«Дневник воспоминаний» // 2025.08.21–2025.09.20
        О страхе смерти


        21.08.2025
        Эволюция страха смерти случилась у меня уже довольно давно. В детстве, понятно, это был страх сам по себе. Сильно помнится один случай. Мне тогда было лет шесть или семь. В тот день гулял один — мне даже в детстве нравилось просто бродить одному — ходил куда-то на овсяное поле за маленький ручей, который один мой тогдашний приятель (он жил не очень далеко от нас, ближе уже к самому краю города, недалеко от дома, где жили братья Банасяки, учился в нашей школе, был старше меня на год и носил очки, но имени наверно уже не вспомню) называл Шора, то есть он говорил, что этот ручей так называется — Шора. И ещё убеждал меня, что это не ручей, а речка. Ручей не был хорошим. Он вытекал откуда-то с территории Сыктывкарского механического завода (теперь завода нет, на его месте стоят многоэтажные жилые дома, а тогда он был громадным, столько территории занимал), так что был грязным, с мазутными пятнами, с резиновыми автомобильными покрышками по берегам. Но в детстве меня это не смущало. Частью природы он для меня не был, но частью этого мира, в котором столько интересного, — всё-таки был.
        Ну а сразу за ним начинались поля, засеянные овсом, за которыми было что-то вроде небольших лесочков, хотя на самом деле это были лишь островки зарослей с какими-то кустарниками вроде ивы или ольхи, с редко стоящими довольно хилыми ёлками (они оказывались как бы на болотце). Зато была и одна очень хорошо запомнившаяся мне сосна. Может, их было и больше, сосен, точно не помню, но эта сосна была — волшебная, она исполняла желания. Так мне сказал ещё один из моих более старших знакомых, на класс или даже два старше меня, — из довольно умных (потому что тоже в очках, да ещё выступал на школьных концертах), — а я возьми да и поверь. Однажды я очень уж сильно напросился и уговорил его сходить к той волшебной сосне. Я всегда был страшным эгоистом, поэтому очень хотелось с помощью этого дерева заполучить что-нибудь выгодное для себя — ну там разные новые корыта, царские титулы и прочее (а может даже — и велосипед).
        Ну вот пришли с ним вдвоём к этой сосне — он меня и учит, как и что надо делать, а я следую его указаниям. Залезаю, как он подсказал, повыше, может, на самый высокий сук. Что дальше делать, спрашиваю. Он говорит: «Возьми одну веточку, а потом произнеси про себя желание и оторви ту иголку, которая тебя уколет». Я пробую. Топорщусь: «Да меня тут разные иголки успели уколоть. Не понимаю, которая та, что нужна». Он, стоя внизу, поначалу тоже было не знал, что делать, но потом словно рукой махнул: а выдёргивай, дескать, какую-то — дескать, она и будет той, что тебя уколола. У меня в голове сразу зароились сомнения в успехе такого сомнительного дела: то нужна была конкретная иголка, то уже можно и как бы любую — что из этого и выйти может?.. Но сделал, как он велел, слез с дерева и стал ждать исполнения этого желания. Оно не сбылось. А я потом на этого знакомого порядком обиделся — просто обманул, получается. А каким было моё тогдашнее желание? — Я его хорошо помню, но здесь не скажу. Да и никому не скажу. Что́ и может пожелать глупый мальчишка лет семи-восьми?..

