Аннотация: О мало радующих сторонах журнальной поэзии послесоветского периода.
Пикник после империи
Думается, никто не станет спорить с тем, что поэтический пейзаж, на который приглашается российский читатель, за последние пятнадцать лет изменился настолько, что все мы, и читатели, и авторы, словно бы оказались "на планете другой". Вряд ли кто подвергнет сомнению и тот факт, что время перемен, в общем-то, закончилось. Многие пенистые потоки успели устояться. Однако же, нравится нам это или не нравится, вместе со вновь очерченными (а уж замусоренными!) берегами стали видны и признаки нового заболачивания.
Связано это, на мой взгляд, с тем, что, потратив много сил на отстаивание свободы творческой, мы стали забывать о свободе читательской - свободе оценивать и выбирать, сообразуясь и со своими внутреннимитребованиями к поэзии, а не только с высокоумными установками того или иного стихотворца. Но, как ни расстарайся автор, как ни подначивай его критик, а последним всегда будет читатель, и его время - в отличие от времени модного писателя - в искусственном растягивании не нуждается. С этим скучным признанием и приступаю.
* * *
Сначала - о наследии, доставшемся нам в последние 10-15 лет. Главное в нем то, что до российского читателя смогла дойти ранее закрытая от него литература. Частью из Зарубежья, частью - из столов писательских.
Из Зарубежья - отголосками Серебряного века - пришли открытия подлинной поэзии. Георгий Иванов, Владислав Ходасевич, Георгий Адамович, многие другие имена - сразу вошли в сегодняшнюю русскую поэтическую культуру\1, заметно облагородив её облик.
Из столов - выпросталось то, что ранее не могло быть напечатано по причинам идеологическим. Оказалось же, что далеко не всё там и поэзия. Начавшие выходить книжки из ранее не напечатанного - и даже известных авторов, за исключением, может, двух-трех имён - открытий именно поэтических дали не много.
Доходило до несмешных парадоксов. В 1991 году издан претендующий на полноту трехтомник Бориса Слуцкого. В руки я его беру редко, не хочется. Оказалось, что став обладателем столь объемного собрания, три самых дорогих мне стихотворения Слуцкого я по-прежнему имею только в виде ещё лет двадцать назад переписанных мною из каких-то ранее вышедших книжек. Ни одному (!) из них не нашлось места в поэзии "нового" Слуцкого.
* * *
Теперь о тенденциях сегодняшнего поэтического процесса (коробит этот технический термин - "процэсс", но ведь и разговор здесь, увы, получится тоже скорее "техническим").
Первое, что бросается в глаза (до того бросается, что уже и замечать как-то не принято), это размежевание пишущих на, условно, "демократов" и "патриотов".
Само формальное существование в российских пределах альтернативных (то есть якобы разноприродных?) писательских союзов - видится мне скорее следствием дележа имущества, чем каких-то действительно принципиальных разногласий, и я в это не вмешиваюсь. Не сильно раздражает меня и то, что одни авторы исповедуют (и проповедуют) одни взгляды, другие авторы - соответственно другие взгляды. Каждый вправе поступать в согласии с тем, что ему ближе, и пусть. Скверно другое. Линия взаимной изоляции не столько проходит по самому творчеству (оно - всегда наедине, то есть вне группы), сколько ограничивает пределы досягаемости как поэтического звука, так и отзвука, исподволь переводя поэзию на относительно местечковый уровень. Для поэзии это неполезно, перед людьми - неловко, за литераторов - стыдно.
Оно конечно: хвалить выгоднее "своих" (а критиковать, даже справедливо - невыгодно). Говорить же о недостатках "чужих", даже об их исключительно профессиональных промахах - занятие тоже неблагодарное, хотя бы уже потому, что будет расценено - в условиях противостояния - лишь как запальчивая реплика "супротивника" и потому никакого действия не возымеет. Это охолаживает. Но и порождает малодушие.
Читателю же - приходится к каждой стороне прислушиваться отдельно.
* * *
В "стане русских воинов" эхо вообще слабое. В "Москве" и "Нашем современнике" живых отзывов на то, что пишется сегодня, почти не сыщешь. Одиночные петарды "Литературной России" и, с какого-то времени российской же, "Литературной газеты" - слабо помогают, имея чаще характер юбилейных панегириков. Критики, касающейся современных поэтов, очень мало, почти нет. Единственное, может быть, исключение - Юрий Кузнецов. О нём - говорят, причем в обоих лагерях, разве что "свои" - восторженней, "не свои" - сдержанней и трезвей.
