Аннотация: Третья глава. Пишется медленно, так как нужно многое проверять и изучать, но я стараюсь...
КСЮША, КСЕНИЯ, ОКСАНА
Глава 3
Голова с похмелья раскалывалась так, что легче было бы умереть. Боясь пошевелиться, Николай осторожно открыл один глаз, затем второй и увидел над собой белый потолок в мелких сеточках трещинок. Утренний свет слепил. Прислушиваясь к боли, он медленно скосил глаза, стараясь понять, где находится. Красная ширма. Николай лежал на кровати в своей комнате в коммунальной квартире. 'Слава тебе, господи!' - первое, что пришло на ум при виде привычной обстановки. Прошлую и предыдущие ночи он помнил смутно и даже не пытался напрячь память, так как заранее знал, что всё стёрлось. Абсолютно всё. Так всегда случалось после длительного запоя. Лучше всего сейчас вообще ни о чём не думать, лёжа с закрытыми глазами и чутко прислушиваясь к пульсирующей боли в голове, чтобы уловить тот момент, когда она перерастёт в изнуряющую тошноту и попросится наружу. Мучительно хотелось пить, но вставать с кровати было опасно - в любой момент боль могла вырваться наружу через желудок и рот, превратив комнату в вонючую клоаку. Нужно притворяться спящим - лежать и тихонько дышать, чтобы подольше обманывать головную боль и удерживать её в одной точке, не дав расползтись по всему телу. И не думать. Мозг должен спать. Жажда не отступала и не давала провалиться в бездонный колодец похмельного забытья. Тяжёлый и сухой язык искал хотя бы капельку слюны во рту, но всё высохло ещё до того момента, как тело проснулось. Не в силах больше терпеть жажду, Николай снова приоткрыл глаза в надежде увидеть перед собой Танюшку с кружкой спасительной холодной воды. Жена знала, когда дать воды и подставить таз к его голове. Вместо жены снова увидел потрескавшийся потолок. Попытался позвать Таню, да язык прилип к нёбу так, что Николай испугался, что сейчас задохнётся и умрёт. Заработавший мозг послал боль из головы ниже к желудку, и держать её в себе не было никаких сил. Свесив голову, Николай вытолкнул из себя зловонную густую кашу прямо на половик перед кроватью и облегчённо откинулся на подушку даже не пытаясь вытереть запачканный рот рукой. Как обычно, стало нестерпимо стыдно и за сделанное, и за своё беспомощное состояние, и за никчёмное существование. Хотелось, закрыв глаза, погрузиться в смерть. Не мучиться и не страдать, а уйти - тихо и мирно, не доставляя никому страданий и мучений. Простая и естественная смерть унесла бы с собой этот клубок неразрешимых проблем, который люди называют жизнью. Только она не приходила. Ни сейчас, ни вчера, ни тогда, когда от чахотки на его глазах умирала Танюшка. Он был бы рад отдать эту пустую жизнь за неё, святую Татьяну. Смерть же ухмылялась ему в лицо и забирала самых дорогих людей, отодвигая его черёд на потом. Когда это потом наступит? Как же это 'потом' ускорить и придвинуть в 'сейчас'? Чтобы не было больше звенящей пустоты в душе и тоски. Николай не мог сформулировать, по чему он конкретно тосковал, не мог описать свои чувства, ведь их попросту не было. У тоски не было цвета и оттенков. Просто тоска и всё. Любят люди придумывать красивые и непонятные слова для определения того, чему априори не может быть определения. Жизнь, долг, родина, семья, тоска... Ни одно из них не имело смысла для Николая много лет. Жизнь была потоком проблем и лишений, а долг превратился в войну с самим собой и со вчерашними товарищами. Родина и семья не существовали после Петербурга, который превратился в чужой город под другим названием и отдалился на расстояние далёкой звезды в безграничном космосе. Да, была Танюша во всей этой неразберихе с властью, службой, убийствами и потерями. Он любил её всем сердцем, но даже ради своей любви и жгучих глаз любимой не смог вписаться в череду пустых слов, сопровождавших их в скитаниях, начавшихся в Одессе, продолжившихся во Владивостоке и закончившихся в Харбине, вернее, уже в Шанхае. Родина, о которой плакали случайные собутыльники, размазывая пьяные слёзы по заросшим щекам, скукожилась до размеров старой фотокарточки родителей, чинно позировавших в модном салоне Карла Булла на Невском проспекте. Если это и есть та самая родина, то она выцвела до неузнаваемости и не вызывала особых чувств. Семья - отец, мать, два брата и сестра - тоже остались на той далёкой звезде по древним названием Петербург. И не важно, живы они или их давно пустили в расход большевики, Николая ничего не связывает с той жизнью и той семьёй. Заново семья не образовалась. Танюша и девочки - это не семья, это его ежедневный животный страх и отчаяние. Когда ты всего лишь лёгкая щепка, оторвавшаяся по воле рока от большого фрегата, и несущаяся в неизвестность по бушующим волнам в открытое море, ты не можешь остановиться в потоке по своему желанию и притворяться, что в силах бороться со стихией. Будучи щепкой, ты не в силах дать опору трём парам рук. Они утопят тебя и погибнут сами. Не проще ли погибнуть в одиночку?