        Но я, кажется, хотел не о волшебствах, а о детском страхе смерти? А, ну да — отвлёкся, потому что дело было примерно в тех же местах, там, где уже кончались дома и начиналось поле. Ну а тот случай — с этим страхом — был годами двумя раньше. Бегал я тогда в тех же примерно местах и как-то упал на колено. А был тогда в коротких детских штанишках. И, видимо, упал голой коленкой на какое-нибудь стёклышко или железячку. По ноге потекла кровь. В детстве всякие ранки, царапинки бывают. Обычно приложишь лист подорожника да и дело с концом. А тут кровь как-то и не перестаёт течь. Я испугался и быстрей домой. Родителей, понятно, нет, — на работе, так что дома только брат Шурик, старше меня на семь лет. Я ему показываю свою беду — вот, по сю пору кровь течёт и течёт. Так ведь, боюсь, и вся может вытечь (но думал ли именно так — этого точно не помню). Меня аж прямо дрожь какая-то взяла — со слезами спрашиваю, вся повторяя и повторяя испуганно: «Шурик, я умру? Шурик, я умру?»
        Шурик потом долго надо мной и над этим случаем посмеивался, поддразнивая меня этим моим вопросом «Шурик, я умру?». Чем потом кончилось тогда — я не помню. Может, перевязали чем-то, может, пластырем заклеили, а может, и само потом течь перестало. Может, к жившим в нашем же доме, но в другой его половине, деду и тёте Лизе (не к «моей» тёте Лизе, а к дедовой жене) обратились — этого в памяти совсем нет. Зато след на левом колене — небольшой такой овальной формы шрамик — на память мне надолго остался. Видел я его, уже и став взрослым, когда у самого дети были уже такого же возраста, а может, и много дольше. А может, он и сейчас ещё заметен? Не знаю. Особо не замечаю, но это, может, оттого, что само зрение моё меняется. Хотя, наверное, нет. Наверное, уже не виден. Потому что так же много-много лет, так же став уже давно взрослым, видел ещё один след — в виде буквы «С» — уже на руке, на косточке правого кулака, а теперь... Теперь вот смотрю: да, какие-то следы, оказывается, ещё есть, но вижу я их лишь потому, что помню, что там был маленький шрам и как он выглядел, а так бы уже просто думал: ну рука и рука — мало ли сколько царапин на ней когда появлялось.

        Что же до заявленной здесь темы — страха смерти, то действительно помню, как я тогда нешуточно испугался, потому что впервые понял, что могу умереть, притом боялся, что это произойдёт уже сейчас. Ну я про тот случай, когда кровь из коленки текла. А так, вообще, непосредственный страх смерти (если не считать обычных «детских страхов») меня в ту пору не очень посещал. Наверное, это потому, что в раннем детстве жизнь кажется как бы бесконечной.
        А вот что иногда сильно мешало жить, так это мысль о том, что когда-то умрут родители. И это мне казалось самым страшным из всего, что предстоит испытать. Причём думал я так не только ребёнком, но и будучи уже взрослым, можно даже сказать — очень взрослым. Сейчас прямо удивляюсь, что мне — именно мне — такие ощущения могли приходить. Почему так говорю? Ну может, потому, что как раз в детстве было много глупой бесстрашности, а по-настоящему бояться мне чаще приходилось одного — отношения своих родителей. Вот всё вспоминается и вспоминается (наверняка я о нём где-то уже и писал) ещё один случай, тоже из детства. Было на улице, рядом же с нашим домом, подрался (в детстве у меня это было обычное дело — что приходилось с кем-нибудь подраться, правда, чаще это было в школе, а тут был случай на улице) с двумя какими-то полузнакомыми мальчишками из недалеко стоящего двухэтажного многоквартирного дома. А они потом, уже отбежав, стали кидаться камнями. Одному попался под руку небольшой железный цилиндрик от подшипника, и он, запустив им, попал мне в голову (но, видимо, прошло вскользь, потому что кость не оказалась пробита). Сразу потекла кровь. Они убежали, а я быстрей домой. Ни защиты, ни покровительства, ни просто сочувствия-жалости я там не получил. А получил лишь очередной нагоняй. Кровь с головы и с лица, наверно, вымыли, ранку чем-нибудь обработали, — это мне не вспоминается. А вот то, что я (у отца в основном, мать в таких случаях мало что говорила) опять оказался «плохим», «неправильным», что я опять «сам виноват», — сильно же в памяти тогда засело, сильной обидой.

