Аннотация: Любить только глазами - удел нерешительных. Писать стихи в стол, зависать у окна с биноклем наперевес и бояться, что кто-нибудь войдет и посмеется над наблюдателем, прячущимся в темноте... Что, если самые дерзкие желания вполне осуществимы, и недостижимый объект из дома напротив - тоже живой человек, которому вполне можно сказать о своем чувстве?
Переезд воспринимается как конец той жизни, к которой привык. О том, что это начало чего-то иного, не задумываешься. Вместо этого прощальным звоном звучат в памяти названия улиц, по которым уже не суждено ходить, имена бывших одноклассников. Привычные маршруты меняются на незнакомые, запахи и пейзажи уступают место новым впечатлениям.
Возвращаться некуда и не к кому -- в старой квартире уже поселились другие жильцы, а семья -- вот она, вся тут. Родные с шуточками переставляют мебель, вешают шторы, раскладывают пожитки из коробок. Со временем я привыкну, обживусь и не буду жалеть о случившемся. По словам родителей, мы совершили очень удачную сделку -- переехали из трешки в подмосковном Подольске в двушку с большой кухней и высокими потолками в Москве. Не центр города, но метро рядом. И несколько остановок на троллейбусе до института, в который я поступил в начале лета.
Отныне мы с сестрой живем в одной комнате, и если для неё это лишняя возможность трещать без умолку о своих впечатлениях от нового района, то для меня это настоящая головная боль. Раньше у каждого из нас был свой угол, и это было чудесно. Когда я начал писать стихи, возможность побыть одному очень помогала сосредоточиться, забыть о проблемах и подобрать правильные слова. Теперь же я вынужден выкраивать время для творчества в те моменты, когда сестры нет дома. Очень не хочется стать жертвой её острого язычка и прославиться в семье как "физик с наклонностями лирика".
В одиночестве так легко мечтать о любви -- представлять себе девушку, способную одним взмахом ресниц, одним легким движением изящной кисти похитить мое сердце. Сколько я ни пытался, ни разу не смог вообразить её лицо, цвет волос. Перед мысленным взором отчетливо вырисовывалась легкая, гибкая фигура, идеальные ножки, по которым мог бы вздыхать ценитель женской красоты Пушкин, а ещё небольшая упругая грудь с маленькими коричневыми сосками, к которым так хочется прикоснуться холодными пальцами и почувствовать, как они реагируют на мое прикосновение...
Я знал, что влюблюсь в её улыбку и походку, что не раз возьму её на руки и закружу в безумном танце, напоминающем полет двух душ. Я буду воспевать её красоту, целовать её следы на паркете и тайком перед сном буду доставать из-под подушки её шелковый платок и вдыхать чарующий запах молодой кожи.
Эта мечта долгое время была моим маяком, той соломинкой, за которую я хватался в минуты отчаяния. Я не мог предположить, что она когда-нибудь осуществится.
Я не помню, как в первый раз взял в руки папин полевой бинокль и стал рассматривать окна в доме напротив. Скорее всего, было уже темно и я стоял посреди комнаты и думал о том, как же трудно жить, когда дома расположены настолько близко друг к другу. Окна в окна, а между ними небольшая детская площадка, деревья и гаражи.
В то лето было невероятно жарко. На последних этажах соседнего дома, очевидно, жара была настолько нестерпимой, что почти все окна были распахнуты настежь. Я заметил, что многие люди никогда не задергивали шторы. Даже по вечерам, когда зажигался свет и квартиры просматривались как на ладони, они по-прежнему ходили в одном белье и не пытались скрыться от любопытства соседей напротив. Я стал невольным свидетелем их быта. Не скажу, что получал особое эстетическое удовольствие, наблюдая за мужчинками в серых от грязи майках-алкоголичках и их неопрятными женами в ужасающих лифчиках, сконструированных наподобие парашюта. Однако пульс чужих жизней успокаивал и помогал расслабиться, поэтому время от времени я брал бинокль и сидел в темной комнате, разглядывая светящиеся окна.
Я заметил, что в квартире на последнем этаже в третьем подъезде никогда не горел свет в маленькой комнате посередине. Вполне обычная семья немолодых людей вела свой нехитрый быт, ничего особенного. Однажды поздно вечером я увидел, что в этой комнате горит свет, и навел туда свой бинокль. За столом у окна в профиль ко мне сидела худенькая девушка и что-то писала. На ней было темное белье. Настольная лампа мягко освещала нежные плечи, тонкие запястья, игра теней подчеркивала изящество талии. Вот она потянулась и встала, и я оценил стройность ног, маленькую аккуратную грудь.
