В пасмурный мартовский день, когда, казалось, разверзлись все хляби небесные, нас перевели из нашей плавучей тюрьмы на борт транспортника "Генриетта". Едва нас загнали под палубу и за нами захлопнулись решетки люков, мы услышали лязг якорных цепей и почувствовали, как "Генриетта" начала движение по Ла-Маншу. Таким образом нас лишили даже возможности бросить прощальный взгляд на родную землю, возможности попрощаться с людьми, которые нас любили. Мы были уже довольно далеко от берега, когда решетки были подняты, и с нас сняли кандалы.
Сколько заняло наше путешествие к Вратам Преисподней, я могу только предполагать. Думаю, около четырех месяцев, но для ребенка, которым я все еще был, время тянулось бесконечно. Во всяком случае, у нас, товарищей по несчастью, было достаточно времени, чтобы понять, кто есть кто.
Мы все были мальчишками в возрасте от девяти до восемнадцати лет, и судьбы наши, в основном, были схожи. Большая часть из нас была родом из лондонских трущоб или из промышленных городов Ланкашира и Стаффордшира: бродяжки, осужденные за незначительные преступления. Почти никто из нас не мог оценить степень наказания, которому нас подвергли. Конечно, были среди нас и ребята постарше, склонные к насилию и преступлению. Вскоре они попытались занять место главарей, требуя подчинения от более слабых. Надзиратели это игнорировали. Деревенское меньшинство в нашем лице показалось этим хулиганам легкой добычей, но кулаки моего молочного брата быстро избавили их от этого заблуждения.
От команды "Генриетты" сочувствия ждать не приходилось. Это были простые моряки, нанятые перевезти груз из Портсмута в Порт-Артур. Для них не было никакой разницы везут они детей или мешки с зерном, и они предоставили нас нежным заботам наших конвоиров. Те же относились к нам по-разному. Некоторые не скупились на доброе слово или жест, другие мало чем отличались от зверей, считая, что положение, в котором мы оказались, оправдывает любую жестокость. В первую же ночь они спустились к нам, выбирая мальчиков для целей, которые поначалу были мне непонятны, но мои товарищи по несчастью объяснили мне все. Это повторялось каждую ночь, и те, кто были отобраны, но пытались отказаться, жестоко избивались, пока не давали согласия своим мучителям. В то же время другие, которые уже успели пропитаться порочностью и развратом, сами предлагали себя в обмен на определенные блага. Но таких презирал даже самый последний уличный бродяга, называя их не иначе как падалью.
Однообразные дни тянулись один за другим. Дети помладше рыдали о своем потерянном доме, другие, постарше, кичились своей привычкой к лишениям и рассказывали с какой легкостью они выживут на Земле Ван-Димена. Третьи без конца говорили о побеге.
Но куда мы могли бы сбежать? Мы ничего не знали о нашем местоположении, кроме того, что это где-то в океане, мы почти постоянно находились за решеткой, исключая короткие прогулки по палубе. Мой молочный брат сразу сказал, что на побег нечего и надеяться, по крайней мере, до прибытия на твердую землю.
Единственным светлым пятном в этом долгом безрадостном путешествии стало пересечение экватора. В этот день нам позволили остаться на палубе и принять участие в празднике вместе с командой. На короткие час или два мы почти забыли, кто мы и куда нас везут. Мы снова стали просто детьми, заворожено наблюдавшими за матросским представлением.
Вскоре после этого мы бросили якорь в Рио-де-Жанейро, хотя в то время мы об этом не узнали, поскольку понятия не имели о нашем местоположении. Здесь "Генриетта" простояла несколько дней, пополняя запасы продовольствия. В первую ночь в гавани мы лежали в удушающей жаре и вони трюмных отсеков, а сквозь решетки люков проникал теплый воздух, наполненный ароматом травы и фруктовых деревьев. На следующий день нам позволили выйти на палубу, и прямо у нас на глазах один парнишка ухватился за ванты и выпрыгнул за борт. Он успел сделать всего несколько гребков по направлению к берегу, когда грянул мушкетный выстрел, и бедняга камнем пошел на дно.
Всех остальных тут же отвели вниз, и задраили люки. Все время, что мы оставались в порту, охранники ходили с оружием, а нас не выпускали на палубу. Все это время, и днем, и ночью, мы изнемогали от жары в темном трюме, а худшей пыткой был доносившийся до нас запах неведомой суши.
Позже я узнал от одного из матросов, что труп нашего несчастного товарища даже не был извлечен из воды, а был оставлен, словно мусор, в полосе прибоя гавани, название которой я так и не узнал.
