Приятно, всё-таки, не спеша прогуливаться в поздневечерних летних сумерках, находясь в состоянии лёгкого опьянения. В воздухе уже достаточно свежести, чтобы дышалось незаметно-свободно. Но молодому самцу мешало расслабленно шагать жгучее желание помочиться - выпитое за вечер настойчиво требовало выхода. Как назло в этом районе новостроек не было не то что деревьев, но даже хилых кустиков. В конце концов, стало совсем невтерпёж, и он поспешно направился к углу ближайшего дома.
Суетливо покопавшись в ширинке, досадуя на спутавшиеся ткани одежды, он, наконец, смог насладиться долгожданным процессом высвобождения. Кто-то из мудрецов был абсолютно прав, сказав, что оправление малой нужды - есть самое приятное и безопасное удовольствие в этой жизни. Но как всегда в этой самой жизни обязательно что-то должно помешать получению удовольствия. Процесс обмачивания настенной штукатурки был в самом разгаре, когда сзади раздался спаренный перестук явно женских каблучков. Как назло! Немного нервничая, он успел-таки "закончить дело", и даже застегнуть замок ширинки к тому моменту, когда его "передний экстерьер" попал в поле зрения двух молодых особ.
Это были две симпатичные молодые самочки. Правда, одна из них была не ахти какая - её сложение как бы остановилось на подростковом уровне, что совсем не соответствовало её очевидному возрасту. Зато другая была явно из породистых. Приличных размеров грудь под облегающей ярко-оранжевой маечкой, слегка округлый животик, обтянутый чёрной мини-юбкой, плотные руки и ноги без особо выпирающих локтевых и коленных суставов, симпатичное, даже более того - красивое, личико в обрамлении светло-русых волос. В общем - милашка, лапочка.
Чувствуя совсем лёгкое смущение оттого, что был застигнут за не совсем приличным делом, он изобразил подобие реверанса, пару раз шаркнув ногой в сторону обмоченного им угла, как это делают практически все справившие нужду животные.
"Прошу простить мне великодушно, милые барышни, что вы стали свидетельницами моего безобразия. Стыжусь, раскаиваюсь, молю о снисхождении".
"Не вы первый, не вы последний, милостивый государь, кто безобразит на это многострадальный угол, - в тон ему ответила "лапочка", лицо которой было озарено лёгкой улыбкой и выражением позабавленности. - Но поскольку мы живём не в этом несчастном доме, который когда-нибудь рухнет, подмытый бесчисленными кубометрами спиртосодержащих испражнений, претензий к вам у нас не имеется".
По достоинству оценив её ответную реплику, он мотнул головой в настоящем офицерском поклоне, попытавшись стукнуть каблуками кроссовок и вовремя сдержавшись, чтобы не ляпнуть "Честь имею!".
Самочки, молча улыбнувшись, явно давая понять, что никакого продолжения их диалога не будет, повернувшись от него, пошли своей дорогой. Проводив взглядом обтянутые тканью, крутые, грациозно переминающиеся при ходьбе ягодицы "лапочки", он запрокинул голову и изобразил беззвучный вой. Затем он, с удовлетворением, убедился в отсутствии "обязательных" капель на джинсах и кроссовках, и продолжил свой путь, наслаждаясь ощущением лёгкости и некоторого возбуждения, вызванного мимолётной встречей с чертовски аппетитной "лапочкой".
Войдя в квартиру, в которой пока обитала одна, поскольку мать "отпускалась" в Анталии с очередным "полновесным" мужиком, "лапочка" зажгла везде свет. Прежде чем раздеться, она занавесила все окна; этот соседский щенок постоянно пытается подглядеть за ней со своего балкона (когда же он свалится, наконец?!), да и в стоящем напротив доме может найтись какой-нибудь придурок с биноклем. Вообще-то, она гордилась своим, безусловно, красивым телом, но позволять кому попало, да ещё тайком, разглядывать свои прелести она не желала. Для неё в этом было что-то оскорбительное.
Почувствовав себя полностью защищённой, она стянула с себя майку, осторожно понюхала места под мышками и, после секундного колебания, решила, что её пора отправлять в стирку. То же самое было проделано со светло-розовым лифчиком. Сняв юбку, она пару раз хлопнула по ней ладонью и повесила её на спинку стула. Сняв и скомкав трусики, она бросила их в кучу к остальным "кандидатам" в стирку.
Посмотрев на себя в большом зеркале на двери шифоньера, она, в который раз, удостоверилась в своей ладности. Прижав на пару секунд свои груди ладонями, она затем отпустила их, отчего они упруго колыхнулись вниз и в стороны. Хороша, всё-таки! Не для любого самца. Достойным надо быть, чтобы её...
Надев, не застёгивая, застиранную мужскую рубашку - память о чёрт-те каком мамкином хахале, - она пошла на кухню, решив хлебнуть чайку на сон грядущий. Практически машинально управляясь с чайником и пластиковой кружкой, она вспоминала "встречу на углу". Она слегка улыбнулась, вспомнив, как с трудом удержалась, чтобы не прибавить шаг и не застать того молодца с "прибором" наружу. Вот бы был прикол! Вообще-то, парень был ничего себе - довольно высокий и ширококостный. Наверное, и с "этим самым" у него всё как надо. Впрочем, какая разница? Её дело не гоняться за "достойными и с достоинством", а выбирать, если будет желание (а ведь бывает, и ещё какое!), из настойчиво предлагаемого; благо, дефицита предложений не наблюдается. Ну ещё бы! Ведь она такая...
Выпив чая с парой печений и решив, что посуду помоет завтра, она прошла в комнату, включила телевизор, постелила себе на диване и, взяв пульт от телевизора, забралась под жёлтую махровую простынь. Попереключав каналы, она остановилась на музыкальном и попыталась расслабиться, чтобы побыстрее задремать. Но не тут то было. Какое-то подспудное напряжение "гуляло" то по одним, то по другим частям её тела. Она знала, что ей нужно, и позволила себе сделать это. Когда желанное удовлетворение было достигнуто, а потом медленно растворилось в теле, у неё появилась слегка досадливая мысль о том, что неплохо бы было, чтобы был кто-нибудь.... Но ей удалось довольно легко отогнать эту мысль, и вскоре она уснула, не успев перед этим выключить телевизор.
Весь этот вечер пятнадцатилетний рыжий "соседский щенок" провёл за компьютером, ублажая свои недавно появившиеся инстинкты, просматривая взятый у приятеля CD-Rom с эротическими снимками, явно скаченными из Интернета. Снимки были "доморощенные", по большей части любительские, и от этого ещё более возбуждающими. Ведь это были обыкновенные девки и тётки, как соседки, а не профессиональные модели, для которых показывать всю себя - привычная работа. А тут, оказывается... показывается...
Вот бы такую девчонку среди ровесниц встретить - без комплексов, чтобы запросто.... Размечтался! Но как же хотелось... хоть чего-нибудь. Но одновременно с инстинктивными порывами "добраться", урвать хотя бы миг ощущения "того самого", присутствовало такое же инстинктивное понимание того, что это может иметь не очень хорошие последствия.
Вон, например, его белобрысая одноклассница, живущая в соседнем подъезде - как бы он хотел хотя бы просто обнять её, даже без всякого там лапанья. Но она была абсолютной недотрогой, и один нагловатый пацан уже огрёб звонких неприятностей, приправленных изрядной долей презрения. И хотя между ним и ею не было, по большому счёту, никаких особых отношений, ему не хотелось, чтобы она составила о нём нелицеприятное мнение. Ведь, возможно, со временем... когда-нибудь... может быть...
В конце концов, когда возбуждение восторга (или восторг возбуждения) постепенно спал, он понял, что его интерес затухает всё больше (кто бы мог подумать, что может пропасть интерес к женским прелестям!), вынул диск из дисковода и запрятал его подальше - на всякий случай, чтобы родители не наткнулись, - и выключил компьютер. Ощущал он себя немного странно - чувствовалась некоторая ослабленность в сочетании с работающим порывисто, но практически в холостую, мозгом. Внутренние ощущения - каша.
И всё-таки, это было здорово. Здорово иметь представление о чём-то, по большей части, потаённом, относящимся к таким влекущим представительницам женского пола. Ну и пусть это только физическая составляющая их существа. Но это так замечательно!
