Наш малый предел зовется Ясным потому, что с незапамятных времен здесь живут люди Света. Если кто из наших и посвящал себя другой Высшей Силе, то назад уже не возвращался. Но это редко случалось. На моей памяти,- так ни разу. Хотя что там той памяти, пятнадцать весен всего, не больше.
Ну, почти пятнадцать...
Мать велела мне живей пошевеливаться. Скоро гости приедут, а у нас кругом хаос как до Сотворения Миров. А я и так не лежу, между прочим. С самого утра!
Окна вымой. В доме прибери. Посуду перемой. Двор вылижи. На вечерний пир намой-перебери-начисти овощей-фруктов. И вот так весь светлый день.
Надоело.
Если б не папа, который с остальными должен приехать, плюнула бы на все. Честное слово! Папа у меня самый замечательный человек в мире, я ради него сель остановлю, огонь голыми руками потушу, весь Хаос из Междумирья вычерпаю! Жаль только, приезжает к нам редко...
Нет, мама меня, конечно, любит. Я тоже ее люблю, в чем вопрос. Но, Светлые Силы, как же мне надоели ее бесконечные придирки, морали, нотации... И вечная уборка! Можно подумать, мы все помрем, если пыль пару денечков полежит себе спокойненько на своих местах.
На-до-е-ло!
- Эй, Натэнка! Сидишь? А обещала, что придешь! Обманщица махровая! Лгунья!
- Сгинь, Юлеська,- огрызаюсь в ответ.- Не до тебя. Или помоги уж, раз пришел!
Мама заставила меня начистить плодов фарок на сок. В этом году их уродилось немерено, но мелких и сплошь червивых. Вот я с ними и маялась с самого полудня. Два таза уже начистила, а наваленная на столе гора и не собирается сколько-нибудь уменьшаться. Можно подумать, гости станут пить эту кислятину! Пусть она сто раз полезная и тысячу раз целебная, но в рот же взять невозможно: зубы оскоминой сводит!
- Ну, нет уж! Это женская работа,- важно заявляет друг, перемахивая через забор.
Чего-то он сегодня при параде. Чистенький, свеженький, костюмчик наглаженный, беленький, ни единого пятнышка кругом. Впрочем, Юлеська всегда одевается, как на праздник. Столичная штучка. Я вдруг очень остро ощутила свои неухоженные, исцарапанные руки, по самые локти замаранные фарочьим соком, линялое рабочее платье, размотавшийся не ко времени атори,- и обозлилась.
- Не помогаешь, так проваливай!- злюсь, пытаясь затянуть узел на проклятой ленте и при том не перепачкать ткань, ведь сок потом не отстираешь. Как ни старайся, пятна все равно останутся, а другой атори мать мне уже не вышьет, скажет, сама делай, не маленькая. А я эти ее иголки-нитки-пяльцы ненавижу еще больше, чем мытье посуды и влажную уборку!
- Балда ты, Натэнка,- обиженно говорит Юлеська.- Я уезжаю сегодня. До следующего лета. Мать вернулась, к твоей поговорить пошла, а я к тебе... Ты ж обещала, что утром придешь! И не пришла.
- Ну... ну извини,- говорю, мне неловко,- и впрямь, замоталась с делами и забыла про друга...- Вечером гости будут, встречать готовимся. А что же вы?.. С ними бы и уехали.
- Нельзя,- мотнул он головой.- У матери служба, сама знаешь...
Да кто ж об этом не знает? Юлеськина мать - аль-септанна, важный чин в накеормайской храмовой службе. И сын тоже станет воином, а что летом у нас торчит, ну так родителей матери тоже уважать надо, других внуков у них пока что нету.
Впрочем, наши ребята Юлеську не особо любили. За городское, непонятное имя, за пижонистый вид, за длинный язык, который не раз и не два пытались ему укоротить... Но не тут-то было! Драться он пятерых не боялся, даром что ростом не вышел. Еще бы, с такой мамочкой! Уж она-то своего ребенка не вязать-вышивать учит, будьте уверены!
Я с ним тоже постоянно цапалась, с Юлеськой невозможно и полдня прожить без того, чтобы не поругаться, но мне любопытно было слушать, как он про столицу рассказывал. Завирался, конечно, не без того. Другое дело, что мне, ничего, кроме Ясного, в жизни не видевшей, даже заведомое вранье годилось.
А еще Юлеська знал старолинг и помог перевести на столичный лад мое имя; мало радости, когда тебя на улице Найдой дразнят!
- Слушай,- говорит он, ставя расшитый сапожок прямо на стол; вот же нахал!- да брось ты возиться! Пошли, пройдемся...
- Глупостей не говори,- отвечаю.- Сам знаешь, мать голову оторвет, если брошу.
