Аннотация: опубликован в сборнике "Южный город" вып.23
Сто процентов счастья
- Ну, вот, Миша - Das Ende krönt das Werke, то есть, конец - делу венец. - Доктор Гильдебрандт не мог отказать себе в удовольствии иногда произнести на родном языке хотя бы отдельные фразы или слова, правда, сразу переводя на русский. Он отвернулся от монитора и сжал лицо. Ладони скользнули вниз, огладив аккуратно постриженную седоватую бороду.
- Что, Борис Эвальдович, нашли книжку с пословицами и всю её выучили? - пошутил Михаил. Он держал прибор, похожий на игрушечный водяной пистолет над головой белой лабораторной крысы, зафиксированной в пластиковом контейнере. Луч, бьющий из прибора, растекался по шерсти синим пятном, от чего казалось, что на крысу надета синяя беретка.
- Нель, - позвал он после зуммера секундомера, - подай другую.
Миниатюрная рыженькая лаборантка побежала выполнять поручение.
- Миша, ты не понимаешь, - доктор поскрёб подбородок, - всё, пора.
- Что пора? Уходить? Я ещё немного повожусь. - Михаил не следил за ходом мысли доктора.
- Думаю, пора переходить к следующему этапу.
Михаил недоверчиво покрутил головой, отчего хвостик забранных назад тёмных волос завозил по спине:
- Может, проведём ещё серию на "резусах"?
Доктор Гильдебрандт устало отмахнулся:
- Бумаги на них год оформлять придётся. "Экзоо" - любитель палки в колёса вставлять. А так, есть возможность уже через полгода результат получить.
- Здорово! Пять лет шажочками, шажочками, и вдруг раз - сразу шажище! Представляю заголовки - "Доктор Гильдебрандт и Михаил Бешенцев - продавцы счастья.
- Миш, ты, конечно, физик гениальный и что бы я без тебя делал, но кенгуру рано изображать. Нельзя сбрасывать со счетов и случайные факторы.
- В принципе, - задумался Михаил, - в экспериментальной группе выживаемость стопроцентная. Если считаете, что пора на людях... я не против. - Он посмотрел в искренние прозрачно-голубые глаза Бориса Эвальдовича.
- Ай! - взвизгнула Неля, резко откинув укусившую её крысу. На остром кончике носа молоденькой лаборантки выступила капелька крови, глаза мгновенно налились слезами. Михаил с Борисом Эвальдовичем, оставив дискуссию, бросились ловить агрессивную беглянку.
***
Доктор Гильдебрандт жил недалеко от лаборатории. Удобно устроившись на водительском сидении, назвал адрес и мысленно погрузился в события прошедшего дня. Машина шла мягко, ровно, на разрешённой скорости. Доктор мог бы расположиться и на широком заднем сидении, но сила привычки взяла верх. До пригородного посёлка с зелёными газонами и высокими белыми фонарями всего двадцать минут.
Вскоре доброжелательный баритон произнёс: "До окончания поездки осталось 30 метров... 20 метров... 10 метров... Вы прибыли...
Доктор очнулся от раздумий и отключил автомобиль. Тёмные окна дома негостеприимно отталкивали взгляд. Только одно - особенное, дорогостоящее - на втором этаже поблёскивало экранируемыми сполохами. "Опять в сэлфе", - нахмурился Борис Эвальдович, подумав о сыне.
Замок в двери дома капризничал. Импульс э-ключа будто почувствовал настроение доктора и забастовал. Наконец, замок щёлкнул. Пройдя через тёмный холл, доктор поднялся на второй этаж и остановился перед комнатой сына. Тихо постучал. Из-за двери слышался рёв мотора и визг покрышек. Борис Эвальдович постучал ещё раз, подождал и решительно дёрнул дверь на себя.
Звуки исчезли. Белобрысый худой подросток осоловело смотрел перед собой. Руки вцепились в руль, нога судорожно искала педаль газа.
