Чеваков Александр Олегович : другие произведения.

Вот так то!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ...поставила тазик на пол и что есть мочи пнула по нему ногой. Вышеозначенный предмет созданный для стирки, а не для пинания, всё-таки проехал какую-то замысловатую траекторию, как по маслу, и ведомый какой-то своей мистической силой остановился в аккурат под пустыми глазами Ивана Петровича, а тот уже с помощью своей интуитивной реакции не промахнулся и белая, местами красная, утробная жижа ...

   0x08 graphic

Александр Чеваков

  

Хайфа

2002

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Посвящается Горобе. Без твоей бы помощи этого ничего бы не было. Вспомни ту весну 1999 года, которую мне подарил и всё поймёшь. Спасибо.

Санёк.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   P.S. Данное произведение содержит в себе незначительные элементы ненормативной лексики и формы общепринятой этики, что является прямым результатом передачи более точного описания действительности и настроения героев. Приятного времяпрепровождения.
  
  
   Иван Петрович отложил книгу в сторону, зевнул и выключил свет. Правой рукой нащупал пышно-круглый зад своей законной супруги Маняши и, услышав её невнятное, выраженное короткой фразой "бы-бы-бы-вон", недовольство он понял что-то понятное только ему одному, отвернулся в другую сторону и попытался уснуть. День выдался тяжёлым, нервным и бесполезным, но сейчас это все не имело смысла, смысл имела подушка, кровать, желание спать и конечно же пиво (смысл в нем был найден в 14 лет) но за неимением последнего приходилось осмысливать первое. Сон почему-то не приходил. Через десять минут левое ухо Ивана Петровича облюбовали под взлётно-посадочную полосу два наглых комара норовя приземлиться и выпить, уже и без того горькую и проспиртованную, кровь. В таких случаях следовало использовать средство для отпугивания пернатых насекомых, которое еще закончилось (или было выпито с Семёнычем) в позапрошлом году, а на новое не было финансов. Да и Иван Петрович считал оное не эффективным (разве что только во внутрь), поэтому он использовал старый и проверенный способ - накрылся с головой простыней, тем самым закрыл доступ к терроризированной поверхности и приглушил звуковосприятие окружающей среды. Ивану Петровичу не повезло. Простыня оказалась точно такого же размера, как и все простыни производимые на заводе "Октябрьска весна" в городе Угрюм-Бубли-Кургузово, что на самом юге Средней Азии, а именно 160 см Х 100 см. Экспортный вариант доставлял немало хлопот русскому населению. Накрываясь с головой - оголялись ноги. Матеря, про себя, ни в чём неповинных, сладко посапывающих на бамбуковых ветках китайцев, которым снился Великий Мао толкающий очередную зажигательную речь о важности культурной революции, Иван Петрович уснул, а рядом с ним на подушке уст роили пьяный мордобой два комара.
   Его сон состоял из двух частей. Сначала, так, ничего необычного, кучка мелких обрывков при своём воссоединении являлись фрагментами посещения строительной площадки соседнего пятиэтажного дома. Дом строили долго и из красного кирпича. Когда кирпич кончился то оказалось что в доме построено всего 3.5 этажа, рабочие (а сторож - особенно!) были навеселе вот уже с полгода, а некоторые жители окрестностей лукаво щурились и улыбались при виде стройки, постоянно возмущаясь - Ай-я-яй, до чего дошли. Даже сейчас, по прошествии тридцати лет, некоторые детали были видны чётче чем тогда, когда Ивана Петровича ещё называли Ванюней, которому едва исполнилось десять лет, но уже знавшего, и тем более понимавшего разницу между крутобедристыми и полногрудыми наливными девками. Ванюня помнил, как зайдя в одну из будущих ванных комнат он обнаружил, нечто напоминающее внешним видом и храпом маляра Алексеича. На левом запястье храпевшего зеленела наколка и манила взгляд, но Ванюня так и не успел тогда прочитать надпись, потому что бежал домой менять опписанные штаны в которые опосля облегчился и по большому, так как эта рука попыталась его схватить. Сейчас понимая что это сон и что не надо бежать домой со страху, так как уже непосредственно прибывая в самом доме, Иван Петрович (он же Ванюня) подошел к Алексеичу (который совершенно не изменился) и нагнулся над запястьем не дававшее покоя юному шалопаю вот уже на протяжении стольких лет. Тиснёными буквами между густой растительностью было написано "КПЗ - 37 ф.". Даже сейчас прочитав надпись, Ванюня (он же Иван Петрович) не понял её смысла и снова расстроился. В это время (или в то?) то что иногда красило стены и панели, на досуге наяривало попурри на губной гармошке, а сейчас источало перегар, икнуло, проснулось и обратилось к Богу, душе и матери одним из толкательно-пихательным движением туловища почерпнутым из учебника анатомии за 9-ый класс (параграфы 42-48, самостоятельно изучаемые) или же из Кама-Сутры (любой параграф). Ванюня - Иван Петрович не к кому не обращался, но тоже икнул и проснулся.
   Рядом лежала Маняша и как всегда улыбалась во сне, обнажая неровный, жёлтый ряд зубов - коронок. Она спала крепко и трудно было определить что именно ей снится, но то что это было что-то определённо хорошее можно было заключить по улыбке, которая ласкала её уже изъеденное морщинами, затасканное временем, лицо. Может ей грёзились дальние страны, а может быть огромная куча пирожков с мясом коими она торговала в прошлом или старые воспоминания о занятиях любовью. Но утром она никогда ничего не помнила и просто смущенно разводила руками. После пробуждения, Иван Петрович увидев свою благоверную в обычном для неё состоянии, почему-то поцеловал её подмышку и снова провалился в объятия сна.
   Вот тут-то он увидел и попробовал то, что изменило всё его последующее существование в этом мире. Иван Петрович закурил, даже точнее не закурил, а курил. Закуривал он ещё на той же стройке недобитые и слюнявые бычки всё того же Алексеича, валявшиеся в каком-то хаотичном беспорядке вперемешку с пустыми бутылками из-под спиртного и фанфуриками "Тройного". Потом он закуривал в школе на переменах со старшеклассниками тайком, и в техникуме в открытую, так для фарсу перед девчонками, но это как-то не привлекло, не прижилось, и поэтому сама собой пропадала охота да и по карману било. В общем не сложился союз никотина и привычки чему многие удивлялись. А позже как-то было уже и не удобно перед окружающими, тем более что соседи имели всегда на всё какие-то свои взгляды, которые они потом могли высказать кому-нибудь вслух. Особенно это касалось подподъездных бабок - "шестых", как называл их Иван Петрович, без которых не мог существовать ни один двор, которые сидели целый день на приподъездных лавочках и говорили, говорили, говорили,...и только расходясь по домам перед программой "Время", что бы назавтра возникнуть вновь и вести своё непрерываемое наблюдение. Вот этих наблюдений, он и боялся, испытывая патологический страх к шестым:
   Вы видели сегодня, что И.П. курил сигарету? Это точно он сегодня с Маняшей разругался и она ударила его сковородкой по голове, ей - Богу видела шишку, за то что он обозвал её толстой дурой и ушёл к Любке из второго подъезда. Я конечно не видела, но это же понятно...
   И вот сейчас Ивану Петровичу снилось что он идёт по какому-то городу (название его не интересовало, да и вообще насколько оно может интересовать человека когда он спит). Вокруг стояла тишина и только где-то далеко радио передавало сигналы точного времени - пять коротких и один длинный гудок. Окружающее пространство представляло из себя улицу, дома, парк, мусорники и прочие атрибуты повседневности. В парке были трава, лужайки, деревья, скамейки, к которым и проследовал Иван Петрович, не особо удивляясь абсолютному отсутствию человеческого люда. Если бы не надпись на одном из домов "Спартак - кони", он бы, возможно, и задумался над этим, но, после прочтённого, мысли как-то сразу сами исчезли из головы. Пройдя во внутрь парка, Иван Петрович присел на ближайшую лавочку и, опустив голову, с интересом начал разглядывать свои ноги. Он был бос, поэтому не было ничего удивительного в том, что ощущение мокрой травы было таким реальным. Он сидел и просто болтал ногами, ни о чём не думая.
   Так просидев неопределённое количество времени, он увидел, что к нему движется какая-то женщина, очевидно работник птицефермы или мясокомбината. Она шла достаточно целеустремлённо, двигая плечами в такт шагам и была одета во что-то наподобие фуфайки которыми пользуются летом для тайного выноса продукции. По мере приближения, борода и бицепсы дали предположение, что ранее описываемая особа оказалась мужского пола, шаги которого были ясно слышны в окружающей тишине. Мужчина выглядел как-то слишком обычно, на которых в толпе никогда не обращают внимание, но так как в данный момент не было ни души, то он естественно и привлекал к себе всё внимание. Он шёл довольно уверенно, и Ивану Петровичу показалось, что он идёт именно к нему. Поравнявшись, мужчина присел на скамейку, посмотрел оценивающим взглядом и коротко представился:
