Аннотация: Благодарю Михаила Чернецкого за отрывки текстов Толкина, Перумова и Еськова, содержащие описания природы и любезно предоставленные для анализа.
...Какие слова у дождя? Никаких...
Ю. Визбор
Как-то Чехову дали почитать книгу, начинающуюся словами "Мороз крепчал". Только эти два слова он и прочёл - донеся их впоследствии до потомков как пример образцового описательного дурновкусия. В конце девятнадцатого века высмеяли дешёвые приёмы создания фанерных декораций посредством штампованных выражений типа "мороз крепчал" или "сумерки загустевали"; в середине двадцатого Носов предложил свой насмешливый "типовой набор" картонных пейзажей по временам года, пасторальных и урбанистических, всё с тем же крепчающим морозом, солнцем, сияющем на безоблачном небе и прочими набившими оскомину приёмами. Все снова посмеялись. Казалось бы - всё сказано раз и навсегда. Нельзя так делать, плохо, дёшево, грубо. Но нет, до сих пор, в начале двадцать первого века, иные писатели снова и снова устраивают в литературных беседах и собственных книгах конвульсии здравого смысла, превращая описания в муку для читателей, в неперевариваемый ужас, в китч, кошмар, копилку курьёзов и шаблонов - делая вид, что в упор не понимают, зачем вообще нужны эти описания в тексте... или, не дай, Господи, действительно, не понимая.
Стиль в современной, так сказать, прозе - явление несуществующее. Главным и достаточным качеством для того, чтобы назвать себя писателем, считается знание алфавита. Что и зачем нужно в литературном произведении - тайна сия велика есть. Если бы автомобили сооружались по тем же принципам, что и современные романы, они бы выглядели, как золочёные металлические корпуса немыслимой формы, с колёсами на крыше, унитазом, привинченным на капот, с большим скотосбрасывателем вместо бамперов - и без мотора. "Инженерам человеческих душ" не только непонятно назначение деталей и частей - они игнорируют сам смысл своего творения. Их "автомобиль" может радовать глаз тех не обременённых мозгом читателей, которые интересуются лишь "неожиданными находками" - ехать он не может, да ему и не обязательно. Зачем? Между "творцами" идёт негласное соревнование - кто придумает деталь позаковыристее и прицепит её на самое неподходящее место. Что колёса нужны для движения по дороге - им и в голову не приходит: это же так банально, это же у всех - колёса снизу. Давайте прицепим колёса по бокам, давайте сделаем их квадратными, давайте отольём их из бронзы, приварим друг к другу и прикрепим к ветровому стеклу! Вот это будет настоящая творческая находка!
А я смотрю на эти чудеса больного воображения и думаю: за каким дьяволом авторы вообще этим занимаются?! Ну, съездили бы за город, шашлыков бы поели... посмотрели бы телевизор... научились бы крестиком вышивать, на худой конец. Им приятно, и читатели не в обиде. И хлама в культуре меньше, а то она и так уже загажена, как привокзальный сортир.
Мне уже давно надоело изображать Капитана Очевидность. Мне каждый раз кажется, что нормальный человек должен узнать некоторые вещи ещё в начальной школе - а уж писатель-то в курсе по умолчанию - но жестокая действительность то и дело меня разочаровывает. Ладно. Ещё один монолог ораторствующего в пустыне. На тему "Природа, погода и литература".
Именно потому, что описания природы - это те самые колёса, которые присобачивают куда угодно, кроме необходимого места.
Подозреваю, это начинается в школе. Детей заставляют вызубрить наизусть, что чуден Днепр при тихой погоде, а она не мраморная, не алебастровая, а живая. Мариванна даже в уме не держит, зачем это нужно - а дети остаются с диким убеждением, что все эти простыни текста про берёзки и тополя нужны в тексте "для красоты". А потом они вырастают, начинают книжки писать - и суют в книжки для красоты описательную фигню страницами, забывая про неё, если дело заходит об экшене.
