Между Петербургом и Хельсинки запустили скоростной поезд "Аллегро". Даже не поезд - трамвай: четыре рейса в день - выбирай любой. Нет, не трамвай, а самолёт: состав летит со скоростью двести километров в час и промахивает расстояние в полтысячи километров всего за три с половиной часа. Посмотрите, на эти вагоны! Они выгнуты, обтекаемы - не вагоны, а фюзеляжи, у которых, правда, пока нет крыльев... Но мы то знаем железнодорожников - этих дерзновенных мечтателей и двигателей прогресса ! Пройдёт еще пару лет - над рельсами воспарит поезд на воздушной подушке, и заносчивый Хельсинки появится уже через какой-нибудь час - полтора после отхода состава от Финляндского вокзала. Кондуктор едва успеет пробежать между креслами со своим компостером; буфетчица откроет буфет, выпьет чашку кофе, и снова его закроет - нет времени. Пролетит по салону ветерок, встрепенутся накладные волосы у какой-нибудь питерской красавицы, собравшейся в ближайшую неделю покорить скуповатую Финляндию, а это и не ветерок вовсе, а пограничник в паре с таможенником- несутся по вагонам, выполняя долг перед родиной... Всё это, обязательно будет, а пока - поезд действительно радует глаз, и в туалете всё сверкает чистотой, и удивляет разнообразием салфеток, торчащих из всех щелей. Вот только фотоэлемент расположен не сразу за краном, а несколько сбоку, и проходит немного времени, пока начинаешь понимать, как тебе вымыть руки. Я вспоминаю поезд Киев - Хмельницкий и моего товарища по работе Пентти Пунамяки, который возвращается в наше, потрёпанное временем купе, и жалуется, что фотоэлемент в туалете не срабатывает. Я смотрю на него, как легендарный баран смотрел, в своё время, на новые ворота. Я то знаю, что в туалете над раковиной закреплён обыкновенный рукомойник, который знаком каждому советскому человеку с детства. Толкни железный стержень вверх, блокиратор в бачке приподнимется и освободит путь воде: мойся не хочу... Какой, к монахам, фотоэлемент?! Потом до меня доходит, что произошло, и я начинаю хохотать, удивляя Пентти, который так и стоит с немытыми руками, чуть растопырив пальцы от брезгливости. Я представляю финна, застывшего под рукомойником, с вытянутыми руками в ожидании воды. Секунда, другая, и он начинает медленно водит по сторонам, свои сложенные лодочкой ладони, выискивая нужную точку. Проходит время, а он всё водит ладошки из стороны в сторону, приученный к тому, что у него дома всё работает, и раз есть умывальник, из него должна литься вода - иначе он перестанет быть умывальником и станет просто железякой, которой место на свалке. В Выборге, поезд теперь останавливается не у вокзала, а на втором пути, отделённом от мира железной решёткой. Решётка новая, свежевыкрашенная, похожая на сотни других решёток, назначение которых всегда одинаково. Раньше, поезд прибывал прямо к зданию вокзала. Сталинский ампир поражал воображение жителей Выборга послевоенной поры. И всё же, за шесть десятилетий вокзал заслужил капитальный ремонт, а вместо этого его лишь подмазывали и подкрашивали. В конце-концов, он стал походить на старуху, которая наложив на сморщенное лицо пуд косметики, решалась появляться на люди,вызывая сочувственные улыбки и гримасы отвращения.Может, поэтому, власти решили перенести остановку, чтобы несчастное здание отдалилось от пытливого взгляда иностранцев, а может кому-то показалось, что жизнь гораздо привлекательней смотрится сквозь решётку... На лицах пограничной стражи, встречающей поезд, читается торжественность, смешанная с беспокойством. У них есть сорок пять минут, чтобы поставить штамп в каждый паспорт, понять, кто шпион, а кто просто так -турист или командировочный,- просветить рентгеновским взглядом багаж пассажиров, а заодно и их грешные души на предмет провоза запрещённых вещей и нелегальных мыслей. Из тех таможенников, которых я помню за долгие годы моих поездок по этому маршруту, не осталось практически никого. Все персонажи, которых легко было запомнить и опознать по фигуре, выражению лица, манере проводить досмотр - куда-то исчезли. Вместо них проходят по салону молодые женщины и мужчины, с лицами, которые не выражают ничего, и кажется, как зеркало, лишь отражают ваши собственные эмоции. Наверное, при их работе, это самый подходящий вариант поведения...
