Аннотация: Несколько историй о медведях и охота на них
МЕДВЕЖЬИ ИСТОРИИ
МЕДВЕЖЬЯ БОЛЕЗНЬ
В начале восьмидесятых приехали мы в Кинешму. Дело было в конце апреля и прибыли мы на весеннюю охоту. У Сергея Борисова жил там родственник - дядя. Был он тёзкой нашего друга: его тоже звали Сергей Борисов. Только был он уже пенсионером, и мы величали его Сергей Николаевич.
Кинешма, если кто не в курсе, стоит на Волге. Это северная окраина Ивановской области. Но за Волгой есть ещё небольшой кусочек этой области, неизвестно по каким административным причинам затесавшийся в Костромскую землю. Вот в этом непонятном "аппендиксе" была родная деревня Сергея Николаевича. От деревушки осталось три домика, один из которых принадлежал ему. Сергей Николаевич тоже был охотник и в свою заброшенную деревушку поехал вместе с нами.
Переправились на пароме через Волгу и минут через сорок прибыли на место. Открыли дом, протопили печь, сварили нехитрый ужин и сели за стол. Охота открывалась на следующий день, и мы решили отметить наш охотничий праздник. Как всегда в таких случаях все разговоры крутились вокруг охоты. Кто-то завёл рассказ о медведях и вскользь упомянул о "медвежьей болезни", которая случается, порою, с косолапым от испуга и приводит его к смерти. Сидевший до этого момента молча, Сергей Николаевич подставил разливающему стопку и произнёс:
--
Я, ребятишки, пожалуй, самый крупный специалист по части этой "медвежьей-то болезни".
--
Что-то, дядька, ты никогда мне про это не говорил, - Серёга Борисов налил ему водки.
--
Так мы всегда в обществе баб встречались, - Сергей Николаевич подцепил на вилку кусок колбасы, - а при них про это как-то неудобно говорить было. Вот теперь самое время: одни мужики и все сплошь охотники.
Он выпил, закусил, обвёл взглядом притихшую компанию, выбрал, почему-то, меня в качестве основного слушателя, и рассказал такую историю.
Дело происходило в канун Великой Отечественной Войны - весной 1941 года. Сергею Николаевичу как раз исполнилось восемнадцать лет. В Кинешме он купил по случаю у какого-то старичка двустволку двадцатого калибра Августа Лебо изготовленную в 1895 году для магазина Лардере в Петербурге. Едва добравшись до родной деревни со своей покупкой, Сергей Николаевич в первый же вечер отправился в лес на вальдшнепиную тягу. Десяток патронов, заряженных девятым номером дроби, старичок-продавец отдал ему даром. Вот идёт он вдоль лесного ручья, щурится от вечернего солнышка, слушает пересвист рябчиков, перекличку дроздов, смотрит на плещущихся в воде хариусов, собравшихся на нерест. "Ну, - думает, - надо девятку зарядить: скоро стемнеет и вальдшнепы полетят". Что такое "вальдшнеп" он представлял слабо. Это старичок, который ему ружьё продал, посоветовал ему, не мешкая, проверить замечательный бой ружья на вечерней тяге. Порасспросить подробнее об этой самой "тяге", Сергею Николаевичу не позволило самолюбие: хотелось ему в глазах дедушки-продавца выглядеть опытным охотником. Но, общий смысл сего действа он уловил: летят над лесом эти самые вальдшнепы в сумерки. Вот он и забрался вдоль ручья в такую глухую урёму, что в ней и посреди ясного дня всегда сумрак стоит от густых, огромных елей. Только он сунул в стволы бескурковки патроны, ловко клацнул стволами, складывая ружьё, как к нему на этот звук из-за разлапистой ели выскочили два меховых комка, каждый не больше зимней шапки, и покатились в самые ноги. Не добежав до него метра три, эти самые комки остановились, и один из них встал дыбком на задние лапки. "Мишутка! - обрадовался Сергей. - Ишь ты, какие крохи!" И тут из-за ели рявкнуло так, что небо с овчинку показалось. "Меня, как гвоздями к земле прибили, - признался Сергей Николаевич. - Надо бросить ружьё, развернуться и бежать во всю прыть, а меня какой-то ступор хватил: пальцем пошевелить