Темноту разнесло в клочья огненной вспышкой. Чуть помедлив, с чудовищной силой рявкнул гром. Мальчик съежился под одеялом. Нежный пух согревал, но никак не мог спасти от монстров, притаившихся за дробно клацающей зубами завесой дождя. Жуткие морды скалились в его воображении. Не выдержав этой муки, ребенок встал и в одной рубашечке выскользнул из кровати. Заколдованная злыми колдунами няня крепко спала. Малыш был так одинок и беззащитен в угрюмой полной страшных звуков и шорохов утробе дома.
Он прислушался, тихонько приотворил дверь, на цыпочках прокрался к отцовскому кабинету в торце бокового коридора. Иногда папа спал именно там. В надежде на это ребенок нажал на дверную ручку. Сонный голос отца раздался со стороны большого кожаного дивана. Приободрившись, мальчик подбежал к нему. Сильные отцовские руки подхватили его.
-Не сердись. Просто мне страшно, - прошептал ребенок смущенно.
Впрочем, мальчик знал, что отец вовсе не сердит. С папой было легко. А вот к маме в спальню он ни за что не отважился бы зайти среди ночи. В чудесном мире прелестных вещей и запахов было царство таинственной недосягаемой красавицы, его любимой мамы.
-И что же тебе приснилось, Люки? - отец, как всегда пытался прикрыть заботу нотками легкой насмешки. Но малыш ощущал его внимание и тревогу.
&mnsp; Сбивчиво и торопливо рассказывал он о своих страхах, видениях и воображаемых преследователях. Наконец, папа поплотней укутал его и поднялся:
- Принесу чаю с молоком, это успокаивает. Тину и миссис Мак Кормик мы сегодня отпустили. А старину Паркинса не хочется будить ради двух чашек для таких молодцов, как мы с тобой. Заодно захвачу в библиотеке газеты. Не успел до конца просмотреть одну важную статейку. Вместе и почитаем ее. Такая скукота, сразу потянет в сон.
- А может быть, Паркинс еще не спит, позвони ему,- малышу не хотелось даже на мгновение снова оставаться в одиночестве.
Отец мягко улыбнулся, потрепал сынишку по голове и пошел к двери. Люки с тоской подумал, что мама ни за что не стала бы готовить чай сама. Очевидно, она права, папа не аристократ, вот и ведет себя не так, как следовало бы.
...Ночные демоны бушевали, выли в каминных трубах, беспощадно хлестали струями дождя в дребезжащие стекла. А отец все не возвращался. Мальчик снова вылез из теплого убежища одеял и пледов. Опять босые ножки пугливо ступали по навощенному скользкому паркету длинного коридора. Затем он услышал негромкие голоса: прерывистый, задыхающийся, с трудом выдавливающий обрывки слов и томный медлительно-насмешливый.
Он на цыпочках подошел к балюстраде и застыл, глядя на то, что происходило внизу...
...Маленькая фигурка, притаившаяся в нише между балюстрадой и опорным столбом в виде деревянной резной колонны, выбралась из своего убежища только тогда, когда в дальнем конце коридора растаял танцующий перестук каблучков, но в воздухе еще витал упоительный аромат знакомых духов. Мальчик торопливо сбежал вниз. Отец лежал на ковре у двери в библиотеку. На белой маске лица резко выделялись посиневшие губы
-Люки...- слова давались ему с трудом, - прости ее... их обоих...- он с трудом вытолкнул из себя имена, а затем рот судорожно открывался, но из него вырывались лишь хрипы. Однако, глаза живые и добрые неотрывно смотрели на сынишку. Рука, сжимавшая ворот у горла, вдруг разжалась, тело дернулось и вытянулось, глаза остекленели.
Неведомый доселе ужас охватил мальчика. Он попятился. И никогда затем не мог вспомнить, как возвратился в свою комнату. В памяти осталось лишь одно: он рыдает в своей кроватке, тело сотрясает крупная дрожь, а сонная нянька безуспешно пытается его успокоить.
... Этот вечер возник перед его глазами несколько лет спустя под грустную музыку очередного осеннего дождя, приправленную все тем же запахом парфюма с ноткой лесных ландышей. - Ты стал совершенно невыносимым, Люки!- раздражение матери никогда не выливалось в крик. Ее голос был негромок и словно скован льдом.
- Успокойтесь, Беатриче! - дядя Стивен всегда переиначивал ее имя на итальянский лад. И неуклюжий долговязый подросток невольно при этом морщился.- Есть и другие школы. В конце концов, не обязательно Итон... Фиалковы глаза обдали мальчика нескрываемым презрением:
-В этом мальчике плебейская кровь его отца!
