Я стоял на кладбище, среди неухоженных могил. Была поздняя весна. Мать-и-мачеха уже отцвела, а черёмуха ещё не распустилась. Я смотрел на обескураженного шмеля, который пытался найти пыльцу и нектар в бумажных и пластиковых цветках на могилах.
Вот и государство наше представилось мне в виде этого кладбища, с обилием красивых и пёстрых обманок, а я виделся себе таким вот наивным шмелём. С возрастом, понятное дело, наивности поубавилось. Засекреченный доклад Хрущёва на ХХ съезде КПСС, ошеломивший весь Советский Союз разоблачением Культа личности, представляется мне теперь банальной попыткой свалить собственные грехи на покойника, заодно обелить свои, заляпанные по плечи в крови соотечественников, руки палача. Да и скоропостижно расстрелянный Берия, хоть и не перестал быть для меня злодеем, стал просто ненужным свидетелем преступлений людей, его расстрелявших. Однако за Никитой Сергеевичем числится, всё-таки, одно положительное эпохальное дело. Это не освоение Космоса. Заслуга в освоении, пожалуй, больше принадлежит Берии, нежели продолжателю его дела - Хрущёву. Эпохальное событие, в котором приняло участие правительство Хрущёва - это отмена крепостного права в СССР и выдача колхозникам паспортов.
Мне от родителей достался в наследство дом. В нём хранится "Домовая книга". Это официальный документ, куда вносятся сведения о прописанных в этом доме гражданах. Наряду с этими записями там с 1949 года, - года начала строительства дома, - до 1956 года, - года отмены Крепостного права, - ежемесячные отметки участковых милиционеров о проверке паспортного режима. Участковые ежемесячно проверяли моих родителей на предмет укрывательства беглых крепостных из колхозов. В больших многоквартирных городских домах функции по отлову беглых холопов возлагались на домкомы и управдомов. И ведь, что интересно, никто не бегал по улицам с криками: " Лови беглого холопа!". И казачьи разъезды на дорогах империи не проверяли наличие Отхожей грамоты у крепостных. В этом не было надобности. Система была отработана: проверка паспортного режима. Ни участковые, ни управдомы даже не осознавали, что радеют за крепостничество. Они буквы Закона придерживались. В каждом завалящем городишке, не говоря уже о крупных населённых центрах, существовали "Дома колхозников" - постоялые дворы, наподобие гостиниц, где обязаны были пребывать крепостные, посланные по каким-либо надобностям в города по "отхожей грамоте" за подписью председателя колхоза и с колхозной печатью. Трудодни за барщину и оброк продналога - это ли не признак рабства Советских крепостных? А помните спор, вылившийся в перебранку, двоих председателей, о месте совместного проживания решивших пожениться холопов из разных колхозов в фильме "Кубанские казаки"?
Отрыжка нашего поголовного холопства до сих пор слышится в прописке по месту жительства. В Перестройку заговорили было об её отмене, но наши ленивые, блудливые менты спустили всё на тормозах, заменив слово "прописка" словосочетанием "место регистрации", предложив нам горький хрен, вместо не сладкой редьки. И мы это "съели".
Просто диву даёшься на наших нерадивых полицейских-ментов: мало что изменилось со времён ЧК и НКВД. Вон в Америке люди живут вовсе без паспортов и прописки, а их полиция и ФБР как-то, тем не менее, ловит преступников и сажает их. В Америке есть только загранпаспорта. А те, кто не едут за границу, живут по карточке социального страхования или по автомобильным правам. А наши лодыри, привязав нас, как баранов к колышку, этим "местом регистрации" не в состоянии раскрыть что-либо стоящее, кроме откровенной пьяной поножовщины, да и то, если преступник заснул на месте преступления, допив водку, из-за которой и зарезал своего собутыльника. Это только герои "Улиц разбитых фонарей" проявляют чудеса интуиции и дедукции, а реальные менты работают так же топорно, как их дедушки из НКВД. Споры граждан об отмене смертной казни в нашей стране вызваны не пониманием моими соотечественниками того обстоятельства, что расстрел отменили не ради прожжённых головорезов, а из-за нерадивых ментов и судей, которые готовы запросто лишить жизни пару-другую граждан, как это было в случае с маньяком Чикатило. Вот послушайте.