За ширмой заскрипела железная кровать Ксении, а затем появилась и сама дочь. Бледный, осунувшийся отец лежал поверх застеленной кровати в той самой позе, в которой вчера уснул. Принюхавшись, заметила блевотину у кровати и с отвращением закрыла нос и рот ладошкой. Не долго думая, выскочила из комнаты в коридор и прикрыла со собой дверь, чтобы никто не увидел отца в таком состоянии. Кому надо и вчера его видели, конечно, когда Ксюша, умирая от стыда, упорно тащила его, еле волочившего ноги, по шумным улицам домой. Но не хотелось продолжения вчерашнего позора и этим утром. Пусть он останется на улице. Нехотя взяв ведро для мытья полов, наполнила его водой прямо на кухне под раковиной, и вернулась к себе, надеясь, что к этому времени проснётся Наташа и можно будет спихнуть неприятную работу на неё. Сестра всё так же посапывала, не реагируя на тяжёлый топот Ксюши и звон ведра, резко поставленного на деревянный пол. Зато отец открыл глаза и внимательно посмотрел на дочь, горой возвышавшуюся над его высохшим телом с грязной тряпкой в руке. Ему не хотелось видеть её гневный взгляд, сопровождавший его с того дня, как ушла Танюша, но и отвернуться к стене не было возможности - тело не слушалось. Молча Ксения села на корточки перед кроватью и собрала всё, что там было, а потом тщательно протёрла пол вокруг.
- Воды, - Николай наконец-то смог выразить одним словом своё мучение.
- Сейчас, уберу всё это только, - сделала ударение на слове 'всё' Ксения и продолжила протирать пол.
Николай терпеливо ждал. Когда дочь принесла железную кружку и поднесла к его лицу, усилием воли приподнял голову и приник к краю спасения, оживая при каждом глотке всё больше и больше. Когда снова замутило, Ксения поставила рядом пустое половое ведро и демонстративно отвернулась, сложив руки на груди, обтянутой тесной белой блузкой. Отец с облегчением вздохнул и снова откинулся на прохладную подушку, стараясь не думать о сердитой Ксении и тем более Наташе, которая, проснувшись, будет горько плакать и выговаривать Николаю, точь-в-точь, как Танюша. Обе дочери мешали ему уйти на дно и успокоиться там навсегда. Зачем он пришёл сюда вчера? Ведь не хотел возвращаться в надежде уснуть и не проснуться в каком-нибудь грязном переулке китайского квартала у дверей подпольной опиумной. Ан нет. Добрался назад, словно ему тут будут рады или он будет счастлив с этими чужими и требовательными девочками, не похожими ни на него, ни на Танюшу. Застыдившись своих мыслей, Николай досадливо сморщился и как можно незаметнее открыл глаза, в надежде, что дочь уже ушла в школу и ему не нужно будет испытывать мучения. Она ещё была в комнате. Сидя за столом боком к нему, Ксения завтракала. Шумно отпивая чай из белого дешёвого бокала с зелёной полосой по верхнему краю, она, казалось, не обращала на него внимания, целиком поглощённая книгой, лежавшей перед ней. Николай попытался встать, опустив по очереди с кровати худые ноги. Брюк на нём, как и рубашки, не было. Недоумевая, как он умудрился добраться домой, раздеться и улечься спать, он сел и сразу же пожалел. Комната закружилась перед глазами так, что Николай непроизвольно схватился за спинку кровати, пытаясь не быть вовлечённым в этот сумасшедший круговорот. Комната стремительно вращалась, вызывая дикую боль в глазах и голове. Издав непроизвольный стон, страдалец рухнул ниц, боясь быть подхваченным безумной свистопляской, хотя где-то на задворках сознания осталось ещё понимание абсурдности его страха, которое помогло ему снова вскарабкаться на кровать и лечь ничком, чтобы ничего не видеть.
