовать: Летиция вовсе не истеричка. Отчего-то ей стало плохо. Отчего бы?
- Спасибо, господа, - говорю. - Теперь, с вашего разрешения, я пойду осмотреться, - и собираюсь уйти из столовой.
И они все дергаются ко мне. Митч заглядывает в лицо и говорит:
- Прикажете вас сопровождать?
- А что, мой друг, - говорю, - вы боитесь, что я заблужусь в своем родовом гнезде, да? Сделайте милость, не тревожьтесь.
Замялся и умильно так мурлычет:
- Ваша светлость, вы же тут ничего не знаете, может быть, я могу...
И тут я взбесился. Предположим, я собираюсь поискать девушку. Свою невесту, если это хоть что-то значит. Предположим, я собираюсь попытаться ее утешить. И, возможно, это кончится - при благоприятной погоде - веселой болтовней, поцелуями - или... чем черт не шутит. И что Митч мне такого покажет, о чем я сам не знаю, где оно находится?!
- Нет, - режу, - нет, милостивый государь. Не можете. И окажите мне любезность - не ходите за мной, как припаянный. Если я правильно понял написанное дядюшкой, это теперь мой дом. Если я правильно понял также смысл только что законченного обряда - я теперь могу считаться истинным хозяином, не так ли? Так будьте добры не мешать хозяину взглянуть на свое жилище в одиночестве. Точка.
Митч заткнулся, но нехорошо заткнулся. Он мне вообще сильно разонравился за последнее время. Смотрит на меня - а глазки бегают. И не говорит, а выжимает из себя; мне показалось, что ему хочется орать, а приходится быть вежливеньким:
- Видите ли, ваша светлость... замок-то очень древний... в некоторых местах он, как бы вам сказать...
- О, я понял, - говорю. - Кусок штукатурки может упасть сверху и разбить мне голову, да? Или подо мной проломится пол? Мне казалось, что замок содержится лучше, но я буду осторожен, если это необходимо. И постараюсь ничего не испортить - это, Митч, кстати, в моих интересах.
Священник напряженно рассмеялся, так: "Хе-хе-хе", - а Митч смолчал и кивнул. И я вышел из столовой в ту дверь, куда убежала Летиция со своей толстухой-дуэньей.
Забавно, господа, забавно - но вскоре оказалось, что сориентироваться в родовом гнезде действительно не так-то просто. Не замок, а лабиринт какой-то. В какой-то момент я отчаялся настолько, что даже пожалел об обществе Митча. Я достаточно сообразителен, чтобы понять: найти тут кого-то - дело кислое.
В логике средневековых строителей цивилизованному человеку нипочем не разобраться, государи мои. Впрочем, мне случалось видеть в папенькиных исторических энциклопедиях, до которых он был большой охотник, планы древних шиянских замков - так все они были куда как проще, чем мое родовое гнездо. И светлее, на мой взгляд. Так что я до сих пор не возьму в толк, почему моим предкам понадобилось непременно наделать в своем доме всяких ходов-коридоров-переходов-галерей, будто их нагрызли жуки в полене, лестниц, ведущих в какие-то загадочные места, глухих ниш... Все это глядело сумрачным и темным, хоть в замок и провели давным-давно электричество. И всюду царил сумрак, а от путаных закоулков у меня стало нехорошо на душе.
Короче говоря, я долго бродил в одиночестве, а в голову лезли печальные мысли о том, что, в сущности, ничего своего у меня тут пока нет. Все мои заветные вещицы остались в звездолете, даже одежда и оружие, а тут все выглядело стильным и милым, но казалось совсем чужим. И эта мысль, господа, вогнала меня в тоску и депрессию. И Летиции нигде не было, и я понятия не имел, где она может находиться.
Но в конце очередного коридора забрезжил какой-то свет, и я пошел туда. Светился вход в библиотеку, которую, по моему разумению, специально спланировали очень светлой и повернули окнами на восток, чтобы в ней можно было легко читать без свечей и прочего искусственного освещения.
Я зашел. Во-первых, после блужданий в полумраке мне хотелось в помещение с окнами, откуда виден солнечный океан. А во-вторых, как это ни странно для пирата, я люблю читать. У меня всегда было мало бумажных книг, но электронных - в достатке, так что я полагаю чтение одним из приятнейших способов провождения времени. И теперь, увидев стеллажи, уставленные книгами снизу доверху, я немедленно решил, что сейчас найду себе чтиво по вкусу и легко скоротаю время до ужина. А на ужин выйдет Летиция - и наступит момент объясниться.
О да, друзья мои, бумажных книг тут было полным-полно, по большей части - очень старых. Некоторые даже не бумажные, а из чего-то... не знаю... то как тряпка на ощупь, то - как тонкая-тонкая кожа. Возможно, это и есть пергамент, но я не видел его прежде, потому не могу утверждать наверняка. Переплеты мне попадались преимущественно кожаные или металлические, с чеканкой и с камешками. Даже позолоченные. Но дешифратор я с собой не взял, - глупо было бы, когда летишь домой, - а многие книги оказались на древнем языке Приморья, который упорно не желал пониматься. Я впервые в жизни держал книги, написанные от руки - вязь рукописного текста меня очаровала, но и только. Никакой информации невежде-пирату извлечь из нее не удалось.