Постепенно он внутренне упокоился, мысли снова вернулись в берега привычного потока, и только чуть приподнятое настроение от осознания того, что он приобщился, пусть и поверхностно, к некоему таинству, булькало внутри него пузырьками радостного довольства. Теперь он знал, что и как в Них меняется, по крайней мере, внешне, каким может стать "то самое", что интересовало и привлекало его с самого детства, и вообще...
Наконец, он улёгся спать, и его окончательно утихомирившиеся мысли обратились к белобрысой недотроге, которая теперь даже мысленно представлялась несколько иначе в свете только что полученных представлений. Интересно, а как у неё.... И какие.... Всё-таки классно ощущать возбуждение! Чувствуешь себя настоящим мужчиной. Вот только внутреннего ощущения было уже недостаточно - требовалось какое-нибудь проявление этих новоявленных возможностей-потребностей. А для этого нужен был объект. Вот "недотрога"...
"Недотрога" вылезла из ванны, обтёрлась ярко-красным махровым полотенцем, без всякого выражения глядя на своё отражение в зеркале. Собственное тело устраивало её ровно настолько, насколько может устраивать что-то всё ещё формирующееся, изменяющееся. По крайней мере, у неё не было к нему претензий. Но, несмотря на все, уже довольно заметные, изменения, она ещё не ощущала себя... созревшей, что ли. Она просто чувствовала, что ещё "не пора". Хотя некоторые девчонки в летнем лагере и утверждали, что уже "в самый раз", и рассказывали, это "здорово и кайфово", она, с другими такими же "тормозными", тихо решила, что пока это не для неё.
Натянув не доходящую до колен ночную сорочку, которая упрямо налипала на всё ещё влажное тело, завёртываясь в жгут и отказываясь расправляться, она принялась расчесывать свои светлые волосы щёткой. Сорочка с большим квадратным вырезом была ей немного великовата, поэтому в процессе расчёсывания, от движения левой руки, правая бретель так и соскальзывала с гладкого плеча. "Недотрога" улыбнулась, когда ей в голову пришла мысль, что это выглядит, наверное, довольно эротично, и если бы кто видел... Ага, щас! Много чести будет.
С самого детского сада ей приходилось сталкиваться с этими раздражающими приставаниями некоторых пацанов; от робких "Ну, покажи, чё ты!", до наглого задирания подола и запускания рук в... "куда нельзя". Именно понимание, что "туда нельзя", а не что-то противное в ощущении этих прикосновений, вызывало злость и обиду. Вообще-то, в физическом контакте с другим человеком могло быть и что-то приятное, непонятно почему, но приятное.
Например, когда в детстве её играючи тискал дядя - "ну очень" младший брат мамы, - это было... забавно, наверное. Сейчас она вспоминала, что он её только обнимал, но никогда, даже шутя, не поглаживал её по ногам или попке, что для некоторых взрослых, особенно пожилых - в порядке вещей, и была признательна ему за это. И когда она начала "взрослеть телом" ей показалось, что только он отнёсся к этому как надо - общение между ними перешло на какой-то другой уровень; он, кажется, первым признал её взросление не чисто физическим процессом, но и взрослением её как личности. Конечно, все тисканья тут же прекратились. Только однажды, когда они довольно долго не виделись, при встрече он тогда не заметил, что у неё уже начала расти грудь, и привычно обнял её, крепко прижав к себе. Было немного больно, но терпимо, и она не стала отстраняться, чтобы не смазать искреннюю радость от встречи. Потом, естественно, всё было замечено и "оценено" должным образом.
Поэтому именно у него она однажды спросила, почему эти "пацаны-придурки" всё время руки распускают. Он ответил честно:
"Потому что "очень хоца". Да и чертовски интересно".
Она фыркнула:
"Интересно им! Какой интерес в том, чтобы задрать девчонке подол и увидеть, какие на ней трусы? Или лапнуть за задницу, или даже достать до "того самого" на какие-то мгновения. Что им в этом?".
"Сознание. Сознание того, что "достал" до желаемого, но запретного".
"Но ведь это глупо!".
Он пожал плечами:
"А кто сказал, что человеческая природа - идеальна? А это всё заложено от природы в бессознательную, инстинктивную часть человеческого мозга. Этого нельзя объяснить. Вот я, например, сколько себя помню - мне всегда нравились девочки; они постоянно меня интересовали. При этом даже в самом раннем возрасте у меня было понятие о том, что вот эта девочка красивая, а вон та - не очень, или "совсем уродина". И откуда у, скажем, шестилетнего пацана понятие об эстетических стандартах красоты? Совершенно непонятно".
"Но ведь не все так делают. Значит - этого "хоца" не всем, а только отдельным придуркам?".
"Хоца" подавляющему большинству. Просто кто-то - сдержанный, кто-то - просто очень скромный, а кто-то - достаточно умён, чтобы удовлетворить свой интерес, так сказать, по-тихому".
"А ты тоже задирал девчонок?", - спросила она, хитро прищурившись.
Он довольно смешно изобразил смущение, начав ковырять пальцем обивку дивана:
"Вообще-то, я был довольно скромным и стеснительным мальчиком. - Он выдержал паузу, а потом выпалил - Но не настолько, чтобы иногда...".
Она рассмеялась и игриво толкнула его обеими руками:
"Всё с тобой ясно, тихоня фальшивый!".
После того разговора она, однако, отнюдь не стала относиться к подобным выходкам терпимее или, тем более, снисходительно-разрешающе. Напротив, один особо наглый "приставала" получил от неё нехилую трёпку. Кстати, отбиваться от наглых приставаний её научил тот же "прикольный" дядя, которого она звала по имени, и никогда на "вы", потому что это у неё не получалось с самого детства. Подумаешь, разница в тринадцать лет!
Так вот, он ей объяснил, что общеизвестный "антимужской" приёмчик "вдарить промеж ног" не всегда может получиться как следует, а следовательно - иметь должный эффект. Но если и применять его - то бить не коленкой, а рукой. Но надёжней, если ты в туфлях, садануть ногой по щиколотке противника; там практически ничем не защищённая кость - поэтому мало не покажется. Так же можно было рвануть ногтями крыло носа или бровь; от резкой боли "лапы лапающие" инстинктивно взметнутся к лицу, дав ей возможность вырваться и убежать. В крайнем случае, можно ударить головой ему в лицо. Но главное - при первой же возможности бежать.
Он рекомендовал ей сначала предупредить нахала о том, что или он отстанет, или же ему будет плохо. Конечно, вряд ли это подействует, но зато после этого она заимеет полное право отделать его "под Хохлому". Что она и сделала с тем мерзавцем, который зажал её в одной из школьных подсобок и попытался залезть к ней в трусы. Казанова недоделанный! После этого её репутация "недотроги" стала абсолютной, что её вполне устраивало.
При этом нельзя сказать, что представители противоположного пола не интересовали её вообще. В их подъезде жил парень - правда, ему было уже за двадцать - и с ним у неё было связно что-то смутно-приятное; неконкретная тёплая эмоция, нечто, исходящее изнутри и вызывающее какие-то пугающе-приятные ощущения где-то... где-то "там". Её радовали не сами мимолётные встречи с ним - при этом она старательно оставалась просто соседкой по подъезду, - а воспоминания об этом, которые довольно долго сохранялись в её памяти как цветные фотографии.
Все знали, что он - "жуткий бабник", что "девок он поимел не мерено". Ну и что! Ведь он такой красавчик! Не удивительно, что с ним хотят... быть. Ей бы тоже хотелось... нет, не "этого". Вот бы просто обняться с ним и... ладно, поцеловаться. Чёрт! Ведь она ещё не разу не целовалась "по-настоящему". Говорят, это - приятно. Да и обнималась она только с родственниками. Ведь наверняка есть разница. Вот бы.... А иногда у неё возникал вопрос к самой себе - а могла бы она, если бы он захотел (а ведь наверняка...), позволить ему что-нибудь "такое"? Нет, не в смысле... а там... ну... чуть-чуть... нет, наверное, это - слишком... хотя.... Но она гнала это от себя, поскольку не сам вопрос, не самовольно вырывающейся ответ на него, её не устраивали.
Помывшаяся, лёжа в чистой постели, думая о "красавчике", она ощущала себя какой-то облегчённой и, кажется (?)... она не могла точно определить своё состояние. В конце концов, зная, что на спине её не уснуть, она повернулась набок, прижалась левой стороной лица к приятно пахнувшей чистотой наволочке, чуть подтянула ноги к животу, и погрузилась в вялый поток мыслей, которые постепенно переливались в смутные образы, переходящие в свою очередь в сон. И над всем этим доминировал, конечно, образ "красавчика". Жаль, что некому было видеть в это время, в темноте, её личико, прикрытое рассыпавшимися светлыми волосами.