не могу! Только глазами лупаю". Выскочила из-за той же ели медведица, в два прыжка оказалась в двух метрах, встала на дыбы и рявкнула так, что от её слюны стало мокрым его лицо. "Вот в этот самый момент и случилась со мной эта самая "медвежья болезнь", - Сергей Николаевич выпил ещё рюмку. - Паника внутри такая, что до сих пор удивляюсь, как я от страха на месте не помер. Медведица-то маленькая - ниже меня ростом, когда на дыбах стояла. Может в первый-то раз её мой рост и смутил. Опустилась она на передние лапы, развернулась чуть, да как поддаст одному дитю лапой, что оно как мяч по тропе отлетело, а второе дитё следом бросилось. Мамаша на дыбы. Ко мне повернулась, да как рявкнет снова! Я уже ничего не чувствовал, кроме сырости: на лице брызги от её слюны, в штанах по ляжкам бежит. И стою, как соляной столб. Думаю, что это меня и спасло. Медведица крутнулась, опустилась на передние лапы и за медвежатами кинулась. Только у меня в сознании затеплилось, что, мол, чудом жив остался, как она, догнав медвежат, опять поддала одному, потом другому. Видит, что малы они быстро бегать, развернулась и опять ко мне! Опять в двух метрах встала, рявкнула, только брызги из пасти, и посмотрела такими жестокими глазами, что я много чего в этом взгляде понял: "Стой, гад, на месте! Не думай и шевелиться, пока детки мои бегут". Развернулась и за медвежатами вдогон кинулась. Только я, было, дух перевёл, как она мигом их догнала, проверила, что всё с ними нормально, и опять ко мне! Опять встала метрах в двух, вновь обдала меня слюной, опять меня морозом по коже ободрало, опрокинулась и снова за медвежатами бросилась. Больше уже не возвращалась. Я теперь думаю, что мой ступор меня спас, а медведицу обескуражил. Она, я думаю, посмотрела, что я стою себе, да и подумала, что этот парень не так уж прост, как кажется: раз он так стоит, значит, чувствует силу за собой и не боится ничего, даже рукопашной. И спасовала сама. И ветер от неё дул. Она моей "медвежьей болезни" и не чухнула. Представился я ей, вероятно, хладнокровнейшим богатырём, который только из-за великого чадолюбия не сожрал её детушек, да и её жить на белом свете оставил". Минут пять он ещё стоял, не шевелясь, приходя потихоньку в чувства. Когда ужас совсем его отпустил, Сергей Николаевич опустился на землю. Просидел на мокрых штанах ещё минут пятнадцать, прежде чем смог подняться на ноги и спуститься к ручью. "Всё, вплоть до сапог, пришлось мыть: и портки, и подштанники, и обувь, - Сергей Николаевич улыбнулся. - Всех харюзов в ручье, небось, потравил. Руки как у алкаша тряслись, колени ходуном ходили. Приплёлся в деревню в кромешной темноте. Ружьё закинул на сушила и только уже после войны, когда с фронта вернулся, я его оттуда достал".
КАРЕЛЬСКИЙ ДРЫНГУЛЬ
В том же году, только уже осенью, понесло нас в Карелию на охоту. Там тоже жил дядька у другого нашего товарища. Правда, дядька не был охотником, но рыбалкой занимался серьёзно. Покидали в багажники ружья, палатки, сели в машины и, меньше чем за сутки, добрались до побережья Белого моря. Выспались на полатях в избе дяди нашего друга, и пристали к родственнику с расспросами о местонахождении егеря: путёвки надо взять, расспросить, что да как, сориентироваться в обстановке и местности. Дядька долго морщил лоб, чесал затылок, потом привёл соседа. Сосед тоже был рыбаком, но посоветовал нам съездить на поиски егеря в посёлок дальше по побережью. Километров через тридцать этот посёлок нашёлся. Какой-то местный мужичок, в ответ на наши расспросы, уверенно направил нас ещё на двенадцать километров вглубь материка. По описанию мужика, быстро нашли нужный дом в деревне. Постучали в окошко. Отдёрнувший занавесочку егерь, увидев два "Жигуля" и восемь молодых амбалов, явно испугался: не часто в этой глуши появлялось столько народа.
