...Бывают такие дни, когда просыпаешься на самом рассвете от какой-то внутренней тишины, бодрым, с предельной ясностью сознания, и никак больше не можешь уснуть. У Евгения был именно такой день.
Он долгое время неподвижно лежал и прислушивался: и в квартире, и вокруг, и в душе было полное безмолвие. Поэтому Евгений не сразу вспомнил, чем закончился вчерашний день, вчерашняя неделя, вчерашний месяц; не сразу вспомнил, на каком моменте остановилась его жизнь перед тем, как он уснул. Когда память к нему окончательно вернулась, Евгений встал, оделся и выглянул в окно.
Дом, в котором он жил, стоял на самом краю улицы. Окна выходили на небольшой заросший пустырь; сразу за ним начинался лес. Этот пустырь был когда-то расчищен для стройки, но сразу после этого что-то не сложилось, и все работы на нём были прекращены. С тех пор (а прошло уже не менее десятка лет) он медленно зарастал травой и кустарником, лишь изредка посещаемый играющими детьми, собаководами и задумчивыми одиночками.
...Воздух отличался сегодня особенной, первозданной прозрачностью. Всю ночь свирепствовала буря, от которой Евгений несколько раз просыпался; теперь же повсюду застыли тишь и благодать, какие и бывают только после какого-нибудь крупного шторма. Тёплый ветер лениво таскал по пустырю пластиковые бутылки и целлофановые пакеты, которые сам же ночью яростно выдёргивал из опрокинутых мусорных баков. Край леса был беспорядочно завален наломанными бурей ветвями; кое-где виднелись даже вывороченные с корнем деревья. Евгений открыл форточку - пошире, чтобы впустить внутрь эту свежесть наступившего августа, и тихо, словно боясь потревожить кого-то в этом безмолвии, боясь пробудить грохот большого города, который вскорости неминуемо должен был напасть на слух и терзать его до самого вечера, - тихо прошёл на кухню кипятить себе утренний чай.
Даже бурление закипающего чайника казалось сейчас неуместным.
А вот самого чая дома не оказалось - самый последний чайный пакетик был выжат до предела и даже не красил воду; пополнить запасы было решительно необходимо. Поэтому Евгений вздохнул, набил полные карманы мелочи (крупных купюр у него уже давно не водилось) и отправился в путь. Ларёк был совсем рядом, но Евгений предпочитал супермаркет за три квартала от дома - тем более, таким ранним утром ларёк вполне мог оказаться закрытым.
...Необыкновенное затишье, нависшее над городом, продолжалось; словно кто-то на небесах устал от вечной суеты и отключил у вселенной звук. Затишье перед бурей, затишье после бури... Улицы были на удивление пусты - не ездили машины, не ходили люди, даже не раздавалось отдалённых голосов, точно все попрятались по своим домам и молчали. Но было в этой тишине и что-то грозное, настораживающее - будто не только не говорил, но и не дышал никто - никто в целом городе!
Но утро было тёплым и солнечным, воздух особенно прозрачен и чист после ночного шторма, и Евгений искренне наслаждался, жмурясь от ярких солнечных лучей и высокого неба.
"Как хорошо... Словно все вымерли".
...Евгений прошёл через автоматические двери супермаркета (ему с детства нравилось воображать, что он открывает их с помощью телекинеза - и по сей день он всегда украдкой поводил рукой, изображая это) и остановился. Вся эта тишина до сих пор только удивляла Евгения, но теперь, когда он зашёл в супермаркет, то понял сразу - что-то случилось. Не было никого - ни продавцов, ни охраны, ни таких же, как он, покупателей, замерших в ступоре у входа. Евгений был совсем один.
Ни мёртвых тел, ни следов хаотичного бегства, всегда сопровождающегося паникой и беспорядками - ничего, что могло бы пролить свет на произошедшее. Но факт оставался фактом: люди просто исчезли.
Евгений немного постоял, сдерживая нарастающее ликование, а потом взял продуктовую корзину и стал набирать продукты.
Уходя, он оставил всю мелочь на кассе.
***
Евгений ненавидел человечество.
В связи с этим один его товарищ называл такую ситуацию "горькой иронией судьбы": человек по имени Евгений (которое изначально и переводится как "человек") с трудом переносит сам факт существования себе подобных. Но на самом деле всё было несколько сложнее.
Дело было не в том, что он желал людям зла или мысленно устраивал офисные расстрелы. Ведь всё это было в категории "отношение к окружающим", а к ним Евгений относился в целом терпимо, к некоторым даже с лёгкой симпатией. Он ненавидел не конкретных людей, а именно человечество в целом.
Так было всегда. С самого детства Евгений был нелюдимым и замкнутым, и играм на улице предпочитал книги и фильмы о животных и доисторических существах. Из них он узнал о том, что природа страдает от человеческой цивилизации и в скором времени погибнет вместе с ней (если ничего не изменится). Из них же он узнал о невероятных способностях человеческого мозга, а из жизни - о том, как бездарно его используют (опять же все силы направляют на уничтожение и гибель всего того, что ещё не уничтожилось или не погибло). Евгений всё детство ждал, что природа вот-вот восстанет, несокрушимой волной обрушится на города, захлестнёт их травами, утопчет зверьми, растащит птицами, - и не боялся этого, а даже желал. Евгений был весь на стороне зверей, ведь они не требовали от него понимания, в отличие от людей... Евгений часто не понимал людских радостей и бед, а ещё чаще - почему все, и взрослые, и дети, заставляли его делать то, чего он не хочет, и смотрели презрительно, если Евгений не соглашался, не хотел, не участвовал. По крайней мере, он так чувствовал и так воспринимал. Отчасти - оттого, что так уж был устроен его разум. Отчасти - оттого, что не желал понимать, считая себя тоньше, выше, чище и благороднее их.
Окружающие дети же чувствовали это в его глазах: что-то странное, холодное и непримиримое, - и избегали его. В ответ Евгений ещё больше замыкался в себе и на себе и легко бы мог стать обычным желчным мизантропом, если бы не родители. Он рос в замечательной интеллигентной семье, чутко и аккуратно обращавшейся с его чувствами, мягко, но настоятельно внушавшей ему высокую нравственность и миролюбие.