Наконец и эти испытания подошли к концу. Хотя нам и не было позволено в последний раз взглянуть на Англию с палубы, нам разрешили увидеть прибытие "Генриетты" в Кейп-Рауль. Мы столпились на палубе, и некоторые из наших искренне радовались возможности взглянуть на землю с такого близкого расстояния, но их энтузиазм очень быстро иссяк, когда мы как следует рассмотрели, что лежало перед нами.
На берегу в туманной дымке возвышались черные скалы. Камень был изрезан трещинами причудливой формы, и, казалось, еле сдерживал напор ревущего, бурлящего прибоя, брызги которого и создавали этот туман. Никогда больше в моих путешествиях по миру я не видел такого страшного берега.
Перед тем, как наше судно повернуло к Порт-Артуру, мы увидели идентичные черные скалы с другой стороны входа в гавань, и, наверное, каждый из нас вспомнил это вселяющее ужас название - "Врата Преисподней".
Как только корабль встал на якорь, нас сковали попарно и отправили на берег. Там нас передали охранникам колонии, и мы отправились к нашему конечному пункту назначения: исправительному заведению для малолетних преступников мужского пола на Поинт-Пьюер.
Так же, как Порт-Артур располагается на полуострове, который почти отделен от Земли ван Димена, так и мыс Поинт-Пьюер почти не соприкасается с жилыми территориями Порт-Артура. Земля в этом районе в основном покрыта зарослями папоротников и камедных деревьев, но на Поинт-Пьюер их мало, поскольку для роста растений не хватает воды. Если при виде Врат Преисподней наши души ушли в пятки, то при виде этой голой пустоши они, казалось, провалились еще глубже. Вид оживляли только здания нашей тюрьмы, да скалы, такие же мрачные, как и на Кейп-Рауль.
Перед тем, как наши кандалы были сняты, мы предстали перед комендантом, который в своей пространной речи объяснил, что здесь нас обучат полезным профессиям, и это, если мы не будем нарушать дисциплину, поможет нам покинуть Поинт-Пьюер гораздо лучшими людьми, чем до прибытия сюда. Мы слушали не очень внимательно, поскольку все представляли долгую вереницу лет, которые нам предстояло здесь провести.
Все, за исключением моего молочного брата. Когда, наконец, в спальне, к которой нас приписали, мы смогли поговорить, он попытался приободрить меня: "Выше нос, Джим! Мы на твердой земле и можем начинать думать, как отсюда выбраться. Начиная с этого момента, мы должны узнать, все, что сможем об этом месте, и как здесь все устроено". В течение всей моей короткой жизни я привык ему доверять, и в кромешной тьме той первой ночи на Поинт-Пьюер его слова вспыхнули для меня свечой надежды.
На следующий день всех новоприбывших заставили промаршировать несколько миль к месту, которое называлось "Орлиная шейка". Это был единственный выход отсюда по суше: узкая, не более сотни ярдов шириной, полоска травы, с каждой стороны обрывающаяся в море. Нас привели сюда, чтобы продемонстрировать, чем может закончиться для нас любая попытка побега. На "Шейке" постоянно находились двадцать пять охранников, но особой нужды в них не было, так как проход был перекрыт прочной высокой стеной. На каждом ее столбе был повешен мощный фонарь, а под каждым фонарем сидела на цепи свирепая собака. Вся площадка перед стеной была очищена от травы и посыпана колотыми морскими раковинами белого цвета, отражающими ночью свет фонарей. Оконечности стены располагались на платформах, которые хоть и выдавались далеко в море, но все равно находились в пределах досягаемости собак.
Этой ночью моя вера в план моего молочного брата значительно пошатнулась. "Прохода через "Шейку" нет", - шептал я. "Есть, - уверенно отвечал он. - И мы должны найти его".
В скором времени мы познакомились с ежедневным распорядком Поинт-Пьюер. Каждое утро нас поднимали в пять утра. Мы свертывали свои гамаки и шли на молитву или чтение Библии, которое продолжалось до семи часов. Потом нам позволяли разговеться. После завтрака мы умывались, и наступало время осмотра. Далее до полудня шли занятия, и осмотр повторялся. В половине шестого нас кормили последний раз, и в четверть седьмого перед отбоем у нас было еще два часа школьных занятий. В промежутках мы выполняли роль уборщиков, носильщиков и посыльных для наших охранников, а также разнорабочих как в нашем лагере, так и в поселке.