Я вспоминаю своего любимого таможенника Семёна, и мне видится как он бочком, будто стесняясь чего-то, входит в салон через раздвижные двери, и не поднимая взгляда, уже понимает, что у женщины в третьем ряду, с яркой помадой на губах, может быть излишек валюты, а у парня двадцати пяти лет отроду, который отвернулся к окну и делает вид, что его интересует повседневная жизнь выборгских пиллигриммов, может быть, найдётся что-нибудь и похуже. Он так и движется по проходу - боком, как-то странно наклонив голову в одну сторону. При этом, его левое плечо слегка приподнято, и чуть подёргивается, видимо, в предвкушении добычи. Он доверительно наклоняется к вам с самым радушным выражением лица. Голос у него тихий, а глаза смотрят с участием и пониманием.
-Вы заполняли таможенную декларацию ? -спрашивает он таким тоном,как-будто сам понимает, какую глупость он только-что сморозил.
-Нет? Ну, конечно, конечно...
-А у вас есть товар подлежащий декларированию?-он наклоняется ещё ниже,и, кажется его голова вот-вот окажется на уровне вашей.
-Нет? Ну, конечно, конечно...
-А вы везёте с собой валюту?
При этом вопросе его глаза лишь на мгновение теряют участливость,и вы с удивлением замечаете взгляд кота, готового в любой момент бросится к мыши,и решить её участь коротким, мощным броском. Но в в начале игра, эта чудесная, увлекательная игра, почище любых компьютерных...
-Везёте? Угу, угу... Евро ? Охо, охо. А какую сумму?
Попробуйте ответить не точно,промямлить,запнуться,и ваш кошелёк мгновенно окажется в руках Семёна, и он будет долго его вертеть и мять , а потом полезет во внутрь своими
полными пальцами, прощупывая отделение за отделением, выуживая доллары и евро из самых потайных закутков; при этом на его лице будет играть нежнейшая улыбка, и он по-прежнему, всем своим видом будет выражать сочувствие и готовность оказать вам всяческую помощь, в которой, оказывается, вы нуждались все эти годы, сами того не сознавая... За окнами движется панорама Выборга: финский модерн с эркерами и щипцами покатых крыш, башенками, вырастающими из этих крыш, как грибы из мха. Но эту картину лучше рассматривать издалека, не изменяя фокус, поскольку при ближайшем рассмотрении, вам не понравятся трещины на фасадах, протёртые крыши, с загнутыми и порванными краями, пилястры, осыпавшиеся на половину, оконные рамы, изъеденные жучками, и ступеньки у парадного, провалившиеся в осевший тротуар. Я видел как плакал старый финн, глядя на потерянный финский город, но я не встречал улыбок победителей, добротно и с любовью освоенных территорий, за которые мы заплатили одной Эстонией. Как, вы не встречались с такой единицей измерения? Одна Эстония - это один миллион населения - именно столько наших солдат и офицеров мы потеряли в этой странной зимней войне, о которой не принято вспоминать.Вас не пугает эта цифра-один миллион? Может, вы не знаете, что в Отечественной войне 1812 года наши потери составили триста тысяч человек? При этом, великая армия великого полководца оставила в нашей земле практически всю свою гвардию, а заодно и всю полумиллионную армию. А наши молодцы от Подмосковья дошли до самого Парижа и оставили несмываемые следы в сердце старой Европы... Поезд идёт малой скоростью, позволяя рассматривать пейзаж за окном, раздражающий однообразием бесконечных построек хозяйственного назначения. Мелькают бетонные заборы, полуразвалившиеся кирпичные здания, полуразрушенные трубы бывших котелен.. Простаивает без движения строительная техника, лежат в беспорядке какие-то плиты, какие-то брёвна, а вывороченные из земли, брошенные шпалы, напоминают противотанковые ежи. Сколько домиков-развалюх я увидел за последние полчаса! Сколько покосившихся заборов и разрушенных крыш! Какого рожна надо было воевать за эту землю, если мы не в состоянии её обустроить ? Не есть ли это предательство по отношению к погибшим солдатам, у которых нет и не может быть других, более масштабных памятников, чем бережно восстановленные и хранимые нами - теперешними- города и деревни Карельского перешейка, за которые заплатили такую цену ?!..