Доктор хмыкнул - так нелепо выглядел сын, сидящий в кресле посредине комнаты. Виртуальная машина исчезла, а ему всё ещё казалось, что он едет.
- Опять контур порвал! - заорал Эрик, по-девичьи фарфоровая кожа лица налилась краской. - Просил же не заходить, когда я в сэлфе!
- Прости, Эрик, только хотел поздороваться. Может, поужинаем вместе? - мягко сказал доктор.
- Я занят, - белый ёжик на голове вызывающе топорщился.
Борис Эвальдович без слов отступил в коридор и поплёлся в свою спальню. Ужинать расхотелось.
- Здравствуй, дорогая, - обратился он к портрету на прикроватной тумбочке и нежно провёл кончиками пальцев по лицу женщины.
Её пепельные локоны были откинуты ветром, глаза смотрели ясно, уверенно и счастливо.
- Прости, Марина, снова задержался, - продолжил доктор, расправляя двуспальную кровать. Он раздевался, слова текли неторопливо, падали крупными каплями на пушистый ковёр.
С привычным отчаянием Борис Эвальдович прижался щекой к прохладному сатину наволочки.
- Спокойной ночи, родная, - пожелал в темноту. Нащупал на тумбочке подаренный женой на счастье фетровый глюксбриннер - поросёнок, на нём четырёхлистный клевер и сверху ещё божья коровка, положил его на подушку и накрыл ладонью.
Когда-то давно, наверное, в прошлой жизни, он признался жене, что скучает по родине, оставленной ради перспективной работы, по привычному образу жизни, по возможности болтать ни о чём на родном языке. И Марина придумала порадовать его традиционным в Германии талисманом на счастье. Одного символа ей показалось мало, и она собрала сразу три. "Alle gute Dinge sind drei, хороших вещей, как правило, три", - сказал он тогда, имея ввиду работу, сына и Марину.
Лёгкое мимолётное касание прохладных пальцев заставляет его повернуться. Они в открытой машине несутся по дороге, а доктор всё прибавляет и прибавляет скорость. Жена смеётся, ветер треплет волосы, и они то и дело попадают ей в рот.
- Тебе нравится? - кричит Борис. - Я лучший сэлфер города!
- Да! Ты лучший сэлфер, - воодушевляется жена, - ты вообще лучший!
Она встаёт во весь рост, раскидывает руки, держа за края лёгкий шарфик цвета павлиньего пера и радостно скандирует:
- Ты - лучший сэлфер! Ты - лучший муж! Ты - лучший отец! Ты - лучший врач!
Он засматривается на это яркое, счастливое чудо, и, уже поворачивая обратно голову, боковым зрением замечает что-то - какую-то помеху на дороге. Резко выкручивая руль, в который раз понимает, что не успеть. За секунду до забытья он снова видит полёт синей диковинной птицы.
Борис Эвальдович с трудом разжал судорожно вцепившиеся в простынь пальцы. Последнее время он постоянно просыпался больным. Тело казалось онемевшим, ноги распухшими. Металлический привкус во рту проходил только после второй чашки кофе.
Сын уже сидел за столом и завтракал.
- Опять не спал? - осторожно спросил Борис Эвальдович.
- А что? - с вызовом парировал Эрик, уставившись на отца покрасневшими, слегка мутными глазами.
- Нам нужно поговорить. Обсудить твои планы на будущее. Сэлфинг это не профессия.
- Не всем же быть такими ответственными, таким гениальными и трудолюбивыми как ты, - съехидничал Эрик. - Но ты ведь не оставишь своего непутёвого сына на произвол судьбы.
Борис Эвальдович вскинул руку с вытянутым указательным пальцем, но остановился, опустил её на стол и, прежде чем ответить, три раза медленно вдохнул, выдохнул.
- Bübchen, малыш, прошу, давай вечером сядем и спокойно поговорим.
- Я тебе не малыш. Если придёшь пораньше, может и ...