Представления о красоте у деток своеобразное. Некоторые, к примеру, считают, что самое красивое - это ворох заезженных штампов времён первых пятилеток. "Подточенный талыми водами, снег рухнул в один день. Осев лишь на самую малость, еще вчера повсюду горделиво высились голубоватые сугробы, а теперь, куда ни глянь, шкуру привольно разлегшегося Зимнего Зверя испятнали черные прогалины, да и сама шкура истончилась едва ли не наполовину. Полуденные склоны взлобков, обращенные на юг речные берега и вовсе очистились, жадно впитав в себя прозрачную кровь снегов. Открылась земля, вся в буром плаще полусгнивших прошлогодних листьев. Лес еще не пробудился, не лопнула ни одна почка, не распустился ни один цветок, но ласковое солнце властно растолкало жирные лежебоки тучи и пригревало вовсю, а в глубине дремлющих стволов уже начинали всегдашний свой бег весенние соки", - сочинение старательной пятиклассницы. Видимо, автор этих слов очень наблюдательный человек, раз заметил такое удивительное явление, как таяние снегов весной. У человека со вкусом скулы сводит от словосочетаний, затёртых и заношенных, как позапрошлогодние носки: тут и "горделиво высились", и "ласковое солнце властно", и "начинали свой бег весенние соки". Советский учебник природоведения, тщательно и подробно рассказывающий ошалевшим от скуки маленьким читателям об очевидных вещах очевидными до омерзения словами.
"Весна все увереннее вступала в свои права - над городом раскинулся ослепительно синий небесный свод без единого облачка, и яркое солнце щедро лило на расправляющийся после зимней стужи мир потоки живительного тепла. По мостовым кое-где еще бежали мутные ручейки; еще лежали под заборами и в тенистых местах почерневшие, осевшие сугробы, но весна все-таки наступила, и вместе с ней - надежда на лучшее", - продолжение банкета. Не мог не привести этот чудесный фрагмент. Ни единого живого слова вообще, сплошные стереотипы, сплошное болото из гниющих трупиков давно почивших словоформ. Тут я даже выбрать из текста особенно вязкие штампы не берусь - он штамп целиком. Можно поиграть в интересную игру: взять любой кусок этого текста и закинуть в Гугловский поисковик. Выдаст ли он искомую книгу? Я взял "весна все увереннее вступала в свои права" - и получил ПЯТЬ! МИЛЛИОНОВ! ОТВЕТОВ! Газетные передовицы, рекламные объявления, "художественные", так сказать, тексты. Найдены Злотников и Исьемени, Марина Львова и Марина Серова... можете перепроверить за мной. Реплика встречается у всех этих авторов ДОСЛОВНО! Так процитированное принадлежит Перумову или ещё кому? Это что ж, материал, годный для создания художественного образа? Вот эти расхожие банальности - художественная речь? Да каждый второгодник из школы для умственно отсталых вспомнит эту вступающую в свои права весну, и синий небосвод, и яркое солнце щедро, потому что всю эту дрянь лили в его бедные уши с первого класса!
Писатель - это стиль. А стиль - это личный способ поисков единственно точного, единственно верного слова. Можно ли назвать единственно точным и верным оборот речи, который только ленивый не использовал? Какой же из этого следует вывод?
У Перумова стиля нет. Следовательно, вряд ли можно называть его талантливым писателем. Небездарный автор коммерческих пописушек, точно попадающих в спрос целевой аудитории, да. Но писательский талант там не ночевал.
Но дело не только в отсутствии в приведённых фрагментах текста живого слова и ярких образов. Дело в том, что их ценность в тексте стремится к нулю. Они не содержат необходимой информации. Слова "пришла весна" для любого человека, достигшего пятилетнего возраста означают "таял снег, светило солнце, оседали сугробы, журчали ручьи". Есть ли какая-нибудь нужда всё это перечислять, кроме обычного коммерческого строчкогонства?