- Угу,- он поднял двумя пальцами очищенный ломтик, лизнул, скривился, плюнул,- Вот когда ты станешь моей женой, я ни за что не стану заставлять тебя чистить эту гадость.
- Чего-о?- обалдела я.- Это еще кто сказал, что я твоей женой стану?!
- Дед говорил, что меня женить пора,- важно проговорил Юлеська, напуская на себя солидный вид.
Я расхохоталась:
- Э, дурень! До Посвящения никто не женится, это запрещено и об этом все знают. Это каждый ребенок знает. Головой думай, что говоришь!
- Ну, свадьбу, может, и впрямь играют после. А сговариваются уже сейчас. Думаешь, чего моя маманя к твоей зачастила?
- Вышивки заказывает,- буркнула я.
Моя мать была известной мастерицей, ее ткани и вышивки славились по всему Накеормайскому Пределу. Только из дома она ни ногой, все, кому надо, сами к нам приезжают. Всего один раз за всю жизнь она в столице была: когда самому Верховному аль-нданну хорошие ткани понадобились. Мне три весны тогда едва исполнилось, я ту поездку плохо помню. Как во сне. Не разобрать уже, что правдой было, а что и впрямь снилось. Я то время вообще вперемешку помню: и сны, и явь,- все путается в нечетком тумане. Ни то, ни другое толком не разглядишь...
- Вышивки, а как же,- Юлеськин голос вырывает меня из сетей памяти.- Свадебные!
По правде говоря, в это лето Юлеськина мать в самом деле наведывалась к нам чаще обычного. А в наших местах родители действительно насчет свадеб сговариваются заранее. Не спрашивая согласия детей, естественно.
Настроение мигом упало ниже пещерного уровня.
Замужества только мне еще не хватало для полного счастья. И с кем! С этим вот хлыщом белопузым, который еще вдобавок на целых четыренадцать дней меня младше...
- Не пойду за тебя!- крикнула я и от избытка чувств показала неприличный жест.- На, покусай! Нужен ты мне!
- Шутишь?- искренне удивился Юлеська.- Куда же ты денешься?!
И тут он отмочил штуку похлеще всех прежних. Нагнулся ко мне, схватил за плечи, - а хватка у него была, не больно-то вырвешься,- и поцеловал в губы.
Ну, за мной не задержалось!
Ведро с очистками во мгновение ока оказалось на голове у новоявленного женишка.
- Урод страшный!- заорала я, вскакивая.- Убью!
Юлеська шлепнулся на задницу, содрал с головы ведро и запустил им через весь двор. Потом вскочил, сжимая кулаки. Красавец, ничего не скажешь. И куда только подевался весь его расфранченный вид! Я поудобнее перехватила ручку второго ведра:
- Я те счас покажу свадьбу, хвост плешивый!
- Дура набитая! Ты чего?!
- На себя посмотри, умник! Тоже мне, женишок нашелся, погляди на него. Да лучше с жабой лечь, чем за тебя замуж...
- Сама ты жаба, лягва холодная, бородавка пупырчатая!- заорал в ответ Юлеска, а потом докончил совершенно неожиданно:- Но на тебе я все равно женюсь!
- Разлетелся жениться, слизняк бесхребетный! Червяков сперва из головы выбери!
Юлеська с визгом схватился за волосы, яростно вытряхивая скользкую кожуру. Червей, змей, тараканов он боялся не хуже любой девчонки. Что значит городской!
- В чем дело? Что здесь происходит?
- Ой...
Вид у Юлеськиной матери, конечно, грозный. Достаточно сказать, что без меча и хотя бы одного ножа она вообще на людях не показывается. Но взгляду моей матушки ни один меч даже в подметки не годился!
- Он первый начал!- завопила я, не дожидаясь бури.
- Да она сама не лучше!- возмутился Юлеська.
- Слизняк протухший!
- От слизнюхи слышу!
- Обоим по уху, и в темный угол,- мгновенно решила вопрос воительница, прищелкивая пальцами.
Юлеськин костюм волшебным образом вернул себе изначальный цвет, а волосы высохли и сами собой уложились красивыми кудряшками, которые неблагодарный сын тут же начал яростно распрямлять. Я завидовала, что мне таких не досталось, а Юлеська свой вьющийся волос ненавидел...
- Глупая голова,- неодобрительно заметила мама.
- Нет у меня времени его мыть и приводить в порядок обычным образом! Что в этом такого ужасного, Заряна?
- Не у каждого ралинз безразмерный, вот что.
- Завидуешь?- с усмешкой осведомилась аль-септанна.
- Э, подруга, чему завидовать?!- в сердцах сказала мама.- Зачем у тебя один сын, когда их должно быть много? Женщине дом беречь надо и детей рожать... а мечом махать могут и мужчины. На то ума большого не требуется!
