По бескрайнему полю, похожему на серую холстину, идут бесконечные потоки странников. Все они движутся в одном направлении, но каждый на свой манер: одни идут легко и уверенно, другие плетутся с невыразимой скукой, кто-то бестолково мечется взад-вперёд, мешая себе и другим, а кто-то грубо, по-хамски грохает без разбору сапожищами... Большинство из них не замечает маленьких узелков на холсте, бугорков, образованных более толстыми, неровными нитями ткани. Бредут странники и наступают на эти бугорки, не обращая на них никакого внимания - особенно те, которые в сапожищах...
Но есть некоторые, кто очень хорошо видит эти узелки, и не просто видит, а ещё и умеет подцепить их. Медленно и осторожно эти умельцы вытягивают из холста за узелок длинную нитку и никогда не знают, что на ней нанизано. И чего только не бывает на этих нитках! Разноцветный бисер и драгоценные камни, яркие перья диковинных птиц и скромные полевые цветы, ослепительно белые кристаллы безукоризненной формы и восхитительно легкая морская пена... Это еще просто, а бывают вещи и посложнее.
В зашифрованных значках и геометрических фигурах, нанизанных на нити, опытный глаз различит и прочтет жизни и судьбы не только отдельных людей, но целых народов, государств, цивилизаций. Огромного труда стоит не порвать, аккуратно вытащить нить до конца, и умельцы (назовем их творцами) искусно справляются с этой задачей. А справившись, щедро бросают эти сокровища к ногам странников. Странники же по-разному относятся к этим дарам: одни восхищаются их красотой, другие пытаются с пользой для себя применить эти богатства, а многие вообще не придают им значения, не понимая их ценности, - ну валяется что-то, и ладно... Но всех странников объединяет одно: они не знают, откуда берутся эти сокровища. Все они считают: то, что лежит у них под ногами - так и должно быть...
А творцы продолжают свой титанический труд, находят и вытягивают драгоценные ниточки, чтобы украсить, облегчить нелегкий путь странников, не требуя за это ни похвал, ни вознаграждения, продолжают потому, что не могут не делать того, для чего они созданы. Муки и страдания, неблагодарность и непонимание - вот их удел.
Редкий странник согреет их улыбкой одобрения, но для творцов и это- высшее признание. Поистине стоические характеры у подлинных творцов, нет у них права на уныние, сомнения, разочарования...
Но нет-нет, да и охватит душу творца страсть или отчаяние, не выдержит рука, да и дернет с силой за узелок... И тогда расхлестнет с треском холстину, будто кто-то рассек ее ножом, и испуганные странники шарахнутся в стороны от распахнувшейся бездны. Придут в движение силы великие, поднимутся вихри могучие, грянут громы небесные, и в ослепительном блеске молнии перед глазами странников мелькнет на секунду и навеки запечатлеется в них потрясающий в своем величии и простоте лик Истины.
ПИСЬМО 1
Здравствуй, дорогая моя тетушка!
Впервые в жизни пишу письмо в такую даль - в Канаду! И как ты только там оказалась? Мама ничего не говорила мне об этом, да и писем твоих читать не давала.
Но недавно мне в руки попало твое письмо, в котором ты просишь прислать фотографию моего мужа и рассказать о нем. Вот я и решила написать тебе. Не знаю уж, что ответила тебе моя мама, только давным-давно нет у меня никакого мужа. Разошлись мы, не прожив вместе и трех лет, а потому в фотографии, думаю, уже нет надобности, а вот рассказать о нем попробую.
Наверно, мама из скрытности своей не написала о нашем разводе, да и не знала она ничего о том, почему мы расстались, хотя и жили мы вместе с моими родителями. А почему я им ничего не говорила, ты поймешь из моего письма.
С Артуром мы познакомились в 9 классе, когда нам лет по шестнадцать было. Помню, прихожу я в класс после болезни, а на моем месте сидит незнакомый парень, плотненький такой, черненький, вроде симпатичный. Ну, думаю, сейчас сражение за парту предстоит! Мы с нашими мальчишками одним способом разбирались: либо линейкой, либо учебником по башке, только так они и понимали. Я была худенькая, ручки тоненькие, думаю, как с таким здоровяком справлюсь? А он взглянул на меня огромными черными глазами и говорит:
- Извини, я твое место занял. Садись, я найду другое.
Встал и уступил мне место! Это меня потрясло. Позже я узнала, что Артур - армянин и что в армянских семьях детей все-таки воспитывают, в отличие от большинства наших, русских. А дальше все получилось само собой: Артур провожал меня домой, приглашал гулять, потом стал приходить в наш дом, понравился родителям...
Была ли это любовь? Я точно знаю, что нет, и тогда знала. Мы даже никогда не целовались. Это была юношеская, безоблачная дружба, основанная на уважении, симпатии и потребности в общении. Мы могли часами бродить по улицам, и о чем мы тогда говорили - Бог знает! Но, видимо, нам было хорошо вдвоем, если мы проводили вместе столько времени. Артур своей доброжелательностью и общительным характером притягивал к себе людей, и мы часто бывали на многолюдных вечеринках, где он всегда был душой компании.
У Артура было два недостатка, с которыми все окружающие , в том числе и я, должны были мириться, поскольку перевоспитать его было совершенно невозможно. Во-первых, он всегда и везде жутко опаздывал, на час, а то и на два, и, во-вторых, он страшно любил, ну, скажем помягче, фантазировать. Некоторые употребляли по отношению к нему слово "врет", но мне всегда вспоминалась характеристика Тартарена из Тараскона: "Южанин никогда не врет, он просто преувеличивает". Эти слова как нельзя более подходили Артуру. Его выдумки, может, и не всегда удачные, чаще всего служили оправданием его недисциплинированности, но, поскольку они не приносили никому вреда, их легко прощали. Артур тоже не обижался на то, что его фантазии нередко разоблачали и добродушно высмеивали.
В общем, у Артура был, что называется, легкий нрав, и это было тем более удивительно, что вырос он сиротой, без матери. Отец его имел другую семью, часто бывал в командировках, и Артур жил с бабушкой - старой армянкой с пристальным строгим взглядом и низким скрипучим голосом: она постоянно курила "Беломор". Я ее очень боялась и старалась избегать посещения их прокуренной комнаты в большой коммуналке. Артур же часто бывал в нашей, хоть и неудобной, но все-таки отдельной квартире, и вскоре все так привыкли к нашим отношениям, что стали называть его моей "подругой".
Но вот пролетела незаметно школьная пора, отгуляли мы с "подругой" выпускной вечер, и... разошлись наши пути. И не потому, что поступили мы в разные ВУЗы, а потому, что вихрем, ураганом ворвалась в мою жизнь небывалая, потрясшая все мое существо любовь.
Храм моей любви вознесся так стремительно, так высоко, что я и опомниться не успела, как стала владелицей такого огромного богатства. Это был изумительной красоты, переливающийся всеми красками мира хрустальный храм. Все обилие звуков, ароматов, ощущений, цвета царило в нем, но никакие слова не в состоянии передать глубокое дыхание чувств, то трепетных, как священные птицы, то властных, как зов небес, чувств, безгранично владевших нами в течение двух неправдоподобных лет.
Надо ли говорить о том, что Артур, как забытый сон, исчез из моей жизни, которая теперь была заполнена не только любовью, но и университетскими занятиями. Перед нами открылся глубочайший кладезь знаний, мыслей, человеческих ценностей, и все это мы постигали в неповторимую эпоху "оттепели" шестидесятых годов, когда самый воздух был напоен головокружительным ароматом свободы.
Может быть, тетушка, ты не знаешь, что значит слово "оттепель" применительно к тому времени? Зато ты, думаю, хорошо знаешь, что такое сталинский режим, если до сих пор боишься приехать к нам даже в гости. Помнишь конец пятидесятых, когда была разрешена переписка с Советским Союзом, когда ты начала получать письма от моей мамы? Вот это и было наступление хрущевской оттепели в нашей стране после лютой стужи сталинской эпохи.
Для нас, студентов, те годы были исполнены романтики, чистого и радостного мироощущения и здорового оптимизма. Такими мы и остались навсегда, шестидесятники, заложившие фундамент свободы духа в рабских сердцах наших соотечественников. Мы отмечены печатью того времени, когда формировались богатство и сила наших душ. Низкий поклон тем преподавателям, которые показали нам путь к свету - мудрым, седым, красивым людям, профессорам еще "старой закваски". Пульсация их мысли до сих пор "стучит в наше сердце", гонит по жилам кровь, не позволяя опуститься до уровня корыта, до утомительной и опасной погони за презренным металлом, так страшно захлестнувшей современные умы.
