До слез было обидно смотреть на то, что всем везло, только не мне.
Особенно той, белокурой красотке, с голубыми чарами, колдовски коснувшимися меня... Перед ней, первой, грациозно застучал копытами о ромашковое поле самый беспокойный в стаде жеребец. Его темно-бурый окрас лоснился в солнечных лучах, смешиваясь с серебряными тканями ее легкого плаща прелестницы, с легкостью запрыгнувшей к нему на круп. Дух захватывало от этой красоты, которую они, словно по сговору, удлинили для всех нас еще на несколько мгновений. И конь, сорвавшись с места, унося свою хозяйку устремился к Солнцу.
Снова оторвался от табуна конь, потом - второй, третий. Они быстро выбирали из гомонившей толпы своих наездников и, сделав небольшой круг, под наше хлопанье и улюлюканье, уносили своих счастливчиков в небеса.
Толпа быстро редела. Я с болью на душе смотрел прямо на глазах уменьшающееся табун. Какими они были счастливыми те люди, которых выбирали кони. Все они были разной масти: белые и соловые, чубарые и буланые, пегие и мышастые. И каждый из них, казалось, бежал именно за мной, но, приблизившись, находил кого-то сзади и - уносил его...
Растворился табун в дымке. Сколько осталось неудачников, посмотреть сил не было, да и стыдно, а вдруг никого. А так покойнее, когда не знаешь сколько их, то и в представлении своем можно сочинить: миллионы таких же как я, не услышанных, не увиденных, не дооцененных.
Плелся, опустив голову, долго ли, коротко ли... Присел у родничка, черпнул в ладонь водицы, испить хотел. Но, опустилась передо мной лошадиная морда и языком слизнула воду. Неужели и за мной пришел Пегас!