Заяц был у меня "привязан" с ранней осени: я ещё в начале сентября заприметил его лёжку в березняке. Дождавшись первого снега и решив провести выходной на охоте, я с первым автобусом кинулся в лес.
Зайчина вымахнул из-под куста и, после моего выстрела, кувыркнулся через голову. Засовывая добычу в рюкзак и подумывая о том, что вполне могу успеть на второй автобус в город, я увидел своего приятеля Дениса, который продирался на звук выстрела вглубь леса, ведя на сворке выжловку Жульку.
- Привет! - окликнул он меня. - Это ты стрелял?
- Ага, - я вытащил из незавязанного ещё рюкзака зайца и показал. - А ты куда?
- Да, не знаю... В сторону Лунёва пройду. Может, Жуля поднимет кого - погоняем, - ответил
он.
- Пороша мёртвая, - возразил я. - Заяц не вставал, а лису она у тебя не гоняет. Может и мне
с вами прогуляться? Я ещё пару лёжек знаю. Сами поднимем, а потом уж она и поработает.
- Пошли! - обрадовался Денис.
Больше в тот день мы никого не подняли и никого не погоняли. Убрели в такую даль, что опоздали на последний автобус и пришлось топать ещё километров пять на трассу, где автобусы ещё ходили. Эти последние километры совсем нас измотали, и мы еле передвигали ногами. Денис - сухонький, небольшого росточка парнишка, но, как и положено мужику, с гонором:
- Денис, ты устал? - спросил я.
- Да, вроде нет, - соврал он, выпрямляя ссутулившуюся спину и принимая бодрый вид.
- Может возьмёшь мой рюкзак с зайцем и ружьё? - коварно предложил я. - Они меня за
день измотали, едва ногами шевелю.
- Давай, - буркнул упрямый Денис, и его лицо, утратив напускную бодрость, стало мрачным и
замученным.
- Топай уж, аника-воин, - улыбнулся я. - Как бы ещё мне потом не пришлось тебя самого
тащить.
- Куда мы торопимся? Давай перекурим, - через минуту предложил я.
Перекур, хоть и было, потом, тяжело подниматься с валежины, прибавил не надолго нам сил, и мы успели к последнему автобусу.
Дома я оказался в двенадцатом часу вечера. Едва хватило сил раздеться и приползти на кухню. Плотный ужин с горячим чаем совсем расслабили усталые члены, и я начал клевать носом уже за столом. Бросив взгляд на рюкзак с зайцем, я пожалел, что не отдал свою добычу Денису, и решил не откладывать на завтра то, что мог бы вообще не делать, будь я поумнее. Подвесив зайца на распорке в ванной, я снял шкурку и выпотрошил тушку. Внутренности, голову и пазанки я сложил в пакет, а тушку убрал в холодильник. На чистку ружья сил уже не осталось, чистить его сегодня, я и не собирался, но оставался ещё пакет с головой и всем остальным.
Хранить это добро на кухне до утра желания не было, как не было и желания опять одеваться и тащиться к мусорным контейнерам у дальнего конца моей хрущёвки. Решив, что вечно голодные городские вороны обрадуются такому угощению, я, не долго думая, кинул пакет в форточку. Жил я на пятом этаже, и пакет очень ловко попал в развилку сучьев растущей под окном берёзы. Падающий из моего окна свет, хорошо освещал его. Повисев немного, раскачиваемый ветром, пакет медленно и грациозно изогнулся, но не упал вниз, а, просто выпустив гирлянду заячьих кишок, остался висеть вместе с ними на берёзе, как раз напротив кухонного окна моих соседей с четвёртого этажа. Я пожалел, что наш дом не девятиэтажный и мой пятый этаж последний, вспомнил набожную бабу Веру, свою соседку с четвёртого этажа, которая откровенно не одобряла моей охотничьей страсти, и пошёл одеваться. Накинув старенькую куртку на голое тело и сунув ноги в ботинки, я вышел на улицу. Улица встретила меня неприятным ветром с метелью. Снега навалило уже много, и он неприятно сыпался в не завязанные ботинки и за шиворот на голую грудь. Обойдя дом, я полез по сугробам к берёзе. Как водится, нижние сучки уже давно обломали дворовые мальчишки и упругие, гладкие берёзовые бока становились пригодными для обезьяньих упражнений где-то на четырёхметровой высоте: там начинались сучья. Вначале робко и застенчиво, (на куртке оказалось всего две пуговицы, да и те были ближе к подбородку, нежели к ногам), я прижался к ней голым животом, потом совсем уже нагло, по-есенински, "как жену чужую" облапил эту "фригидную", до обледенения, "особу" и полез наверх. К тому моменту, когда я смог дотянуться до сучка, мои пальцы превратились в сосульки, и я благополучно рухнул в сугроб. Вытряхнув из-под куртки снег и обозвав Есенина некрофилом, я полез по сугробам к стене соседнего дома: где-то там, под снегом, должны были валяться строительные леса, забытые малярами, после летнего ремонта здания. На моё счастье, мне очень скоро попалась металлическая, ржавая лестница метров пяти длиной. Выдрав её из кучи железных труб и снега, я поволок её к берёзе. По дороге я ясно понял, почему наши родственники, всякие там мартышки, живут только на юге: там у них руки не мёрзнут, да и таскаться по таёжным сугробам с лестницей тяжело. Холод давал о себе знать и я, приставив лестницу к берёзе, наплевав на есенинские сантименты, поспешил занять пустующую экологическую нишу. Вскарабкавшись по сучкам наверх, я скинул пакет вниз, проводил его заботливым взглядом, опасаясь, что он опять зависнет ещё где-нибудь, и спустился сам. Лесенку я просто уронил в сугроб, чтобы не волочь её назад, а пакет, покрутив в руках, решил, все же, чтобы не тащиться с ним вдоль всего дома на помойку, бросить где-нибудь тут, но подальше от окон. Размахнувшись, что было сил, я метнул его через забор воинской части, к которой почти примыкал ближайший торец моего дома. Или я уже совсем выбился из сил, или предательский порыв ветра затормозил полёт пакета, только он, совсем уже было перелетев, неожиданно зацепился за колючую проволоку на вершине забора и повис, традиционно выпустив из своих недр эту дурацкую гирлянду. Скорее машинально, нежели по здравому умыслу, я полез на забор. Сев верхом на бетонную плиту, я отогрел дыханием руки и потянулся к пакету. Проволока, на которой он висел, была укреплена в четыре ряда на кронштейнах, как это принято в концлагерях и обращена внутрь воинской части, как я понимаю, не из-за боязни
шпионских диверсий, а из-за боязни солдатских набегов на город. Я так усердно тянулся за пакетом, который висел на колючках дальней от меня и самой высокой, относительно вершины забора, проволоки, что потерял равновесие и рухнул вниз. Ржавая "колючка", не выдержав моей тяжести, порвалась и я оказался в сугробе на территории воинской части. Старая куртка приобрела несколько дыр от братаний с колючей проволокой, но кожу мою защитила. Став на ноги и машинально подняв пакет, я услышал какой-то шорох и повернулся: здоровущая овчарка, уже оторвалась от земли и, со всей тяжестью своей туши, летела на меня. Я опять оказался в сугробе, не успев даже, как следует испугаться. К тому моменту, когда меня прошиб холодный пот, овчарка уже удирала от меня бодрой рысью, таща в зубах пакет с потрохами и приветливо размахивая хвостом. Её проводник оказался не настолько голодным и совсем не заторопился за своей спутницей: вскинув автомат, он сказал мне: "Руки вверх!".