В результате, когда Евгений подрос, он был вежлив, обходителен, кроток, никогда никому не мешал и не делал ничего плохого.
Но всё-таки ненавидел человечество.
За то, что, обнаружив его непонимание, оно не пыталось понять его. За то, что не пыталось исправить ошибок и продолжало наносить вред единственному близкому другу Евгения - живой природе.
Да, некоторые люди пытались понять его и даже становились его товарищами; беспокоились об экологии и так же, как он, любили всяческих животных. Поэтому Евгений не вменял коллективную вину существующей цивилизации его конкретным представителям; но саму цивилизацию это от вины не избавляло. Так и вышло, что к людям он относился терпимо, а к человечеству - нет.
...Где-то к старшей школе наступил момент осознания: никакого Судного дня природа устраивать не будет. Для Евгения это был ощутимый удар: его единственный настоящий друг, флора и фауна, вдруг превратился в беспорядочное и бессмысленное скопище живых существ, бесконечно пожирающих друг друга. Требовалась любая зацепка, которая вернёт хоть немного осмысленности и порядка этому хаосу, возвратит ему былую тайну, а вместе с ней - надежду на что-то иное, какое-то новое значение для дальнейшей жизни.
Евгений нашёл такую зацепку в теории эволюции. Ему казалось, что в ней кроется подвох, некий неучтенный фактор, приводящий к серьёзной ошибке. Например, рассуждал Евгений, если жираф, объедающий кроны, эволюционировал из зверя наподобие козы, питающейся степной травой, то должна была бы быть и переходная форма, то есть животное с такой длиной шеи, с какой одинаково неудобно и есть траву, и дотягиваться до листьев - и естественный отбор должен был бы расправиться с ним, не допустив дальнейшей эволюции. "Но жираф существует. Как это объяснить?"
Таких странностей и несостыковок (а также иных, наподобие сделанных индейцами фигурок динозавров или отпечатка стопы человека в кембрийский период) Евгений собрал целую коллекцию, правда, с возрастом всё растерял и забыл. Одно он знал точно: теория эволюции нуждается в серьёзных поправках, но в каких именно, не понимал. При этом христианскую версию создания всего живущего, "за семь дней", Евгений тоже отверг почти сразу - ведь ископаемые животные действительно по всем признакам являлись прадедушками современным. Вот только на пути между прошлым и настоящим лежал камень преткновения в виде не прадедушек, а дедушек и отцов, большая часть из которых не была найдена и просто не могла существовать.
...Тем страннее казалось родным его решение после школы учиться на переводчика. Такой резкий разворот в интересах произошёл сразу, без каких-либо видимых причин. На самом деле, причины были. Всё решил один-единственный случай.
Каждую весну университеты города устраивали дни открытых дверей. Каждый желающий мог прийти, узнать подробней о правилах поступления, посмотреть на жизнь факультета... В один из таких дней Евгений собрался с силами, превозмог социофобию и отправился совершать свой личный подвиг. В коридорах биолого-химического факультета он нашёл в каком-то кабинете какого-то профессора и с ещё сохранившейся детской наивностью принялся излагать ему все свои мысли по поводу эволюции и естественного отбора - ломано, путано, революционно. В ответ Евгений получил лишь усмешку и безразличную реплику: "Вы слишком много о себе мните, молодой человек. Вам надо многое подучить, прежде чем поступать сюда; я бы не рекомендовал".
Слишком много о себе мните.
Любить человечество после этого Евгений не стал, но эти слова прочно засели в его голове и метались эхом по черепной коробке. Они довели его до срыва, до отчаяния, до тайных слёз в углу кровати, но в итоге привели к холодному и твёрдому решению: перестать ждать чуда, неведомого великого перелома в мирном течении событий, и жить, как все; если не стать обычным человеком, то хотя бы прикинуться им.
Но как? Кем теперь быть, чью жизнь напяливать?
Профессия биолога была бессмысленна: она не могла вернуть божью искру в потерянного друга Природу, собрать, как на фантастических портретах Арчимбольдо, из хаоса растений и зверей исчезнувшее лицо. Теперь нужна была такая профессия, что приносит деньги и позволяет контактировать с людьми как можно меньше... Перебрав список школьных предметов, Евгений остановился на английском, который как язык давался ему свободно и легко (за исключением странных и нелепых заданий на самих уроках). "Буду переводить книги, буду переводить фильмы", - решил он. Евгений подозревал, что на пути к этому счастливому отшельничеству придётся пройти настоящий ад бесконечного общения на ненужные темы как на родном, так и на множестве иностранных языков - такова была цена высшего образования по специальности переводчик. Но на кону стояла целая будущая жизнь, свободная, бездушная и лишённая смысла, "как у всех", и Евгений не мог спасовать.
...Поступил. Обучение шло с трудностями, которые сложно понять среднестатистическому человеку, но всё-таки шло, шло успешно и закончилось незаметно. Евгений оказался свободен - и совершенно не нужен самому себе. Притворившись внешне, он так и не смог зажить жизнью обычного человека. Евгений снял однокомнатную квартиру на третьем этаже (на самом краю города, возле леса), стал через Интернет заниматься переводами (заработок был мал и нестабилен, как и само наличие работы) и собирать коллекцию этнической музыки (часто брал дисков больше, чем прослушивал). Серьёзных отношений с противоположным полом у Евгения так никогда и не сложилось. "Вот поэтому ты и мизантроп, потому что девушки у тебя нет", - посмеивался над ним всё тот же товарищ, о котором мы уже упоминали. Товарищ, самый близкий к понятию друг - во многом оттого, что сам был такой же, с внутренним надломом, живущий не своей жизнью...
Отказавшись от своего прошлого ради будущего, Евгений потерял первое и не обрёл второго. В его жизни изменилось всё и ничего одновременно. Оставалось только три слова, связующие его жизнь, его личность в единое целое.
Евгений ненавидел человечество.
Теперь - ещё и за то, что у них у всех (у людей) было прошлое, а у него - не было. Только он и пустая квартира с бессмысленной коллекцией этнической музыки... "Но у тебя будет будущее. А у человечества - нет", - продолжал упрямо нашёптывать на это какую-то бессмыслицу внутренний голос.
Как оказалось, был прав.
