Сумятица, крики, дым, пара выстрелов. Боль, кровь, темнота. Машина, реанимация.
Как? Неужели это - конец? Но ничего же даже не началось! Какая дурацкая смерть!
И вот он не горланит в гуще возбужденной толпы посреди проспекта, всё это кануло в лету. Всё отступило перед ней, большой ночью, страшной и великой. Почему он раньше не думал о ней? Раньше были другие заботы, они заслоняли его от абсолютной темноты и тишины, теперь же они остались наедине.
Какие, собственно, это были заботы? Зачем он пошёл бастовать? Что это за организация, что за люди, с кем он пошёл? Они были против, но что предлагали взамен? Была ли альтернативная идея, или один голый бунт?
Он силился вспомнить, чего они хотели добиться. Идея, вероятно, была, но ему по барабану.
Теперь он это понял. Не нужна ему ни всеобщая справедливость, ни равенство всех и вся, а нужна жестокая деспотия, чтобы с ней бороться. Он готов был принять любую идею, лишь бы она была против строя, лишь бы звала своих последователей крушить и ломать. Не новый мир он хочет построить, а старый разнести.
Но ему даже не дали заявить о своей воле. Забастовка не успела толком начаться, а его тут же грохнули, и он помирает совсем один, в больничной палате ночью.
Как хочется жить! Какая жизнь пропадает, как коротко и грубо её обрезали! Сколько чувств не испытано, сколько дел не сделано, сколько не сказано слов, сколько знаний, которые он уже никогда не добудет... Пропала жизнь, пропала зря!
Вот бы выйти отсюда живым! Он бы и институт закончил, и спортом бы занялся, и язык иностранный бы выучил, и...
Брехня это. Если он отсюда выйдет, то не пройдёт и двух дней, как он вступит в новую группу очередных отморозков и снова выйдет на улицы и площади. Он ведь бунтарь. Жажда разрушений - не черта его молодости, это - он сам. Он существует лишь засчёт ненависти, не важно к чему. Ему нужен порядок, чтобы его разрушить, и самому стать тираном. Только долго он им не продержится. Он будет убивать всё на своём пути, пока не дойдёт до себя.
У него нет будущего. Так не лучше ли прервать всё сейчас, пока ещё не слишком поздно?
И он перестал сопротивляться - в первый и последний раз.