Мы жили ярко и интересно: незабываемые диспуты на филфаке, поездки в агитбригады, стихи, бардовские песни у костра, театры, музыка и - бескрайнее море литературы, в котором мы купались с восхищением и неистовством, - вот что заполняло до краев нашу жизнь.
Мой избранник был человеком незаурядным: он хорошо пел, играл на гитаре, имел "золотые руки", а, главное, у него, несомненно, был литературный дар. Стихи его были сдержанными, но пронзительными, а проза - умной и хлесткой. Он был всего на два года старше меня, но казался человеком, прожившим долгую и нелегкую жизнь, столько в нем чувствовалось жизненного опыта, знания и умения. Мне было восхитительно хорошо и интересно с ним. Одно омрачало переполнявшее меня чувство радости: маме не нравился мой молодой человек, а потом она и вовсе запретила мне встречаться с ним. Ну, это, конечно, было смешно. Я, при всей своей нелюбви к вранью, врала и выкручивалась, как могла, и мы, разумеется, виделись каждый день, тем более, что мы вместе учились.
Теперь, по прошествии многих лет, я понимаю, почему Юрий раздражал ее, а Артуру она симпатизировала. Диктаторскому характеру мамы необходимо было подчинять себе людей, и Артур был для нее мягкой игрушкой, в то время как у Юрия был сложившийся мужской характер, не терпящий подчинения. Он был "настоящий мужик", как теперь говорят.
После второго курса мы решили пожениться. Родители мои были очень недовольны нашим решением и не хотели, чтобы мы жили с ними. Поэтому нам пришлось снять дешевую комнатушку с печным (!) отоплением, что даже тогда в Ленинграде было уже редкостью. Такой экзотический выбор объяснялся простым отсутствием денег. Тех копеек, которые Юрий подрабатывал, учась на дневном отделении, да моей тощей сберкнижки (до поступления в университет я год работала) только на такое жилье и хватало. Но нас это ничуть не огорчало: главное, что мы были вместе.
Не помню сейчас почему, но мы отложили нашу свадьбу на пару дней. А поскольку за комнату было уже заплачено, а дома меня ели поедом, то я собрала кое-какие вещички, и мы с Юрой переехали в наше новое жилище . В первый день мы занялись обустройством; помню, как мы весело растапливали печку, жарили котлеты. А на второй день Юра поехал по каким-то делам к своим родителям и... не вернулся. Я бросилась звонить ему из автомата, и он деревянным голосом сказал мне, что не приедет, что свадьба отменяется и чтобы я не ждала его, потому что он уезжает далеко и надолго. Я ничего не могла понять и умоляла его приехать и объяснить, в чем дело. Я звонила ему несколько раз, и к вечеру он не выдержал и приехал. До сих пор помню, как изменилось его лицо, какие глубокие, горькие складки пролегли на его лбу и в уголках губ. Он долго сидел молча и не отрываясь смотрел на огонь в печи, и в неверном свете пляшущего огня я видела в его лице, словно вырезанном из темного дуба, непомерную скорбь...
Я плохо помню, о чем мы говорили. Я уже чутьем поняла, что ни вернуть, ни исправить ничего нельзя, а потому объяснения его для меня ничего не значили.
А дело было так. Когда Юрий приехал домой, он застал там мою маму. Как уж повернулся разговор, я не знаю, только Юра сказал мне, что он не мальчик, чтобы сносить оскорбления, что его родители не хотят иметь ничего общего с нашей семьей и что ему самому, действительно, надо встать на ноги, а уж потом создавать семью. А потому он завтра же уезжает в какую-то экспедицию (благо подвернулся случай), переведется на заочное обучение, а там видно будет...
Я видела, как трудно давалось ему это решение. Но он принял его. А потом встал и ушел. Я сидела не шелохнувшись и смотрела на тот самый огонь, на который только что смотрел Юра, смотрела, как этот огонь пожирает дрова... Если бы я была при этом разговоре, я бы сделала все, чтобы спасти нашу любовь! Я бы унизилась перед всеми, но умолила бы их не ссориться, не вмешиваться в нашу жизнь. Да, я могла бы стерпеть унижение ради него. А он не смог. Он мог переносить безденежье, трудности быта, физическую боль и многое другое, но не мог простить унижения.
Все это промелькнуло в моей голове, в то время как ноги, подхлестываемые глупой надеждой, уже несли меня по улице. Вот я вижу его удаляющуюся спину, вот я, в тапочках на босу ногу, догоняю его... Я окликнула его, но он не обернулся, хотя улица была пуста и он не мог не слышать. И тогда я закричала. Закричала так дико и страшно, что он бросился ко мне и что было сил встряхнул меня за плечи. Я пришла в себя и увидела перед собой его лицо. По щекам этого "настоящего мужика" катились слезы. И я вдруг поверила, что еще все вернется, что все случившееся - просто мимолетное недоразумение... Он прижал меня к себе, потом быстро развернул, подтолкнул слегка в спину и сказал: "Иди домой". Когда я обернулась, на улице уже никого не было.
______
Тетушка, наверное, ты знаешь, как бьется хрусталь? Разбитая ваза или даже рюмка с сильным звоном разлетается на мельчайшие кусочки. В ту ночь в одну секунду рухнул хрустальный храм моей любви, храм, вознесшийся до небес, полный чудных звуков, ароматов и цветов... Сам он никогда бы не рухнул. Он был уничтожен чужой безжалостной рукой. Вообрази, какой силы звенящий грохот потряс, как мне казалось, всю Вселенную! Этот страшный звон лишил меня слуха и способности мыслить. А тысячи мелких осколков впились в каждую клеточку моего тела, и каждая клеточка ныла и кровоточила.
Смертельно раненная, я доползла до нашего опустевшего жилища, где уже потух огонь, упала на пол и лежала Бог весть сколько времени. Я не знаю, как я не умерла тогда. Хотя, впрочем, я и умерла, осталась жить только моя оболочка. Под безобразной грудой хрустальных осколков оказались погребенными мой божественный дар любви, дивная мелодия моего неповторимого чувства.
Очнувшись, я поняла, что мне надо вернуться домой и предупредить гостей, что свадьба отменяется. Ни то, ни другое было мне явно не под силу. В голове крутилось только одно: "Если бы я была там, я бы не допустила...". Но меня там не было! И моя мама знала, что меня там не будет. А теперь мне надо возвращаться в дом, где знали, что меня ТАМ не будет... И опять все мешалось, мысли расплывались, как медузы на солнце, и никак было не понять, не ухватить чего-то главного...
Я не помню, как добралась домой. Помню только, что подошла к маме, взяла ее за руку, почему-то ухмыльнулась и сказала: "Мама, я тебя боюсь". И потеряла сознание.
Медленно, очень медленно приходила я в себя и включалась в повседневную жизнь. Нет, я не лежала в постели, не обращалась к докторам. Я ходила в университет, что-то делала, но все это происходило как бы помимо меня, без моего участия. Я была - и меня не было. Однообразные осенние дни были похожи друг на друга, как капли воды. Только мне казалось, что это не капли воды, а капли крови, которые потихоньку вытекали из меня и обессиливали и без того худое, ослабленное тело. Прошел день - кап!, прошел другой - кап!.. И все меньше сил оставалось для того, чтобы выжить. Большого труда мне стоило тогда не вылететь из университета. Однако, мало-помалу, молодость брала свое, и через несколько месяцев я почувствовала, что физически окрепла, стала выносливее. Все постепенно приходило в норму, все, кроме дыхания. Я помню, как дышала, когда мы были вместе: широко, свободно, легко. Помнишь, у Бунина "Легкое дыхание"? Так вот, мое легкое дыхание исчезло с тех пор навсегда. Теперь мне всегда тяжело дышать, не хватает воздуха, и я все время вздыхаю. Ну, ничего, живу и так...
Понемногу и мысли мои стали обретать какую-то форму и крутиться вокруг чего-то главного, что мне необходимо было понять. Все разъяснил телефонный звонок. Звонил Юрий, который вернулся спустя полгода из своей экспедиции. Он предложил встретиться, но я отказалась. Наверное, он этого не ожидал, так как очень удивился и спросил "Почему?". И тут, как у Кая в "Снежной королеве" после долгих мучений сложилось, наконец, из льдинок нужное слово, так и у меня из моих страданий и боли, из метаний и разочарований выкристаллизовалось то главное, что я должна была понять. Да, меня ТАМ не было, но он-то ТАМ был! И не защитил нас! И я, неожиданно для себя самой, сказала спокойно и твердо: "Потому что ты меня предал".