Предполагалось, что занятия, которые мы посещали приучат нас к честному труду, и концу срока заключения мы овладеем профессиями плотника, слесаря, строителя и сапожника. Последнее вполне подходило для нас с братом, поскольку мы получили начальные навыки сапожного дела в маленькой мастерской дяди Джозефа, вскоре мы стали довольно сносными сапожниками.
Каждую ночь мы, измотанные, падали в наши гамаки, хотя мой молочный брат находил где-то силы для физических упражнений, которыми увлекался еще дома. Он посвящал им каждую свободную минуту и убеждал меня делать то же самое.
Сон у меня не настолько крепкий, чтобы я не замечал, что происходило после отбоя в нашей спальне. Отвратительные вещи, происходившие по ночам во время нашего морского путешествия, продолжались, но я заметил кое-что еще. За каждой спальней в ночное время следил надзиратель ("Сова", так мы его называли), и никому из мальчиков не разрешалось выходить из комнаты до утреннего колокола. Тем не менее, в некоторые ночи, по крайней мере дюжина ребят постарше куда-то отлучалась в компании надзирателя, который грозил оставшимся страшными карами в случае шума или выхода из комнаты. Я никогда не бодрствовал достаточно долго, чтобы увидеть, когда они возвращались, но на утро они все уже были в своих гамаках, а надзиратель - на своем посту. Я спросил своего молочного брата знает ли он, что происходит, но он ответил только: "Подожди и сам увидишь".
В одну из таких ночей, когда я украдкой наблюдал за происходящим, он выскользнул из своего гамака и потряс меня за плечо. "Идем со мной", - приказал он, и я последовал за ним и остальными. Группой, более чем в дюжину человек, мы в тишине проследовали за нашим надзирателем куда-то на верхний этаж, где он отпер дверь кладовой.
Внутри он поставил свою свечу на голый пол, и все мы столпились вокруг нее. Глядя на полуголых подростков, стоявшим кругом в отблесках свечи, я понял, что это не шутка и не розыгрыш: они пристально смотрели на нас с братом, и их лица были абсолютно серьезны.
Затем надзиратель пересчитал присутствующих и торжественно начал: "Мы все собрались здесь, чтобы принять в наши ряды двух новых Братьев", - и он указал на меня и моего молочного брата.
"Пусть они принесут клятву!" - скомандовал он. Все остальные взялись за руки и хором заговорили нараспев:
"К руке - рука,
На Земле иль в аду,
В здравии иль в болезни бреду,
В море или на суше пока,
В верности - навсегда!
Ты и я,
В тюрьме иль на воле,
Нищими или на царском престоле,
В жизни и смерти клятва моя:
Предательство - никогда!"
Последняя строка каждого куплета выделялась громким голосом. Потом нам с братом должны были повторить клятву по памяти. После каждой нашей неудачной попытки Круг снова и снова произносил слова клятвы, до тех пор, пока мы не смогли воспроизвести ее текст слово в слово. Затем нам приказали вытянуть руки вперед.
Немедленно каждого из нас схватили двое "братьев". Я дернулся, почувствовав острое покалывание с внутренней стороны предплечья, но мои стражи держали меня крепко. Вскоре я понял, что на мою кожу наносится какой-то знак, и первоначальные болезненные ощущения сменились любопытством: мне стало интересно, что же там будет изображено. Но мне пришлось ждать, пока работа не будет закончена, кровь смыта, а в раны не будет втерта какая-то темная субстанция. Только тогда я смог увидеть, что одну руку украшает квадрат со словом "НАВСЕГДА", выбитым внутри него, а другую руку - крест со словом "НИКОГДА" на перекладине. Я понял, что они служат предупреждением и напоминанием о клятве, которую я дал.
"Теперь, друзья, - произнес надзиратель после того, как мы насладились видом своих татуировок, - вы оба - Братья Кольца".
И Круг разразился приветственными возгласами.
Глава 11
Братья Круга
Поначалу, не понимая смысла ритуала, через который я только что прошел, я был полностью сбит с толку, но вскоре все прояснилось. Наш прежний надзиратель, который внезапно оказался Мастером этой странной Ложи, разъяснил нам наши обязанности и права, которые давало членство в Круге.
Круг, как оказалось, был тайной ассоциацией заключенных и охранников, обязанных, согласно клятве, всегда быть верными по отношению к Братству, и никогда не предавать его ни словом, ни делом. Мы должны были помогать Брату во всем и хранить его секреты. Наказание за нарушение клятвы могло быть двояким: за незначительные проступки следовало увечье в результате "несчастного случая", за проступки позначительней - либо смерть от рук членов Братства, либо лжесвидетельство и обвинение ослушника в серьезном преступлении.