Несмотря на известное заявление (Кузнецова же), что "остальные - обман и подделка", верить в это никак не хочется. Тем не менее, об этих "остальных" - говорят очень мало, даже о тех, кого сей "новобогатырь Земли Русской", хоть раз, хоть не без плохо скрытого недоверия, самолично соизволил приветить. Поразительный пример: самый пространный отзыв о стихах Виктора Лапшина, что мне попался - это небольшая заметка за подписью... Николая Рубцова, датированная 1968 годом. Не берусь утверждать, что более поздних отзывов нет, но вот то, что я их не видел\2 - не совсем случайно.
Потому - новые для себя имена чаще приходится самому отыскивать. Сказать, чтобы совсем уж ярких - пожалуй что и не встречал (в журналах, по крайней мере). Но интересные, добротные - есть. Евгений Курдаков, например. Но опять: последний отзыв о нём - Владимира Славецкого - более чем десятилетней давности. Радуешься стихам Виктора Дронникова, Светланы Сырневой, но встретить их удаётся тоже не часто. Попадается всё больше другое...
Да вот, беру - наугад - номер "Нашего современника" (8/99). Глянем, хотя бытолько по первым строчкам?
Вот Марина Умурзакова (Вильнюс):
"Мы - бельмо на глазу, в сапоге мы гвоздь..."
"- Ой ты гой еси, бесов выродок..."
"Я ем твое дерьмо, любимая столица..."
Неприятно? Неприятно. Ей бы детишек пестовать, а не такие строчки. Вот Марина Котова (Дзержинск):
"Рассеюшка - баба яга..."
"Русь моя! Осажденная крепость!.."
"Вот, говорят, что Бог Россию любит..."
Это, повторяю, всё только первые строчки. Есть, конечно, люди, которые без слова `россия' и чихнуть не могут, но поэзия-то здесь причем? Да и Россия - тоже. Впрочем, претензии не столько к авторам, сколько к журналам, к тому, что из предлагаемого они под себя отбирают. Только ли сами поэты виноваты, что стихи в публикациях одного, другого, третьего - оказываются порой совершенно неотличимыми ни по содержанию, ни по интонации, ни по внутренней энергетике. (В другом-то лагере - всё иначе...)
Вот в упомянутом уже номере "Нашего современника" - и две неплохие статьи: Александра Беззубова-Кондакова о Ходасевиче и Вячеслава Морозова о Сергее Клычкове. Но это уже литературоведение. Критика же этого лагеря, повторяю, об авторах сегодняшних - по большей части молчит\3. Она, как нередко и сами стихи, публицистична, и ей покамест, как и самим стихам, не до собственно литературы. А жаль, не пришлось бы потом спохватиться...
* * *
Перейдем к лагерю "миротворческих сил". О, тут шумно - и народу, и изданий побольше. Э, да тут чересчур шумно - не то карнавал какой-то, не то вообще ша'баш! И эхо так гуляет, так множится, что порой преобладает над собственно поэтическими голосами. Иногда диву даёшься: по скольку раз то там, то сям можешь встретить упоминание какого-нибудь стихотворца, ни одного (!) стихотворения которого ты до сих пор не видел.
Впрочем, удивляться тут особо нечему. Так уж устроено общество, что состоит оно из различных групп, объединений, компаний. А сетевое общение через интернет делает отношения между литераторами почти домашними. Вот и упоминают тех, кто ближе и потому понятнее. Это, в общем-то, нормально. Вопрос только в репрезентативности, а она, увы, при таком подходе редко идет дальше местечкового уровня.
Говорят, конечно, и о тех, кто печатается не только в интернете. Говорят-то говорят, и тоже немало, но... что-то мешает этому только радоваться. Такое ощущение, что наши поэтические вкусы настолько "развились", что вкусным стало казаться чуть не всё подряд, по крайней мере из того, что дошло до журнальных страниц. От сугубо кишечно-гастрономических строк: "Осетринка с хренком уплыла / Вниз по батюшке по пищеводу..." - до каких-нибудь особо изощренных (чуть не сказал - извращенных)... э... приправ. От простого и ясного слога до метафорообразной, а то и вовсе безобразной абракадабры.