Ксюша допила остывший чай и захлопнула поэтический сборник, решив, что достаточно подробно познакомилась с советскими поэтами. Как-нибудь потом ещё почитает, если будет возможность, а пока достаточно для понимания того, чем живёт молодёжь в Советском Союзе. Живут они там хорошо и насыщенно, - стройки, пятилетки, планы достичь коммунизм и восстановить справедливость во всём мире - о чём здесь даже думать не приходится. Здешняя молодёжь только и обсуждает, как и куда обратиться, чтобы уехать, наконец, из постылого Китая и обосноваться в Европе или Австралии, только кому они нужны? Нансеновский паспорт, выданный Лигой Наций, - филькина грамота. Его худо-бедно признают китайцы, которым просто некуда деваться, но другие страны с неохотой имеют дело со здешними русскими эмигрантами. Говорят, те, кому удалось добраться до Франции, хорошо устроились, а вот её родители ничего умнее не придумали, как приплыть в Харбин. Ещё бы в Африку побежали от большевиков, трусы. В сотый раз размышляя над глупостью отца и матери, бежавших из загадочной Одессы рядом с Европой в ужасно далёкий азиатский Владивосток, вместо того, чтобы сесть на поезд и отправиться в Париж, Ксюша сложила учебники и тетради в потёртую кожаную сумку, перекинула её через голову и плечо и направилась к выходу, стараясь не смотреть на жалкого отца, лежавшего ничком. 'Живой ли?, - тревожно пронеслось в голове. - Ой, что с ним станет? Ещё какой живой. Сегодня отлежится, отдохнёт, а завтра пёрышки почистит и умотает к своим дружкам, как будто и не валялся здесь полуживой с блевотиной вокруг'. Ксюшу передёрнуло от отвращения. Зачем она его притащила вчера, дурная голова?
Наташа проснулась, как обычно, в полдень и не сразу заметила лежащего на кровати отца. Ночью она видела его и даже собиралась встать пораньше, чтобы дать ему попить и принести ведро, но вымоталась за вечер и заспала все благие планы. Мама бы сказала, вечерние наполеоновские планы, которым никогда не сбыться ленивым утром, только Наташа не сожалела, что не проснулась пораньше. Пусть хотя бы иногда и Ксюша поухаживает за отцом. Не переломится. Вон какая дылда вымахала, в два раза шире и выше её - не прокормить скоро будет троглодитку. И так все деньги уходят на еду и оплату комнаты. Наташа закурила папиросу и почти сразу же закашлялась, по неопытности глубоко вдохнув едкий дым. Ничего, скоро и она научится эффектно курить, как остальные девушки и женщины в танцполе, держа папиросу или длинный мундштук между пальцами, откинув левую руку чуть назад, как будто она утомлена чрезмерным вниманием и обожанием окружающих мужчин. Ах, как хочется заказать в салоне бархатное платье с подчёркнутой талией, расширяющимися к верху плечами и широкой юбкой! И чтобы юбка была не слишком длинная, а чуть ниже колена, но с пышной чёрной тюлевой подкладкой вместо подъюбника. Наташа видела рулоны разноцветного бархата в магазине на Нанкинской улице, среди которых выделялся бордовый. Он бы очень подошёл к её темным волосам и глазам. 'И обязательно чёрный кожаный ремень, чтобы подчеркнуть мою и без того тонкую талию, - произнесла вслух Наташа, не заботясь о спящем отце. - И вообще, пусть уже встаёт'. Николай, словно ждал сигнала от дочери, открыл глаза, выскользнув из цепких объятий похмельного забытья. Увидев Наташу в Танином кимоно, с папильотками на голове и папиросой в уголке рта, снова закрыл глаза, испугавшись, что придётся разговаривать с ней. Она не Ксения, которая демонстративно не хочет с ним общаться и всем своим угрюмым видом показывает презрение и гнев, она будет давить на него и его совесть женскими штучками, - слезами, театральным заламыванием рук и закатыванием глаз - позаимствованными из популярных кинофильмов. И сил нет сбежать хотя бы на кухню к Мише. Словно угадав его мысли, Наташа заметила:
- Даже не думай, что сегодня тебе удастся улизнуть из дома. Нам нужно серьёзно поговорить.