Грабанули как-то февральской ночью некую даму. Ограбили её прямо напротив моего дома. Какой-то мужик вырвал у неё сумочку и был таков. Расстроенная дама пришла домой и, едва дождавшись утра, позвонила подруге, чтоб поплакаться. А та заставила её идти в милицию и написать заяву. Менты заявление приняли, посадили её в свой "козлик", да и повезли на место происшествия. Какой-нибудь Шерлок Холмс облазил бы накарачках с лупой в руке место преступления, исследовав заодно ещё пару соседних улиц. И, я думаю, нашёл бы её распотрошённую сумочку в мусорном баке возле круглосуточного магазина с водкой, что стоит через проезд позади моего дома. А на сумочке отпечатки пальцев и прочие атрибуты криминального следствия, как то: волокна одежды преступника, повисшие на замочке сумочки, волосок с головы преступника, выпавший в раскрытую сумку и так далее. Менты же слово "лупа" путают с неприличным словом, которому не место в художественной литературе, а потому в руки брать всякую дрянь не собираются. Они уверенно направились в мой дом. На моё счастье, я уже несколько лет обретался в Казани, да и дома у меня никого не было: жена работала, а дети были в школе. Тогда они загрохотали в ворота дома слева от моего. Минут через пять к ним приковылял с палочкой в руке Валентин, который по причине инсульта едва передвигался и был дома всегда. Он, как подозреваемый, ментам не понравился - ковыляет уж больно медленно, а тот бегал. Тогда они отправились в дом справа от моего. А в это время сосед мой - Вовка Чичваркин - снег с крыши скидывал. Подходят менты к воротам дома и видят Вовку на крыше. Показывают на него потерпевшей и спрашивают: "Не похож?". Дама задрала голову, прищурила глаза: "Кажись, что-то есть. Вроде, мужик, и не хромой".
Вы же понимаете, что все эти "опознания", когда преступника сажают среди нескольких добропорядочных граждан, придумали братья Вайнеры для сценария к "Месту встречи...", чтобы режиссёру Говорухину можно было актёру Белявскому гонорар побольше выплатить за роль Фокса. А может у Вайнеров родственники в массовке снимались, и они для них это всё придумали. Кто ж их знает, этих братьев? Может, их больше двух было? Ментов вполне устроило неуверенное дамское размышление, высказанное после взгляда вверх и против солнца. Они манят Вовку пальцем. А Вовка, он с детства был несколько простоват. За это к нему прилипла дурацкая кличка "Чача". Он воткнул лопату в сугроб на крыше, да и слез, думая, что менты что-то спросить его хотят. Менты лихо скрутили ему руки своими наручниками и затолкнули в "козла".
Я появился дома только в мае. Едва зашёл в дом, как бежит соседка Шура - Вовкина старшая сестра. Она в своё окно меня увидала. Шура была уже на пенсии, а Чача был лет на семь старше меня и на столько же младше сестры. Вот заходит Шура и плача пересказывает мне всё то, что я вам выше описал. И добавляет, что два раза у них в доме был обыск. В первый раз искали сумочку. А во второй раз - косвенные улики. Кожаную куртку и ондатровую шапку, которые на преступнике были, по словам потерпевшей. А у Чачи, я помню, была пара пальто. Одно демисезонное, а второе - зимнее. Но это ещё при Брежневе было. А начиная с Перестройки, Вовка ходил в телогрейках, которые ему как спецодежду на заводе выдавали. Он карщиком на погрузчике работал. А зимой ещё носил связанную Шурой шапочку, в которой он и попался ментам. Как ни простоват был Чача, однако, побои ментов он вынес стоически и ни в чём признаваться не желал, зная из опыта своего покойного отца, проведшего десять лет в Сталинском Гулаге, что чистосердечное признание, не столько облегчит наказание, сколько спрямит путь в тюрьму. Словосочетание "ушёл в несознанку" только подстегнуло ментовскую прыть, и они едва не сфабриковали "банду грабителей" из Чачи, Кольки-Дальнобойщика и Витальки Филатова, которые пытались составить Чаче алиби, сказав, что они смотрели в момент ограбления хоккей по телевизору. Шурины уверения, что она тоже смотрела этот матч вместе с ними, забраковали, как показания заинтересованного лица, поскольку - сестра. Кольку и Виталика спасло от скорого и справедливого наказания только то, что потерпевшая не заметила больше никаких фигур, кроме преступника, во время ограбления и твёрдо стояла на своих показаниях, как не подступались к ней менты.
--
Шура, - сказал я, - надо адвоката нанять. У Вовки железное алиби. Я вообще не понимаю, за что его в следственном изоляторе держат?
--
Саша, - ответила Шура, - его уже два раза судить собирались. Только судья какой-то правильный попался: он ментам два раза возвращал дело на доследование, поскольку в деле много неясностей. Из-за этого и был второй обыск, когда кожаную куртку и шапку искали. Они, хоть как, хотят его посадить. А на адвоката денег нет. Пенсии, сам знаешь, какие. А адвокаты очень много хотят.