- Ты-то, я смотрю, не много рожала!
- Нехорошо говоришь, Светляна,- очень спокойно ответила мама.- Сама знаешь: не по моей воле дом пустым стоит.
Светляна смутилась, поняла, видно, что хватила через край. Хотела даже сказать что-то себе в оправдание, но мама не позволила ей рта открыть:
- Ступай. У тебя времени мало. А ты в дом иди, дочь, себя в порядок приведи. Увидят гости грязнулю, - срам будет...
Я скорчила Юлеське мерзкую рожу, и тут же повернулась к нему спиной, чтобы не видеть ответной гримасы.
Приведи себя в порядок... Легко сказать! Я стерла кожу начисто, но уродливые следы сока все равно пятнали руки. А больше всего донимала злость на Юлеську. Разогнался свадьбу играть, червяк мокрохвостый! Нашел дуру.
Чего мне замужем делать, спрашивается? Стирать, убирать, готовить? В чужом доме, заметьте! Не хочу!
Я сунула руку за ворот, нащупала кожаный мешочек, с которым не расставалась ни на мгновение, даже спала с ним. Там хранился талисман. Самая дорогая вещь из всех, какие у меня были.
Крохотный, не больше мизинца, цветок зеркальника.
Зеркальные колокольчики умеют ловить мысли. Они растут в труднодоступных, безлюдных местах, потому что человеческие мысли им мало нравятся.
Если вдруг наткнешься на такой нечаянно, то он тут же все свои лепестки и листья выворачивает наизнанку, зеркальной стороной наружу. И скрывается подобным образом от постороннего взгляда. Еще до того, как повернешься в его сторону! Ни за что не увидишь, пока не затопчешь. А как затопчешь, так жалко до слез, ведь погибший зеркальник ни на что не годится. Он сохнет прямо на глазах, вместе с корнями. И ничего ему уже не сделаешь, пересаживай там, не пересаживай...
Мой цветок засыхать не спешил.
Трудно сказать, из какого камня его так искусно выточили. Но колокольчик был совсем как настоящий. Тот, кто его сделал, не понаслышке знал, как цветут зеркальники...
...Детская память сохранила всего несколько отрывков, коротких, как весенняя метель...
Многоликая пестрая толпа, карнавальное веселье. Какой-то праздник в большом, незнакомом городе. Только мне, соплюхе, совсем не до смеха. Слезы ручьем: потерялась. Ни мамы, ни папы... а люди кругом незнакомые...
Огромные дорей-воины, страшные великаны, тащат меня куда-то... я ору, брыкаюсь изо всех сил...
До сих пор удивляюсь, как они меня не отшлепали, ведь имели полное право, и никто бы их не осудил...
Они же и отвели меня в Храм; страже за порядком следить надо, а не с малявками сопливыми сражаться. Откуда на улице безнадзорный ребенок взялся, это пусть у храмовых нданнов голова болит, на то они и мудрые.
... Добиться от меня, кто мои родители и откуда я родом, оказалось решительно невозможно.
Я со страху и пережитого ужаса собственное имя забыла напрочь, что уже за все остальное говорить.
А потом появился кто-то из нданнов, причем не последнего ранга, если судить по тому почтению, с каким все перед ним расступались. Он внимательно выслушал, в чем было дело. И вдруг, совершенно неожиданно, взял меня на руки и стал гладить по голове, утешая. Я вцепилась в его одежду и заревела с новой силой, но уже от радости: поняла, что вот теперь-то все пойдет хорошо, все будет как надо,- этот человек непременно найдет моих родителей, просто не может быть, чтобы он их не нашел...
И он нашел их,- не сразу, а лишь через несколько дней, как мне потом рассказывали.
Все потому, что никто и не думал разыскивать пропажу. Папа договорился с мамой, что я останусь у него, а потом он меня назад в Ясный и отвезет; родители уже тогда не жили вместе. Вот мама и отправилась домой со спокойной совестью, будучи уверена, что за мной присмотрят. А папа решил, что мама, хоть и согласилась поначалу, но потом, назло ему, передумала и забрала ребенка, меня то есть, с собой...
Я не запомнила дней, проведенных при Храме. Ласковое золотистое сияние, вот и все, что сохранилось в памяти. Я закрыла глаза, пытаясь полнее представить... вспомнить... неведомо что.
...И вновь прихлынуло к сердцу громадное обжигающее чувство живой любви и тихой радости... все время мира растворилось в искрометном сиянии без остатка: я вновь была беспечным ребенком, беззаботно купающимся в золотистом свете...
Это чувство, видение или как там его еще назвать, приходило всегда, стоило мне подумать о накеормайском Храме.
Удивительное место. Хотелось бы мне еще раз побывать там ... и, может быть, вновь встретить того нданна...
Он тогда сам привел меня к родителям.