  -- Витёк.
  -- Иван. Очень приятно. Как оно?
   Сразу же состоялся оживленный разговор, и разговаривающие со стороны напоминали двух старых друзей, которые встретились после долгой разлуки, разве что сама встреча произошла без всяких, как обычно случается, объятий и восторженных восклицаний. После непринуждённой беседы Витёк достал пачку сигарет и предложил всё это дело перекурить. У Ивана Петровича это предложение почему-то вызвало неописуемую радость, видно годы взяли своё. Он взял сигарету и прикурил. Ожидаемого кашля не последовало и сладковато белый чад погружался в лёгкие всё глубже и глубже. С каждой затяжкой становилось такое умиротворение, что невольно думалось о прекрасном и возвышенном и наставало ощущение начала какого-то важного, неизвестного и неизбежного события, о котором хотелось узнать как можно скорее, но в тоже время было страшновато перед всей этой неизвестностью и неизбежностью, поэтому Иван Петрович решил, что всё должно развиваться своим чередом и когда придет время, он сам обо всём узнает. Вместо этого пришло желание узнать название никотина. Он покосился на мирно лежащую пачку. "ШИПКА" - кричало название в вновь наступившем молчании.
   Греческие - догадался Иван Петрович, но проверить свою догадку постеснялся, так как не желал, вот так сразу, прослыть профаном и потерять (это как то первым пришло на ум) своего единственного собеседника и друга, коим уже считал Витька.
   Они ещё немного поговорили о всяких мелочах, пообсуждали новости, сравнили и поспорили о красоте Курниковой и Митковой, убедив друг друга в своих мнениях (Ивану Петровичу по душе была более зрелая женщина в отличие от Витька, но и другая вызывала приятные ощущения особенно, когда была на корте или же на обложке "Playboy"я, как-то раз случайно увиденного и тут же приобретённого в подземном переходе, на весь аванс, но конечно же ведущая теленовостей вызывала куда более нежные и трепетные чувства, завораживая глазами миллионы зрителей), решили проблему российского спорта и Витёк, поблагодарив Ивана Петровича за наиприятнейшую беседу, пригласил завтра опять в этот парк, на эту же скамейку и неожиданно исчез, так же, как и появился ниоткуда в никуда.
   Иван Петрович остался сидеть один. Ему настолько было хорошо и легко от беседы и всего происходящего, что хотелось петь и пить от радости. Откуда-то прибежала белая собачонка замысловатой породы, второе живое существо из этого странного и прекрасного мира, и вопреки здравому смыслу и законам природы нагло нагадила на асфальте (хотя вокруг было столько травы, что хватило бы для туалета ста тысячам таких вот собак), в трёх метрах от лавочки, при этом пристально глядя в глаза Ивана Петровича и виляя хвостом. Он же наблюдал всю эту картину даже с каким-то интересом, пытаясь предугадать последующее действие пса: или она просто ускачет куда-нибудь восвояси, либо инстинкт заставит засыпать реальную кучу фекалий, роя как бы задними лапами невидимый песок...
   Мерзкий звонок будильника цепкими клешнями вырвал Ивана Петровича из объятий сна и перенёс на кровать спальни, на которой семь часов назад он пытался выполнить свои супружеские обязанности перед Маняшой, правда не совсем удачно. Во-первых начинал сказываться возраст и стали появляться проблемы с эрекцией, во-вторых он устал после работы, а в-третьих Маняша уже не так привлекала его как женщина, но искать чего-то другого на стороне он не хотел (точнее не мог) и поэтому чтение на ночь заменяло плотские наслаждения, но изредка и иногда через силу все-таки приходилось заниматься любовью. В это утро, Маняша, судя по звукам, находилась в туалете, сливая в унитаз прокисший суп. За окном солнце вот-вот приподнялось с пушистой поверхности облаков, и последние почувствовав лёгкость в движении, поспешили улететь за тёплым ветром недавно пригнавшего их сюда.
   Выйдя из туалета, Маняша довольно громко произнесла - Козлы - одно из немногих ругательных слов ею употребляющиеся и прошла на кухню дожаривать яичницу из одного яйца и четырех помидоров. Тяжелое материальное положение коснулось их полгода назад, когда Маняшу уволили с работы. Она работала стрелочницей в трамвайном депо. Работа была не тяжёлая, и вот зимой, чтобы согреться, она с механиками распила пол литры, и переставила не ту стрелку. В результате столкнулись два трамвая, сошли с рельс и врезались в склад. Никто не пострадал, не считая материального ущерба завсклада, который в это время грузил в свою машину новые трамвайные сиденья, с последующими намерениями продать их на местной барахолке, машину которого и немного помял один из трамваев. Маняшу уволили и вот до сих пор она не работала, не считая случая, когда она пошла работать продавцом в ларёк. За то время (один день) что она провела среди презервативов, жвачек, сигарет и водки она поняла, что это не для неё, и на следующий день осталась дома, прихватив ранее бутылку водки в качестве моральной компенсации. Из её слова и звуков Иван Петрович сделал вывод, что отключили воду, поэтому суп перед последним заплывом по канализации ещё неплохо настоится, час, два, а может быть и сутки, как было один раз. Утро только начиналось, а былое отличное настроение вмиг куда-то исчезло уступив место тревоге, и на душе уже было гадко и неспокойно, как будто бы Маняша в неё (душу) вылила бы суп и даже не захотела бы слить воду.
   Иван Петрович вылез из кровати и направился в туалет справлять малую нужду не замечая того, что к мокрым ступням ног прилипли зелёные травинки. После, пытаясь слить воду он вспомнил что её отключили, а значит и попытка умыться успехов не принесёт, и что кушать будет не умытым. Паук, позавтракавший старой и жирной мухой, от нечего делать, выполз из-под холодильника привлечённый чавкающими звуками издаваемыми Иваном Петровичем при употреблении яичницы, и стал наблюдал за жующим с глубоким чувством уважения и восхищения. Паук его очень уважал за ум, мысли и доброту, и всегда, по возможности, слушал и наблюдал, внимая каждому слову. Маняша то и делала, что суетилась без особой на то надобности, бурча под нос стихотворение Есенина что-то о "осени и суках" - единственное, которое она знала наизусть. Его однотомник она всегда брала в постель и клала под подушку, уверенная ещё со времен своей школьной молодости, что только так можно запомнить нужный текст.
   Вымокав в сковородке горбушку от хлеба, Иван Петрович выпил стакан чая, вытер рот полотенцем, смачно выпустил газы через полость рта и удалился одеваться на работу. Паук наблюдал с особой нежностью, она накатывалась волнами, одна сильнее другой, и вдруг, на самой вершине вот этого всплеска эмоций он понял что что-то грядет, но что именно и тем более когда, он не мог определить и поэтому постарался подавить в себе этот минутный приступ. Вдруг холодильник затрясло, внутри что-то затарахтело и понеслось монотонное гудение машины. Раньше, от подобного шума, паук бы испугался и забежал бы, возможно, от страха за плинтус, который так никогда никто и не прибил к полу, но сейчас, настолько привык к урчанию холодного друга он продолжал смотреть в кухню, не обращая внимания на звук. В правом кухонном окне огненно-жёлтый диск солнца извещал о начале нового дня. Паук был очень мудр и понимал, что ему никогда не увидеть по-настоящему солнца, тем более после сегодняшнего чувства неминуемости, что каждый несёт свою паутину по жизни, и тихо уполз в темноту немытого пола.
   Уже ночью, засыпая, Ивану Петровичу захотелось курить. Он сначала занервничал, заметался, но после успокоился, так как вспомнил Витька приглашавшего его сегодня ночью снова в парк на скамейку. Тут же пришла мысль о безумстве, и о том, что наверно всё так и начинается: лежит себе человек так, никого не трогает, жизнь более-менее спокойная, домино там всякое карточное, пиво, жена и вдруг на тебе, даже не мысля - мыслишка "А кто я? Зачем? Почему? ...." И в том же духе. А после: видения, шепчущие голоса, знамения и палата N6 райбольницы... Так рассуждал Иван Петрович пока тяжёлые веки не на валились на пьяные глаза (выдали получку за март!!!). Рядом Маняша уже как всегда бесполезно повернулась к стене и храпя издавала еще и более некрасивые звуки. Слыша это всё, он пытался найти ответы, но не мог, так как не было и самих вопросов...