Но "вкусно" - не всем. Многие, не глядя ни на какие "фирменные знаки", отодвигают подобные блюда сразу, как бы усердно ими ни потчевали. И ладно бы только ваш покорный слуга (ну, допустим, по отсталости своей) испытывал отталкивающие чувства, когда предлагается подобное хоть этому (сразу прошу прощения у читателя статьи за то, что позволю себе привести такие п р и м е р ы):
"Ты, Моцарт, - лох
и сам того не знаешь!"
Да знаю я!.. От тленья убежав
Не слишком далеко и запыхавшись,
Я с понтом дела говорю себе:
"Ты царь или не царь?!" ...
Нет, оказалось, что и существа куда более юного (и значит - более восприимчивого и доверчивого!) возраста могут реагировать точно так же на такие вот "свойские" строки, выданные взрослым, в общем-то, дядей (за сорок пять всё-таки), лауреатом многих премий. Тут разве только глаза отвести...
А заканчивается сей "шедевр" публичным сетованием: "Но божество моё проголодалось... / И, знаешь, слишком долго не ...лось". Причем напечатано всё это - в солидном и не самом неуважаемом мной журнале. Но ничего, кроме брезгливости, от таких стихов я испытывать не могу, сколь бы "жалистную" ноту ни брал автор.
"Блажен муж иже не иде на совет нечестивых...", - начинается первый псалом царя Давида. Но наш поэтический муж не только что бывает на таком "совете", он, похоже, там заседает, причёмна первых местах. Иначе разве смог бы он "одарить" читателей (запросто опубликовав) и таким вот:
... Даже если очень больно,
это не ...дец всему,
и, вообще, ...дец не полный -
а тебе лишь одному!
Так, ...дёныш! Посему
хватит выть и лаять полно,
как Акелла на луну!
Се ...дёж, а не ...дец!
Провокация и ложь!
Ну а кто её отец,
ты в Писании прочтёшь! ...
На одной встрече с читателями, ещё лет десять назад, другой нынешний лауреат пожаловался, что вот-де до чего опустилась поэзия: уже ничего не стоит в одной строке встретить "и ангела, и унитаз". Ему резонно ответили: "Да ведь это именно в ваших стихах так". Автор сначала растерялся, занервничал: "А какие мои стихи вы имеете в виду - прежние или которые я сейчас прочёл?" Зато услышав, что и те, дескать, и эти, неожиданно... успокоился: "А, ну это вы - не поняли". Так вот, простенько, всё и разрешилось.
Говорят, прежде, чем давать оценку, критикующий обязан вникнуть в поэтический принцип стихотворца. Полноте, поприведенным выше примерам - даже не попытаюсь. Потому что это не поэзия. Обыкновенная мерзость, каковой и в жизни становится всё больше. Отчасти, думается, как раз потому, что такие вот у нас... лауреаты.
* * *
А вот о причинах - поневоле задумаешься. Ещё одна примета времени - в "преизбытке" поэзии. Журналы сетуют, что им не хватает хорошей прозы, и тут же жалуются на полчища штурмующих редакции стихотворцев. Объяснить это легко.
Всякий мыслящий - хоть как-то, а познает окружающую действительность. И всегда это познание - выражает, каждый по-своему. Но представьте, сколько труда нужно (причем методичного), сколько изучить всего, чтобы написать хоть небольшой трактат. А во время перемен многие истины становятся просто ненадежными из-за их переоценки. Так что знания, дающиеся нам в личном опыте или априорно, по наитию, - поскольку они малы и несистемны - проще выразить стихами. Тем более что само рифмование - дело, при низких требованиях, не сложное, общедоступное, отсюда и соблазн. Некоторые начинают верить в свою избранность и принимают поэзию как призвание. Так что ни удивляться, ни сетовать на нынешнюю "избыточность" поэзии - смысла нет.
Но есть тут и неуютная сторона - неизбежная при этом девальвавация поэтического слова. А это, увы, болезненно сказывается и на доверии даже к подлинному. Отсюда и стремление "преодолеть" что бы то ни было, на худой конец - по мере способностей - хотя бы извратить. И приходят, опять же в изобилии, новые "гении" и начинают "взламывать" всё и вся.