- О чём? - простонал сквозь зубы Николай, проклиная себя за то, что вернулся сюда.
- О нас с Ксюшей, конечно. О тебе тоже, - Наташа положила дымящуюся папиросу на край тарелки и налила себе воды в бокал из остывшего чайника.
- Не сегодня. Я умираю.
- Тем более нужно поговорить, пока живой ещё, - беспечно бросила дочь и вышла в коридор.
Вернулась после душа и переоделась в простое ситцевое клетчатое платье, спрятавшись за Ксюшиной ширмой от глаз отца. Да он и не смотрел по сторонам, всё ещё лежа на кровати с закрытыми глазами и строя планы побега из дома, желательно, в китайский квартал, где его никто не найдёт. Словно не замечая мученическое выражение на лице Николая, Наташа весело напевала 'Рио-Риту' и прибиралась в комнате, убирая оставленную Ксюшей на столе еду и посуду, вынося вонючее ведро и испачканный половик. Затем наскоро отварила на кухне картошку в мундире, сбегала в магазин за свежим хлебом и малосольной сельдью, накрыла на стол и как ни в чём не бывало позвала отца обедать.
- Сейчас я ещё лучку нарежу и можно садиться есть, - деловито приговаривала Наташа, вытирая навернувшиеся от чистки лука слёзы тыльной стороной ладони. - Тебе бы, папа, умыться что ли. Сам справишься?
- Натали, спасибо, но я не могу есть. Мне бы чего выпить, - взмолился Николай, не в силах бороться с головокружением и болью в голове.
- Выпить? И не думай. У нас нет ничего. А к дяде Мише я тебя не отпущу. Я и ему сказала, чтобы носу не показывал здесь. Пригрозила тётей Тоней, если вздумает опохмелять тебя.
- Я умру, если не выпью хотя бы пятьдесят граммов водки.
- Не умрёшь. Ты всегда говоришь так. И ничего. Живой. Садись и попробуй хотя бы рыбу. Она солёненькая, пряная, ммм, - Наташа подхватила вилкой кусок жирной сельди и с удовольствием проглотила, не прожевав толком. - С картошкой нового урожая вкус ещё лучше. Попробуй, папа!
- Меня тошнит. Не показывай ты мне еду, - Николай сглотнул. - Горит всё внутри. Лучше дай воды.
- Вот тебе вода, а вот водка, - жестом фокусника Наташа достала из стоявшей на полу плетёной корзины чекушку и откупорила крышку зубами. - Только ты не пей всё сразу. Немного глотни с едой и хватит, чтобы мозги на место встали.
- Доченька, кудесница моя, - чуть не заплакал Николай, и трясущейся рукой взял стакан из рук Наташи.
Понюхал водку и отвернулся, борясь с подступившей к горлу тошнотой. Перевёл дыхание и, боясь вдохнуть, нырнул - опрокинул в себя тёплую жидкость. Тут же торопливо засунул в рот кусок хлеба с сельдью и начал медленно жевать, внимательно прислушиваясь к начавшемуся преобразованию внутри. Тело оживало как старый часовой механизм, который после многих лет впервые очистили от ржавчины и смазали машинным маслом. Колёсики и винтики боязливо скрипели, но двигались, цепляясь друг за дружку и тем самым помогая вращаться всему механизму. И вот они уже радостно крутились и тикали, будто и не было забвения и спячки. В голове посветлело. Николай встал с кровати и, горбясь, присел к столу, не веря в своё избавление от утренних мучений.