"Красавчик" проснулся среди ночи с головной болью и подступающим к горлу рвотным ощущением. Рядом сопела, явственно выдыхая запах перегара, молодая особа (чёрт, как же её зовут?!), укрытая покрывалом только до пояса. Кажется, на кухне горел свет - никто не удосужился выключить - и в отсветах было хорошо видно её довольно большую грудь с тёмными, чуть выступающими кругляшками сосков. Он осторожно прикоснулся пальцами к её правой груди и слегка поколыхал её из стороны в сторону. От этого грудь немного тяжело, волнисто заколебалась. Классно смотрится и ощущается! Он приподнял покрывало и увидел, что лобковые волосы заменяет собой маленькая татуировка... и всё. Здорово! Именно так ему и нравилось - приличных размеров грудь и "киска редкой бесшерстной породы". По всему получалось, что эта сопящая перегаром особа - его идеал (но как же её всё-таки зовут?!).
Тут он ощутил, что "сеанс блевания" неизбежен и с некоторым затруднением поднялся с дивана. Искать где-то трусы не было никакого желания, да и необходимости, так что к туалету он поковылял в чём мать родила. Надо признать, что он был очень хорош весь, целиком, так что его популярность у представительниц противоположного пола - не удивительна. Правда, конкретно в этот момент его внешний вид был немного подпорчен состоянием тяжкого похмелья и явным напряжением, с которым он сдерживал рвоту. К счастью, "коленопреклониться" перед унитазом он успел вовремя.
Потом он сидел на кухне, хмурясь от яркости света, и прихлёбывая из пластиковой бутылки некогда газированную жидкость ядовито-оранжевого цвета. Его самоощущение было - паршивей некуда. Ёкарный бабай! Ну как же он, остолоп такой, живёт?! Это ведь уже третья пьянка на этой неделе! И неизвестно, какая по счёту баба - никакого счёта давно уже нет. Нет, конечно, девка классная, но он ведь даже не помнит, как её зовут! В голове вертится несколько имён, но никакого понятия о том, какое из них - её. Ну, ведь лажа это, лажа!
Сейчас он сознавал, как ему надоело быть "душой компании" и желанным телом для... для, бля, тля, мля! Твою мать! Он смутно помнил, как трахал эту деваху, но совершенно не помнил никаких ощущений. Чего ради трахал, спрашивается?! А она теперь, наверняка, решит, что "у них отношения" и... понятно, в общем. А оно ему надо? А что ему вообще надо?! Ведь была "гномик". Бы-ла. Маленькая, любящая, нежная, тёплая, ласковая как... не знаю. И всё прахом-перетрахом. Он, похоже, просто не способен отказываться от предоставляющейся возможности. Упрямо срабатывало почти инстинктивное "а почему нет?". И нельзя сказать, что его постоянно одолевало жгучее желание, да и с "гномиком" бывало здорово и не редко, но всё равно.... И однажды "гномик" не смогла простить его в очередной, чёрт-те какой, раз. И всё. Теперь он снова был "вольным стрелком". А жаль.
Сзади раздалось шлёпанье босых ног. Потирая сонное лицо, на кухню вошла "безымянная" особа. Увидев его, она улыбнулась, подошла к нему сзади и обняла за туловище, прижавшись грудью к его ссутуленной спине.
"Головка бо-бо, миленький?", - спросила она игриво-нежно.
Несмотря на довольно приятное ощущение прижавшегося к нему тела, он раздражённо поморщился. Ну вот, уже "миленький"! Он так и знал!
Он повернулся к ней, некоторое время разглядывал её тело - при свете и в горизонтальном положении оно выглядело несколько иначе, ещё лучше, - отчего на его лице появилось довольное выражение. "Безымянной" это явно льстило. Затем ему в голову пришла шальная идея, и он тут же воплотил её в жизнь, процитировав довольно известную когда-то песню:
"Как тебя зовут, родная?".
На её лице появилось неверяще-обиженное выражение. Не дождавшись, когда он даст понять, что пошутил, она окончательно обиделась, и шлёпнула его ладонью по плечу, зло выпалив:
"Мудак засраный!".
Он согласно мотнул головой:
"Ты тоже очень мила!".
Когда она порывисто ушла из кухни (а классно у неё колышутся ягодицы при ходьбе!), он некоторое время сидел с недовольным выражением лица. Причём его недовольство было не конкретным, а таким, "вообще". Потом его заменило выражение обречённости, с которым он отлепил свои ягодицы от табуретки и медленно пошёл "мириться", по пути, машинально, выключив свет. Он был почти уверен, что он легко "помириться" с обиженной девахой, старательно "загладив" свою вину своим... Ему это практически всегда удавалось, особенно по первости отношений. Вот только с "гномиком"...
Она с самого детства вызывала у видящих её тёплые, радостные эмоции. Маленькая - наверное, порода такая; у них в роду по женской линии все маленькие, - с очень симпатичным личиком, с густыми чёрными волосами в причёске как у знаменитой когда-то французской певицы. Почти сказочное существо. Давно забыто, кто первым назвал её "гномиком", но это, кажется, "прилепилось" к ней навсегда; и даже став замечательной, во всех смыслах, женщиной, она оставалась "гномиком".
А женщиной она действительно была замечательной. При маленьком росте её грудь третьего размера казалась более чем полновесной и, надо сказать, такой же была в ощущении. Её маленькое тело было сложено до абсолюта женственно. Так что сама собой она вызывала у противоположного пола не только сексуальный интерес, что вполне естественно, но и просто эстетическое удовольствие от её внешнего вида (если верить, что мужчины на это способны).
Отношение к этому самому противоположному полу было у неё... спокойным, а временами - просто терпимым. Ну вот, устроены они так, что ж теперь? Но все равно они разные, и, может быть, однажды...
И вот так "однажды" она встретилась с Ним. Он был просто чертовски хорош - красивый, довольно высокого роста, мускулистый. Практически - идеал. И именно в отношении его она "отпустила" все свои чувства "на всю катушку". Она, конечно, прекрасно сознавала, что такие, как он всегда "нарасхват", и что будет очень трудно сделать так, чтобы он удовлетворялся ею одной. Но она очень старалась. Вообще-то, к сексу она относилась довольно спокойно; нет, "это дело", конечно, приятное, но.... Но стараясь "насытить" его, она не только никогда не отказывала ему, но и сама, даже не испытывая желания, предлагала, побуждала. Она даже позволила ему уговорить себя на оральный секс (оказалось - это вполне терпимо). Узнав о его слабости к выбритым женским "прелестям", она регулярно делала депиляцию, и даже сама привыкла... чтобы "так". В общем, баловала его собой как могла.
Какое-то время это помогало, и она была счастлива. Когда они были рядом, из-за её маленького роста никому и в голову не приходило, что она старше его почти на четыре года. Конечно, сейчас они были в таком возрасте, когда эта разница не имела особого значения, но всё-таки и её осознание сыграло свою роль, когда...
Только позже она поняла, когда их отношения начали рваться - незаметно, по чуть-чуть, расползаясь "по волокнам", как старая застиранная простынь. Но тогда она не хотела этого ни видеть, ни, тем более, признавать. Ну да, попойки с друзьями. Без неё. Бывает. Хотелось бы, чтоб пореже, конечно, ну да ладно. И полное нежелание верить, что он вполне мог там с кем-то.... Опять ночевал неизвестно где? Но ведь появился с мученическим видом (невозможно не пожалеть) и полон раскаяния в своей питейной невоздержанности. Да он наверняка был в полном "отрубе", какой уж тут...
Но постепенно у неё оставалось всё меньше и меньше сил, чтобы поддерживать в себе эти иллюзии и отрицать очевидное. А однажды она поняла, что беременна, и что необходимо как-то менять существующее положение вещей. И это совпало с его очередным загулом. Она хотела поговорить с ним не для того, чтобы узнать его мнение насчёт ребёнка - она вся хотела его родить, в любом случае, - а для того, чтобы он определился с тем, кто для него она. Она не хотела "привязывать" его к себе ребёнком; ей нужно было точно знать - или она его жена и мать его ребёнка, или...
Но он пропадал несколько дней. А когда появился с очередным покаянием, она уже всё для себя решила. Это был единственный раз, когда она "послала" его матом, и в тот момент всё стало очевидным. Всё прошло.