Мы же, по простоте своей, нередко путаем, смешиваем духовные признаки личности - с чертами скорее душевными, психологическими, сродни темпераменту. И, например, за гениальность (обманчивое в его сегодняшней затасканности слово) легко можем принять обыкновенный авантюризм. А авантюризм - это смелость такого рода, когда ставишь на карту многое, будучи заранее готовым слишком многое - даже то, что было накоплено ещё до тебя - не только приумножить, но и растратить.
В советские времена заслоном чему-то новому, необычному, выходящему из ряда - стояла безликая, но могущественная тогда серость. Однако, как оказалось, и от торжества шалого, вовсю расцвеченного авантюризма веселей становится не намного.
* * *
Есть, впрочем, всему этому и другое объяснение. Бывает так (к счастью, не со всеми): где, на каком месте, подхватит человека известность, чуть приподнимет его для всеобщего обозрения, там он... и останется. Поэтому жаль, когда иных (особенно жаль - талантливых) успевает приподнять в тот период, когда сами они пребывают ещё лишь на уровне поиска. Похвалу в адрес их дерзания они принимают за похвалу в адрес достигнутого, и там, в том достигнутом, обретают свой успех. Успех не только в смысле публичного признания, но и в значении, производном от слова `успеть' в его сохранённом может быть лишь в христианстве понимании.
И потому - добрую или худую службу сослужил журнал "Юность" в перестроечные восьмидесятые, выставив некую неординарную поэтическую плеяду на своём "Испытательном стенде", - как знать. Тогда это было смело. Тогда этих стихотворцев, отобранных по близости взглядов (широким взглядам близкими быть не трудно), и приподняла известность: уважая их право (моральное) писать на свой манер, чуть не полстраны кинулось бороться за их правоже (физическое) печататься при этом, то есть чтоб кто-то обязанбыл их печатать (и вступались, заметим, - только за них, небольшую группу, просто потому, что именно они были выставлены на публику).
Словом, приподняла их публичная, тогда ещё вроде бы как "скандальная", слава (писать-то им и прежде никто не мог запретить) да... там и "прописала". Это примерно так же, как задолго до этого были нанизаны на коллекционерскую булавку Евтушенко-Вознесенский, да тоже там и остались. Жалеть их не нужно. Они уже получили награду свою, а о том, что, как марионетки, обязаны быть любому веку современными - не то что не догадываются, но почитают за свою заслугу, оставим их...
Вот и "новые" стихотворцы из тогдашней "Юности" - они, вместе с их тогдашнего закала иронией, всё ещё там, в том времени своего первого успеха, в советском, в сущности, времени. И зрелище жалкое, и чтение - скучное. А вот авторитет их - благодаря тогдашнему шуму вокруг них - обложил куда бо'льшие пространства и даже вывел их в касту законодателей. Таковой статус их и подводит. Указать им на то, что они вышли из андеграунда в наряде андерсеновского короля, уже почти некому - куда там! враз зашикают. И бесчисленные строфы, достойные "дедовских времян", всё тянутся, всё публикуются... Притом и ученики, уже их невольные (под разговоры о новых канонах) ученики, подрастают. А мне их потом - читай?
Такова цена внешней "оригинальности". Таков блеск авангарда.
* * *
Между тем, давно чувствую неловкость, когда начинаются толки о каком-либо прогрессе, о движении "вперед". Если даже говорить не о частностях, одной из каковых является поэзия, а о человечестве в целом, то я не уверен, что люди стали счастливее хоть на йоту в сравнении с теми, кто жил века и века назад. Равно как не становится "лучше" литература, разве что содержание, да и язык её, сам словарь - всегда более понятны близким ей современникам. Именно потому и скучна новизна, что устаревает прежде всего прочего.
Да что уж говорить обо мне с моими довольно далекими даже от просто либеральных взглядами, когда признание: "Прогресса нет, и хорошо, что нет", - встретишь даже у Иосифа Бродского, устроившего в поэзии столько прогресса, что пыльный шлейф впавшего в соблазн эпигонства уляжется ещё, видимо, не скоро.