-Внучатая племянница герцога очень высокого мнения о нашей семье, - не выдержав, съязвил дядя.
-Всего лишь того, чего она заслужила! Да, к сожалению, из-за финансовых обстоятельств мне пришлось согласиться на неравный брак с богатым простолюдином. Но, если Вам, Стивен, деньги семьи пошли впрок, обтесали, придали лоск, этого никак нельзя сказать о моем муже.
-Покойном муже, - внезапно сквозь зубы процедил подросток и впервые не отвел взгляд перед гневным дуновением фиалковой стужи.
Потом, прижавшись лбом к холодному стеклу задней двери холла, ведшей в сад, он обреченно вглядывался в изломанные тени корчащихся под дождем деревьев и размышлял, почему не в силах объяснить весь кошмар пребывания в "престижной школе для мальчиков".
Возможно, потому, что прекрасное лицо передернет гадливая гримаса, если он вздумает рассказать о ночных приставаних сыночков тех самых аристократов, о которых тоскует ее сердца?.. Скорее всего, она даже н захочет слушать о липких взглядах и мерзких прикосновениях "милых мальчиков", обвинит его самого в извращенных вымыслах... Впрочем, дядя Стив, кажется, понимает, в чем дело, но тоже не в состоянии объяснить это прекрасной недоступной Снежной Королеве.
О, как же мальчику не хватало отца! Его сочувствия, удивительного свойства быть рядом в трудные мгновения, его добрых глаз и надежных рук. ...Юлиан спрыгнул с подножки поезда. Поднял ворот пальто, чтобы хоть немного защититься от косых холодных струй. Зонт он благополучно забыл в самолете. Пожалел, что не сообщил домой о приезде. В такую погоду поджидающий его автомобиль вовсе не был бы роскошью. Удастся ли разыскать такси в этой глуши? Перрон был угрюм и пуст.
- Мистер Бэрроу?- взвизгнули тормоза, рядом с ним остановился старенький мотоцикл, - не узнаете? Я - Сэм Питерс, племянник Паркинса. Подвезти вас к усадьбе?- Юлиан благодарно кивнул.
Старый дом возвышался величественной и мрачной громадой. Светилось лишь окно в малой гостиной. Шаркающий Паркинс, отворивший двери, показался настоящей развалиной и долго подслеповато щурился, пока не признал нежданного гостя. А вот Она по-прежнему выглядела замечательно. Словно годы были не властны над этим прекрасным лицом. Их резец не высекал ненужных морщин, а, убирая округлость молодости, лишь делал черты тоньше и выразительней.
На сей раз Беатрис была с ним почти нежна. Точно так же, как это случалось в детстве, когда приходили гости и она, создавая образ нежной матери, сажала его на колени или чуть-чуть прикасалась губами к детской щечке. Теперь же, даже в отсутствии реальных зрителей, существовали пусть и далекие, но многочисленные поклонники его таланта. Бэрроу-младший стал известен, а, значит, наконец, достоин быть ее сыном.
Впрочем, сам по себе Юлиан интересовал ее мало. Короткие вопросы невзначай касались его положения в обществе, заработков, премий. Ни слова о кинофильмах, которые он снимал. Судя по всему, мать их даже не смотрела. Почему сын внезапно приехал? Это тоже ее не касалось. А если бы коснулось, нашел ли бы он ответ? До воскресенья, Юлиана не покидала уверенность, что он и сам не знал, почему вдруг потянуло в этот стылый отчий дом. А затем судьба-злодейка открыла свои крапленые карты.
Промозглыми мутно-серыми сумерками клочковатый мокрый туман, слизкими пальцами прощупывал все вокруг и норовил просочиться холодной мокредью в любую щель дома. Запотевшие изнутри окна, словно лица плаксивых детей, прочертили дорожки грустных капель. И только пламя камина в малой гостиной манило и утешало. Увидев сына, спустившегося к ужину, не переодевшись, Беатрис надменно подняла бровь и ледяным тоном спросила, отчего он решил отказаться от вечерней трапезы, что за диету он собирается соблюдать. И вдруг ее ироничная речь стала невнятной, она нелепо наклонилась в сторону, из угла рта скатилась струйка слюны, мокрое пятно расползлось по оливковому шелку платья...
