Аннотация: Улицы города меняются: четырехрукие водители в машинах с двумя рулями, дворники-снеговики, летающие трамваи. И все потому, что скоро даст представление Кармическое шапито Дядюшки Бартоломью.
Нина Цюрупа
Кармическое шапито дядюшки Бартоломью
Четырехрукий водитель вишневой "девятки", госномер АА5676СН, вел осторожно, не превышая дозволенные 60 км/ч даже немного, и уверенно держал оба руля. Четырьмя руками - оба руля.
Семён крепко моргнул и протер глаза. "Девятка" проехала мимо.
- М-мать, - сказал Семен.
В ста метрах от него располагался пост, но там четырехрукого не тормознут. Семен проводил "девятку" взглядом: и точно, едет себе, как так и надо. Пешеходы и участники дорожного движения не обращают на него внимания, он не создает аварийную ситуацию. По улице течет пестрая река, катит гальку экипажей. Двухэтажные автобусы с британскими флагами, омнибусы, дилижансы; конки и трамваи, не нуждающиеся ни в рельсах, ни в проводах; извозчики, кабриолеты, джипы; похожие на монпансье разноцветные "жуки", модные в этом сезоне, рикши и велосипедисты, тесла-мобили и все разнообразие мыслимого и немыслимого транспорта.
Но чтобы четыре руки и два руля - такое Семён наблюдал впервые.
В ноябре дышишь, будто под водой - с трудом, втягивая в легкие туман пополам с илом безысходности, и солнце не появляется вовсе, город плывет в тучах, прожекторы шарят слепо, выхватывая макушки небоскребов, тени дирижаблей, вены кабелей, провешенных между столбами, коралловые остовы деревьев. Город пыхтит и тужится, извергая из тоннелей гусеницы поездов.
А раньше было по-другому, но все забыли.
Были "девятки", "мерсы", "волги", троллейбусы, прилипшие рогами к проводам, а не шевелящие ими как улитки. Были вертолеты и самолеты, и на рассвете не висели над островами воздушные шары. И количество рук на душу населения оставалось постоянным и неизменным.
Началось с метрополитена. Семён переходил с Театральной на Золотые ворота, поднялся по лестнице вверх, там толкались у эскалатора, били под коленки чемоданами и зонтами - сентябрь выдался холодный и мрачный, совсем не как в прошлом году.
Внизу оказалась не та станция. Семен видел ее так часто, что уже не замечал, как не замечают собственную кухню с тридцатилетней мебелью и шатким, изрезанным ножами, столом, и только вернувшись из отпуска застывают на пороге: что это? почему такое маленькое? как я здесь живу? Вот и Семен, возвращаясь домой на Харьковскую, плыл в толпе, и взгляд останавливался на красотках или особо нелепых пассажирах. Но станция сегодня была не та.
Так же двигался поток, те же указатели висели - на Сырец и на Красный хутор, только платформы было две. Мраморные колонны прямоугольного сечения, лампы дневного света под потолком - они горели только над правой платформой, левая была пуста, темна и безлюдна. Семен сошел с эскалатора и замер. Его толкали, на него шипели, он не двигался с места.
Указатели - те же, поезда - те же, и в закрывающиеся двери слышно привычное "Наступна станция - Палац спорту", но не бывает же такого, чтобы за восемь рабочих часов сменилось всё. И, главное, для остальных - привычно, никто не пялится по сторонам, разинув рот.
Он взял себя в руки, дождался поезда в нужную сторону, протолкнулся в вагон, повис на поручне, уставился в окно поверх сидящих - нет, больше никаких изменений. Остановки обычные, картинка - как всегда, вот и мост, вот и Днепр на месте. Галлюцинации кончились. Семен кое-как доковылял до магазина, взял коньяку, и приложился тут же, на улице, из горла, на него поглядывали. На него - поглядывали, а на "Золотые ворота" - нет.
Потом была тишина квартиры, Семен включил комп, полез искать, что же такое видел, и нашел. "Полежаевская", Московский метрополитен. Те самые колонны, те самые лампы и платформы. Но в Москве бывать не доводилось, может, по телевизору мелькало, впечаталось в память, и вылезло галлюцинациями. Работать нужно меньше или пить нужно меньше, и ведь одно следует из другого, решил Семен, приканчивая коньяк и собираясь за добавкой, чем больше работаешь - тем крепче бухаешь, и тут примерещится не только "Полежаевская", тут скоро от переутомления совсем поедешь.