Думаю, не найду лучшей иллюстрации, чем та, что показана в стихотворении Дмитрия Сухарева:
- Ты, такая нежно-молодая,
Тоненькая, стройная такая,
Ты скажи, в детали не вникая:
Где взяла словечко прахоря?
- Я-то? Откровенно говоря,
Вычитала у Бродского.
- Так и думал.
Ну хорошо, чего стоишь, пошла вон.
( "Здравствуй, племя")
Именно так бы всегда и реагировать: просто - пошла вон. Жму руку поэту.
Когда бы ещё столь же решительно поступать не только с простодушными графоманами, но и с некоторыми многоопытными мужами-лауреатами...
Но, увы, что дозволено поэту, то не дозволено журналам, исподволь превратившимся в заложников своих маститых (даром что новых маститых) сочинителей. Тут понятная необходимость некоторого политеса. Действительно, как прогонишь тех, кого сами же и взрастили? Теперь это было бы и по-человечески нехорошо. Вот и приходится терпеть всем миром.
* * *
Впрочем, дело не только в терпении, но и действительно во вкусах. Ещё типичный для последнего времени эпизод. Вышла в журнале хорошая подборка живых, интересных стихов (автор - Анатолий Найман). Странным образом оказалось в ней одно стихотворение - сделанное, некая игра с алфавитом. После - вижу в одном из обозрений отзыв на эту подборку. И отмечена именно эта алфавитная шарада...
За восторженной праздностью как-то подзабылось, что дело поэта - не столько говорить оригинальнее всех, сколько - выразить самое насущное, насущное хотя бы для него лично. Такая забывчивость удобна - уже не надо постоянно обнаруживать взглядом это насущное (а не то, что "плохо лежит", тут уже привилегия вора), тем более что никакое версификационное мастерство помочь в этом не может. Тут разве что надеяться на дары бога-случая да на некие обстоятельства, помогающие порой обострить наше ви'дение (чаще - нерадостные обстоятельства, так что даже и слово `надежда' тут не больно-то подходит). И это уже не просто труд, это выбор образа жизни, когда не столько тебе платят, сколько, обретая одно и теряя в другом, платишь ты сам.
Преуспевающим ныне (да и не только ныне) стихотворцам это ни к чему. Они легко и не без приятности для себя довольствуют читателя околопоэтическим суррогатом. Винить их за это трудно. Боюсь, что они вполне искренне уверены в правоте выбранного ими пути. Потому что их именно в этом и уверяют.
Вот критик потчует читателя (в качестве десерта, замечу) такими, например, строфами:
... канители, серебристого дождя',
серпантинные спира'ли,
птиц бумажные на елке то'ждества
грусти в будущей дали',
этой оптики вы'пад
из реального в то'чку
засмотреться и с головы до пят'
улетучиться дурачку' ...,
где естественность нарочито заменена искусственностью. Зато открытие! - рифма (зрительно), которая вроде и не рифма (на слух).
А чего тут открывать: конечно, не рифма. И следовать за этой навязанно-необычной просодией - только язык ломать. Понятно, что здесь интересное задание для их составителя, но зачем таким стихам - читатель? Впрочем, печаль в другом: так и происходит прививание (даром что от чистого сердца) новых вкусов - не читателю (он-то себе на уме), а самим авторам, вот что грустно.
Таковое искривление вкусов связано отчасти и с одним фактором, отличающим нынешнее время от "имперского". Если государственные границы - открылись, то внутри Россия оказалась поделена на узкорегиональные литературные поля, этакие резервации. Новые выходящие в разных регионах поэтические книги редко доходят дальше близлежащих городов. Так что единственным связующим звеном остаются литературные журналы и газеты. А поскольку выпускаются они - из тех, что идут на всю страну - в основном в Москве, то и критика в них так же вынуждена ходить вокруг да около московских же книжных магазинов и издательств, обретая при этом довольно широкие (авторов в Белокаменной много), но и таки специфические (клубные) ориентиры во взглядах на нынешнее состояние российскойпоэзии вообще.
Это как если бы кто-то решился судить о продовольственном состоянии страны, вытирая губы после посещения одной из столичных рестораций, будь то "ЦДЛ", "ОГИ" или ещё какое заведение литературного общепита. Притом ещё и посочувствовал бы тем, кто, будучи далеки от предложенных там блюд, конечно, гм, не могут иметь верного представления о рационе российского, гм, читателя...