Вскоре, переговорив со старшей сестрой, она уехала к ней в другой город, чтобы там выносить и родить ребёнка.
Сестра с мужем были состоятельными людьми и жили в отдельном, довольно большом доме. Она не могла, как опасалась, особо их стеснить, так что приняли её довольно тепло. Но больше всех её приезду обрадовался её племянник - очень славный десятилетний мальчишка. Он сразу очень сильно привязался к ней, что её, по началу, даже немного удивляло - обычно пацаны довольно своенравны и упрямо отвергают всякие "телячьи нежности" (попробуйте погладить их по голове!), а тут прям как котёнок. Но вскоре она, кажется, поняла, в чём дело. Её сестра была по-своему добрым человеком, но в ней не хватало ласки, тепла. Она, конечно, любила сына, но как-то... как в Америке, что ли, если судить по их фильмам. А ребёнку нужно было тепло. И у неё его было много-много.
Поскольку сестра с мужем были "ну очень деловыми", как говорил о них сын, дома они появлялись поздно, а иногда не приезжали вовсе. В городе у них ещё была квартира, и теперь они часто оставались там, зная, что есть, кому позаботиться об их сыне. Так что они с племянником в меру своевольничали, проводя время... "прикольно", о как!
Вот так, "прикольно" и спокойно, прошла её беременность. И чем ближе приближались роды, тем заботливей становился племянник. Это было очень мило. Она даже шутила про себя, что ей теперь есть, кому рожать ребёнка. И когда у неё родилась дочь, радости племяша не было предела. Он искренне заботился о малютке, и иногда даже прибегал ночью, когда она упрямо начинала кричать, чтобы покачать колыбель - бывшую его, кстати, - или даже на руках, и дать отдохнуть своей любимой (это было очевидно) тёте. В этом было что-то, что делало её материнство значимым не только для неё. И это было славно.
Все её личные, эмоциональные и чувственные, порывы сублимировались в заботу о дочери. Что-то "доставалось" племяннику, что делало его тихо счастливым. Что же касается чисто сексуального желания - оно просто не возникало. А иногда возникающие мысли об "этом" были дымчаты, как воспоминание о давнем запомнившемся ярком сне.
Когда малышка начала ползать, племянник стал проводить с ней ещё больше времени; они могли, кажется, бесконечно возиться на толстом ковре в большой гостиной. По началу она исподволь наблюдала, как он обращается со своей сестрой: пацан, всё-таки - мало ли чего. Но ничего неправильного в его отношении к малышке она не увидела. Да и к себе она не чувствовала никакого "неправильного" интереса с его стороны. У неё никогда не возникало повода подозревать его в том, что он пытается за ней подглядывать, когда она не одета. Правда, однажды так случилось, что он увидел её грудь.
Она кормила дочь грудью, когда он, придя из школы, вбежал в её комнату, начав что-то говорить ещё в коридоре. Услышав его голос, малышка оторвалась от соска и повернула головёнку в его сторону, полностью открыв материнскую грудь его взгляду. Ну и выражение было на его мордашке, когда он её увидел! Прелесть! Сдержавшись, чтобы не хохотнуть, она быстро, но не порывисто, прикрыла грудь халатом, и на его смущённые извинения и слова, что он зайдёт попозже, она ответила, что они уже "отобедали", а теперь пора покормить его - ну, не грудью, разумеется! - и отправила его мыть руки.
Она не видела в произошедшем ничего такого - подумаешь, мальчишка её титьку увидел, - и не стала рассказывать об этом сестре, зная её характер - ещё начнёт пацана отчитывать. В конце концов, она сама виновата - не закрыла дверь в свою комнату; а когда дверь была закрыта, он всегда стучался (воспитанный ребёнок!) и ждал разрешения войти. После этого ей показалось, что привязанность племянника к ней стала ещё больше. Нет, похоже, мужики в любом возрасте являются "грудными"! Титьки для них всегда имеют большое (чем больше, тем лучше) значение. Но стоит ли с этим бороться?!
И вот теперь, когда дочке было уже два годика, она всё чаще стала задумываться о том, что ей, наверное, пора уезжать домой, к родителям. Загостилась она тут. Нет, никаких намёков на это со стороны сестры или её мужа не было. Ощущение, что они - настоящая семья было абсолютным. И в отношении к ней мужа сестры не было ничего такого, что могло бы... всякое там. Но было ещё сознание. И оно упрямствовало в том, что данное положение вещей - не очень правильное. Но это было только с одной стороны.
С другой же стороны она сознавала, что собирается вернуться туда, где Он. И хотя он давно потерял то значение, которое имел для неё, и за это время ни разу не поинтересовался, где она и как она (её мать это возмущало, хотя она ему все равно ничего бы не сказала о местонахождении дочери), но он мог, пусть даже случайно, увидеть, что у неё теперь есть дочь. Что ж, она твёрдо решила, если придётся, сказать, что это не его дочь. Благо, малышка была похожа только на неё. Она не собиралась докладывать ему о дате рождения, да и вряд ли он стал бы высчитывать сроки.
В конце концов, она устала от метаний этих мыслей и решилась поговорить об этом с родственниками. Она хотела бы сделать это в отсутствие племянника - она подозревала, что он расстроится. Улучив редкий момент, когда они были с сестрой одни, она высказала своё намерение и... получила звонкую отповедь, узнав, что она, всё-таки, маленькая дура (временами она и сама это подозревала, надо признать) и много чего ещё нелицеприятного, но очевидного. Робко заглянувший на крик племянник тут же был проинформирован о намерении "своей любимой тётушки" и...
... почувствовал, что готов расплакаться. Он мгновенно представил, что в их доме больше не будет "маленькой тёти" и этого милого создания - его сестрёнки, и ему стало страшно. Никто не знал, как он ненавидел этот дом - большой, пустой и... злобный. И плевать на все "крутые прибамбасы", которыми он был напичкан, и которые могли вызывать зависть у большинства простых людей. И он бы предпочёл, чтобы его родители не были "такими деловыми", пусть даже и не такими состоятельными, но чтоб они были поближе к нему. Нет, они, конечно, любили его, и даже баловали - у него было практически всё, что может хотеть мальчишка, - но они были слишком заняты и.... Он давно забыл, когда мама гладила его по голове. А ему это очень нравилось, как бы оно не выглядело со стороны.
А вот когда к ним приехала мамина сестра - что-то изменилось. Она была такой.... Он это только чувствовал, но не мог определить словами. Да и фиг с ними, со словами! Ему рядом с ней было хорошо, славно. Про себя он сразу назвал её "маленькой тётей". Она была ростом ещё меньше его мамы, но при этом была... упитаннее, что ли? Нет, "упитаннее" звучало как-то не так. Телеснее, во! Точно! И это было здорово.
А ещё она была очень нежной, ласковой. Она никогда не упускала возможности погладить его по голове. А когда они вместе смотрели по вечерам телевизор, она позволяла ему положить голову ей на колени (или даже на попу, если она подгибала ноги на диван) и гладила его по волосам, или просто держала руку на его голове. Он от этого просто млел.
И ему нравилось прижиматься щекой к её растущему животу. Её живот был для него олицетворением чего-то сродни чуду, загадочного, высшего. А когда он однажды почувствовал довольно ощутимый толчок в скулу, это привело его в полный восторг. Он скатился на пол и, давясь от смеха, "пожаловался":
"Ну вот, прогоняют!".
Когда же подошла пора родов, он, сам того не желая и даже немного досадуя, начал волноваться за "маленькую тётю". Он имел, вообще-то, некоторое представление о родах, но всё-таки было довольно трудно представить, как "содержимое" такого большого живота может вылезти через маленькую... или не маленькую? Но ведь его тётя вся такая маленькая! Так что узнав, что его сестрёнка родилась без особых проблем, он почувствовал не только радость, но и облегчение.
Правда, сначала она ему не очень-то понравилась. И что прикажете отвечать на вопрос "Красивенькая, правда?", когда видишь перед собой сморщенное существо с редкими чёрными волосиками на головке, будто зализанными невесть откуда взявшейся коровой? Но это довольно быстро прошло, и малышка действительно оказалась прелестным созданием.