--
Чего надо? - настороженно спросил он через форточку, не торопясь выходить из дома.
--
Мы на охоту приехали, - кто-то подал голос. - Путёвки хотели взять.
--
А у вас что, билетов нет? - егерь ещё больше насторожился.
--
Есть! Есть! - загалдели все и вытащили из карманов документы.
--
А-а-а... Так у вас ружья не регистрированные? - догадался егерь.
--
Регистрированные! Регистрированные! - опять заговорили все, доставая из билетов книжечки разрешений на хранение и ношение ружей.
--
Так какие вам, на хрен, путёвки? - возмутился егерь. - Идите и охотьтесь. На сколько приехали?
Мы были просто ошарашены его вопросами и ответом:
- На неделю. Может чуть больше, - кто-то подал голос. - Дней на семь, или десять. Отпуск у нас.
--
Больше одного лося не бить, - егерь почувствовал себя в своей тарелке. - Проверю, учтите.
--
А медведи тут у вас есть? - успел спросить Вовка Широков.
--
Этих хоть всех перебейте. Только у вас и одного добыть не получится, - егерь закрыл форточку и задёрнул занавеску.
Мы минут десять курили, но егерь, видимо, посчитал свою миссию оконченной и к нам не вышел. Обескураженные и растерянные мы сели в машины и отправились обратно. Года через два я от одного знакомого узнал, что путёвки в Карелии были бесплатными, а раз так, то егеря не утруждали себя их выписыванием и проверянием их наличия. Путёвка писалась, как индульгенция, местным, чтоб хоть какой-то документ у них был, если уж нет билета или разрешения на ружьё. Нам, зажатым прессом правил, ограничений и условностей Средней полосы, всё это было странно и не понятно. Особенно в тот момент. Словом, мы едва всё себе не испортили. Мы повели себя, как канарейки, выведенные в клетке: открытая дверца совсем не тянет их упорхнуть, а боязнь открытого пространства вызывает у них инфаркт. Нам мерещился какой-то невероятно изощрённый подвох, направленный на лишение нас права охоты и оружия. Спасибо рыбакам - дяде и его соседу. Они подняли нас на смех:
- Нужны вы тут кому! Он же даже не поинтересовался, куда и к кому вы приехали. Напрямки ему сюда больше тридцати вёрст добираться, тем более что он и не знает, что добираться надо сюда, а не в другую сторону. Сказал: охотьтесь, вот и нечего голову ломать. Он и одного-то кого ужучить в тайге подумает прежде, а вас целая орава. Чай, не последний он тут дурак, чтоб кверху пузом, как дохлая треска, в заливе жмуриком плавать. И не робейте даже - идите с богом!
Нас всё это не слишком успокоило, но аргумент расстояния и неизвестности егерю нашего местоположения, немного успокаивал. Скрепя сердце, решили выступить с утра вдоль речки, впадающей в море. Разумеется, двигаться предполагали от побережья вглубь тайги. Навигаторов тогда не было, топографические карты были засекречены: речка была реальным ориентиром, вдоль которого можно было двигаться и не бояться заблудиться. Река бежала по очень неровному рельефу: то каменистые берега, то болота, где речка разливалась озёрами.