(Такому господину, кстати, и предложенные здесь заметки покажутся во многом "случайными", так что я вовсе не уверен, что им суждено дойти до читателя, по крайней мере через журналы, выходящие в центрах. Ладно, оставим это право - право решать, "кому быть живым и хвалимым" - за столичными знатоками. Нам - дальше).
* * *
Ещё одно. На литературном поле произошла очень заметная смена имён. Некоторые, не вписавшись в новое время, просто затерялись в нетях при вполне живых авторах (писанием на усредненно-советском уровне уже никого не тронешь) - говорить о них здесь не будем. Но не стало и поэтов, со стихами которых мы давно успели сродниться - Арсения Тарковского, Давида Самойлова. Уже в последнее десятилетие умерли Владимир Соколов, Юрий Левитанский, Николай Тряпкин.
"Нету их - и всё разрешено...", - как горько писал Самойлов, вспоминая больших поэтов, ушедших до него, так и нам теперь приходится сетовать. Тем более что приходят имена, действительно, новые, а поэзия между тем, имея в виду возраст модных ныне авторов, говорят, постарела. Это, наверно, плохо. Плохо в тех случаях, когда популярные 40-, 50-, 60-летние литераторы продолжают вести себя так, как пристало бы держаться дерзкому подростку.
Тем не менее больше доверять я стал поэтам как раз старших поколений, но лишь тем из них, которые не забывают, что они - старшие, больше других пережившие, которым во внешней смелости высказывания попросту нет нужды. В чем же дело? Почему романтический сам по себе род литературы дал такой крен в моих вкусах?
Да потому, что там, у старших, оказалось больше настоящего, подлинного. Потому, что поэзия - не только в изысках формы или даже слова, но и - в поисках созвучной души. Человек становится всё более одинок. Как найти близкую душу? Один из путей - через строчки искренних признаний. А найдя - вдруг разволнуешься:
... Вот они знакомые черты,
прежний голос твой, твой давний зуммер.
До чего ж я рад, что это ты,
что живой, что рядом, что не умер.
Что-то ты сказал, но я не мог
разобрать слова в застольном гаме,
где ни слов, ни стихотворных строк.
Что стихи! Бог с ними, со стихами.
(Александр Ревич, "Снилось мне застолье")
До стихов ли во время встречи, возможной уже только во сне, даже если встречаются два поэта? Потому-то и не слишком ценна вся модная до времени поэтическая оригинальность, что в пронзительные моменты соприкосновения души с бытиём - ей просто нечего делать. Более того, никакиестихи сами по себе - не нужны. Дорог - поэт, дорог его потенциал чуткости, в этих стихах выраженный (да и потенциал их читателя - тоже).
Но и стихи все-таки нужны - для момента узнавания. Это - в разобщенном мире изгнанных из рая - как пароль. В одном из фильмов Андрея Тарковского есть до невозможности простые слова: "Нам не нужен никакой космос. Человеку нужен человек". Подниматься до такой простоты приходится порой чуть не целую жизнь. Не каждому дано успеть.
А ещё поэзия всегда была не только эстетическим переживанием, тем более - эстетическим упражнением, но и одним из путей постижения жизни, более - познавания мира Божьего, и - вершинами - попыткой проникновения в Божий Промысл.
Это никогда не происходит, если принимать за поэзию филологические, лингвистические штучки. Они и есть некое рассеянье духа. А нужна - предельная концентрация. Есть одно стихотворение, поддерживающее меня мыслью о надежности всего того, что не спешит идти в ногу со временем.
На горе церквушка застоялась,
На крови, на жертвенном огне.
На болоте цапля замечталась
В одной точке, на одной ноге.
Цапля ничего не понимает.
Полетает - снова прилетит.
Только одну ногу поменяет,
Ногу поменяет и стоит.
Всё стоит в знак вечного покоя.
Столпник перед Господом стоит.
Древо жизни умирает стоя.
Но стоит. И мне стоять велит.