Как любого пацана, его, конечно, интересовали девочки и то, как они "устроены"; хотя он никогда особо не усердствовал, в отличии от некоторых своих приятелей, в удовлетворении этого интереса любым способом. И когда в их доме появилась девочка, у него самовольно появилась мысль, что теперь он сможет видеть.... Такая возможность действительно вскоре представилась, но при этом он почувствовал только смущение и досаду на свою неправильность. Она была такой маленькой и казалась припухшей, что... ну, не то, не то. И после этого, даже когда малышка подросла, она оставалась для него просто сестрёнкой, радующей его всей собой, какая она есть, и что она есть вообще.
Но всё-таки "неправильный" интерес к противоположному полу, время от времени, давал о себе знать. И даже больше к тётенькам, чем к девчонкам. Ведь они такие.... Да взять хотя бы его "маленькую тётю" - она же такая красивая и... ладная, что ли. Но он никогда не пытался подглядывать за ней; он боялся, что если она его "застукает", это испортит её отношение к нему. И он исправно, как учила его мама, стучался в закрытую дверь тётиной комнаты, ещё чтобы с удовольствием услышать бодрое позволение "Ворвитесь!". Иногда же из-за двери доносилось чуть испуганное "Ой, минутку!", и он, стоя перед закрытой дверью, пытался представить, что происходит за ней. Это было... занятно.
Поэтому, потом, он считал, что ему очень повезло, когда он, "ворвавшись" в открытую дверь, увидел всю (раньше он видел её только в купальнике) титю "маленькой тёти" с тёмной шишечкой соска. Для себя он назвал это именно так - титя. Он понимал, что это звучит как-то по-детски, но слово "грудь" казалось ему таким неподходящим, даже грубым, для этой части тела "маленькой тёти". Вот у его мамы была грудь - маленькая и совсем неинтересная. Мама была ненамного выше своей младшей сестры, худенькая, миниатюрная. А вот "маленькая тётя", на его взгляд, была симпатичней и... теплее, вот! И поскольку это было только его, личное, он мог называть это как ему угодно, и воспринимать это так, как у него получается.
Правда, сразу после этого он опасался, что тётя расскажет о произошедшем маме, и та его будет отчитывать и стыдить. А вот стыда он не чувствовал, и не хотел. Хотя, наверное, должен был чувствовать. А он испытывал тихую радость, и с этим ничего нельзя было поделать. Ну и кто он после этого, спрашивается? Счастливый пацан, вот кто!
Надо признать, что после того случая его интерес к представительницам противоположного пола довольно сильно возрос. Оказалось, что довольно приятно увидеть нечто красивое, привлекательное, но запретное для других. Нет, он, конечно, понимал, почему никто (ну, почти никто) из женщин и девчонок не рвётся демонстрировать те части тела, которые считаются интимными - он тоже не был склонен демонстрировать, что у него в трусах. Но теперь у него было понимание того, что не всё считающееся неправильным и даже постыдным надо обязательно "изгонять" из себя. Во-первых - не факт, что получится. А во-вторых - если знать меру и быть аккуратным - можно и достичь желаемого (ну, что делать, если хочется?), и сохранить более или менее приличную репутацию.
Как истинный ребёнок состоятельных родителей, он посещал не только престижную гимназию с изучением двух иностранных языков, но и теннисную школу. А вы знаете, в каких юбочках некоторые девчонки играют в теннис? Во-от! Нагло пялиться на них, конечно, не стоит (если силы воли хватит), а то они могут таким презрением "обдать", что будет чертовски неприятно (хотя некоторым на их презрение - наплевать). Но, по крайней мере, взглядывать можно. К этому они относились более-менее терпимо, с обречённо-снисходительным выражением "Ну что взять с придурков?!".
Но была среди них одна странная девчонка лет пятнадцати. Она всегда играла только в больших шортах и широкой майке, которая скрывала всё, что под ней было. И даже в раздевалке, среди девчонок, она вела себя так, будто стесняется самой себя. Откуда ему это было известно? Неужели вы думаете, что пацаны не найдут способ заглянуть туда, куда им заглядывать строго запрещено?! Обижаете! Ну как не заглянуть в то место, одно название которого чего стоит?! Правда, он этим особо не злоупотреблял, но изредка, всё-таки....
Было что-то непонятно привлекательное в том, как они ведут себя, так сказать, в условиях свободы, когда не надо опасаться, что можешь быть опозоренной (?) чьим-то наглым взглядом. И только та девчонка стеснялась даже себе подобных. В том, как она переодевалась, как бегала в душ и из душа, озабочено прикрываясь полотенцем - было что-то неестественное, почти болезненное. Ну да фиг с ней! Зато другие вон.... Кстати, за манеру одеваться и вести себя, её прозвали "Оно". И ещё не известно кто, пацаны или девчонки, так сурово её "приложили".
Той же раздевалкой пользовались и тренеры-женщины, так что представление о женском теле он имел, практически, полное. И всё-таки на него произвело огромное впечатление, когда он, почти непреднамеренно, увидел обнажённой свою "маленькую тётю".
У них прямо в доме была сауна с электрическим оборудованием - небольшая кабинка с двумя полоками, отделённая стеклянными дверцами от не многим большего "предбанника", где можно было раздеться. Ну и одеться, конечно. Однажды, когда родители снова заночевали в городе, он, уже задремав, проснулся, захотев в туалет. И поскольку туалет находился рядом с сауной, он понял, что "маленькая тётя" находится в сауне. А ведь обычно после сауны надо было пройти через маленький коридор в соседнюю ванную комнату, чтобы принять душ. Единственно, что он сделал тогда преднамеренно - это не включил свет, войдя в туалет. Он не мог устоять перед соблазном увидеть... что получится.
А она действительно прошла из сауны в ванную обнажённая. Не голая, а именно обнажённая - так он это воспринял, хоть и не осознавал этого. И хотя он видел её считанные мгновенья, она запечатлелась в его памяти навсегда и ВСЯ. И колыхание её... титей (всё-таки!) при ходьбе, и неожиданное отсутствие волосяного треугольника внизу живота, и изгиб спины над выпуклыми ягодицами, разделёнными полоской, которая, казалось, тянется и между ног до самых колен. И она вся, "целиком", была... ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ!
В силу возраста, вместо возбуждения он испытал восторг. Увиденное так сильно его впечатлило, что в ту ночь он с трудом уснул только к утру. С тех пор он свою "маленькую тётю" просто обожал. Это не значит, что он в неё влюбился как... да никак! Она просто имела для него какое-то необъяснимое, но очень важное значение.
И так же его сестричка, которая становилась всё больше и больше похожей на свою маму. Возиться с ней он мог бесконечно; по крайней мере, пока она не уставала, и он тогда мог заняться чем-нибудь своим. И когда её вторым словом, после "мама", стал некоторый эквивалент его имени - он был счастлив до внутреннего визга.
И ещё - их присутствие сделало этот дом... нормальным. Теперь, в отличии от прошлого, он шёл домой с радостью, а не со страхом, что снова... углы.... В доме стало пахнуть живым, тёплым, нежным. И больше не бывало...
Представить, что этого всего больше не будет?! Невыносимо! Поэтому, узнав о намерениях "маленькой тёти", он испытал приступ паники. Почувствовав, что может разрыдаться, он выкрикнул категоричное "Нет!", и выбежал из комнаты, шепча:
"Это меня убьёт. Это меня убьёт".
По коридору, к нему навстречу, вышагивала малышка в поисках тех, кто вдруг оставил её одну. Подбежав к ней, он схватил её на руки и крепко обнял. Почувствовав, как она обхватила его за шею своими ручонками, он тихо всхлипнул. Так они простояли некоторое время, пока малышка не стала отталкиваться от него, требуя отпустить её. Тогда он поставил её на пол, заботливо одёрнул на ней чепурное платьице, и она побежала на звук голосов их матерей. Он же посмотрел в ближайший угол и зло прошептал:
"Нет! Нет!".
В тот вечер ему хотелось уговаривать, убеждать, умолять "маленькую тётю" не уезжать от них. Он подобрал массу доводов. Но вместо этого он просто подсел к ней на диван и тихо попросил её не уезжать. Когда же она начала успокаивающе говорить:
"Но мы же будем...", - он просто накрыл её губы своими пальцами и отрицательно покачал головой. До этого она ни разу не видела, чтобы он плакал.
А через несколько дней позвонила бабушка и сказала "маленькой тёте" что-то такое, отчего она некоторое время была сама не своя. Он переждал пару дней, а потом всё-таки решился осторожно спросить, что случилось. Некоторое время она раздумывала, наверное, отвечать ему или нет, а потом кивнула на дочку и тихо сказала:
"У неё больше нет отца. - И тут же, со слабой улыбкой, добавила: - Впрочем, никогда и не было".