У станции Бусловской поезд оставливается для высадки служебных пассажиров. Извините за подробности, но я хочу в туалет. Я всегда хочу в туалет, когда поездное радио объявляет о том, что туалеты будут закрыты на время пограничных процедур. Особенно давит на мочевой пузырь жутковатая фраза, начитанная на русском, финском и английском языках: "Пользование туалетом на время прохождения таможенных и пограничных формальностей- запрещено!". Слава богу, что ещё разрешается есть, читать книги, и разговаривать с соседями по купе. Как только последний представитель власти покидает поезд, проводник открывает заветные двери. Жизнь налаживается. На это раз у свободы моё лицо, которое я вижу в подвесном зеркале. Vive le liberte'! Бойцы пограничной стражи заходят в красивое здание, удачно вписанное в придорожный ландшафт. Здание абсолютно новое, а на нём красуются станционные часы , те - знаменитые, подвесные, которые украшают многие железнодорожные станции мира. Но на тех станциях часы идут, а на станции Бусловской - стоят. Не верите - купите билет до Хельсинки, и убедитесь сами. На этих часах всегда половина шестого, хотя могло бы быть половина пятого, или половина второго. Это у финнов, время можно поменять на деньги, на новостройку, или на новую дорогу, со всей окружающей необходимостью, в виде заправочных станций, закусочных, шумопоглощающих заборов, и удобных съездов в нужных направлениях. Наше время стоит статистом на чужом спектакле: помахивает головой, обдувается веером, переминается с ноги на ногу. Ничего ведь особенно не меняется... Везёт нашим киношникам на натуру. Понадобились съёмки какой-нибудь картинки двадцатилетней давности - нет проблем; можно найти дома, дороги, ландшафт - всё в точности как было двадцать лет назад. А можно, и тридцать, и сорок, и пятьдесят лет назад. А, если поехать в деревню, то встретишь декорации, которые стоят и по сто лет. Стоят, ветшают, ждут своего часа, а часы-то - не идут! У нас важно не время, а пространство, которое нам надо обязательно покорить и преодолеть. В пространстве наша сила, в необоримом раздолье, от которого у не посвящённых блестят глаза и текут слюни. Вы видели когда-нибудь Атлантический океан? Не в кино, и не с берега, а с корабля, который идёт из Европы в Америку? Если не видели, то посмотрите на карту, и убедитесь, как велика и могуча Атлантика . А потом, не забудьте взглянуть на Россию, и вы поймёте, что Россию можно сравнивать только с океаном, а океан, извините, не очень- то меняется со временем. И ходят по нему те же волны, что и пятьдесят, и сто пятьдесят лет назад, и очень трудно построить тут что-нибудь стоящее, что не съела бы эта стихия, не умеющая жить по заданным нормам и чужим представлениям...Скоро граница, чужая сторона, другой мир, совершенно не похожий на тот, который медленно покидает наш поезд. Здесь нельзя разгоняться, чтобы не закружилась голова, не затошнило от новизны ощущений. Мелькают два столбика, и сразу за ними начинается Финляндия. Проплывают в окнах вагона очаровательные озера с круглыми пятнышками кувшинок - знакомые до удивления. Кажется, где-то здесь, вот-вот мелькнёт, тоскующая у воды, васнецовская Алёнушка, которая, правда, рискует быть задержанной, за безвизовый въезд в Евросоюз. Выпластовываются из -под земли гранитные камни в стиле барокко, танцуют, изгибаясь стройными телами молоденькие берёзки, и я прихожу к твёрдому выводу, что пересекать границу на поезде, упираясь в удобное кресло, гораздо приятнее, чем на танке, где и обзор не такой хороший, и трясёт гораздо сильнее... Пока поезд плавно тормозит в Вайниккала, я любопытным взглядом пробегаю по знакомым очертаниям финской пограничной станции. Я - опытный путешественник. Раньше, до скоростного поезда, РЖД использовали два типа вагонов. Старый поезд - назовём его так - вызывал уважение своей солидностью, но ехал из Питера до Хельсинки почти семь часов. Первый класс представлял собой обычный спальный вагон и стоил довольно дорого. Его пассажирами были снобы, командированные спецы, поездку которых оплачивала компания, и высокопоставленные дипломаты, чьё путешествие оплачивали налогоплательщики. Остальные пассажиры пользовались вторым классом.