***
...Шаги гулко отзывались в опустевшем городе. Тишина продолжала нависать над миром, вызывая чувство тревоги и обмана. Евгений рассчитывал, что сможет легко и сразу принять факт исчезновения людей, но ошибался. Весь обратный путь до дома ему казалось, что за ним следят. "А что, если неправда? Иллюзия? Недоразумение? Получается, я -- вор?". Иногда Евгений останавливался (прямо посреди дороги, где раньше медленно ползла бесконечная лента машин) и прислушивался. Но было так же тихо. Не было даже птиц.
Автомобили, припаркованные где придётся, молча ожидали своих пропавших хозяев. Евгению хотелось обнять их, как живых, и ласково прошептать каждой: "Вы свободны; они не вернутся... Вы все наконец-то свободны".
...В доме разум Евгения затмило, и он, бросив продукты на пол, со всех ног подбежал к окну. Но улицы были всё так же пусты, никто не выскочил из-за угла и не стал восторгаться удачному розыгрышу, насмехаясь над ним...
- Евгений, возьми себя в руки. Всё это действительно случилось, возмездие настигло их, - собственный голос отрезвил его и вернул мыслям утреннюю ясность, хотя он не имел никакого представления, о каком конкретно возмездии идёт речь. Необходимо было выяснить это. Но прежде всего - чай!
...После чая Евгений проверил социальные сети. Последние записи обрывались где-то к четырём утра. Самая последняя, от полузнакомой Евгению девушки, жившей на другом конце города, гласила коротко и ясно: "Грядёт". И ничего больше. Остальные обновления и посты были вполне обыкновенны и не несли в себе никаких апокалиптических предчувствий. Вроде бы ничего, но...
Но кое-что важное Евгений всё-таки выяснил. У него в друзьях значились люди из других городов и даже (в силу специфики профессии переводчика) несколько из других стран. И молчание соблюдалось всеми. Ни слова, ни шёпота, ни единого звука.
А это означало, что исчезли не просто люди отдельно взятого города, а действительно всё человечество.
Не исчез только Евгений. Человек, ненавидевший всех людей в целом, остался на планете последним из них. Как когда-то первый человек унаследовал всю дикую и необследованную Землю, раздарив её по кусочкам миллионам своих детей, так теперь его последний потомок обрёл единоличную власть над всеми раздаренными частями, получив возможность вернуть планете единство и исчезнуть вскоре самому, даровав Земле долгожданную свободу...
Законы общества, необходимость зарабатывать на хлеб, чувство вечной неудовлетворённости как основа бытия - всё, что раньше определяло любые поступки и действия на жизненном пути, теперь исчезло. Но вместе с полной свободой пришла и бессмысленность чего бы то ни было. Необходимы были новые законы мироздания, дающие новые ориентиры для жизни и действия. Но их не было.
Эта свобода свалилась слишком внезапно, и Евгений, ошеломлённый ею, долгое время просто сидел в кресле и задумчиво созерцал узор на выцветших обоях. Насладившись тишиной досыта, он решил развеять её; включил на музыкальном центре какие-то шаманские пляски и вдруг понял: вся его коллекция этнической музыки, собираемая с упорной бессмысленностью несколько лет, теперь тоже не имела никакого значения. Почти всю её можно было собрать за день, обшарив в городе с десяток магазинов. Все диски мира отныне принадлежали только ему одному, и обои, и диваны, и книги... Все творения человечества уподобились камням на побережье: подходи и бери, сколько хочешь, все равно не унесёшь всего... Не прочтёшь всех книг, не послушаешь всей музыки... Всего этого существовало слишком много для одного человека. Евгений теперь был единственным создателем, хранителем и потребителем всех существующих культур. Пытаться поглотить, потребить их все - означало погрести себя заживо под обломками рухнувшей цивилизации...
А ведь нужно было успеть и что-то другое; не могло же быть так, что у последнего человека на Земле не было дел помимо поочерёдного лежания на всех доставшихся по наследству диванах?
Размышляя так, Евгений распахнул окно, вытряхнул всю свою коллекцию этники с полок на стол, стол подтащил к окну и стал методично швырять в небо диск за диском, наблюдая, как они, вращаясь, сверкают на солнце, сверкают как солнце...
Индейцы из музыкального центра после исчезновения очередного тома музыки дзен как-то особенно жалобно заголосили, и Евгений остановился. Две трети его коллекции теперь лежала на улице, в переплетениях высохших стеблей прошлогодней травы и свежей зеленеющей поросли. Евгений чуть не кинулся на пустырь собирать выброшенные диски обратно, но вовремя остановил себя:
- В конце концов, ты снова думаешь не о том.
...Необходимо было позаботиться о двух вещах. Во-первых, по возможности выяснить, не висит ли лично над Евгением угроза такого же бесследного исчезновения (и если висит, то избавиться от неё или хотя бы свести к минимуму). Во-вторых, подготовить запасы провизии, чтобы существовать безбедно хоть какое-то время, и создать условия для их хранения (на долгую бесперебойную работу покинутых электростанций рассчитывать не приходилось).
Для начала Евгений решил удобства ради взломать все квартиры в своём подъезде. Около получаса ушло на теоретическое изучение основ взлома (Интернет всегда был богат на такого рода инструкции). Наступал черёд практики.
...Но его планам начинающего домушника не суждено было сбыться: все квартиры уже были открытыми. Всё выглядело так, словно люди не просто исчезли - они ушли, не заперев за собой дверей, не взяв с собой ничего, словно в великой спешке. И в то же время - ни одного невыключенного утюга, ни одной выкипевшей до дна кастрюли, всё прибрано и аккуратно (хотя такое положение дел по-прежнему не исключало версию внезапного необъяснимого исчезновения посреди ночи). Как бы то ни было, но в голове Евгения крутилась одна-единственная мысль, из двух слов, без испуга, но с недоумением и лёгкой обидой: "Меня забыли?".
Эта странная обиженность не исчезала даже после таких версий, как полное химическое растворение тел в результате применения нового секретного оружия или всеобщий захват людей в рабство враждебной иноземной расой. Евгений обходил одну квартиру за другой, попутно смутно припоминая какой-то полузабытый рассказ Рэя Брэдбери, где произошло то же самое - всё человечество, кроме одной семьи, беспричинно и совершенно бесследно исчезло, а сам всё думал и думал эту настырную мысль.