   ... Иван Петрович не заметил, как вновь оказался в том же неизвестном городе, и шёл тем же маршрутом, как и в прошлый раз. Входя в парк, он заметил новые вещи и окружающие предметы предметов. В прошлый раз их явно не было, так как такое запоминается и не забывается. Всей своей нелепостью они подчёркивали, что в этом мире может существовать все. Именно Нелепость - это то слово, способное передать смысл, а не Странность и не Бредовость. Так в западной части парка (у Ивана Петровича все ассоциировалось с этой частью света-деньги, шмотки, мысли, радио) размещалась детская площадка, соединяющая в своём ансамбле малое архитектурное сооружение типа песочница и гору песка, явно морского происхождения из-за светло-серого цвета и энным количеством ракушек, в детстве именуемые "королевками". Также рядом примыкала врытая в землю ракета, по математически плоской, т. к. имела только длину и ширину посредством сваренных железных труб в форме лестницы. Такие вот феерические конструкции должны были развивать воображение детей, что впрочем соответствовало действительности. Несколько малышей, хотя встречались и довольно крупные особи, облепили звёздный шаттл, мечтая отправиться бороздить необъятные просторы космоса и открывать новые цивилизации, но были вынуждены чувствовать себя каким-то Гагариным недоноском, летя к невидимым звёздам на крыле за неимением кабины и сидений. Шума они не производили вообще, вели себя тихо и покорно, иногда спрыгивая, что бы потом опять взобраться и лететь. Присмотревшись, Иван Петрович заметил, что дети тоже, как и ракета - были плоскими, что когда они поворачивались боком, то вообще исчезали, как лист бумаги если его вертеть в руках. Все происходящее было как то вульгарно и нелепо вдвойне. Но всё это настолько мало его занимало, что лишь окинув взглядом этих обманутых детей, он пошел к скамейке, на которой, как уже было видно издалека, сидела молодая, весьма интересная, женщина - девушка - подросток и читала книгу. При ближайшем рассмотрении книга была в хорошем, твердом переплёте с чёрной обложкой, на которой тиснёными золотыми буквами было написано "Акутагава Рюноске". Иван Петрович присел рядом и сам того не замечая стал одним глазом коситься в книгу, а другим пялиться на совершеннейшей формы ноги и грудь соседки. Она же не отрывая взгляда от книги, в которую одновременно косилась и пялилась, спросила, вероятней всего у него, так как больше никого не находилось, приятным и непорочным голосом:
   - Как вы находите такую хайку:
   Дрожит ветка с набухшими почками
   Мгновенье назад
   С неё сорвалась обезьяна.
   Не правда ли, какой талант, водоворот чувств?
   И вдруг опомнившись, что они совсем не знакомы произнесла:
   - Прошу прощенья за столь дерзкий поступок с моей стороны, без приветствий там или элементарных правил этикета знакомств и тона - имени, пристрастий в музыке и веры, я сразу задала Вам такой вопрос. Возможно Ваша реакция может быть неадекватной, а я вот так вот сразу, а ... - И опять углубилась в чтиво, думая верно ли было снотворное или всё-таки, как истинный самурай - харакири.
   Погода стояла необыкновенная. Солнце светило ярко и как-то мистически завораживающе, ветер ласкал приятной прохладой всё окружающее живое и не очень. Было так чудно в происходящем катаклизме, что даже короеды повысовывали от удовольствия из дупел свои слепые головки набитые несостоявшимся фрагментом стульев и столов. Когда девушка обратилась к Ивану Петровичу он не удивился и посмотрел зачем-то по лавочку и увидел сумку из которой выглядывало горлышко бутылки. Каким-то шестым чувством он понял, что можно достать выше означенную ёмкость без разрешения и выпить. Ему казалось что он начинает понимать мысли и разговаривать не открывая рта.
   - Вот бы ещё таким макаром научиться пить - пронеслось стремительно в голове в предвкушении заходить в гастроном трезвым и выползать на рогах не платя ни копейки, а мозг продолжал зудеть - попробовать и как можно скорее, сейчас, сиюжесекундно. Он попытался представить жидкость плавно переливающуюся из тары в глотку, и уже почувствовав что-то мокрое во рту вдруг подавился обилием слюны. Девушка продолжала читать не обращая внимания на кашлявшего. Поняв что это долгий процесс требующий активных тренировок Иван Петрович наклонился достать бутылку и вдруг придумал хайку которая была бы достойна самого Мисимы, и, обращаясь к прелестному созданию, он произнёс удивляясь своей смелости:
   Давайте лучше пить сакё
   И говорить о небесах
   Пока есть звёзды
   Звёзд конечно же не было, какие же звёзды если солнце было в самом что нинаесть зените, но они будут: и миллион миллионов звёзд, и много-много лун, и прочих ночных и дневных светил. Достав, Иван Петрович открутил крышку и передал бутыль своей солавочнице.
   - Благодарствую. Алёна. Ваше здоровье - с радостью ответила Прекрасная Половина Человечества, обратив на него не менее прекрасный взгляд, в котором угадывалось такое дружелюбие и заинтересованность, что внезапно стало на душе по-детски счастливо. Она впилась своими нежными, ало-сексуальными губами в стекло и булькающие звуки, выпиваемой из горла бутылки, наполнили пространство. Выпив добрую треть, Алёна передала Ивану Петровичу. Он сумел отметить такую деталь как-то, что она (бутылка) была горячей, как если бы в неё налили чай, или хуже того, смолу, но вспомнив что это сакё его перестали грызть тревожные сомнения. Сам же он сделал небольшой глоток, так как уже был "хороший" когда засыпал, а напиться во сне хоть и звучало заманчиво, но рядом ведь сидела девушка и он не решился (хотя, ой как хотелось) потому что в её глазах может быть мужчина окосевающий с пол-литры - не мужчина, а доказывать ей, что уже принял до сна было бы глупо, а вдруг она посчитает его не нормальным и поспешит удалиться, да ещё и ментов вызовет - кому это надо, даже несмотря на то, что всё это снится. А дальше пойдет цепная реакция и доказывай мусорам что они тебе снятся, что ты спишь - а в это время уже и дело нашьют, в суд потащат, а там только правду говорить надо и отправят пусть даже в приснившуюся зону к сновиденчиским уголовникам... Были еще новые мысли, но их Иван Петрович отогнал сразу - как рукой отрезал. Ррраз и все. А ещё он понял, каким-то уже седьмым чувством, что Алёна пришла вместо Витька, видно у него были свои какие-то важные, житейские дела, и по этому сегодня она была единственной с кем придётся общаться до пробуждения от мерзопакостного будильника - отсчётчика времени, а так как она была образованной, умной и главное красивой девушкой то от времяпрепровождения с ней можно получить удовольствие. Через пятнадцать минут Иван Петрович узнал, что Алёне 22 года, окончила университет, факультет филологии, не замужем, 165/55, и в свободное от работы время любит сидеть в парке, читать книги, слушать музыку и разговаривать с людьми такими же как и она. Она была необыкновенно хороша для этого мира и непонятно откуда пришла раньше, куда уйдет после и вообще, много чего ещё того, что неподвластно человеческому разуму. Иван Петрович уже тонул в её глазах, из последних сил пытаясь зацепиться за ресницы и выкарабкаться наружу, но увязал всё сильнее и глубже, понимая, что выход будет только через её сердце. Закрыв глаза он погрузился с головой в её небесных зрачках, пролетая мимо хрусталиков, роговиц и мышц. Когда он начал говорить, то уже чётко не представлял где именно находится и видел только ЕЁ.
   О себе же Иван Петрович рассказал не так уж и много. Сколько лет да про работу ассенизатора и то что живёт в другом мире - мире бодрствования, а в этот мир - мир сна, ходит гулять. Умолчал лишь о незначительном факте наличия в пачпорте печати ЗАГСа регистрации с Маняшей и привычки запивать водку молоком. Он еще много рассказывал разного, как вдруг у него началась мания преследования. Иван Петрович (про себя, конечно же, не вслух) рассуждал так: так как Маняша спит рядом с ним то значит она и находится где-то рядом в его сне - под лавочкой, в траве, в куче морского песка или в небе, за тучами? Жутковатые мысли обуревали его, и нервное верчение головой во все стороны были тому лучшее подтверждение. Алёна же казалось этого всего не замечала и продолжала весело и беззаботно рассказывать что то своё, до абсурда смешное. Но Иван Петрович подумав, что он не влазит в сны Маняши (был хоть и алкаш, но насчёт снов - порядочным) то и она не будет влазить в его, вдруг моментально успокоился и лёгкая эйфория наполнила его мозг, а оттуда по венам и артериям растеклась по всему организму.