Теперь, когда истина открылась передо мной, я обрела опору. Позже я даже согласилась встретиться с Юрием, только проку большого не вышло. Ведь я-то была уже не я. Видно, крепко я ему тогда наговорила, потому что до сих пор хранится в моей записной книжке его запись о той встрече: "Даже когда хочется убить - честнее убивать пулей, чем ядом. Даже когда этого очень хочется. Ведь всегда надо помнить, что, в сущности, деяния человека не зависят от него - они обусловлены многими причинами. И это, конечно, не в качестве оправдания, а в качестве того, что не солнце восходит, а просто Земля вертится.
Я не смогу забыть, даже если б захотел, всех этих слов, мне больно было слышать их от тебя".
Кто был прав, кто виноват - кто знает? Я думаю, захлестнутые эмоциями, мы оба не ведали, что творили. Но, как известно, даже чашку разбитую не склеишь, не то что храм. Все было кончено, и мы оба понимали это. Расстались мы, даже не подозревая о том, какие трагические жизненные пути нам предстоит пройти поодиночке, ибо каждый из нас так и остался одинок. Лет через десять мы встретились, и я узнала, что Юрий несколько раз женился и разводился, стал сильно пить, бросал и снова начинал. Университет он так и не закончил, переменил массу работ. В его жизни постоянно были то взлеты, то падения. Однажды я видела, как он, небритый и грязный, разгружал на рынке ящики с овощами. А потом вдруг закончил Институт культуры. Жил он неуемно и жадно, не признавая предрассудков и ограничений, высоко ценя свою внутреннюю и внешнюю свободу, словно знал, что немного ему отмерено. Время от времени Юрий звонил мне, словно не хотел совсем терять меня из виду, а потом вдруг пропал, и надолго. Спустя какое-то время я сделала запрос в справочном, так как у нас не было общих знакомых. Но я могла бы и не делать этот запрос. Я сама уже поняла, почувствовала, что его нет в живых, и полученный ответ только подтвердил это.
Я не знаю, как он ушел из жизни. Не думаю, чтобы это был несчастный случай. Он сам неумолимо шел к своей гибели. Тот огонь, что дается свыше людям одаренным, дабы освещать путь другим, вышел у него из повиновения и, превратившись в бушующую стихию, сжег изнутри его самого. И так и осталась неосуществленной его мечта, о которой он так часто говорил мне - стать писателем.
Вот перечитала я свое письмо и вижу, что описала происшедшее с позиций того времени, так, как мне тогда виделось все это. А, может быть, этот человек, которым я так искренне восхищалась и которому отдала столько душевных сил, был просто пустоцветом, закономерно пришедшим к такому концу? И только я своей любовью украсила его, наделила в своем воображении теми качествами, которых у него и не было. Кто знает? Да в общем-то, это ведь известное утверждение о том, что любовь не зависит от "предмета", объект любви есть только повод, толчок для развития чувства у того, кто одарен способностью любить. У кого-то это сказано складнее, не помню, у кого. А у Пушкина, как всегда, гениально просто: "Душа ждала... кого-нибудь".
Ой, да что же это я так в сторону ушла? Ты же просила написать о моем муже, а это совсем другая история. Извини, тетушка, что отняла у тебя столько времени, но без того, что я тебе рассказала, не будет понятно, что произошло со мной дальше. Это, как говорится, присказка, а сказка будет впереди. И сказка эта будет в следующем письме. Целую тебя, моя милая, и обещаю на днях написать новое письмо.
ПИСЬМО 2
Здравствуй, милая тетушка!
Надеюсь, ты в добром здравии, и у тебя хватило духу прочесть мое предыдущее письмо, ну а теперь наберись терпения на следующее. Итак, я думаю, ты поняла, как тяжело я пережила крушение моей первой любви. Но, кроме того, тяжким грузом легло на меня сознание того, что от меня "отказались накануне свадьбы". Вернее, мне-то было не до моей "испорченной репутации", но представители старшего поколения сумели убедить меня в том, что это ужасно, и настолько преуспели в этом, что у меня возникло чувство бесконечной вины и собственной никчемности. В это самое время и появился снова в моей жизни Артур. Появился и стал для меня "пластырем для нарывов". Обращался он со мной, как с больным ребенком: успокаивал, утешал, отвлекал... А потом взял и предложил мне выйти за него замуж. Будешь, говорит, за мной, как за каменной стеной. Ну, я и согласилась: уж если он готов жениться на мне, зная, что от меня отказались... А мама сказала: "Значит, хороший парень, если женится, зная про все твои художества". Так и сказала: "Художества" - и поджала губы.
Боже мой, как было глупо, будучи студенткой университета, где нас учили смотреть на мир широко, быть выше всяческой молвы, предрассудков, самой оказаться в плену этих самых предрассудков! Но, видно, я была настолько опустошена всем пережитым, что мое согласие на брак не было сознательным выбором: это была какая-то безнадежная покорность...
В общем, решилась я стать "мужней женой", но не тут-то было. Судьба приготовила мне очередное испытание. Когда мы встречались с Юрой, я часто думала: как хорошо, что он уже отслужил в армии, иначе я бы сошла с ума ждать его три года. Юра-то отслужил, а вот Артур - нет... Уж не знаю, как это вышло, только очень неожиданно Артура отчислили из института и, вместо ЗАГСа, пошел он в армию. А я осталась ждать его три года. Подумать только, тетушка, три года молодой жизни просидеть, как в заточении, ни с кем не встречаясь, не пытаясь устроить свою жизнь! И все эти годы я ездила навещать его (он служил недалеко от Ленинграда) и верила, что Артур - моя судьба, что такой уж мой удел - ждать его. И ведь дождалась! А вот чего я дождалась - читай дальше.
Вернулся Артур из армии, и подали мы заявление в ЗАГС. Стали строить планы на будущее, мечтать о том, о сем, и я вроде как и оттаяла под взглядом его больших черных глаз. Поверила расхожей истине, что дружба - более крепкая основа брака, чем любовь. Может, оно и так, но только у нас вышло что-то совсем несусветное.
Только и было мне счастья, что два-три месяца до свадьбы. Бывало, сядем в парке на скамеечку, я положу ему голову на плечо и так спокойно станет, радостно, что все беды позади...Вот и на следующий день после свадьбы пришли мы в парк на скамеечку, положила я ему голову на плечо, а он оттолкнул меня и говорит:
- Теперь у нас для этого специальное время есть!
И постучал ногтем по циферблату. У меня внутри все похолодело. Тогда я
даже представить себе не могла, как может измениться человек за один день. Я какая была, такая и осталась, а он после свадьбы стал моим хозяином. Но вот что интересно, тетушка: изменился Артур только по отношению ко мне, а с моими родителями (мы жили с ними) он оставался по-прежнему вежливым и предупредительным. Вот ведь какой хитрый был, бестия! Родители мои и не подозревали, какие чудеса у нас с ним происходили. Вот, к примеру, приходит как-то Артур домой очень расстроенный, молчит, против обыкновения, я и спрашиваю:
- Что с тобой?
А он и говорит:
- Если ты останешься одна - не удивляйся. Меня ищут.
Я шутя спрашиваю:
- Кто ищет? КГБ, что ли?
- Да, - говорит, - КГБ. - И дико так на меня поглядывает. А потом и сообщает:
- Я человека убил.
Тут уж не до шуток. Я в ужасе, пытаюсь разузнать, что и как было, и Артур объясняет, что произошло это, когда он служил в армии. Он случайно убил человека и никто этого не заметил, а вот теперь докопались, и его ищут. Ты, наверное, смеешься, тетушка, над такой ерундой. Теперь мне тоже смешно, но тогда от страха и от наивности я поверила. Я и сама всегда очень не любила врать, и другим верила безоговорочно. В общем, всю ночь я не спала, в отличие от своего супруга, а утром смотрю - он веселенький такой, ходит себе да напевает. Посмотрел на меня, и теперь уже он спрашивает:
- Что с тобой?
- Как, - говорю, - ты разве не помнишь, что вчера мне сказал?
- Нет, - говорит, - не помню, а что?
- Ты же сказал мне, что человека убил!
Тут лицо у него потемнело, и он как налетит на меня:
- Ты что, сумасшедшая, такое на меня наговаривать? Попробуй только сказать это кому-нибудь, я тебя сразу в сумасшедший дом засажу!