И три дня считал, что поехал. Завязал бы с алкоголем, но было невыносимо страшно, когда улицы меняли направление и названия, и Семен спрашивал напарника Пашку: ты ничего не замечаешь? Ничего, отмахивался Пашка, это всегда был Бульвар Булгакова, какой - Шевченко, ты, Семен Семенович, отдохнул бы, Шевченко - на Левом берегу, на пересечении с Ахматовой. Магазины при появлении Семена прятались в подворотни, к метро он добирался в толпе - единственный способ что-то найти в меняющемся мире, и в интернете, по телевизору - ни слова. Карты, распечатанные с вечера, утром становились другими, дома наращивали новые этажи и винтовые лестницы, и навстречу Семену, вернувшемуся с дежурства, спускалась дама в кринолинах с золотистым дракончиком на цепи.
Его спасло отсутствие боеприпасов - застрелился бы. Все кругом приспосабливались моментально или же изменения происходили только в голове Семена. Психиатры его смущали и пугали - о работе придется забыть, но и так следует забыть о ней, неадекват с оружием представляет угрозу общественному порядку.
Он взял больничный, наврав докторше о температуре. Заперся в квартире. Боялся белочки - не пришла. Руки перестали дрожать, в голове прояснилось, и казалось, что проблема не в мозгах, проблема - в окружающем мире.
Семен позвонил бывшей. Она отличалась здравомыслием - арифмометр, а не человек, она все замечала, и Семена поражали способности бухгалтера, ей бы в милиции работать. Она вычисляла с точностью до минуты его маршрут и всегда была права, с каменным лицом сообщая: ты пил с друзьями на Евбазе, а вовсе не на Левобережке. Они и сошлись расчетливо и расходились так: ровно половина совместно нажитого, до последней вилки.
Пока он набирал номер, изменился телефон - из старенького сенсорного самсунга превратился в кнопочного монстра, едва умещающегося в руке, с десятисантиметровой антенной.
- Привет-как-дела, - сказал Семен, - Люда, у меня несколько вопросов.
- Привет, у меня все хорошо. Задавай.
Ввод новых данных, а не диалог, болтовня с говорящей программой.
- Люда, ты не замечаешь в последнее время странного?
- Конкретизируй, - скомандовала бывшая.
И он конкретизировал, перечислил изменившиеся названия и переползшие на другое место здания, даму с дракончиком, мрачного белого льва, катающего детей на площадке...
- Замечаю, - согласилась Люда. - Раньше этого не было.
- Повтори, пожалуйста.
- Раньше такого не было, Семён. Но ты что, не следишь за новостями?
Телефон снова изменился, став маленьким и полупрозрачным, пришлось зажать его двумя пальцами. В последние дни Семен только и делал, что следил за новостями, но, видимо, не там и не за теми, потому что Люда буднично продолжила:
- Дело в том, что в Киев должно приехать Кармическое Шапито дядюшки Бартоломью.
***
Никто не знал, когда Шапито приедет и не приехало ли еще, и что оно представляет из себя было неведомо, но город полнился слухами. С каждым днем предвкушений становилось больше, и Семен пытался адаптироваться, хотя работу пришлось оставить - Пашка чувствовал себя в зыби мороков органично, он же терялся, и чуть не открыл стрельбу, когда карусель на Хрещатике ожила, и вместо пластиковых единорогов, коней и драконов, под музыку закружились живые...
Он искал Шапито.
Он садился в трамвай, переступающий каучуковыми колесами по брусчатке Андреевского, взлетал на отрастившем крылья фуникулёре и парил в осенних туманах, в прорехи выглядывая яркий шатер, он посещал все представления - одно другого страннее - и спектакли.
Видел красных слоновых черепах, говорящих змей, крокодилов во фраках, поедающих антилопу при помощи столовых приборов. Потерпевшая была еще жива, когда ей наносили множественные режущие раны, из глаз антилопы катились слезы, застывающие бриллиантами, а кровь ее сворачивалась в рубины, зал внимал, и пенснястый господин шепнул рядом "катарсис".
На модный показ "Тишина" в подвале живого дома билет стоил месячную зарплату Семена, он достал контрамарку через третьи руки, притиснулся в уголке, и два часа смотрел на толстую черную свечу, одиноко горевшую на столе. Когда зажегся свет, зрители зашептались, и все были в восторге и говорили, что сегодня зрелище особенно пронзительно, какая метафора, вы только вдумайтесь.