"А я? Меня забыли?".
Таким образом Евгений спустился до самого низа и вновь вышел на улицу. Улица по-прежнему была тиха и невинна, хотя теперь опустевший воздух словно предрекал что-то, нашёптывая ветром среди травы неясные слова.
- Что ты шепчешь, ветер? Говоришь, я не один? Врёшь всё, ветер! Я последний. И не будет больше никого. Никого!
Но ветер лишь посмеивался над обречённостью Евгения, длинными бесплотными руками взъерошивая одновременно окраину леса и волосы на его голове.
А лес всё ещё молчал - ни птиц, ни зверей. Но молчал так, будто вот-вот собирался заговорить.
***
...Оставалось дождаться, когда отключится электричество (и электронные замки, соответственно, тоже), и тогда идти в другие дома. "Пора строить рай!" - говорил себе Евгений и ощущал себя Адамом наоборот: не первым, а последним из человеческого рода. Казалось, его мечта сбылась; но отчего-то было грустно. Евгений взялся перетаскивать долгохранящиеся продукты из других квартир к себе - вскоре ему это надоело и опять показалось бессмысленным. Стал стаскивать в центр двора приглянувшуюся мебель, сам не понимая, зачем, но быстро выдохся. Потом пообедал чем попало и опять залёг на диван, слушать музыку. Так Евгений делал и раньше: когда он должен был что-то сделать, но не мог, то просто прятался в музыку, пережидая в бездействии, ожидая лучших времён. Но каких времён можно было ждать сейчас, когда для людей наступил их конец? И Евгений рад был бы взяться даже за невыполнимое дело, но он не знал, что нужно делать теперь. С тех пор, как человечество исчезло, его ненависть к нему пошла на убыль. С каждой минутой Евгений всё больше ощущал, что вся эта озлобленность происходила от банального одиночества - изменившегося до неузнаваемости, спрятанного в самые дальние уголки души, но всё-таки - одиночества. Одиночество само по себе было не так страшно: Евгений успел к нему привыкнуть. Страшно было то, что теперь оно точно должно было продлиться всю оставшуюся жизнь... Может, и раньше жизнь Евгения не особо отличалась от той, что предстояла ему сейчас, но раньше в ней всегда - даже в самые отчаянные будни - была надежда на нечто иное. Теперь это иное произошло, и надежда исчезла.
Теперь Евгений понимал корни своей ненависти к человечеству, но просить прощения и умолять это человечество вернуться - не мог. Он не мог простить им собственную жизнь, так бессмысленно потерянную только из-за того, что никто - никто в целом свете так и не смог понять Евгения. Не мог простить им и жизни многих других таких же, как он, разбросанных по миру, как матросы в океане после шторма, и таких же потерянных.
Евгений продолжал ненавидеть человечество. Это было единственное, что он мог.
...Он сам не заметил, как задремал. Снилось ему, что он с посохом всё идёт и идёт по каким-то пшеничным полям, по нескончаемой дороге, и знает, что должен куда-то успеть и кого-то найти, и торопился, и переходил на бег, и чувствовал, что не успевает, а поля всё никак не кончались...
...Проснулся Евгений под стук диких инструментов и неведомых голосов. В его квартире всё ещё плясали невидимые индейцы. "Кашир наа кууль!" - экстатично вопили они из колонок. Евгений был полностью с ними согласен.
- И кого я искал в этих полях? Теперь я один, один в целом мире, даже этих индейцев уж нет, если они действительно были... Видимо, я был прав: у последнего человека действительно нет больше дел, как коллекционирование снов на диванах всех мастей. Пойду поищу какой-нибудь другой... Или нет, надоело спать: пойду смотреть на пустые города...
Евгений вышел. Была уже середина дня. Солнце по-прежнему светило ярко и беззаботно, но ветер крепчал и обещал принести к вечеру новую бурю. Посреди двора высилась импровизированная гора из кресел, стульев, столов и шкафчиков, и Евгений ещё раз удивился, зачем вообще стал этим заниматься. Мелькала мысль сложить огромный костёр из этой груды вещей и сжечь где-нибудь в центре города, ещё лучше - вместе с каким-нибудь высотным зданием, устроив огромный погребальный костёр для всего человечества. Но в итоге Евгений решил с этим повременить и просто прогуляться.
Рассуждал он теперь только вслух.
- Исчезли и люди, исчезли и собаки с кошками, исчезли и птицы... Вероятно, исчезли все, кто был способен передвигаться. Но разве возможно такое массовое исчезновение без паники? И остаётся ещё вопрос: куда? Нет, одному мне с такими вопросами не справиться. Должен кто-то прийти и всё объяснить. А как иначе?..
Рассуждения заходили в тупик. Поэтому вскоре Евгений умолк и продолжил углубляться в городские джунгли молча. Везде было одно и то же: тишина, аккуратно, но стихийно припаркованные автомобили, - и вдруг...
Евгений чуть не вскрикнул, чуть не побежал, но вовремя сдержался и просто замер на месте. Голоса ему не послышались, они продолжали о чём-то оживлённо и бодро вещать, откуда-то справа, вон из того закоулка... Евгений вдохнул поглубже и как можно тише перешёл улицу, завернул в переулок, стал красться вдоль стенки...
Звук шёл из распахнутого окна на первом этаже. Работал телевизор, подключенный к DVD, и бесконечно, цикл за циклом показывал набор одних и тех же трейлеров... Вероятно, кто-то посреди ночи хотел посмотреть фильм, вставил диск, но так и остался в меню выбора, и сработала программа, существующая на некоторых дисках на случай режима ожидания; и программа стала без конца крутить бессмысленную нарезку разных сцен и кадров, почти не связанных между собой... Что здесь произошло? Возможно, любитель ночных просмотров сидел в кресле, когда кто-то просто зашёл и сказал: "Мы уходим". "Ладно", - ответил человек, встал из кресла и ушёл, как ушли все. А телевизор выключить забыл...
- А кого ты ожидал увидеть, Евгений? Людей больше нет, как нет и всепланетной коалиции зверей, которая могла бы этим людям отомстить, как нет и хоть какого-либо проблеска смысла во всей этой бессмысленной жизни... Всё это сказки, Евгений. Когда ты научишься не верить в сказки? Ты всё ещё думаешь не о том.