Как же я его боялась! Но еще больше я боялась признать перед всеми, да и перед собой, свою ошибку, что замуж за него вышла. Уж как мне было жалко и себя, и тех трех лет, что я ждала его! Терпеть, терпеть и еще раз терпеть! - говорила я себе, подкрепляясь народной мудростью типа "Стерпится - слюбится", "Перемелется - мука будет" и т.д.
Надо сказать, что Артур не все время выкидывал такие штучки. Выкинет - а потом месяц, а то и два все нормально: добрый, веселый, как обычно. Только расслабишься, думаешь, что все хорошо, а он опять - тюк! И выдаст что-нибудь этакое...
В общем-то все его фокусы развивались примерно по одному сценарию: он говорит или делает заведомую чушь, потом отказывается от своих слов или поступков, сваливает все на меня и рядит меня в сумасшедшие.
Да, забыла сказать, что его родные были очень против нашей женитьбы. Отец и тетка его не пришли на регистрацию нашего брака, и, честно говоря, идя в ЗАГС, я не очень-то надеялась, что и он придет туда же. Но, к сожалению, он пришел...
А потом началось: отец Артура приглашает его к себе, а меня - нет. Артур заставляет меня идти с ним. Я иду, но меня в упор никто не замечает: здороваются и говорят только с Артуром, на стол ставят прибор только для него, и он сам достает для меня тарелку из буфета. Мне страшно и стыдно, я растеряна и ничего не понимаю - за что? Но когда мы возвращаемся домой и я задаю этот вопрос Артуру, он страшно возмущается и говорит примерно следующее:
- Как тебе не стыдно выдумывать такое и наговаривать на моего отца! Он - редкой души человек, и прекрасно к тебе относится!
Потом вздыхает и добавляет проникновенно:
- Бедная девочка! Как же ты больна!
И так каждый раз. Хотя тогда я была еще здорова.
Жили мы практически на мою зарплату, Артур же свои деньги тратил непонятно куда. Потом выяснилось, что часто он отдавал их отцу. Я спросила, почему он это делает, и он сказал:
- Отец вырастил меня, и теперь я обязан расплачиваться за все.
- И за распашонки? - спросила я.
- И за распашонки, - невозмутимо ответил Артур.
Интересно, если бы я начала расплачиваться со своими родителями, на что бы мы жили? Они ведь тоже, между прочим, меня вырастили. Ну, это я сейчас такая умная стала, а тогда мне бы и в голову не пришло сказать ему такое. Что со мной было, почему я терпела все это почти три года, уму непостижимо, просто гипноз какой-то!
Да, много, мягко говоря, странностей моего мужа пришлось мне перенести, всего не напишешь, да и стоит ли пересказывать весь этот бред?
Бывали, правда, и смешные случаи. Как-то мы с Артуром купили килограммов пять помидоров и выложили их на блюдо, а блюдо поставили на стол посреди комнаты. Тут пришла моя приятельница, и мы с ней ушли куда-то на часок, а Артур остался дома. Приходим - блюдо пустое, помидоров нет. Мы, само собой, интересуемся, где же помидоры, Артур и говорит:
- Я на них упал и раздавил.
Ну как это можно - упасть в помидоры на столе? У Артура и на это ответ: перегорела лампочка в люстре, он встал на стол, чтобы поменять лампочку, потерял равновесие и...
- Покажи зад! - говорю я, видя, что на нем те же брюки, что были с утра.
.Зад на удивление чист, на брюках - ни пятнышка. Значит, врет. Съесть 5 кг помидоров за час - тоже маловероятно. Вот и думай, что хочешь, а правды так и не узнаешь. Конечно, сейчас-то я понимаю, что он снес помидоры отцу, но тогда эта история казалась нам с подругой какой-то фантастикой.
Что дальше, то труднее становилось мне переносить все эти фантазии моего мужа. Вспомнить хотя бы его леденящее душу признание об отравлении моего любимого кота, и уж совсем ни в какие ворота не влезающее сообщение об отравлении же его деда, правда, неродного...На мой вопрос - зачем он это делал, Артур ответил:
- Твой кот меня не любил. Мой дед тоже не любил меня. За это они и поплатились.
А потом пристально посмотрел на меня и добавил:
- И так будет с каждым, кто не будет меня любить.
Яснее ясного, что это относилось ко мне. Надо любить его, иначе следующей буду я...
Но все на свете кончается, неожиданно пришел конец и моим мучениям. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Ушла из жизни бабушка Артура, единственная из его семьи, кто относился ко мне хоть и весьма сдержанно, но корректно. Конечно, Артур тяжело переживал ее смерть, ведь она заменила ему мать. Почти все время он проводил в ее комнате, разбирая оставшиеся вещи и бумаги. Иногда и я ходила с ним разбирать завалы накопленного барахла, столь характерные для старых людей.
Письмо, найденное среди прочего хлама, окончательно решило дело и придало мне силы порвать с Артуром раз и навсегда. Это было его письмо из армии, адресованное бабушке, которое он почему-то решил почитать вслух. В нем говорилось о тяготах армейской службы, о тоске по дому, о событиях в его жизни. Я вздрогнула, услышав свое имя. "О женитьбе на ней не беспокойся, - читал Артур, забыв, вероятно, что будет дальше. - Отец у нее - большой начальник с большими деньгами, он купит нам квартиру, а дальше видно будет"...
Тут Артур осекся под моим изумленным взглядом и начал бормотать, что он нарочно придумал это, чтобы бабушка не была против нашего брака.
Конечно, для меня это был удар. Квартира - вот что он хотел получить, женившись на мне, но жестоко ошибся. Мои родители и не собирались тратить на нас деньги. Артур очень скоро понял это и стал изыскивать способы избавиться от меня (это впоследствии подтвердили его друзья). А поскольку сделать это прямо в лоб было не в его натуре, его изощренный армянский ум стал подвергать меня бесконечным испытаниям. Когда-нибудь я не выдержу и выгоню его. Не он оставит меня (ведь это непорядочно!), а сам станет жертвой, - такова, видимо, была его тактика.
Так оно и вышло. Это письмо, хоть и причинило мне боль, стало моим козырным тузом. Я заявила, что никогда не прощу ему его "меркантильные интересы" и, в ответ на его предложение переехать вместе с ним в бабушкину комнату, собрала узелок из его неинтересных трусов и носков и велела ему отправляться туда одному. Казалось бы, вот и конец нашей совместной жизни, издергавшей меня до предела. Но предстояло еще пережить последний акт этой затянувшейся трагикомедии.
Артур заявил, что никуда он один не уйдет, что он без меня не может жить и что если я его выгоню, то он бросится с балкона, и на моей совести всю жизнь будет пятно. Говоря это, он плакал, и я была в ужасе от этого камня на шее. В этот вечер я побоялась выгнать его. Измученная всеми этими страстями, я уснула, но вскоре проснулась оттого, что мне нечем было дышать. Артур душил меня, крепко стиснув руки на моей шее. Увидев, что я проснулась, он отпустил меня и ушел на кухню. Естественно, наутро он утверждал, что все это мне приснилось! Я отправила его на работу, а сама в этот день осталась дома, полная решимости довести дело до конца.
Как почему-то всегда бывало в тяжелые моменты моей жизни, я была дома одна. Вот Артур приходит с работы, вот звонит в дверь (ключи я еще утром у него вытащила), я приоткрываю дверь на цепочку и высовываю ему его узелок. Мне удается захлопнуть дверь, и я чувствую себя победителем. Но продолжается это недолго: за дверью слышна какая-то возня, чьи-то обеспокоенные голоса и затем частые звонки в дверь. Узнаю голос женщины из соседней квартиры: "Откройте, откройте скорее!". Я приоткрываю дверь, и с возгласами: "Вашему мужу плохо!" сердобольные соседи с трудом втаскивают моего полного мужа в квартиру. Помню, как я была перепугана, мне казалось, что он умрет у меня на руках, но в то же время я бессознательно отметила про себя, что у него отличный цвет лица для человека в обмороке. Соседи помогли мне влить в Артура валерьянку и ушли, оставив мне этого троянского, вернее, армянского коня. А ему только это и надо было - попасть в квартиру. Он быстренько ожил и продолжил свой спектакль, в очередной раз обведя меня вокруг пальца.
