Жил на свете один очень скупой человек. О скупости его ходили в городе легенды. Соседи и люди, знавшие его, сначала поражались "нерасточительности", как сам он называл эту свою черту; но потом она стала предметом их постоянных насмешек над ним как за спиной, так и летевших непосредственно ему в лицо. Да что и говорить, подобные насмешки были радостью его друзей, разбавляющей их скучную и однообразную жизнь. Необходимо заметить, что обсуждения скупости были единственным, что ещё помогало всем знакомым помнить этого чудака. Не обладай он этой чертой, доходящей до абсурда, его давно бы и забыли.
Опишу одни случай, прекрасно характеризующий моего героя и в то же время вызвавший множество негодования с одной стороны и улыбок с другой. К тому же происшествие, которое я собираюсь описать, явилось пиком физических и моральных сил этого человека.
Помнится, хоронили начальника железнодорожной станции, где работал наш герой. У вдовы покойного собрались все его сослуживцы. Решили собрать материальную помощь, дабы хоть как-то возместить расходы по ритуальным услугам и помочь несчастной, оставшейся без средств существования. Положили скинуться по три тысячи рублей. На стол в комнате, где расположились все сотрудники станции, заместитель поставил шкатулку, куда поочерёдно подходили все рабочии, опуская купюры. Шкатулка была прилично заполнена, когда очередь дошла до Скупердяева (нашего героя).
- Теперь Вы, Игнат Давыдович.
Скупердяев продолжал сидеть неподвижно, разглядывать сервизы вдовы и делать вид, что не слышал обращения.
- Игнат Давыдович, ваша очередь.
Молчание.
- Игнат Давыдович, потрудитесь сделать милость, - уже серчал староста, которому и принадлежала шкатулка. - Игнат Давыдович, мы теряем время! Встаньте и внесите взнос! - уже кричал старичок.
Скупердяев по-прежнему сидел неподвижно, откинувшись на спинку кресла, с таким же неподвижно устремлённым взглядом, игнорируя обращённые к нему слова.
Между тем, сослуживцы, некоторые из них, тоже примкнули к старику и бранили Скупердяева; другие презрительно улыбались - негодование нарастало. И тут среди общего гула, староста, не выдержав, завопил:
- Нет, это уже невыносимо! Вы будете платить или нет?! - Красное лицо старика судорожно подёргивалось, в уголках рта застыла пена.
И в этот самый момент случилось нечто. Скупердяев округлил глаза, вытянул ноги, тяжело вздохнул и сполз с кресла. Испугавшиеся товарищи быстро подбежали, стали трясти, бить по щекам, обливать голову водой, подвергшегося приступу коллегу. Когда это не помогло, решено было вызвать доктора.
Прибывший врач склонился над лежащим Скупердяевым, послушал его дыхание, разорвал на нём рубашку и начал делать непрямой массаж сердца. После четырёх надавливаний больной, тяжело охнув, очнулся. Сильно прокашлявшись, он медленно поднялся, поддерживаемый друзьями, которые опустили его в кресло. Конечно, все и думать забыли про какие-то платежи, взносы и тому подобные мелочи, а потому и оставили шкатулку заполненной до верха, но без недостающего пожертвования. Все были озабочены состоянием товарища и вызвавшиеся двое железнодорожника решили проводить Скупердяева домой. Через полчаса тихохода и заверений, что ему лучше и не стоит так напрягаться ради него, Скупердяев со спутниками очутился возле своего дома. Войдя в квартиру, уложив больного на диван и справившись о его самочувствии, на что тот ответил: "Всё хорошо, у меня слабость, дайте мне побыть одному", они оставили его. Уходя, у них возникло какое-то странное чувство одиночества, но они понимали, что вызвано оно было тем, что увидели в квартире Скупердяева.
В ней не было ничего: голые сырые стены; грязный, обтянутый драным линолеумом пол; потолок, весь изборожденный, как старое лицо, морщинами и трещинами; в комнате висит на прямо с потолка свисающем проводе одна единственная ничем не прикрытая лампочка; в центре этого склепа старый, весь покрытый палью потёсанный стол. Трудно было поверить, что в современное время мог жить человек в таких нечеловеческих условиях. Да к тому же человек, весьма неплохо зарабатывающий и занимающий не последнюю должность в общей отрасли их деятельности. К сожалению, подобное случается, когда человек становится заложником навязчивой идеи.
А Скупердяев тем временем, вытянувшись на диване, заложив руки за голову, ухмылялся и думал, хваля сам себя. "А ловко я их всё-таки обставил. Жаль только, что рубашку порвали, да грудь побаливает, но это ничего. Поболит - перестанет, зато денежку сохранил. Вот это хорошо, деньги всегда нужны. А то три тысячи им подавай, как же, как бы ни так".
Понятное дело, про взнос больше никто не вспоминал, справлялись только о здоровье Игната Давыдовича. Всё вернулось на круги своя.
А через три года Ивана Давыдовича не стало. К тому времени чувство негодования к его скупости со стороны товарищей сменилось безразличием, к которому примешивался взгляд, полный презрения и высокомерия, заставляющий обращать на себя внимание Скупердяева. Поскольку он уже неделю не появлялся на работе, а связаться с ним не представляло никакой возможности, решено было идти к нему домой. После продолжительных стуков в дверь (звонка тоже не было) её выломали.
На диване лежал уже разлагавшееся тело Ивана Давыдовича Скупердяева, обнимавшего какую-то тёмную коробочку. Открыв её, сослуживцы увидели купюрами и монетами сумму в шестьсот тысяч рублей. Понимающие взгляды встретились между собой.
Посоветовавшись, работники станции вместе с соседями решили на эти деньги организовать похороны, поминки, часть отложить на памятник.
- Пусть хоть ему послужат, - произнёс бывший заместитель, а сегодня начальник железнодорожной станции.
Оставшиеся пятьсот тысяч условились, дабы этому человеку было легче отчитываться перед Богом, употребить на благотворительность и послали на годовщину смерти прежнего начальника его вдове.
Если бы знал Иван Давыдович, что стало с его деньгами, в гробу бы перевернулся.