(Юрий Кузнецов, "Стояние")
Даже полагая себя всё более одиноким в этом сметливом, прагматическом мире, поэт ценен именно тем, что он - существо самостоящее. И потому не случайно, хоть и неожиданно для себя, глубокую поэзию я нашел в самых обыкновенных словах - не рифмованных или свободных стихов, а - безо всяких созвучий и ритма выписанного... предисловия к одной из поэтических книг, - словах, лишний раз доказывающих, что наличие в мире поэта бывает много важнее наличия того или иного количества стихов:
"Когда всё кругом склоняется к ногам нового господина, для спасения народной чести иной раз бывает довольно крохотной горной крепости, в которой просто живут по-старому, - скажем, не отрекаются от родителей и чтят третью заповедь. (...) Защитники крепости сражаются не ради славы и не во имя победы. Не обладая гением Александра или добродетелями Юдифи, они обыкновенно гибнут, но их оплот, сколь бы ни был он мал, и в руинах остается Домом Божьим, Ветилуей. Однако случается и так, что несметное в своих силах язычество, охваченное внезапным ужасом, откатывается от стен крепости назад, в свою Ниневию".
(Юрий Колкер, предисловие к книге стихов "Ветилуя")
* * *
Было бы грустно закончить эти размышления, не коснувшись того, что и в действительно новой, приходящей поэзии - не всё так казенно модернизировано. Это при том, что публикуемые стихи "молодых" (а этот возрастной диапазон начинающих у нас традиционно широк, увы, не от хорошей жизни) чаще вполне соответствуют должному поэтическому уровню. А что самобытность большинства из молодыхпо возрасту обыкновенно легко укладывается в некие рамки поэзии именно сегодняшней, с модными (даже - необходимыми?) ныне приемами и ходами - это ничего. Придет и более глубинное слово, но это уже не с профессиональным опытом, а с житейским и, если повезет - бытийным. У некоторых он уже приходит. А потому не только поощрительные критические отзывы, но и душевный отклик - для них находится.
Иное дело, что не всем поэтам удается в своё лучшее время, с пылу с жару вдохновенческого, попасть в ряды благополучных авторов, лелеемых тем или иным изданием. Волею судеб их стихам не дано выйти к широкому читателю раньше каких-то сроков. Значит, есть повод и для новых, уже читательских, надежд. И как не нарадоваться, когда стихам нового для тебя поэта вдруг оказывается под силу сразу, с первой публикации, засветиться тепло и ярко. Даже несмотря на (а может, и благодаря им) куда как понятные у нас грустные нотки.
Просроченным поэтессам
живётся плохо -
перебродил кураж, заиндевела звезда.
Как пёрышки из крыла, их роняет эпоха
невесомым десантом на гладь пруда.
Варшавской осенью в королевском парке
седые лебеди крошки берут из рук.
Вода холодна - но, сияя, синеет ярко.
Плыву и радуюсь -
сколько света вокруг!
(Ирина Василькова, "Стансы к Лидии")
Всё правильно: кому временная слава "голого короля", кому - преображение бывшего "гадкого утёнка". Так что, может, и нет большого повода для уныния? Пока мы тут переживаем какие-то взлеты и неудачи, время имеет на нас свои виды. Оно в конечном счете и будет решать. Не вижу, почему бы ему не довериться.
А пейзаж, если он природный (здесь - читательский), а не синтетический (журнально-издательский), как бы он ни оказался замусорен, имеет, слава Богу, способность к самоочищению.
Владимир Цивунин.
Май 2002 - август 2003.
--------------------
1/ Бывает, правда, и так, что пронзительной силы стихи какого-нибудь "возвращенного" поэта, вдруг появившись на журнальных страницах, снова исчезают. Чересчур быстро, на мой взгляд, забыли у нас жившего и умершего в Париже Кирилла Померанцева. Может быть, посчитав его учеником Георгия Иванова - и не более? А жаль, это вполне самоценный поэт. Просто вот не нужен оказался почему-то. Острая экзистенциальная грусть таких стихов нашему времени, видимо, просто не по карману.
2/ Есть, конечно, отзывы; увидел уже по окончании этих своих заметок, перечитывая обстоятельное эссе Ирины Роднянской "Назад - к Орфею!" ("Новый мир", N3, 1988 г.). Рядом с другими поэтами немало в нём и о Лапшине. Так ведь тоже - пятнадцать лет назад, в тот ещё период написано.
3/ Случаются, впрочем, и радующие исключения - например, статьи Вячеслава Лютого в "Подъёме", издаваемом в Воронеже. Сейчас они стали появляться и на страницах других журналов.