На третий день похода вышли на огромное озеро, сквозь которое протекала наша речка. На мысе, образованным берегом озера и руслом вытекающей из него реки, стояла малюсенькая избушка, не больше нашей деревенской бани. Только крыша на ней была не двускатная, а односкатная, как на сараях. Единственное окошко болталось на одной нижней петле, дверь была выбита и валялась на пороге. Вокруг было разбросано какое-то тряпьё, перемешанное с пустыми пачками макарон, соли, сахара и полиэтиленовыми пакетами от каких-то продуктов. Всюду валялись вороха спутанных и порванных сетей, разбитые деревянные бочки и поломанные доски. На крыше сидел небольшого роста рыжеволосый небритый мужичок в драной телогрейке, ватных штанах и кирзовых сапогах. На коленях у него лежала ржавая ижевская одностволка с перевязанным грязным бинтом цевьём.
--
Здорово, мужики! - с характерным северным говорком приветствовал нас мужик. - Кумжу и сига половить пришли?
Познакомились. Мужичка звали Колька. Он спрыгнул к нам с крыши. Мы объяснили ему, что рыбу ловить мы не собираемся, что мы охотники. Впервые в этих местах. Идём вверх по реке, охотимся на уток и рябчиков, и даже добыли пару глухарей на речных галечниках.
--
Охотники? Это хорошо, - хохотнул Колька. - Дрынгуль есть?
--
Чего?
--
Дрынгуль.
--
Какой дрынгуль?
Колька переломил одностволку, вынул буро-оливковую латунную гильзу и, повернув её дульным концом вверх, сунул мне в руку. Я заглянул в гильзу, увидел странной формы пулю, залитую жёлтым парафином от декоративной свечки, и передал патрон по кругу.
--
Пули, что ли? - догадался я.
--
Ага, ага, - закивал Колька. - Мишка избу разворотил. Всё сожрал и поломал, что мог. А у меня только один дрынгуль. Вот сижу второй день. Жду. Может, придёт ещё.
--
Ты дрынгуль-то свой в напёрсток отливал? - Вовка Широков вернул патрон хозяину. - Больно уж вмятинки по верху характерные.
--
Ага, - кивнул Колька. - У тёщи сразу после свадьбы увёл. Уж двадцать лет ими стреляю. Тут у меня лет восемь другой мишка-то жил. Тот смирный был. Да я, по-пьяни, прошлым летом его хлопнул, тока лапки сбрякали. Это лето тут пусто было, да вот откуда-то принесло этого нахала. Надо его порешить, а то, если он тут останется, не житьё: вона, полюбуйтесь - все бочки с солёным сигом переломал и рыбу слопал.
--
Ты тут живёшь, что ли? - удивились мы.
--
Не, я в лесхозе на пилораме работаю. А это у меня дача. Рыбу ловлю, маленько лося стреляю. Баба с детьми ягоды тут берут, грибы. Тоже отдыхают по неделе, бывает. Два бочонка брусники, чёрт лохматый, сожрал. И третий опрокинул и до половины слопал. Может, придёт доедать.
Мы дали ему свои пулевые патроны, и Колька скис: ижевка его была шестнадцатого калибра, а у нас сплошь двенадцатый. И обстучать до нужного диаметра нашу пулю было бессмысленно, поскольку у него не было при себе гильз нужного калибра. Тихонько переговорив между собой, решили, что мы такую тропу по берегу проломили, что сюда уже никакой мишка до следующего года не придёт, попрощались с Колькой и двинулись дальше. Николай дал нам на уху пяток свежих сигов и забрался на крышу. Помахали ему, он нам, и пошли вдоль озера.
Через четыре дня мы возвращались тем же путём. Кольки на крыше не было. На поляне перед избушкой всё было прибрано. Дверь стояла на месте, окно приведено в порядок. "Не дождался мишку, - подумал я. - С одним дрынгулём решил не рисковать". Все, кажется, пришли к такому же выводу, но тут Вовка Широков, заглянув за угол избушки, оторопело остановился и поманил нас рукой: во всю стену теневой стороны избы была растянута свежая медвежья шкура. Под жердяным лодочным причалом, покачиваясь на течении, белела облитая салом привязанная в полводы половина медвежьей туши. Переднюю часть туши Колька, вероятно, уже сплавил по озеру в свой лесхоз. Медведь был никак не меньше двухсот килограммов веса. По дырам на шкуре было видно, что Колькин дрынгуль пробил навылет шею сразу же позади головы, раздробив шейные позвонки. Мишка, в самом деле, оказался нахалом. За это и поплатился.