- Ну, прошло? - с полным ртом спросила Наташа, отчего послышалось не 'прошло', а 'пошло'.
- Пошла, да пошла хорошо. Натали, спасибо, ты снова спасла меня, доченька. Сейчас ещё пятьдесят грамм выпью, и будет ещё лучше.
- Только немного, - дочь насторожилась. - И никуда не выходи сегодня, папа.
- Куда мне в таком виде идти. Отойду уже окончательно и завтра, даст бог, пойду искать работу.
Наташа укоризненно посмотрела на отца, но ничего не сказала, наизусть зная старую пластинку с поиском работы. Будет работа в доках на пару дней или даже на дольше, разгрузят баржу иди две с дружками и поминай, как звали. Ни денег тебе, ни отца. Потом приползёт сам или притащит кто сердобольный и бросит на пороге. И снова она будет отпаивать его водкой, приводить в божеский вид, как говорит тётя Тоня, пока он не оклемается и не исчезнет после первой получки.
- Нам хочет помочь городской совет еврейской общины, папа.
- А? - Николай не сразу понял, о чём говорит дочь. - Что ты сказала?
- Я говорю, оказывается, мы с Ксюшей еврейки, поэтому нам хотят помочь другие евреи. Там много ещё чего, но суть в том, что мы, возможно, уедем отсюда скоро.
- Куда? - отец перестал жевать и удивлённо посмотрел на Наташу. - А я как же?
- Ты же не еврей, - ей нравилось мучить отца и наблюдать, как меняется его лицо - от недавних страданий конченого алкоголика не осталось и следа, уступив место удивлению.
- Хотя, если там, куда вас приглашают, вам будет лучше, чем здесь, то стоит над этим подумать, конечно. Ксения согласна? - осторожно заметил он, стараясь не показывать накативший страх.
- Ладно, папа, пока никто никуда не едет, только разговоры. Больше мои мечты.
Николай облегчённо выдохнул. Ещё утром он готов был бежать от дочерей куда глаза глядят, но, как только Натали заговорила об эмиграции, испугался, что потеряет их навсегда. Хоть жизнь и стерва, однако терять последнее оказалось страшнее, чем он ожидал. Думал, после смерти Танюшки ничего уже не страшно, но оказалось, что связь с детьми крепче, чем представлялось утром.
- Натали, мне не понятно, как вы вообще с ними, хм, встретились? Как они о вас узнали? И почему вдруг интерес к вам?
- Бронислава Абрамовна нас свела, она же и свидетельствовала, что мы по маме еврейки, - Наташе вдруг стало смешно. - Никогда не думала об этом. Всегда считала, что мы чистокровные русские, дворяне. А, оказывается, жидовочки.
- Где ты нахваталась таких выражений, Натали? - выпитая водка и съеденный обед вдохнули жизнь в тело Николая так, что появились силы отчитывать дочь. - Что значит, чистокровные? Мы же говорим о людях, а не о лошадях. Что за бред? Не смей говорить такие вещи больше никогда. Русский - это не состав крови, а состояние души. Запомни это. С кем ты общаешься? В нашей семье недопустимы антисемитские настроения. Чтобы ты больше никогда такое не говорила. Пообещай мне.
- Папа, ты словно с Луны свалился, - дочь пренебрежительно отмахнулась от Николая. - Все вокруг так говорят, - сделала она ударение на слове 'так'.
Как - так? - отец выпрямился и строго посмотрел на Наташу. - Вас называют жидовками? Кто?
- Нас - нет. Мы же до недавнего времени считались русскими, хотя фамилия у нас, оказывается, совсем не русская. И в церковь ходили с мамой. А вот других запросто. И никто не обижается, между прочим. Оставь, папа, свой дворянский или офицерский кодекс чести, право, я в этом не разбираюсь. Забудь о нём. Время другое и люди другие да и вообще, мы не в России. Пора бы понять, что ты выглядишь смешно со всеми этими своими нафталиновыми кодексами чести.