Улыбчивый дом, распихавший застройку верхнего города, декламировал стихи собственного сочинения, нарушая покой граждан и их право на отдых - здание покачивалось, раздувало щеки, щурило глаза окон, и из подъезда вылетала рифмованная похабщина... впрочем, восторженная толпа не расходилась.
Многообразие безумия, карнавал фантазий и предвкушений, детских и взрослых, и неведомо, чьих. Массовые увольнения - никто не хочет работать, жизнь - это праздник, расцветим осень, мы - не рабы, мы всемогущи.
То, что Люда тоже замечает странное, не утешало. В иллюзорной суете новой реальности Семен был одинок. Им казалось, что всегда были крылья, говорящие дома, живые улицы (мальчишка лет восьми присел и почесал асфальт, переулок выгнулся и замурчал), они радовались каждой минуте, и на Семена смотрели с сочувствием.
Кармическое Шапито не давалось.
Ноябрь длился и длился, и после четырехруких появились люди-пауки, люди с хвостами, люди-рыбы и люди-птицы. Семен позвонил Пашке, попросил поднять статистику насильственных преступлений. Их нет, рассмеялся Пашка, никому нет дела до стяжания богатств неправедным путем, женщины отдаются любому - только руку протяни, гопники пьяны без алкоголя, сыты без семечек, а наркоманы не отличают явь от прихода.
Первого декабря выпал снег - тяжелые ошметки падали, таяли, падали новым слоем, и снеговики удирали от вопящей малышни.
Плакат висел на двери подъезда - в старом стиле, черно-белый, шатер, бородатая женщина, сиамские близнецы, карлик верхом на кролике, подпись: "Кармическое шапито дядюшки Бартоломью! Киев, встречай!" и буковками поменьше: "вход свободный".
Ничего не понимаю, подумал Семен, ну и туп же я стал, от этих чудес голова идет кругом, и вместо мозгов - мокрый снег. Пусть бы было как раньше, грабежи и изнасилования, и пьяные драки, но хоть добраться до центра можно по-человечески, не пересаживаясь на конные сани... Адреса нет, где его искать, это шапито? И ведь любой пройдоха знает, а спроси - покачает головой этак сочувственно, а мне туда нужно, мне необходимо, я должен посмотреть, раз уж я - один из немногих, сохранивших память о прошлом. Стыдно это - память о прошлом, неудобно, вроде хрена на лбу.
Он снова позвонил Люде - спросить, не хочет ли она вместе поискать Шапито. Люда не умела просто "хотеть", поэтому Семен выдвинул аргументы, напирая на неудобство изменчивости и тягу к постоянству, на удар в сердце спрута или хотя бы понимание. Бывшая помолчала - просчитывала варианты.
- Мы можем подвергнуться опасности, - сказала она. - Посмотри, какое безумие кругом, Семен, а там будет еще хуже, раз уж Шапито здесь. Простая логика подсказывает: все это будет нарастать.
- Пока предвкушения никому не причинили вреда, - осторожно парировал он.
- По твоим сведениям. По моим - экономика рухнула, предприятия закрылись. Кому нужны продажи, кому нужно производство, если можно прокатиться на медузе и откусить от облака? Говорят, у снежных туч вкус растворимого пюре, а на закате туман - как вареная сгущенка. Все это исчезнет - и мы не выберемся из пропасти, Семен. Так что нельзя недооценивать иллюзии. Нашим детям придется дорого за них заплатить - голодом, разрухой, войной.
Детей у Люды не было - она не желала "плодить нищету", она панически боялась бедности, штопанных колготок и отварного рубца как единственного мяса на столе. Ее родители были учителями. Она чуяла бедность - своего личного врага, свой персональный кошмар, она давала ей отпор, облаченная в броню отчетов и цифр, с калькулятором в белых, с синими жилками, руках.
- Значит, мы уничтожим это Шапито, пока не стало слишком поздно.
- Ты заделался героем боевиков, Семен? Вернись на землю. Как ты собираешься...
- Ну я же все-таки мужчина. Не только улицы патрулировал, но и воевал в свое время.
- Семен, убийство - преступление.
Телефон изменился в очередной раз - Семен обнаружил, что говорит по револьверу. Он никак не мог контролировать предвкушения и не знал, способны ли на это другие.
- Ты мне помоги найти Шапито, Люда, - попросил он, - просто помоги, один я не справлюсь. А дальше - доверься.