ШАТУН
Впервые в Заполярье я попал ребёнком - поехал к старшей сестре на Кольский полуостров в летние каникулы после третьего класса. Догадываюсь, как там живётся людям теперь, а в те годы это был сказочный край: я готов был локти кусать от досады, что я ещё слишком мелок и не могу там навсегда остаться. Кого-то родители летом возили на Чёрное море, а меня просто сунули в поезд на Ленинградском вокзале в Москве и отправили одного на Белое море: там сестра встретит.
Всю неделю я лазил по окрестным сопкам, пугая куропаток, ловил на красную тряпочку треску в заливе или небольшую беломорскую селёдку на голый крючок, лишь бы он был блестящий, а в выходные мы ехали с мужем сестры в тайгу на рыбалку. Ловить приходилось каких-то неизвестных мне сигов, кумж и хариусов, но привозили мы постоянно только плотву, окуней и щук. Самостоятельно ловить рыбу я начал в четыре года и зятя своего я перелавливал. Особенно его удивляло, как много я мог наловить щук, бегая с удочкой и полиэтиленовым пакетом живцов по берегу и облавливая все подозрительные на наличие хищника места. На третьи выходные, наслушавшись о наших рыболовных приключениях, с нами поехали два мужика с работы зятя. Одного мужика звали Николай. Он был родом из Одессы и жил на Севере уже лет двадцать. А второго звали Константин. Он родился в Кандалакше и всю жизнь только и делал, что ловил рыбу и на море, и в пресных водах. И выяснилось, что ларчик просто открывался: муж сестры рыболов был ещё тот, а я просто не знал, как надо ловить сига и кумжу, но отлично знал плотву и щуку. Поэтому только они нам и попадались.
На одной из совместных рыбалок, когда мы сидели возле костра, дядя Костя рассказал историю о шатуне, свидетелем которой он стал в середине шестидесятых, когда работал на небольшом горно-обогатительном комбинате. Это был небольшой рудник и посёлок рядом. Жителей было человек восемьсот. Поселковое кладбище располагалось километров за шесть от посёлка: только там грунт позволял рыть могилы, а рядом - только базальт. Выдался какой-то неудачный год для медведей, и в начале зимы поселковые мужики застрелили парочку шатунов, которые забрели в посёлок. А в конце зимы, в марте, умерла какая-то бабушка. Директор комбината выделил бульдозер, чтобы пробить дорогу через сугробы на кладбище. К бульдозеру подцепили сани с теплушкой, в которую села бригада землекопов для рытья могилы. В этой бригаде был и дядя Костя. На кладбище они застали страшную картину разорения: могилы были раскопаны, гробы поломаны, останки покойных раскиданы. Всюду были медвежьи следы.
Дело в том, что в условиях вечной мерзлоты, похороны по традиционным нашим обрядам представляют собой довольно трудновыполнимую задачу: мерзлота, подпирая снизу, норовит выкинуть из земли всё инородное, что в неё закопают. Могилы не являются исключением: за несколько лет мерзлота выталкивает на поверхность гроб и его приходится перезахоранивать. Медведь случайно забрёл туда в начале зимы, воспользовался этим обстоятельством и разорил всё кладбище. Посёлок был небольшой, народ в основном пришлый, за могилами ухаживать было некому, и большинство захоронений лежали почти на поверхности, выжатые мерзлотой наружу. Шатун это дело учуял, и всю зиму прожил на человеческих останках, которые довольно сносно сохраняются в вечной мерзлоте. Возможно, что медведь дожил бы до начала вегетации растений, если бы не умерла бабушка, и на кладбище не появились люди. В кабине бульдозериста нашлось ружьё, из которого и убили мародёра.