Эрик не успел закончить. Зазвонил телефон.
- Прости, это с работы, - сказал Борис Эвальдович и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
Гримаса отвращения, состряпанная Эриком, осталась незамеченной.
***
Апрельское прозрачное небо соперничало яркой синевой с глянцевыми фасадами домов. Компания подростков вразвалочку шла по тротуару, но показной расслабленности противоречили настороженные цепкие взгляды по сторонам.
- Смотри, а если эта? - спрашивали то Чёмыш, то Лен. Но Эрик продолжал идти, высматривая подходящее авто.
Круглые стикеры с зелёным деревом в центре встречались на лобовых стеклах довольно часто. Такими автомобилями можно было самостоятельно управлять только за городом. А вот машина с полностью отключенным режимом Google, была редкостью. Жёлтую, отливающую перламутром многоэтажку на белом фоне, надо было ещё поискать.
Вдруг щёки Эрика заалели. Он прислонился к холодной стене подвернувшейся кафешки, остальные четверо расположились рядом.
- Чё эт, прям как чюля краснеешь? - вякнул было мелкий пацан - новенький, но тут же был оттащен Толстым Дрю назад для вразумления.
Эрик равнодушно слушая придушенные звуки, продолжал сосредоточенно осматривать местность. Неожиданно оторвался от стены и уверенно направился к чёрной Ауди, стоящей напротив.
Он ласково обвёл указательным пальцем белый круг. Вот она - свобода! Осталась ерунда - вскрыть сигнализацию.
Эрик скользнул на водительское сиденье, и сразу рванул с места. Чёмыш и Лен ещё возились сзади, утрамбовывая Толстого Дрю, как там, где только что стояла чёрная Ауди, остался только звук её мотора и промедливший новичок - на спине, с разодранным рукавом.
Чёмыш, отпихиваясь от друзей, перелез на переднее сиденье, и, с трудом поймав распахнувшуюся дверь, захлопнул её.
Эрик с наслаждением сжал руль, радуясь его упругости и послушанию. Итак...
Ускорение до первого поворота.
Тормозная загрузка.
Тянущий газ на выход.
И, наконец - дорога. Не дорога - шахматная доска. Эрик впустил в себя этот образ, сделал несколько пробных перемещений, прощупывая поток на несколько ходов вперёд. Подсознание отбросило контроль, и чёрный лакированный конь уверенно ворвался в сеанс одновременной игры. Правила и светофоры отменялись.
Толстый Дрю чавкал и, как всегда, крошил сухарями вокруг себя.
- Давай! - Заорал он, увидев вдалеке собирающегося переходить дорогу пожилого мужчину, невзрачность и неуверенность которого обещали первоклассную потеху. Толстый Дрю возбуждённо вцепился в переднее сиденье, сухари из пакетика посыпались на Чёмыша.
Мужчина огляделся, и, видимо, решив, что успеет, потрусил вперёд. Эрик замер в предвкушении, не сбавляя скорость.
Время спрессовалось в крохотную, но отчаянно тяжёлую точку.
Эрик до капли впитал сладкое тошнотворное мгновение промедления, и резко "сломал" педаль тормоза. Она оргазмически подёргиваясь под ногой, пыталась выскользнуть. Пришлось нажимать грубо, бесстыдно втаптывать её в пол. Раздался неприятный, похожий на хруст, звук.
Тормозной путь.
Остановка.
Эрик успел коснуться разгорячённым лбом холодного стекла и поймать вытаращенный взгляд пешехода, как ремень безопасности отбросил его назад.
Секунда, чтобы от полного расслабления перейти к боевой готовности, и - следующая партия.
В оглушительный хохот Чёмыша и визгливое подвывание Лена, колотящего кулаками по заднему стеклу, вклинился звук сирены.