Юлиан подался вперед, жадно наблюдая за злой гримасой болезни, вмиг изуродовавшей красоту этой женщины. В его душе прозвенел мелодичный звон лопнувшей ледяной сферы, в которой он жил до сих пор. Когда сжимавшие его тиски редкого очарования Беатрис, наконец, разжались, он впервые вздохнул свободно.
Мать пыталась что-то сказать, но получалось невнятное мычание, глаза умоляли о помощи. Но сын был недвижим. Он рассматривал ее будто забавного паука или сороконожку. Потом неспешно придвинул кресло, уселся напротив и заговорил. Спокойно напомнил ей сцену, разыгравшуюся перед его детским взором. Неторопливо рассказал о предсмертной просьбе отца, объяснил , что исполнил это пожелание лишь наполовину и свою мать , прекрасную Беатриче, простить так и не сумел.
Затем Бэрроу встал, поднялся по знакомой лестнице и привычно расположился на ночлег в отцовском кабинете. Единственное, что занимало его, был ли этот удар лишь первой ласточкой, и пойдет ли мать на поправку. Или же так и останется до конца жизни прикованной к инвалидному креслу.
Юлиан испытал глубокое удовлетворение, когда утром горничная обнаружила ее в том же состоянии,а остроносый молодой врач, одновременно самоуверенный и подобострастный, вынес однозначный вердикт: инсульт слишком обширен, пациентке больше не встать на ноги.
Им обоим больше не привелось возвратиться в унылую громаду старинного особняка. Теперь сын наносил визиты матери с завидной регулярностью. Дважды в год его высокая ладная фигура под восхищенные взгляды медсестер и нянечек в белых косынках и крахмальных передниках появлялась в аллеях огромного парка специального заведения для обезноженных и парализованных пациентов. Медперсоналу льстила и его слава, хотя странные мрачные фильмы об изломанных судьбах извращенных людей скорее пугали, чем привлекали.
Седая грузная старуха, чья былая красота до сих пор угадывалась в перекошенном болезнью лице, как правило, накануне его визитов испытывала необъяснимое беспокойство. Нервной и плаксивой оставалась она и несколько дней после его ухода.
-Тоскует. Печалится , - перешептывались в обслуге, - понятное дело, мистер Бэрроу - замечательный сын. Как терпеливо часами гуляет он с матерью в инвалидном кресле на свежем воздухе и как трогательно все это время разговаривает о чем-то с безмолвной старой женщиной!.. Понятно, потом она рыдает, бьется в истерике, тяжело дается ей расставание.
Но однажды Бэрроу не приехал в назначенный срок. Теленовости сообщили о гибели известного кинорежиссера в авиакатастрофе. Много горьких слезинок упало на накрахмаленные передники. И никто так и не решился рассказать матери о гибели сына.
Паралич - сродни тюрьме для ума живого и мыслящего. Личность скрыта за стенами неподвижности, невозможен контакт с окружающими. Но человек существует и творит свой мир заново, смешивая в калейдоскопе воспоминания и наблюдения, жесты, движения,недомолвки тех, кто снует и суетится вокруг. Годы, отрезавшие Беатрис от простого привычного течения жизни, развили в ней интуицию и наблюдательность. По случайно оброненным словам и перехваченным взглядам, она узнала о случившемся и, прежде всего, испытала невыразимое облегчение. Прекратилась ужасная пытка. Сын снова и снова заставлял ее переживать былое. После его отъездов покойный Нед опять надолго возвращался в ее сновидения.
Порою был нежен и страстен, вновь доводил до исступления, когда сдерживаемый ею крик все же вырывался на волю. И, просыпаясь, вопрошала себя, отчего же прежде после таких ночей в ней бурлили бешенство и стыд? Отчего не хотелось признаваться даже самой себе, что этот неуклюжий увалень мил ее телу. Оттого лишь, что глядя на свое отражение, хотелось верить: она достойна принца, а не этого мужлана?
Но чаще снилась та ночь. Опять в библиотеку входил влюбленный и растерянный Стивен, сжимая в потной руке ее письмо, позвавшее сюда в столь поздний час. Он был молод, хорош собой, с гораздо лучшими манерами, чем у старшего брата. И вполне годился для того, чтобы с его помощью задушить, изничтожить постыдную страсть к недостойному ее мужу. Молодая женщина твердила, как заклятие: " Эдвард - всего лишь денежный мешок! Смешно и нелепо испытывать к нему чувства!".