Более новые книги я мог читать. Но названия встречались забавные в высшей степени: "Преодоление стихии посредством сил, заключенных в благословенных жилах", "Роза ураганов, или создание маяка в душе предвечного", "Совокупности благих возможностей небесных светил и земных путей"... У меня попросту не хватало воображения понять, о чем в таких книгах может говориться. Хотя в немалом количестве попадались и просто астрономические таблицы, промеры глубин, лоции разных мест, карты - специальная механика для моряков.
И на одном стеллаже, где стояла вся эта макулатура про глубины, фазы луны, ветра и течения, я вдруг увидал книжку, замусоленную чуть ли не до дыр - сразу видно, что ею часто пользовались. На ее обложке значилось: "Новейший и подробнейший учебник по родовспоможению и уходу за младенцем".
Не смейтесь, господа, это было просто странно. Никак нельзя сказать, чтобы эта тема меня так уж особенно занимала. Скорее, наоборот - мне отчего-то стало дико до невозможности. Никак не место этой книге тут было - и все. И в самой книге мне померещилось нечто неправильное и нехорошее.
Я ее раскрыл наугад, и она раскрылась на самом зачитанном месте: "Как сохранить роженице жизнь". Нормально. Всего-то навсего. И я машинально прочел, что древний автор советует по сему вопросу. Совет заслуживал внимания: "Постарайтесь устранить от роженицы людей, - логично, не так ли? - их присутствие часто влияет на ее здоровье очень дурно. Положите под голову роженице листок пергамента с написанными своей кровью рунами Продолжения и Приветствия. Во время родовых схваток должен начаться шторм, - совершенно стандартная ситуация, не правда ли? - а если этого не происходит, вызовите его сами, рисуя титлы Ветра и Силы и читая заклинание: "Трубите в рога, дуйте в трубы - приветствуйте чадо Океана!" - правильно, надо вызвать, непостижимо, как же можно рожать без шторма? Главное - слова не перепутать. А далее: - Если камень в кольце Продолжения не светится, недурно надеть на шею роженице амулет Продолжения - это утишит её отвращение к новорожденному и дарует радость создания жизни. В момент появления головки новорожденного лик луны должен затмиться тучами..."
Я читал этот вздор и думал, кто ж кого и от кого рожает таким образом? Что за болезненный бред, какие ветры, какие трубы, какое отвращение у мамаши и с чего это луна должна затмиться? Может, я не слишком профессионально разбираюсь в этом деле и не понимаю неких важных моментов, но нормальные человеческие дети, по-моему, рождаются как-то пообычнее.
Тогда я открыл первую страницу, чтобы попробовать разобраться, и прочел на титульном листе: "Как принять дитя человеческое у дщери океана". И тут мне в ярчайших красках представилась, пардон, чья-то противоестественная связь с каракатицей. Как упомянутой каракатице кладут под пупурыщатую голову отвратительные бумажки, исписанные кровью, чтобы она родила этот ужас непонятной породы. Черр-рнуха, государи мои! Не просто мерзкий разврат, а, вероятно, ведьмовство. И мне стало настолько худо, что я зашвырнул эту гадость на полку.
Возможно, это прозвучит излишне самонадеянно, но я все же полагаю, что средневековые люди были все-таки не вполне в себе по современным меркам. Ведь пробовал же кто-то из моих предков этой чертовщиной заниматься, очевидно, пробовал... Не тот ли отвратительный тип, Эдгар, у которого рожа сумасшедшего палача, думал я - и спине становилось холодно.
После такого чтения мне вообще захотелось поскорее уйти из библиотеки. Эти средневековые сумасброды... то они пытаются извлечь золото, пардон, из дерьма, то сооружают вечный двигатель из аналогичного материала, то вот... И никого почему-то не останавливал простой факт, что подобные опыты никогда не удаются. О нет, неудачи приписываются чему угодно, только не тому, что экспериментатор пытается извратить естество. Восхитительно разумно!
И я пошел прочь. Но у самой двери на маленькой полочке заметил очень симпатичную книжку - изящное нечто, напоминающее молитвенник. Обложка из чудесно мягкой кожи, на ней тиснение - мой герб - и название "Призывы, обращения и иные слова, имеющие смысл".
Слова, имеющие смысл - это хорошо, я полагаю. В старинной инкунабуле такое нечасто встретишь. Но я открыл и разочаровался. Никакого смысла эти слова не имели. Ни малейшего. И не то, что старинный язык - нет, господа, написание почти современное, исполненное лет триста назад самое большее, тогда уже вошел в обиход нынешний алфавит. Просто в столбик написана полнейшая чушь.