- Вот вам моя находка,- сказал он родителям,- берегите ее.
А мне протянул руку, и на его ладони прямо из воздуха, из ливня чистого Света соткался вдруг цветок зеркальника. Я онемела от явленного чуда настолько, что даже забыла выговорить положенные по такому случаю слова благодарности.
Напоследок он вновь обнял меня, и я потом долго помнила тепло рук хорошего человека...
Вот он, подаренный в тот далекий день колокольчик. Крошечная безделушка с ноготь большого пальца...
Меня после того случая так и прозвали находкой нданна. То есть, Найденой по-нашему. Когда подросла, мальчишки дразнить взялись - Найда да Найда. Просто кличка собачья какая-то! Я и драться бросалась, и ревела в шесть водопадов от горькой обиды, - ничего не помогало. А потом пришло очередное лето, и вместе с летом появился Юлеська. Он-то и придумал перевести мое имя на столичный лад - красиво, местным дуболомам непонятно, а, главное, смысл остался прежним. Натэна - это ведь на старолинге и означает "неожиданность", "находка" "случайный дар"...
Время, мое дикое упрямство и Юлеськины кулаки в конечном счете примирили окружающих с новым именем. Разве что мама иногда, по старой памяти, окликала Найденкой, но уже не так часто, как раньше, привыкла. А прошло с тех пор, ужас выговорить, целых три с половиною года...
Я покатала пальцем по ладони заветный колокольчик. Теплый, хоть и неживой...
... С тех пор в Накеормай мы больше не ездили, и я того нданна никогда не встречала. Папа наверняка с ним часто виделся, но почему-то я стеснялась расспрашивать. Я ведь даже не запомнила толком, какой он из себя.
Только улыбку и голос, и еще волосы - необычного светлого оттенка, с той непередаваемой оранжевинкой, какая бывает у солнечного луча на снегу в неяркое зимнее утро.
'Вот за кого я бы замуж пошла без лишних разговоров!'- ни с того, ни с сего вдруг подумала я.
Подумала и тут же испугалась, а вслед за испугом явился жаркий стыд. Размечталась, тухлая лягушка! Нданны редко женятся, но этого им никто не запрещает. Вполне могло оказаться, что у того человека уже есть жена, взрослые дети, внуки, а то и правнуки. А если даже и нет, так очень уж там нужна ему глупая девчонка из глухого горного предела, где даже храма своего нет, и по самой незначительной малости люди вынуждены через перевалы ездить, в другие пределы...
Я вздохнула и спрятала драгоценный цветок обратно в кожаный чехольчик. Вот стану Юлеськиной женой и буду сидеть дома в пяти стенах, детей рожать, хозяйство вести. Ткать-вышивать возьмусь, на радость матери. Уж она-то без меры обрадуется: дитя непутевое за ум взялось, хвала Светлой Силе! Будет кому искусство свое передать по достоинству. А муж станет наведываться из столицы раз в год по обещанию, вот как папа сейчас к нам ездит...
Выть хотелось от такой тоскливой судьбы, честное слово!
- Ты еще не готова!
Я вздрогнула и обернулась, виновато опуская голову. Надо же, время как быстро прошло. Мама, та уже в праздничном наряде. А я...
- Дочка, какая ты медлительная! Не выйдет из тебя доброй жены, совсем не выйдет!
- А не пойду я замуж!- зло крикнула я.
- Дай гребешок, помогу тебе,- мама пропустила мои слова мимо ушей.- До утра ведь перед зеркалом сидеть будешь...
- Мама,- говорю решительно,- ты по правде меня замуж отдать хочешь?
Она как не услышала:
- Ты почему сыну моей подруги ведро на голову натянула?
- Да так ему и надо!- взвилась я.- Он... он... Да он...- рассказать про поцелуй все ж таки не хватило духу, и я докончила яростно:- Да я бы его еще одним ведром огрела! Заслужил!
- Зачем ты ссоришься с ним все время, глупая? Хороший мальчик из славного рода. Дружить надо, а ты - ведром...
- Не пойду я за него замуж, мама!- разоралась я.- Вообще замуж не пойду! Ни за кого! Ни за что на свете!
- Посмотрись-ка в зеркало,- доброжелательно предложила мама.
Вот когда я испугалась не на шутку! Мама совсем на себя не была похожа. Не ругается из-за грязного ведра на голове у гостя и непорядка во дворе, на слова мои дерзкие ничем не отвечает, улыбается ласково,- все! Точно, свадьбой дело запахло. Может, она и отца позвала специально, чтобы о моем замужестве объявить?
Так может, и гости из-за того же к нам едут?!
- Да ты смотри, смотри,- ласково подталкивает она меня.
Смотрю с неохотой.
- Ой! Мамочка...