Она подошла к окну и замерла, и я испугался, что она увидит меня. Так легко забыть, что сам стоишь в темной комнате и ничто не выдаст тебя, пока не включишь свет. Я несколько раз вдохнул поглубже, унял дрожь в руках и постарался разглядеть лицо девушки. Правильный овал лица, высокие скулы, заостренный нос, ухоженные брови. Цвет её глаз остался для меня загадкой, и это только подстегивало воображение.
В коридоре кто-то громко хлопнул входной дверью, и я от неожиданности чуть не уронил бинокль. Пришлось поспешно спрятать его в стол -- не хватало, чтобы меня застали на месте преступления. Я вышел в коридор, поздоровался с сестрой, вернувшейся с прогулки и заперся в ванной. В тот вечер меня словно лихорадило: внутри поднималась жаркая волна, она заставляла сердце биться, руки -- искать приятных ощущений и разрядки. Я лежал в теплой воде, представлял себе, как медленно раздеваю незнакомку из дома напротив, как она прижимается ко мне своим гибким телом... Ах, сколько ночей таких мечтаний ждало меня впереди!
Осень стала не только началом первого учебного года в институте, но и счастливой порой вдохновения. Я снова начал писать стихи. Загадочная девушка, которую я про себя называл то эльфом, то сильфом, то манящей русалкой, подарила мне запал для нескольких циклов стихов. Я дерзко мечтал однажды прочитать ей вслух эту восторженную хвалу и сложить к её стройным ногам свидетельство своего восхищения.
Однажды в январе я так замечтался с биноклем, что сестра застала меня за этим занятием и напрямую спросила, кого я так напряженно высматриваю в темноте. Пришлось отчасти признаться ей -- я не знал ни имени, ни адреса своей музы. Я ни капли не пожалел о том, что поделился с сестрой. Оказалось, что её соседка по парте жила этажом ниже, чем таинственная девушка, и хорошо её знала. Так мне стало известно имя -- вполне подходящее для эльфа, кстати -- её звали Нелли. А также номер её квартиры.
Я понял, что пора заявить о себе, но не мог сообразить, как это сделать. Одним прекрасным вечером я рассматривал елочные игрушки и задумчиво теребил гирлянды, и вот тут-то меня и осенило. Я снял с ёлки солидный кусок розовой мишуры и унес его в свою комнату. Там я сложил его в форме огромного сердца и приклеил на оконное стекло. Такое сердце невозможно не заметить -- оно сияет днем и выделяется на фоне темной комнаты ночью.
Через несколько дней я заметил, как девушка наклеивает что-то на свое окно. Я потянулся за биноклем и, не таясь, стал следить за её действиями. Нелли вырезала из бумаги буквы и сложила из них вопрос: "Сердце для меня?".
Мое собственное сердце в этот момент чуть не проломило мне грудную клетку. Я лихорадочно нашарил на столе чистый лист бумаги и вырезал из него две буквы "ДА" и большой восклицательный знак. Я приложил их к стеклу в надежде, что она ждет моего ответа и никуда не ушла. Девушка приложила руку к груди, потом повернулась к столу и стала что-то лихорадочно вырезать из бумаги. Вскоре на её окне возник новый вопрос "Почему?".
Я целый час вырезал из бумаги ответ - "Потому что нельзя быть на свете красивой такой". Она все это время сидела у окна и смотрела на меня, а я делал буквы и боялся возможной реакции на комплимент. Вдруг она встанет и уйдет, задернет шторы раз и навсегда или выложит из бумаги что-нибудь обидное в ответ?
Мои опасения были напрасны. Она не дождалась, пока я наклею последние буквы. На этот раз ножницы не потребовались. Девушка написала маркером на большом листе бумаги свой телефон и два слова - "Позвони мне". Я записал драгоценные цифры и на негнущихся ногах пошел на кухню -- мама позвала всех ужинать. Уходя из комнаты, бросил последний взгляд на окно напротив и увидел, как Нелли машет мне на прощание рукой.
Я так и не решился позвонить ей -- не смог придумать, как начну разговор. Вместо этого я придумал план обольщения, который показался мне безукоризненным. Самым красивым почерком я выписал из своей заветной тетради лучшие стихи, посвященные ей, вложил в нарядный конверт и подписал "Для той, чье имя звенит как ручей -- НЕЛЛИ". На следующий день я убедился, что девушка одна дома и пошел доставлять письмо. Я не доверил такую ценность Почте России, не стал класть в почтовый ящик в подъезде -- решил положить у порога и позвонить в дверь, чтобы она сама нашла таинственное письмо, а я ждал бы этажом ниже и ушел бы домой после того, как она вернется с конвертом в квартиру.