   Они вот так сидели, разговаривали, болтая ногами и вдруг Иван Петрович почувствовал, что то чувство которое он испытал ещё в далеком детстве с Маняшей, когда он ею овладел первый раз в спортзале школы, за три десятка жувачных вкладышей от "Donald's", "Turbo" и "Cin-Cin" вернулось. Но тогда это всё было из любопытства или даже скорее из спортивного интереса, да и выигранные вкладыши у Петьки - Лупня (как его называли все учащиеся с третьего по десятый классы и даже некоторые учителя за умственную недопонимаемость окружающей среды). Учился он на отлично, но кроме 2+2 не мог справляться с обычными будничными проблемами. Если ему недодавали сдачу или давали надкушенный пирожок в столовой, он считал что так и должно быть. Нередко малолетки давали ему солидного пендаля, когда он нагибался зашнуровывать боты. Короче, слаб был пацан хилой мускулатурой и идентичными мозгами. А в двадцатилетнем возрасте сиганул с пятиэтажки и кончил жизнь, но заветная мечта - летать, таки свершилась. Так и нашла его Любка - дворник и по совместительству дама найлегчайшего поведения (единственная женщина, которую он познал) утром на асфальте. Было немного кровавого месива из которого только глаза смотрели в небо с такой умиротворённостью и покоем, что Любке невольно всплакнулось, и слёзы не высыхали еще долго после уезда "Скорой помощи") потеряли свою себестоимость и значимость в сравнении с плотскими утехами.
   Так вот, разноцветные бумажки сыграли свою определённую, роковую роль. Ваняня (так его называли после седьмого класса) имея коммерческую жилку, сразу разобрался что к чему в происходящих переменах общества в целом и своих потребностях в частности, открыл свое business - тогда еще первым в школе. Аккуратно, как drugдиллер взвешивает очередную порцию кокаина и с любовью, как наркоман её вдыхает, Ваняня разворачивал "Пионерскую правду" за 7 ноября и раскладывал на ней вкладыши по номиналам. Тут же появлялись однокашники и сдавали ему свои часы, значки, деньги, а он выдавал им фантики - так в СССР возник первый, пусть даже и небольшой, но приносивший доход (что самое главное!) ломбард. Целый день на переменах шла игра - точнее рубка. Интриги, подвохи, блеф; все смешалось на подоконниках, партах, в туалетах. А вечером все старались выкупить свои вещи обратно. И если же кто-то был не в состоянии сегодня вернуть свои вещи, то Ваняня не серчал и ждал до завтра, и уже не за десять "Tip Tip"ов, а за тринадцать, владелец дедушкиной медали мог забрать её назад, пока дома не кинулись и не дали по шее. Так через неделю Ваняня имел настолько обильный доход, что мог уже чуть ли не через день пользоваться услугами Маняши в спортзале, и не просто на матах, как случалось в первые разы, а и на козлах, на шведской лестнице и даже один раз умудрился на брусьях, что потом естественно вылилось в растяжение и пришлось пропустить два дня. Дело раскручивалось, доходы росли, встречи с girlfriend for make fuck (выраженьице-то какое - англицкое!) тоже. Ваняню абсолютно не интересовало что она делает с бумажками ведь он был businessman и его интересовало только свое личное благосостояние и душевная сбалансированность, а куда она их девает или где берут их кенты - тайна которую не хотелось даже узнавать. Но всё тайное становится явным, а одетое голым. Оказывается, что Маняша честно заработанные капиталы раздавала (просто так) тем кто был клиентом Ваняни. Отсюда произошла круговая порука: Ваняня авторитет для своих клиентов и крутой мен с вкладышами для Маняши, она клёвая sexbomb для него и покровительница его клиентов, а последние в свою очередь поклонялись ей и шли, каждый со своими проблемами, к нему. Все шло отлично, но как у всего светлого есть и обратная, черная сторона и кто-то явно со злым умыслом навел шпану соседнего района на Ваняню, когда он вечером, ничего не подозревающий, весело распевающий, ни фига не одупляющий, резво и деловито вышагивал из школы домой. Их было пятеро. Самый лысый из них вытащил нож и напористо направив на Ваняню, в область уже упитанного пуза и окрепшего члена, приказал отдать всю наличность, акции и недвижимость. Расставшись со своим состоянием и получив два удара в черепушку и область клюва, а третий контрольный в чрево (не ножом - простым кулаком, который обычно встречается в двух экземплярах у мужчин, не считая увечных и слюнтяев) упал на землю и только снежинки, которым было безразлично всё, кружились и ложились на будущий фингал.
   Контору пришлось свернуть, выплатить компенсацию за утеряно - добровольно - принудительно сданный товар и предстать перед Маняшей эдаким неудачником. Но она оказалась на редкость доброй, чуткой и отзывчивой девчушкой и когда они встретились в коридоре на перемене, она тихо прошептала ему в самое ухо:
   - Когда захочешь приходи без фантиков, они мне не нужны, а раз так то и тебе тоже, у меня видишь ли любов. - И убежала с подружками играть в классики.
   Он стоял обалдевший, как если бы в его голову зарядили футбольным мячом, а лупливые глаза вращались в разные стороны. И Ваняня прозрел и понял что вот она настоящая Любов, а не какая-то там любовь, все чувства искренние, чистые и не порочные... Через два года, на первом курсе в ПТУ они поженились. А тогда в коридоре, в самом углу, что бы никто не заметил, стоял Вася Брык, тот что навёл хулиганов и ехидно так, втихомолку, скалил зубы и был по своему, полоумному, счастлив, думая что Ваняня сейчас очень одинок и бессчастлив, не подозревая о том, что именно наоборот, счастье так нашлось...
   Сознание того, что Алёна необыкновенная девушка, толкнула Ивана Петровича на смелый поступок:
   - Алёна - начал он и вдруг запнулся, но аксиома что счастье нужно брать голыми руками и желательно своими, подтвердила сама себя, ведь отступать было уже дальше некуда - позади Маняша, продолжил с умоляющими глазами - давайте куда-нибудь сходим, прогуляемся, попьем кофия или кефиру, вообще побудем вместе?
   Aлёна услышав эти слова, посмотрела на него нежным, ласковым взглядом, как то стеснительно, по-девичьи, заулыбалась опустив глаза, тихо прошептала - Хорошо, и резко вскочив с лавочки добавила - но не сегодня, я не могу, у меня важные дела. Давайте завтра, да-да завтра, пожалуйста - взмолилась она и было заметно как её глаза стали принимать блестяще-стеклянный оттенок от наворачивающихся слёз.
   Иван Петрович конечно же не был дилетантом в амурных делах (женщин у него было не много, сколько же точно он не знал, т.е. знал но не хотел считать их, думая что енто грех, да и некоторых уже и забыл, но образы двух дам: Катеньки - огромной продавщицы кваса, с формами больше самой бочки, которую она и закрывала своими прелестями, любившая дымить папиросой в постели, и Александры Петровны - преподавательницы политэкономики в ВУЗе, худосочненькой, потёртой временем, и без мужа, которая подстёгивала Ивана Петровича во время коитуса лекциями своего предмета, отчего он балдел, отпечатались навеки в памяти) и понял всё сразу, до мельчайших подробностей, по её глазам и слезинке выкатившейся из одного ока - она влюбилась в него, она хотела его, она желала его, она мечтала не расставаться с ним ни сейчас, никогда, но она и не могла вот так сразу открыться ему (не позволяла женская гордость, да и что соседи скажут), доверить свои чувства и по этому решила подождать один день, всего-навсего один маленький, короткий день и он утвердительно закивал головой - Да, да, конечно, как Вы считаете нужным, я понял, я всё прекрасно понял, завтра, да, да, конечно завтра, извините, ради Бога, простите, ...
   - Ничего, всё нормально, Вы поняли меня, а ведь это самое главное в нашей ничтожной жизни (такой короткой как одно моргание века глаза, а вся жизнь планеты - человеческая жизнь) понимание, без него ни в школу, ни в роддом, так что прощайте, я вас буду ждать и думать о вас, встретимся здесь же, в это же время, не грустите, не сегодня, но завтра, не позже, и послезавтра, и ещё, и ещё,... - эти слова она говорила на ходу, быстрым шагом удаляясь по дорожке стуча каблучками, всё время оборачиваясь на Ивана Петровича, который смотрел ей в след очумелыми от счастья глазами, потому что перед самым уходом она поцеловала его в ухо, страстно и непринужденно, так как это делают молодые девушки и парни, познающие запретный плод на ходу, быстро и возбужденно, когда вместо ума работают инстинкты, так и она сразу в ухо да кончиком языка облизывая поверхность ушной раковины, при этом нашёптывая нежные слова сладострастия и дыша похотливо.
   На Ивана Петровича нашло какое-то наваждение и когда он очнулся, Алёны уже не было. Вначале ему показалось, что все это ему только приснилось - сон во сне, что такое не совсем реально, а то раскатал губу - девушку во сне, да сакё с сигаретами, но странно-приятное чувство в груди говорило об обратном. Шер ше ля фам или хотя бы её следы. Но увидев под скамейкой сумочку из которой торчало вверх горлышко недопитой бутылки сакё он понял, что Алёна была реальностью и очень приятной, и что чувство в груди, позабытое со школьной скамьи не что иное как Любовь, небо голубое а не синее, а Сикоку - не деформированное слово "сколько" а японский остров.