Снова он начал мотать мне душу своими клятвами в любви и угрозой самоубийства. Я молчала. Его мерзкая сцена с обмороком придала мне уверенности и спокойствия. Я знала, что сейчас избавлюсь от него во что бы то ни стало, и внутренне готовилась к последнему "прыжку". Артур, видимо, почувствовал мою уверенность. Лицо его приняло озабоченное выражение, и он вдруг спросил:
- Ты представляешь себе резиновую грушу?
- Да, - растерянно ответила я. Груша явно сбила меня с толку.
- Так вот, - тихо, с расстановкой продолжал Артур, - в грушу набирается серная кислота... Кто-то входит в парадную, и этот кто-то уже никогда не узнает, кто оставил его без глаз...
- Вон!!! - закричала я что было сил и, распахнув дверь на лестницу, стала выпихивать его на площадку. - Пошел вон! Не запугаешь, хватит!
То ли силы мои удесятерились от злости, то ли Артур растерялся, но мне удалось выставить его из квартиры, и теперь уже навсегда.
Каменная стена, обещанная им, хоть и с большим трудом, но была разрушена. Она была преградой на моем жизненном пути, а уж никак не защитой и опорой.
Еще раз мы встретились с Артуром, когда пришли подавать заявление на развод. Он как-то неожиданно быстро смирился с тем, что мы расходимся (видимо, на это были какие-то причины, о которых я не знала и на которые мне намекали, но для меня это было уже неважно). Он легко согласился указать причиной развода "несходство характеров" - такая формулировка проходила при разводе пар, не имеющих детей. Я понимала, что мы не будем жить вместе, поэтому ни о каких детях и не помышляла. И Артур никогда даже и не заикался о ребенке.
Когда мы заполняли документы, в ЗАГС пришла пара уже немолодых людей, которые, напротив, собирались вступить в брак.
- Что же вы, такие молодые, симпатичные и разводитесь? - участливо спросила женщина.
- К сожалению, моя жена очень больна, она - истеричка, - сокрушенно сказал Артур, состроив жалостливую рожу. Я промолчала. Ладно, пусть мелет, немного осталось. Истеричка - даже и не обидно, а просто смешно, потому что все близкие знали мой выдержанный характер.
Заполнили мы анкету, я указала причину "несходство характеров", и вдруг вижу - у Артура в графе "Причина развода" написано: "Отсутствие детей". Я так и подскочила:
- Ну, ты и сволочь! - говорю. - Ты зачем это написал?
Артур делает театральный жест рукой в мою сторону, поворачивается к сочувствующей паре и проникновенно говорит:
- Вот, слышите? И вот так каждый день. Меня все время незаслуженно оскорбляют.
Пара укоризненно смотрит на меня, но мне на это наплевать, лишь бы развели без проволочек. Я заставляю Артура переписать заявление, и через три месяца получаю долгожданное свидетельство о разводе. Но и это еще не все.
Спустя некоторое время после нашего развода я встретила одного нашего общего знакомого, и мы шли с ним под руку по нашему проспекту. Нас увидел Артур, который, к несчастью, жил через дом от меня. Когда я вошла в свою парадную, он уже ждал меня.
- Как ты могла, как ты могла с ним, с этим... Ведь я так любил тебя, - трагическим голосом произнес он и вдруг с размаху ударил меня кулаком по лицу. Меня никогда не били по лицу ни до, ни после. Оказывается, это так больно! Мне казалось, что земля с треском раскололась пополам... Я взвыла и, ничего не соображая, бросилась домой. Дома, как и полагается, никого не было. Ну и хорошо, что родители не видели моей побитой физиономии. На следующий день Артур позвонил мне и попросил прощения, сказав, что он погорячился.
- Слушай внимательно, что я скажу, - железным голосом сказала я. - Если ты еще хоть раз приблизишься ко мне, я тебя засужу и засажу. Переходи на другую сторону улицы, как только увидишь меня!
Видимо, я объяснила доходчиво, потому что впоследствии он, действительно, обходил меня за километр.
Для окружающих наш развод был полной неожиданностью. Я никому не рассказывала о том, как Артур вел себя со мной, да мне никто бы и не поверил, так как с остальными он был совсем другим: тем самым добродушным, общительным Артуром, которого я когда-то знала и которому я так опрометчиво поверила. Не помню, чтобы это событие как-то обсуждалось с моими родителями. Ну, разошлись и разошлись, они, разумеется, не знали об истинных причинах нашего развода, но особенно и не переживали. По-моему, им было не до нас, так как они были заняты собственными распрями.
Многое, очень многое осталось за рамками этого письма: и страсть Артура к помойкам, откуда он приносил в дом чужие, грязные вещи и выкладывал их прямо на обеденный стол; и его привычка болтаться где-то после работы, заставлявшая меня нервничать; и его ботинки, которые он оставлял непременно посреди передней, и все спотыкались об них. Никакие просьбы и мольбы не действовали, каждый день в течение трех лет повторялось одно и то же. И только при разводе Артур сказал мне: "Ты так и не поняла, что это была твоя обязанность - убирать мои ботинки". Хозяин!
Ясно, что развод был необходим мне как воздух, так как супруг душил меня в прямом и переносном смысле. Да, этот брак был для меня тяжелым испытанием, но, видимо, он был послан мне для того, чтобы я научилась уважать себя, преодолевать страх перед жизнью и рабское послушание, заложенные слишком суровым воспитанием, и укрепить мою душу для дальнейших страданий...
За этот брак я заплатила жесточайшей астмой, мучившей меня много лет. Ладно, могло быть куда хуже...
Зато я приобрела драгоценную свободу, которая позволила мне через некоторое время изменить свою жизнь. А вот об этом - уже в следующем письме. Целую тебя крепко. Твоя племянница.
ПИСЬМО 3
Милая тетушка! Хочу рассказать тебе, как и обещала, о том, что было со мной после развода. Перемена к лучшему в личной жизни совпала с моим переходом на работу в университет. До этого я работала редактором в одном НИИ, где мне позволялось исправлять и подчищать бритвой грамматические ошибки на машинописных листах. Сам текст мне править не разрешалось, поскольку я не была специалистом (тексты были геологические), да я и не стремилась к этому, так как ничего не понимала ни в геологии, ни в способах обработки сырья. Естественно, что такая работа после окончания университета меня не устраивала. Поэтому я не чаяла вырваться из этого НИИ, где мне приходилось проводить по восемь часов в день среди "наученных" сотрудников (как говорила одна старушка), просиживавших, как и я, штаны в душных, переполненных комнатах.
С переходом в университет я несколько потеряла в зарплате, но приобрела относительную свободу, новые знакомства и совершенно иной духовный уровень жизни.
Как это ни парадоксально для филолога, я поступила работать на математический факультет. Должность моя называлась громко: "Референт по иностранным делам", но, насколько я помню, за все время работы я пообщалась лишь с одной иностранкой, да и та была полькой, которая хотела говорить только по-русски. Зато я прекрасно общалась со своими сослуживцами-математиками, которые оказались великолепными знатоками литературы и вообще всесторонне развитыми людьми. Пребывание в их среде было для меня, безусловно, интересно и полезно. Они казались мне существами из другого мира, недостижимыми и непостижимыми. Помню, как однажды меня пригласили вместе со всеми сотрудниками на лекцию известного астрофизика Амбарцумяна. Посещение им нашего университета было огромным событием, я хорошо понимала это, но я и астрофизика... Я усиленно отказывалась, но, под влиянием общего эмоционального настроя и восхищенного блеска глаз моих сослуживцев, произносивших имя академика, я согласилась.
Разумеется, я не помню, о чем шла речь на лекции. Но зато хорошо помню, как огромная аудитория была почти зримо пронизана флюидами, исходившими от этого необыкновенного человека. Его высочайший интеллект, мощная энергия и захватывающий темперамент сотворили чудо: я понимала ВСЕ. Тогда я ощутила на себе и осознала значение слова "светило". Бесконечный, негасимый свет знания исходил от этого великого ученого. И я испытала радостное волнение от того, что и меня, пусть краешком, но коснулся луч вечной, всепобеждающей силы человеческой мысли.
Да, математики, астрофизики были для меня высшими существами. Но и я, в свою очередь, была для них существом из другого мира. Теперь я понимаю, что многие из них, кто явно, кто тайно были влюблены в меня.