Несмотря на эти слова, и на то, что отец малышки никогда даже не упоминался, ему подумалось, что для неё, наверняка, что-то значит смерть человека, с которым она.... И, очевидно, не долго думая, он выпалил:
"Зато есть я. И я хочу помогать растить мою сестрёнку. Я вас обоих очень люблю".
Ей только и оставалось, что крепко обнять племянника, который почти догнал её по росту, прижав его к себе. Как же приятно было к ней прижиматься! И как хорошо от неё пахло!
Но окончательно он успокоился только тогда, когда "маленькая тётя" попросила его родителей подыскать ей какое-нибудь место работы, и сказала, что справлялась в яслях о месте для малышки. А это означало... жизнь. Обычную жизнь семьи и... дома. Правда, однажды, у него мелькнула мысль, что таким развитием их жизнь обязана смерти того человека, с которым "маленькая тётя"... была когда-то. Но потом он решил, что тот человек был не очень-то хорошим, раз она, беременная, от него не просто ушла, а даже уехала в другой город. А вот ему повезло. И только он знает, как.
Постепенно, когда окончательно ушло подспудное знание, что они здесь только временно гостят, их жизнь наполнилась ощущением истинно семейной жизни. И это включало в себя всё. Например, он иногда, надо признать - по делу, получал нагоняи от "маленькой тёти", после чего дулся на неё какое-то время. Но потом он всегда старался с ней помириться, потому что так было... уютней. В конце концов, лучше иногда получать подзатыльники, зная, что в другой раз тебя могут погладить по голове, чем быть вообще "нетронутым".
Он не знал, что однажды его мама сказала своей сестре, что, кажется, той лучше удаётся управляться со своим племянником, чем ей самой. В её словах не было ревности; она немного смятенно призналась, что, при всём желании и старании, у неё никак не получается быть полноценной матерью. Она это точно знала, ощущала. У них с мужем было что-то не так. Нет, они были хорошими, преуспевающими, нормальными людьми, но в них чего-то не хватало. По современным стандартам они были почти идеальны, но, кажется, всё это было несколько... неестественно, что ли. А вот она, милый "гномик", привнесла в их семью что-то необъяснимое, но очень нужное.
Однажды в теннисной школе случилось что-то невразумительное. Они отрабатывали подачу, пытаясь, время от времени, пробивать эйсы, когда внезапно со стороны раздевалок раздался звонкий девичий вскрик. Все, конечно, рванулись туда, и увидели, что в коридоре перед раздевалками на полу лежала, свернувшись калачиком и скрестив руки на груди, та самая "Оно". А у стены сидел с ошалевшим видом донельзя прыщавый парень и монотонно бубнил:
"Я только обнял её. Я просто хотел пошутить. Я всего лишь обнял её".
Впоследствии выяснилось, что он, подкравшись к ней сзади, обхватил её руками, крепко прижав её к себе (он не стал говорить, что лапанул её за грудь, желая удовлетворить давний интерес о её размере). Что произошло потом - он не понял; очнулся он уже на полу, пребывая в странном состоянии.
Когда "Оно" начала приходить в себя, одна из тренеров, поинтересовавшись, как она себя чувствует, дотронулась до её плеча. От этого, казалось, их обоих как будто ударило током и отшвырнуло друг от друга. "Оно" прижалась к стене, дико зыркая на окружающих. Понадобилось довольно много времени, чтобы успокоить её. Потом было о чём порассуждать и погадать тем, кто это видел, и тем, кому об этом рассказали. Но так и не сложилось однозначного мнения о том, что же с этой особой не так. Никто ведь не знал, что...
...когда ей было десять лет, её изнасиловал пьяный "пэтэушник", затащив её в гаражи. Он, противно хмылясь, твердил, что сделает её женщиной, что она сейчас испытает кайф. А ей было очень больно. И страшно. И противно. Но главное - больно. Закончив её мучить, он вытер свой член её юбочкой и, осмотрев её с ухмылкой, ушёл прочь, тихо насвистывая.
Всё, что последовало за этим, было каким-то нереальным. Милиция, врачи, опять милиция, истерика на опознании, и опять врачи. Показавшееся строгим, как всё, что связано с врачами, заключение "сильнейшее повреждение органов малого таза"; и обидные, оттого, наверное, что были сказаны соседке, да ещё прямо в подъезде, слова бабушки: "Он ей там всё порвал. Совсем. Не быть ей женщиной". Это ещё почему?
Произошедшее изменило её полностью. Она возненавидела всех представителей противоположного пола; сначала эта ненависть была по-детски нарочитой, но потом переоформилась в нечто инстинктивное. Она с трудом выносила, когда близко от неё находился какой-нибудь "он" старше её хотя бы на два года. Мальчишек же она могла просто презирать, без страха. Она упорно отказывалась носить платья и юбки (в тот проклятый день на ней была коротенькая юбчонка, в которой она занималась теннисом), и одевала теперь только брюки, джинсы, в крайнем случае - широкие шорты. И то, шорты надевались только по необходимости - в джинсах в теннис особо не поиграешь, а бросать теннис ей не хотелось.
Но её отношение изменилось не только к парням, но и к девчонкам. Для неё они стали дурами, которые, прыгая по корту в мини-юбочках, позволяют всем, кому захочется, пялиться на их трусы. А если и надевают шорты, то такие обтягивающие, что ягодицы выпячиваются наружу. И ведь их забавляет, что парни на них пялятся, хоть они их за это и презирают. Сами не знают.... А ещё она стеснялась при них раздеваться. Она так боялась, что кто-нибудь сможет увидеть, что у неё...
Когда у неё начала расти грудь, она с удовлетворением подумала, что бабушка ошиблась. Она обрадовалась, когда у неё начали расти волосы "там"; она хотела, чтобы они поскорее отросли, скрыв её...
Но бабушкины слова снова припомнились лет в четырнадцать, когда у девчонок начали случаться месячные и они, делясь друг с дружкой, приставали и к ней с вопросом "А у тебя уже...?". А что "уже"? После разговора с мамой ей, наконец, стало полностью понятно значение бабушкиных слов. Однажды, на всё тот же вопрос очередной девчонки она ответила утвердительно и от неё отстали. Потом она даже придумала себе цикл, чтобы не приходить на тренировки в "эти дни", и тем самым соответствовать...
Но проблемы на этом не кончились. Вскоре она заметила, что привлекает парней. Ну, конечно! Ведь её грудь росла как на дрожжах (вся в маму), а для "этих" титьки - как.... Приходилось носить одежду на размер больше, убеждая маму, что именно такую и надо покупать. У неё было довольно симпатичное лицо, но вот его выражение.... И у неё получалось одним только взглядом гасить всякий интерес к себе. Вот и ладно. И ей было наплевать, что о ней думают.
И даже с подружками детства, которые, конечно, были в курсе того, что с не случилось, отношения постепенно сходили на нет. Просто увеличивался разрыв между их интересами. Ведь она упорно избегала "тусовок", и даже просто компаний, где были парни. К тому же она не могла, или не хотела, поддерживать большую часть из тем разговоров, которые обычно ведут между собой большинство девчонок-подростков. Так что и с подругами у неё было...
Но при этом её отнюдь не радовала и нежная привязанность к ней со стороны младшей сестры бабушки - противной старой девы с омерзительными манерами. Эта идиотка решила, что между ними есть что-то общее, что их связывает. И хотя некоторые суждения старушенции о "породе кобелей" были близки к её собственным, ей было противно быть как бы "заодно" с этой уродливой дурой, помешанной на религии и всём, что связано с "благодатью чистоты и непорочности".
В общем, в пятнадцать лет её жизнь состояла из одиночества, болезненного отношения к самой себе как части человеческого сообщества, и страхов, страхов, страхов. В конце концов, она словно "окуклилась" во всём этом, замкнувшись в своём собственном мирке, где ей было... хорошо и спокойно. Там она чувствовала себя нормальной, оставаясь такой, какая она есть. Там существовали устраивающие её стандарты взаимоотношений, и всегда предполагался некто, кому она была нужна и кто был готов строить их отношения по её правилам. И только там она была готова признать, что ей кто-то нужен.