Но о чём надо было думать, потерявший веру во всё Евгений по-прежнему не понимал.
...Дальнейшее своё поведение Евгений сам не мог объяснить. Было ли это попыткой самоубийства? Он не мог сказать наверняка.
Евгений снял ботинок и запустил им через окно в телевизор. Телевизор покачнулся, но не упал и не разбился. Тогда Евгений перестал обращать на него внимание и как есть, в одном ботинке поплёлся куда-то совсем без мыслей. Улицы через две он сел в первый попавшийся автомобиль (как и ожидалось, ключи были на месте) и рванул по прямой, с каждой секундой наращивая скорость. Водить Евгений особо никогда не умел, но для этих действий знаний было достаточно. Дома и машины в боковых стёклах стали постепенно сливаться в одну линию...
Далеко впереди (уже ближе) прямо посреди дороги (ещё ближе) стоял истрёпанного вида человек с посохом и смотрел прямо на него (совсем близко).
Евгений ударил по тормозам и вывернул руль в сторону - даже не понял, в какую. Витрина какого-то здания быстро разрослась, заполняя собой всё пространство...
***
...Евгению казалось, что он лежит у себя дома, в постели, и эту постель со всех сторон обступило великое множество зверей и птиц - все, какие только бывают на свете (и как они только смогли вместиться сюда, в однокомнатную квартирку на третьем этаже?). Молча переминались эти животные с ноги на ногу, шумно дышали, но молчали и терпеливо ждали, когда Евгений проснётся - и все они хотели от него чего-то, ответа на какой-то важный вопрос. А Евгений уже не спал и просто лежал, замерев, унимая внутреннюю дрожь, опасаясь выдать себя неловким вздохом; ведь он не знал ответа на этот вопрос, а они будут спрашивать, требовать...
Слону надоело ждать, и он, протолкавшись вперёд, взял хоботом Евгения за плечо и стал трясти.
Евгений очнулся.
...Он действительно находился у себя в квартире, в своей собственной постели. На мгновение Евгению подумалось даже, что весь этот мучительный безлюдный день оказался лишь частью видения, но это было не так. Тряс за плечо его тот самый истрёпанного вида человек, который остановил его на дороге. При ближайшем рассмотрении он оказался более старым, или, вернее, более древним: при внешней некоторой даже моложавости в редких, но глубоких морщинах его лица и в его взгляде ощущались долгие-долгие годы существования. Лицо это показалось Евгению знакомым, а потом - снова показалось знакомым, но уже по-другому; словно в этом человеке соединялись черты всех тех, кого Евгений когда-либо знал.
- Ты пришёл, чтобы всё объяснить? - спросил Евгений.
Человек неопределённо повёл головой. Евгений сел на постели, проверил руки, ноги: всё было цело. Никаких последствий аварии.
- Кто ты?
- Суеверные зовут меня Агасфером, знающие - Адамом; были времена, когда некоторые принимали меня за Бога. Но, если честно, не правы ни те, ни другие, ни третьи. Учёные мужи называют меня первопредком, но это неверно, как и всё остальное. У меня было детство, но я никем не был рождён; у меня не было жён и любовниц, но все люди - это моё потомство. Я допотопный человек, хотя никогда не видел потопа; я Святой Дух, хотя вовсе не свят; я бессмертен, но смерть придёт и ко мне, когда придёт время. В каком-то смысле даже можно сказать, что я - это ты, но это уже совсем неправда, хоть и самое верное из всего того, что можно обо мне услышать. Скоро я скажу тебе всю правду, но ты её никогда не узнаешь.
- Любишь разговаривать загадками?
- У меня было время подготовиться.
- Я буду звать тебя Агасфером.
- Выбор не хуже прочих; приступим же к делу... - Агасфер встал, взял из угла дорожный мешок, посох и словно бы с удивлением посмотрел на Евгения, который всё так же лежал в постели.
- Подожди-подожди! Куда это?
- Надо идти, у нас мало времени.
- Дай хоть перевести дух... У меня же так много вопросов, слишком много!
- Ладно. Ещё чуть-чуть повременить можно. Но учти: нас ждут. И далеко не на каждый вопрос ты от меня получишь ответ, который сможешь понять.
Евгений хотел было собраться с мыслями, чтобы спрашивать только самое-самое важное, но вопросов действительно было слишком много, и он стал задавать их в том порядке, в каком они приходили к нему в голову.
- Это тебя я видел во сне? Ты шёл через пшеничные поля, спешил куда-то, видимо, искал меня?
- Нет, я прибыл сюда на поезде, шёл в центр города, думал найти тебя там.
- На поезде? А кто вёл поезд?
- Я же и вёл. Но с другой стороны ты прав, было время, я ходил и пешком; и переходил реки с морями вброд, и переплывал их на кораблях... Многое было, очень многое. Ведь я странствую с того самого дня, как стал собой, хотя помню я себя немного дольше.
- Как ты нашёл мою квартиру?
- Почувствовал...
- Ясно. Мы с тобой действительно последние из людей? Я - самый последний?
- Да... И нет. Отвечу так: сейчас больше никого не осталось.
- Куда все исчезли?
- Они просто ушли. Для всего приходит своё время; пришло и это.
- А я?
- Ты остался. Всегда кто-то должен остаться.
У Евгения чуть не сорвалось с губ "Почему именно я?", но через мгновение он понял, что фраза эта слишком пошла и напыщенна. И так всё было ясно. С одной стороны, всю свою жизнь Евгений ждал и предчувствовал, что случится что-то подобное; всю свою жизнь он интуитивно знал, что случится именно так, и на самом деле, каждое утро подсознательно удивлялся, когда по пробуждению обнаруживал старый мир на старом месте, а себя - всё таким же незначительным и ненужным. С другой стороны - Евгений понимал, что таких, как он, ждущих иных времён, задержавшихся в этом мире только от предчувствия какой-то великой, но неясной цели - сотни и сотни. И каждый из них, попав в действительно уникальные обстоятельства, мог бы бить себя в грудь и восклицать "Почему я? Почему именно я?", никогда не получая ответа. Так сложилось совершенно случайно и так было суждено - вот ответ; случайность и определённость, судьба и свободный выбор в таких случаях сплетались в единый клубок бытия, и распутать его было невозможно.