        [Вставка от 20.09.2025. А всё-таки опишу здесь же и другой случай, тоже из детства, когда мне так же было лет восемь-десять. Поехали тогда с родителями на день в Озёл — не в село Озёл, а просто на природу, на правый берег реки Вычегды недалеко от окончания длинного озера Озёл, чуть выше протоки, соединяющей его с рекой. Это примерно напротив тогдашней турбазы Лемъю, бывшей на левом берегу Вычегды, а добирались дотуда на теплоходе.
        Хороший летний день, хочется быстрей в реку — и купаться (почему-то это было одним из самых больших удовольствий в моём детстве — наверное, самое-самое большое). Но родители купаться пока не разрешают: дескать, с утра ещё прохладно, а пусть вода сначала прогреется. Но и желание велико. Видимо, бродил я у воды да в какой-то момент и решился-таки искупнуться: там берег крутой, обрывистый, и родители сверху не увидят, что я стал купаться. В тех местах, где у реки обрывистые песчаные берега, полоса неглубокой воды совсем узкая, может, с метр-полтора всего, после чего резко, очень круто уходящая в глубину: первый шаг — взрослому человеку вода по щиколотку, второй шаг — по колено, третий — по пояс, четвёртый — уже по горло или по макушку. А плавать я тогда ещё не умел, потихоньку бултыхаюсь на мелкой полосе. И вдруг чувствую, что дно теряется, уходит из-под ног. Я его ещё касаюсь кончиками пальцев, но оттолкнуться от него, сделать шаг к берегу уже не получается — легко взметывающиеся в воде песчинки не помогают. Да ещё и сильное течение начинает волочить, а оно, как мне раньше говорили более старшие ребята, тянет всегда не к берегу, а в сторону глубины. Словом, я с жутким страхом понял, что вода вот-вот и поглотит меня, что утону. Только успевал ещё запрокинутой головой (чтоб ноздри были повыше, чтоб ещё как-то доставали до воздуха) держать перед глазами небо и, отчаянно прощаясь с ним, отчаянно же продолжал как-то сопротивляться...
        Не помню, что меня тогда спасло. Может, после погружения с головой всё-таки удавалось оттолкнуться от дна, может, ноге удалось зацепиться за что-то вроде топляка (топляки — это затонувшие брёвна, застрявшие на дне после молевого сплава), но как-то выбрался же. Родителям потом ничего не сказал.
        Наверное, большинство других детей в таких случаях (я действительно думал, что сейчас утону и меня никогда больше не будет) тут же стали бы кричать, звать на помощь. Родители у меня были недалеко, можно сказать, совсем рядом, просто из-за обрывистого берега им не было видно (отчего я и решился полезть в воду без спросу). А так, они легко успели бы спуститься к воде и вытащить меня. Даже мама, не умевшая плавать, запросто могла бы подать руку с мелкого места (берег ведь был совсем рядом со мной), не говоря уж про отца, который хорошо плавал и, думается, мог бы найти меня даже под водой. Но я не крикнул. Страх перед родительским недовольством — оказался сильнее...
        (Через много-много лет, когда я сам буду давно уже взрослым, у меня появится стихотворение «Был я в детстве приучен без крика тонуть...». Написалось оно с памятью именно об этом случае в Озёле. Который, как я потом увидел, оказался примером-иллюстрацией и ко всей моей жизни в самые тяжёлые для меня периоды).]

        Вообще смерти должно бояться любое живое существо, это буквально обязанность всего живущего — будь то животное, растение или даже невидимый глазу микроб, — иначе и жизнь бы на земле прекратилась. Это что до так называемой биологической смерти. Но с какого-то возраста я понял (и помню, что когда-то, довольно уже давно, я уже писал об этом), что моё отношение к смерти довольно сильно изменилось. Если прежде это были мысли эгоиста живущего (с постоянной потребностью что-то от жизни получать), то позднее они перешли в отношение эгоиста уже как бы посмертного (со странной потребностью того, чтоб — именно от тебя — могло остаться что-то, ну скажем так, хотя бы относительно хорошее). То есть страх конца жизни как обрыва каких-то впечатлений почти угас (видимо, не много их и было, этих хороших впечатлений, видимо, куда меньше, чем хотелось бы и чем ожидалось), зато заметно усилился страх чего-то не успеть сделать.
        Даже смешно иногда: ну не успеешь — и не успеешь, ну не сделаешь — и не сделаешь; тебе-то, тебе лично — что́ потом до того? А нет, не находишь успокоения (ни упокоения) и в этой мысли. Всё какое-то смятение и — да, буквально страх. Страх не успеть, страх не сделать, страх, что что-то останется недоделанным, незавершённым. Страх, что ты навсегда — то есть уже навечно — останешься должником. Причём этот страх очень даже ощутимый и реальный (покуда жив, по крайней мере).
        Ну не знаю, может, именно это ощущение и заставляет нас (иногда) ещё хоть что-то, а делать. Даже тогда, когда совсем уже ничего не хочется. Даже тогда, когда кажется, что, может, и незачем.