Но это всё было исключительно на подсознательном уровне. Желание любить и быть любимой таилось где-то в глубине, не имея возможности даже туманно оформиться и проявиться. Всё это придавливалось толстым слоем сознания, затрамбованного страхами, индивидуальными, искалеченными представлениями об отношениях между людьми, и твёрдой убеждённостью в ненужности того, что для других является естественно-необходимым.
Но невозможно прожить две жизни в двух разных мирах. И дело здесь не в безумии, а как раз наоборот - в его отсутствии. Это в безумии иллюзия и реальность равноценны и дополняют друг друга до той степени комфортности, которая может устроить единоличного "потребителя" всего этого замеса. Но она не была сумасшедшей в буквальном смысле этого понятия. А с точки зрения окружающих её взрослых людей, она вообще была чуть ли не идеальной девочкой-подростком. По крайней мере, очень правильной. А что до естественности - успеет ещё.... Что "успеет"? Никакой конкретики.
И именно в том, своём мирке она черпала силы, которые помогали ей существовать в мире реальном и таком.... И она сама не подозревала, насколько велики были эти силы. Так что когда тот козёл схватил её за грудь, плотно прижавшись к её заднице, она даже сама не поняла, что произошло. Мгновенная паника переросла во что-то переполняющее, то, чем можно захлебнуться, или, при усилии, "затопить" другого. Она так и не поняла, что же произошло - она просто ощутила какое-то высвобождение за миг до того, как потеряла сознание. После того случая с ней больше не происходило ничего подобного, а она чувствовала себя теперь более... если не уверенной в себе, то по крайней мере спокойной в себе.
А потом и человеческая нуждаемость в любви проявилась-таки в её личности, хотя и в несколько искажённой форме. Однажды она натолкнулась на понятие "платоническая любовь", и оно показалось ей... приемлемым. В конце концов, если без секса, без всего "этого и того", то вполне можно вступать в некоторые отношения с... кем-нибудь. Понятно, конечно, что согласных исключительно на такого рода отношения найдётся немного (всем им козлам только "давай"!), но всё-таки...
Как любое убеждение, мысль о платонической любви требовала хоть какого-нибудь "озвучания". И когда представилась удобная возможность заговорить на эту тему, не вызывая каких-либо подозрений в свой адрес, она, в оживлённом разговоре, спросила своего троюродного брата, который только-только закончил истфак университета:
"А как насчёт платонической любви?".
Он посмотрел на неё с нежной улыбкой и ответил:
"Чушь собачья".
"Но почему?! Ведь сам Платон...".
Её брат улыбнулся ещё шире, немного пододвинулся к ней (ровно настолько, насколько она, как он знал, могла вытерпеть и не отпрянуть в испуге), и принялся терпеливо объяснять:
"Видишь ли, во-первых - Платон был гомиком, на женщин ему было всё равно, так что он мог себе позволить рассуждать о женщинах отстранёно, без всяких инстинктивных желаний. А если посмотреть в философской энциклопедии, то там платоническая любовь определяется как "понятие, основанное на извращении платоновского понятия об эросе". Прикинь! Получается вообще "извращение в квадрате"!".
"Значит, секс - обязателен?!", - спросила она с некоторым вызовом, который у шестнадцатилетних проявляется довольно мило, хотят они того или нет.
Он ответил, спокойно глядя ей в лицо:
"Нет, не обязателен. Но желателен. А главное - естественен. А отвергать естественное... - Он понизил голос. - Но если тебе ещё не хочется, если ты ещё не готова - ты имеешь на это полное право. Это - твоё, и все остальные могут катиться к чертям собачьим. Вот только не надо пытаться подвести под это какую-либо основу для оправдания. Ты не обязана оправдываться. Как хочешь, так и есть. Но не надо это "цементировать" какой-нибудь идеей, превращать в твёрдое убеждение. Иначе потом, когда что-нибудь изменится, можно будет проблем огрести немерено. Оно тебе надо?".
В разговоре он немного забылся и погладил ладонью её по плечу. И тут же, опомнившись, сам испугался того, какую реакцию могла вызвать у его бедной сестрёнки его... господи, ну всего лишь братская ласка! Это ведь так... нормально, естественно. Но она, к счастью, без особого (совсем чуть-чуть) напряжения перетерпела ощущение его руки на своём плече, тем более что оно было скрыто под тканью кофты. Может быть потому, что ей понравилось, как он с ней говорил - честно, откровенно, без оглядки... на что там обычно оглядываются старшие по возрасту? - хотя она и осталась при своём мнении насчёт платонической любви. Ведь может быть... с кем-нибудь... без... всё-таки... друг другу... и... возможно... сможет... когда-нибудь... нет!... нет?... а... не знаю! Но...
Её воспитывала, по большей части, бабушка по отцу. И с самого раннего детства она внушала ей, чтобы она не позволяла никому, особенно гадким мальчишкам, увидеть и, тем более, трогать свои "неприличные места". Постоянно говорила ей, что надо "блюсти себя", и приводила ей, шестилетней, в пример свою племянницу, которая "наточила пузо" в пятнадцать лет, сделала аборт, и стала бесплодной, больной потаскушкой. Все эти, и многие другие, слова вызывали в детском мозгу неприятные, не очень понятные, но пугающие образы.
В правоте бабушкиных слов она убедилась довольно скоро - соседский пацан, со смехом, задрал ей подол платья и попытался стянуть с неё трусы. Скандал был жуткий. Бабушка устроила громкую разборку с родителями мальчишки прямо во дворе, обвинив их в том, что у них растёт будущий насильник, извращенец, и вообще негодяй. А ей она потом долго втолковывала, что представителям этой "кобелиной породы" только "это" и надо, что от них лучше держаться подальше, и что главное для девочек и девушек - чистота и невинность. Да и для женщин тоже, вот только они, слабые духом, поддаются мужикам и.... В силу возраста ей не приходило в голову спросить у бабушки, как расценивать то, что у неё шестеро детей, не считая умерших в младенчестве, от двух мужей.
Кроме этого, бабушка приучала её к религии - заставляла учить и регулярно читать молитвы, пересказывала ей своими словами, добавляя многое от себя, учение Христа, постоянно акцентируя внимание на таких понятиях как "праведность", "целомудрие", "святость пречистая". При этом она очень гневно реагировала на замечания сына и снохи, которые просили её не забивать голову девочки религиозной ерундой. Она начала делать это исподволь, превратив поучения внучки в некое таинство, что в глазах ребёнка придало ещё большую значимость всем этим внушениям.
Таким образом, когда она пошла в школу, она уже сильно отличалась от других детей и в поведении и в том, как она общалась со сверстниками. Её всегда любили учителя, и терпеть не могли одноклассники. Она хорошо училась и старательно избегала того, что составляет немалую, а главное - довольно важную, часть жизни ребёнка. Она никогда не делала "глупостей", и другим не позволяла делать их по отношению к себе. Впрочем, никто к этому особенно и не стремился, зная к чему это может привести и считая, что "она того не стоит".
В подростковом же возрасте, когда отношения между людьми переходят на другой уровень, разрыв между ней и её ровесниками стал ещё больше. Надо сказать, что она была довольно невзрачной девочкой-подростком и не вызывала никакого интереса даже у тех, кто не был в курсе того, что она собой представляет. Но её это не огорчало, а наоборот - радовало. Она видела, как многих из её "отитявшихся" ровесниц норовили потискать, да и сами они, дуры такие, были не прочь пообжиматься, целоваться, а некоторые даже могли "позволять чуть-чуть", как они об этом говорили, снисходительно добавляя: "А что такого?!". Как же она презирала этих похотливых сучек!
При этом она, почему-то, игнорировала то, что большая часть девчонок "блюдут" себя немногим менее рьяно, чем она сама; да и большинство пацанов не так уж рвались к "запретному". По современным же стандартам - время, на которое пришлась её юность, было донельзя правильным. Но сегодняшнее время она считала исключительно порочным и распутным, и не принимала никакие сравнения в пользу другого по отношению к современной степени развращённости людей.
Потом был университет, где довольно вялый интерес к несимпатичной "доске-двадцатке" был ею придушен на корню, и где окончательно сформировалась её жизненная позиция. Она твёрдо решила остаться непорочной, и не имеет значения, как на это смотрит большинство людей. Это её жизнь, и только ей решать, как она её проживёт.