"Я, признаться, - закончил свой рассказ дядя Костя, - был лучшего мнения о медведях. Не в том смысле, что они не побрезгуют мертвечиной - этого у них не отнять, а в том, что медведи, по крайней мере, тот шатун, не такие уж морозостойкие, как может показаться: на голом снегу, как волк и лисица, он не спал, а наделал по всему кладбищу гнёзд, наломав соснового лапника. А самые нежные у него оказались ступни: все четыре были обморожены, сильно отекли, растрескались и кровоточили. Он и убежать от нас не мог, и на нас броситься в полную силу у него не получилось".
ДВЕ ОХОТЫ
Несколько лет назад пришлось мне поехать в Тайшет. Дело происходило в конце октября, охотничий сезон повсеместно открыт, и я прихватил с собой ружьё. В Тайшете уже лежал снег, а мне предстояло провести в тайге пару недель. На месте я познакомился с отцом и сыном Столяровыми. Узнав, что я охотник, они пригласили меня на медведя. Это была не коммерческая охота на берлоге, когда пришлому "варягу" продают место спячки медведя, а обычная добыча зверя, на которую меня пригласили из дружеских побуждений. Какой же нормальный охотник смог бы от такого предложения отказаться? Этот медведь, как они думали и впоследствии эти предположения подтвердились, пакостил им всё лето: разорил зимовье два раза в течение двух месяцев. Младший Столяров, по первой пороше, сумел соследить зверя, когда тот шёл ложиться в берлогу. По сибирской традиции попарились в бане перед охотой и затемно вышли, чтобы никому не попасться на глаза. Медведь лёг недавно, ещё не облежался, поэтому свои роли распределили заранее и у берлоги вели себя очень тихо. Однако медведь нас услышал, наполовину выскочил из берлоги, но почему-то оробел, рявкнул и скрылся обратно. Младший Столяров только собрался заткнуть открывшееся чело берлоги жердиной, как мишка на секунду опять показался и старший Столяров успел послать ему смертельную пулю в голову. Всё действие, если не считать приготовлений и времени потраченного на дорогу к берлоге, заняло меньше минуты. Всё произошло до обидного быстро и не интересно: застрелили медведя, словно какого-то Тузика в конуре. По здравому размышлению, я, конечно, понял, что нормальная охота на берлоге именно такой и должна быть: наипервейшая задача - не дать этому опасному зверю вырваться на волю, где он может натворить бед, искалечив или убив охотников. Надо именно как Тузика в конуре его и добыть. Как не пытался я в уме оправдать прагматизм этой охоты, уважения к Ширинскому-Шихматову поубавилось. Возможно от моего недомыслия.
Три года назад охотился я в Кировской области со своей легавой. Был август, повсюду было полно тетеревиных выводков, и каждый день приносил массу впечатлений. Жил я у егеря, а по соседству, в купленном вскладчину доме, жила компания охотников из Кирова. Не совсем "жила", а приезжали они в пятницу после работы и уезжали в воскресенье ночью. Но и на неделе каждый вечер кто-нибудь приезжал посидеть на лабазе. Мужики очень серьёзно относились к своей охоте: с весны покупали несколько тонн овса и гороха, нанимали трактор, вспахивали и засевали делянки возле построенных лабазов, летом покупали лицензии на кабана и медведя и с первого августа начинали сидеть на овсах. В очередную пятницу они приехали, быстренько перекусили и разъехались по своим лабазам. Часов около двенадцати ночи нас разбудил стук в ворота и лай собак во дворе. Мы вышли.
--
Рашид, я медведя подранил с лабаза, - обратился к егерю Иван, - Давай, собирайся. И собак прихвати.
--
Они у меня по медведю не приучены.
--
Всё равно давай возьмём: может, пойдут.