Она отпустила на выходной горничную и повариху. Паркинс уже тогда стал туг на ухо. Няня ребенка славилась беспробудным сном. А у Эдварда не водилось привычки сновать ночами по дому, и, уж тем более, спускаться в библиотеку. Впрочем, где-то подспудно, очевидно, теплилась надежда, что он застанет ее с любовником, и месть будет особенно сладка.
Когда заскрипела лестница в смежную малую гостиную под знакомой тяжелой поступью, Беатрис сама резко прильнула к застывшему от ужаса Стивена и принялась горячо целовать его, услышав звук отворяемой двери. Молодой человек с трудом поспешно и неловко вырвался из ее объятий и выбежал прочь мимо соляным столбом застывшего Эдварда. Она же подошла к супругу с гордо поднятой головой и колкими насмешками слетавшими с языка яркими ядовитыми шершнями.
Муж шагнул к ней с глазами полными детского недоумения на побледневшем лице. Он поднял руку к вороту сорочки, словно ему не хватало воздуха, затем осел на пол, привалившись к изогнутой ножке старинного кресла, прошептал:
- Пожалуйста, дай мне таблетки, на маленьком бюро в библиотеке, у подсвечника...
Беатрис знала о его слабом сердце и этих таблетках, лежавших по всему дому. Она вернулась в библиотеку, взяла плоскую аптечную баночку, вернулась в гостиную и, не доходя нескольких шагов до больного, задумчиво повертела ее в пальцах, глянула на мужа с издевкой:
-Не думаю, что стоит продлевать твою нелепую жизнь. Твоей вдовой быть гораздо приличней, чем твоей женою.
-Бет, сейчас не время шутить, - он задыхался, - мне очень плохо, дай таблетку.
- Мне тоже плохо,- выплеснула свою злость, - будет лучше, если ты сдохнешь!..
Никогда ни до того, ни после не срывалось с ее губ столько грубых и бранных слов, как тем вечером. Слов, не соответствующих ни ее воспитанию, ни облику. Ужас в глазах Эдварда сменился отчаяньем. Она же, пытаясь заглушить, затеплившуюся вдруг жалость, резко повернулась, взбежала по лестнице, заперлась в своей спальне и разразилась истерическим хохотом, затем расплакалась. Взяла себя в руки и долго сидела в пустой кровати, то обхватив руками плечи, то разглаживая кружево пеньюара.
Когда под утро, не выдержав, спустилась вниз, муж был мертв. Никто ничего не заподозрил. Никто, кроме сына, который с тех самых пор превратился в маленького волчонка. Впрочем, и его ей удавалось усмирять порой - взглядом, порой - прикосновением. Как и все мужчины этого семейства, мальчишка был подвластен ее красоте.
... Ночью прошел дождь. Утро тоже выдалось хмурым. К полудню несколько распогодилось, но резкие порывы ветра заставляли молоденький тополек трепетать, роняя едва тронутые желтизной листочки. Беатрис, не отрываясь, смотрела на юное деревце в пору его первой осени. Отчего-то вспомнился маленький Люки. У него были ее овал лица и серые отцовские глаза. Он казался добрым мальчиком. Почему же потом снимал такие злые и жестокие фильмы? Матери случилось видеть несколько, однако ни разу не смогла досмотреть ни одного из них до конца.
Ей стало трудно дышать. В голове мутилось. У Люки глаза Эдуарда. А что произошло с ее мужем? Да, да, однажды Эдварду стало плохо, острый сердечный приступ. Помнится, она сама разыскала пилюлю на бюро у подсвечника. Дала лекарство, поддерживая крупную красивую голову. Он так благодарно смотрел на нее. И малыш в одной рубашечке сбежал с лестницы и прижался к ним будто в поисках защиты...
Две нянечки в крахмальных передниках болтали о своем, не обращая внимания на старуху в инвалидном кресле. Одна вдруг посмотрела на подопечную чуть внимательнее:
-Какая- то она сегодня другая. Умиротворенная, что ли... Интересно, понимает хоть что-либо.
-Да ничего она не смыслит, растение, - небрежно обронила приятельница.
... Сгорбленный старик, опираясь на трость, с трудом ковылял по кладбищу под мелким злым и грустным дождем. Остановился, опустил букет фиалок на белый мрамор могильной плиты. И в памяти ожили такие же холодно яркие глаза на алебастровом лице.
- Ах, Беатриче! - невольно шепнули губы.- И ты ушла прочь, как и Нэд, и мальчик. Я остался совсем один в этом мире, полном чужих страстей и невзгод. Когда ж, наконец, Господь призовет меня вслед за вами? О, Беатриче, моя прекрасная Беатриче!..