- Не смей! Не смей говорить о том, в чём ты ничего не смыслишь! - негромко, но внятно и строго произнёс Николай. - Ты не имеешь ни малейшего понятия, кто твои предки. Да, мы виноваты, что молчали и не рассказывали вам о наших семьях, боясь воспитать в вас тоску по несуществующей уже родине. Мы хотели, чтобы вы жили здесь и сейчас, без боли по прошлому и по семье, по родным могилам и родной земле. Здесь и сейчас. Только и всего. Здесь и сейчас. А ты такие слова, эх... - он не договорил и, в сердцах махнув рукой, замолчал, глядя перед собой невидящим взглядом.
- Родным могилам, - передразнила его Наташа и, поправив развязавшуюся самодельную папильотку, собрала тарелки со стола и отправилась на общую кухню.
- Господи, что стало с миром? Как я мог допустить, что мои дети стали такими бездушными и бездуховными людьми? Почему всё так пусто и глупо вокруг? Фарс, просто фарс и всё. Где люди, настоящие люди, которые окружали меня в Петербурге? Где они? Что я тут делаю? - Николай уронил голову на сложенные на столе руки и заплакал.
Ксюша сразу после школы решила отправиться на заседания кружка, хотя до начала было ещё пару часов. Дойдя до библиотеки, где проходили заседания по средам, ощутила такой зверский голод, что не смогла больше терпеть урчание пустого желудка и побежала домой. Торба с книгами больно била по бедру, но девочка не обращала на неё внимания, привыкшая к тому, что всё время ей что-то мешало и доставляло беспокойство. Поболит и пройдёт. А есть хотелось нестерпимо, до чёрных точек перед глазами и лёгкого головокружения. 'Пусть Наташа приготовит что-то вкусное, - молила она высшие силы. - Можно жареную курочку с рисом или пирожки с картошкой'. По мере приближения к дому, желания становились скромнее и перед дверями коммунальной квартиры Ксюша была готова съесть всё что угодно, лишь бы утолить нарастающий с каждым шагом голод. Поэтому, когда она нашла на столе под полотенцем сельдь, остывшую картошку и хлеб, обрадовалась и с детской жадностью набросилась на еду, не обращая внимания на расхаживающего по комнате отца. Только поев и успокоившись, она заметила, что отец какой-то другой сегодня, нежели обычно после своих длительных запоев. Он был серьёзен и сосредоточен как никогда ранее - спина прямая, руки сцеплены за спиной, а брови нахмурены так, как будто Ксюша совершила что-то постыдное, за которое её непременно следует наказать. Ни дать ни взять, директор школы.
- Ксения, нам нужно поговорить, - отец присел за стол и положил руки перед собой. - Натали рассказала про совет и свои планы. Ты разделяешь их?
- Какие планы? - Ксюша не хотела разговаривать с отцом и ответила вопросом на вопрос, надеясь, что он скоро отстанет от неё.
- Эмиграция. Куда бы ты хотела уехать, к примеру, отсюда?
- Зачем? - Ксюша тоже положила руки на стол и сравнила свои лапищи с аккуратными и аристократическими руками отца.
- Ксения, понимаешь, Наташа мечтает уехать из Китая, и я понимаю её желание устроить новую жизнь на новом месте. Однако ты отличаешься от сестры, и я боюсь, что вы не будете счастливы вместе, поэтому мне важно знать, куда ты хотела бы поехать. Понимаешь?
- Нет, - Ксюша на самом деле не понимала, о чём говорит отец.
- Хорошо, представь вот, у нас есть паспорта, но они не легитимны в мире. Нет страны, к которой мы относимся, нет государства. Китай терпит нас до поры до времени, однако настанет момент, когда китайцы или японцы, а они скоро будут здесь, вышвырнут нас отсюда как ненужный хлам. Вот куда бы ты хотела попасть в таком случае, а? Есть у тебя страна мечты?