Впрочем, пошлость и затёртость - это не единственные достоинства процитированного текста. Кроме прочего, он феноменально неконкретен. "Лес еще не пробудился, не лопнула ни одна почка, не распустился ни один цветок, но ласковое солнце властно растолкало жирные лежебоки тучи и пригревало вовсю, а в глубине дремлющих стволов уже начинали всегдашний свой бег весенние соки" - в каком лесу происходит действие? В подмосковном? На Карельском перешейке? В Среднеземье? В прошлом? В будущем? Север это или юг? Удивительно, до какой степени автору этих слов наплевать на качество своей работы - этот плоский шаблон приложим к смене времён года где угодно, к любому сюжету; везде он будет одинаково не к месту, но нигде не вылезет боками из заштампованного текста. Он написан будто специально для размножения посредством простого копирования - пейзаж типовой, для книжки типовой, для читателя типового, лишённого вкуса.
Как Перумова можно сравнивать с Толкином, на котором он паразитирует - не постигаю.
В качестве "неудачи" Толкина был приведён фрагмент "Властелина Колец": "На юге и на западе тянулись теплые долины Андуина, закрытые с востока хребтом Эфель-Дуата, однако удаленные от его тени, а с севера их защищало Привражье, и только с дальнего юга свободно прилетали и резвились теплые ветерки. Вокруг огромных, давным-давно посаженных, а нынче неухоженных деревьев весело разрастался молодняк: полонил землю душистый тамариск, росли маслины и лавры, можжевельник и мирт, кустился чабрец, извилистыми ветвями заслоняя проросшие плиты, шалфей цвел синими цветками, цвел красными, бледно-зелеными, были тут душица и свежая невзрачница и еще много разных трав, о которых Сэм понятия не имел. Провалы и каменистые скаты заросли камнеломкой и заячьей капустой. Очнулись и выглянули туберозы и анемоны, асфодель и другие лилейные цветы кивали полураскрытыми бутонами, и густой пышно-зеленой травой поросли пруды, в которых задерживались прохладные горные струи на пути в Андуин".Откровенно говоря, я не очень люблю перевод Муравьёва и Кистяковского, предпочёл бы говорить о переводе Григорьевой и Грушецкого, моём любимом и считающемся наиболее эмоционально точным: "На юго-западе его (Итилиэн, пр. М. Д.) встречали тёплые низовья Андуина, с востока защищали Хмурые Горы, с севера -- Пепельные, так что сюда свободно попадали только теплые и влажные морские ветра. Здесь рос уже настоящий лес, некогда обихоженный нуменорцами и заброшенный их потомками.
Огромные деревья, отжив свой век, тихо ложились на землю среди буйной беззаботной поросли; в зарослях тамариска и горького ореха, оливы и лавра попадались можжевельник, мирт и то вьющийся по ветвям деревьев, то оплетающий валуны узорным покровом тимьян. Тут и там в траве вспыхивали фиолетовые, малиновые, желтые метелки шалфея. Сэм углядел майоран и петрушку, но сколько же вокруг было всяких чудных пряных трав, о которых в Шире и не слыхивали! В гротах и галечных долинах уже засветились звездочки камнеломки. Анемоны и примулы проснулись в сырых низинах. Асфодели и лилии кивали полуоткрытыми головками по бережкам крохотных озерец, гасивших звонкие струи ручейков, отдыхавших в прохладных лощинах на своем пути к Андуину", - этот перевод лучше отражает суть. Представьте-ка это стихотворение в прозе вставленным в другую книгу методом копипаста! Да отсюда же веет, дышит Среднеземьем! Вот и нежная внимательность хоббитов к растениям своей земли - хозяйственный Сэм уже отметил травки, годящиеся в пищу в качестве пряных приправ, а оба товарища любуются началом весеннего цветения. Только глухой и слепой ко всему живому, для которого названия "камнеломка", "примула", "асфодель" - просто слова, не представит себе живую картину просыпающейся земли, каждое дитя которой автор зовёт по имени, как родню. Вот и ароматы, и звуки этого местечка в Среднеземье - тёплый влажный морской ветер, сырость низинок, запахи можжевельника, тимьяна, шалфея и лавра... Вот и его атмосфера - рубеж, последний мирный уголок, мучительно прелестный, каждая деталь важна, каждая травинка - товарищ, то ли будет в Мордоре!