- Я не могу доверять без плана. Ты дома? Приеду через полтора-два часа.
Раньше Люда сказала бы "приеду через час двадцать семь минут", но теперь дорога стала непредсказуемой.
***
Улицы принарядились к новогодним праздникам. На каждой площади выросли ели - цилиндрические, идеальные, душистые с хвоей зеленой и длинной, с шишками золотыми и серебряными, с радугой, пляшущей меж ветвей. Снеговики водили хороводы, играла музыка, искрились сугробы, хотя зима была мягкая, слякотно-сопливая, гриппозная. Бродя вместе с Людой в поисках Шапито, Семен за вечер встречал трех-четырех Николаев, штук двадцать Дедов Морозов с непристойными Снегурками, оленей Санты, эльфов, гномов и полярных медведей - без счета.
- На Хеллоуин я боялась выйти из дома, - вспомнила Люда.
Семен кивнул - он тоже остался в безопасности хрущевки.
Афиши - на каждом столбе, на каждом рекламном щите: Киев, встречай! Шапито было где-то рядом, Семен ощущал его присутствие в городе, Люда подтверждала. Меньше стало людей, куда-то исчезли толпы, лишь предвкушения множатся и множатся, будто сами по себе.
- Они все на представлении, - Люда заметила палатку с глинтвейном и потянула Семена туда, - понимаешь?
- Не понимаю. Что, в Шапито умещается несколько миллионов человек?
- В Шапито умещается один человек, - ответил продавец вина.
Он стоял за прилавком в белых нарукавниках и красном колпаке. Губы плотно сжаты, искусаны в кровь, вокруг глаз - круги, щетина недельная. Тощий, молодой - студент, наверное.
- Ты входишь - и ты один. Вам белый, красный? Мед, сахар?
- Ты там был? - спросила Люда и вытащила кошелек.
Ей бы в милицию, привычно подумал Семен, цены бы ей не было, сразу намекает на взятку, это она молодец, я вот растерялся, не умею я в таких условиях работать.
- Был. Там нельзя не побывать. Хорошо - один раз. Один раз - и можешь идти. Живи дальше.
- А сколько длится представление?
- Представление? Ах, представление! Представление! - он расхохотался, запрокинув голову. - Вы глинтвейн берете? Нет? И не надо! И денег не надо! Кому сейчас деньги, куда деньги?! Идите и смотрите это "представление"! Идите! Там всем рады!
- А куда идти-то? - Люда спрятала кошелек.
- Куда угодно! Оно само найдется! Представление!!! Ха!
Семен утянул Люду подальше от безумца.
Они вышли к арке Дружбы народов. Еще месяц Семен обнаружил ее полупрозрачной, полой, с трамвайчиком внутри - городская легенда стала чьим-то предвкушением и воплотилась. Сейчас на склонах было пусто и обычно, музыка сюда едва долетала, снег лежал оплывшими кучами, на опущенных роллетах ларьков кто-то намалевал "сраная шапита". Единомышленник, подумал Семен, прислушиваясь к дыханию города. Уже стемнело, но фонари не включились - коммунальные службы, как и все структуры, развалились, разбежались, мусор собирали гномы или жгли дракончики, однажды Семен видел автоматона в фартуке дворника, машущего метлой.
Здесь не было людей - и не было ничего необычного. Разруха и запустение. Надежный, привычный мир.
- Пойдем на смотровую, - Люда направилась к обрыву, - давно я не гуляла нормальным парком.
Они приблизились к парапету. Отсюда видна была искрящаяся, праздничная Оболонь, мосты, украшенные гирляндами, непривычно стройные, парящие, Левый берег - паутина в каплях сияющей росы... Семен глянул направо и замер. Острова были темны, пешеходный мост - тоже. И белел прямо на берегу шатер - небольшой, как у мелких цирков, приезжающих на лето в парки.
- Это оно, - сказал Семен.
- Так пойдем.
Люде не было страшно. Увидеть врага - лучше, чем по-прежнему ничего о нем не знать. Она искала любое упоминание о Шапито в сети, но нашла только афиши, а имя Бартоломью принадлежало какому-то пирату, чьи кости много веков назад поглотило море. Почему Семен решил, что на том берегу - Шапито? Почему не заброшенный летник, не обычный цирк, наконец, не одно из иллюзорных чудес свихнувшегося города? Фактов нет. У Семена - интуиция, Люда никогда не понимала, как взрослый человек может доверять интуиции, объясняла про информацию, мозг, про неосознанные сигналы... а он отвечал - опыт, детка, интуиция, и ведь работало. Так и боролись - расчет против интуиции, порыв и четкий план, и разошлись, и надо же, не было бы счастья, но вместе видят неведомое другим. Люда решила поверить - ничем не грозила прогулка по мосту.