Я не стал больше говорить с Шурой, а пошёл к соседу через проезд. К Валерке Дряпину. Он как раз недавно из тюрьмы пришёл. Он иногда оттуда на побывку приходил. Захожу к нему, здороваюсь и спрашиваю, слышал ли он про Чачу? Тот отвечает, что слышал. Я говорю, ты, мол, тёртый калач: нет ли хорошего адвоката? Валера тут же достал записную книжку, нашёл телефон и переписал его мне на бумажку, добавив туда и имя адвоката. Я позвонил, договорился, и минут через сорок в мой дом постучался человек в костюме, с портфелем в руке. Объяснил ему ситуацию, потом сбегал за Шурой и она, плача, ещё раз ему всё рассказала. Адвокат что-то записывал в блокнотик, думал, потом задавал нам какие-то вопросы, мы отвечали. Он опять что-то записывал, думал, спрашивал что-то ещё. Потом сказал: "Шестьсот долларов". У Шуры отвалилась челюсть. Я взял её под локоть и вывел из дома. Потом вернулся, достал из бумажника нужную сумму, сказал, что платить буду я, а не Вовкина сестра, и протянул ему деньги. "Понимаете, - сказал адвокат, - у ментов - "честь мундира". Вряд ли они согласятся совсем отпустить его, коль дело уже два раза до суда доходило. Я не думаю, что смогу все их планы разрушить. Но, думаю, что под подписку о невыезде они его согласятся выпустить. А это дело, если судья вдруг не передумает или его не сменят, так и будет висеть до нескончания века. Ваш сосед, может статься, всю жизнь так и будет числиться подследственным. Разумеется, если вдруг истинный преступник не объявится, что вряд ли. Ваш сосед никогда не сможет съездить за границу". Я улыбнулся, представив Чачу в телогрейке катающегося на горных лыжах в Альпах и, почему-то, того бандита, подложившего под голову ондатровый треух на пляже Лазурного побережья: "Хрен с ней, с заграницей. Добивайтесь подписки".
Предвидя недоуменный вопрос: "С чего бы это - платить за соседей?" - хочу сказать, что соседи мои были больше, чем просто люди, живущие рядом. Когда я родился, послеродовый отпуск женщин был двенадцать дней. Вместе с воскресеньями - две недели. Субботы тогда ещё были рабочими. Моя мать пошла на работу, а со мной нянчилась тётя Надя - Вовкина и Шурина мать. Меня просто относили утром к соседям и оставляли у них. И Вовка с младых ногтей нянчился со мной. Ходил позже за мной в детский сад и иногда отводил туда. Он брал меня на рыбалку и был мне как брат. Я в любое время мог придти к ним в дом. Меня бы там покормили и положили спать, будь в этом надобность. Мы были уже вполне родными, а не соседями.
В следующий раз я оказался дома только через год. Сразу зашёл к соседям, надеясь застать дома Вовку.
--
Нет, Саша. В январе был третий суд. Судья опять милиции дело вернул на доследование, поскольку там всё белыми нитками шито. Сидит уже полтора года, - сказала Шура и заплакала.
--
Ладно. Не плачь, - сказал я и побежал к Дряпину, поскольку за год давно уже потерял бумажку с телефоном адвоката.
Валерка оказался всё ещё дома, а не в тюрьме, и вновь переписал мне на бумажку нужный телефон с именем. Примерно через час адвокат пришёл. Как и в прошлый раз был он в костюме и при портфеле, но блокнот не доставал. "Понимаете, - сказал адвокат, - я своё честно отработал. Это моя заслуга, что Вашего соседа и в третий раз не смогли осудить. Только с подпиской о невыезде ничего не выходит. Не хотят его менты отпускать. Надо тысячу баксов, чтоб в лапу следователю дать. Тогда и будет подписка". Я дал.
Появился я опять только через год. Иду к соседям. Вовки нет, а Шура уже свыклась со своим горем и не плачет, только углы губ покривились вниз. "Саша, - говорит она, - Вовку отправили в Кострому. В тюремную психушку. Осудить не могут, а выпустить не хотят. Придумали, что у него шизофрения, и упекли в дурку". Бегу к Дряпину. Соседи говорят, что его скоро год, как посадили. Перерыл у себя полдома и нашёл бумажку с нужным телефоном и именем. Когда стал расставлять на место потревоженные при поиске вещи, попалась и первая выданная Валеркой бумаженция. Звоню, приходит адвокат. Говорит: "Дал уже в лапу. Вот-вот выпустить должны были под подписку. И тут у них там не то инспекция какая-то, не то инструкция. Словом, спрятали они его в психушку. И я ничего поделать не могу. Психушка-то не у нас, а где-то в другой области. Надо ещё баксов восемьсот". Я дал. А что делать?