Как этот поэтический и подробный текст, необыкновенно живописный, чётко привязанный и к миру, и к героям, вообще можно сравнивать с картонным шаблоном Перумова?
У Перумова - чёткие финансовые резоны, а его поклонникам невдомёк: описания живого мира - суть вещей, образующая сюжет, образующая атмосферу, образующая персонажей деталь сложного организма романа. Писатель не сорит словами зря; каждое из них - работает на идею. Читатель наблюдает живой мир глазами героя - а герой видит не небо и солнце, а то, что принципиально значимо для него в определённый момент своей жизни. Описания природы - описания внутреннего состояния героя; мир подчёркивает и оттеняет их. Суть вещей: человек и мир в вечном взаимодействии.
Для стилистического контраста - ещё одно описание весны.
"Я остановился изумленный. Старая слива рядом с заправочной колонкой за ночь расцвела. Всю зиму она стояла кривой и голой. Мы вешали на нее старые покрышки, напяливали на ветки банки из-под смазочного масла, чтобы просушить их. На ней удобно размещалось все, начиная от обтирочных тряпок до моторных капотов; несколько дней тому назад на ней развевались после стирки наши синие рабочие штаны. Еще вчера ничего нельзя было заметить, и вот внезапно, за одну ночь, такое волшебное превращение: она стала мерцающим розово-белым облаком, облаком светлых цветов, как будто стая бабочек, заблудившись, прилетела в наш грязный двор..." - пример блестящего описания весны, сделанного исключительно талантливым писателем. Сравните и это с плоским убожеством Перумова: вот оно, живое видение, вот явление весны, врезавшееся в душу, вот момент воскрешения, обновления и прозрения. Слива, за одну ночь превратившаяся в облако бабочек - воскрешённая душа Роберта Локампа - чистый свет, внесённый в жизнь любовью - хрупкое чудо, возникшее среди обыденности и грязи - уязвимость и прелесть. Из нескольких строк понятно, и кто это видел, и где он это видел, и почему он увидел именно так. Живой художественный образ - не только природы, но и наблюдающего её человека.
Ещё раз повторю: швыряние ИМХами - внелитературный критерий оценки текста. Я допускаю мысль, что кому-то может "нравиться" Перумов и "не нравиться" Ремарк. Но литературоведение - наука. Как любая наука, оно располагает объективными критериями оценки. Объективно - текст Перумова вторичен, заштампован и не является художественным, текст Ремарка - пусть перевод его - глубоко психологичен, оригинален, исполнен живых эмоций. Процитированный фрагмент Перумова может быть выброшен из текста романа без малейшего ущерба для сюжета и образов; выбросив процитированный фрагмент текста Ремарка, мы обедним и сделаем на порядок более плоским образ героя. Итак, мы наблюдаем описание природы в качестве сюжетообразующего элемента.
Но пейзаж в тексте может быть не только эпизодом, фрагментом сюжетообразования. Писатель может сделать описание природы центральной метафорой текста, зримым воплощением идеи целого романа, его кульминационным местом. Сразу вспоминается...
"Передним из-за поворота появилось несколько невысоких деревьев с острымизелеными листьяминеобычайной нежности и хрупкости; огромные матово-белыецветы лезли на макушку, сваливались с сучьев. Они висели гроздьями и былипышными, огромными, блестящими, как елочные украшения. То есть каждыйцветок не был огромным, он был крошечным, но вся шапка была огромной, кактеатральная люстра. А цвет у шапки был талого молока: матовый и чутьмолочно-желтый. Нигде Зыбин не видел ничего подобного.
- Что это за деревья? - спросил он.
- А мертвые, - ответил парень. - Задушенные.
- Но на них же листья и цветы, - сказал Зыбин.
- А вы подойдите, подойдите, - сказал парень.