***
Доктор Гильдебрандт и ректор Медицинского Университета Леонид Страховерский уже минут сорок сидели в приёмной Министерства Здравоохранения на неудобных стульях. Стены комнаты создавали странный акустический эффект - отражали и усиливали звуки, поэтому и разговаривать было тоже неудобно.
- Лёнь, я с тобой, предварительно поделился, по дружбе. Для окончательного решения мне нужно ещё немного времени, а ты, притащил меня сюда, - шёпот Бориса Эвальдовича, сухой и шелестящий, не удалялся далеко от хозяина, а ссыпался ему прямо под ноги.
- А чего тянуть кота ... за брови? Ты же уверен. Сам сказал, что уверен, - шепот пузатого Леонида, наоборот, попадал не только в уши собеседника, но и пинг-понговым мячиком отскакивал от стен.
Секретарь не одобрительно поглядывала на собеседников и, прикладывая тонкий пальчик к губам, призывала к порядку.
- Уверен, - почти не разжимая зубы, пытался придать беседе приватность Борис Эвальдович. - Я думал в Министерстве Образования договориться о нескольких трудных подростках, понимаешь, таких... безнадёжных, что ли.
- Не дрейфь, - тяжёлой пятерней хлопнул Леонид по спине нерешительного товарища, и продолжил, - что такое Министерство Образования? Это же сплошь рамки, директивы, протоколы, разрешения. "Экзоо", так сказать, им в подмётки не годится.
- А здесь, что, можно всё?
- Нет, почему всё? Не всё, - искренне удивился Леонид и, разулыбавшись, добавил, - не всё, но многое. Им не привыкать к нападкам общественности. Науку без риска не продвинешь. Это тебе не буковки в формулках переставлять. Без тонкого подхода к приемлемому обоснованию использования биологического материала, так сказать, не обойдёшься.
- Биологического чего? - переспросил Доктор Гильдебрандт, - ты о "резусах"?
- Какие вы, психиатры, нежные, - Леонид начал терять терпение. - Слушай, для чистоты эксперимента тебе необходима большая выборка, и, желательно, однородная, чтобы экспериментальная и контрольная группы в начале эксперимента качественно не отличались. Я тебе как родному выхлопочу детдомовских. Уверяю, там все как один - несчастные ребятишки. Опять же, с родителями никаких проблем. Так что абсолютно твой контингент.
- Конечно, вариант соблазнительный, но... - доктор задумался.
- Давай, без "но", лучше скажи, название уже придумал для своей, так сказать, хреновины? А то спросит сейчас, - Леонид махнул головой в сторону кабинета министра, - не на пальцах же объяснять.
- "Глюксбриннер", - немного помолчав, сказал Борис Эвальдович.
- Слушай, сколько лет, как переехал, а всё никак фатерланд свой не забудешь...
- Министр готов вас принять, - вежливо прервала их беседу секретарь.
- Леонид! Рад, очень рад лицезреть, - ласково пророкотал министр, не поднимаясь из белого широкого кресла.
"Двое из ларца, одинаковых с лица", - подумалось Борису Эвальдовичу.
Тяжёлый шлепок по спине вернул его к действительности.
- Вот, наш, так сказать, местный гений, Борис Эвальдович Гильдебрандт - практикующий врач-психиатр, доктор медицинских наук и просто хороший человек, - Леонид подтолкнул друга к стулу. - Такое сгенерировал - выгодная вещица!
- Выкладывай, - выражение глаз министра поменялось с ласкового на деловое.
Борис Эвальдович не сразу сориентировался, к кому относилась эта просьба. Но увидев обращённые к нему глаза Леонида, понял, что теперь и он, простой доктор, с министром "на ты".
- Полагаю, технические детали вам не интересны, - сказал Борис Эвальдович, и, после одобрительного кивка министра, продолжил. - Остановлюсь более подробно на практическом применении.