Именно от них я узнала, что у меня "непостижимо красивые глаза", и получила, наверное, самый изысканный комплимент в своей жизни: "Видно, все-таки есть Бог на земле, если он дал одному человеку столько очарования". Это про меня. Но все комплименты и внимание, которым я была окружена, почти не трогали меня, а иногда казались и докучливыми. Меня не интересовали одинокие состоятельные профессора, мне были не нужны перспективные кандидаты наук, увлеченные своими формулами. Мое сердце было отдано самому скромному, немногословному и не расточающему комплименты молодому человеку. Инстинктивно я почувствовала в нем исключительную порядочность, и не ошиблась. За всю жизнь я не встретила мужчину столь любящего и преданного, как N. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что ни он, ни я не были так счастливы, как тогда, когда мы были вместе.
Помню день, теперь понимаю - самый счастливый день в моей жизни. Жаркий солнечный день в Крыму, мы идем, взявшись за руки, к морю, и вдруг - в небе, над морем - ошеломляюще белый корабль! Этот мираж остался в моей памяти как апогей нашей любви, блистательный венец тех дней, наполненных нежностью, чистотой чувства и бесконечной преданностью.
Образ сияющего корабля настойчиво требовал словесного выражения, и именно тогда я написала свой первый рассказ. Я не знала, о чем буду писать, в голове был только корабль, все остальное появилось само собой и совершенно неожиданно для меня. Не сочти за труд, дорогая тетушка, и прочти этот дорогой моему сердцу рассказ.
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ МАЛЬЧИК
Я заметил его сразу же, как вошел в зал ожидания. Он был совсем не похож не других пассажиров. Он был один, хотя на вид ему было лет десять. У него не было вещей. Для осеннего дня одет он был довольно легко: на плечах белела маленькая пелеринка, стройные загорелые ноги выглядывали из коротких белых штанишек.
Большие, отогнутые кверху поля белой шляпы открывали его удивительное лицо. Пропорцию нарушали глаза. Они занимали пол-лица.
Он стоял у скамьи, забитой пассажирами, и смотрел в окно. За окном была полная темнота, но казалось, он видел там что-то, чего не видели остальные. Лицо его было спокойно и серьезно.
До поезда, проходящего через маленькую станцию, где я случайно оказался, оставалось часа два. Народу в зале ожидания было много, но я нашел место за облупленным бачком с водой и стал наблюдать за мальчиком. Странно! Проходившие мимо пассажиры безжалостно толкали его, задевали тюками и чемоданами, а он как будто не замечал их толкотни и продолжал сосредоточенно смотреть в окно.
Мне хотелось заговорить с мальчиком, но я не решался. Я подумал, что если подойду к нему, он не заметит меня так же, как не замечал остальных. От этой мысли мне стало не по себе. Тогда я решил попробовать.
Я встал и, неловко переступая через тюки, подошел к мальчику.
- Послушай, - сказал я, - осторожно касаясь его плеча, - тебя здесь затолкают. Хочешь, садись на мое место!
Мальчик медленно повернулся и посмотрел мне в глаза. И у меня закружилась голова. В лицо мне ударила волна свежего воздуха, выбив из легких затхлый воздух провинциального вокзала, пропитанный запахом карболки.
Лишь на миг я увидел в огромных глазах мальчика свое колеблющееся отражение. По его зеленовато-голубым глазам пробежали светлые блики, я почувствовал, как тело мое теряет вес и я стремительно лечу в сияющее зелено-голубое пространство.
Блики становились все ярче, и я закрыл глаза. Но вскоре я ощутил, что полет мой окончился и я стою на земле. Я открыл глаза и увидел, что зеленовато-голубой свет уже не окружает меня со всех сторон, а сосредоточился прямо передо мной. И я понял, что стою на берегу моря.
*
Море было спокойно. Ярко-синее вдали, оно постепенно светлело к берегу и сияло у моих ног нежным зеленоватым светом. В прозрачном небе светило приветливое солнце. Его теплые лучи разбивались на воде на миллионы маленьких золотых огоньков. Море едва заметно покачивало их на своей поверхности.
Только у самого берега чувствовалось его легкое дыхание. Плоские волны осторожно набегали на берег и тут же отступали обратно, чтобы вскоре опять повторить свое движение.
Я боялся пошевелиться. Мне казалось, что если я сдвинусь с места или хотя бы поверну голову, сейчас же исчезнет все, что я вижу. Все же я тихонько скосил глаза.
Мальчик стоял рядом и ласково смотрел на меня. Я осмелел и повернулся к нему. Он улыбнулся и сказал:
- Меня зовут Глэн. Здесь хватит места для всех. Здесь никто никого не толкает.
Я огляделся. На берегу мы с Глэном были одни. За прибрежной полосой поднимались розовато-сиреневые горы. У подножия гор зеленел пышно разросшийся кустарник и какие-то незнакомые мне деревья с крупными листьями. В кусты уходила тропинка, а затем снова появлялась, но уже выше, там, где не было никакой растительности, и исчезала в горах.
На этой тропинке я увидел людей. Одни спускались вниз и пропадали в гуще зелени, другие поднимались вверх и скрывались за склоном горы. Меня поразила та легкость, с которой они преодолевали подъемы и спуски на горной тропе. Движения их были слегка замедленны и очень пластичны. Казалось, эти люди почти не имеют веса и совсем не боятся упасть. Иногда они отталкивались от земли сильнее, чем обычно, и как бы парили в воздухе. Люди были одеты в легкие светлые одежды. Тут я подумал о своем наряде: потертое пальто неизвестного цвета, нелепый черный берет, висящий на одном ухе, сырые от дождя, измятые брюки, забрызганные ботинки... и почувствовал, как щеки мои густо покраснели.
- Тебе, наверное, жарко, - в ту же минуту сказал Глэн.- Давай искупаемся. - И он взмахнул рукой в сторону моря.
Это был не взмах и даже не движение, а, я бы сказал, всплеск руки, как бы повторяющий всплеск волны.
Я разделся и медленно вошел в воду. Она была свежая и прозрачная. Я ощущал ласковое прикосновение воды каждой клеточкой своего тела. Мне стало легко и радостно, как бывало в далеком детстве.
Глэн бросился в воду прямо в одежде, скинув на бегу только шляпу и сандалии. Он то и дело нырял, стремительно выскакивал из воды и все время смеялся. Видно было, что купание доставляет ему большое удовольствие.
Вдоволь набарахтавшись возле берега, Глэн быстро поплыл ко мне. Я находился на значительной глубине и уже, было, встревожился за мальчика, но Глэн вдруг штопором ввинтился в воду, молниеносно обогнул меня и вынырнул на поверхность. Тотчас же он повторил свой трюк и схватил меня за ногу. Я хлебнул воды и понял, что Глэн - пловец получше меня и за него не нужно беспокоиться. Я отмахивался от Глэна, пытался отплыть от него, но он тут же настигал меня. Да, я значительно уступал ему и в силе, и в ловкости. Он плавал, как дельфин.
- Плывем к берегу! - крикнул я. - Утонем!
Глэн взял меня на буксир, и через несколько секунд я уже скоблил коленями по галечному дну.
- Что такое - утонем? - спросил меня Глэн, встряхивая пелеринку. Пелеринка сразу же стала сухой.
- Как, ты разве не знаешь, что значит утонуть? - удивился я. Глэн недоуменно покачал головой. - Ну, это когда человек погружается в воду и уже никогда не возвращается оттуда.
- Почему не возвращается? - спросил Глэн. - У нас все возвращаются. Мы любим море, а оно любит нас.
- Но ведь из моря можно не вернуться, - сказал я . - Если человек не может справиться с его силой, он погибает.
- Что такое - погибает? - опять спросил Глэн.
Я не знал, как разъяснить ему страшный смысл этого слова, и коротко ответил:
- Уходит из жизни.
И он вдруг понял. Словно маленькое облачко пробежало по его лицу, глаза сделались еще огромнее, и он сказал:
- Я знаю. У нас говорят об этом - уходят за горизонт. Так случается тогда, когда появляются маленькие дети, и старые люди хотят уступить им свое место на этой земле. Тогда приходит корабль, и старые люди уходят на нем за горизонт. Их просят остаться, но они уходят сами. Никто не понимает их, но потом все поступают так же. Ты скоро увидишь этот корабль. Он приходит к нам на закате того дня, когда кто-то хочет уйти от нас. Тем, кто уходит за горизонт, становится грустно, и им хочется хоть издали посмотреть на нас. Тогда мы бросаем в воду цветы. Цветы плавают на воде до темноты, а утром море становится чистым. Они собирают наши цветы ночью, когда мы спим.
- Пойдем собирать цветы! - неожиданно предложил Глэн и взял меня за руку.