        Словом, размышлять о смерти совсем уж без какого-либо страха не очень получается. Конечно, совсем необязательно называть это именно страхом, просто уж повелось так, а на самом деле это, может, ну грусть какая-то, ещё что-то, может даже, и досада — ну тут уж как хочешь называй. Но однажды, помню, для меня был словно подарок. И такое было — действительно всего один раз. Помню, шёл я по улице и как-то не сказать чтоб думал именно об этом, но в какой-то момент вдруг почувствовал, что смерть — смерть как твоё лично исчезновение из этого мира — это совсем не страшно. Вообще не страшно. Более того — это, в общем-то, и не плохо. На душе было полное спокойствие. А вызвано оно было всего лишь мыслью: ну ладно — меня не будет, но вот этот-то мир — он останется, останется эта улица, так же будут идти по ней люди, разные люди, так же, как сегодня, будет светить солнце или идти дождь — жизнь останется. А раз так, раз жизнь вообще — останется, то и беспокоиться тебе не о чём. И в тот момент почему-то действительно стало очень спокойно.
        Очень хорошо помнится это тогдашнее состояние. Было мне тогда, думается, лет тридцать с небольшим или немного меньше тридцати. А сами эти ощущения вдруг пришли, когда я шёл по городу (просто куда-то шёл в сторону центра) по левой (если идти от вокзала) стороне улицы Коммунистической, в районе площади Ломоносова (теперь, она, кажется, называется Театральной?) мимо нашего Музыкального театра (теперь он называется Театр оперы и балета). Примерно как раз там, где стоит памятник первому коми поэту Ивану Куратову. Но я почему-то на тот памятник (да может, и на любые другие памятники) почти никогда не обращал внимания, практически не замечаю. Не знаю почему. Видимо, тоже ущербность какая-то.

        Ну вот, а то тогдашнее состояние — чтоб с примерно такими же мыслями (о полной нестрашности смерти) — никогда больше не повторялось, такого осветления никогда больше не было. Но не повторялось — чтоб ровно с такими же мыслями и ощущениями. А вот с каким-нибудь другими мыслями и ощущениями, но тоже очень «преображёнными» в сравнении с «будничным» взглядом, и до последнего времени — не часто, а случаются. Бывают ещё такие подарки, прямо преисполненные благодати, бывают. Хотя и очень редко, конечно, — не всякий год. Да и всегда — не больно-то надолго. Ну да хоть так, что ж. И за это уже очень благодарен нашему небу. Потому что всегда ощущение, что это благодатное — исходит именно оттуда. А почему так — уж не знаю. Хотя понятно же — ведь именно оттуда к нам сходит свет, даже и обычный физический свет, но так действующий на наши чувствования и душевные состояния.

        21 августа 2025


        _____________________________
        3.09.2025. Вместо постскриптума
        Сейчас не помню уже — всё я в прошлый раз успел записать, что́ хотел, или по какой-либо причине просто пришлось прерваться. Не помню. [Хотя — как всё? Ведь даже начальное название было задумано совсем другим: «Одиночество, одинокость и страх смерти. Богооставленность». Может, показалось, что такой разброс темы уже не по силам? – 19.09.2025.] Ну да и неважно. Зато на днях вдруг сам собою появился повод для небольшого посткриптума, о котором тоже захотелось как-нибудь записать.