Кровь застыла в моих жилах, поскольку эти жесткие условия были изложены столь убедительным тоном, что в реальность угрозы было невозможно не поверить. За то короткое время, что я провел в Порт-Артуре, я достаточно наслушался о случайных травмах и смертях на лесопилке, строительных работах и в кузнице, и теперь у меня не было сомнений, что некоторые из них были делом рук членов Круга.
Затем наш надзиратель объявил, что официальная часть собрания закончена, и извлек откуда-то бутылку рома, которую начали передавать из рук в руки, или так сказать точнее, из уст в уста.
Я никогда до этого не пробовал алкоголь, и под воздействием рома все мои сомнения и страхи по поводу этого странного Братства, членом которого я стал, куда-то ушли. Вскоре я веселился вместе со всей компанией. Мы пели песни, которые мальчики постарше принесли с австралийских земель. Как правило, такие песни считались запрещенными, и исполнение даже отрывка могло закончиться поркой, но теперь мы пели их полностью и хором.
Мы пели "Джима Джонса" (австралийская народная баллада о беглых преступниках "бушрейнджерах" и их вожаке Джеке Донахью):
...Работаем и день, и ночь - мы здесь для вас рабы,
Ну, а когда мы все умрем, не светят нам гробы.
Мне надоели кандалы - я цепи разобью,
И стану я бушрейнджером у Джека Донахью.
И я однажды, в час, когда все спят во тьме ночной,
Зарежу всех до одного: начальство и конвой.
Хороший будет им урок! Зачем командой всей
Везли Джима Джонса в кандалах на берег в Ботани-Бэй.
(Из русского дубляжа фильма "Омерзительная восьмерка" с изменениями и дополнениями М. Чумакова)
Мы пели и о самом Джеке Донахью:
...Однажды ехал Донахью (Погожий был денек!),
Не знал того, что смерть его уже взвела курок.
Сержант поднял свой карабин и громко крикнул: "Стой!"
Сдавайся, или сразу же мы начинаем бой.
"Нет, никогда!" - воскликнул Джек. - Не сдамся я врагу,
Я в трудный час сильней в сто раз, и я не побегу".
Шесть раз в него сержант стрелял... Все мимо, но потом
Попался Джек, и был сражен безжалостным свинцом.
И медленно закрыв глаза, сказал он всем: "Адью!
Молитесь, люди добрые, за Джека Донахью..."
(Перевод Дм. Ромашевского с изменениями и дополнениями М. Чумакова)
Мы пели долго, пока свеча не сгорела почти полностью, и не пришло время возвращаться в свои гамаки.
На следующее утро я страдал не столько от воздействия низкосортного алкоголя на непривыкший к нему организм, сколько от воспоминаний о событиях прошлой ночи. Мой мозг снова и снова пытался найти ответы на вопросы, которые смутили меня на собрании Круга. Если и было что-то хуже официальной жестокости Системы, так это тайное Братство охранников и заключенных, поклявшихся жизнью уничтожать любого, кроме члена Братства.
Я спросил своего молочного брата, как только мы остались наедине, почему он привел нас в подобное сообщество.
- Ты знаешь Хантера, этого зверя-охранника? - спросил он в свою очередь.
- Конечно, - сказал я, поскольку этот человек был у нас притчей во языцех из-за своего пьянства, жестокости и отвратительных наклонностей. - А причем тут он?
- Он положил на тебя глаз, - ответил мой друг. - Он спрашивал у других, не "падаль" ли ты (см. гл. 10). Он тоже член Братства и теперь не сможет тебя тронуть.
Моя кровь застыла при мысли об опасности, которая мне угрожала.
- Но разве этот Круг не банда головорезов? - спросил я.
- Может, и так, - мой брат пожал плечами. - Но у них есть власть, и нам понадобится их помощь, когда мы соберемся сбежать.
- А когда это будет? - я почти кричал.
- Довольно скоро, - заверил он меня. - Когда все будет готово.
Он не поделился со мной своими планами, без сомнения, полагая, что незнание защитит меня, но зато теперь я не находил себе места, каждый длинный изнурительный день мечтая о том, как мы вырвемся отсюда.
Следующие несколько недель ничего не происходило, затем мы узнали, что этого подонка Хантера назначили одним из надзирателей, закрепленных за нашей спальней. Поначалу я не придал этому значения, полагая, что мое членство в Круге меня защитит. Но, оказалось, что это не так.