   Порыскав в сумочке и найдя еще одну пачку сигарет, он решил покурить, допить пойло и наслаждаться до пробуждения. Сакё пилось легко, хоть и остыло, а сигареты, как он отметил, имели вкус и запах полового акта или той части соития, когда запахи источаемые различными частями тела особенно сильно ощутимы. Вспоминая прошедшее знакомство перешедшее в увлечение, Иван Петрович не мог понять, как за ничтожный промежуток времени может всё измениться, и взгляды на жизнь и сама жизнь. Мечтая о Алёне, его желудок вдруг проявил бурное недовольство, и наверняка, не привыкший к заморским напиткам, урчание в животе усиливалось, а тошнота подступала к горлу. Так продолжалось минут пять и не выдержав Ивана Петровича стало блевать.
   Что бы было удобней и легче блевать он зачем-то лёг пластом на лавочку, а голову свесил с оной и вот в таком положении его желудок отторгал ненавистные остатки пищи. Его слезившиеся глаза выхватывали различные фрагменты того что находилось и происходило под скамейкой, а точнее подскамеечную суету и быт, невидимые глазом, а если и видимые то никому не нужные. Прямо под ним были муравьи, ни о чём не догадывающиеся маленькие труженики (близорукие их не замечают, потому что нечем, если без очков естественно), которые через мгновенья станут героями - посмертно, а их именами будут называть ходы и секции муравейника; он видел их на асфальте со спичками и окурком от "Беломора", который использовали видно для косяка - с одной стороны был вставлен "свисток", а с другой ещё осталась "голимая пятка", которую могли бы задуть двое, но этого не произойдет так как полупереваренные останки помидор, огурцов, маринованных грибов, макарон, сакё, водки, пива и ещё каких-то ингредиентов ужина и обеда вылились сильным потоком ...
   Этой ночью Маняша проснулась от странного хрипения Ивана Петровича. Бра была рядом и она зажгла свет. Повернувшись и посмотрев на мужа она оторопела. Он лёжа на кровати свесил голову на пол и рвал что есть мочи. Глаза его были закрыты, руки впились в простынь и матрац, а по судорожному дёрганью головы и тела было ясно, как дважды два, что внутри ещё что-то осталось и притом немало.
   Маняша шустро вскочив побежала в ванну за ведром; по дороге задела телефонный столик с одноимённым аппаратом, перевернула оное изобретение, выругалась и открыв дверь стала нащупывать выключатель. Найдя последний она несколько раз попыталась нажать его, но характерный щелчок не приносил положительного результата. Как всегда свет оказался отключен, поэтому надо было искать на ощупь. Поиски продвигались не совсем удачно и терялись драгоценные секунды. В темноте что-то перевернув (очень звонкое и объёмистое) Маняша догадалась - тазик, и прикинув что это даже недурно и намного предпочтительнее, быстро его схватила и со скоростью спринтера рванула по финишной прямой в спальню к мужу. Как только она ворвалась в опочивальню то первое что она увидела это Ивана Петровича у которого со рта текла тоненькая струйка слюны вперемешку с макаронами и по внезапно сокращающемуся животу и спазмам гортани Маняша определила, что сейчас будет новый поток, жаждущий вырваться на свободу, стремглав поставила тазик на пол и что есть мочи пнула по нему ногой. Вышеозначенный предмет созданный для стирки, а не для пинания, всё-таки проехал какую-то замысловатую траекторию, как по маслу, и ведомый какой-то своей мистической силой остановился в аккурат под пустыми глазами Ивана Петровича, а тот уже с помощью своей интуитивной реакции не промахнулся и белая, местами красная, утробная жижа заполнила собою место в эмалированной посуде, даже не особо и расплёскиваясь.
   Маняша стояла и смотрела не без содрогания и душевной боли на все неудачные попытки и страдания мужа. Она чувствовала его боль и ей тоже было больно. Такое уже происходило и не раз, но почему-то именно этой ночью она переживала очень сильно, а рядом страдающий человек был частью её. Картина постепенно становилась все более размытой и теряла очертания потому что слёзы навернулись на глаза и она присев рядом гладила рукой голову, сочувствовала и успокаивала Ивана Петровича, а слёзы капали в таз, и часть ЕЁ души перемешивалась с частью ЕГО плоти, образуя единое целое.
   Уже после, когда всё было вымыто и вытерто, Маняша присела рядом с Иваном Петровичем и смотрела на его неподвижное и обессиленное тело и только по слегка раздувающимся ноздрям можно было определить что оно ещё живо. Она решила не ругать его сейчас так как была очень лояльна, да и слова не дошли бы до него, но утром она решила, что будет серьёзный разговор. А еще раньше она помогла ему встать, отвела в ванную (свет уже дали), умыла, вытерла и отвела в другую комнату, уложила на диван, принесла попить холодной воды и ещё долго мыла пол в спальне, в перерывах подходя к нему вытирая мокрой тряпочкой лицо. И сейчас она созерцала и любила его, не смотря на безобразное поведение. Лишь под утро, когда в спальне проветрилось и стало чисто, Маняша завалилась на кровать и моментально уснула с приятным сознанием, за всю ночь, что утром не надо рано вставать и готовить завтрак Ивану Петровичу, благо на численнике было воскресенье.
   Проснувшись утром и обнаружив себя в другой комнате, на диване, Иван Петрович растерялся и эта растерянность постепенно перешла в удивление, а оно плавно в сомнение. Он никак не мог понять той метаморфозы которая произошла с его организмом. Пролежав немного просто тупо смотря в потолок он решил встать и сходить в туалет, а там может и вспомнится. Еле оторвав голову от подушки он отметил такой факт как боль и раскалывание в первой. С трудом доковыляв до сортира, стянув трусы, стал опорожняться. Во время того, как желтоватая струя весело и звонко омывала санузел он попробовал перебрать в уме все мыслимые и немыслимые варианты, от лунатизма до левитации, он так и не найдя правильного варианта ответа смыл воду и вышел в коридор. Потихоньку беспамятство стало восстанавливаться и складываться в одну общую картину, как паззл. Поняв, что это дело рук Маняши, Иван Петрович посчитал нужным ничего не отрицать, да и как отрицать, если изо рта шёл такой духан, как будто бы туда насрало сто кошек. Но о сне ни слова - ни-ни, а вот выразить устную (а стоило бы и презентик какой-нибудь) благодарность жене, за преданность и верность проявленную ночью, было необходимо. Дойдя (с превеликим трудом) до кухни он распахнул холодильник в надежде найти там бутылочку пива или кефира. Надежда на пиво умерла первой, сразу же, но вот кефира было много. Выпив немного живительной влаги он стал звать Маняшу. Тишина ответила о том, что её нет и Иван Петрович вернулся на диван уже на более окрепших ногах и держа в руках бутыль. Тут же завалился и уснул уже без приключений.
   Днем Маняша его немного пожурила (немного потому что своё он и так уже получил ночью - а это немало, ведь мог и задохнуться), погрозила пальцем и сказала:
   - Если будешь ещё так пить, а потом спать - ставь ведро, а то сам будешь всё мыть. - Она ведь была доброй женщиной, сердобольной и покладистой. Вероятно за это и полюбил её Иван Петрович.
   Целый день он ждал вечера, а вечером ночи. Даже купил цветы, но пронёс в дом тайком от Маняши и спрятал в надёжном месте - под кроватью, что бы ночью взять с собою в сон и подарить Алёне. Это конечно звучит безумно, но ведь чудеса сбываются не только в кино и книгах а ещё и в повседневной жизни, просто очень редко и обязательно нужно в них верить. Иван Петрович все это время очень нервничал и не находил себе места и даже Маняша заметив это не решалась спросить в чем дело, а просто отнесла на счёт ночного недоразумения.
   Как обычно после вечернего выпуска новостей, передаваемые экраном новенького "Электрона" пара отправилась в опочивальню. Маняша возжелала Ивана Петровича, но он уже будучи предан Алёне отвертелся ссылаясь на головную боль, неохоту и что то ещё. Оставив свои попытки, женщина отвернулась от него в другую сторону и, натянув на себя значительную часть одеяла, провалилась в объятия Морфея, громко посапывая. Иван Петрович пододвинулся к краю кровати, засунувши руку под оную, вытащил букет цветов (долго их выбирал: полевые слишком по-деревенски, тюльпанов не было и купил розы, дорогие но красивые) и вот так лёжа на животе с опущенной рукой, сжимающей букет, начал засыпать...