Она вплела мне в волосы новый атори. Небесно-голубого цвета, расшитый таким богатым узором, что только ахнуть.
- Нравится?
- Ой, мамочка-а!
Я мигом забыла про все свои обидушки, и про свадьбу забыла, все-все позабыла, честное слово. В порыве чувств я прижалась к маме и неожиданно расплакалась, сама не понимая отчего.
- Э, Найденка, что с тобой?- удивилась мама.- Зачем плачешь?
- Просто так...,- торопливо вытираю щеки.- Я тебя люблю, мамочка!
- Глупый ты ребенок, дочь,- вздыхает она, обнимая и целуя меня в макушку. Я тут же отодвинулась: не люблю телячьих нежностей! Особенно когда совсем за ребенка держат, вот как сейчас.
Откуда ж мне было тогда знать, что мама обнимает меня последний раз в своей жизни?..
- Мам, скажи,- несмело проговорила я, - почему все-таки у меня нет братьев?
Я ждала, что она не ответит, я же видела, каким было ее лицо перед аль-септанной Светляной. Вот закричит сейчас, скажет, чтоб глупых вопросов не задавала. Но мама только вздохнула:
- Нет надо мной милости Матери Миров, дочка. И уже никогда не будет. Может, хоть над тобой Она сжалится, порадуешь тогда свою родительницу веселыми внуками...
- Не хочу я замуж, мама!- взвилась я по новой.
- Э, заладила одно и то же!- рассердилась она.- Все замуж не хотят! Но все потом всё равно выходят. Давай, одевайся скорее, гости уже на пороге.
Гости...
Нет, ну почему папа один к нам заглянуть не может?! Постоянно с кем-то, причем не меньше десяти человек сразу, вместе с ним приезжает. И, конечно, их с душой принимать надо. В большой зале, как положено. На том весь мир стоит: гостей уважать надо.
Страшно подумать, что с людьми станется, если переведется вдруг этот закон!
Но лучше бы папа один приехал. Гораздо лучше! Не пришлось бы тогда бесконечно прислуживать за столом чужим людям, подначки их выслушивать и шуточки, разговорчики всякие насчет того, что я уже выросла, что совсем невеста уже, что мне замуж пора, и что у них-де есть на примете хорошие парни... А потом,- вот стыдоба-то!- как взялись они сравнивать, какой из тех парней больше всех мне в мужья годится да почему именно он, а не кто-нибудь другой... Гости хорошо знали наш язык, но говорили на нем так же смешно, как и Юлеська. Столичные, что с них возьмешь!
Добро, аль-септанны Светляны среди них я не увидела. Значит, и впрямь в Накеормай вернулась, как и обещала. То есть, о сватовстве никто сегодня заикаться не собирался. Это радовало.
Но папа каков! Делает вид, будто я его совсем не интересую, весь из себя такой важный, как печеный гусак на праздничной церемонии. А у самого в глазах смешинки пляшут. Я обиделась до глубины души. Два года его в доме не было, приехал наконец-то, и вот, пожалуйста! Тоже мне, придумал забаву.
В общем, едва только появилась возможность, я быстренько сбежала из главной залы. Ненавижу все эти завтраки-обеды-ужины! Дня не проходит без какого-нибудь приема! Хорошо хоть, дозволено мне не на всех подряд присутствовать...
Мама, даром, что из Ясного никуда не выезжала, вела дом по всем правилам столичной моды. Может быть, и устаревшим правилам, да только тех, кто приезжал к ней, именно такие правила как раз устраивали сполна.
Хаос побери все эти мамины светские задвиги!
Со двора я не пошла, еще не хватало. Но и на виду держаться тоже было бы верхом глупости. Вот так ненароком попадешься родимой на глаза, вмиг найдет тебе кучу дел, не посмотрит, что гости в доме.
- А, Натэна! Поди-ка сюда.
Ну вот, нате вам, дождалась. Аль-мастер Опал, последний мамин муж. Я этого Опала не выносила.
И что мама в нем нашла, спрашивается? Старый урод, весь в шрамах, и вдобавок хромой на обе ноги. Папа в тыщу раз красивее и лучше!
Но поди ж ты, мама выбрала именно Опала, и вот уже второй год мне его терпеть приходится. Правда, надо отдать ему должное,- он, как умел, пытался со мной подружиться. Не иначе, как ради моей матери. Ничего не могу сказать: он старался. Непримиримая война между нами плавно перетекла в вооруженный до зубов нейтралитет. Но дальше свои позиции сдавать я не собиралась!
Все из-за папы, конечно же.
Они ж враги, Опал и мой папа, что я, не понимаю? Кому понравится, когда чужой человек к твоему ребенку в отцы лезет?! А сам Опал накеормайских терпеть не мог.