И прожила она свою жизнь, работая учительницей русского языка и литературы. Не трудно догадаться, что "училкой" она была крайне стервозной и никем не любимой. Но это не имело для неё никакого значения. Её цель была - вкладывать, впихивать, втискивать в эти неразумные создания понятие о правильности, и тем самым попытаться направить, подтолкнуть, подпихнуть их в сторону... в правильную сторону. Но в этом своём старании она так перегибала палку, что даже десятилетние ученики воспринимали её с некоторым сомнением. Они просто ощущали, ещё не понимая этого разумом, что всё это, и она сама, несколько неестественно. Они ей не верили почти инстинктивно.
Как педагог она знала, что материал лучше усваивается при наличии наглядных примеров. Поэтому те несколько случаев за время её работы, когда старшеклассницы беременели и делали аборт, она превращала в некое "учебное пособие", окончательно портя бедняжкам жизнь в назидание остальным. А те двое, которые осмелились родить, учась в десятом классе (хотя и не у неё), были, её стараниями, просто отчислены из школы. В конце концов, её возненавидели даже большинство коллег, хотя упрекнуть её как педагога было не в чем. Разве что в недостатке естественности, но...
Вот в этом и заключалась вся её жизнь. А потом, когда "разрешили" религию, она вспомнила бабушкины наставления и самозабвенно окунулась в океан истовой веры. Как это "аукнулось" (а точнее - "отрыгнулось") её ученикам - лучше не вспоминать. Даже самые правильные и прилежные решили, что она окончательно спятила; и неизвестно, скольких она таким образом, вопреки своим благим (?) целям, отвратила от стремления к тому, чтобы быть правильными во всём (интересно, такое вообще возможно?). В конце концов, всё обернулось презрением к ней.
Вот такая жизнь. В сорок лет, по причине раковой опухоли, ей отняли правую грудь (которая сама по себе напоминала скорее опухоль, чем полноценную часть тела). В сорок семь - климакс и долгожданное облегчение от прекращения этих противных и бессмысленных.... А с пятидесяти пяти настойчивые попытки "уйти её" на пенсию. Ушла. Современные ученики стали, по её мнению, невыносимы и безнадёжны. Особенно эти "сопливые мокрощелки". Как только, чуть повзрослев, они, непонятно откуда, узнавали, что она "старая дева", они начинали её презирать, высмеивать между собой и даже перед парнями. А она могла их только бессильно ненавидеть. Она потеряла свой, пусть и нелицеприятный, авторитет.
И вот теперь летом она, по большей части, жила на даче, пестуя свой идеальный огород и обозревая презрительным оком окружающих. Когда её внучатую племянницу изнасиловал, непоправимо покалечив, какой-то ублюдок, она слегка возрадовалась втайне, хотя даже сама перед собой она никогда бы этого не признала. Ей чуть радостно подумалось, что теперь у неё появится последовательница, которая, имея для этого более чем весомые причины, разделит с ней её взгляды и веру, и.... Правда, сначала привлечь девчонку на свою сторону ей не удалось. Ну, ничего! Вот подрастёт и поймёт...
Услышав голоса, она выглянула в окно и тут же нахмурилась. По аллее между садовыми участками шла группа подростков - два парня и три девчонки лет шестнадцати-семнадцати, загорелые, красивые. На девчонках, по крайней мере сверху - остальное скрывал забор, были только яркие купальники, которые, по её мнению, больше открывали, чем скрывали. Наверняка, и трусы на них такие же "показывающие". Как же её всё это бесило! Почему? Потому что всё это было неправильно, неправильно. Не-пра-виль-но! И потом ещё все удивляются...
Когда подростки скрылись из её поля зрения, она осуждающе покачала головой и вернулась к чтению потрёпанной книжки "Нового завета". Стояла жара, солнце пекло нещадно, так что работать в огороде было невозможно. А совсем недалеко, за небольшим леском, протекала небольшая речка, куда и направлялись ребята. Она сама не заметила, как перестала читать; она бессмысленно уставилась в страницу с "Посланием к Коринфянам", на фразу "...не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нём сделались праведными...", а все её мысли витали вокруг того, что сейчас может происходить на берегу реки. Наверняка те прыщавые онанисты глазеют на оголившихся дурочек и мысли их полны греха и грязи. А малолетние сучки могут даже радоваться этому; ведь по их мнению - это прибавляет им значимости, делает их.... Дуры! Тщеславие - тоже грех. И всё это приведёт их...
В себя пришла она уже в лесу, стоя с толстой палкой в руках и прислушиваясь к доносившимся до неё голосам подростков. Постояв ещё немного, она направилась не к реке, а к кустарнику. Зайдя за кусты, она обнаружила там парня и девушку. Мало того, что эти мерзавцы целовались "взасос", они при этом лежали вплотную друг к другу, а рука парня упорно преодолевала вялое сопротивление девичьей ручонки у самой резинки её трусов.
Издав гневный крик, она набросилась на них, замахиваясь палкой. Девушка, испугано вскрикнув, успела вскочить и отбежать. А вот парень, поднимаясь, получил удар по голове и упал обратно на траву. К счастью, удар получился скользящим и он не потерял сознания. Она продолжала бить его палкой, явно целясь в голову; но поскольку парень старался увернуться, удары приходились по его голому телу, оставляя на нём большие царапины. Отбежавшая на некоторое расстояние девушка смотрела на это расширенными от испуга глазами, прижав ладони к лицу и робко, будто забыв, как это - кричать, выговаривая: "Помогите!".
Злясь на то, что никак не получается огреть сукиного сына по голове, она всё увеличивала силу ударов. Она почти достигла своей цели, когда неизвестно откуда появившийся пожилой мужчина вырвал палку из её рук и отбросил далеко в сторону.
"Совсем спятила, клюшка старая", - констатировал он, спокойно глядя ей в лицо.
Она зло ощерилась на него:
"Да как ты смеешь?! Я всё делала правильно! Ты знаешь, чем они тут занимались?".
Мужчина пожал плечами:
"Совершенно естественными вещами".
"Что?! Защищаешь распутство малолетних?! А может, и сам на малолеток засматриваешься?".
"Бывает, - честно признался мужчина. - Они частенько радуют глаз. А иногда бывают просто на удивление как хороши. Но в этом нет, не должно быть, ничего развратного. Часто не приметить их - невозможно".
"Но это всё - неправильно!".
"Дело в том, что не всё естественное считается правильным, и не всё правильное - естественно. И человек постоянно должен "балансировать" между естественным и правильным; и именно соотношение в человеке правильного и естественного определяет его как личность. Перекос же в любую сторону - ненормален, и чаще всего приводит к серьёзным проблемам".
К этому времени подошли остальные подростки; они стояли группкой в отдалении, озадаченно посматривая на буйную старушенцию. Она ткнула пальцем в их сторону:
"Хочешь сказать, что им можно позволять удовлетворять проснувшиеся в них животные инстинкты?".
"Но это невозможно подавить. Человек, по сути, - животное, и подавление инстинктов, преднамеренное отрицание их природной значимости, отнюдь не делает его "больше человеком", а наоборот - уменьшает его нормальность".
"Ерунда! Я, например, прожила праведную...".
"...и совершенно неестественную жизнь. И после твоей смерти ничего, а главное - никого, не останется. Даже хорошей памяти".
"Да как ты смеешь?! Кто ты вообще такой?!".
Не отвечая, мужчина повернулся к ней спиной и пошёл прочь.
Теперь старуха выглядела испуганной. Она озиралась вокруг себя, не замечая всё ещё стоящих чуть вдалеке от неё подростков. Потом она начала бормотать:
"Нет, только не в лесу, как животное. Я - не животное. Я - человек. Я не должна... вот так... в лесу. Это - неправильно. Я...".
Она сделала несколько шагов, потом судорожно вздохнула и повалилась в траву.
Да, денёк выдался тот ещё. Нет, вначале всё было замечательно - они с приятелями пошли купаться на речку, потом она с кудрявым красавчиком уединились, чтобы вдоволь нацеловаться. Было здорово.
А потом появилась эта сумасшедшая старуха с палкой и.... Господи, какой же это был кошмар! Кстати, она так и не поняла, что произошло с палкой - показалось, будто она сама по себе отлетела в сторону. А потом эта безумная начала спорить с... берёзой. Это вообще было каким-то нереальным. Кино просто! В конце концов, всё кончилось и старушенция, как пошутил один из парней , "дала дуба" в берёзовой роще. Не дай бог, дожить до такого, чтоб вот так....
Ну да ладно! Они решили, что сегодня вечерком им просто необходимо "расслабиться" после пережитого. Насколько она позволит себе расслабиться? Ну, не настолько...! Или... Ладно, там видно будет. А...