Ксюша насупилась от неожиданности и от непривычного поведения отца. Никогда ранее он с ней не говорил, как со взрослой, каждый раз замолкая при её появлении и стараясь не затрагивать серьёзные темы, когда она была рядом с ними. С Наташей мог позволить даже покритиковать Лигу Наций или интервенцию воинственно настроенных в последнее время японцев, а в ней - ни-ни. Что это с ним такое странное происходит?
А Николай, не замечая недоумевающих взглядов дочери, которые она бросала на него исподлобья, продолжал атаковать, надеясь, что незаметно выросшая младшая дочь благоразумнее Натали и сможет внятно и ясно изложить своё видение будущего.
- Что же ты молчишь?
- Я не думала об этом, - честно призналась Ксюша. - Мне и здесь хорошо.
- Но как же, - начал горячиться возбуждённый Николай. - Как же тебе может быть здесь хорошо, Ксения? Разве ты не мечтаешь о Европе или США?
- В Германии - фашисты, в штатах - великая депрессия, а Австралия и Южная Америка мне не интересны, - неожиданно для себя выпалила Ксюша. - Я хочу в Советский Союз.
- Куда? - от неожиданности Николай привстал на стуле и схватился руками за впалые щёки.
В комнате повисла тишина. Ни отец, ни дочь не желали нарушать её, надеясь, что ситуация сама собой рассосётся. Николай был в растерянности и не знал, что сказать. У него были заготовлены аргументы по поводу всех стран, где ещё могли принять русских эмигрантов, но он и подумать не мог, что его дочь скажет такое. Советский Союз был табу, о котором не говорят приличные люди, если только они не дипломаты и им по долгу службы нужно было общаться с Советами. Что же говорить о нём? Он ненавидел большевиков и не мог даже слышать название новой страны, возникшей как гнойник на месте любимой России. И Танечка разделяла его чувства. Почему же его девочки выросли такими странными существами? Без гордости и без мозгов? Одна грезит о Европе и заявила давеча, что готова стать моделью в самом захудалом доме моды во Франции, чем танцевать весь вечер с незнакомыми мужчинами за копейки и терпеть их лапанья. Ему предстояло обдумать её заявление, так как он не совсем понял, о чём Натали говорила. Возможно, нужно спросить Антонину, ведь она больше разбирается в девичьих проблемах и делах. Но это не так важно сейчас. Ксения откровенно напугала его. Откуда она набралась таких идей? Неужели большевики протянули свои склизкие щупальца до Шанхая? Неужели их отравленные речи о равенстве и справедливости для всех доплыли сюда? Это же всё ложь, неужели Ксения не понимает? Она же умная девочка. Умная ли? Откуда он может знать? И вообще, кто его дети?
- Господи, вразуми детей моих и меня заодно, Николай с силой сцепил пальцы рук. - Ксения, с чего ты взяла, что Советы - это подходящее место для жизни?
Дочь молчала.
- Ты понимаешь, что там воцарились людоеды? Они убили твоих дедушек и бабушек, твоих дядек и тёть, твоих кузенов и кузин. И ты хочешь к ним? К убийцам? Ты в своём уме? - почти кричал отец. - Кто тебя научил этому? Кто? Назови имя и я убью этого подонка, отравляющего разум моего ребёнка. Убью голыми руками. Задушу вот этими руками.
- Папа! - Ксения испуганно смотрела на обезумевшего отца. - Папа, успокойся.
- Не смей говорить мне о спокойствии! Не смей! Советы - враги. Они убийцы, от которых я убегал много лет, стараясь не думать о том, что они сделали с моей жизнью. - Господи, вразуми детей моих и меня заодно, Николай с силой сцепил пальцы рук. - Ксения, с чего ты взяла, что Советы - это подходящее место для жизни?
Дочь молчала.
- Ты понимаешь, что там воцарились людоеды? Они убили твоих дедушек и бабушек, твоих дядь и тёть, твоих кузенов и кузин. И ты хочешь к ним? К убийцам? Ты в своём уме? - почти кричал отец. - Кто тебя научил этому? Кто? Назови имя и я убью этого подонка, отравляющего разум моего ребёнка. Убью голыми руками. Задушу вот этими руками.
- Папа! - Ксения испуганно смотрела на обезумевшего отца. - Папа, успокойся.