Это было купе с двумя диванами, расположенными друг против друга, с высокими спинками, чуть выгнутыми в середине, и с убирающимися подлокотниками, которые были шире самолётных, и обиты мягкой материей. Купе походило на салон, на мягкий уголок в ресторане, и высотой диванных спинок, прошитых через определённый промежуток, и темно-зелёным цветом заменителя "под велюр" - напоминало клубный стиль начала прошлого века. Проводники встречали у входа в вагон в добротных форменных шинелях с меховыми воротниками, и в каракулевых шапках. Приветливо улыбались, стараясь выказать радушие, но за представительным фасадом, как всегда, проглядывали ослиные уши российского разгильдяйства. Вагон- ресторан закрывался на спецобслуживание, как раз в тот день, когда вы не успели поесть перед отъездом. Белая блузка на проводнице, при ближайшем рассмотрении, оказывалась мужской рубахой, к тому же, как минимум, на размер больше положенного. Плёнка, запущенная по радио, объявляла не те станции, на каких находился поезд в данный момент. Проводники не владели ни финским, ни английским, а коврики в коридоре постоянно загибались, заставляя пассажиров спотыкаться. Стоило тронуть занавески на окнах, как металлический багет выскакивал из пазов и оказывался в ваших руках. Купе были узковаты. Чтобы не упираться в колени человека, сидящего напротив, надо было демонстрировать осанку и сидеть с прямой спиной долгих семь часов, не зная, куда деть глаза, чтобы постоянно не встречаться взглядом с соседом. А соседи рассматривали журналы, дремали, похрапывали иногда, забыв, что они не дома. Соседи кушали: кто йогурт, стесняясь достать колбасу и пропитать вас ароматами копчёностей, а кто и колбасу, без стеснения обволакивая всё купе запахом трапезы. Сосед справа, разбрызгивая по сторонам свежий яблочный сок, откусывал куски от яблока с таким хрустом, что казалось рядом работает ледокол и колет паковый лёд... Но зато, когда ресторан был открыт- там можно было хорошо посидеть, с товарищем, или с попутчиком, в который раз удивляясь, как быстро сближает людей общий стол, алкоголь и дорога. Когда все были сыты, или, во всяком случае перекусили, и свыклись с компанией незнакомых людей, в купе начинались задушевные разговоры. И когда проводница приносила чай с лимоном, и приветливо вам улыбалась, и когда знакомо стучали рельсы- как они стучали ещё во времена вашего детства-не найти было лучшего места, чем этот поезд, бегущий из Петербурга в бывшую провинцию Российской Империи. Сколько захватывающих историй я выслушал во время таких поездок, под романтичный перестук колес ! Некоторые диалоги я помнил наизусть, и время от времени ворошил их в своей памяти, раздувая огонёк приятных воспоминаний.
-Танечка,а может нам выпить чаю, пока мы не приехали? А то потом начнутся встречи-проводы - мы и водички не попьём.
-Петя, но мы же недавно пили минералку. Какой же теперь чай?!
-Чай минералкой не испортишь...
Пассажиры встречались разные, и я был очень рад, если кто-то поселялся в моей памяти на всю жизнь. Преподаватели музыки так сетовали на предвзятое отношение к русским фамилиям на европейских международных конкурсах, так бережно говорили о своих учениках, что я с удовольствием слушал их разговоры сквозь открытую дверь соседнего купе.
-Ванечка мой, поступил в Гнессинку этим летом.Ему надо радоваться,а он-чуть не плачет...Ты же знаешь,он такой привязчивый, как телёнок...
-Ты помнишь Веру Горскую? Она чудесный педагог,но у её Вовы совсем не передаётся вибрация от пальцев к смычку. Это такая трагедия.