Достаточно было послушать, с каким презрением говорил он о Юлеськиной матери, покинувшей родной предел ради храмовой службы! Опалу верить, так в Накеормае только сброд один и живет, причем поголовно, от Верховного аль-нданна до последнего таракана за печкой. Насчет тараканов кто бы сомневался, но вот насчет Верховного поостерегся бы он в таком духе высказываться. А впрочем, нашла о чем переживать! Опалу ведь в случае чего хуже будет, не мне.
- Поди сюда!- нетерпеливо повторил он мне.
- Чего надо?- недовольно спросила я, не трогаясь с места.
Открыто хамить старому аль-мастеру я все ж таки не решилась. В конце концов! Последнее дело через собственное слово переступать.
- Сказал - иди сюда, значит, иди!- приказал он.
Делать нечего, пришлось подойди. Но пусть попробует нагрузить меня работой. Пусть только попробует. Не дождется! Начнет настаивать, я такой крик подниму, мало не покажется. И чихать мне на гостей и приличное поведение.
- На, держи,- Опал вдруг извлек из-за пазухи большую книгу в кожаном, старинном, переплете.- Это тебе.
Да. Вот такого я не ожидала настолько, что не смогла даже ответить по достоинству.
- Да бери, пока даю!- сердито выговорил аль-мастер.
Я осторожно взяла из его рук книгу.
Читать я любила, Опал это знал и прекрасно использовал к своей выгоде. Хотя он всегда принимал сторону матери, когда дело касалось моего воспитания, книги - это было то единственное, в чем он держался своего мнения. Мама, к примеру, полагала, что уж без книг-то девочке, мне, то есть, вполне обойтись можно. А время, убитое на протирание платья над никому не нужными бреднями, следовало бы тратить с куда большей пользою, на хозяйственные дела, например.
Но с аль-мастером поспоришь! Да и мама тоже ведь глупой не была, видела, что книги способны хоть как-то примирить нас друг с другом, а уж она-то хотела бы, чтобы я папу забыла. Это, конечно, шиш вам без косточки и хвост от слизня, папу я ни за что не забуду! Ни за что и никогда.
Но почему бы и не прочитать книгу, раз ее мне в руки дают? Открыть страницы и забыть на время об этом хозяйстве, о матушкиных приемах, обо всем на свете!
- Спасибо,- тихо поблагодарила я старого аль-мастера.
Тот только отмахнулся:
- Не за что. Иди уже...
- А ну, подай сюда!
Папа! Но до чего ж злой, прямо не узнать. Он забрал у меня из рук книгу, небрежно перелистнул ее, хмыкнул и неприязненно поинтересовался у Опала:
- Что, опять за старое взялся?
Тот скривился и тихо пробурчал себе под нос что-то по-столичному. Я только и разобрала имя Верховного аль-нданна (любимое Опалово ругательство!) и про Тьму, которой не помешало бы кое-кого прибрать, и чем скорее, тем лучше.
- Что ты сказал?- ласково поинтересовался папа, улыбаясь.
Нехорошая же улыбка у него вышла. Неприятная. Как оскал. Мне в душу тотчас же прыгнуло что-то холодное; я испугалась. Но аль-мастер Опал промолчал. Да уж. На его месте я тоже, наверное, молчала бы...
- Он тебя не обижает, Натэна?- кивнул на Опала папа.
- Нет!- мотнула я головой не подумавши.
Хотя в тот же миг возникла подлая мыслишка передумать и сказать, что да. Папа этого Опала вмиг из нашего дома выгнал бы! Да что там выгнал, по уши в землю вколотил бы. И Опал это понимает прекрасно, ишь, смотрит как. И хочется, да колется, как у нас про такие случаи говорят.
- Понятно,- кивнул папа, положил руку мне на плечо:- Пошли, дочь.
- Книгу верни,- угрюмо буркнул Опал.
- На,- папа протянул ему книгу.
- Натэне верни. Ей давал.
- Пап, отдай мне книгу,- вмешалась я.- Пожалуйста!
Папа пожал плечами и сунул книгу мне в руки:
- Пошли. А ты смотри у меня,- бросил он через плечо Опалу.- Допросишься снова!
Тот промолчал. Да и любой молчал бы, на его-то месте.
Папа крепко взял меня под локоть и повел со двора. В воротах я оглянулась. Опал смотрел нам вслед и вид у него был,- под одеялом только лежать. Мне отчего-то вдруг стало жалко старого аль-мастера.
- Пап,- несмело проговорила я.
- Ну?
- Зачем ты с ним так?
- Он - мятежник,- сказал папа.- Бунтарь. Из Накеормая он не по своей воле ушел, его изгнали. За дело, между прочим!
- Это поэтому он Верховного аль-нданна так ненавидит?- любопытно спросила я.- За то, что изгнали?