   Как обычно он шёл по аллее всё того же необычного парка, только на этот раз он был самым обычным - ходили люди, ездили машины, птицы, животные и прочие божьи твари занимались каждый своим делом и не обращали на Ивана Петровича никакого внимания. Он почему-то не удивился такому преобразованию, спокойно дошёл до скамейки, сел на неё, положил рядом цветы и стал с интересом наблюдать за происходящим. Вокруг всё цвело - зеленело - жужжало - летало - играло - пело - сверкало - душило - благоухало - фонтанило - лило - излучало - ультрафиолетило - озонило - кислородило - шептало - бегало - суетило - наливало - выпивало - закусывало - целовало - обнимало - зажимало - уводило - катало - плакало - сосало - засыпало - приставало - било - кричало - не замечало - убегало - догоняло - пинало - посылало - читало - слушало - хвалило - краснело - стесняло - признавало - считало - пересчитывало - делило - отдавало - прибавляло - засовывало - расходило - росло - деревенело - шатало - скрипело - садило - каркало - улетало - застывало - фотографировало - восхищало - говорило - переводило - охало - ахало - панковало - попсовало - Башлачёво - Пугачёво - вкалывало - эфедринило - кайфовало - попускало - пыхало - дурнило - глючило - пердючило - кафешело - чаило - кока-колило - бутербродило - колбасило - сосисило - шашлычило - машлычило - кетчупило (любителей) - натурило - телело - каблучило - асфальтило - сифилило - рублёвило - газетило - свежело - правдивило - тошнило - соседило - проходило - курило - не дало - хотя было - пидрило - крутило - вертело - ЖИЛО - БЫЛО - ВРАЩАЛО!
   Долго сидел Иван Петрович наблюдая за ходом жизни, размышляя о своём:
   - Что же делать с Маняшей и как быть с Алёной. Как то неправильно будет и неестественно рассказать все женё, не поверит да и карету скорой помощи вызовет, а там уже труба - пиши пропало, пропал мужик. Надо что-то поскорее придумать, но время ещё есть.
   Стало смеркаться. Алёна не пришла, Витёк тоже. Розы остались лежать на скамейке. Иван Петрович проснулся. За окном ещё стояла ночь. Он слишком нервно встал с кровати, даже не одев брюк, а в чем был - семейных трусах в цветочек (очевидно ромашки) и белой майке подошел к входной двери, открыл её, вышел на лестничную площадку и позвонил в дверь соседу. Когда появилось заспанное лицо то оно очень удивилось ночному звонку, а потом ещё больше тому что произошло потом. Иван Петрович со всей злости дал ему в морду, ещё два раза, ногой, развернулся и довольный вернулся, лёг в кровать и лежал не смыкая глаз до звонка будильника.
   С препоганейшим настроением Иван Петрович отправился на работу. Там прочищая очередной толчок от нечистот он вроде бы забылся среди всех своих ключей, тросиков, стоков, стыков, но всё равно иногда вспоминал ночной сон. Он очень волновался и переживал за Алёну - а вдруг с ней что то случилось? Вдруг она заболела или хуже того - умерла? Но прочь, прочь чёрные мысли, бабушкины суеверия.
   Воняло калом, но Иван Петрович не замечал этого запаха. За многие годы своей трудовой деятельности он настолько привык к нему, что сейчас уже даже наоборот в этом запахе находил нечто новое, интригующее, забавное, и работа не казалась такой тяжёлой и мерзкой. Самое трогательное было это благодарность людей которую ему выражали, как герою, ведь на самом деле он таковым и являлся (пусть по своему) в их глазах Это придавало ему силы на новые подвиги и уверенность в себе. Заработанные кровные денежки - медячки он разделял на части. Первую (и самою большую) отдавал Маняше, ведь жена, как никак то, вторую - тратил на водку, третью - выплачивал местному универмагу за телевизер взятый в рассрочку полгода назад, а четвёртую ложил на книжку чтобы следующим летом поехать отдохнуть в отпуск за покупками.
   Время летело быстро и не заметно наступил вечер. Придя домой Иван Петрович с твёрдой уверенностью решил сегодня вечером ни с кем не встречаться. Это решение он принял твёрдо, ведь у него тоже есть человеческо - мужское достоинство, и необходимо показать, что он не вчерашний пацан готовый сразу же при виде девушки распустить слюни и плестись за ней куда угодно. Да и пусть теперь они немного попереживают, поволнуются, потомятся. Ещё по дороге домой, проходя мимо кинотеатра "Родина", находящемся в двух шагах от родного очага, он заметил лицо Греты Гарбо на афише, которое звало его же и посмотреть на экране синематографа. Он вспомнил некоторые фрагменты своего навеки ушедшего детства, как тогда он с друзьями посмотрел "Серенаду солнечной долины" (пять раз) и как потом, под веяньем фильма, одеваясь под ковбоев и с самодельными пистолетами наводили шухер в своем районе, соседки грозились кулаками обещая сдать в милицию, и даже несколько раз заявляли, но у стражей порядка и без этого было дел в невпроворот, но они кивая головами обещая разобраться с шалунами с применением самых суровых методов, а по настоящему просто смеялись, ведь некоторые из детей были ихними и помогали им вытачивать из дерева оружие. Маняша очень удивилась и обрадовалась когда Иван Петрович пригласил её в кино. Она одела своё лучшее платье, немного подкрасилась и взявши мужа под-руку не спеша зашагала в сторону дома кино. Они подошли к кассе, где почти что не было народу и ажиотажа, в связи с древностью фильма, и взяли билеты в последнем ряду, а кассирша с пониманием посмотрела на них и даже, как показалось Ивану Петровичу, подмигнула ему. Свет в зале погас и с экрана полилось искусство. Во время сеанса они даже два раза успели поцеловаться, до того, как сурового вида билетёрша стала на них шикать и грозить кулаком, грозя депортацией. Решив не связываться с последней, они тихо и смирно высидели до конца сеанса, правда держались всё это время за руки, но там внизу, под креслом, куда не проникает всевидящий и сверлящий взгляд тётки. При выходе она ещё раз на них так зыркнула, что создалось ощущение грубого нарушения общепринятой морали в общественном месте, а всё впечатление от кина смазалось. Только после того, как они вышли на улицу, ощутили полную свободу и раскованность. После этого они пошли гулять по городу. Уже стемнело, и фонари горели только на главном проспекте, а в переулках было темно и страшно, аж жуть. Настроение было прекрасное и решив его подкрепить Иван Петрович повёл Маняшу в кафе-мороженое. Усадив её за столик, он как джентльмен заказал для неё пломбир и лимонад. Она ела мороженое и была на седьмом небе от счастья, ничего не понимала и только хлопала глазами удивляясь такой перемене мужа. Доевши она попросила ещё. Иван Петрович сам себе удивлялся не зная что на него нашло, чувствовал обязанность перед супругой и старался всячески ей угождать. Какое то смутное чувство тревоги вселилось в его душу, но он не обращал внимание. Позже, по дороге домой Маняша размышляла о происходящем, а потом вспомнила, что сегодня день годовщины их совместной жизни и посчитала это подарком со стороны Ивана Петровича, но решила его ни о чём не спрашивать - пусть всё идёт как идёт. Она считала, что у неё такой замечательный муж, заботливый и не забывающий, ведь для женщины самый большой в жизни праздник это свадьба (хотя попадаются и такие особи которые настолько входят в раж, что потом при каждом удобном случае стараются воспользоваться возможностью этот праздник снова ощутить) и все последующие из неё юбилеи. Для Ивана Петровича вся сегодняшняя кутерьма была простым совпадением и хорошо что Маняша молчала, а то могла бы разрушить вдребезги свою иллюзию и быть очень несчастной. Какая огромная разница может быть между простым вопросом, если задашь его аль нет. Из всех дат он только помнил Новый Год (много-много водки!!!), 9 Мая - батя погиб в апреле 45-го под Регенсбургом и День Железнодорожника так как болел за "Локомотив".
   Их ночь была бурная и страстная, и опосля, после соития, Маняша нежно поцеловала Ивана Петровича в щёку, прошептала - Спасибо, положила свою голову ему на грудь и вот так уснула даже не захрапев. Такого не было давно и он сам удивился своей прыти, силе и внезапно нагрянувшему желанию. Маняше снились яркие, сочные и прекрасные сны, а Ивану Петровичу - ничего, ведь он же и не хотел. Мужик не баба, сказал - сделал!
   Нежный солнечный луч, проникая через стекло, щекотал трехдневную щетину. Иван Петрович сквозь сон лениво пытался его прогнать, но безуспешно. Ничего не оставалось кроме как подниматься и брести к туалету для изливания горькой души, которая накопилась с ночи в мочевом пузыре. Утро прошло как обычно: умывание, одевание, завтрак, во время которого Иван Петрович почему-то решил не пойти на работу. Быстро взвесив всё за и против, он пришёл к выводу - что таки да, не стоит, а больничный можно не брать - всего один день. Это он заявил Маняше. Она услышав такое заявление, даже не стала уговаривать его поменять решение, ведь в её мозгу до сих пор стояла ночная картина и ей хотелось побыть с ним вместе. Он налил себе ещё одну чашку чая и намазал хлеб маслом, а из-под холодильника за ним и всеми манипуляциями наблюдало восемь глаз старого, умного паука. Уползая в темноту, к новому кокону, который вместе с самкой опутали прошлой ночью (под впечатлением от людского сладострастия), он сделал вывод, что тунеядец будет пить водку с другом Семёнычем, материться и горлопанить песни. Паук оказался прав. Мудрость приходит с годами, а тупость в армии. Хоть членистоногое насекомое кое что и знало об армии, понаслышке от рассказов на кухне, ему всё равно было невдомёк то чувство когда........................