Семен шел впереди - чуть подпружиненная походка вооруженного человека. Короткая стрижка, черные волосы, мощная шея, в одежде кажется полным. Люда - невысокая, блеклая, в вязаной серой шапке и черном пуховике по середину бедра - отставала на метр. Днепр, еще не замерзший, неслышно и невидимо тек под ними, от воды поднимался пар.
Из входа в шатер сочился свет, ложился на песок прямоугольником.
- Это оно, - повторил Семен и расстегнул куртку.
***
Не было ни касс, ни зазывал, ни музыки, ни гирлянд. Только к дереву у входа прибили знакомую афишу. Семен достал фонарик, подсветил: "Кармическое шапито дядюшки Бартоломью! Самые страшные чудеса и самые чудесные страхи! Все - на вашей совести! Вход свободный". Люда взяла его за руку. Она была в варежках, и казалось, что держишь котенка или щенка. Семен заглянул внутрь, но ничего не увидел, кроме теплого сияния. Он высвободил ладонь, задвинул женщину за спину. И шагнул вперед, уверенный, что Люда последует за ним.
Смутно знакомый мужик - плотный, крепкий, опасный, прищурившись, смотрел на Семена из оранжевого полумрака. Раньше он видел такой оттенок - в селе, у соседей, случился пожар, стоял туман, и его подсветило янтарным. И раньше он видел этого мужчину... Семен потянулся к поясу - визави повторил жест. Зеркало.
Поверхность не различить, но в клубящемся мареве единственное - овал зеркала и Семен, отражающийся в нем.
- Люда!
Тишина, скрип натянутых веревок, скрип плотной ткани. Кажется - или треск пламени? Люда настаивала: сожжем. Ее не было ни рядом, ни позади. По зеркалу прошла рябь.
- Хозяева! Бартоломью!
На нос что-то упало. Семен стер, поднес пальцы к глазам - пепел. Двойник повторил его движения, но не сразу и будто бы с заминкой. Пепел падал сухим снегом на плечи и голову, только запаха гари Семен не слышал - очередная иллюзия, обман, небыль.
- Бартоломью!!!
Но он был один. Отражение изменялось - обвисли щеки, покраснел нос, выцвели глаза, отрасли волосы, выпучилось брюшко, джинсы смялись складками - не по размеру. Мышцы съежились, нижняя губа оттопырилась слюняво. Семен потянулся - и коснулся пальцами стекла. Твердого и прохладного, совершенно обычного.
- Все - на вашей совести, - шепнуло отражение, - ваши мечты и страхи, ваши поступки и желания. Сейчас мы посмотрим. Сейчас посмотрим.
Обожгло неприятием. Семен задрал свитер и схватил рукоять пистолета.
- Ваши предвкушения будущего. Ваш мир.
- Верни как было, тварь!
Достать-дослать-палец-выстрел. Из дула вылетел серпантин. В зеркале осклабился карлик. Стекло разлетелось на осколки, в каждом - ухмылка, слюнявый рот, Семена оглушило многоголосьем: на вашей совести, на вашей совести, на вашей...
Он не помнил, что было дальше.
***
Люда сидела на песке у самой воды. Семен опустился на колени и тронул ее за плечо. Шатра не стало, будто и не было.
- Ты как?
- Я испугалась. Не пошла. Прости, пожалуйста. А потом ты исчез вместе с шапито. Что там было?
- Ничего особенного, - соврал Семен, - уродливый карлик, стандартные ужасы и приколы. Как в комнате страха побывал. В общем, цел и здоров.
- Ага. Посмотри.
Он уставился на правый берег, откуда только что пришел. Горели фонари, играла музыка в круглогодичном "летнике". Ни дирижаблей, ни прожекторов - ничего.
- Все вернулось, как было, - сказала Люда бесцветно. - Все теперь настоящее.
По совести, подумал Семен, все - по совести, по прошлому и будущему, мечтам и страхам. По мерке. Вот - моя мерка. Большего мне не дано, большего - не надо. Почему же я чувствую себя так, будто меня обокрали?