Доктор встал и, несмотря на приглашающий жест министра остаться сидеть, начал прохаживаться, по давнишней лекторской привычке:
- Реакция человека на стресс зависит от генетических особенностей, но не только. У людей, имевших счастливое детство, и у тех, кто рос в неблагоприятных условиях, одни и те же варианты генов могут проявляться по-разному. Пережитый в детстве стресс меняет работу генов стрессового ответа пожизненно.
Не удивительно, что дети, испытавшие любые формы насилия, нуждаются в длительной реабилитации. Причём, некоторые негативные последствия могут оставаться на долгие годы, а то и на всю жизнь. Zum Beispiel, например, непереносимая душевная боль может привести к суициду. Использование "Глюксбриннера" принесёт и моральные, и материальные выгоды и для отдельных личностей, и для общества, и для государства в целом.
Путем "настройки" нужных нейронов гиппокампа, не замещая воспоминания стандартным ложным набором, мы изменим только окраску воспоминаний на противоположную - минус на плюс.
Понимаю, может быть "иллюзия" звучит неубедительно, но это, поверьте, не так уж и плохо. - Доктор жестом остановил попытавшегося что-то сказать Леонида. - Проведу аналогию со сновидениями. По прошествии времени и яркие сны, и реально произошедшие события оцениваются нами в одинаковом эмоциональном диапазоне. И привнесённые извне воспоминания о счастливом детстве вызовут впоследствии вполне реальное чувство довольства, уверенности.
Хотелось бы ещё остановиться на эпигенетических процессах...
- Борис, ближе к делу, не на лекции, - перебил Леонид. - Короче, - повернулся он к министру, - достаточно один раз выделить сумму на оплату воздействия этого... глюксбри...чего-то там, и не нужно тратиться на реабилитацию суицидников, преступников. Соответственно можно будет оптимизировать количество психологов, соцработников, сэкономить на особых условиях для осчастливливания - праздники, кружки там.
- В общем, ты хочешь сказать, что глюки для электората будут обходиться дешевле, - подытожил министр и добавил, одобрительно кивая: - Салтыкова-Щедрина почитываешь? Молодец, голова.
- Простите, - поправил доктор, - при выборе названия, я опирался не на сленговое слово "глюк". "Der Glück" по-немецки - счастье, отсюда "Глюксбриннер" - "приносящий счастье".
- Ну да, - Леонид заговорщически подмигнул министру, - дешёвое счастье от глюков, к тому же еще и разрешённое законом.
Они довольно загоготали.
Борис Эвальдович замолчал, потеряв нить рассуждений. В кармане завибрировал телефон. - Извините, - Борис Эвальдович отвернулся, вытащил его и неловко прижал к уху, от раздавшегося оттуда официального тона, похолодело в позвоночнике. "Здравствуйте. Отец Эрика Борисовича? Ваш сын задержан за незаконный сэлфинг".
Поначалу он сразу после таких звонков бросал все дела, мчался, чертыхаясь и закипая. Теперь же поехал за Эриком под вечер. Привычно долго униженно извинялся, прятал глаза и кланялся, спиной отступая к выходу.
По дороге домой пытался говорить о возможном обеспеченном будущем, о неразумности риска, о том, что следующий раз штрафом дело не закончится. Слова получались плоскими, затёртыми, беспомощными, как и он сам.
Дома Эрик демонстративно захлопнул дверь своей комнаты. Ответом на увещевания Бориса Эвальдовича был рёв мотора.
Спальня встретила тишиной и затхлостью нежилого помещения.
- Здравствуй, дорогая, - скользнул пальцами по стеклу портрета, взял глюксбриннер и бессильно опустился на кровать.
Первый Новый год вместе. Глюксбриннер сделанный руками жены. "Вот тебе на счастье поросёнок, клевер и божья коровка!" - вспомнил он. Марина преподнесла ему подарок также восторженно, как делала всё остальное.
"Alle gute Dinge sind drei, хороших вещей, как правило, три, - Борис Эвальдович потёр большим пальцем божью коровку. Когда-то плотная колкая фетровая ткань теперь стала мягкой и податливой. - Что у меня осталось от них? От трёх хороших вещей?"