На следующий раз я приехал во Владимир примерно через полгода. Был уже конец ноября или начало декабря. Снег лежал. По дороге к дому у круглосуточного магазина встретил Валерку Дряпина. Его уже освободили. Спросил его про Чачу. Он ответил, что того не видно. Продолжает сидеть, видимо. В сердцах приврал, что дал его знакомому адвокату в общей сложности три тысячи долларов, а толку от него никакого. Разошлись.
Зашёл к Шуре. Не застал. Я проездом домой заезжал и после обеда должен был уехать в Казань. Но перед самым моим отъездом заскочил ко мне Дряпин.
--
Слушай, - говорит, - адвокат сказал, что ты ему в последний раз давал восемьсот баксов, а не тысячу шестьсот, как с твоих слов получается.
--
Приврал, - признался я.
Он ушёл, а я зачем-то вышел в огород. И вижу, что Дряпин идёт уже далеко по улице с каким-то гражданином с портфелем. И тут я замечаю, что одет Дряпин в кожаную куртку, а на голове у него ондатровая шапка. И вспоминаю, что так же одет он был и возле магазина, когда я его там утром встретил. И ещё вижу, что его товарищ с портфелем сильно напоминает адвоката, хоть и вижу я его только со спины. "Эге, - думаю. - Да, не Дряпин ли грабанул ту несчастную тётку? И не подсунул ли он мне какого-то своего подельника под видом адвоката? С чего бы ему считать адвокатские баксы, если только он не в доле с ним?". Получалось, что я палец о палец не ударил, чтобы помочь Чаче? Вот с такими тяжёлыми мыслями я уехал в Казань.
Приехал я опять в мае. Пошёл к соседям. Смотрю, возле своего дома, на лавочке, привалившись спиной к забору, сидит Вовка и курит сигаретку. Он и раньше-то был худым, а теперь выглядел как узник Освенцима. Был он сильно измождён и сделался жёлтым, как померанец.
--
Здорово, - говорю, и какая-то искра надежды вспыхивает в голове, - пропащая душа! Вытащил-таки тебя адвокат?
--
Какой адвокат? - отозвался Вовка. - Главврачиха психушки выгнала помирать. Смотрит, что я не жилец, а сижу у них без суда: на фига ей эта головная боль, если я у них окочурюсь?
--
Но на суде-то у тебя был адвокат?
--
Была какая-то бабёнка от государства. Но до суда так дело и не дошло. Судье спасибо.
Я не стал говорить ему, что адвоката нанимал. Поболтали о том, о сём и разошлись. Пошёл к Дряпину. Никто не открыл. Постучал к его соседке. Любаша открыла, пустила. Напоила чаем.
--
Валерка-то опять в тюрьме? - спрашиваю.
--
На погосте, - говорит. - Ты просто не представляешь, как я боюсь. С месяц назад стучится кто-то. Я открыла. Три мента. И вваливаются беспардонно, как у них принято, сразу в комнату. Спрашивают Валерку. Я им говорю, мол, вы дверью ошиблись. Дряпин в соседней квартире живёт. Они вышли. Слышу, к нему стучат. Минут через пять у него такой тарарам поднялся: что-то падает, всё гремит и трещит - мне через стенку хорошо было слышно. Потом всё стихло. Дня через три появился трупный запах в коридоре. Сунулись, а Валерка весь в чёрной крови от побоев и мёртвый. Не знаю, что уж он ментам сделал, но они его до смерти забили.
--
Может, это не менты были, а бандюганы переодетые?
--
Менты. Один из тех троих, что ко мне ввалились, потом следствие вёл. Приходил соседей опрашивать, мол, не в курсе ли они, кто мог Дряпина убить? Ко мне не зашёл. И я трясусь, как овечий хвост: вдруг и меня кокнут, как свидетеля?
--
Не трясись, - попытался я успокоить Любу. - Если бы они тебя боялись, ты давно бы уже рядом с Дряпиным лежала.
А Вовка, сосед мой, в ту же ночь помер. И вот стою я на кладбище возле Вовкиной могилы. В соседнем ряду могила Дряпина, а между ними гудят одураченные искусственными цветами шмели. И мысли в голове у меня примерно такие: за что? За что замордовали до смерти Чачу? Жил себе мужик, никому не мешал. Был он тихий вдовец, вырастивший сына, и Шура, как могла, ему помогала в этом. И никакая реабилитация ему не светит, поскольку он даже не осуждён. И никто за его смерть никогда не ответит. Как и за смерть Дряпина.