- Не смей говорить мне о спокойствии! Не смей! Советы - враги. Они убийцы, от которых я убегал много лет, стараясь не думать о том, что они сделали с моей жизнью. Ты же говоришь, что желаешь жить там. Там, где пролилась кровь твоих родных и где мы потеряли всё - родину, семью, жизнь. Они отобрали у нас жизнь, вышвырнув нас на окраину мира, в этот город человеческих отбросов, где сброд со всего мира даже не знает, кто такие Лео Толстой и Иван Тургенев. Я не говорю о Крамском или Васнецовых. Этот сброд не знает ничего о нас и нашей культуре. Но то не их вина. То вина большевиков. Они уничтожили великую страну. Нас уничтожили. Историю, - Николай чеканил каждое слово. - А ты собралась к ним?
- Всё изменилось, папа. Ты отстал от жизни. Временные трудности преодолены. И теперь Советский Союз - лучшая страна в мире. Там сейчас строят социализм и скоро он наступит. Ты знаешь, что значит принцип 'от каждого по способности и каждому по труду'? Это не ваш дикий капитализм, где люди живут хуже рабов ради куска хлеба и крыши над головой. Это новая формация, папа. Справедливая формация. Ты делаешь, что умеешь и любишь, а тебе платят за это достойно. Тебе не нужно унижаться и просить работу. Посмотри на себя. Кто ты? Ты не пролетариат, не фермер, не интеллигент и не капиталист. Кто ты, папа? Можешь определить свою принадлежность? Ты никто! Никто! - впервые после похорон матери кричала Ксюша. - И мы никто здесь. Наташа проститутка. Ты не хочешь этого знать и не видишь. Но она продаёт себя каждый вечер в танцполе. Она танцует, папа, по принуждению, за деньги с тем, кто купит билет на неё. Чем больше билетов, тем больше заработок. И мы едим этот хлеб, купленный на эти деньги, деньги заплаченные за танец. Папа, как ты можешь читать мне мораль? Ты кормишь нас? Одеваешь? Платишь за квартиру? Нет! Ты никогда этого не делал. Мама день и ночь шила, чтобы содержать всех нас, в то время, как ты исчезал и появлялся, исчезал и появлялся. Сухой и холодный человек, которого мы должны были называть отцом, хотя ты никогда не говорил с нами и не заботился о нас. Ты не знаешь нас, как и мы не знаем тебя. Мы чужие. Какое тебе дело до того, кому я симпатизирую и где я желаю жить? Какое ты имеешь моральное право поучать меня или Наташу? Твоя дочь продаёт себя - ты не замечаешь этого и ешь её хлеб. Со мной ты никогда не разговаривал по душам. Чем я увлекаюсь? Что мне интересно? Я же вообще не знаю тебя. Я даже ненавидеть тебя не могу, так как не понимаю тебя и не знаю кто ты. Да, это ты убил маму. Не мы с Наташей. Мы её дети. А вот ты не заботился о нас, о маме. Уходи отсюда и не смей говорить мне, что мне делать и где жить! Это не твоё дело! Тебя не должно это касаться. Уходи и не возвращайся снова. Наташа не должна содержать и тебя тоже. Она не должна умереть как мама. Я не допущу этого, я буду её защищать, и в первую очередь от тебя, папа. Ты - источник наших несчастий и лишений. Ты как Молох сожрал маму и теперь положил свой стеклянный и бездушный взгляд на нас. Уйди!
Она не слышала, как в комнату вошли Бронислава Адамовна и дядя Миша. Соседка крепко обняла её и не отпускала, молча поглаживая по широкой спине сухонькой рукой. Дядя Миша прислонился к стене и внимательно слушал, удивлённо глядя на разошедшуюся Ксюшу. Отец остановился посреди комнаты и замер, услышав последние слова дочери о Молохе.
- Ты много читаешь, Ксения. Это хорошо. Это спасёт тебя.
Николай вышел из подъезда и бесцельно побрёл в сторону центральных улиц. В голове звенела та самая утренняя пустота, которую он сегодня пытался заполнить ответственностью за семью. Не вышло. Не сложилось. Девочки правы, они чужие друг другу люди и у каждого свой путь в жизни.