В первое же свое дежурство, когда все спали, он вызвал меня к своему столу.
- Итак, - сказал он, - мне сообщили, что ты тоже один из Братьев. Покажи мне знаки Братства!
Я вытянул руки, чтобы открыть татуировки, и он внимательно их осмотрел.
- Ну, что ж, - проговорил он, - похоже, это правда. Значит, ты должен знать, что мы, Братья, должны всегда исполнять желания друг друга. - И его опухшее лицо приняло такое выражение, что я поневоле вспомнил взгляд судьи, выносившего мне приговор.
- Я клялся помогать своим Братьям и хранить их тайны, а не исполнять их прихоти! - со всей возможной твердостью в голосе выпалил я прямо в это жирное, красное, пугающее меня до ужаса лицо.
- Тогда тебе придется узнать, что случается с теми, кто не подчиняется Брату, - прошипел он и, схватив меня за шею, уложил поперек стола лицом вниз.
Мое тело едва коснулось стола, как первый удар трости надзирателя разорвал мои обнаженные плечи. Но даже на пике страха и боли, я удержался от крика, потому что, если бы мой молочный брат проснулся, он наверняка убил бы Хантера.
Поэтому я молча терпел его удары, а он полосовал мою спину на ленточки. Когда его ярость утихла, он оттащил меня к моему гамаку и бросил на пол под ним. Вскарабкаться в гамак я не смог, но мне удалось стянуть вниз свое одеяло и расстелить его на полу. Там на одеяле, пропитанном моей кровью мой молочный брат нашел меня после того, как колокол пробил пять утра. Как я и предполагал, он был готов убить Хантера и заплатить за это по законам Братства, но я убедил его не нарушать законы Круга.
Он сделал так, как я просил, но толку с этого было немного: Хантер заявил во всеуслышанье, что я нарушил субординацию, и он был вынужден меня наказать. Я понял, что теперь мне придется либо подчиниться Хантеру, либо сбежать, и с этого дня я стал убеждать своего молочного брата ускорить приготовления к побегу.
Мои раны только затянулись, как снова ночью Хантер вызвал меня к своему столу. Он посмотрел на меня с нескрываемым вожделением, заметным даже в тусклом свете дежурного фонаря, и сказал:
- Ты выучил урок, Брат?
Хоть я и боялся, что еще одно избиение станет для меня последним, но постарался придать голосу твердости и ответил:
- Я скорее умру, чем подчинюсь тебе!
- Значит, ты умрешь, - прорычал он и бросился на меня со своей тростью. Боль от наносимых им ударов была сильнее, чем раньше, так как они приходились по полузажившим ранам, разрывая их. Внезапно удары прекратились, а Хантер издал какой-то странный хрюкающий звук.
Чьи-то руки подняли меня со стола, и я увидел, что стою, окруженный другими мальчиками из нашей спальни. Хантер лежал на полу в луже крови, а над ним стоял мой молочный брат. В руке он держал табурет, который и нанес удар надзирателю.
Джемми "Кирка", ученик слесаря из Бруммагема (диалектное название Бирмингема), шагнул вперед и наклонился к Хантеру. Когда он выпрямился, его лицо в свете дежурного фонаря было белее мела.
- Ну, ты даешь, друг! - воскликнул он. - Ты же убил эту свинью!
Выражение лица моего молочного брата не изменилось. Он повернулся ко мне:
- Ты сможешь бежать, Джим? - спросил он меня. - Мы должны добраться до "Шейки" до того, как начнет светать.
Ключами Хантера мы открыли кладовую этажом выше и переоделись в обычную одежду, спрятанную там членами Круга. Перед тем, как покинуть барак, мы ненадолго вернулись в спальню, где мой названный брат смочил брюки и рубашки от нашей робы в крови Хантера. Затем он запихнул их в мешок из-под муки, который принес с собой.
Джемми проводил нас до выхода из барака.
- Как вы выкрутитесь? - спросил его мой брат.
- Свалим все на вас, - пожал плечами Джемми. - Скажем, что мы все спали и ничего не видели. Проснулись от шума, обнаружили, что Хантер мертв, а вы вдвоем свинтили. Не потащат же они нас в Сидней на суд! Это вам следует беспокоится. Если даже до вас не доберутся псы и акулы, то уж вздернут вас наверняка.
И с этим мрачным напутствием мы начали свой путь из Поинт-Пьюер.