...Агасфер заметил, что Евгений замолчал и задумался, и снова тронул его плечо.
- Пойдём; теперь точно пора. Нас ждут.
- Я тоже... Уйду?
- Нет. Часть тебя, конечно, скоро уйдёт, но совсем не так, как другие. Ты увидишь, как они, остальные, уходят - однажды... И тогда ты сможешь обрести покой, как я теперь, обнаружив тебя. А до тех пор твой удел... Хотя... Хотя тебе и не нужно этого знать. Я расскажу тебе позже, когда ты не сможешь услышать. А теперь идём.
...Солнце уже побывало в зените и теперь медленно сползало по куполу неба к горизонту, как капля воды по прозрачной крышке. Ветер, до этого бивший сильно, временно утих, но зато заволок треть неба густой, иссиня-чёрной тучей. Агасфер уверенным шагом повёл Евгения не в город, а в сторону, на пустырь перед лесом. И когда он открылся его глазам, Евгений опешил...
Недавний сон Евгения оказался лишь бледным отражением яви. К нему на пустырь и вправду явилось великое множество животных, но не тех, какие водятся в самых разных уголках планеты, а тех, каких и не бывает на свете. Были здесь и безногие птицы, без устали порхающие в тугом воздухе, и маленькие худощавые носороги, быстрые, как лани, и коротколапые волки, с телами длинными и гибкими, как у ящериц, и звонкоголосые тюлени, покрытые разноцветными перьями, и множество других невероятных, невообразимых, но всё-таки смутно знакомых существ; все они, и большие, и маленькие, и хищные, и травоядные, и свирепые, и миролюбивые - стояли здесь почти неподвижно, терпеливо, и внимательно смотрели на двух приближающихся людей.
- Остановимся здесь, - на середине пустыря шепнул Агасфер.
- Почему они все здесь, откуда? - спросил Евгений, тоже шёпча.
- Старые звери, и птицы, и рыбы, и всякая старая тварь ушли вместе со старыми людьми. Настало иное время, и с ним явились иные твари, как явится вскоре иной род человеческий. А они... Пришли сюда за своим именем, ибо безымянны ещё. И это имя должен дать им ты.
Евгений замер, осознавая. На время воцарилась тишина, только слегка подсвистывали тюлени, шелестело множество крыльев и шуршали дыханием тысячи глоток...
- Так что же, - прошептал он наконец. - Получается, я - Адам?
- Вот ты и начал что-то понимать, - кивнул головой Агасфер и поманил зверей рукой.
Проворно пробравшись среди травы, что-то слепое и мохнатое ткнулось Евгению прямо в колени и пощупало воздух раздвоенным языком.
- Каждому? - выдохнул Евгений, ощущая тот самый ужас незнания, который приходил к нему во сне.
- Каждому.
- Но я ведь простой человек, с простой фантазией, я не смогу...
- Нет, - с хитрой улыбкой помотал головой Агасфер. - Ты почувствуй...
И Евгений ощутил это. Откуда-то из глубин души поднялось и развернулось во всю ширь сознания что-то огромное, как тучи на горизонте, и зашелестело тысячью голосов... "Кашир наа кууль!" - запели индейцы в его голове, но теперь Евгений действительно их понимал; они пели на том самом, изначальном языке, из которого позднее выросли все остальные; на нём же шептали и голоса в его голове. Но более того: Евгений вспомнил все те языки, которые изучал, будучи переводчиком, и которые слышал, будучи меломаном, и стал видеть в сути их слов другие, изначальные слова, частицы которых всё ещё оставались во всех языках - в каждом языке по-разному, но оставались...
- Ртхьа, - положил Евгений руку на морду слепому существу, нарекая его. Оно благодарно преклонилось и поспешило прочь, уступая место следующему. Невиданные звери потянулись к Евгению вереницей...
- ...Узми, Омокоы, - продолжал он давать им имена, и новые слова сами лились из его уст. - Трьт...
После зверей настала очередь птиц. Они по очереди садились к нему на плечи и уносили имена в своих клювах.
- А рыбы? - вдруг очнулся Евгений. - Как же они?
- Почувствуй... - только и произнес Агасфер.
Евгений прикрыл глаза и почувствовал рыб. Они были где-то далеко, в морях и реках, и в то же время он ощущал прикосновения их мокрых морд к своим рукам. "Имени, имени!" - безмолвно молили и требовали они, открывая и закрывая беззвучные рты. Евгений одарил и их...
...Когда всё закончилось, Евгений упал в траву от усталости, измотанный, но счастливый. Агасфер молча наблюдал, оперевшись на посох. Евгений спросил:
- Если я Адам, то будет и Ева, и новые люди?
- Будут. Ты ненавидел старое человечество, и тебе даровали свободу от него. Но взамен ты станешь основателем следующего. Если за ошибки прошлого человечества ты ненавидел его, то за ошибки нынешнего ты будешь чувствовать лишь бесконечную вину, вину отца за своих детей и перед своими детьми. Ты больше не сможешь их ненавидеть, винить будет некого, кроме себя самого... Свобода и совесть. Это дар тебе от неба; и это твоё проклятье. У Бога всегда так: что-то даётся, а что-то забирается. Всё едино и неразделимо. Это твоё дароклятие.
- Дароклятие... - прошептал Евгений, прикрывая глаза. - Что же теперь... Куда мне деваться? Я принимаю этот дар...
Евгений был счастлив. Пришло новое время, и оно принесло с собой возможность всё исправить: старый друг его детства, считавшийся умершим, внезапно воскрес в веренице зверей и птиц, пришедших за именами; теперь Евгений знал: в природе всё же существует некий высший порядок, тайный смысл, неведомый никому. Её защита, построение гармоничных отношений с ней новой цивилизации становилось теперь делом просто необходимым.
И ответственность за всё это теперь целиком и полностью ложилась на одинокие плечи Евгения. И все кресты, все людские заботы - на него одного...
Евгений вздохнул, почувствовав не только счастье от обрушившегося проклятия, но и всю тяжесть этого дара...
Агасфер вдруг закашлялся, словно на минуту забыв, как дышать.