   Мат и звон стаканов слышались до двенадцати ночи вперемешку со звонким смехом Маняши. Слава Тарантулу что паучата уже спали и не видели того безобразия, которое происходило на кухне в столь поздний час. Чуть ранее Иван Петрович уже еле соображая, пытался толкнуть очередную зажигательную речь, но пойло сказало своё и он не смог сказать своё, мгновенно вырубился. Маняша и Семёныч еле дотащили смутьяна до кровати, сам он уже идти не мог, уложили, укрыли и вернулись на кухню допивать заветную пол-литровку, которую приобрели пятнадцатью минутами раньше у соседки Клавы в долг. Закуски на столе оставалось ещё много - пельмени, сало, лук да хлеб и всё это было до того приятное и вкусное, что заглушало запах и вкус карбида исходившего от самогона. Выпивши стакан, Семёныча так скрутило, что он тут же пообещал разобраться с Клавой за недоброкачественный товар, но Маняша будучи женщиной знала что кулаками многого не добьёшься, и предложила наложить эмбарго (случайно узнала значение этого слова в разделе для чайников местной газеты "Сiльский брокер") на импорт зелья и тем самым заставить Клавдию либо понизить стоимость, либо повысить качество. А ещё они жалели, что потеряли такого опытного бойца, как Иван Петрович, так рано.
   Иван Петрович шёл шатаясь по парку. На него никто не обращал внимание и не говорил - Алкаш, потому что он был опять один. Это его немного смутило, но в принципе так даже и лучше, никто не будет мешать беседе, а в том, что кто-то сегодня обязательно придёт, он был уверен. Подойдя к своей, уже до боли знакомой, скамье он увидел надпись, вырезанную аккуратно ножом на одной из досок. Непонятное слово "ACCEPT" - вроде бы буквы русские, а вот по смыслу - загадка из шарад.
   - Ну да Бог с ним - решил ни ломать и без того туго соображающие мозги, он сел, так как всё вокруг стало кружиться, а асфальт подниматься. Откинувши голову назад, Иван Петрович, несмотря на многочисленные налёты "вертолётов", стал засыпать...
   Через неопределённый промежуток времени сильный удар в челюсть вернул Ивана Петровича из второго состояния сна в первое. Глаза его были ещё закрыты. Боль постепенно расползалась по всему лицу. Пытаясь приоткрыть веки, он понял, что лучше этого не надо было делать. Первое что он увидел левым глазом так это стремительно приближающийся кулак. Смутно понимая, что сейчас его будут бить именно туда, ведь кулак увеличивался в размерах, как население Китая, и ни в какой другой орган. Он попытался увернуться, но предательский хмель воспрепятствовал этому и Иван Петрович повалился на правый бок и свалился со скамейки, так как сидел на самом краю. Били его от всей души и с любовью, которой бы позавидовали многие. У него не было сил даже подняться, но даже если бы и были, то всё равно не встал, лучше лежать. Правило - лежащего не бьют, подействовало и две пары цепких рук подняли его с земли, встряхнули и водрузили на лавочке в вертикальном положении. Только теперь он смог определить, что перед ним стоят два дюжих милиционера или ОМОНовца (поди их чертей различи, хотя обычно последние бьют сильнее и резвее) и что-то пытаются втолковать, вероятно ему. Напрягши ушные раковины и сконцентрировав внимание, он догадался, что обращаются именно к нему. Очередной апперкот вывел его из состояния прострации и вот уже некоторые слова стали понятливыми.
   Теперь он понимал, что бьют его за то, что он неправильно сидел. То есть, они не объяснили и не объясняли, как это правильно и как это неправильно, а просто били. Иван Петрович пытался выразить своё фэ недовольства от этой принеприятнейшей процедуры, но лишь грубое мычание и пузыристые слюни с кровью вырывались из носоглотки. Почему-то больше доставалось левому глазу, отчего он принял более жалкий вид и нездоровый, сине-жёлтый цвет, хотя если внимательно присмотреться то и другие составные компоненты лица, и даже почки, удостоились внимания правоохранительных органов. Иван Петрович как-то в одночасье протрезвел и даже снова попытался возразить против насилия, ведь иначе другим словом и не назовёшь, и даже преуспел в этом своей членораздельной речью, на что стражи порядка, честно говоря, положили и даже проигнорировали тот факт, как знакомство избиваемого с местным участковым Барановым, и погрозились в случае необходимости вломить и самому участковому. Происходящее было настолько нереальным насколько может быть реальна ярко алая кровь, вытекающая из правой ноздри, скатывающаяся мимо рта, к подбородку, капающая и летящая между расставленными ногами, между деревянными брусьями скамейки на траву, отчего та принимала чёрный цвет, зловещий и убогий.
   В конце концов, забрав у Ивана Петровича какие-то деньги, непонятно откуда взявшиеся, люди в погонах удалились, сказав напоследок, что если бы дал сразу, то инцидента можно было бы избежать, так что в следующий раз надо быть более благоразумным.
   Ивану Петровичу было обидно и больно вдвойне. Во-первых, чисто физическая боль доставляла массу неудобств: болели глаза, нос, рот, почки - это же всё и опухло и голова стала напоминать, со стороны, хеллоуинскую тыкву, удачно разукрашенную. В этой тыкве был такой бардак, что невольно хотелось просто умереть, да и бешенный стук сердца в груди не прекращался. Во-вторых, моральная боль тоже была неприятной. И где все эти слова и выражения - "Человек - это звучит гордо!", "Читайте, завидуйте, я гражданин...", и прочая, прочая литературная чепуха. Обидно было за то, что так просто наплевали (скорее - насрали) в душу, ни за что. Ну, понимаем, там украл кое-чего, и то, если дорогое или важное, или кого-то побил, но обычно по делу, а не по беспределу, а то при свете дня, в общественном парке - безобразие которому нет оправдания. А в-третьих, первых двух достаточно...
   Пробудившись раньше Ивана Петровича Маняша уже собиралась, как обычно идти варить очередную кастрюлю своего знаменитого борща, но при взгляде на мужа она не сразу его узнала, а когда всё-таки его индифицировала, её пробил озноб. Он лежал рядом, синий и побитый, и беспокойно вздрагивал. Маняша не помнила вчерашний вечер с того момента, как они втроём открыли четвёртую бутылку (на которой и сломался Иван Петрович), а тот момент, как его тащили в комнату и подавно. Подумавши, она решила что наверно он и Семёныч ради забавы помяли друг друга, как это нередко случается, но до такого! Ведь на Руси как повелось: А крестины там иль поминки, всё одно там пьянка-гулянка. Как-то по своему, по-женски, она определила, что состояние лежащего явно не располагало к трудовой деятельности и поправивши бигуди гордо пошла готовить борщ.
   Иван Петрович проснулся очумелым и потерянным. Еле поднялся, держа голову обеими руками, и тихонько, чтобы никто не слышал, запричитал:
   - Батюшки мои. Ёб, твою, бога, душу, мать! Тяжело-то как. Совсем уж весь свет с ума сошёл. Хоть спать не ложись, да сны не видь. Мало того, что на улицу в магазин сходить страшно, шпана там всякая, панки, бомжи или детишки малолетние, только детсад закончили, а ножички то уже наточенные, ждут повода, так теперь уж и спать не ложись! А ведь могли же и зарезать! Если раньше был только один вопрос - Что пить?, так добавился ещё и - Как спать? Нужно по магазинам походить, книженцию соответствующую прикупить, ведь наверняка есть оная, где подробно будет написано - как, где, когда и чем. Книги - они ведь умные. Недаром её интеллигенция и высшие слои общества читает. Но к Баранову сходить стоит. В смысле - нужно, а не за деньги. Заяву накалякать нехилую. Пусть вызывают сонную милицию, а ещё лучше группу быстрого реагирования, отправляют её по снам ездить, порядки наводить.
   Придя на кухню он застал там Маняшу хлопочущую возле здоровенной кастрюли свежесвареного борща.