- Знаешь, Баирну тоже от него не в восторге, можешь мне поверить! Тьфу, да что мы все о каких-то глупостях, дочка!- с досадой воскликнул папа.- Дай-ка я хоть посмотрю на тебя, полюбуюсь... Ну и выросла же ты, вытянулась! Совсем невеста уже!
- Никакая я не невеста!- возмутилась я немедленно. И папа туда же! Да что же это такое?!- Не невеста я!
Но папа только отмахнулся:
- А дай-ка я тебя по старой памяти...
И не успела я опомниться, как взлетела высоко в воздух и задохнулась там восторженным счастьем... а папа ловко поймал меня и подкинул вверх снова... я выронила Опалову книжку, но папа успел поймать и ее, и меня...
- На что тебе эта книжонка?- с деланным пренебрежением поинтересовался папа.- Можно подумать, ты на старолинге читать умеешь.
- А вот и умею!- гордо похвастала я.- Умею!
- Да ну! Не верю,- добродушно засмеялся папа и кинул мне книгу:- Докажи.
- "Летопись истории Небесного Края, а так же совладельных пределов, великих и малых",- запинаясь, по слогам, прочитала я название, тисненное на корешке.
- Ух ты,- уважительно выговорил папа.- Молоде-ец... Кто научил?
- Опал,- ответила я и торопливо пояснила:- Но ты не думай, он не только меня учил, - всех, кто хотел... Даже взрослых. И книги вот нам давал... разные...
- Да что ты оправдываешься?- удивился папа.- Выучила книжный язык, и хорошо. Пригодится.
- Ой, папка!
Я прижалась к нему в порыве счастья, которого внезапно стало так много, что, казалось, я сейчас взлечу в небо и там останусь, уже навсегда. А то и вовсе лопну, как детский воздушный шарик. Бывает же столько счастья, что возможно от него лопнуть? Вот у меня сейчас его было именно столько.
- Пошли,- предложил мне папа.
- Куда?- оживилась я.
- Да куда-нибудь... Погуляем. Давненько я у вас здесь не был...
Какой папа у меня все-таки замечательный, совсем не рассердился на меня из-за Опала, хотя мог бы, наверное. Дорого бы я отдала за то, чтобы никогда с ним не расставаться! Мой папа - самый-самый замечательный человек на свете, я его люблю, люблю без края, и очень жаль, что он с нами не живет. Ну чего маме надо, спрашивается? Такой человек, а она с ним в одном доме жить не хочет, уродов всяких принимает вроде того же Опала.
"Я уважаю твоего отца, Натэна",- сказала она однажды, когда я вконец доняла ее своими расспросами и обидами:- "Он достойный человек. Но бывает так, что мужчина и женщина не могут жить вместе, даже если есть у них общие дети. Когда ты подрастешь, дочь, ты поймешь, почему. Не все в этой жизни бывает именно так, как нам того хочется..."
Это было вскоре после папиного отъезда, то есть два года тому назад. Я с тех пор стала старше, поумнела и сама начала уже кое-что понимать.
Вот Юлеську взять, к примеру. Он мой друг, с ним весело, да и вообще. Но замуж за него идти я не хочу! А как быть, если мне ребенка родить надо? Закон ведь для всех четко прописан: "всякая женщина да родит дочь или сына". Как пройдешь Посвящение, так и о ребенке сразу же думать надо, потому что если в первые три года сама мужа себе не найдешь, на четвертый год тебя по закону заставят. И тогда уж лучше Юлеське сына родить, чем какому-нибудь уроду незнакомому.
Впрочем, мне до Посвящения еще ого сколько, целых семь весен, так что нечего пока и голову забивать. Но...
Может, оно и с моими родителями так же было? По закону, то есть. А на самом деле они никогда не любили друг друга? Спросить бы у них.. Да как спросишь. Сами они ни за что ведь не расскажут. Еще и рассердятся, мала соплячка, скажут, а туда же...
... Мы поднялись к Хрустальному водопаду,- там была очень удобная площадка, обнесенная резным деревянным заборчиком. Оттуда открывался великолепный вид на равнинные дали, задернутые лиловым пологом грузных дождевых облаков. Вечернее солнце зажигало в них изломанные перевернутые радуги. Какой же неистовый ливень, наверное, лупит там, внизу!
- Пап...- набралась я все-таки духу.- Ты маму любишь?
- А почему ты спрашиваешь?- интересуется он.
- Нипочему,- говорю,- Просто так...
Он молчит. Молчит так долго, что я начинаю понимать: ответа не будет. Или рассердится сейчас, скажет, чтоб глупостей не спрашивала...
- Не знаю, Натэна,- говорит, наконец, задумчиво.- Раньше любил. Теперь - не знаю. Огонь ведь гаснет, если его не беречь...