-Я вынуждена была ей отказать.Она девочка хорошая,но уж очень мягкая-просто телятина какая-то.
-У Семёна скрипка звучит суховато.У него конечно есть способности,но дэки просто настроены на сапог.
Два американца из туристической группы устроились в коридоре,и с искренним интересом вылавливали впечатления, из пробегающего мимо пейзажа. У самой границы в несколько рядов стояли в ожидании отправки в Финляндию эшелоны, гружёные брёвнами.
-Как ты думаешь, у русских ещё остались леса?- вопрошал один их них,удивлённо глядя на бесконечные брёвна,приникнув лбом к запотевшему стеклу.
-Не знаю,- отвечал другой,с увлечением щёлкая своей мыльницей,-но водки и пива у них пока хватает...
К концу поездки всё купе знало, что у мужчины,с лицом ответственного работника,жена не может открыть входную дверь,которую внезапно заклинило.Мужчина нервничал,разговаривал по мобильному телефону громким голосом,угрожал какому-то Дмитрию, и требовал,чтобы тот "принял меры".
-А мне плевать, что у вас мастер заболел.Ты тоже скоро заболеешь, если моя жена останется на улице,-кричал он в телефон,а все вокруг, похоже,желали,чтобы он,и невидимый Дмитрий а заодно, и ни в чём не повинная жена,-заболели немотой,хотя бы на несколько часов, пока наш поезд не прибудет в Хельсинки...
На станции Коувола стоит на запасном пути паровоз, как две капли воды, похожий на тот - питерский, прописанный на Финляндском вокзале, который привёз в своё время Ленина. Финны, в отличии от нас, до сих пор уважают вождя мировой революции. А что, - он подписал финнам независимость, он никого не расстреливал в этой стране, не высылал пароходами интеллигенцию, не отбирал у зажиточных крестьян землю. Может финны заберут его обратно? Паровоз то ведь - на ходу. В крайнем случае, мы дадим им свой -лишь бы вывезли...Поезд катит и катит по Финляндии, чуть поскрипывая на поворотах. Всё красиво, всё ровно, всё продумано. В Лахти, северными жирафами смотрят на приезжающих высоченные трамплины. Наверное с них видно многое, но чтобы увидеть прошлое не обязательно забираться так высоко...Скоро Хельсинки, я сижу, и вспоминаю свои многочисленные поездки. Я думаю о том, что поезда было принято называть именами своих великих соотечественников. Поэтому в Вайниккала Илья Репин встречался с Яном Сибелиусом. Не знаю, были ли они знакомы при жизни, но в начале двадцать первого века они встречались два раза в день. Они приходили с разных сторон и становились рядом, почти касаясь друг-друга: один- зорко вглядывался в черты любимой природы русско-финского севера, другой - наслаждался её мелодиями и звуками. Внешне, они были не очень похожи: финн - длиннотелый, со слегка удивленными глазами-окнами, с покатыми плечами-скатами, одетый в серо-красную пару; русский - более приземистый, с крепкими кистями-буферами рук, с пытливым взглядом затемнённых окон, и в серо-зелёном сюртуке. Мне нравится традиция называть поезда именами гениев, хотя как-то неловко говорить, что вы приехали на Репине, а обратно поедете на Сибелиусе... С другой стороны, если вы выпиваете Наполеон, а потом добавляете Кутузов, то путешествие на любом другом из великих уже не вызывает у вас никакой реакции. Остаётся лишь выпить Багратион, и наслаждаться поездкой. И всё же, мне немного жаль, что я приеду в Хельсинки не на Репине, а на Аллегро - суперпоезде с политкорректным названием, которое устраивает и финнов и русских, но обделяет и тех и других, поскольку лишает их возможности лишний раз испытать гордость за свой народ. Кто-то большой пытается растворить нас в межкультурном европейском пространстве, где кому -то неуютно, кому-то тесно, а кому-то вполне комфортно. Поезда уже не сближают, не фокусируют внимание на человеке. Они переносят людей с места на место за определённую плату , и люди всё больше походят на героев современных мультфильмов, которым и не страшно, и не больно, и не очень то хочется удивляться. Неужели, уже ничего нельзя изменить?!