   - Ну что, синяки, нажрались? Как вы только друг друга ещё не поубивали по пьяне, ума не приложу? Иди, умывайся, а заодно и кента разбуди - так сказала Маняша не отрывая взгляда от своей стряпни. И Иван Петрович радый, что не надо придумывать причину происшедшего, а тем более говорить правду, ведь чем меньше знают, тем крепче спят, уже более уверенной походкой направился в ванную. Там его ждал сюрприз, вызвавший здоровый, звонкий смех, и увиденное подняло настроение на целый день. Семёныч, как оказалось, провёл ночь в ванной комнате, забравшись непонятно как в стиральную машину! Там его и обнаружил Иван Петрович позднее, а Маняша ранее. Семёныч вообще ничего не помнил, ни как забрался туда, ни имени своего. Что бы всё вспомнить троица решила похмелиться. На такие случаи массового алкогольного опьянения Маняшей была припасена бутылка бражки. Выпив по стакану перешли к самой главной части трапезы, а именно, к употреблению украинского национального блюда - борща, или как говорят москали - "Первое", разлитое уверенной рукой хозяйки. Перекошенные и помятые лица, у кого от железного ложа, а у кого и по другим причинам, с чувством глубокого достоинства и удовлетворения чавкали, лыбились и закатывали очи от этого божественного кушанья.
   Завтрак плавно перешёл в обед. Потом настала сиеста. Семёнычу, как гостю, для этой цели выделили раскладушку, много чего повидавшую и почувствовавшую в своё время. Маняша с Иваном Петровичем вернулись в спальню, на диван-кровать. В дневное время это был диван, на котором можно было только сидеть, а вечером посредством несложных манипуляций и лёгким движением руки превращался в элегантную кровать, правда не двух местную, а полутора, но этого им хватало с лихвой.
   Посозерцав телевизор они втроём начали обсуждать последние новости мира, города и самое интересное - двора. У каждого, в таких дискуссиях, была своя роль. Маняша толкала тему, Иван Петрович сначала её развивал, а потом оспаривал, а Семёныч защищал. Потом мужики менялись позициями (но не теми, о каких подумали) и начинали по новой. Например сейчас спор шёл о новом хахале Анастасии, что проживает в соседнем подъезде. Маняша начала:
   - Чтой-то он какой-то хитрай, особенно глазки так и шныряют туда-сюда. Как бы чаво не украл! С такими держи вуха востро, а карман крепче.
   - Да не хитрый он никакой, просто с бабой давно не был, вот глазёнки то бегают - отвечал Иван Петрович.
   - Та шо вы говорите. Не бегает и не шастает ничего у него, просто больной. Нервный тик - по медицински называется! - парировал Семёныч...
   Обсудив кого следовало, троица вешила сходить на пивбар, а Семёныч проспонсировать это культурно-массовое мероприятие. По пути зашли в гастроном и купили селёдки, конечно не такой вкусной и дешёвой, как раньше. Пиво продаваемое в питейном заведении было как обычно разведено водой и все к этому давно привыкли, но вот сода подмешанная вызывала некоторое беспокойство. Но решение было непоколебимым. Они взяли по три кружки и вприкуску с селёдкой стали пить, а в припивку есть.
   Вернулись под вечер каждый к себе домой. Семёныч в подвал, к тёплым трубам и бабе Насте, а Маняша и Иван Петрович к себе на второй этаж. Вечерело. Наползали сумерки. Пахло.
   Тишина ночью в доме. Паук задремал. Мирно спали и Иван Петрович с Маняшей. За стеной пробудилось и стало орать голопузое дитя. Дитятю было полгода, но орало как ненормальное, видать укаклось или кошмар приснился. Иван Петрович проснулся и этот истошный крик напомнил завывания мартовских котов или же наоборот, коты визжали как дети. Он лежал и думал о том, что бедное дитё попало в этот безумный, нелепый и ничтожный мир не по своей воле. Если бы этого несчастного младенца перед появлением на свет спросили бы, хочет он рождаться или нет, ответ бы прозвучал отрицательно, и если бы карапуз бы настойчиво бы пробирался бы к выходу бы, на свет Божий, всё равно надо было бы ему не дать появиться, потому что скоро уже, лет эдак через двадцать-тридцать он бы пришёл и спросил бы:
   - На каком основании Вы мне дали родиться? Зачем из обычного двухстороннего наслаждения - соития Вы не спросили меня: Хочу ли я того чтобы меня делали? И я бы сделал всё возможное что бы не зародиться в чреве человекоподобных людей!
   Ребенок страдал по ту сторону стенки, Иван Петрович по эту. И вот лёжа по эту, он осознал, что по ту крик означал протест против ВСЕГО: против нянек (хоть они и меняли закаканые пелёнки) и ракет, дыма и наркотиков, катаклизм и каталажек, жизни и смерти.
   - Общеизвестно - продолжал он - что крик притупляет боль, создаёт забываемость окружающей среды, заставляя работать голосовые связки.
   И одуревши от таких выводов, что крик - это боль, боль это страх, а страх это крик, Иван Петрович тоже заорал во всю глотку. Спящая Маняша и вроде бы не храпящая, подскочила на постели и ошалевшими глазами посмотрела на него.
  -- А - а - а - а - а - а вопило горло.
  -- А - а - а - а - а - а в такт отвечало ему за стеной.
   О - о - о - о - о - о - продолжал Иван Петрович, нисколечко не стыдясь супруги.
   Ы - ы - ы - ы - э - э - э ! И всё. Иван Петрович отключился.
   Как-то синхронно угомонилось и дитя. Может подмыли где надо и как следует, поменяли пелёнки, а может и просто титьку в рот ткнули. Опять воцарилось гробовое молчание, и только стены могли ещё долго-долго слышать этот стереокрик - молодой и старый, отдающийся резонансом тишиною в тишине.
   Немного придя в себя от такого безобразия, Маняша стала ругать Ивана Петровича за непристойное поведение и нарушение общественного и личного порядка в особо громком размере, грозясь утром как следует разобраться, но этого всего он уже не слышал. Он слышал весёлую песню в трели клювастых птиц, шелест травы, свет солнца и голубизну неба.
   Иван Петрович сидел на скамейке. Рядом сидела Алёна и он обнимал её правой рукой. Они весело болтали, смеялись и со стороны наблюдались как пара только что нашедшая счастье. Их разговора было не слышно, да и к чему всё это. Главное что у них всё было хорошо. Вдруг Иван Петрович перестал смеяться и сделался серьёзным и Алёна стала ему что-то объяснять, показывать руками, убеждать. В ответ он кивал готовой, иногда мотал ею, как бы отрицая, но потом соглашался. Ветер смог донести лишь несколько слов из их разговора:
  -- ... будет ... я уверенна ... хорошо ... - шептала она прижимаясь к нему.
  -- Да ... да, я верю ... конечно, но ты в этом ... возможно ... - отвечал он ей.
   В принципе это было всё, что можно было услышать, хотя не было ни одного слушателя в радиусе миллиона миллионов километров. Они ещё немного поговорили о чём-то неважном, не имеющим никакого значения и влияния на судьбу. День стал подходить к концу, а солнце клониться к закату. Серело. Даже трава, цветы и деревья, потеряли всю гамму и спектр цветов, и среди всей этой серости были видны две пары горящих глаз.
  -- Ну что, пора? - поинтересовалась она, хотя давно уже знала ответ.
  -- Да, пора. - ответил он, хотя давно уже знал вопрос.
   Они поднялись и обнявшись не спеша зашагали, растворяясь в сгустившейся темноте. Но ясно было одно - они были счастливы.
   Утром Маняша проснулась и пошла, как всегда, варить борщ. За ней наблюдал из-под холодильника вечно любознательный паук. Его мохнатый, местами по выпадавший организм, иногда пробирала дрожь, но сегодня он был зачарован Маняшей и её умением приготавливать яства.
   Когда часы отбили десять, Иван Петрович не проснулся. Маняша пошла его будить, так как на сегодня была намечена поездка на дачу, для прополывания и окучивания картошки, а также и немного колорадского жука погонять. Следом за ней и невидимый ею, по коридору бежало верное насекомое, любившее наслаждаться видом спящего Ивана Петровича. Конечно, паук бегал не так резво, как в детстве, но сегодня откуда-то нахлынул такой огромный прилив сил, что он сам себе удивлялся.
   Зайдя в спальню Маняша обомлела и стала истерично хохотать. Постепенно, набирая скорость, она стала кружиться, как волчок, а её развивающаяся юбка придавала ещё большее сходство с детской игрушкой. Обессилив, она упала на пол и закрыла глаза. Всё плыло, вертелось, кувыркалось, шевелилось, лопалось, пузырилось и законы физики отсутствовали. Она, раскинувши своё тело на полу, думала о далёких звёздах, о других мирах, о потусторонних мирах, поэтусторонних, о жизни после смерти и до, обо всём на свете. Вся вселенная была в Маняше, а Маняша во всей вселенной.
   А паук, разочарованный тем, что так и не увидел Ивана Петровича, грустно полз назад, к своей темноте грязного пола, к паучатам и самке, когда вдруг, уже на кухне, из верхнего отделения пенала, выпал килограммовый пакет сахара и упав на пол, подмял под себя и раздавил собою маленькое, чёрненькое, мохнатое, мудрое тельце. Но за мгновение паук успел понять, как и Маняша, что Иван Петрович умер.
   Вот так то!
  

К О Н Е Ц.

  

Задумано и написано

с 23.08.99 по 02.09.99.

Исправлено и добавлено

с 10.01.02 по 2102.02

   3
  
  
   3
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"