Я послушно пошел за ним к тропинке. На ходу я оглянулся и увидел, что по берегу медленно идет человек и задумчиво бросает в воду камешки. Этот человек был одет обычно, как я, в черные брюки и плотную серую куртку. Я хотел спросить, что это за мужчина на берегу и почему он не похож на тех людей, которых я видел на склоне горы, но Глэн без умолку рассказывал мне о том, что вот какие чудесные у них цветы, и все такие разные, и их можно срывать сколько хочешь, потому что к утру обязательно вырастают новые, такие же большие и ароматные, и я забыл о мужчине на берегу.
Мы вошли в заросли кустарника. Здесь было тенисто и прохладно, в воздухе стоял аромат влажных листьев и трав. Неожиданно мы свернули и вышли на открытый луг, залитый солнцем, и я увидел огромный ковер ярких цветов. Мы оказались в самой середине этого ковра. Глэн срывал головки цветов и бережно складывал их в большую шляпу. Но я не мог собирать цветы. Я слушал. Слушал женский голос удивительной красоты, который доносился откуда-то слева, из-за деревьев. До сих пор стараюсь вспомнить эту мелодию, но это никогда не удается мне. Она ускользает от меня, как полузабытый сон. Я сорвал один-единственный цветок и пошел туда, откуда лился этот волшебный голос. Я уже знал, что подарю цветок женщине, что пела эту песню.
- Тебе нравится, как поет моя сестра? - спросил Глэн.
- Как? Это твоя сестра? - растерялся я. - Да, у нее изумительный голос...
- Давай подойдем поближе, - предложил Глэн. - Я люблю смотреть на нее, когда она поет.
Мы подошли к деревьям, сквозь которые просвечивал небольшой белый домик. Глэн подвел меня к широкому окну, и я увидел ее. Никогда я не видел такой тонкой и изящной красоты. Она была в полной гармонии с той мелодией, что выплескивалась из окна и заполняла все пространство.
Вдруг она умолкла, быстро встала и вышла из комнаты, не взглянув на нас, хотя мы стояли под самым окном. Вскоре она показалась на крыльце. Солнце сияло на ее открытых плечах. Она смотрела прямо на меня. Она не сводила с меня глаз, таких же огромных и зелено-голубых, как у Глэна.
Я медленно подошел к ней и положил цветок к ее ногам. Тогда она сжала ладонями мое лицо, привлекла к себе и поцеловала.
Я не знаю, сколько прошло времени. Я не помню ничего, кроме прикосновения ее рук, ее тела, прохладного и ласкового, как море.
Меня отрезвил Глэн.
- Возьми цветы, Гелла! - крикнул он за моей спиной. Я оглянулся и увидел, что мы опять стоим на берегу моря.
Солнце уже клонилось к горизонту. Шляпа с цветами висела у Глэна на руке. Он вынул несколько цветов и протянул их сестре. Потом немного подумал и дал два цветка мне. Таких красивых цветов я никогда не видел. Я с интересом стал рассматривать их узорчатые лепестки, но тут Глэн схватил меня за руку.
- Смотри! - крикнул он, и в ту же секунду все вокруг озарилось ярким серебряно-голубым светом. Я поднял глаза и задохнулся. Высоко над горизонтом в серебряно-голубом небе плыл огромный корабль. Он был таким ослепительно белым, что, казалось, светился изнутри каким-то таинственным светом.
Корабль плыл медленно и величественно. В небе за ним оставался длинный след, такой же, какой остается за кормой на спокойной морской глади. Это было похоже на мираж. Но это был не мираж. Это проплывал, прощаясь с угасающим днем, корабль с людьми, уходящими за горизонт.
С берега корабль казался безлюдным. Но я знал, что из-за стекол иллюминаторов на нас глядят мужественные и печальные лица людей, которые покинули свою землю, чтобы их дети и внуки могли жить так же независимо и свободно, как жили они сами.
Первый цветок кинула Гелла. Он закачался и засветился на воде, как цветной китайский фонарик. Вслед за этим цветком полетел другой, потом еще и еще, и постепенно море стало превращаться в ковер из цветов, похожий на тот, что видели мы с Глэном.
Гелла и Глэн уже кинули в море все свои цветы, я тоже бросил два цветка как можно дальше от берега, а цветы все продолжали падать откуда-то подобно красочному фейерверку. Я оглянулся и увидел, что за нами стоит большая толпа людей. Над этой толпой то и дело взлетали цветы. Это прощались с кораблем жители чудесной страны, в которой жили Гелла и Глэн.
У большинства женщин на руках были дети. Никто из них не плакал. Они смотрели на корабль большими удивленными глазами. Корабль плавно развернулся в сторону горизонта и постепенно растаял в воздухе. Тогда женщины подняли детей высоко над головами, и все захлопали им в ладоши. Женщины медленно и торжественно двинулись к тропинке. Их провожал слабый ветерок, поднявшийся с моря, и люди, которые рукоплескали крошечным большеглазым детям.
- Хочешь посмотреть на праздник детей? - спросил Глэн. - После того, как корабль уходит за горизонт, у нас всегда бывает праздник детей.
От волнения у меня перехватило горло. Я молча кивнул, взял Геллу и Глэна за руки, и мы смешались с толпой.
Солнце уже село, когда мы вошли в густой темно-зеленый парк. В быстро сгущавшихся сумерках вспыхивали разноцветные огни. Они зажигались в кронах деревьев и листьях кустарника. Огней было много, но густая листва приглушала их яркий свет. От этого освещение было мягким, мерцающим и немного таинственным. В этих разноцветных бликах лица людей казались еще более красивыми и слегка взволнованными.
Теперь я был в самой гуще людей и мог рассмотреть их вблизи. В лицах мужчин я видел мужество и гордость за себя, внутреннюю красоту и сознание свободы. Глаза женщин были доверчивыми и счастливыми, они излучали тихую радость.
Мужчины и женщины приветствовали друг друга, улыбались и о чем-то оживленно говорили на непонятном мне языке. Я понимал только Геллу и Глэна, но все равно чувствовал себя спокойно и уютно в этом желанном для меня мире.
Несмотря на поздний час, малыши еще не спали. Женщины выпустили их на большой луг, по краям которого сидели музыканты и наигрывали какую-то легкую мелодию. Дети танцевали под эту музыку, кто как умел. Было трогательно смотреть, как трехлетние кавалеры приглашали на танец двухлетних дам, и эти пары старательно и сосредоточенно топтались на лугу. Самые маленькие, которые еще не могли приглашать или быть приглашенными, танцевали сами по себе - просто прыгали на месте, забавно перебирая ножками, или радостно махали не в такт ручонками.
- Сейчас ты будешь угощать нас, - вдруг заявил Глэн и потащил меня в сторону.
От луга отходила широкая дорожка, которая круто поворачивала вправо. На этой дорожке по обеим сторонам стояли небольшие богато накрытые столы. Меня поразило обилие и разнообразие фруктов. Они были размещены с изяществом и вкусом. Люди подходили, брали со столов то, что им нравилось, и отходили. Мы тоже подошли и стали выбирать. Гелла взяла большую кисть прозрачного винограда, Глэн вытащил откуда-то из середины ветку соломенно-желтых бананов, а я... Я знал, что в моем кармане лежала всего одна монета, и в нерешительности поглядывал на фрукты, выбирая что-нибудь попроще. Я мучительно прикидывал, как бы мне не опозориться, расплачиваясь за угощение.
- Ну что же ты? Придется мне угощать тебя, - сказал Глэн. - Возьми вон те персики. И эту грушу - смотри, какая огромная! Преподношу с почтением! - И он смешно раскланялся.
- Видишь ли, Глэн, - зашептал я, увлекая его в сторону. - Получилось так, что у меня сейчас мало денег... и я не могу...
- Чего мало? - глаза у Глэна стали круглыми. Он даже перестал жевать свой банан.
- Ну, денег, понимаешь? Всего одна монета...
- Ну и что? Зачем тебе монета? - Глэн опять принялся за старое - расспрашивать о том, что и так всем ясно.
- Ох, господи... Монета - это деньги... А деньги - это то, на что можно купить все, что хочешь и сколько хочешь. Вот, например, фрукты...
- Зачем - купить? Бери так, - просто сказал Глэн. - У нас все берут так.
Я совсем растерялся.
- А деньги? Куда же платить деньги? - долбил я.
- Выброси, - равнодушно сказал Глэн.
Того, что я сделал в следующую минуту, я ни тогда, ни сейчас объяснить не могу. Я сжал эту проклятую монету в кулаке и, не разжимая его, махнул рукой в сторону кустов. Вообразив, что Глэн поверил мне, я сунул монету обратно в карман, довольный собой.