- Вставай, вставай же, - откашлявшись, поторопил он Евгения. - Нам ещё многое нужно успеть... Следуй за мной.
Их путь лежал в лес.
***
...Они шли, переступая через корни, лавируя между деревьев, а Евгений всё думал, думал, думал... Он вспомнил свои юношеские терзания по поводу несостыковок в теории эволюции. Теперь всё становилось на свои места: старые звери уходили, новые - приходили, и так слой за слоем, цикл за циклом... Но откуда они тогда приходили? Получается, кто-то должен был их создавать? И тут Евгения осенило.
- Скажи правду, - обратился он к Агасферу. - Ты и есть Бог? Или ты ангел?
- Нет, - рассмеялся Агасфер. - Как обычно, ни то, ни другое. Бога никто никогда не видел, не уверен вообще, что он возможен в каком-то конкретном обличье, что же касается ангелов... Не знаю, не встречал, хотя всё может быть, не берусь отрицать... Я - такой же как ты, просто человек из другого времени. Впрочем, снова немного не так: настоящий Адам - даже не самый первый, а тот, кто породил вас всех - умер много лет назад. Я просто его тень, его память... Его страдание. Смотри, какое крупное дерево, и полянка вокруг, как раз такое, как я искал. Оно подойдёт. Подойди-ка поближе...
В последней просьбе не было необходимости: так как Агасфер без предупреждения остановился, Евгений по инерции столкнулся с ним и чуть не упал.
- Решил, раз не сбил тогда, так хоть сейчас наверстать упущенное? - Агасфер засмеялся. - Это я шучу. Отличный сегодня день, отличный и для жизни, и для смерти, как раз такой, какой нужен... И дерево... Так, дерево мы нашли, теперь нужен тот, кто будет твоей совестью, вечно страдающей и не находящей покоя - совсем как я! - он схватил Евгения и буквально выволок его на поляну.
- Теперь вас двое, - произнёс Агасфер и коснулся плеча Евгения.
И действительно, с этого момента их стало двое.
Некоторое время два Евгения просто молча смотрели друг на друга, оценивая, насколько каждый из них отличается от другого. Различий не было никаких: оба интуитивно почувствовали, что различия нет и в содержимом их разума, мыслях, воспоминаниях... Каждый из Евгениев помнил, как Агасфер коснулся его плеча, и их стало двое. Абсолютная одинаковость...
Но тут один из них поднял руку и показал пальцем на второго, и второй понял, что является первым: на его плече по-прежнему покоилась рука Агасфера.
Тогда оба Евгения улыбнулись друг другу, но уже по-разному: второй, лишь мгновенье назад возникший из полного небытия, улыбнулся чуть грустнее и чуть обречённей первого, навсегда застревая своей улыбкой в его совести.
- Вот ты и начал понимать ещё больше, Евгений, - как-то резко погрустнел Агасфер. На своё имя повернули головы оба.
- Как нам различать друг друга? - спросил один из них с ухмылкой.
- В Библии такого не было, - заявил другой.
- В Библии многое по-другому, - Агасфер указал посохом на одинокое дерево. - Просто потому, что Библия - книга... А все книги писали люди...
- Что это за дерево? - спросил первый Евгений.
- А ты не догадываешься? - спросил Агасфер.
- Ещё как догадываюсь, - ответил второй. - Кажется, сейчас кому-то будут выламывать рёбра?
- Почти, - кивнул Агасфер. - Но у нас методы потоньше и погуманней... Идите ко мне, становитесь в круг...
Они встали втроём под самым деревом и взялись за руки, образовав треугольник. Евгений (и другой Евгений тоже) вновь почувствовал неведомую силу, поднимающуюся со дна его души, но в этот раз - не в виде голосов, а в виде чистой лучистой энергии, охватившей его тело, особенно руки.
- Думай о ней, - шепнул Агасфер.
- Но как?
- Просто думай!
Евгений прикрыл глаза. Сквозь свет стал проступать её образ - девушки его мечты, сначала нечёткий, потом всё более и более ясный.
- Хочу, чтоб она была рыжей, но можно ли, не получится ли цивилизация рыжих людей? - вдруг произнёс другой Евгений, и слова его точь-в-точь повторили мысли первого.
- Можно, - усмехнулся Агасфер. - Думай не о внешности, думай о сути...
Тогда Евгений начал думать о сути, и здесь всё оказалось сложнее - ему хотелось от неё невозможного, сочетания несочетаемых черт характера, но и они со временем стали складываться в цельный образ...
Лучистая боль пронзила всё тело Евгения и словно бы выскользнула из рук. Треугольник порвался, всех пошатнуло, внутреннее свечение пропало.
У самых корней дерева мирно спала прекрасная обнажённая девушка, та самая, о которой Евгений неосознанно мечтал всю свою жизнь... Или почти та самая.
Агасфер достал из своего заплечного мешка какое-то потрёпанное покрывало и укрыл сотворённую Еву.
- И она будет... Такой, о какой я мечтал? - спросил Евгений-совесть Агасфера. Он отчего-то всегда спрашивал то, о чём первый Евгений только думал.
- Не совсем, - Агасфер подмигнул им. - Ведь в акте творения участвовал и я... Я внёс кое-какие исправления...
- Ах ты! - шутливо кинулся на него с кулаками кто-то из Евгениев. Все засмеялись.
- Отойдём от неё, не мешайте ей видеть свой первый сон, - вдруг посерьёзнел Агасфер и после этого замолчал надолго.
Они отошли к другому краю полянки. Солнце ползло к горизонту очень медленно, казалось, что само время замедлилось. Возможно, что действительно было так (от кого-то Евгений слышал, что в самом начале время всегда идёт медленней, чем в конце). Огромная туча теперь закрыла собой уже две трети неба, но дождя всё не было. Евгении стали бурно обсуждать своё прошлое, сначала методично сверяя воспоминания, а потом уже просто предаваясь ностальгии. Как оказалось, в их жизни было не так уж и мало и хороших мест, которые стоило вспомнить. Потом они задумались.
- Как её зовут?
- Допустим, Ева...
- Но ты же не Адам.
- Может, ты выдумывал ей имя?
- Ты же знаешь, что нет.