Ярость давно ушла, оставив ленивую липкую ненависть к себе - и не отмыть, и не прогнать.
Засыпая, он чувствовал, как мозг давит изнутри на череп, как медлительно, но настойчиво ворочаются мысли, подсовывая размытые картинки.
Его "Глюксбриннер", так похожий на смешной разноцветный водяной пистолет, приставлен к голове сына.
Сияние окрашивает белые волосы Эрика в цвет индиго, кажется, что это синяя беретка.
На щеке вытатуирован лист клевера и по нему, шевеля усиками, ползёт божья коровка.
А потом снова - скорость... счастье... ослепительный полёт...
И боль в скрюченных пальцах.
* * *
Перезревший август готовился лопнуть от зноя. Дни были насыщенно-жёлтыми, а ночи сказочно фиолетовыми. Борис Эвальдович впервые за долгое время испытывал если не счастье, то довольство. Удовлетворение от победы над проблемой не сравнить ни с чем. Позабытое ощущение полного контроля над жизнью, когда всё зависит только от тебя, вернулось, и ему это нравилось.
Решение опробовать "Глюксбриннер" на Эрике далось трудно, но окупилось сторицей. Эрик уже полгода не вспоминал о сэлфинге, спал по ночам, да и от совместных ужинов не отказывался. Они наконец-то улыбались друг другу.
Эксперимент близился к завершению. Борис Эвальдович сидел за компьютером и работал над заключением: "У детей экспериментальной группы повысилась активность в игре, полевое поведение сменилось волевым, стал спокойнее сон. Некоторым детям даже удалось снять такие диагнозы как энурез и заикание...". Вроде бы всё шло по плану. Но забыть и не принимать в расчёт три несчастных случая в экспериментальной группе, не получалось. Пришлось, конечно, уменьшить на это же количество детей и контрольную группу, но для эксперимента это не критично. Борис Эвальдович задумчиво тёр подбородок. Он читал полицейские отчёты. Несчастный случай, все три раза. Но не слишком ли много для случайности?
Неля нервничала в открытую. Она снова и снова просматривала свидетельства очевидцев, опрашивала детей из экспериментальной и контрольной групп, всё искала что-то. Видимо, стопроцентную уверенность, что это не суицид.
- Борис Эвальдович, - прозвенел в тишине тонкий девчоночий голос Нели, ворвавшейся в лабораторию, - вы говорили, что три несчастных случая на всю выборку не скажутся на результатах эксперимента. Это если они каждый в своём роде единичны. А я нашла, что их связывает, - решительно сказала она и заправила за ухо рыжую прядь.
- Неля, присядьте. Я ценю вашу помощь, но, извините, излишний романтизм, может повлиять на вашу объективность при интерпретации фактов.
- Борис Эвальдович, вот я чувствовала, что-то не так, что-то мелькает, - Неля неопределённо пошевелила пальцами, - не ухватить. Из показаний ясно только то, что у всех троих за несколько дней до смерти были галлюцинации. Но это не давало ответа на вопрос, почему именно у них. Чем эти дети отличались от остальных? Я проверила их биографии.
- А что биографии? Дети были отобраны по одному общему признаку, они все из неблагополучных семей. - Борис Эвальдович замолчал. Померещились барственные интонации Страховерского, даже появился мерзкий привкус во рту.
Неля приняла его замешательство за нарождающееся сомнение и продолжила:
- Да, по документам всё так. А на деле... Я ходила туда, где они жили раньше, до детдома, поговорила с соседями. Нормальные адекватные семьи. Это дело рук ювенальных инспекторов - выполняли заказ под опёку. Погибшие дети попали в наш эксперимент случайно, по халатности.