Все дальнейшее произошло в считанные секунды.
- А-ах! - вдруг пронзительно вскрикнула Гелла, словно ее неожиданно ударили.
Глэн нескладно взмахнул рукой и, прикрывая ею искаженное лицо, как смертельно раненный в голову, рухнул на землю.
Мир словно раскололся пополам, и, как на изломе, передо мной стремительно пронеслись застывшие в ужасных гримасах, еще недавно красивые лица людей, их нелепые позы - словно они хотят, но не могут удержаться на ногах. Площадка с детьми внезапно круто накренилась, и малыши, сбившись в безобразную кучу, с жалобным визгом покатились с обрыва. И над всем этим, словно гигантская карающая рука, взметнулась огромная, в полнеба, волна и с грохотом накрыла эту жуткую картину. Все погрузилось в полную темноту.
*
В нос мне ударил резкий запах карболки. Я почувствовал, что задыхаюсь. В страхе я открыл глаза. Сначала ничего нельзя было разглядеть. Мутная мгла окружала меня. Потом мгла стала понемногу рассеиваться, и я различил несколько тусклых лампочек. Они слабо освещали каких-то людей, закутанных в платки и полушубки. Люди сидели и лежали среди множества вещей. Я обвел глазами помещение и узнал зал ожидания.
Я никак не мог понять, что со мной произошло. Было душно. Голова была тяжелая и слегка кружилась. Нужно было выйти на свежий воздух. Я направился к выходу и уже у самой двери увидел мужчину, лицо которого показалось мне знакомым. Я остановил на нем взгляд и заметил, что он тоже смотрит на меня. Он встал и подошел ко мне. На нем были черные брюки и серая куртка.
- И ты не сумел остаться с ними, - хрипло сказал он.
И тут я вспомнил, где видел этого мужчину - там, на берегу, где стояли мы с Глэном.
- А мальчик? Где же мальчик? - вскрикнул я, словно просыпаясь от тяжелого сна. - Что с ним?
- Не беспокойся, - сказал мужчина. - Ни с кем из них ничего не случилось. Мир, в котором ты побывал, существует и будет существовать вечно. Наверное, ты просто оказался недостоин этого мира, и они показали тебе, что для тебя он исчез навсегда. Этот мальчик и сейчас здесь, среди нас, и, возможно, кто-то видит его, но это уже не мы с тобой.
- Откуда ты знаешь об этом? - спросил я.
- Я знаю, - ответил он, - потому что мне удалось быть среди них дольше, чем тебе. Но я..., - замялся он, - оказался труслив, и... Ну, тебе не обязательно знать об этом... В общем, они мне не простили этого, и вот я - здесь..., - закончил он с печальной усмешкой, повернулся и быстро вышел, хлопнув дверью.
И тут я понял все. Понял, что мальчик пришел за мной, чтобы увести меня в свою удивительную страну. Понял, что люди толкали мальчика, потому что не видели его. А я увидел. И тогда он взял меня с собой в тот чудесный мир, в котором он жил. А я разрушил, погубил для себя этот мир глупой, никчемной ложью. Меня вышвырнули из него навсегда.
Я знаю, он больше никогда не придет за мной, этот необыкновенный мальчик с огромными глазами цвета моря. Он приходит только однажды. Но я бесконечно благодарен ему за то, что во мне осталась память о нем и его прекрасной земле. Воспоминания о нем и о страшном наказании за ложь - все, что осталось со мной в моей скудной жизни, купленной за жалкую монету.
* * *
Странно, почему в самые счастливые мои дни родилось это горькое повествование о хрупкости человеческого счастья, каждую секунду подстерегаемого предательством и ложью? Был ли это отзвук пережитого, навсегда поселившегося в моем подсознании, или то было предчувствие непоправимой беды, которую злой рок, преследовавший меня всю жизнь, уже готовил мне, потирая свои страшные руки?
Два года мы с N не видели никого и ничего вокруг, а на третий... Как и всегда в моей жизни, на третий год все разрушилось. Мы по-разному поняли причину нашего расставания, вероятно, потому что не сумели вовремя поговорить. N был чудесным человеком, but... nobody's perfect, как у вас говорят. Как и большинство мужчин, он не хотел вступать в брак. Мало того, он вообще избегал разговоров на эту тему.Я же со своей скромностью и, быть может, ложной гордостью тоже не начинала этого разговора. А в общем-то, я понимала причину его молчания: мы не могли создать семью, так как нам было просто негде жить. О нашей неудобной квартире и моих еще более неудобных родителях я уже упоминала, а N опять-таки жил в коммуналке, в одной комнате с пожилой матерью. Шло время, и происходившие события неумолимо подталкивали нас к расставанию.
Началось с того, что меня в одночасье вытурили с работы. Случилось это после отпуска, который мы с N провели в Карпатах. В гостинице одного из городков N случайно разговорился с постояльцами и высказался в защиту кого-то из диссидентов, что тогда, в 70-е годы, было уже непозволительно. Хрущевская оттепель закончилась с отстранением Хрущева от власти, и свои политические взгляды не рекомендовалось выносить за пределы собственной кухни. Надо же было случиться, чтобы там, в Карпатах, кто-то куда-то стукнул, и по приезде моего бедного N допрашивали в КГБ! Разумеется, его отпустили, так как на деле он не был никаким диссидентом, но меня уволили на следующий же день.
Почему меня, а не N? - спросишь ты. А потому, что , во-первых, N числился в штате сотрудников, а я была оформлена по договору, и этот договор администрация могла расторгнуть в любой удобный момент, тогда как уволить штатного сотрудника было тогда не очень-то просто. А во-вторых, это была месть нашего завхоза, который затаил на нас обиду еще с тех пор, как мы с N начали встречаться. Завхоз, или, как он именовался, заместитель директора по хозяйственной работе, был знаком с матерью N. Она еще не знала меня, когда этот самый завхоз брякнул ей:
- И чаво это он в ей нашел? Длинная, в очках, да ишшо и развяденная!
Мать рассказала это N, и на следующий день он потребовал от завхоза, чтобы тот извинился передо мной за такую характеристику. Завхоз, разумеется, не понял, за что ему надо извиняться, и заартачился. Мой милый, славный рыцарь N! В прямом смысле слова он загнал замдиректора по хозчасти в угол, тот перевернул мусорную корзину и, зажатый в углу в куче мусора, вынужден был пробормотать мне (да еще при свидетелях!):
- Ну, извини, ежели чаво не так...
Было видно, что до него так и не дошло, чего от него хотели.
С тех пор со стороны завхоза в наш адрес начались мелкие придирки без повода, на которые мы не очень-то обращали внимание. Зато когда появился повод, расправа последовала немедленно.
Ты, тетушка, наверное, удивляешься, почему мою судьбу решал завхоз и где же были умные профессора и симпатичные сотрудники? По наивности, я обратилась к ним за помощью и поддержкой, но все было бесполезно. Те, кто мог что-то решить, в один голос говорили, что все ставки заняты и что, к сожалению, они не могут мне помочь... И что меня тогда поразило: все они смотрели не на меня, а сквозь меня. Советская система работала! Вызов в КГБ (пусть даже не тебя, а твоего друга) делал человека изгоем, несмотря на то, что каждый мог оказаться в таком положении. Помню, как я уходила с работы в последний раз - ни с кем не попрощавшись, со смешанным чувством обиды, досады и недоумения от внезапности происшедшего.
Но нет худа без добра! Мама N помогла мне устроиться на факультет журналистики - не бог весть на какую должность, но все-таки это было мне ближе, чем математика, и впоследствии я получила возможность преподавать там в течение ряда лет.
Итак, кончилась наша золотая пора, когда мы с N могли проводить вместе целые дни. Теперь мы работали в разных местах (N тоже вскоре перешел на другую работу) и встречались реже. Конечно, это не повлияло бы на наши отношения, если бы не кое-что еще...
Во-первых, N поступил в вечерний институт, и мы стали видеться совсем редко. Во-вторых, как раз в это время состоялась свадьба моей подруги. Она выходила замуж во второй раз, выходила за человека, с которым встречалась гораздо меньше, чем мы с N. Их знакомство (при некотором нашем участии), их роман - все происходило на наших глазах. И вот, пожалуйста, у нее - свадьба, а я - не у дел... Подруга спрашивает: "А когда же вы поженитесь?" , а я не знаю, что и ответить.