--
Да вы что, мужики, - спросил я, - разве не ночь на дворе? Дождитесь утра, дайте мишке отлежаться, может он к тому времени сам "уснёт". Как вы собираетесь в такую темень его искать? Это же не телок.
Видимо, у всей компании в голове были такие же мысли, но Иван закусил удила и ничего слушать не желал:
--
Я пятьдесят лет с малолетства охочусь, надо немедля его добрать.
Иван был самым старшим из компании и все пошли у него на поводу. Даже Рашид молча собрался, взял двух своих лаек и сел с ними в "буханку". Они уехали, а я остался за них переживать. Часа через два, все целы и невредимы, вернулись, высадили Рашида с собаками у ворот, а сами поехали дальше в свою избу.
--
Ну, что там? - спросил я Рашида.
--
Не надо было ехать. Только подшумели зря. Медведь метрах в ста от овсов лежал. Утром бы сразу добрали. А теперь он чёрт знает куда уйдёт. Собаки по крови до него добежали, он на них рявкнул, они к нам в ноги примчались, а мишка в другую сторону бросился.
Спозаранку мужики приехали за Рашидом. Распоряжаться всем вызвался Эдик, впрочем, инициативу быстро перехватил Рашид, как более опытный в деле добора подранков. Иван, толи осознавший свою оплошность, толи запиленный за ночь компаньонами, сидел за рулём в позе Чингачгука, уронив руки на колени и устремив гордый взгляд в пространство перед собой. Ему было уже больше шестидесяти, а всем остальным его товарищам от двадцати шести до сорока, и до прошлой ночи Иван был у них непререкаемым авторитетом. Мне страшно хотелось поехать с ними, но лицензия принадлежала Ивану, и мне было неловко своей просьбой возвращать его на землю из заоблачных высот уязвлённого самолюбия. Взяли Рашида, собак и уехали.
Медведь, как оказалось, был ранен в заднюю часть туловища. Рана была серьёзной, но не смертельной: пуля раздробила тазобедренный сустав. Но и с такой тяжёлой раной напуганный мишка ушёл за ночь километров за двенадцать и лёг в болоте. Благодаря собакам, которые всё-таки пошли по его кровяному следу, медведя нашли. Но подойдя к болоту, где залёг мишка, собаки наотрез отказались идти, чуя близкое присутствие зверя.
--
Давай, Иван, иди первым, - Рашид снял с плеча свой ИЖ-27. - Я подстрахую. Остальные стойте тут. Нечего сутолоку устраивать: друг друга можно перестрелять, если мишка возню устроит. Было бы болото поменьше, надо бы вас было по противоположному краю расставить, на случай, если медведь уходить от нас станет. Иван, а ты повнимательнее будь: судя по следам, он ранен в заднюю ногу. На дыбы не встанет. Если на нас кинется, то по-кабаньи. Стрелять надо наверняка.
Иван приготовил свой карабин и пошёл в болото. Рашид чуть в стороне и чуть сзади пошёл с ним. Прошли метров пятьдесят, и тут медведь рявкнул и бросился из густых зарослей на Ивана. Егерь и охотник выстрелили одновременно, и мишка лёг на месте.
Раз уж я высказался по поводу убийства медведя в берлоге, то надо определиться и с лабазами. По молодости я пару раз сидел на лабазах. Один раз неделю отсидел в Костромской области, и два дня просидел в Вологодской. Добыл там и там по кабану. Хоть к моменту выстрела надпочечники исправно выбрасывали в кровь адреналин, ничего спортивного в этой охоте я не разглядел: обычная заготовка мяса. Кстати, это подтверждает и поведение кировской бригады: с весны они к этой заготовке мяса готовятся, всю осень сидят на лабазах, а позови их пострелять уток на пролёте, или тетеревов из-под собаки, так у них и дробовых ружей на семь человек одно. И его владелец почти не возит его с собой, предпочитая ему карабин. Ни на вальдшнепиной тяге, ни зимой, когда можно зайчика потропить и поискать тетеревов на лунках я этих мужиков у Рашида не видел.