        Было это три дня назад — в воскресенье, 31 августа. С пятницы ночевал на родительской даче, чем-то там занимался, не помню, а этот день — прямо с утра выдался какой-то неважнецкий. То ли тем заняться, то ли этим — прямо и не знаешь, да и охоты никакой почему-то нет. Как и особого смысла, в общем-то, — кому всё это нужно?.. Сижу с утра в какой-то потерянности и в унынии, гляжу в сторону леса сквозь понемногу рассеивающийся туман. В воздухе сыровато, перед этим дожди были, но листва на ветках, кажется, уже понемногу подсыхает. А ладно! — думаю, — схожу до леса, посмотрю хоть, может, там грибы начали выходить. Ну и отправился — благо, что от нас недалеко.
        Хожу, значит, по этому лесу, ступаю по влажному зелёному мху, гляжу на растущие там деревья. И вдруг чувствую — равнодушно гляжу. То ли потому, что грибов особо и нет (не совсем в те места пошёл, где раньше собирал их наверняка), то ли ещё почему. И даже как-то очень грустно удивился: вот ведь, как же это, я — в лесу, а никакой радости, никакого ощущения, что я — в своём мире, в себе не чувствую. Совсем.
        Приходится отметить, что настроение моё в последнее время (хотя... только ли в последнее?) и так не больно-то хорошее. Если прежде хоть как-то могла поддерживать слабая мысль, что когда-то потом что-то же всё-таки изменится и станет же лучше, то теперь всё чаще приходит напоминание, что от этого «потом» у тебя почти ничего ведь уже не осталось, что ничего попросту уже не успеет измениться (тем более если уж за столько лет так и не изменилось). И радости нет. Уже ни от чего почти. Вот брожу по лесу, а радости, ни хотя бы просто ровного спокойствия на душе, — нет. Тут словно что-то буркнуло в голове: «Что ж, жизнь уходит. Оттого и нет уже радости. Просто от того, что жизнь — уходит. Заканчивается. Потихоньку выключая из твоего остатнего бытования одну маленькую радость, другую...» Да, — подумалось мне как бы в ответ, — это так. И вдруг почувствовал, что не так уж и жалко мне эту жизнь. Что — и пусть кончается. Слишком уж мало радостных ощущений в ней было. Словом, что я, в общем-то, — готов.
        И только-только эта моя мысль успела во мне прозвучать, как вдруг, буквально в эту самую секунду, вижу: между лесными деревьями, всего метрах в трёх от меня, прямо передо мной — крест. Обычный православный крест, с двумя перекладинами. Метр с небольшим высотой. Металлический.
        Ну что ж, устало подумал я, вот тебе и знак для тебя...

        Там, между рядами дач и автомобильной трассой, полоса леса не очень широкая — чуть больше полукилометра всего. Вот я и пересёк её, выйдя почему-то — прямиком на этот крест.
        Вообще вдоль той трассы, ведущей к дачам, есть несколько крестов. Родственники погибших устанавливают их в местах, где случались аварии со смертельным исходом. На них обычно бывают надеты венки. Но на этом кресте, на который я вышел, венков не было. И главное — те кресты, которые я бычно вижу, проезжая в автобусе (вообще, они ближе к Красному затону и Максаковке, а не к дачам), — стоят сразу возле дороги, прямо на обочине, между обрамляющим её кустарником и асфальтом, и всегда всем видны. А этот крест, на который я случайно вышел, — почему-то уже за кустами, прямо между лесными деревьями. И раньше я его никогда не видел. Да он и вообще почти не виден со стороны — деревья скрадывают, разве только когда совсем-совсем рядом с ним окажешься, то есть если прямо на него выйдёшь, а так можешь пройти метрах в семи-восьми и даже не заметить. Очень странно. Но от этого мне ещё больше подумалось, что это — именно знак. Тот знак, который был специально явлен мне в подтверждение моих унылых мыслей. Я его и принял, что ж.

        Расстроился я? Испугался? Да нет. Некуда уже особо расстраиваться. Скорее, даже уже спокойно подумал: оно, может, и ладно, оно, может, и хорошо. Ждать ведь от жизни всё равно уже особо нечего. Раз уходит, то, значит, и ладно. Слишком устал я от этой бесконечности ожиданий, ожиданий почти никогда не сбывающихся...

        Да и по лесу бродить уже безрадостно, всё какая-то усталость давит, а в душе одно тоскливое равнодушие.

        Решил побрести назад на дачу.
        Вдруг вижу: белый гриб-красавец! Да другой, да третий!.. В общем, ведро быстро наполнилось. А до этого в нём только и было, что несколько опят, притом не «бодреньких», плотненьких, которые растут на пнях большими дружными кучками, а таких — на тонких высоких ножках, мягких, одиноко виднеющихся среди зелёного мха. Мне такие тоже нравятся, но собирать их куда дольше из-за их одинокости, да и уж тоненькие больно. А тут вдруг — белые грибы, да такие большенькие на толстых ножках, да такие крепенькие! Пришлось мысленно почесать в затылке: может, не этот странно встретившийся крест — настоящий зна́к для меня, а — именно вот эти белые грибы боровики, всего в нескольких метрах от этого креста (и всего через минуту после очень невесёлых, как бы «итоговых», мыслей) и начавшие попадаться? Может, и надо ещё пожить? Может, ещё и будет случаться хоть что-то хорошее? Не знаю теперь.
        (И даже не знаю — хочу ли. Что-то у меня в последние недели настроение совсем уж никуда не годится. Попробуй ещё и жить с таким. И если уж в обычно самое бодро-активное время года так, что и дальше-то ждать...)
        3.09.2025

        21 августа – 20 сентября 2025 г.