Сшей воедино клочья памяти, те куски жизни, что помнишь живо, наглядно, а не по чужим рассказам - и кодекс окажется скандально кратким. В коме усталого забытья мой хребет выпустил корни и врос в расписанную метаморфозами облаков парчу кресла, и сочный, как кровь, вопль, исторгнутый в пустоте побудки подкожным мясом времени, смялся и расправился дрожащим лоскутом, по лицу одичавшего телевизора змеилось пугающе-неузнаваемое, и шоколадные бока мебели намеревались вздыбиться бунтом. "Кто здесь?" - скулы и кадык оцепенели, тот крик откровенно принадлежал ничто, ибо лишь наивность философов отводит ему, ничто, роль без слов и звуков. Языки немого пламени ушли задами, взрезав в назидание когтями изнанку глаз. И нет никаких планет, небосвод мира давно закостенел, еще раньше растворились в серой щелочи звезды. В проеме ночной двери зеркало тьмы отразит чью-то, быть может, мою, душу в образе голого медного карлика. Чем дальше, тем более страстно я люблю материю, ее сахар и вино, а в раннем детстве всё - дух, как та поездка в гости, сухой закат, окраина меж городом и соснами, летучие паутинки.