- Знаешь, а мне кажется, она сама должна знать. Просто спросим её, когда проснётся.
- А когда она проснётся?
- Тогда, когда придёт время; не сейчас, - вмешался неожиданно слабым голосом Агасфер. - Ещё рано... Но я чувствую тучу на горизонте... Всё, как и должно быть, всё, как было когда-то, - он засмеялся, но как-то виновато, с оттенком грусти. - Вот и прошло моё время.
- О чём ты? - недоумённо спросил один из Евгениев.
- Я... Я говорю... - Агасфер сделал шаг поближе к ним, но его ноги неожиданно подкосились, и Евгении еле успели не дать ему упасть плашмя. Они аккуратно подтащили его и положили среди корней одинокого дерева с другой стороны.
- Посмотри, как там Ева, - обеспокоенно сказал Евгений-совесть.
...Ева всё так же мирно спала.
...Агасфер что-то торопливо шептал Евгению-совести, и первый Евгений понял: роли разделились. Теперь их ждут разные судьбы, и он, с судьбою Адама, не должен знать всего, как бы ему не хотелось. Поэтому Евгений отошёл, чтобы не мешать откровению, и нервно переминался с ноги на ногу в стороне. Меньше всего ему хотелось сейчас, чтобы Агасфер умер, но он был более чем уверен, что так случится.
...В очередной раз взглянув на них, Евгений увидел, что Агасфер больше не шевелится, а Евгений-совесть прикрывает ему глаза. Затем он подошёл к Евгению-Адаму.
- Ты должен будешь уйти, верно? - обречённо спросил Евгений-Адам. Другой молча кивнул, а потом произнёс:
- Он просил похоронить его под этим самым деревом. Это очень важно.
- Не так далеко целый город. Мы можем сходить за лопатой...
- Нет. Будем рыть руками, - ответил Евгений-совесть. И сразу после того, как он это сказал, первый Евгений понял, что так будет правильней.
***
Солнце, прижатое тучей к самой земле, начало медленно тонуть за дальней кромкой леса. Два Евгения стояли на краю поляны и прощались, и всё никак не могли разойтись. Они понимали, что никогда больше не будет у них такого понимающего и такого близкого друга. Они ощущали себя семейной парой, в которой один уезжает в длительную поездку и наставляет другого.
- Главное, научить их петь... И танцевать. Как тех индейцев... Кашир наа кууль... Это важно, это непредставимо важно. Наверно, оттого и пришёл конец этой цивилизации, потому что люди перестали танцевать, - говорил Евгений-совесть.
- Но есть же дискотеки всякие, клубы...
- Нет. Ты не понимаешь. Танцы остались. Но они перестали танцевать.
- Кажется, начинаю... Да. Я понял.
Ветер шелестел травой. Если бы не этот шелест, то, прислушавшись, можно было бы услышать дыхание Евы.
- Вот как всё было на самом деле...
- Да уж. Рассказать кому - не поверят.
- Кому?
Неловкая пауза.
- Интересно, сколько этому посоху лет? - указал Евгений-Адам на посох в руке Евгения-совести. - Его сделал этот Агасфер? Или он передаётся из поколения в поколение, а сам изначален, как изначальный язык?
- Ты этого никогда не узнаешь, - улыбнулся виновато Евгений-совесть. - Кстати, это дерево... Даст плоды. Агасфер стал жертвой, жертвой во имя... Чтобы мы не забывали святость этого дела. Сила жизни и смерти перешла из тела Агасфера в это древо. И Ева... Будет бесплодна, пока не съест плода с этого древа, и бессмертна, впрочем, как и ты.
- Древо жизни и смерти?
- Древо жизни и смерти? Но всё едино и неразделимо. Поэтому...
- Древожизнисмерти, - сказали они в один голос. Рассмеялись. И ещё немного молчания...
- Пойду смотреть на пустые города... Смотреть на пустые города и ждать, когда они заполнятся людьми.
- Я постараюсь, чтобы это были хорошие люди.
- Знаешь, я тут думал... Всё меняется постепенно. Пока твоих сыновей будет мало и пока они будут помнить твоё лицо, они будут называть меня Богом, иначе - Отцом. Ведь я - это ты. А потом... Потом возникнет другая легенда, близкая к правде: что некогда был человек, близкий Богу, но чем-то согрешивший; за это он был обречён на вечные скитания по земле, до тех пор, пока Бог не придёт опять.
- Пока Бог не придёт опять... - повторил, словно эхо, Евгений-Адам. - Ты заговорил совсем как Агасфер. Быстро он тебя научил...
- Должность обязывает, - пожал плечами Евгений-совесть, Евгений-странник. Оба они заулыбались, вспомнив одно и то же: как только очнулись после аварии и на свой вопрос "Кто ты?" услышали целую головоломку. Теперь они понимали из неё каждое слово...
- Сложный всё-таки ты человек, Евгений, - посмеялся Евгений-странник. - Целой цивилизации надо было исчезнуть с лица Земли, чтобы у тебя наконец появилась девушка.
- Кто бы говорил...
Они посмеялись друг другу в последний раз и обнялись на прощание. Евгений-странник шагнул в лес и вскоре исчез из виду.
А Евгений-Адам вернулся к Еве, сел под Древожизнисмерти и стал ждать, когда придёт время. Солнце почти скрылось. Его лучи уже не проникали на поляну, запутываясь в кронах деревьев. Заметно похолодало.
"Бог умер, сказал кто-то из моих братьев, - думал Евгений. - Умер и Агасфер. Я так и не сумел понять, равнозначны они или нет. Но если отбросить все сомнения, которые невозможно отбросить, я могу заявить - себе, Еве, миру, небу: мы и есть Бог".
Он не знал, в чём заключается смысл, но знал теперь, что он есть. Наверное, это лучшее, что могло бы быть - ведь с известным смыслом можно спорить и в конце концов даже опровергнуть его, неведомый же смысл при всём желании невозможно отрицать. А значит, и потерять его было уже нельзя. Этот смысл оставался с Евгением навсегда.
...По небу раскатисто прогремел первый гром, самый первый для этого обновлённого мира. Редкие крупные капли зашуршали в траве, словно мыши; одна из них оставила свой влажный след на щеке Евы. Холод и гром наконец вырвали её из объятий сна.