- То есть ты хочешь сказать, что у них о раннем стрессе речь не идёт... Значит, если облучение синим светом поменяло у счастливых детей окраску воспоминаний о материнской любви на противоположную... - Борис Эвальдович сжал виски пальцами и замер, уставившись в пол. Неля кивала, не переставая, как игрушечная собачка в машине:
- Точно! Первое время это никак не проявлялось, но изменения, видимо, были нестабильны, и в результате - внутренний конфликт. Как следствие - галлюцинации. И уже на их фоне вполне могло произойти что угодно.
Борис Эвальдович медленно и отчётливо произнёс:
- Знаешь, Нель, я несколько раз слышал, как Эрик с кем-то разговаривает в комнате, но там точно никого не было. Я предположил, что он читает вслух.
Телефон завибрировал, прокручиваясь на столе. Борис Эвальдович поймал его. - Слушаю... Адрес? - Его лицо окаменело. Глаза как-то сразу опустели, будто душа спешно покинула тело. Осиротевшая оболочка поднялась и, шаркая, вышла следом.
* * *
Борис Эвальдович бежал. Машину пришлось бросить перед шлагбаумом. Очки куда-то делись и цифры на домах расплывались.
Возле следующего дома он увидел толпу. Ну, как толпу, несколько человек посреди пустого двора. Они выглядели одним целым, одинаково задирали вверх головы, одинаково прикладывали козырьком ладони к глазам.
Ему казалось, что он бежит, бежит, но не может сдвинуться с места, как в кошмаре. Ноги налились свинцом, воздух царапал гортань и проливался в лёгкие едкой кислотой. Борис Эвальдович споткнулся о мусорку, успел схватиться за тонкий хилый стволик недавно посаженного деревца и стоял, согнувшись, желая одного - чтобы исчезла боль, раздирающая грудь.
Откуда-то сверху он услышал знакомый голос и смех:
- Мам, вода такая тёплая. Отпусти, я уже не боюсь.
- Эрик, bübchen, - Борис Эвальдович выпрямился, повернулся на голос, так же, как остальные задрал вверх подбородок. Солнце в сговоре с близорукостью превратило силуэты домов, людей в пляшущие радужные пятна.
- Папа, ты пришёл! - помахал ему рукой Эрик. - А я плавать научился! Смотри, я тебе сейчас покажу!
- Малыш, подожди, я помогу тебе, - услышал не голос, хрип и шум крови, выдавливающей барабанные перепонки.
- Не надо, меня мама поддержит. Но я и сам могу. Хочу, чтобы ты увидел, как я сам.
- Подожди, Эрик, я с вами, спроси у мамы, она ведь не против...
- Ну, ладно. Только встань туда, подальше. Смотри, я к тебе поплыву.
В нескольких шагах от Эрика сбоку появился человек, он приближался осторожно, бесшумно, не хватило нескольких мгновений. Борис Эвальдович рывком кинулся к дому и, остановившись, увидел высоко над собой распахнувшуюся синюю куртку сына.
Удар сердца остановил время.
Он снова в машине, смотрит на долгий неправдоподобно замедленный полёт синей птицы. Не надеясь на слабые вытянутые руки, старается подставить дряблую грудь, начинающий выпирать живот - всё ненавидимое отмирающее тело, такое необходимое теперь для единственно важной цели - подхватить, удержать это счастливое сумасшедшее чудо.
Удар сокрушил поражённые артритом суставы, хрупкие кости, перемолол внутренности. Боль ошпарила на миг и откатилась, уступив место бесчувственности вещи, предмета.
Борис Эвальдович сглатывал заливающую горло кровь, выталкивал её языком, хрипел, захлёбываясь. Её капли пачкали белые волосы Эрика, лежащего сверху. Он боролся только чтобы узнать, чем стало его тело для Эрика - домовиной или колыбелью. Сердце, дёрнувшись, затрепыхалось и остановилось.
Тишина залепила уши, темнота - глаза. В последние осознанные секунды он уловил слабые, как подрагивание сжатого в ладони воробья, толчки.
Борис Эвальдович успокоился, это определённо билось не его сердце.