Это была действительно мертвая роща, стояли трупы деревьев. И дажедревесина у этих трупов была неживая, мертвенно-сизая, серебристо-зеленая,с обвалившейся корой, и кора тоже лупилась, коробилась и просто отлетала,как отмершая кожа. А по всем мертвым сукам, выгибаясь, ползла гибкая,хваткая, хлесткая змея - повилика. Это ее листики весело зеленели намертвых сучьях, на всех мучительных развилках их; это ее цветы гроздьямимельчайших присосков и щупальцев, удивительно нежные и спокойные, виселина сучьях. Они были так чужды этой суровой и честной смертной бедности,что казались почти ослепительными. Они были как взрыв чего-товеликолепного, как мрачный и волшебный секрет этой мертвой реки и сухойдолины ее. В этом лесу было что-то сродное избушке на курьих ножках, иликладу Кащея, или полю, усеянному мертвыми костями.
- Страшное дело, - сказал Зыбин. - Вы понимаете, Кларочка, они жемертвые. Их повилика задушила.
Клара ничего не сказала, только мотнула как-то головой.
- И она тоже погибнет, - сказал Зыбин, - только она не знает об этом. Она такая же смертная, как и они. Вот выпьет их до капли и сдохнет".
Прекрасное и жуткое описание рощи, убитой повиликой - ярчайшая метафора, образ красочной и праздничной несвободы, образ "радостного", "бодрого", "красивого" убийства, образ убийцы, сознающего себя правым, образ торжествующего убийцы - одно из сильнейших в творчестве Домбровского. Удар по нервам, эмоциональный взрыв, описание цветов, растения - превращённое в притчу, звучащее набатом. Кто-нибудь ещё сомневается в необходимости описаний для выстраивания сюжета и для идеи романа?
В сравнении с описаниями, увязанными в сюжет, даже элегантные и поэтические "красивости ради красивостей" смотрятся довольно блёкло. "Есть ли на свете картина прекраснее, чем закат в пустыне, когда солнце, будто бы устыдившись вдруг за свою белесую полдневную ярость, начинает задаривать гостя пригоршнями красок немыслимой чистоты и нежности! Особенно хороши неисчислимые оттенки сиреневого, в мгновение ока обращающие гряды барханов в зачарованное море - смотрите не упустите эту пару минут, они никогда уже не повторятся... А предрассветный миг, когда первый проблеск зари обрывает на полутакте чопорный менуэт лунных теней на вощеном паркете такыров - ибо эти балы навечно сокрыты от непосвященных, предпочитающих день ночи... А неизбывная трагедия того часа, когда могущество тьмы начинает клониться к упадку и пушистые гроздья вечерних созвездий внезапно обращаются в колкое льдистое крошево - то самое, что под утро осядет изморозью на вороненом щебне хаммадов..." - описание поэтично, художественно, но. Знатоки творчества Еськова, скажите мне, пожалуйста, насколько наличие или отсутствие этого описания влияет на сюжет вещи, на её идею, на образы персонажей? Что - кроме чисто эстетического удовольствия - потеряет текст вместе с этим описанием?
Впрочем, как бы там ни было, в данном случае надо отдать фрагменту должное - конкретную и художественную информацию о пустыне он несёт. Еськов - очевидно, значительно более талантливый писатель, чем Перумов. Мне только представляется, что просто информации о просто пустыне маловато для художественного текста, как бы роскошно она не была преподнесена. Впрочем, не зная текста целиком, я могу и ошибиться.
Я понимаю, что в нынешние времена напоминание о писательской чести вызывает у толпы щелкопёров истерический хохот, как у упомянутых Покровским проституток - слова о любви. Я понимаю, что большая часть современной пописывающей братии тянет текст до десяти-двенадцати укладывающихся в формат авторских листов правдами и неправдами. Но неужели крохотный гонорар окупает позор от созданного посредством высасывания из пальца тоскливого убожества?!
Если кто-то вдруг озабочен формированием литературного вкуса - запомните: описания в тексте - функциональны! Они - не для красоты, они несут информацию о мире или о героях. Если вам нечего сказать - не описывайте природу! Если вам кажется, что без данного конкретного описания природы можно обойтись - его нужно выкинуть. Если вам хочется занять страничку пустопорожними словесами о том, что небо, солнце и луна - подавите в себе это желание и думайте над плотностью текста.
В общем, как сказал Александр Иванов, который кое-чего стоил: "Поэт, восславь свой мусоропровод!" Оно было дельно сказано.