В Омахе нас встречал Дэвид Духовны. Он молился и падал на очко, которое услужливо говорило с ним голосом Дэвида Копперфилда. Но это всё лирика. А меж тем набился полный зал почитателей Толкина нам в друзья. А мы набивали себе цену, выходя на сцену Патрик-Холла в мантиях, кисточках, тубусах и с дипломами под мышкой, на которых было написано: "In God we trust. Привет, дровосеки. Мы вам конфет принесли!". Выходит Гробокоп с чемоданом за плечами, берёт всех работников сцены за руки и они кланяются. Затем мы достаём из чемодана Томаса Либкнехта капусту и бреемся (для справки: Гробокоп - это не американский супермен, а советский (нек)романтик-могильщик). Ведущий пятернёй приглаживает шевелюру и объявляет начало праздника.На заднем плане индейцы племени Гагайя танцуют канкан и передают друг другу томагавк. Выбегают на сцену клоуна и громко матерятся, а на заднем плане наш земляк Эдуард Лимонов читает про себя пьесу "Владимир Маяковский" Владимира Маяковского. Индейцы его заслоняют и порочат. Ведущий становится в позу Луки Медичи и говорит: "Ne nado bla-bla-bla!". Я слышу знакомое русское слово и потею. Несут сливы на бумаге. Фил задаёт первый вопрос:
- Эй, чу"вваки, г"де з"десь суппермаркет?
Ожидая ответа, он задумчиво гладит кулисы, закатывает глаза и виляет ногами. Я неопределённо машу рукой в сторону его лица. Лицо меняется и пухнет.
- Следующий вопрос. Не подскажете, который час?
- Пошёл на хуй.
- Может, познакомимся?
- И - эх-хххх...
(Громкий всплеск эмоций)
- Печёт?
- Русские!
- Э-э... Вы последний в очереди?
С этими словами косноязычный Фил приседает и улыбается. Публика кидает в него помидоры, анчоусы и выплёвывает фруктовый салат. Мы сидим на сцене и читаем комиксы. Уборщица обращает на нас внимание.
- А что вы читаете?
- А что, нет? - возмущаюсь я.
- Вы кто? - просыпается ведущий.
- А что, непохоже?
- Не отвечайте вопросом на вопрос!
- Еврей!
- Это что, допрос?
- Суки хуевы!
Входит полиция нравов и уводит бесстыдника из зала в туалет. Интервью продолжается. Уже в туалете. Коп, поглаживая писсуар, достаёт полосатый жезл.
- Зебра, однако, - блеснул он знанием русского языка.
Затем коп кланяется, садится на унитаз и достаёт газету. Остальные выходят: из себя и из сортира. В зале гробовое молчание, как писал Маяковский: "Простое, как мычание". Но, поскольку действие разворачивается не в туалете, а на сцене, мы с вами возвращаемся туда. Ослабив ремень, я распространяюсь о метафизике истории.
- Однажды к Суворову в спальню зашёл царь. Он поправил портьеру над ложем полководца, перекрестился похмельно на будуар и промолвил величественным голосом: "Война, бля" - "Шо, бля, Ваше величество?" - "Война, бля. Надевай портки и на войну" - "А не пошли бы вы в жопу, Ваше величество?" - "Ты что, охуел, раб божий?" - "Ну, тогда в бордель" - "Ну, идём, хер с тобой".
Ведуший так вошёл во вкус, что не мог остановиться. Особенно его левая рука.
- А что было дальше?
- А дальше началась война, - подхватил я. - И в то время, как Автономнакя Область Бородания присоединялась к Занзибару, а фельдмаршал Антон нагибал рыбу через Вислу, Суворов и царь были в борделе. "Что мы скажем нашим детям, когда бляди уйдут на войну?!" - пели они хором, пили водку и погоняли медведей плёткой. И им было совершенно не важно, что Гондурас завоевал Москву, а белорусы пируют в Смольном. Они наливали водку в сапоги, пели народные частушки, думали о судьбах России и закусывали хот-догами из рябчиков.
- Ух ты ж ка! - восхитился Дед Мороз. - А вот у меня как-то было. Прихожу я домой из командировки, зырк в шкаф, а там - ...
- Эй, не уводи от темы! - буркнул ведущий, тщетно пытаясь выдернуть руку из щели.
- ...А там - Суворов, - продолжал Бородатый. - Ест лапшу и мочится, сволочь! А я голодный,бля, стою, детей в мешке везу жене. Ну, я ему тогда задал порки...
Стоп! А каким хером в рассказе Дед Мороз нарисовался?
- Извините, товарищи, - сказал Дед Мороз, подхватил кадило и удалился из зала. На сцену выбежали турецкоподданные и зажгли свечи. В это время негр выкатывал на сцену пушку, но этого никто не заметил. Зрители весело кидались пирожными и блевались лапшой, не обращая на сцену никакого внимания, на сцене какой-то толстяк снимал штаны, карлики жонглировали арбузом, Джордж Буш прогуливался под зонтиком, летали мухи, но никому до этого не было дела.
- Подайте на дело церкви, - закричал священнослужитель.
- А хо-хо не ху-ху? - сказал Николай и рассмеялся своей шутке.
Мы закончили Гарвард и вернулись в зал. Ведущего натягивали на мачте. Он, балансируя микрофоном во рту, пытался задать вопрос, но микрофон мешал. Мы хлопнули в ладоши, и на сцену вышел Принц Гарри в костюме Гитлера (а также Ларри и Барри в костюме Евы. Браун). Зрители обратили на сцену внимание и изменились в лице. Они боялись Гитлера - боялись сладким страхом недовыебанных каторжников Освенцима (кстати, Лука Медичи - это Наш Президент). Но тут Гарри выскочил из табакерки, показал два пальца из шляпы и дурным голосом прокричал: "Peace!". "Oh, Yeav", - вскричали честные американцы и запели песню "Америка душевная" группы "Птица - Парровоз". Мы стояли на сцене и купались в лучах славы, бросали в зал торты, танцевали лезгинку. На сцене резвились клоуны, звучали хлопушки... а в это время негр достал из кармана гандон, надул его и засунул в пушку.
Джордж Буш качался на люстре - он случайно зацепился за неё шеей и верёвкой во время высокого прыжка, но никто не обращал на него внимания - видимо, потому, что Джордж улыбался.
Во время танца негру случайно наступили на живот клоунским башмаком. Шон закричал от боли и выкатил глаза, но все подумали, что это - элемент шоу, и веселились ещё больше. Толпа ломанулась на танцпол, прыгая по лежащему негру. Негр был тучным и поел, он хрипел и брызгал слюной, но тут в зал, покачиваясь на задних лапах вошёл крупный бегемот в расстёгнутой гавайской рубахе. Он не заметил негра... Из негра, радостно жужжа, высыпали кишки. Почуяв кишки, вышел трубочист. Негр, взяв ноги в руки, ковылял к пушке. На всё это из-за угла мрачно взирал мутно-зелёный глаз седой беззубой уборщицы в белом саване и с совком...
Негр нажал на спусковой крючок. Пушка выстрелила гандоном... Прогремел взрыв. Смеха и гандона. Зала не стало. На его месте лежала груда костей. Кости зрителей смеялись, кости клоунов пытались танцевать, кости негра искали кишки, которых больше не было.
И велось строительство комнаты молдавским строителем. Им было не впервой работать в подобной обстановке. А мы уехали обратно в Украину.
THE HAPPY E"ND.
P.S. ...А над горсткой пепла и костей чёрно-белой фотографией возвышался потусторонний силуэт костлявой старухи-уборщицы, как символ сумерек западного мира.