Хорошо он сказал. С искренним чувством. Ложь я бы распознала сразу.Да и зачем папе врать? Значит, это мама его не любит. И никогда не любила, раз он так заговорил.
- Пап... А это правда, что у тебя новая жена?
- Кто сказал?
- Ну-у... люди...
- Ты их больше слушай, людей-то,- с досадой высказался папа.- Они тебе еще наплетут, что у меня хвост вырос. И третья нога. А ты и поверишь.
- Хвоста у тебя нет,- говорю обиженно.- Но и к нам ты совсем перестал наведываться. Вот родит тебе новая жена другую дочку, ты и меня тоже разлюбишь.
- Не будь глупой, Натэнка,- мягко говорит он.- Как же я тебя-то могу разлюбить, дурашка?
- Как маму разлюбил, так и меня разлюбишь, долго, что ли? И я тогда никогда тебя больше не увижу, никогда-никогда-никогда...
- Хватит, дочь.
Папа на меня еще ни разу голоса не повышал, даже за дело. И сейчас тоже сказал спокойно, в своем обычном тоне. Но мне сразу расхотелось дальше спорить.
- Пап... не сердись...
- Сердиться на тебя...- усмехается он.
- Пап...
- Ну?
- Расскажи что-нибудь... Про Храм расскажи.
- Про Храм тебе. Ну, слушай...
Храм - это не просто красивое здание, пусть и посвященное одной из Высших Сил. Любой храм - это, прежде всего, артефакт предельной мощи, и сам по себе, без могущественного мага, он существовать не может.
В Первом Мире много малых храмов, но по-настоящему великих всего два: Вершина Света в Накеормае и Вершина Тьмы в Дорей-Шагорре. Был и третий, Вершина Сумрака, в городе Марэмангларме, столице Сумеречного Предела Кальтомы. Но этот Храм был разрушен много веков назад, и вместе с ним погибли все малые храмы, посвященные Сумраку. Так эта Сила осталась без основы и потому начала иссякать...
- Пап... А почему малые храмы без Вершины жить не могут?
- Ты попроще чего-нибудь спроси,- усмехается папа.- Этого даже нданны не знают. Слишком многое оказалось утрачено после той, давней войны, истребивший целый Предел нашего мира...
- А Верховный аль-нданн?- спросила я.- Он знает?
Тут папа как-то странно взглянул на меня, и проговорил медленно:
- Верховный, может, и знает... Кому и знать, как не ему!
"Вот бы спросить!"- чуть было не ляпнула я. Одумалась. Вовремя представила себе, как это выглядеть будет. Верховный аль-нданн Накеормайского Предела и девчонка из горного селения. Смех, страх и стыд. И чего больше,- один Свет знает.
- Вот что, Натэна,- очень серьезно проговорил папа.- Я на самом деле приехал за тобой. Я тебя с собой забираю. Ты как, не возражаешь?
- Что?
Я не поверила. Я столько раз мечтала о том, что папа однажды скажет именно это. Столько раз! Воображала, придумывала себе все слова - за себя и за него. Столько раз, что мечта успела уже потускнеть: я-то ведь знала, что никуда из Ясного не уеду. Никуда и никогда. И вот теперь, когда чудо случилось, я не могла поверить!
- Пап, ты... не шутишь?- спросила я тряским голосом
Он только улыбнулся и головой покачал, мол, не шучу, глупая, не бойся.
- Зачем сразу не сказал?!- завопила я возмущенно.
- Да подумал вот...- добродушно посмеиваясь, объяснил он.- Вдруг еще не согласишься?
- Кто, я?! Папа, да ты что! Чтобы я - не согласилась?!- я даже начала заикаться, от возмущения.- Да я... Да я с тобой куда угодно! Папа! Как ты мог...
- Куда угодно - это потом,- усмехнулся он.- Вначале мы отправимся в Накеормай. А там видно будет.
- Ой, папка!- в порыве чувства я заскакала вокруг него как ненормальная.- Ты у меня самый-самый-самый замечательный папка в мире!
Сказать, что я была счастлива, значило ничего не сказать. Меня распирало восторгом буйной радости! Приехать в Накеормай и поселиться в папином доме, каждый день разговаривать с папой, увидеть Храм своими глазами...
- А когда мы поедем, пап, когда?!
- Завтра. С утра.
- Так быстро? Но пап... Я же собраться не успею! А чего ж ты раньше молчал!!!
- Возьмешь только самое необходимое,- пожал он плечами.- Потом вернешься, заберешь остальное.
- А... мама?- спросила я, и почувствовала, как восторг уходит из души.
Не позволит. Не отпустит, знаю я ее. Она папу не особенно привечает, что я, не вижу? Не любит она его, неприятно ей, когда он приезжает. Вон лицо какое на приеме было, кислое, словно фарочьего сока наглоталась.