Однако все получилось совершенно иначе. На мой первый звонок никто не вышел, и я позвонил ещё несколько раз. Дверь резко распахнулась, я еле успел отскочить назад. На пороге стояла Нелли в потертых камуфляжных штанах, дырявой футболке с названием какой-то неизвестной мне рок-группы, её лицо было разрисовано болотными полосами, как у индейца на войне, а зеленые глаза горели недобрым огнем. В руке моя воинственная фея сжимала большой топор.
--
Что надо? - спросила она довольно сурово.
--
Эээ. Мммм. - От потрясения я внезапно разучился говорить и молча протянул ей письмо.
--
А. Интересненько. Я прочитаю прямо тут, ты не возражаешь? - она взяла конверт, ловко открыла его и вытащила сложенные листки со стихами. - Ух ты, мне ещё никто не посвящал стихи... Так приятно! Спасибо!
Удивительно, но за эти несколько минут её лицо заметно смягчилось, щеки залил румянец, заалевший из-под грубой маскировочной раскраски. Нелли смело посмотрела мне в глаза и поинтересовалась:
-Ты, случайно, не тот мальчик из дома напротив, у которого на окне большое сердце из мишуры?
-Да, это я.
-Заходи, не стой на лестнице. Будешь чай? Кстати, как тебя зовут? Вот я, например, Неля, а друзья называют меня Перепёлкой...
Я сам не понял, как оказался в её комнате на диване. Нелли принесла откуда-то красивую резную доску, крошечный чайничек и совсем маленькие пиалки, разлила в них ароматный чай. Мы выпили за встречу. Я больше молчал и жадно ел её глазами, не таясь. Она рассказывала о себе, о том, как её потрясло сердце на моем окне и спрашивала меня, чем я интересуюсь, на какие концерты хожу. Я что-то говорил в ответ и думал, как же она прекрасна -- моя сбывшаяся мечта сидит рядом со мной на диване, подливает чай и мило общается. А я жадно раздуваю ноздри, поглощаю запах её кожи и волос и чувствую, что вот-вот взорвусь от избытка эмоций...
Нелли ставила чайные принадлежности на стол и уронила на пол ситечко для заварки. Я быстро нагнулся за ним и опередил её, но вместо того, чтобы взять злосчастное ситечко, я поймал тонкую руку и рванул девушку к себе. Она не удержалась на ногах и села ко мне на колени, а я, глядя в её изумленно распахнутые глаза, поспешил поцеловать её.
Меня охватило некое подобие безумия -- я целовал её, прижимал к себе, не мог отпустить -- казалось, что я умру, если не буду чувствовать вкус её губ, если перестану ощущать тепло её кожи. Я повалил её на диван и начал срывать с неё эти нелепые одежки, слизывать с алеющих щек невкусный болотный грим. Она не отталкивала меня, но и не стремилась навстречу. Я быстро расправился с лифчиком, стащил с неё штаны. Нелли лежала подо мной в одних тоненьких трусиках и смотрела на меня, не в силах вымолвить ни слова. В тот момент я по неопытности не сомневался, что на неё накатила не меньшая по накалу страсть, но она молчит и не сопротивляется, потому что хорошо владеет собой.
Я ещё раз страстно поцеловал её, прижавшись всем телом, и стал раздеваться сам. Вдруг послышались сдавленные рыдания. По щекам Нелли потекли слезы, она судорожно вывернулась из-под меня и сжалась в комочек на краю дивана. Девушку трясло, и я понял, что вел себя как последний дурак. Мой напор напугал её, и, должно быть, она подумала, что я пытаюсь её изнасиловать.
Мир за одну секунду вывернулся наизнанку -- только что я был счастливым возлюбленным, и вдруг увидел себя со стороны -- мерзкое, похотливое животное. Я впопыхах оделся и скорее покинул квартиру, в которой я только что сам растоптал надежду на взаимность.
Прошли годы, но я до сих пор помню эту печальную историю. С того дня окна в комнате Нелли всегда были наглухо зашторены, а сама она ходила по квартире только полностью одетая. Кажется, я нанес неизлечимую травму человеку, которого полюбил,и не в моих силах что-либо исправить. Через несколько лет в той квартире поселились другие люди, и я не знаю, как сложилась дальнейшая жизнь музы из дома напротив. Я не смог бы найти подходящие слова извинения при встрече, для меня такая неизвестность даже лучше.